Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) Дюма Александр
С детства я каждый год отправлялся открывать охоту в одно и то же место: к славному фермеру по имени Моке, в Брассуар. Именно там я, охотясь вместе с моим зятем и с г-ном Девиоленом, убил своего первого зайца.
Это великое дело — убить своего первого зайца; думаю, я меньше переживал свой первый литературный успех.
Каждый раз, открывая охоту в Брассуаре, я отправлялся взглянуть на памятное место и, если со мной кто-то был, торжественно объявлял ему:
— Вот здесь я убил своего первого зайца.
Хотите ли вы, чтобы я рассказал вам о том, как убивают первого зайца? Я почувствую себя на сорок лет моложе. К тому же сейчас я, по совету моего друга доктора Демарке, сижу, положив ногу на стул, у меня излияние синовиальной жидкости в колене, и это означает, что, возможно, я в прошлом году убил своего последнего зайца.
Мне было тринадцать лет; у меня было красивое одноствольное ружье с бархатной подушечкой на прикладе, показывающей, что оно было дамским ружьем, прежде чем попасть в руки к ребенку.
Мой зять и г-н Девиолен добились от моей бедной матушки разрешения для меня отправиться вместе с ними устраивать облаву в Брассуаре.
Я был настоящим новобранцем: в моем послужном списке значились семь жаворонков и одна куропатка.
Во все время обеда — известно, сколько тянется обед на ферме — я был предметом шуток всех собравшихся; но, когда мы вставали из-за стола, Моке тихо сказал мне:
— Не обращайте внимания, я поставлю вас на хорошее место, и не моя вина будет, если завтра вечером вы не сможете посмеяться над ними.
Что за ночь я провел! Я слышал, как бил каждый час, и считал удары. В шесть я встал, оделся, вышел и стал ждать во дворе; была глубокая ночь, и все крепко спали.
В семь часов начали отворяться окна; в восемь собрались охотники и десятка три крестьян выстроились в ряд у ворот фермы.
Это были загонщики.
Охота началась сразу за воротами.
Господин Моке поставил меня в сотне шагов от фермы, в песчаном овраге. Дети, играя, выкопали там в песке большую яму. Господин Моке показал ее мне и предложил туда забраться, уверяя, что, если я не буду двигаться, зайцы придут погреть мне ноги.
Это было бы не лишним: был сильный, пронизывающий холод.
Облава началась.
После первых криков загонщиков два или три зайца поднялись и, посоветовавшись о том, какой путь им избрать, направились, подобно трем Куриациям, рассказ о битве которых я переводил накануне из "De viris illustri-bus"[44], к моему оврагу.
На мгновение я усомнился, точно ли это были зайцы: они показались мне размером с ослов.
Но, когда сомнений не оставалось, когда я увидел, как они бегут прямо ко мне, словно назначили друг другу свидание в моей яме, облако заволокло мне глаза и мне показалось, что я лишаюсь чувств.
Думаю даже, что я закрыл глаза.
Открыв их, я увидел, что зайцы продолжают бежать в том же направлении. Чем ближе они были, тем сильнее билось мое сердце; термометр показывал пять или шесть градусов ниже нуля, но по моему лбу струился пот. Наконец тот, кто возглавлял колонну, будто решившись на меня напасть, устремился прямо ко мне. Как только он побежал, я прицелился в него; я мог бы подпустить его на двадцать шагов, на десять и на пять шагов, поразить его своим выстрелом как электрическим разрядом, но у меня не хватило сил ждать: с тридцати шагов я спустил курок, целясь в голову.
Заяц тут же перекувырнулся и начал скакать самым причудливым образом.
Было очевидно, что он задет.
Я вылетел, словно ягуар, из своей ямы с криком:
— Есть? Попал? Собаки, ко мне! Загонщики! Загонщики!.. Ах ты плут, ах ты разбойник, подожди, подожди!
Но, вместо того чтобы дождаться меня или, вернее, наказания, уготованного ему мною за то упрямство, с которым он пытался спастись, заяц, слыша мой голос, совершал скачки еще более невероятные.
Что касается двух его товарищей, то первый из них, услышав шум и видя его скачки, повернул назад и помчался прямо к загонщикам. Второй, сделавший из этого свои выводы, пробежал так близко от меня, что я смог только бросить ему вслед свое разряженное ружье.
Но это было лишь побочное нападение, нисколько не отвлекшее меня от основного преследования.
Я бросился на своего зайца, продолжавшего исполнять самую разнузданную карманьолу: он и четырех шагов не делал по прямой, кидался туда-сюда, прыгал вперед, прыгал назад, сбивал все мои расчеты, ускользал в тот миг, когда я считал, что он уже у меня в руках, обгонял меня на десять шагов, как будто у него не было ни одной царапины, потом внезапно поворачивал назад и пробегал у меня между ногами. Просто немыслимо! Я был вне себя: не кричал, а ревел, хватал с земли камни и швырял в него; когда, как мне казалось, можно было достать его, я бросался ничком на землю, надеясь поймать его как в ловушку, зажав между своим телом и землей. Сквозь слепивший меня пот я видел, словно сквозь облако, группу охотников вдали: одни смеялись, другие были взбешены; одних забавляли отчаянные телодвижения, которые я совершал, других бесил шум, производившийся мною во время облавы и спугивавший прочих зайцев.
Наконец, после неслыханных усилий, какие неспособны передать ни кисть, ни перо, я поймал своего зайца за одну лапку, потом за две, потом поперек туловища; роли переменились: теперь я молчал, а он испускал отчаянные крики; я прижал его к груди, как Геракл — Антея, и вернулся в свою яму, подобрав по дороге брошенное мною ружье.
Вернувшись в свою выемку, я смог внимательно осмотреть своего зайца.
Этот осмотр все мне объяснил.
Я выбил ему оба глаза, не нанеся больше никаких повреждений.
Тогда я обрушил ему на затылок известный удар, который для него был заячьим, хотя Арналь впоследствии назвал его кроличьим ударом; затем я перезарядил ружье; сердце у меня колотилось, рука дрожала…
Возможно, здесь мне следовало остановить рассказ, поскольку мой первый заяц уже убит, но мне кажется, что тогда повествование осталось бы незавершенным.
Итак, как я уже сказал, ружье было перезаряжено, сердце у меня колотилось, рука дрожала. Мне показалось, что заряд слишком велик, но я был уверен в стволе своего ружья, и этот излишек в четыре-пять линий давал мне возможность бить дальше.
Едва заняв место, я увидел, как прямо на меня бежит еще один заяц.
Я излечился от причуды стрелять в голову; впрочем, этот заяц должен был пробежать в двадцати пяти шагах от меня, подставив себя целиком.
Он так и сделал; я прицелился с большим спокойствием, чем можно было ожидать от новичка и чем я сам от себя ждал, и выстрелил, уверенный, что убил пару зайцев.
Порох вспыхнул, но выстрела не последовало.
Я прочистил ружье, насыпал пороху на полку и стал ждать.
Господин Моке знал это место и не напрасно его хвалил.
Третий заяц прибежал по следам своих предшественников.
Как и предыдущий, он пробежал передо мной в двадцати шагах; как и в прошлый раз, я прицелился в него; как и в прошлый раз, порох только вспыхнул.
Я был взбешен и чуть не плакал от ярости; к тому же показался четвертый заяц.
С ним произошло то же, что с двумя другими.
Он подставил себя под выстрел как нельзя любезнее, а мое ружье проявило все упрямство, на какое было способно.
Он пробежал в пятнадцати шагах от меня, и в третий раз мое ружье не выстрелило.
Было ясно: зайцам все известно и первый их них, пробежавший целым и невредимым, подал другим знак, что проход в этом месте свободен.
На этот раз я в самом деле заплакал.
Хороший стрелок, стоя на моем месте, убил бы четырех зайцев.
Облава закончилась, и ко мне подошел г-н Моке.
— У меня три раза загорелся порох, — пожаловался я, — три раза, и я упустил трех зайцев!
И я показал ему ружье.
— Дало осечку или вспыхнул порох? — спросил Моке.
— Порох загорелся! Что за чертовщина у него с затвором?
Господин Моке покачал головой, достал из своей охотничьей сумки пыжовник, насадил его на прут, извлек для начала из моего ружья пыж, затем пулю, потом второй пыж, за ним — порох и, вслед за порохом, пробку из земли в полдюйма: она попала в ствол, когда я бросил в зайца ружье, и я забил ее вглубь, когда вставлял первый пыж.
Я мог бы выстрелить по сотне зайцев, и сто раз не попал бы в них из своего ружья.
От каких мелочей все зависит! Если бы не эти полдюйма земли, у меня в охотничьей сумке лежали бы два или три зайца и я был бы королем облавы!
Вот на эту землю юношеских воспоминаний я и возвращался мужчиной, по-прежнему страстно любящим охоту и всегда плохо спящим в ночь, которая предшествует открытию охоты.
XXXIII
АЛЬФРЕД И МЕДОР
На этот раз я оказался во главе колонны — моего сына, Маке и моего племянника.
Моего сына вы знаете.
Маке вы знаете.
Но вы незнакомы с моим племянником.
Мой племянник в то время был высоким или, вернее, длинным парнем пяти футов восьми дюймов ростом, и он легче, чем верблюд из Священного писания, пролез бы в игольное ушко.
Каждому человеку соответствует какое-либо животное.
Среди животных мой племянник относился бы к отряду голенастых.
Его зовут Альфредом.
Во время охоты его сопровождал пес по кличке Медор.
О, Медор! Медор достоин поклонения.
И как Медор подходил Альфреду и как Альфред подходил Медору!
С тех пор как Альфред потерял Медора, он и сам уже не тот.
Альфред был то, что называется славный стрелок: он убивал трех животных из четырех.
А Медор!.. Никогда ни одной оплошности, ни одной ошибки, ни разу не сделал стойку на жаворонка.
Когда открывался сезон, мы начинали охоту как можно раньше, в пять часов утра, и Альфред становился в ряд с другими охотниками.
Но это была всего лишь уступка общественному мнению.
Альфред исчезал в первой же роще, в первом же песчаном перелеске, за первым же пригорком.
Мы видели, как он уходит вместе с Медором, который охотился в двадцати шагах впереди него.
В полдень, во время привала для обеда, мы снова видели Альфреда: он вышагивал, все так же равномерно выбрасывая длинные ноги.
Это был настоящий циркуль землемера, отсчитывающего метры.
Успокоившийся Медор шел рядом с хозяином.
Альфреда знаком приглашали пообедать с остальными, но он издали показывал кусок хлеба и бутылочку водки, качая головой и поясняя тем самым, что он рассматривает наш обед как сибаритство, недостойное настоящего охотника; затем он снова скрывался.
В пять часов все возвращались.
Пересчитав охотников, выясняли, что недостает одного Альфреда.
В семь часов, встав из-за стола, все выходили за ворота фермы подышать свежим воздухом и послушать куропаток.
И тогда тот, кто был наделен самым острым зрением, издавал восклицание.
На горизонте, на фоне красного заката, виднелся Альфред, по-прежнему отмерявший метр каждым шагом; только Медор, утром бежавший в двадцати шагах впереди него, в полдень шедший рядом с ним, вечером плелся в двадцати шагах позади него.
Поздней ночью охотник и пес возвращались на ферму.
Альфред неизменно приносил тридцать пять куропаток, десять перепелок, трех-четырех кроликов, двух-трех зайцев, а часто сверх того еще и пару коростелей.
Все это он нес в своей охотничьей сумке, не хвастаясь и не скромничая.
Этого хватило бы на три ягдташа, а его сумка казалась наполовину пустой.
Должно быть, Альфред восхитительно укладывал чемоданы.
Он извлекал животных одно за другим, приглаживал перышки и укладывал добычу на стол, начиная с мелкой и кончая крупной.
Операция продолжалась около четверти часа.
Мы считали дичь.
Оказывалось штук пятьдесят или шестьдесят.
После этого Альфред неизменно говорил:
— Ну, я думаю, настало время немного привести себя в порядок.
И прежде чем поесть, Альфред поднимался в свою комнату, чтобы надеть полосатые носки, лаковые туфли, тиковые брюки и куртку, повязать на свою длинную шею галстук нежной расцветки, шириной в палец и провести — несомненно, это была гигиеническая мера — по редким волосам щеткой, в которой волосков щетины было больше, чем волос на голове Альфреда.
Тем временем мы рассматривали добычу: примерно на четвертой ее части не было ран.
Эта часть была добычей Медора.
Ни одна собака не брала или не позволяла хозяину взять кролика в норе или перепелку из-под стойки так, как Медор.
На следующий день все повторялось, пыл собак и охотников понемногу угасал, но только не у Альфреда с Медором.
В тот день Медор на склоне лет и Причард на заре жизни должны были сразиться между собой.
Если бы они состязались в беге, Причард, безусловно, победил бы.
Едва выйдя за ворота фермы, Причард поднялся по откосу канавы, оглядел окрестности своими горчичными глазами, хлеща воздух своим султаном, и внезапно устремился к зарослям клевера.
Напрасно было кричать и свистеть ему: глухой, словно Смерть у Малерба, Причард заткнул уши и предоставил нам надрываться.
Углубившись в заросли на треть, он резко остановился.
— Надо же! — произнес Альфред, с глубоким презрением смотревший на него. — Похоже, он делает стойку!
— А почему бы ему не делать стойку? — спросил я.
— Черт возьми!
Александр скручивал папиросу; он уже собирался ее отложить, чтобы прийти вовремя.
— О, можешь не торопиться, — сказал я ему, — зажги ее.
И Александр, закончив скручивать, заклеил и затем зажег свою папиросу.
Причард стоял словно каменный.
— Посмотрим, что там, — предложил Альфред.
Мы направились к зарослям клевера.
Нас отделяло от Причарда расстояние примерно в четыреста шагов.
Мы подошли к собаке вплотную.
Причард не шевелился.
— Пройди перед ним, — сказал я Александру.
Александр прошел перед ним: никакого движения.
— Твоя собака косит! — сказал Александр.
— Как это косит?
— Да: она смотрит на Мориенваль, не горит ли Пьерфон.
— Ну, а ты взгляни себе под ноги, и внимательно; посмотришь, кто выскочит.
Я не успел договорить, как выбежал молодой заяц.
Александр выстрелил по нему — заяц упал.
Причард не шелохнулся.
Только он перестал косить: глаз, смотревший на Мориенваль, не горит ли Пьерфон, присоединился к тому, который смотрел на Пьерфон.
— Болван, — сказал ему Альфред, отвесив пинок чуть пониже султана, — ты что, не видишь, что он убит?
Причард обернулся с видом, означавшим: "Сам ты болван!" — и продолжал держать стойку.
— Каково! — сказал Альфред.
— Разве ты не видишь, — спросил я, — что он стоял над двумя зайцами сразу, что один побежал к Александру, а второй сейчас бросится под ноги Маке?
Я не успел закончить, как второй заяц выбежал в свою очередь, как будто только и ждал моих распоряжений.
Маке первым выстрелом промахнулся, а вторым его убил.
— Пойдем, Медор, пойдем! — позвал Альфред.
И он направился к Мориенвалю.
— Прекрасно! — сказал я Александру. — Альфред отправился совершать свой набег, до вечера мы его не увидим.
— Утратив его, утешимся надеждой, что он не вернется, — ответил Александр.
И он положил зайца в свою охотничью сумку.
Маке поступил со своим точно так же.
— Все равно, вчетвером с двумя собаками все шло как нельзя лучше, а втроем, всего с одной…
— Я считаю, что Причард один стоит двоих, — сказал Маке.
— А где он? — спросил Александр.
Мы огляделись.
Причарда не было.
В это время наше внимание привлек выстрел Альфреда, только что скрывшегося за лиственницей.
За этим выстрелом последовал крик: "Ищи, Медор, принеси! Ищи!"
— Вот Альфред и начал охотиться, — сказал Александр.
Пока Александр и Маке перезаряжали ружья, крики Альфреда, вместо того чтобы смолкнуть, только усилились.
— Посмотри-ка, — сказал я Александру, — да посмотри же!
Александр взглянул туда, куда я показывал.
— А-а! — сказал он. — Причард поймал куропатку.
— Он не поймал ее, он ее украл.
— У кого?
— Да у Альфреда же! Это та куропатка, которую он велел искать Медору.
В это время, опять со стороны Альфреда, послышался второй выстрел.
— Смотри, что делает Причард! — крикнул я Александру-
— Ах, вот оно что! — ответил он. — Ты должен был сказать мне, что мы отправляемся на спектакль, а не на охоту: я взял бы бинокль вместо ружья.
В самом деле, Причард, бросив куропатку, которую он нес, помчался на выстрел.
Через десять секунд он появился со второй куропаткой.
Альфред продолжал кричать во все горло:
— Неси, Медор! Неси!
— Не объясните ли вы, что здесь происходит? — спросил Маке.
— О, все очень просто, — ответил я. — Там, внизу, есть лесок; на опушке этого леска взлетела куропатка, и Альфред ее подстрелил; куропатка упала в лесу. Альфред, нимало не беспокоясь, крикнул: "Медор, ищи!" — и стал перезаряжать ружье. Альфред знает Медора, и у него не возникло никаких опасений. Но Альфред не знает Причарда: это вор, пират, разбойник! Он был в лесу и подобрал куропатку Альфреда до того, как Медор перебрался через овраг, и понес ее ко мне, не заботясь о том, я ли убил ее. Альфред, обеспокоенный тем, что не видел ни Медора, ни своей куропатки, отправился в лес, чтобы помочь собаке. Вторая куропатка поднялась в лесу: он убил ее, как и первую. Причард со своего места увидел, в каком направлении она падала. Бросив первую, он побежал за второй… И вот, смотрите, он несет вторую, как нес первую, вернее, он несет обеих!
— Ну, знаете ли!
— Конечно; он вернулся туда, где оставил первую куропатку; добравшись до нее, он, чувствуя, что пасть у него достаточно широкая для того, чтобы нести обеих, проделал тот ловкий фокус, который вы видите или, точнее, которого вы не видите… Смотри, Александр! Взгляните, Маке!
— Что он делает?
— Стойку над перепелкой, а в пасти — две куропатки!
— Как же он ее почуял?
— Он ее не почуял, он ее увидел; возьми у меня ружье.
— А из чего ты будешь стрелять?
— Я не стану в нее стрелять, я поймаю ее своей шляпой.
Я подошел к Причарду и, проследив за направлением его взгляда, увидел перепелку.
Через секунду она была накрыта моей шляпой.
— Ну-ну, — сказал Александр. — Возможно, это более забавно, чем охота, но это не охота.
В это время мы увидели Медора, который шел по следу Причарда, и Альфреда, который шел по следу Медора.
— Что с тобой? — спросил я у Альфреда.
— Что, что… Ты очень мил! Я стреляю по двум куропаткам, я убиваю обеих, но не могу найти ни одной! Веселое начало!
— Что ж, — ответил я ему, — мне повезло больше, чем тебе: я еще не сделал ни одного выстрела, а у меня уже две куропатки и перепелка.
И я показал ему одной рукой двух мертвых куропаток, другой — живую перепелку.
Всё свалили на Причарда, и Альфред осыпал его проклятиями.
Но Причарда уже не было рядом, чтобы выслушать их.
Где же он был?
Причард охотился сам по себе; поскольку охотиться с ним становилось слишком утомительно, мы решили использовать его лишь по случаю. Мы встали в ряд и дальше обходились без собаки.
Александр, у которого превосходное зрение, сразу же заметил Причарда в четверти льё от нас, по ту сторону долины.
Это была уже не наша территория, что мало волновало Причарда, но для нас было существенным.
Увидев куропатку, я по ней выстрелил: это был мой первый выстрел.
Раненная в бедро, она полетела вперед, и мне показалось, что она падает в той стороне, где парнишка собирал колосья.
У меня не было рядом Причарда, чтобы крикнуть ему: "Принеси!" Я решил проследить полет куропатки и принести ее сам.
По дороге я поднял молодого зайца и подстрелил его.
Это несколько отвлекло мое внимание от куропатки.
Поэтому, подобрав зайца и положив его в сумку, я обнаружил, что сбился с пути.
К счастью, сборщик колосьев послужил мне ориентиром.
Он уселся на землю и начал есть.
Я подошел к нему.
Читать бесплатно другие книги:
