Песни драконов. Любовь и приключения в мире крокодилов и прочих динозавровых родственников Динец Владимир

Это была неплохая идея, но она многого не могла объяснить. Почему самки ревут и хлопают головой, но не пользуются инфразвуком? Какой смысл реветь хором? Я решил, что вернусь к этим вопросам позже. Пока что надо было проверить, действительно ли один тип “песни” предназначен для распространения информации по воздуху, а второй – через воду. И я сразу придумал, как это можно сделать.

Если “ревущая песня” лучше работает на воздухе, а “хлопающая” – в воде, то аллигаторам и крокодилам, живущим в маленьких прудах, имеет смысл реветь, а не хлопать головой, потому что подводный сигнал все равно далеко не разнесется. А тем, кто живет в реках, лучше хлопать головой, потому что звук расходится по воде намного дальше, чем по воздуху.

До хорошо сформулированной теории и настоящего плана исследований было еще далеко, но по крайней мере я мог сделать предсказание и проверить, соответствует ли оно действительности. Вскоре мне должна была представиться возможность провести такую проверку. Согласно литературе, у двух из трех видов крокодилов, живущих в Индии, брачный сезон как раз совпадал с моими зимними каникулами. Пора было собираться в путешествие.

Два вида, с которыми мне предстояло познакомиться, назывались болотный крокодил и индийский гавиал. Болотный крокодил, которого по-английски называют mugger (“грабитель”), намного обычнее и водится во многих парках и заповедниках Индии и соседних стран. Тем не менее мне не удалось найти никаких сведений о его брачных ритуалах, кроме одного неожиданного источника. В одном из “детских” рассказов, входящих наряду с историями про Маугли в “Книги джунглей” Киплинга, есть замечательное описание рева болотного крокодила. Позже я использовал его в качестве эпиграфа к диссертации.

– Уважайте старейших!

Это был низкий, глухой голос, от которого вас бы передернуло, словно звук чего-то мягкого, рвущегося пополам. В нем разом звучали жалоба, угроза и нытье.

– Уважайте старейших! О речные братья, уважайте старейших!

Болотные крокодилы могут жить практически везде, от небольших прудов до мангровых лагун на морском побережье. Теоретически это позволяло сравнить “песни” крокодилов, живущих в двух типах водоемов. Но на такое сравнение потребовалось бы намного больше времени, чем полуторамесячные каникулы, потому что для убедительного сравнения нужно собрать много наблюдений. Лучшее, на что я мог рассчитывать в эту поездку, – выяснить, что вообще представляют собой их “песни”, и посмотреть, не опровергают ли они мое предсказание.

Я написал нескольким индийским зоологам. Мне ответили отец и сын Уитакеры, известные тем, что в 1970-1990-х годах спасли крокодилов и гавиалов Индии от вымирания, наладив их массовое разведение в неволе. Они рассказали, что болотных крокодилов найти легко, но гавиалы остались в природе только в нескольких местах; самые большие их популяции живут в заповедниках Чамбал и Катерниагат. В Чамбале гавиалы рассредоточены вдоль стокилометрового участка реки, к тому же места там опасные: долина реки Чамбал славится по всей Индии как место, где скрываются дайкоти (профессиональные бандиты). В Катерниагате плотность популяции гавиалов выше, но туда очень долго добираться. Я решил начать с национального парка Корбетт, где и гавиалов, и болотных крокодилов можно увидеть всего в одном дне пути на автобусе от Дели.

За неделю до отъезда мне позвонил знакомый по имени Борис. Ему когда-то очень понравились мои книги, и мы иногда переписывались. Теперь он приехал в Орландо на семинар по каким-то банковским премудростям и интересовался, нельзя ли будет потом заглянуть ко мне в Майами. Я предложил сводить его на вечернюю прогулку по Эверглейдс. Следующим вечером он появился у меня на пороге со словами: – Меня там в машине дама ждет, мы на семинаре познакомились, она меня до Майами подвезла. Можно ее на чашку кофе пригласить?

– Конечно, – ответил я, ожидая увидеть типичную банковскую служащую лет пятидесяти с тройным подбородком и в очках на цепочке.

Но Борис вернулся с таким неземным созданием, что мне показалось, будто в мою скромную квартиру впорхнул какой-то сказочный персонаж. Девушка была совсем юная, очень стройная, говорила с очаровательным вест-индским акцентом (потом оказалось, что она родом с Ямайки)… и при этом действительно работала в банке, причем на руководящей должности. Звали ее Ками.

Поскольку я обещал Борису ночную экскурсию в Эверглейдс, мне ничего не оставалось, как пригласить прекрасную гостью составить нам компанию.

– Я никогда не была в Эверглейдс и ни разу не видела аллигаторов, – сказала Ками.

– А давно ты живешь во Флориде?

– Двенадцать лет.

Я не сразу понял, что она не шутит. Мне предстоял самый странный роман в моей жизни, почти как с пришельцем из космоса. Ками была ничуть не похожа на девушек, которые обычно проявляют ко мне интерес. В основном такое случается с девушками, которые в детстве мечтали быть капитанами пиратских фрегатов. Ками в детстве мечтала стать генеральным директором банка. Она потом попросила меня никому из ее знакомых не рассказывать про тот первый вечер в Эверглейдс, потому что отправиться с малознакомыми людьми в ночные болота было совершенно не в ее характере.

Если посмотреть на карту Майами, бросается в глаза, что западная граница города – практически прямая линия, образованная улицей под названием Кроум-авеню. К востоку от этой улицы до самого моря тянется сплошная застройка, а к западу – необитаемые просторы Эверглейдс.

Ками жила на восточной стороне, и до нашей встречи ей ни разу не пришло в голову взглянуть, что там, за последней улицей. Я тоже жил в Майами, но старался как можно больше времени проводить за городом, держась подальше от центра и обрамленных многоэтажными отелями “цивилизованных” пляжей. Если мне хотелось поплавать в океане, я ездил на безлюдное южное побережье. Наши с Ками квартиры располагались всего в паре километров одна от другой, но наши миры практически не пересекались.

Когда мы доехали в Эверглейдс, уже стемнело. Я повел Ками и Бориса в Акулью долину (акул там нет, а названа она по протоке, впадающей в Акулью бухту). Это популярное у туристов место, где можно гулять пешком или кататься на велосипеде по асфальтированной дорожке, так что обычно там даже ночью полно народу. Но в этот раз ночь была безлунная, холодная и ветреная, и у протоки не было ни души. Я объяснил моим гостям, что бояться в болотах совершенно нечего, но девушка была перепугана до смерти. Один особенно громкий всплеск заставил ее прыгнуть мне на руки. Я молча проклинал свою глупость, уверенный, что больше никогда Ками не увижу. Однако я ее недооценил.

Мы начали перезваниваться, и я даже успел сводить ее на ужин перед отлетом в Дели. Снова увидеться нам удалось только через шесть недель. Письма, которые я ей посылал в это время, составили бы неплохой томик лирической поэзии. В основном письма получались грустные: разлука была нелегкой, да и с работой возникли трудности.

Я прилетел в Дели в полночь и выбрался оттуда до рассвета, но все-таки не успел избежать похожей на грипп инфекции, которую цепляют почти все впервые приехавшие в город из-за загрязненного воздуха. Подобно большинству крупных городов Индии, Дели – удовольствие на любителя. Смог там такой густой, что дальше пары кварталов ничего не видно, толпы пешеходов на тротуарах нередко создают настоящие пробки, а для вождения машины это, пожалуй, одно из самых трудных мест в мире. Мне попадались таблички “Максимальная скорость при езде по встречной полосе 100 км/ч”.

Путешествовать простуженным было непросто. Ночи оказались зверски холодными, а я не ожидал такого от тропических равнин и не взял зимнюю одежду. Иногда мне приходилось разгуливать, завернувшись в спальный мешок, но местные жители не обращали на это внимания, потому что получалось что-то вроде традиционной индийской одежды.

Добравшись до национального парка Корбетт, я сразу обнаружил, что работать там не смогу. Почти все крокодилы и гавиалы парка собрались в одной речной заводи, которая отлично просматривалась с главной дороги, так что наблюдать за ней, сидя на обочине, было бы проще простого… но об этом не могло быть и речи. Администрация парка очень боялась, что кого-то из туристов съест тигр, поэтому иностранцам строго запрещалось выходить из машин и огороженных кемпингов.

Пришлось ехать дальше на восток, через тераи – длинную полосу низменностей, тянущуюся вдоль подножия Гималаев. До появления ДДТ там почти не было людей, потому что только немногочисленные местные племена, обладавшие устойчивостью к малярии, могли там выжить. За последние полвека обширные болота в основном превратились в рисовые чеки, но осталось несколько заповедников, знаменитых стадами индийских носорогов и диких азиатских буйволов.

Путь до заповедника Катерниагат на непальской границе занял три дня, с многочисленными пересадками с одного едва ползущего поезда на другой. Когда я добрался до конторы заповедника, мне тут же сообщили, что разрешение на исследования надо получать в столице района. После еще шести часов на поезде и долгих блужданий по не особенно цветущему райцентру я отыскал региональный департамент охраны природы. Он находился в полуразрушенном здании, которое явно не пытались ремонтировать со времен британского правления. Стопки заплесневевших, опутанных паутиной бумаг заполняли его до потолка, под которым гнездились дикие пчелы. Начальник департамента грустно поведал, что разрешение оформляется в Дели, занимает оформление не меньше года, и весь год мне придется там находиться, чтобы не давать процессу заглохнуть. Единственное, чем мне могли помочь в райцентре, – выдать туристский пропуск за восемьдесят долларов в сутки.

Я мог себе позволить купить пропуск только на один день. Вернувшись в заповедник, я попросил охранника прокатить меня по реке на лодке. Он рассказал, что в книгах все написано неправильно: зимы в Северной Индии слишком холодные, так что брачный сезон у крокодилов и гавиалов начинается не раньше марта. Он также предложил мне, приехав весной, остановиться в его хижине за доллар в день (включая питание) и проводить исследования на окраине заповедника без всяких разрешений. Вдоль границы, толком не размеченной, было достаточно речных отмелей и лесных озер, где я мог наблюдать за крокодилами, не нарушая закон. Формально для научной работы в Индии все равно требовалось разрешение, но только в случае, если я не был туристом.

– Ты ведь турист? – спросил охранник.

Я ответил утвердительно. Мне ведь нужно было просто наблюдать, я не собирался ловить диких животных или еще как-то вмешиваться в их жизнь. Мы договорились, что я вернусь в марте, во время весенних каникул. А пока я поехал на юг в надежде, что там будет теплее.

Многие из лучших парков и заповедников Индии сосредоточены в штате Мадхья-Прадеш в центральной части страны, к востоку от древнего храмового комплекса Каджурахо, знаменитого тысячами эротических барельефов. В парках полно болотных крокодилов, но там запрещено передвигаться пешком, а джип с водителем стоит очень дорого. Начальство панически боялось нападений тигров на туристов, даже в небольших заповедниках, где тигров оставалось всего один-два. Местные жители между тем тигров особо не боялись и спокойно ходили в леса за дровами и ягодами. Зато они не на шутку опасались леопардов и медведей-губачей, и неспроста: эти звери каждый год убивают намного больше людей, чем тигры. Леопарды особенно славятся способностью бесшумно появляться в неожиданных местах и мгновенно умертвлять жертву. За последние годы от их нападений погибло несколько человек в Мумбай (Бомбее), городе с населением в двадцать миллионов.

Девочка из низшей касты. Джайсалмер, Индия

После нескольких дней поисков мне удалось найти маленькое лесное озеро, расположенное точно на границе национального парка Канха. Я поставил на берегу палатку и принялся наблюдать за крокодилами. В озере их было двое, длиной примерно с меня.

На следующее утро, когда взошло солнце и стало немного теплее, я решил прогуляться по лесной дороге. На песке виднелись свежие тигриные следы, так что я на всякий случай приготовил фотоаппарат. Дорога круто повернула, и я увидел крупную тигрицу, отдыхавшую на обочине.

Она посмотрела на меня, и я сразу почувствовал себя неуютно. Если у вас была когда-нибудь кошка, вам знаком этот взгляд: она будто уставилась на сидевшую у меня на лбу муху. Не сводя с тигрицы глаз, я медленно попятился к ближайшему дереву. Но прежде чем я успел за него зайти, тигрица бросилась в атаку.

Я взлетел на дерево, как белка, но подняться удалось всего метров на шесть. Тигрица остановилась на несколько секунд и стала осторожно карабкаться следом. Когда она была почти на расстоянии вытянутой лапы, я убрал фотоаппарат, отломил ветку потолще и ткнул зверя в нос. Тигрица зашипела, и я понял, что, если она приблизится еще хоть чуть-чуть, у меня не останется другого выхода, как ткнуть ее в глаз. Я снова и снова бил ее веткой по носу, она попыталась зацепить меня когтями, но не удержалась и неуклюже соскользнула вниз, едва не упав на землю.

Отряхнувшись, она обошла разок вокруг дерева и зашагала прочь. Я терпеливо ждал. Минут через пять я увидел, как ветки куста, росшего на другой стороне дороги, раздвинулись и тигрица выглянула оттуда с таким хитрым видом, что я не мог не рассмеяться. Поняв, что ее заметили, она зевнула, развернулась и исчезла в лесу. Вскоре я услышал громкий свист – сигнал тревоги оленя аксиса, – раздавшийся далеко за деревьями, и понял, что на сей раз она и в самом деле ушла. Спустившись с дерева, я просмотрел фотографии и снова не мог не рассмеяться. Последний снимок был сделан с такого близкого расстояния, что было видно здоровенного клеща на звериной щеке.

К сожалению, ночи в Канхе были все еще слишком холодные, и крокодилы проводили их в норах. Я всерьез беспокоился: уже вторая дорогостоящая поездка на другой континент грозила неудачей. Пришлось сложить палатку, протрястись в поездах еще два дня и добраться до “Мадрасского крокодилового банка” в Южной Индии.

Разумеется, это не настоящий банк. Ромулюс Уитакер основал его в 1970-х годах как крокодиловый питомник. Выросших там крокодилов и гавиалов сотнями выпускали в заповедники и национальные парки страны. Сейчас разведение в неволе потеряло смысл, потому что в наше время основная проблема для индийских рептилий не охота, а потеря мест обитания. Поэтому “банк” превратился в научный центр, совмещенный с зоопарком. Там по-прежнему живут несколько сотен болотных крокодилов и еще много интересного.

Если вы изучаете поведение животных, лучше заниматься этим в дикой природе, но некоторое время стоит посвятить и наблюдениям в зоопарке. Там можно увидеть вблизи много такого, что в природе разглядеть трудно или невозможно. Поэтому я встретил Новый год, наблюдая за крокодилами в самом большом пруду “банка”. Ночь выдалась не очень веселая: сотрудники разошлись по домам праздновать, а я даже не сумел найти интернет-кафе, чтобы послать весточку Ками. С горя я сочинил стишок:

  • Где-то там, за чахлым лесом,
  • Мир встречает Новый год;
  • Глядя в ящик с интересом,
  • Расслабляется народ.
  • В скучном веке двадцать первом
  • Важно праздновать всерьез:
  • Депрессняк у всех и нервы,
  • Лишний вес и прочий птоз.
  • А у нас другие даты,
  • Здесь шампанское не пьют.
  • Песни местные ребята
  • Мезозойские поют.
  • Грязь по пояс на тропинке,
  • Наверху луны плафон,
  • На плече моем дубинка,
  • А в руке – магнитофон.
  • Над полуночным болотом
  • Рев, шипенье, лязг тупой,
  • Там на части рвут кого-то,
  • Тут кого-то жрут толпой.
  • Лишь бездонная трясина,
  • Да зубов холодный блеск,
  • Да чешуйчатые спины,
  • Да хвостов могучих плеск.
  • Подкрадутся, чавкнут, хрустнут,
  • Вмиг избавят от невзгод…
  • Он ни капельки не грустный —
  • Крокодилий Новый год.

На самом деле ничего интересного в ту ночь не произошло, если не считать падения с дерева птенца цапли, который был тут же пойман и проглочен одним из крокодилов. На рассвете самый крупный самец заревел. Это был громкий, хриплый рев, так хорошо описанный Киплингом. Три самки, лежавшие неподалеку, немедленно подбежали к самцу и положили головы ему на спину. Я уже знал по наблюдениям за аллигаторами, что это означает.

В “Мадрасском банке” находилась одна из крупнейших колоний цапель в Индии. Все деревья были усыпаны бесчисленными гнездами. Цапли то и дело летали низко над водой, высматривая веточки для строительства. Я обратил внимание, что несколько крокодилов плавали или лежали на отмелях с прутиками, аккуратно уложенными на носу. Мне даже подумалось, что они специально подманивали цапель поближе. Но я отмахнулся от этой идеи как от слишком фантастической.

Сын Ромулюса Уитакера, Никил, тоже известный герпетолог, посоветовал мне съездить в национальный парк Сасан-Гир на западе Индии. Он находится на побережье Аравийского моря, так что зимы там относительно мягкие. Парк известен в основном как последнее место, где сохранились азиатские львы, но там обитает множество прочей живности, в том числе почти тысяча болотных крокодилов. Я пересек полуостров Индостан с востока на запад и на побережье поймал попутный грузовик до Ахмедабада на севере. Водитель тут же попросил меня сесть за руль, скрутил огромный косяк и погрузился в нирвану почти на все два дня пути.

До Гира я добрался поздно ночью. Деревня, где находилась контора парка, была погружена в сон, и я пошел спать в лес. Зимы в Западной Индии очень сухие, а ночь выдалась теплая, так что ставить палатку было незачем. Спальник я расстелил под тиковым деревом. Здоровенные листья тика в сухой сезон опадают, образуя толстый, мягкий ковер, по которому не только леопард, но и маленький жучок не сможет пройти бесшумно. Я мог спать, ничего не опасаясь.

На рассвете меня все-таки разбудил хищник, но не тихо крадущийся леопард. Где-то совсем рядом оглушительно ревел лев. Мне потребовалось несколько минут, чтобы напомнить себе, что зоолог не должен ничего бояться и что львы в Гире, в отличие от леопардов, на людей почти никогда не нападают. Я выполз из мешка, взял камеру и пошел на звук.

Путь мне преградили сначала заросли крапивы, потом густой кустарник, а за ним – полуразрушенная кирпичная стена, из-за которой доносился львиный голос. С некоторым трудом я взобрался на стену и наконец-то увидел грозного зверя. Он сидел в клетке.

Как и в других областях Индии, местные жители свободно разгуливали по парку, но иностранцам ходить пешком запрещалось. Я поговорил с одним из рейнджеров, и он обещал показать участок леса со множеством крокодилов за пределами парка. За услугу он, конечно, взял с меня несколько долларов. Только позже я узнал, что он завел меня прямо в центральную часть Гира и что у меня были бы большие неприятности, если бы я встретил там других рейнджеров.

Я все-таки поставил в лесу палатку и прожил там неделю, приспособившись спать днем и наблюдать за крокодилами от заката до позднего утра. Было очень трудно не отвлекаться на гулявших вокруг львов, леопардов, антилоп и оленей, но мне удалось собрать кое-какие интересные данные.

В Гире растет сухой тропический лес. Во время муссона там очень влажно, но зимой и весной дождей практически не бывает, большинство деревьев сбрасывает листву, а ручьи пересыхают. Именно такой лес на санскрите называется джангала (“сухая земля”), хотя с легкой руки Киплинга словом “джунгли” стали обозначать любой лес или густой кустарник в тропиках. К январю вода оставалась лишь в нескольких лесных речушках, да и там только в омутах, разделенных километрами галечных русел. Крокодилы пережидали засуху, собравшись в этих омутах. Каждое утро, незадолго до рассвета или сразу после, самый крупный крокодил в омуте (видимо, доминантный самец) громко ревел или хлопал головой. Ничего похожего на хоровое “пение” аллигаторов не происходило: все остальные крокодилы в омуте хранили полное молчание, лишь изредка шипя или рыча друг на друга во время стычек. Рев самцов несколько напоминал львиный, и один раз я видел, как здоровенный крокодил заревел и завибрировал инфразвуком, услышав рычавшего неподалеку льва, – весьма эффектный диалог, который я, к сожалению, не успел записать на пленку

Крокодилы активно плавали в своих омутах, несмотря на ночной холод, а самые крупные иногда вылезали из воды и по нескольку часов неподвижно лежали возле проходивших вдоль берега звериных троп. Я вспомнил, что крупные аллигаторы во Флориде тоже иногда так делали, но зачем? Еще один интересный вопрос…

В поезде до Дели я подсчитал свои наблюдения и с радостью обнаружил, что ревели крокодилы Гира во много раз чаще, чем хлопали головой. Моя теория предсказывала именно такое поведение для крокодиловых, живущих в маленьких изолированных прудах. Но, честно говоря, по пути домой я думал в основном о том, какими сигналами мне самому произвести впечатление на противоположный пол.

Любить того, кто похож на тебя, легче, а того, кто не похож, веселее.

Десмонд Туту

Американский крокодил

Глава 7

Crocodylus acutus: охота на берегу

К середине января жизнь наладилась. У меня была умная и красивая девушка, я сформулировал черновую теорию, над которой можно было работать, сдал последние экзамены и даже умудрился получить небольшой грант, хотя его едва хватило на оплату поездки в Индию. Каждый день приносил новые открытия – не в зоологии (аллигаторы не особенно активны зимой), а в повседневной жизни, благодаря Ками. С ней я то и дело оказывался в местах, куда никогда в жизни не пошел бы сам: ночных клубах, спа-салонах, дорогих ресторанах. Я тоже пытался познакомить Ками с новым миром, приглашая ее на короткие прогулки в Эверглейдс пешком или на каяке.

Для нас обоих одной из самых интересных сторон наших отношений были расовые различия. У Ками никогда прежде не было белого мужчины. Я когда-то полюбил чернокожую девушку в глухой мадагаскарской деревне, но моя туристическая виза вскоре истекла, так что я едва успел выкупить ее из рабства, обучить основам зоологии и устроить работать гидом в заповедник. Так получилось, что в США я всегда жил в местах, где почти не было негров: в Калифорнии, Колорадо, Нью-Мексико.

Так что жизнь этой части населения была мне совершенно незнакома.

Подобно большинству “черных” американцев, Ками искусственно выпрямляла волосы. Мне подобный конформизм казался почти таким же извращением, как все еще сохранившийся у некоторых белых племен варварский обычай протравливать волосы перекисью водорода. Голова и шея у Ками были идеальной формы. Зачем обязательно скрывать их под свисающими волосами?

Я спросил Ками, не приходило ли ей в голову перейти на “натуральный стиль”. Она долго не могла поверить, что я не шучу. Оказывается, среди американских негров распространено твердое убеждение, что “африканская” прическа абсолютно недопустима в деловом мире и мгновенно разрушит любые межрасовые личные отношения.

Мне понадобился почти месяц, чтобы убедить ее попробовать. Я даже сам подстригся почти под ноль в знак солидарности. Но в день, когда Ками наконец решилась, я должен был вести семинар и не мог проводить ее в парикмахерскую. Бедной девушке пришлось отправиться туда одной, и все оказалось намного сложнее, чем мы думали. Три парикмахерских наотрез отказались ее подстричь. Видимо, там боялись, что она сошла с ума или пережила какую-то ужасную трагедию и либо зарежет кого-нибудь ножницами, либо покончит с собой прямо на крыльце. К тому времени, когда я позвонил ей после семинара, она уже совсем отчаялась.

– А ты скажи им, что едешь миссионеркой в Уганду, – посоветовал я.

Это сработало. Приехав вечером, я был награжден за настойчивость чудесной картиной: с короткой стрижкой Ками была хороша, как изящная лесная нимфа из африканских сказок. Дотрагиваться до ее головы было удивительно приятно. Я просто глаз не мог от нее отвести… и рук тоже.

Но Ками все еще беспокоилась. Что скажут на работе?

– Ну как? – спросил я, позвонив ей назавтра в обеденный перерыв.

– Ты знаешь, всем понравилось! По-моему, всем очень хотелось потрогать, но они боялись попросить.

Но межрасовые отношения не всегда были простыми. В феврале мы поехали в Доминиканскую Республику, чтобы попытаться совместить пляжный отдых с наблюдением за крокодилами. В этой маленькой стране все автоматически принимали Ками за местную проститутку, а меня – за туриста-клиента. То обстоятельство, что Ками не говорила по-испански, только усложняло ситуацию, потому что нелегальные иммигранты из Гаити тоже обычно не знают испанского. Поначалу мы пытались обратить все в шутку, но после нескольких вечеров, испорченных безуспешными попытками вписаться в отель, нас это стало здорово злить. В конце концов мы стали ночевать в палатке, поставив ее в лесу у безлюдного пляжа. Мне было не привыкать (для меня хороший пляж – такой, где в радиусе нескольких километров никого больше нет), но Ками считала, что это слишком опасно.

Она вообще считала, что отношения со мной жутко опасны. Как ни старался я выглядеть и вести себя “нормально”, ей почему-то казалось, что я дикий и непредсказуемый, и она отказывалась хоть как-то обсуждать совместное будущее, настаивая, что у нас лишь короткий романчик.

А тем временем к сложностям в моей личной жизни добавилась полная неразбериха в исследованиях.

Крокодилы Доминиканской Республики относятся к виду, называемому “американский крокодил”. Он предпочитает солоноватую воду и обитает в мангровых лагунах от Мексики и Вест-Индии до Венесуэлы и побережья Северного Перу. В Доминиканской Республике сохранилась всего одна популяция в лежащем ниже уровня моря бессточном озере. Оно такое соленое, что крокодилы там могут жить только в местах впадения рек.

Самое северное место, где водятся американские крокодилы, – крайний юг Флориды, единственный уголок мира, где есть и крокодилы, и аллигаторы. Флоридских крокодилов недавно вывели из списка видов, находящихся под угрозой исчезновения, но их пока всего несколько тысяч, из которых большинство населяет каналы-охладители вокруг атомной электростанции. Легко увидеть их в природе в США можно только в крошечном поселке Фламинго, расположенном на дальнем конце основной дороги через национальный парк Эверглейдс. Поселок стоит на песчаной косе, отделяющей мелкий морской залив от бесконечного лабиринта узких, окруженных густыми мангровыми зарослями проток с черной водой. Он состоит из кордона парка, кемпинга и лодочной пристани в небольшой бухте. Если приехать туда рано утром в конце февраля или начале марта, нетрудно увидеть, как ревет или (чаще) хлопает головой доминантный самец, самый крупный из нескольких крокодилов, живущих в бухте и уходящем в глубь мангровых болот канале. Скорее всего, это будет один из самцов, учтенных в моей диссертации. Стараясь услышать как можно больше крокодильих “песен”, я провел много дней, скользя на каяке вдоль пляжа или по темным мангровым лабиринтам.

Американские крокодилы заставили меня задуматься о втором возможном способе проверки моей теории, согласно которой комбинация рева с инфразвуком предназначена для распространения информации по воздуху, а комбинация хлопков головой с инфразвуком – для передачи информации через воду.

Большинство крокодиловых – “универсалы”, способные жить практически в любом доступном водоеме. К этой категории относятся, например, миссисипский аллигатор и болотный крокодил. Первым способом проверки моей теории было сравнение “песен” животных, обитающих в маленьких прудах, с “песнями” тех, кто живет в больших реках и озерах.

Но некоторые виды крокодиловых – “специалисты”, которые обитают только в морских заливах и лагунах (как американский крокодил), или только в реках, или только в лесных болотах. Так что вместо сравнения популяций одного и того же вида я мог сравнить разные виды. Например, китайские аллигаторы живут только в небольших озерах и прудах. Они часто ревут, но очень редко хлопают головой. Я был очень рад обнаружить, что американские крокодилы Флориды и Доминиканской Республики, наоборот, часто хлопают головой и редко ревут. Оба вида вели себя так, как предсказывала моя теория.

Проблема с таким подходом в том, что на свете всего пять видов крокодиловых – “специалистов” по маленьким водоемам и столько же видов, населяющих только большие. С таким ограниченным размером выборки очень трудно получить маленькое Р-значение.

P-значение, пожалуй, основной термин, который нужно знать, чтобы понимать, как используется статистика в современной науке (особенно в медицине и биологии) и что на самом деле означают статистические результаты. Это число настолько важно, что среди биологов популярен тост “Выпьем за то, чтобы наш список публикаций был большим, а P-значения маленькими”.

“Р” в данном случае английская буква “пи”, сокращение от слова probability (“вероятность”). Представьте себе, что вы бросили игральную кость двенадцать раз и пять раз из двенадцати выпала шестерка. С костью что-то не так или это случайность? Есть статистическая формула, позволяющая вычислить, какова вероятность, что шестерка случайно выпадет пять раз из двенадцати. Эта вероятность и называется P-значением. В данном случае она составляет 0,02 (два шанса из ста). Вы по-прежнему не знаете точно, смещен ли центр тяжести у игральной кости, но очень похоже, что смещен.

Если вы сравниваете данные по двум популяциям, между ними практически всегда будет какая-то разница. Р-значение говорит вам, какова вероятность, что обнаруженная вами разница – случайность. Чем меньше P-значение, тем вероятнее, что эти две популяции действительно различаются.

Например, вы хотите узнать, помогает ли чеснок от гриппа. После долгих лет наблюдений вы выяснили, что пациенты, принимавшие чеснок, выздоравливали в среднем через 6,5 дня, а те, кто не принимал, – через 6,6. Вы подставляете в формулу количество пациентов в каждой группе и результаты наблюдений. Если получается Р-значение, близкое к единице, значит, наблюдаемая разница – почти наверняка случайность, а если близкое к нулю – почти наверняка нет.

Если разница действительно существует, то чем больше размер выборки, тем меньше получится Р-значение и тем убедительнее будет ваш результат. А если разницы на самом деле нет, то, сколько бы вы ни увеличивали размер выборки, Р-значение будет только расти. Поэтому ученые всегда стремятся к максимальному размеру выборки, чтобы результат оставлял как можно меньше сомнений.

Разумеется, любой исследователь хотел бы получать P-значения, равные нулю, но на практике это удается крайне редко. В биологических исследованиях принято считать достаточно убедительными результаты с Р-значением не больше 0,05. Такие результаты называются статистически достоверными. Но важно помнить, что даже статистически достоверный результат не гарантирует, что ваша теория верна. Он только означает, что она верна с вероятностью более 95 из loo. А если ваше P-значение больше 0,05, это вовсе не доказывает, что ваша теория неверна, – может быть, вы просто не сумели получить достаточно данных. Поэтому, если, например, вы читаете в газете, что “новое исследование не обнаружило связи между сотовыми телефонами и раком мозга”, это не обязательно значит, что сотовые телефоны абсолютно безопасны. Вполне возможно, что они все-таки вызывают рак мозга, но настолько редко, что исследователям не удалось собрать достаточно данных, чтобы получить статистически достоверный результат. Что же вам делать с вашим телефоном? Простого ответа нет. Можно только прочитать оригинал статьи, разобраться в статистике и самому решить, является ли уровень риска, который исследователи могли бы “пропустить”, приемлемым лично для вас. А если вы не разбираетесь в статистике, дела ваши плохи в любом случае: не помрете от рака мозга, так еще на чем-нибудь попадетесь.

Разных видов крокодиловых было слишком мало, чтобы я мог надеяться получить маленькое P-значение, просто их сравнив. Но мне все равно обязательно надо было попытаться получить хотя бы общие сведения по как можно большему их количеству. Моя теория очень четко предсказывала, каким должно быть соотношение рева и хлопков головой в “песнях” каждого вида-“специалиста”. Мне совершенно не хотелось проработать над доказательством этой теории много лет, опубликовать результаты, а спустя неделю обнаружить, что какой-нибудь редкий африканский крокодильчик делает все наоборот и все мои логические построения неправильны.

Сравнивая животных одного “универсального” вида, живущих в разных местообитаниях, я мог получить большую выборку, но это требовало многих лет работы, потому что брачный сезон у каждого вида длится всего несколько недель. Но тут уж я ничего не мог поделать: мне нужно было маленькое Р-значение.

Больше всего, однако, меня беспокоил растущий список загадок, на которые моя теория не давала ответа. Например, аллигаторы никогда не включали рев и хлопки головой в одну и ту же “песню”, а крокодилы делали это довольно часто. Я не мог придумать никаких возможных объяснений такого различия.

В марте брачный сезон крокодилов кончился. Сухой сезон между тем продолжался, и в Эверглейдс поступало с севера все меньше пресной воды. Солоноватая вода из прибрежных мангровых лагун в результате проникала все дальше в глубь болот, и вместе с ней двигались крокодилы. Они стали появляться в озерах, где прежде жили аллигаторы. Будучи более агрессивными, крокодилы обычно одерживали верх над аллигаторами примерно такого же размера почти без драк. Вскоре аллигаторы практически исчезли на юге Эверглейдс. Они могут жить в солоноватой воде, но не очень долго, потому что, в отличие от крокодилов, у них нет специальных солевыводящих желез у основания языка.

Как-то ночью я шел вдоль берега озера и увидел впереди крокодила, глаза которого светились, как угольки, в луче фонарика. Он лежал у самой тропинки, высунув голову из густой травы. Длиной он был почти три метра – максимальный размер флоридских крокодилов. Я вспомнил, что болотные крокодилы и аллигаторы тоже попадались мне неподвижно лежащими возле троп и лесных просек, иногда в десятках метров от воды. В Акульей долине часто можно было увидеть сотню-другую аллигаторов, часами лежавших на обочине дороги по ночам. Что они там делали?

Мне казалось наиболее вероятным, что они таким способом устраивают засады, ожидая, что по тропе пройдет кто-нибудь съедобный. Я поделился своими наблюдениями с несколькими герпетологами, но им не понравилось мое объяснение. В то время существовала общепринятая догма, согласно которой крокодиловые – водные охотники и практически никогда не охотятся на суше. Другим возможным объяснением была терморегуляция: может быть, аллигаторов привлекала нагревшаяся за день поверхность дороги? Я раздобыл лазерный термометр и быстро выяснил, что уже через два часа после захода солнца дороги, даже асфальтовые, не отличались по температуре от травы или воздуха и были существенно холоднее, чем водоемы, из которых приползали аллигаторы. Тогда кто-то из моих коллег предположил, что аллигаторы так сушатся. Известно, что им необходимо время от времени полностью высушивать кожу, иначе она покрывается водорослями. Но зачем сушиться прохладной ночью, когда везде лежит роса, а не солнечным днем?

Я окончательно решил, что мое объяснение верно, увидев однажды аллигатора, лежавшего ночью на краю тропы с только что пойманным опоссумом в зубах. Но мне нужно было больше данных, чтобы наверняка убедить скептиков. Пришлось достать полицейские и медицинские протоколы осмотра жертв нападений аллигаторов на людей. Оказалось, что несколько случаев со смертельным исходом произошли на дорогах и тропах довольно далеко от воды. Я написал статью, но решил пока не посылать ее в журнал – вдруг еще что-нибудь узнаю? Опубликовал я ее только три года спустя; к тому времени у меня имелись данные об охоте на суше еще трех крупных видов (нильского и гребнистого крокодилов и черного каймана). Но пока что я был единственным во Флориде человеком, знавшим, как опасно ходить ночью по болотам без фонарика.

Когда я поселился в Майами, ко мне стало приезжать много гостей, особенно в холодное время года. Однажды приехали двое знакомых из Нью-Йорка, и я решил их сводить на прогулку по тропе под манящим для герпетолога названием Тропа Змеиного укуса. Летом это место славится самым большим в мире количеством гнуса: там установлен мировой рекорд, 6 укусов в минуту на квадратный сантиметр кожи. Там же имел место единственный известный случай, когда гнус заел человека до смерти: у двадцатилетнего туриста порвалась велосипедная цепь на дальнем конце тропинки, и парень умер от отравления слюной комаров и слепней, не успев преодолеть пять километров до автомобильной дороги. Но зимой насекомых почти нет, и пройтись по заболоченному лесу очень приятно.

К тому времени, как мы дошли до конца тропинки и повернули обратно, уже стемнело. Неожиданно мы увидели трехметрового аллигатора, который лежал поперек просеки, полностью ее перекрыв. Вокруг были такие густые заросли, что нам ничего не оставалось, как попробовать через него перепрыгнуть. Я светил фонариком прямо ему в глаза, стараясь ослепить, а мои друзья по очереди разбегались и прыгали. Аллигатор даже глазом не моргнул. Наверное, он не считал себя достаточно большим, чтобы рискнуть напасть. Аллигаторы и крокодилы обычно не относят взрослых людей к возможной добыче, пока не вырастут до четырех метров. Очень немногие аллигаторы во Флориде достигают такой величины; может быть, именно поэтому нападения на человека случаются так редко.

К середине марта стало понятно, что мне придется проделать огромную работу Мне надо было изучить “песни” как можно большего количества видов крокодиловых, а кроме того, собрать сотни наблюдений за миссисипскими аллигаторами. Для этого следовало провести очень много времени в поле, а ведь я еще должен был преподавать восемь месяцев в году, чтобы получать стипендию и не платить за аспирантуру Такой проект мог легко растянуться на десять лет, а то и больше. Между тем предполагалось, что до защиты диссертации у меня четыре года. Можно было попробовать немного задержаться в аспирантуре, но десять лет меня терпеть уж точно бы не стали.

Мало того, что у меня не хватало времени на исследования, так еще и с преподаванием случилась неприятность. В тот семестр я вел курс лабораторных работ “Введение в биологию” для первокурсников. Многие из моих студентов не собирались становиться биологами, им просто нужно было пройти этот курс для последующего поступления в медицинскую школу. Конкурс в эти школы сумасшедший, так что, хотя биология таких студентов не интересовала, отличная оценка им нужна была позарез. Если им не удавалось ее получить, они нередко пытались заставить преподавателя все-таки ее поставить, строча на него жалобы декану факультета.

Одна из лабораторных работ была посвящена всевозможным кольчатым червям, в том числе дождевым червям и пиявкам. Сначала мне надо было найти студента-добровольца, чтобы на его руке продемонстрировать, как кормится медицинская пиявка (интересно, что добровольцами обычно вызывались девушки). Потом я вкратце рассказывал про биологию червей. Дождевые черви – гермафродиты, и когда они занимаются любовью, процесс идет в обе стороны одновременно. На следующей неделе была контрольная, и в число вопросов я включил один про размножение дождевых червей. Я нашел в “Википедии” список поз, в которых можно заниматься сексом, раздал его студентам и предложил ответить, в какой позе это делают черви. Любой, кто внимательно слушал мои объяснения, должен был догадаться, что позиция должна быть симметричной, поэтому единственный возможный ответ – “69”. Почти все студенты ответили правильно, но одна девушка, чьи оценки были очень далеки от отличных, решила настрочить жалобу.

Меня вызвали в кабинет декана на лекцию о недопустимости сексуальных намеков в преподавании. Бедный Стив вынужден был сидеть там со мной, и мы все, включая декана, мучительно сдерживали смех. По-моему, последняя попытка преподавать биологию без сексуальных намеков была предпринята в конце XVIII века: тогда в католических школах запретили упоминать придуманную Линнеем систему классификации растений, потому что она была основана на строении цветка, а цветы – органы размножения.

Тем временем Ками заявила, что мы расстаемся. Это было странное расставание, потому что мы продолжали встречаться два-три раза в неделю. Но я понимал, что все закончится, как только у нее появится альтернатива. У девушки с такой внешностью это не займет много времени.

И я должен был оставить ее одну на две долгих недели, чтобы вернуться в Индию.

Чтобы понять чужую страну, первым делом понюхайте ее.

Редьярд Киплинг

Молодой гавиал

Глава 8

Gavialis gangeticus: речные братья

Первый день в Индии, как правило, не самый приятный опыт, даже если вы там уже бывали и знаете, чего ожидать. В отличие от Китая, где искусственное ограничение рождаемости привело к “экономическому чуду”, Индия стала жертвой демографической катастрофы: быстрый рост населения навсегда лишил страну шанса выбраться из массовой нищеты.

Индия, конечно, фантастически колоритна и фотогенична, но она может быть и неожиданно скучной. Ее устаревшая транспортная система не справляется с расстояниями и нагрузкой, так что сотню километров можно ехать на автобусе или по узкоколейке целый день. Чтобы поднять дорожный шлагбаум после прохождения поезда, нередко требуются три чиновника с разными ключами и двадцать минут времени. В Южной Индии большинство жителей немного говорят по-английски, но на севере языком межэтнического общения служит хинди, так что ваш контакт с остальными пассажирами больше похож на взаимоотношения зверя в зоопарке с толпой вокруг клетки. А если появляется кто-то, знающий английский, ситуация меняется на противоположную: вам приходится часами болтать через переводчика с десятками людей. Но, по крайней мере, тут считается неприличным приставать к приезжим с вопросами о религии. В соседнем Пакистане чуть ли не каждый разговор начинается с вопроса, мусульманин ли вы. А в Индии меня спросили об этом только один раз, в мусульманском квартале Джайсалмера.

Трехдневный путь на поезде в заповедник Катерниагат получился особенно бедным событиями. Для большинства гостей страны основной источник неожиданных, необычных и забавных приключений – расстройство кишечника, а я избежал этой участи, поскольку уже собрал в своем организме богатую коллекцию тропических микробов и редко цепляю что-то новое. Так что единственным развлечением было смотреть в окно вагона на бесконечные, переходящие один в другой города и поселки, помогать соседям, терявшим сознание от жары, и принять роды у девочки из касты неприкасаемых, к которой никто больше не хотел подходить (по законам жанра ребенка полагалось назвать моим именем, но ее умиравшей от смущения семье такое и в голову не пришло).

Две основных религии в Индии – индуизм и ислам. Глядя из поезда на полевую фауну, можно понять, приверженцев какой из них больше в том или ином районе. Там, где живут индуисты, единственное уцелевшее крупное животное – антилопа нильгау, на которую не охотятся, потому что она похожа на корову. А в мусульманских областях чаще видишь кабанов и дикобразов, потому что их мясо считается свининой.

Охранник, который тремя месяцами раньше пригласил меня жить с его семьей за доллар в день, теперь потребовал платить пятьдесят. Хорошо, что у меня была палатка. Я поставил ее в лесу у самой границы заповедника. Местные жители вовсю пасли там скот и собирали хворост, так что днем вокруг палатки постоянно болтались люди, но ни разу ничего не украли. Ночью и ранним утром приходили другие гости: медведи-губачи, полосатые гиены, золотистые шакалы, обезьяны лангуры и два вида оленей – изящные пятнистые аксисы и большие, массивные замбары. Олени и лангуры были моей охранной сигнализацией. Я знал, что они подадут сигнал тревоги, если заметят леопарда или тигра. Но я так ни разу и не увидел никого из кошачьих, только свежие следы на грязи по берегам прудов, где я наблюдал за болотными крокодилами.

Крокодилов было полным-полно в реке, в озерах-старицах и даже в маленьких прудах в лесу. Если пруд пересыхал, они выкапывали длинные норы в берегах и прятались там. Дни становились все жарче, и “прудовые” крокодилы полностью перешли на ночной образ жизни. Как только заходило солнце, они вылезали из нор и лежали у троп, поджидая прохожих зверей, либо рылись во влажной глине на дне прудов в поисках улиток, крабов и черепах. Их мощные челюсти отлично годились для разгрызания панцирей. Крокодилы, жившие в реке, днем лежали на отмелях, и мне иногда удавалось подобраться к ним совсем близко на каяке. Самым большим крокодилом в заповеднике был четырехметровый самец с такой страшной мордой, что я прозвал его Тираннозавром. Позже оказалось, что местные жители звали его Сурасой в честь морского демона из “Махабхараты”.

В Катерниагате, где большинство крокодилов жили в большой реке, доля шлепков головой в их “песнях” оказалась намного меньше, чем в Гире, где все они обитали в маленьких лесных заводях. Это соответствовало предсказаниям моей теории, но размер выборки был недостаточным, чтобы получить маленькое P-значение. А увеличить размер выборки я не мог, потому что в каждой группе крокодилов “пел” только самый большой самец и только раз в день, к тому же брачный сезон подходил к концу

Наблюдать за болотными крокодилами было очень интересно, но они ни в какое сравнение не шли со вторым видом гигантских рептилий Катерниагата.

Индийского гавиала особенно часто называют “живым ископаемым”. Гавиалы – последние представители древней ветви крокодиловых, которая когда-то была представлена многочисленными видами по всему свету, от Европы до Аргентины. Большинство гавиалов были морскими; последнего морского гавиала, жившего на Соломоновых островах, люди истребили всего пару тысяч лет тому назад. Сейчас индийский гавиал сохранился всего в нескольких реках Северной Индии и Непала. Он питается почти исключительно рыбой и выглядит как полная противоположность болотного крокодила: челюсти у него необычайно длинные и узкие, с похожими на гребень рядами тонких, очень острых зубов. В отличие от болотных крокодилов, которые убивают 15–20 человек в год, гавиалы ни разу в таком не замечены, хотя трупы иногда едят. Они прекрасные пловцы с гладкой чешуей и длинным хвостом. Я не раз видел, как они ловят рыбу в пенных стремнинах бок о бок с речными дельфинами, обилием которых тоже славится Катерниагат. Но, в отличие от всех прочих ныне живущих крокодиловых, они не умеют ходить по земле, а только ползают на брюхе.

В 2014 году мои коллеги, работавшие на реке Чамбал, обнаружили, что у гавиалов очень сложная система заботы о потомстве. Детеныши из разных выводков собираются в огромные, по нескольку сотен, “детские сады”. Самые крупные гавиалы их охраняют, а те, кто помоложе, приносят корм. Пока что об этом известно только в самых общих чертах, но исследования продолжаются.

Гавиалы намного более пугливые, чем болотные крокодилы. Мне приходилось наблюдать за ними из прибрежных зарослей, потому что в каяке они меня близко не подпускали и бесшумно исчезали в воде. Взрослые самцы были около пяти метров в длину, а на носу у них был огромный, похожий на опухоль нарост. Русское название “гавиал” – искаженный вариант индийского гариал, от слова гхара, означающего “горшок” (русский и хинди происходят от общего языка-предка, на котором говорили на юге современной Украины пять-шесть тысяч лет назад, так что многие слова хинди похожи на русские: агни – “огонь”, бага – “бог”, и так далее). Видимо, нарост на носу гавиала напоминает местным жителям перевернутый горшок. Зоологи до сих пор спорят о том, зачем гавиалам этот нарост.

Самцы с “горшками” часами лежали на пляжах, подняв носы, так что наросты было видно за километр. Как и некоторые другие исследователи, я подумал, что эта поза – сигнал, привлекающий самок и предупреждающий других самцов, что территория занята.

У других крокодиловых нет таких наростов, и самцы внешне неотличимы от самок, разве что вырастают крупнее. Поэтому они не лежат подолгу, задрав нос, но во время “пения” поднимают хвост и голову, вероятно, чтобы продемонстрировать окружающим свой размер – это еще один “честный сигнал”. Отличить самцов от самок в этот момент легко, потому что только самцы дополняют “песни” инфразвуком. Те из слушателей, кто находится в воде, слышат или чувствуют вибрацию, а те, кто смотрит с берега, видят “танцующую” воду на спине у самцов.

Мне было особенно интересно обнаружить, что “язык” гавиалов отличается от “языков” всех прочих крокодиловых. Гавиалы умеют подолгу монотонно жужжать, словно маленький электрический вентилятор. Самцы также издают поразительно громкие звуки, похожие на хлопок открываемой бутылки с шампанским, щелкая челюстями на поверхности воды. Мне ни разу не удалось увидеть, как они это делают. Челюсти у них слишком узкие, чтобы хлопание ими по воде получилось громким. Но у гавиалов есть огромные костяные “пузыри” по бокам черепа, возможно, каким-то образом усиливающие звук, хотя это только предположение. Единственные, кроме гавиалов, животные с такими “пузырями” – похожие на тушканчиков кенгуровые крысы, обитающие в североамериканских пустынях. Им “пузыри” позволяют лучше слышать низкочастотные звуки, например шорох лисьих шагов.

Я был уверен, что загадочные “хлопки” гавиалов выполняют ту же функцию, что и шлепки головой по воде у других крокодиловых: они далеко разносятся под водой, и по ним легко понять, с какой стороны приходит звук. Возможно, они также содержат какую-то информацию о величине и силе автора “песни”. Как и следовало ожидать, гавиалы, будучи видом-“специалистом”, обитающим только в больших реках, больше полагаются на распространение своих “песен” во воде, чем по воздуху: “хлопки” слышны намного дальше, чем жужжание.

Ветвь “эволюционного дерева” крокодиловых, ведущая к гавиалам, обособилась очень давно, около восьмидесяти миллионов лет назад. “Язык” сигналов, которыми они пользуются, тоже непохож на другие. Мне пришло в голову, что можно попробовать узнать, насколько родственны друг другу те или другие виды крокодиловых, сравнивая их “языки”. Область языкознания, занимающаяся восстановлением истории языков методом построения их “дерева эволюции”, называется сравнительной лингвистикой.

Теперь я мог начать разрабатывать “сравнительную лингвистику” крокодиловых, чего раньше никто не пытался сделать.

Крокодилы и аллигаторы неплохо понимают друг друга. За несколькими исключениями их позы, шипение, рычание и шлепки головой имеют одинаковое значение. Их ветви разделились примерно семьдесят миллионов лет назад (всего за пять миллионов лет до вымирания динозавров), но “языки” по-прежнему очень похожи. Человеческие языки меняются несравнимо быстрее: люди обычно перестают понимать друг друга примерно через 500–700 лет после того, как язык, на котором говорили их предки, разделяется на два диалекта, позже становящихся разными языками. Чем так хороши “языки” крокодиловых, что могут оставаться неизменными столь долгое время?

Изучая болотных крокодилов и гавиалов Катерниагата, я чувствовал себя попавшим в настоящий парк юрского периода. Меня окружали огромные, могучие монстры, которые вели себя и общались между собой примерно так же, как во времена динозавров. Однажды вечером, наблюдая за ними с дерева, я вдруг увидел, как прямо подо мной прошел на водопой здоровенный индийский носорог, один из двух, оставшихся в заповеднике после десятилетий браконьерства. Он, конечно, был млекопитающим, и не особенно древним (первые носороги появились на Земле всего каких-то сорок миллионов лет назад). Но он тоже выглядел как один из реликтов эры рептилий.

Когда брачный сезон почти закончился, я сложил палатку, вышел к железнодорожной станции и мгновенно вернулся в наше время, в эру безудержного заполонения всей поверхности планеты одним-единственным видом. Нигде в мире это заполонение не бросается в глаза так сильно, как в Индии.

Курение – одна из основных причин статистики.

Лайза Минелли

Миссисипский аллигатор переходит дорогу

Глава 9

Alligator mississippiensis: математические игры

Было начало апреля. Оставалось две недели до начала брачного сезона у аллигаторов в Эверглейдс и два месяца до его окончания у тех из них, кто живет дальше всех к северу, где весна и лето наступают позже. Надо было тщательно спланировать исследования, чтобы как можно эффективнее использовать имеющееся время. От преподавания удалось временно избавиться, договорившись с приятелем: я вел свои и его занятия первую половину семестра, а он – вторую.

Мне уже было известно место, где можно было понаблюдать за аллигаторами, живущими в маленьких лесных прудах: заповедник Факахатчи, самый большой тропический лес в США (не считая Гавайев и прочих островов). По южно-флоридским масштабам это бескрайние джунгли, хотя по просеке заповедник можно пройти насквозь за день.

Теперь мне надо было найти, где бы понаблюдать за аллигаторами, живущими в большой реке, озере или канале, по возможности как можно дальше к северу, чтобы сезон у них продолжался подольше. Миссисипский аллигатор доходит на север почти до Вирджинии, но у северной границы распространения он очень редко встречается, так что получить большую выборку было бы сложно. Я съездил на разведку вдоль атлантического побережья и нашел отличное место: дельту реки Саванна на границе Джорджии и Южной Каролины.

Прежде чем начинать планомерные наблюдения, надо было найти ответ на один вопрос. Моя теория могла быть верна, только если аллигаторы умеют определять, с какой стороны приходит звук, не только в воздухе, но и под водой (иначе шлепки головой не могут служить сигналами местонахождения, распространяющимися по воде.) Это не такая уж заурядная способность. Скорость звука в воде в четыре с половиной раза выше, чем в воздухе, и во столько же раз меньше разница во времени между приходом звуковой волны к левому и правому уху. Люди, например, почти не способны определять под водой, откуда пришел звук.

Аллигаторов привлекают громкие шлепки по поверхности воды (не только потому, что их могут производить другие аллигаторы, но и потому, что всплеск может означать упавшую в воду потенциальную добычу). Я мог воспользоваться этой их склонностью, чтобы посмотреть, будут ли они подплывать к источнику подводных шлепков. Разумеется, для чистоты эксперимента я должен был полностью исключить надводную составляющую звука. Но как произвести шлепок по поверхности воды под водой? Это вроде известного буддистского коэна: “Каков звук хлопка одной ладонью?”

Я попробовал производить громкие всплески, заталкивая поглубже под воду надутые воздушные шарики и там их протыкая. Мне казалось, что лопающийся шарик звучал очень похоже на аллигаторовый шлепок головой, но почему-то аллигаторы совершенно не реагировали.

Тогда я решил сделать водолазный колокол. Он позволил бы мне создать маленький кусочек водной поверхности, полностью погруженный под воду Результатом моих инженерных усилий стало устройство, которое я назвал “шлёпер”. Я взял тяжелое чугунное ведро, надел на него еще более тяжелый пояс со свинцовыми грузами для ныряния с аквалангом, а ко дну приварил стальной шест. Потом я сделал крюк с длинной рукояткой и пластиковой пластинкой на конце. Оставалось погрузить ведро в воду кверху дном, засунуть внутрь крюк и хлопнуть пластинкой по воде внутри ведра.

Это оказалось очень просто, и первые эксперименты прошли на ура. Я приезжал на какой-нибудь канал с двумя друзьями, находил несколько аллигаторов и оставлял одного из друзей наблюдать за ними. Мы со вторым другом расходились на сто метров в разные стороны вдоль канала и залезали по пояс в воду. У одного из нас в руках был шлёпер, у другого – простое чугунное ведро. Мы оба опускали наши ведра под воду, и тот, у кого был шлёпер, хлопал пластинкой внутри. Если хотя бы один аллигатор тут же направлялся в сторону звука, мы засчитывали положительный результат. Надо было следовать определенным правилам: например, человек со шлёпером не должен был всегда идти вниз по течению, или всегда на юг, или всегда против ветра, и надо было следить, чтобы шлёпер не был все время в одних и тех же руках. Иначе мы не могли бы гарантировать, что аллигаторы реагируют именно на всплеск, а не на что-нибудь еще. Тем не менее всего за пару выходных мы провели несколько десятков тестов и получили P-значение меньше 0,001. Аллигаторы безошибочно определяли, с какой стороны доносился подводный шлепок.

Позже один из моих коллег заметил, что эксперимент был бы более убедительным, если бы аллигаторы могли выбирать не из двух направлений, а из четырех. Провести такое исследование оказалось намного сложнее. Нужно было отыскивать аллигаторов в больших озерах, вдали от берега, причем неподвижно лежащих на поверхности воды, и окружать их на четырех каяках, три из которых приходилось брать напрокат. В конце концов я нашел мелкий участок озера Окичоби, где это можно было сделать, и на протяжении последующих трех лет провел немало выходных, плавая там в поисках сонных аллигаторов. Помогали мне в этом студенты, собиравшиеся в медицинскую школу, – за лишний балл они готовы были руку в пасть аллигатору сунуть. На третий год один из них уронил шлёпер в озерную пучину, и эксперименты пришлось прервать, но к тому времени P-значение уже упало ниже 0,004, так что результат можно было считать доказанным.

Как только аллигаторы в Эверглейдс начали реветь по утрам, я отправился в заповедник Факахатчи. Проще всего было бы обеспечить большую выборку, найдя группу в несколько десятков аллигаторов и записывая все их “песни”. Но это было бы неправильно с точки зрения статистики. Я совершил бы одну из самых частых ошибок в научных исследованиях, называемую псевдорепликация, или мнимые повторности.

Представьте себе, что вы хотите выяснить, кто чаще говорит о сексе, мужчины или женщины. Вы наблюдаете за одним мужчиной десять дней и записываете, сколько раз он в разговорах упоминает секс. Потом вы так же наблюдаете десять дней за одной женщиной. Подставив в статистическую формулу результаты за десять мужчино-дней и десять женщино-дней, вы получаете замечательное Р-значение. Тем самым вы совершаете псевдорепликацию, потому что на самом деле ваш размер выборки был не 10 + 10, а 1 + 1. Все ваши данные относятся к одному-единственному мужчине и одной женщине, и потому их статистическая достоверность практически нулевая.

В моем случае избежать псевдорепликации было исключительно трудно, потому что рев у аллигаторов “заразен”, как у людей зевание или кашель. Я не должен был считать рев хором как несколько разных “песен”. Поэтому мне пришлось установить строгие ограничения на то, какие “песни” можно учитывать, а какие нет.

В каждом пруду я должен был выбрать одного аллигатора и в дальнейшем наблюдать только за ним. Мне надо было хоть раз увидеть, как он ревет – с ультразвуком или без, – чтобы узнать, самец это или самка. Я решил, что наблюдать буду только за самцами, чтобы несколько упростить исследование. Выбрав самца, я мог начать подсчитывать его “ревущие песни” и “шлепающие песни”, но только те, перед которыми в течение часа не было других “песен”, “спетых” им или любым другим аллигатором в пределах слышимости. Кроме того, все выбранные мной для наблюдений аллигаторы должны были жить не меньше чем в километре один от другого, чтобы я мог быть уверен, что они не влияют на поведение друг друга. Были и другие ограничения, например минимальный размер аллигатора, максимальный размер пруда… Но не буду утомлять читателя пересказом главы “Методы исследований” из моей диссертации.

На практике это означало, что я не мог наблюдать за двумя аллигаторами одновременно и даже в солнечный день мог записать не больше трех “песен”. В дождливые дни аллигаторы вообще ничего интересного не делали. Моей задачей было найти десять подходящих самцов и услышать по пять “песен” от каждого из них. Я наблюдал за ними с рассвета до полудня, а остаток дня проводил в поисках новых объектов наблюдения в других прудах. Я уже знал, что лучше искать небольшие группы, первым делом следить за самым крупным аллигатором – он чаще оказывался самцом – и заканчивать наблюдения, как только он выползет на берег греться на солнце. Ночи я проводил, собирая данные для статьи об аллигаторовых “танцах”.

Так я провел в лесу месяц. Ехать оттуда до города было три часа, так что с Ками я мог встречаться только по выходным. Она по-прежнему утверждала, что мы расстались, и соглашалась проводить со мной ночи, но не дни. В первых числах мая начался сезон дождей, но пока дожди шли только под вечер, так что особо не мешали. Набрав свои пятьдесят наблюдений, я поехал на север, в дельту Саванны.

Там работать оказалось намного легче. Леса там почти не было, и я мог ездить по дамбам между протоками или плавать в каяке, вместо того чтобы часами продираться сквозь густые заросли. Я мог бы даже сгонять вечером в большой город за рекой, если бы скучал по цивилизации… Но я не скучал. Когда у меня выдавалось несколько свободных часов, я исследовал приморские болота, где в крошечных поселках жили гуллы, самое колоритное из негритянских “племен” американского Юга. Гуллы, о существовании которых я прежде даже не слышал, сохранили больше африканских обрядов и верований, чем все прочие афроамериканцы, не считая разве что недавних иммигрантов. Я узнал, например, что они считают крупных (и совершенно безобидных) ящериц-сцинков смертельно ядовитыми, точь-в-точь как некоторые народы Нигерии и Камеруна. Подобно большинству жителей Черной Африки, они рассказывают смешные сказки о хитром зайце, обманывающем многочисленных хищников. Некоторые из этих сказок в литературной обработке известны, наверное, и вам – помните рассказы про братца Кролика и братца Лиса?

Другим примечательным местом неподалеку был Объект Саванна, обширный заповедник, окружающий завод по обогащению урана. Вообще-то заповедник закрыт для посетителей, но через него проходит шоссе, по которому можно ездить (останавливаться, правда, запрещено). Там столько живности, что даже из машины видишь много интересного, если поездить по этому шоссе после полуночи: черные медведи, рыжие рыси, серые лисы и так далее. Один раз я даже видел каролинскую собаку – самого редкого дикого зверя восточных штатов. Это потомок похожих на динго собак, пришедших из Сибири с первыми людьми, заселившими Америку, но уже много сотен, а то и тысяч лет живущий в глухих лесах без контакта с человеком.

Ставить палатку в дельте не разрешалось, а тратить время на поездки в кемпинги мне не хотелось, так что пришлось спать в машине. В мае ночи были еще прохладные, но к июню стало слишком жарко, чтобы закрывать окна, и мне приходилось дважды за ночь просыпаться, чтобы обмазаться с ног до головы новым слоем репеллента от комаров. К тому времени, когда мне наконец удалось набрать пятьдесят наблюдений, я жутко устал.

До Майами было ехать всего десять часов. Едва приняв душ, я позвонил Ками. И как только она взяла трубку, я понял по ее голосу, что у нее появился кто-то еще. Наш роман закончился.

Два дня я валялся в кровати, питаясь консервами, припасенными на случай урагана. Потом заглянул к Стиву. Мы прогнали мои данные через программу, выполняющую различные статистические тесты. Результаты оказались не совсем такими, как я ожидал.

Мягкотелая черепаха. Флорида

На юге Флориды аллигаторы почти не шлепали головами. В Южной Каролине шлепки составляли почти половину “песен”. Это соответствовало моим предсказаниям, причем с неплохим P-значением. Но я также подверг данные другому анализу, подсчитав количество “ревущих песен” у каждого аллигатора в первые два дня наблюдений, и оказалось, что оно было одинаковым в обеих популяциях.

Стив обратил мое внимание на еще одну проблему. Я не мог быть точно уверен, что разница в количестве шлепков была вызвана различием в размере водоемов, где жили аллигаторы. Существовало множество других возможных причин. Животные часто реагируют на вещи, которые нам и в голову не придут. Это может быть климат, протяженность светового дня, плотность популяции…

Принимать корреляцию за причинно-следственную связь – еще одна типичная ошибка исследователей. Часто приходится слышать новости вроде “ученые обнаружили, что подростки, чаще играющие в компьютерные игры, совершают больше преступлений”. Но ведь такое совпадение не означает, что одно является причиной другого. Может быть, эти подростки изначально с жестоким нравом, или у них пьющие родители, или их в детстве заставляли есть манную кашу.

– Как же мне исключить другие возможные причины? – спросил я.

– Это самое трудное, – ответил Стив. – Исключить все практически невозможно, но надо постараться исключить как можно больше. У тебя четыре месяца до защиты проекта диссертации. Вполне достаточно времени, чтобы что-нибудь придумать.

Придумал я всего за неделю, но метод, который пришел мне в голову, был очень сложным. Мне надо было найти много новых мест с одним типом местообитаний – либо только с маленькими прудами, либо только с большими реками и озерами. Причем они должны были быть разбросаны по области распространения миссисипского аллигатора таким образом, что, если разделить ее на четыре квадранта, в каждом из них оказалось бы по одному месту с прудами и одному – с большими водоемами. Таким образом я мог исключить влияние климата и длины светового дня. Кроме того, я должен был наблюдать только за аллигаторами из маленьких групп и избегать мест, где их особенно много, – это позволяло исключить плотность популяции.

Идея была замечательная, но она означала, что, кроме двух мест, где я только что провел исследования, надо было найти еще шесть. Два места я едва успел “проработать” за один брачный сезон. Еще три года…

Кроме того, я понятия не имел, существуют ли в природе эти шесть мест. Найти район, где аллигаторы живут только в маленьких водоемах или только в больших, не так просто, как кажется. Ведь они – “универсалы”, способные жить где угодно. Попробуйте отыскать место, где много маленьких прудов, но нет рек, или где есть большие озера, но нет маленьких.

По правилам университета после защиты проекта диссертации я совершенно не обязан был ему следовать. Можно было сколько угодно изменять программу исследований и даже вообще сменить тему и начать с нуля, но это в случае, если вас не смущала перспектива провести в аспирантуре много лет. По крайней мере, было приятно знать, что в самом худшем случае у меня остается еще один шанс.

Я решил обсудить свои результаты с Джоном Торбьярнарсоном. Он знал про крокодиловых больше, чем кто-либо еще, и всегда был готов помочь. Я приехал к нему и показал собранные данные. Мой план ему не очень понравился.

– Слишком много работы, – сказал он. – Может, тебе просто переселить несколько животных из одного водоема в другой и посмотреть, изменятся ли их “песни”? У меня есть знакомые, которые занимаются перевозкой слишком крупных или агрессивных аллигаторов из окрестностей городов в заповедники.

Я обдумывал такую возможность, но из литературы узнал, что перевозка вызывает у крокодилов и аллигаторов сильный стресс. Мне пришлось бы потом ждать минимум год, прежде чем их поведение можно было бы снова считать естественным. А для этого надо было бы каким-то образом их помечать, чтобы через год узнать. Чтобы ставить метки на диких животных, требовалось специальное разрешение, которое у меня не было времени получить.

Я был уверен, что все сложности можно как-то преодолеть, но в тот момент мне некогда было всерьез заняться проработкой этого варианта исследований. Мне пора было лететь в места, отличавшиеся от болот американского Юга всем, кроме количества гнуса.

Юг любят за климат, за краски, за разнообразие. Север любят просто так.

Валерий Янковский

Череп Leptosuchus gregorii, крокодила триасового периода

Глава 10

Tagarosuchus kulemzini: крокодилы в мерзлоте

Двумя годами раньше орнитологическое общество одной европейской страны попросило меня помочь организовать экспедицию на Чукотку. Это самая удаленная часть России, и история у нее колоритная даже по российским стандартам. Воинственные чукчи пришли туда много столетий назад и постепенно истребили прочие народы, хотя осталось несколько эскимосских деревень на крайнем востоке и небольшое число юкагиров, ламутов, кереков, коряков и эвенов на юге и западе. Первыми русскими, нанесшими Чукотку на карту, были сибирские казаки. В результате многих карательных экспедиций им так и не удалось полностью подчинить чукчей, которые до 1917 года оставались единственными коренными жителями Сибири, не платившими дань царю. К концу XIX века Чукотка была намного теснее связана с Соединенными Штатами, чем с Россией. Когда я первый раз побывал там в начале 1990-х, в деревнях еще попадались старики, помнившие несколько слов по-английски и оплакивавшие трагическую судьбу Чукотки, оставшейся (в отличие от Аляски) в России и пережившей сталинский геноцид. В советское время шаманов, вождей и всех, у кого было много оленей, расстреляли, а детей стали забирать в интернаты. Тем не менее чукчи – один из последних народов России, в значительной степени сохранивших свои культуру и образ жизни. Некоторые деревни даже сумели уберечься от пьянства (правда, в остальных ситуация с этим хуже некуда). За чукчами надзирает целая армия чиновников, которых там на душу населения даже больше, чем в других частях страны, а также погранвойска.

В районных центрах с советских времен осталось несколько тысяч русских, которые в основном работают шоферами, моряками, шахтерами или врачами. Некоторые из них по-настоящему полюбили Чукотку и отчаянно пытаются сохранить природу края, но большинство ведут себя как захватчики на оккупированной территории, стреляя и ловя капканами все, что движется. Есть там и две казацких деревни, маленьких и всеми забытых.

Москва мало интересуется чукотскими делами, но это не спасает край от непрерывного потока идиотских законов и инструкций, направленных на обеспечение тотальной коррупции, от которой зависит существование правящего режима.

Мы были, кажется, первыми западными орнитологами на Чукотке за десять лет. В середине 1990-х группа туристов из другой европейской страны арендовала там вертолет. На полпути пилот посадил машину посреди тундры и заявил, что оставит всех там, если ему не заплатят еще по три тысячи долларов с человека. Я не знаю, чем закончилась эта история, но с экотуризмом на Чукотке было покончено надолго.

Нашей главной задачей было найти маленькую птичку под названием кулик-лопатень. Она гнездится только на самых глухих дальневосточных побережьях, а сейчас оказалась на грани вымирания из-за осушения прибрежных отмелей в Китае, где птичка останавливается по пути на зимовку. В год, когда мы были на Чукотке, лопатней оставалось около двухсот. Сейчас их, вероятно, еще меньше, несмотря на начатую в последние годы программу по искусственному разведению.

Подготовка экспедиции заняла два года. Организационными вопросами занималась лучшая в России компания, специализирующаяся на экотуризме. Мы заручились поддержкой местных властей на всех уровнях, нам удивительно повезло с погодой и транспортом (и то и другое на Чукотке – лотерея). И все равно провести поездку так, как было запланировано, не получилось и в помине. Даже в самых коррумпированных странах Африки не найти такого фантастического бардака. Феодальная советская бюрократия стала совсем уж неэффективной, когда на нее навели дешевый лоск государственного капитализма. Чтобы съездить в гости к родственникам в соседнюю деревню за сорок километров, чукотский рыбак должен заполнить десять страниц анкет и уплатить три тысячи долларов за билеты на вертолет. Сгонять к ним на своей моторке он не может, потому что там другой погранрайон (погранзона в России простирается вдоль почти всего побережья, а во многих местах еще и на сотни километров вглубь суши). Причем даже уплатив за билеты, рыбак может ждать рейса месяцами, а в последний момент оказаться вычеркнутым из очереди, потому что зятю начальника налоговой инспекции приспичило слетать пострелять из автомата моржей.

В экспедиции, кроме меня, участвовал еще российский гид, молодой орнитолог Ваня. Нам пришлось оформить двенадцать разных разрешений, но этого оказалось недостаточно. Местные чиновники ловили нас прямо на улице всякий раз, как мы проезжали через какой-нибудь поселок, и требовали денег. В конце концов Ваня потерял терпение и заявил какой-то тетке из Сельхознадзора, требовавшей заплатить за пребывание в водосборном бассейне местной речки: “Мы ничего вам не должны! У нас свободная страна, и каждый может ходить где угодно!” Она посмотрела на него, как на идиота, и дрожащим от гнева голосом спросила: “Кто вам сказал такую глупость?”

Несмотря ни на что, экспедиция оказалась удачной. Всего за три недели нам удалось отыскать почти все виды птиц, про которые было известно, что они гнездятся на Чукотке, плюс несколько таких, которые там раньше не водились. В основном эти новоселы проникают туда с юга в результате потепления климата, результаты которого на Севере особенно бросаются в глаза: огромные пространства тундры быстро зарастают кустарником, а граница леса движется на север со скоростью до восьми километров в год. Я не узнавал места, где бывал пятнадцатью годами раньше.

Арктика, постепенно оживавшая после десятилетий советской колонизации, была даже прекрасней, чем мы ожидали. На протяжении сотен километров июльская тундра выглядела как огромная клумба с бескрайними полями алых, синих и желтых цветов, тянувшимися от предгорий до самого побережья. Снежно-белые льдины медленно плыли по глади моря, словно паря между небом и водой. В полночь солнце стояло так низко над горизонтом, что земля оказывалась в тени, но венчики цветов все еще были ярко освещены и казались маленькими фонариками.

Европейцы были опытными орнитологами; все они много путешествовали и были готовы преодолеть любые трудности, чтобы увидеть редкую птичку. Но даже их непредсказуемость нашего путешествия по неземной красоты краям сводила с ума. Убогие полузаброшенные поселки, затерянные среди сотен мелководных заливов и петляющих рек, разбитые ящики с радиоактивным топливом, оставленные десятилетия назад возле сломанных автоматических маяков, ржавые бочки из-под солярки, тысячами разбросанные везде от дальних островов до горных вершин, холмики на месте деревень в глубине скалистых фьордов, которые просуществовали тысячи лет и исчезли в результате советского “укрупнения поселков”…

Для меня эта поездка была, конечно, большим удовольствием, но вспоминаю я ее с грустью. Не только потому, что мне было больно видеть, как мою родную страну высасывает досуха банда паразитов, но и потому, что гнездо куликов-лопатней мы в итоге нашли. Нам пришлось обойти много песчаных кос, где они водились всего несколько лет назад, но только на одной косе они еще не исчезли. Я несколько секунд держал на ладони трех крошечных, разукрашенных маскировочными пятнами пуховичков, пока Иван готовился надеть им кольца на лапки. Они были почти невесомые, как головки одуванчика, с блестящими черными глазами, мягкими клювиками лопаткой и теплыми животиками, и тихонько попискивали. Трудно было поверить, что эти крошки способны выжить, несмотря на ледяные арктические шторма, внезапные летние снегопады и вездесущих хищников. Через четыре недели им предстояло одним отправиться в путешествие общей протяженностью в шестнадцать тысяч километров. И я знал, что эти чудесные бесстрашные птички почти наверняка вымрут через несколько лет.

Я надеялся, что за этот месяц у меня будет время подумать о моих исследованиях. Но я был слишком занят. Мне приходилось постоянно бороться с местной бюрократией, искать транспорт, бегать по тундре в поисках птиц и следить, чтобы наше продовольствие – копченый лосось и оленина – не оказалось забытым во время одной из бесчисленных пересадок с лодки на вертолет и с машины на гусеничный вездеход. Только когда мы вернулись в Анадырь, столицу области, мне наконец удалось выкроить время для крокодилов.

Анадырь стоит на холме над большим заливом. Аэропорт находится на другом берегу, в нескольких километрах. Летом залив можно пересечь на барже, зимой – на автобусе по льду, а весной и осенью – только на вертолете, причем вертолет может стоить дороже, чем рейс до Москвы. Город состоит из уродливых зданий советских времен, раскрашенных в кислотные цвета к приезду пахана всея Руси в 2007 году. По вторникам связи с аэропортом нет вообще, потому что как-то раз ржавая баржа с пассажирами затонула, случилось это во вторник, и суеверный городничий приказал по вторникам не плавать. Приходится платить двести долларов за гостиницу или ночевать в одном из заброшенных домов, которых там десятки. Но район аэропорта – не худшее место, чтобы застрять, по крайней мере летом: недалеко от терминала находится колония редких камчатских крачек, а у пирса собираются целые стада китов-белух.

В самом Анадыре достопримечательностей две: циклопический православный собор, построенный за сумасшедшие деньги из привезенных за десять тысяч километров бревен, и областной музей с совершенно поразительной коллекцией чукотского искусства, в основном резьбы по моржовым клыкам, мамонтовым бивням и китовым позвонкам. Есть там и палеонтологический раздел со множеством костей млекопитающих ледникового периода и одной скромной динозавровой костью.

На всем протяжении мезозойской эры Сибирь была достаточно теплой, чтобы там могли жить динозавры и иногда крокодилы. Самый известный из древних сибирских крокодиловых, тагарозух, был небольшим, длинноногим, шустрым наземным хищником, несколько напоминавшим грейхаунда.

В те времена крокодиловые не уступали своим родственникам-динозаврам по части разнообразия. Некоторые из них были морскими, с раздвоенным хвостом и лапами, превратившимися в ласты, другие – полностью наземными. Кое-кто даже перешел на растительную пищу. Самые мелкие были всего сантиметров тридцать длиной, а самые крупные достигали пятнадцати метров. Крокодил заурозух, живший там, где сейчас Сахара, в молодости питался рыбой, а когда вырастал, переходил на динозавров. Он весил около восьми тонн и мог затащить под воду почти любого динозавра. Следы зубов дейнозуха, гигантского аллигатора, жившего в Северной Америке, найдены на окаменевших костях тираннозавров.

Когда в конце мезозоя (65 миллионов лет назад) в землю врезался астероид, вызвавший массовое вымирание, произошло нечто странное. Динозавры погибли все, кроме одной ветви, которую мы называем птицами. Крокодиловые пережили катастрофу лучше: уцелело несколько разных групп. Морские гавиалы и сухопутные крокодилы дожили на островах Меланезии до прихода человека двадцать – сорок тысяч лет назад, но потом все-таки вымерли, видимо, из-за разорения людьми гнезд. Пресноводные тоже понесли потери (например, люди истребили рогатых крокодилов Мадагаскара), но многие все-таки дожили до наших дней.

Почему крокодилы сумели выжить, а большинство динозавров – нет? На этот счет есть несколько теорий, но ни одна из них полностью не объясняет, почему одни животные выжили, а другие вымерли. Вероятно, сыграла роль поразительная способность крокодиловых обходиться без пищи. Крупные особи могут голодать больше года и в среднем едят примерно в десять раз меньше, чем такие же по весу млекопитающие. Однако у мелких птиц и зверушек потребность в пище наверняка была выше, чем у большинства динозавров, тем не менее они тоже выжили. Так что одной только способности голодать для объяснения недостаточно.

Единственное, что объяснить легко, – это вымирание самых крупных крокодилов. Они просто остались без добычи: все динозавры, кроме птиц, вымерли, а млекопитающие в то время были не больше сурка и достигли сколько-нибудь солидных размеров только через миллионы лет.

Но что произошло с самыми мелкими крокодильчиками? Ныне живущие крокодиловые уникальны в мире животных тем, что среди них нет ни одного вида, длина которого во взрослом состоянии не превышала бы 125 см. На свете есть копытные размером с кролика, китообразные размером с большой арбуз и акулы размером с уклейку, но нет ни одного по-настоящему маленького крокодила. Почему?

Объяснить эту загадку физиологическими или экологическими причинами нельзя. Свежевылупившиеся детеныши карликовых кайманов длиной всего пятнадцать сантиметров, но они вполне способны выжить в кишмя кишащих хищниками амазонских болотах. Как писал Геродот про нильского крокодила, “ни одно животное не начинает жизнь таким маленьким, чтобы вырасти таким большим”. Тем не менее у всех современных крокодиловых половое созревание наступает у самок при длине как минимум в метр, а у самцов – в метр с четвертью.

У меня возникла интересная идея, и мне не терпелось обсудить ее со специалистами. Вернувшись в Москву, я наконец-то нашел нормальный интернет и написал Дэррену Нэйшу, знаменитому английскому палеонтологу. Дэррен объяснил мне, что все нынешние крокодилы, аллигаторы, кайманы и гавиалы принадлежат к одной ветви обширного ‘‘эволюционного дерева” крокодиловых. Эта ветвь обособилась от прочих примерно сто миллионов лет назад и оказалась единственной, пережившей падение астероида. В других ветвях были “карликовые” виды, а в этой – никогда. Узнать наверняка, в чем причина такой разницы, вряд ли когда-нибудь удастся, но мне кажется, что я нашел вероятное объяснение.

Все ныне живущие крокодиловые пользуются инфразвуком в качестве “честного сигнала”, чтобы произвести впечатление на самок. Это требует большой физической силы, и необходимо достичь определенного размера. Может быть, когда общий предок всех нынешних крокодиловых начал использовать инфразвук, от него уже нельзя было отказаться? Самки научились игнорировать самцов, неспособных производить инфразвук, и тем самым навсегда перекрыли эволюционные пути, ведущие к уменьшению размера?

Если моя теория верна, то это первый известный случай, когда строгость женского пола ограничила эволюционные возможности целой ветви животного мира. Но доказать такую теорию практически невозможно. Мы ничего не знаем о “языках” вымерших видов. У гигантского заурозуха, охотившегося на динозавров, был на носу странный нарост, возможно игравший какую-то роль в звуковом общении, но даже это всего лишь предположение.

Чтобы теория выглядела хотя бы правдоподобной, мне надо было убедиться, что самые мелкие из ныне живущих крокодиловых способны производить инфразвук. Аллигаторы приобретают эту способность, когда вырастают до 125 см. Самцы самых мелких крокодилов и кайманов становятся взрослыми при такой же длине, но об их поведении в брачный сезон практически ничего не было известно.

Мне предстояло много работы.

Путешествие длиной в тысячу миль начинается с денежного аванса.

Джеральд Даррелл

Черный кайман

Глава 11

Caiman niger: мир рек

Лето еще не кончилось, и приключения тоже.

Крокодиловые, у которых брачный сезон предположительно был в июле-августе, включали гребнистого крокодила в Австралии, филиппинского крокодила, а также три вида кайманов в Центральной и Восточной Амазонии. Денег, полученных за чукотскую экспедицию, хватало только на кайманов.

Самые дешевые авиабилеты в Южную Америку из Майами были в Каракас. Там я нашел автобус, идущий в Санта-Елена-де-Уайрен, городок на крайнем юго-востоке Венесуэлы. Ехать туда шестнадцать часов. Я легкомысленно позволил убрать мой рюкзак в багажный отсек и чуть насмерть не замерз по дороге. Государство искусственно поддерживало низкие цены на бензин, продавая его по нескольку центов за литр. В результате водители не экономили и включали кондиционер на полную мощность, считая, что полярный холод поможет им не заснуть за рулем.

Санта-Елена расположена на бразильской границе, и, как вы уже наверняка догадались, по улицам городка вились длинные очереди бразильских машин, приехавших за бензином. Некоторые из них были переоборудованы в настоящие бензобаки на колесах. Новенькое шоссе вело отсюда через лес прямо в Манаус, столицу бразильской Амазонии. Там дорога кончалась. На картах было показано несколько автострад, расходящихся из Манауса во все стороны: на восток, к дельте Амазонки, на запад, к границам Перу, Боливии и Колумбии, и на юг, в более цивилизованные штаты Бразилии. Но в действительности эти дороги не существовали либо представляли собой глубокие колеи в жидкой грязи, проходимые в лучшем случае для тракторов в сухой сезон. Правительство отменило программу дорожного строительства в Амазонии, потому что выяснилось, что каждая новая дорога мгновенно становится причиной вырубки всех окрестных лесов.

Так что путешествовать в этих краях надо по воде. Водный транспорт прекрасно развит и работает очень эффективно. Люди приходят на теплоход со своими гамаками и развешивают их рядами на палубе. Путь к дальним портам в верховьях занимает до двух недель. Он может быть довольно скучным, несмотря на колоритную публику, роскошные закаты и приятный климат. Фауны попадается мало, не считая двух видов дельфинов и нескольких птиц, потому что река слишком широкая, а по берегам охотники давно истребили все съедобное. Обидно день за днем глядеть на мутную воду и узкую полоску зарослей, зная, что в глубинах реки и леса скрывается множество чудес, но ничего из них не видя.

Я направился вверх по реке, стараясь по пути выучить португальский. У меня была устная договоренность с администрацией Мамирауа, большого заповедника в месте слияния рек Солимойс (как бразильцы называют Амазонку выше Манауса) и Жапура, о том, что мне будет разрешено изучать там черных кайманов.

До городка Тефе, где находится контора заповедника, я добрался вечером пятницы, так что пришлось два дня болтаться по узким знойным улочкам. Когда контора наконец открылась, мне сообщили, что я должен платить “туристскую” цену за пребывание в Мамирауа – пятьсот долларов в день. Денег, заработанных мной за месяц на Чукотке, хватило бы на два дня.

Разумеется, я не мог так просто сдаться. Мне нужны были данные по черным кайманам, а в Южной Америке осталось не так много мест, где их можно увидеть. Когда-то черный кайман был самым многочисленным из пяти видов, живущих в Амазонии. Но у него также самая ценная кожа из этих пяти. (В брюшных чешуях крокодиловых есть маленькие костяные пластинки, из-за которых шкуры труднее обрабатывать. Степень развития костяных пластинок у разных видов разная, и от нее зависит стоимость кож.) Поэтому его в первую очередь добывали охотники, и к концу прошлого века он стал очень редким даже в самых глухих уголках континента.

Тогда все страны, в которых он водится, объявили его охраняемым видом и запретили экспорт шкур. Крокодиловые – на редкость стойкие существа, и если им дать хоть малейший шанс, могут быстро восстановить численность после почти полного истребления. В отличие от нескольких видов, у которых осталось мало подходящих мест обитания, черный кайман пока не лишился бескрайних амазонских лесов, так что охранные меры сработали, по крайней мере в труднодоступных частях Амазонии. Сейчас Бразилия разрабатывает программу регулируемой охоты, чтобы и шкуры добывать, и кайманов сохранить.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Славно погостили у родичей Чеслав и Кудряш, но пришла пора возвращаться домой. А там – беда! Все дом...
Древняя Русь времен язычества. Едва увидев купающуюся в реке красавицу из враждебного племени Неждан...
В народных средствах заключена удивительная сила природы. Они издавна использовались в народе для ле...
В ходе анализа стихов Окуджавы, базирующегося на научных знаниях из области не только литературоведе...
Предлагаемые читателям материалы представляют собой, с одной стороны, неостывшие мысли публициста – ...
В книгу Сергея Псарёва, известного художника и писателя, вошли повести, рассказы и очерки, повествую...