Песни драконов. Любовь и приключения в мире крокодилов и прочих динозавровых родственников Динец Владимир

Глава 12

Paleosuchus palpebrosus: вибрирующая игрушка

Джорджтаун – самая скромная из южноамериканских столиц. И город, и остальная страна больше похожи на Карибские острова: расслабушные, сонные, практически не затронутые лихорадочным развитием экономики, охватившим другие страны континента.

Разумеется, и в Гайане без развития не обходится. Летя над джунглями, то и дело видишь плеши вырубок и здоровенные пятна мертвой земли, отравленной ртутными стоками с золотых приисков. Однако стремительного роста уровня жизни, который так бросается в глаза в Бразилии, Перу или Эквадоре, тут пока не наблюдается. На улицах столицы я видел несколько прокаженных, просивших милостыню, – в наше время такое редко увидишь где-либо, кроме Индии.

В маленькой Гайане много интересных мест, куда стоит заглянуть, но из сентиментальных соображений мне очень хотелось попасть в Эдвенчер (“Приключение”) – поселок, где большей частью происходит действие первой прочитанной мною книги Даррелла. С тех пор там, конечно, многое изменилось, но я легко отыскал несколько очковых кайманов в болотах и осушительных каналах вокруг.

Очковый кайман назван так за похожий на дужку очков костный гребешок между глаз (название неудачное, потому что у многих других кайманов такой гребешок тоже есть). Он распространен от Амазонии до крайнего юга Мексики. Там, где водятся и очковый, и черный кайманы, они встречаются в разных типах водоемов. В Перу черные живут в основном в старичных озерах, а очковые – в реках; в Бразилии черные предпочитают большие реки, а очковые – их притоки; в Гайане черные живут в лесных реках и озерах, а очковые – в реках саванны, прибрежных болотах и мангровых лагунах. Почему у них все так хитро, никто не знает. Для меня самым важным было то, что оба вида – “универсалы” и могут жить в водоемах любого размера, так что, согласно моей теории, они должны включать в свои “песни” и рев, и шлепки головой. Для черного каймана предсказание оказалось правильным, но про очковых мне пока ничего не удалось узнать, потому что до их брачного сезона оставалось шесть месяцев.

В Гайане водятся еще два вида кайманов, так называемые карликовые. В длину они не превышают двух метров. Один из них даже до полутора метров дорастает нечасто – это самый мелкий из ныне живущих крокодиловых. Два кайманчика тоже по-разному делят между собой места обитания в разных частях Амазонии, но в общем населяют быстрые реки в предгорьях, лесные ручьи, болота и затопленные леса, причем в каждой области один вид предпочитает бассейны “белых” рек, а другой – “черных”. Для меня было важно, что оба они могут жить и в реках, и в небольших прудах.

Карликовые кайманы не особенно редки, но их очень трудно найти. Самый надежный способ – плавать с маской и трубкой вниз по течению небольших речек, заглядывая под нависающие берега, корни деревьев и коряги, где эти скрытные, робкие существа прячутся днем. По ночам они иногда охотятся на суше, и порой их можно увидеть разгуливающими поздней ночью по улицам Манауса.

Питер Тэйлор рассказал мне о популяции карликовых кайманов в заповеднике Ивокрама-Форест. Это одно из немногих мест в глубине страны, к которому даже в сезон дождей можно доехать по нормальной дороге. Для меня было приятным сюрпризом существование заповедника, расположенного всего в двадцати часах пути от столицы, где можно проводить исследования практически бесплатно. Я нашел автобус, идущий в ту сторону. Отъехав всего километров на семьдесят от города, мы остановились у полицейского блокпоста. Перед нами стояла длинная очередь грузовиков и автобусов. Каждый водитель или пассажир должен был медленно, по буквам продиктовать свои имя, адрес и место работы в доску пьяному капитану полиции, который едва был в состоянии держать карандаш. Весь багаж (а его было немало) подвергался обыску.

Моя очередь подошла часа через два. Алкаш-капитан стал обыскивать мой рюкзак лично. Он добрался до аптечки (путешествуя в подобных местах, приходится возить с собой приличную аптечку, потому что вас постоянно просят о медицинской помощи) и выудил оттуда крошечный пузырек с таблетками нитроглицерина.

– Ага! – закричал он. – Это взрывчатка! Ты террорист, братан! Ты арестован! Завтра отправлю тебя в Джорджтаун в тюрьму!

Было совершенно очевидно, что он нагло вымогает взятку при нескольких сотнях свидетелей. Я не мог себе позволить раздавать взятки, поэтому пришлось начать оправдываться, чтобы потянуть время. Я надеялся, что он хотя бы на секунду отвернется и я сумею смахнуть пузырек в одну из бездонных щелей в дощатом полу. Все, включая остальных полицейских, смотрели на капитана с нескрываемой ненавистью. Главное шоссе страны оставалось парализованным. Наконец из толпы вышел гладковыбритый джентльмен в очках и галстуке и громко заявил:

– Я врач! В чем проблема?

Я объяснил. Джентльмен понюхал таблетку из пузырька, постоял секунду с задумчивым выражением лица и, ко всеобщему изумлению, заорал:

– Ты тупой придурок, команданте! Это сердечные таблетки! Гнать тебя в шею из полиции, пьянь!

Лицо капитана стало ярко-красным, но он ни слова не ответил. Я смел вещи со стола в рюкзак и пошел к автобусу. Поравнявшись с джентльменом в галстуке, я спросил:

– Вы и вправду врач?

– Какой там врач, братан! Машинами торгую.

Дождевой лес Ивокрама оказался чудесным заповедником, с обширными заболоченными лесами и сетью тропинок. В главной реке водилось множество очковых кайманов, а карликовые жили в глубине леса, в бесчисленных лужах, оставшихся после паводка. Это были карликовые кайманы Кювье, самые маленькие. Днем они прятались в глубоких норах под корнями больших деревьев. “Игрушечные” кайманчики отлично приспособлены к рытью нор: у них короткая морда лопатой, толстая чешуя на голове и слегка торчащие вперед зубы, как на ковше экскаватора. Они покрыты красивым узором из шоколадных пятен и белых полосок, а глаза у них красновато-коричневые. Детеныши особенно хороши.

Самый большой карликовый кайман, какого мне удалось найти, был длиной в полтора метра; такими крупными у “карликов” бывают только самцы. Я наблюдал за ним целую ночь, пока он беззаботно кормился застрявшей в прудике рыбой, а бесчисленные комары кормились мной. Ночь была волшебная: весь лес был залит холодным зеленоватым светом. В Ивокраме на удивление много светящихся грибов, причем грибница у них тоже светится, а она разрастается от одной гнилушки к другой, так что ею покрыта почти вся земля в лесу.

Кайман “спел” всего раз. Он поднял голову и хвост и коротко зарычал, как собака. Мне показалось, что его спина мелко задрожала, но я не был уверен, что действительно наблюдал инфразвуковую вибрацию, а мой магнитофончик отказался работать из-за постоянной сырости.

Больше мне не везло. Пора было возвращаться в Джорджтаун. Там – какое совпадение! – я получил письмо от австралийского герпетолога Колина Стивенсона, одного из двух-трех людей в мире, которых можно назвать знатоками карликовых кайманов. Колин рассказал, что, судя по наблюдениям в зоопарках, карликовые кайманы рычат, шлепают головами и издают инфразвук. Наблюдений в природе эта информация не заменяла: я уже знал, что в неволе крокодиловые часто ведут себя совершенно не так, как в естественных условиях. Но, по крайней мере, теперь я знал, что даже эти “игрушечные” кайманчики умеют генерировать инфразвук, хотя едва достигают достаточного размера.

Через несколько дней я получил еще одно письмо. Его прислал Ник, единственный американский турист, встреченный мной в Гайане. Мы познакомились в автобусе из Ивокрамы в Джорджтаун. Ник был студентом из штата Индиана и приехал в Южную Америку изучать народную медицину. Но ему так и не удалось собрать все разрешения, необходимые для посещения индейских земель, и пришлось ему общаться с поселенцами-метисами, которые плохо разбирались в местных лекарственных растениях.

“Ты удивительно смелый человек, – говорилось в письме. – Ты не боишься разгуливать по лесам среди кайманов. А когда мы приехали в Джорджтаун, я видел, как ты подал монету прокаженному. Как ты мог дотронуться до его ладони? Я бы скорее умер!” Мне это показалось смешным. Не потому, что самый крупный из виденных мной в Ивокраме кайманов был меньше меня, и даже не потому, что проказа слабо заразна, не передается через прикосновение и легко лечится антибиотиками, а потому, что дальше Ник писал: “Я сделал в Джорджтауне классную татуировку во всю спину. Всегда о такой мечтал. Там даже кайман есть! Нашел студию в подвальчике за доками, и мне сделали наколку за копейки!”

Можете считать меня трусом, но я бы ни за что не рискнул делать татуировку в трущобах портового квартала Джорджтауна. Храбрость – или как еще назвать такую черту характера – Ника была просто поразительна.

Перебравшись на Тринидад, я провел несколько дней на этом райском острове перед возвращением в Каракас и оттуда в Майами. Погулял по горным лесам, посмотрел, как выползают из песка морские черепашата на залитых лунным светом пляжах, поплавал на каноэ по мангровым лагунам в поисках карликового муравьеда – зверушки настолько симпатичной, что ее местные названия во многих частях Южной Америки означают “маленький ангел”. Муравьеда я нашел всего одного, зато очковых кайманов было множество, и я заметил, что они несколько меньше материковых. Годом позже я узнал, что на соседнем острове Тобаго они еще мельче: взрослые самцы всего метр с четвертью в длину. Отыскав несколько кайманов с Тобаго в одном из американских зоопарков, я убедился, что они тоже

составляют свои “песни” из рева, шлепков головой и ультразвука. Постепенно мне удалось доказать, что взрослые самцы всех мелких крокодиловых способны издавать инфразвук по достижении длины в метр с четвертью. Это минимальная длина, позволяющая им подавать “честный сигнал” своей силы и мужественности. Действительно ли именно поэтому крокодиловых меньшего размера в наше время не бывает? Скорее всего, так оно и есть, но придумать более строгий метод проверки моей гипотезы мне так и не удалось.

Нет ничего лучше, чем увидеть знакомое лицо в чужой стране.

Бразильская пословица

Молодой кайман жакаре

Глава 13

Cayman yacare: истории про любовь

Я провел сентябрь в Майами, сдавая последние экзамены и работая над проектом диссертации. Пришлось снова пройтись по всем собранным наблюдениям, подсчитать результаты и подумать, что делать дальше.

У меня уже была информация о семи видах, и пока что предсказания моей базовой теории сбывались. Виды-“универсалы” часто включали в свои песни и рев, и шлепки. Виды-“специалисты”, жившие в больших реках и мангровых лагунах, пользовались в основном шлепками. Китайский аллигатор, обитающий в прудах и мелких озерах, часто ревел, но почти не шлепал головой. Разумеется, мне предстояло отыскать и другие виды, чем больше, тем лучше.

Результаты наблюдений за миссисипскими аллигаторами были смешанными. Как я и ожидал, те из них, что жили в небольших прудах, пользовались шлепками намного реже, чем те, что жили в больших реках и каналах. Но ревели те и другие одинаково часто. Кроме того, у наблюдаемых различий могло быть много разных причин, помимо размера водоемов.

Чтобы прояснить ситуацию, я собирался найти еще несколько популяций, живущих либо только в маленьких прудах, либо только в больших озерах и реках. Лучше всего было бы, если бы они располагались в шахматном порядке. Тогда я бы мог исключить альтернативные причины вроде длины светового дня, климата и так далее.

Я также решил, что необходимо провести похожее исследование где-то еще. Было слишком рискованно строить все доказательство теории на данных по миссисипскому аллигатору. Имелся другой вид крокодиловых, отвечавший моим требованиям: с большой областью распространения, многочисленный и способный жить практически в любом водоеме. Я знал, что работать с ним будет намного труднее. Это был нильский крокодил.

Помимо проверки “базовой теории”, я хотел найти ответ на другой вопрос. Пока было похоже, что я прав и состав “песен” зависит от мест обитания. Но каков механизм этой зависимости? Вариантов было два. Либо каждый аллигатор, прежде чем “запеть”, осматривает окрестности и решает, реветь ему или шлепать головой, либо сами аллигаторы ничего не решают, а подмеченные мной различия между популяциями – результат естественного отбора, по-разному действовавшего в разных местах.

Самым простым способом узнать, какая версия правильная, было бы поймать несколько десятков аллигаторов, живущих в маленьких “аллигаторовых дырах”, выпустить их в большие озера и посмотреть, начнут ли они шлепать головами чаще. Но это было технически неосуществимо по ряду причин.

Мне пришло в голову, что вместо перевозки животных из водоема в водоем я мог бы изменить размер водоемов, в которых они живут. Поначалу я пытался придумать какой-нибудь эксперимент с искусственными водохранилищами, а потом сообразил, что многие озера меняются в размере естественным путем, уменьшаясь во время засух и разливаясь после дождей. И тут я вспомнил про кайманов жакаре.

Они водятся в Южной Америке от южных окраин Амазонии до Северной Аргентины. В основном эти края покрыты тропической саванной, которая частично затоплена в сезон дождей, но в сухое время года становится похожа на пустыню. Брачный сезон приходится на начало дождей, как раз когда уровень воды резко меняется. В Боливии я заметил, что рисунок пятен на мордах жакаре индивидуален. Значит, можно вернуться на озеро после того, как его размер изменится, второй раз понаблюдать за теми же кайманами и посмотреть, изменилась ли композиция их “песен”.

Целый месяц я рылся в старых журналах по гидрологии и приставал к знакомым, живущим в разных южноамериканских странах. В результате к концу сентября у меня был замечательный план шестинедельного исследования жакаре.

Брачный сезон у них с середины октября по середину декабря. Почти по всей их области распространения уровень воды в это время поднимается из-за начавшихся дождей. Но в Пантанал, огромную заболоченную саванну на границе Бразилии и Боливии, паводок приходит намного позже, потому что вода туда поступает с плато Мату-Гросу далеко на севере, и ей требуется время, чтобы достичь Пантанала.

Я проведу исследования в двух местах, одно в Пантанале, другое где-нибудь еще. В Пантанале уровень воды будет постепенно понижаться. Я найду несколько мелководных озер, недельку понаблюдаю там за кайманами, потом дождусь, когда озера частично высохнут и распадутся на маленькие пруды, и повторю наблюдения за теми же самыми кайманами, чтобы проверить, станут ли они реже шлепать головой и чаще реветь. Во втором месте я проделаю то же самое, но вода, наоборот, будет подниматься, и мелкие озера сольются в большие, так что состав кайманьих “песен” должен измениться в обратную сторону

Особенностью этого плана было то, что все могло сорваться из-за множества разных причин. Но в полевой зоологии никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Даже самый гениальный проект может полностью развалиться из-за какой-нибудь неожиданной мелочи: не начались вовремя дожди, или животных выкосила вспышка болезни, или вы простудились и пропустили два месяца работы, или объекты исследований попросту отказываются вести себя так, как вы ожидали. Такое случается постоянно; многим исследователям пришлось впустую потратить с огромным трудом полученные гранты и десятилетия жизни из-за банального невезения.

Проект я защитил, ставки были сделаны. Маршрут предстоял знакомый: дешевый рейс до Каракаса, морозный шестнадцатичасовой путь до Санта-Елена-де-Уайрена (в этот раз я запасся теплой курткой), переход в Бразилию, еще один долгий переезд на автобусе до Манауса, потом четыре дня на теплоходе до устья Амазонки.

Самая интересная часть путешествия вниз по великой реке – пересечение дельты. В этот раз я плыл в Белен, большой город на южной стороне. Это основной транспортный узел, связывающий амазонский мир речного транспорта с сетью шоссе и железных дорог остальной Бразилии. Некоторые рукава дельты достигают тридцати километров в ширину, а острова там размером с маленькую европейскую страну. Только там вы по-настоящему чувствуете невероятную мощь реки. Дважды в день трехметровые поророки (приливные волны) прокатываются от океана вверх по течению, иногда на триста километров вглубь материка.

Жители заболоченной саванны на бразильско-боливийской границе

Но корабль идет и по совсем узким протокам, где с обеих сторон стеной стоит лес. Для метисов кабокло, живущих по берегам этих проток, теплоходы – единственная связь с внешним миром. Поэтому каждый раз, как вы проплываете мимо хижины, вы видите, как полуголые детишки запрыгивают в свои крошечные каноэ и что было сил гребут наперерез кораблю в надежде поменять резные деревянные сувениры и корзины фруктов на стальные мачете и одежду фабричного изготовления.

Прибрежная часть Бразилии южнее Белена покрыта сетью прекрасных шоссе, так что через несколько дней я уже добрался в Рио-де-Жанейро. По пути я заглянул на денек в Карасу, старинный монастырь, скрытый в лесистой горной долине в штате Минас-Жерайс. Каждую ночь его монахи выставляют на ступени монастыря блюдца с мясным фаршем, и из леса выходят гривистые волки, чтобы полакомиться. Выглядят они как огромные рыжие лисы с ногами гепарда и застенчивой улыбкой на морде.

В Рио я дождался Паоло, моего старого друга. Мы познакомились десятью годами раньше на пароме через чилийские фьорды и объездили автостопом Патагонию. У Паоло все задатки отличного пирата, но работает он менеджером на фабрике безалкогольных напитков в Сан-Паулу. Работа у него невыносимо скучная, так что иногда мне удается вытащить его на какую-нибудь авантюру. Предыдущий наш рейд с целью atraer a las chicas (переводить, пожалуй, не буду) был в Уругвай. В этот раз Паоло взял месячный отпуск, чтобы помочь мне с изучением кайманов в Пантанале.

Он заехал за мной, и мы помчались в глубь страны, оставив пышные прибрежные леса и оказавшись в бескрайних просторах серрадо (лесосаванны). Это край низкорослых деревьев, высокой травы и здоровенных красных термитников. Вождение машины по серрадо напоминает США: отличные дороги, прекрасно развитый сервис, огромные расстояния. Но, в отличие от США, где практически невозможно ездить так, как вам нравится, в Бразилии можно наслаждаться абсолютной свободой. Редкие полицейские почти не обращают внимания на вашу скорость, и останавливаться на красный свет на пустых перекрестках совершенно ни к чему. Правда, после долгих лет в Штатах требуется несколько часов, чтобы по капле выдавить из себя раба и перестать тормозить перед светофорами.

Через несколько дней мы добрались до Пантанала. В глубь гигантского сезонного болота ведут только две дороги. Мы поехали по северной, называемой Транспантанейра. Хорошая грунтовка кончилась в деревушке Порту-Жофре на берегу большой реки. Через реку ходил паром, но дороги на той стороне были такие плохие, что Паоло не хотел рисковать там своим джипом. После целого дня расспросов и бесед с владельцами ранчо мы направились на небольшую ферму ниже по течению.

Хозяина звали Фернанду, выглядел он лет на шестьдесят. Подобно большинству местных жителей, он обладал внушительными усами и интересной биографией. Много лет назад он нелегально иммигрировал в Штаты, устроился на хорошую работу, женился и обзавелся двумя детьми. Но жена вечно пилила его, требуя больших заработков, и в конце концов он решил вернуться в Бразилию, чтобы основать собственный бизнес. В первую же неделю после возвращения его обманом уговорили вложить все деньги в какой-то фиктивный проект, после чего он обнаружил, что на семь лет лишен права въезда в США (стандартное наказание за нелегальную иммиграцию). Ко времени окончания ссылки его жена оформила развод и снова вышла замуж, а дети выросли. И ему совершенно не хотелось опять привыкать к городской жизни после семи лет работы ковбоем на ранчо. Так что он снова вернулся в Бразилию и купил маленькое ранчо, всего пять квадратных километров. Земля в Пантанале дешевая, потому что его затапливает на несколько месяцев в году и в это время скот можно пасти только на редких возвышенностях. Именно отсутствие хороших пастбищ спасло этот край от освоения и сделало его лучшим местом на континенте для наблюдений за дикой фауной.

Мы арендовали у Фернанду двух лошадей, разбили лагерь на деревянной платформе, сооруженной на дереве охотниками на оленей, и принялись искать подходящие озера для исследования кайманов. Фернанду рассказал, какие озера обычно распадаются на небольшие пруды к концу сухого сезона. Дожди еще не начались, земля была совсем сухая, и объезжать окрестности верхом было легко. Мы даже не стали ставить палатку, потому что по ночам не было комаров. Как ни странно, они появлялись только в середине дня, в самую жару.

В Южной Америке, в отличие от Африки, увидеть крупных животных обычно очень непросто. Открытые равнины Пантанала – исключение. Каждый день мы видели бесчисленных оленей, капибар, свиней пекари и лис-крабоедов. По вечерам к большому дереву во дворе усадьбы Фернанду слетались на ночевку гиацинтовые ара, самые большие в мире попугаи. Лошади нередко пугались, почуяв запах ягуара или анаконды, недавно пересекавшей тропу.

Жить в окружении такого количества зверья было сплошным развлечением. Например, мы обнаружили, что, если найти стайку обезьян капуцинов, кормящихся в кроне дерева кешью, встать под деревом и строго посмотреть им прямо в глаза, они тут же примутся кидаться фруктами – отличный способ легко и быстро набрать сочных свежих “фонариков” кешью с орешками на конце.

Однажды ночью мы обнаружили лесную крысу, упавшую в пересохший колодец. У нас не было веревки, так что пришлось сломать сухое дерево, протаранив его джипом, опустить его в колодец и забрать крысу, когда она уцепилась за одну из веток. Придя в себя от стресса и немного отъевшись, она оказалась очень красивой, с золотисто-оранжевым мехом и блестяще-черными иголками, как у дикобраза. Она стала совсем ручной и жила у нас в лагере несколько дней.

Кайманы жакаре были повсюду. Они сотнями плавали в озерах и даже небольших лужицах. Мы выбрали шесть мелководных озер с легкодоступными берегами и принялись за работу в качестве художников-портретистов.

У меня была с собой тяжелая пачка заранее напечатанных бланков с силуэтами кайманов и крупным планом их голов в профиль. Каждый раз, как мы наблюдали “поющего” каймана и по присутствию инфразвука определяли, что это самец, мы наносили на бланк рисунок пятен на его морде, шрамы и прочие приметы и присваивали ему номер. Мы также старались его сфотографировать. Основная сложность была в том, что пятна на левой и правой стороне морды не совпадали, поэтому нам нужно было увидеть каймана с обеих сторон. Приходилось бежать вокруг озера на другой берег, или заходить в воду, или пытаться объехать вокруг каймана на моем каяке.

Кайманы практически не обращали на нас внимания. Они ревели и хлопали головами по нескольку раз за утро, потом устраивали долгую сиесту, а вечером “пели” опять. Их рев напоминал хриплый лай. Всего за неделю мы собрали портреты 88 взрослых самцов и записали как минимум по три “песни” почти от каждого из них. Потом мы сделали недельный перерыв, покатались по Мату-Гросу и вернулись в Пантанал, как раз когда начались первые дожди. Они шли, как по расписанию, каждый день с пяти до шести часов вечера.

Пантанал на глазах из красно-желтого становился зеленым, но уровень воды в озерах продолжал падать. Четыре из шести выбранных нами озер, как мы и надеялись, распались на небольшие пруды. Пятое обмелело, но не особо уменьшилось, а шестое превратилось в лужу грязи, в которой кайманы лежали в три слоя, обвешанные гигантскими амазонскими пиявками.

Кайманы жакаре

С каждым днем температура и влажность росли, но обмелевшие озера теперь были окружены песчаными пляжами, и мы могли купаться сколько угодно. В некоторых прудах скопилось столько рыбы, что нам приходилось расталкивать здоровенных сомов, чтобы зайти в воду. Многотысячные стаи цапель, аистов и ибисов слетелись в Пантанал, чтобы воспользоваться изобилием легкой добычи.

Нам удалось отыскать большинство “наших” кайманов и понаблюдать за ними еще неделю. В итоге мы собрали нужное количество данных (три “песни”, записанных до падения уровня воды, и три после) по 44 самцам. Это была вполне достаточная выборка.

Однажды я поехал прогуляться далеко на запад, к границе национального парка. В этом парке охраняется только небольшая, сильнее всего заболоченная часть Пантанала, но владельцы окрестных ранчо тоже всерьез заботятся о сохранении дикой фауны на своей земле. В последние годы их усилия окупились сторицей, по крайней мере для относительно легкодоступных ранчо, которые одно за другим превращаются в туристические лоджи. Но в более глухих частях Пантанала пока не ступала нога туриста.

Моя кобыла потеряла подкову, так что я повел ее к ближайшему ранчо, надеясь найти кузню. Владелец ранчо помог мне “поменять покрышку”, как он выразился, и рассказал свою биографию – самую невероятную из всех, слышанных мной в Пантанале.

Карл родился в Австралии в 1920-х годах. Его отец был аборигеном, а мать – француженкой. Когда началась Вторая мировая война, его послали в Северную Африку служить военным переводчиком. Он был взят в плен войсками Роммеля и оказался в Германии – чуть ли не единственный потомок австралийских аборигенов, ставший военнопленным. Поскольку фашисты считали его стоящим на самой низкой ступени расовой шкалы, они не потрудились отправить его в лагерь для военнопленных, а выдали богатому землевладельцу в качестве батрака. Землевладелец был офицером СС, но это не помешало его дочери и Карлу полюбить друг друга. Судя по всему, девушка вертела отцом, как хотела: когда он обнаружил их связь, то не отправил Карла в лагерь смерти, а позволил им тайно обвенчаться. В 1945 году вся семья ухитрилась сбежать в Парагвай. После смерти тестя Карл с женой, детьми и внуками перебрался в Бразилию, съездил в Австралию, чтобы оформить себе военную пенсию, и купил ранчо. Когда я с ним познакомился, ему было 87 лет. Его жена давно умерла, многочисленное потомство жило в Австралии, но он совершенно не страдал от одиночества, по крайней мере с виду. Целыми днями он объезжал верхом свои обширные владения, присматривая за работниками и наслаждаясь природой.

Мне было пора в Боливию, искать второй район для исследований. В ночь перед нашим отъездом дождь шел целых шесть часов, и нам потребовалось два дня, чтобы добраться на джипе до Транспантанейры через тридцать километров жидкой грязи. Паоло собирался подбросить меня до погранперехода. Мы остановились в последнем большом городе, километров за восемьдесят до границы, потому что мне нужно было поставить в паспорт выездной штамп, а отделение полиции уже закрылось на ночь. Мы вписались в отель, и Паоло пошел на местную танцплощадку искать себе девушку. У его избранницы уже был кавалер, так что ему едва удалось удрать обратно в отель. В четыре утра нас разбудил влетевший в открытое окно булыжник. Обиженный кавалер стоял снаружи с толпой приятелей и горел желанием с нами поговорить. Пришлось прыгать в джип и смываться через задние ворота. Мы домчались до границы… и там выяснилось, что выездной штамп можно было поставить только в покинутом нами городе.

К выездным штампам в Южной Америке относятся очень серьезно. Всего несколько лет назад любого, кто пытался въехать в следующую страну без выездного штампа предыдущей, автоматически считали шпионом и швыряли в тюрьму. Сейчас уровень паранойи на континенте заметно снизился, но штамп по-прежнему необходим для легального пересечения границы. А найти, где его можно проставить, иногда очень нелегко. Порой оказывается проще пересекать границы нелегально, а в последней стране вашего маршрута пойти в свое консульство и сказать, что паспорт украли.

Боливийская виза у меня заканчивалась на следующий день; Паоло должен был выйти на работу в понедельник. Вернуться в город я не мог и решил пересечь границу на свой страх и риск. Если возникнут проблемы, я просто дам кому-нибудь взятку, и въездной штамп мне поставят. Я был почти уверен, что как-нибудь выкручусь.

Любовь рано или поздно кончается, но и жизнь тоже.

Пабло Неруда

Кайман жакаре

Глава 14

Cayman yacare: помощь с небес

Чиновник боливийской миграционной службы сидел в крошечной каморке, хитро спрятанной среди узких улочек пограничного городка. Он являлся также городским адвокатом, агентом по продаже недвижимости, свадебным фотографом и нотариусом. Когда он заметил, что в моем паспорте нет бразильского выездного штампа, то наотрез отказался проставить боливийский въездной. Я объяснил, что не могу вернуться в Бразилию, потому что моя бразильская виза истекла, а боливийская истекает в полночь. Но он был непреклонен.

Въездной штамп мне был совершенно необходим. По всей Восточной Боливии шли забастовки и демонстрации протеста, так что меня наверняка ожидали блокпосты и проверки документов на каждом шагу. Я вложил в паспорт сорок долларов и снова подал его чиновнику.

Дальше произошло нечто абсолютно сверхъестественное. Боливиец печально вздохнул, поставил нужный штамп и вернул мне паспорт, не взяв деньги. К тому времени я много раз путешествовал по Южной Америке, объездил ее вдоль и поперек, но ни разу не видел ничего подобного. На интернет-форумах путешественников ходили неясные слухи, что якобы в Чили полиция больше не вымогает взятки, но никто не воспринимал их всерьез. К тому же Боливия – совсем не Чили.

Я вышел на улицу, потрясенный до глубины души, твердо зная, что стал свидетелем настоящего чуда. Что происходит? Неужели Южной Америке, которую я знал, приходит конец? Неужели весь ее традиционный образ жизни вот-вот исчезнет, изменившись до неузнаваемости?

Я сел на автобус до следующего города. Остальные пассажиры выглядели неожиданно: светловолосые, синеглазые, курносые, одетые в длинные рубахи, мужчины все как один бородатые, женщины с длинными косами. И они говорили между собой на очень странном русском языке. Оказалось, что это староверы. Их предки покинули Россию в XIX веке и основали деревни в Бразилии, Боливии и на Аляске. Общаться с ними было необыкновенно интересно: их язык практически не изменился за пять поколений и существовал только в устной форме. Дети учились в школах читать и писать по-португальски и по-испански, но не знали кириллицы. Я вдруг почувствовал, как много в моем русском “западных” слов, проникших в язык за последние сто лет. И я невольно старался их не использовать, особенно говоря с детьми, чтобы не заразить красивую речь староверов уродливой канцелярской версией московского диалекта, уже полвека льющейся на Россию из телевизоров.

В городке Сан-Игнасио пришлось три дня ждать следующего автобуса. Наиболее ярким впечатлением за это время стала субботняя месса, проводившаяся в иезуитской церкви XVII века. На фонари вокруг церкви слетелась огромная туча водяных клопов Lethocems gigas. Это самые крупные летающие насекомые в Западном полушарии, до пятнадцати сантиметров в длину, а укол их хоботка вызывает невыносимую боль и разжижение мускульных тканей, иногда ведущее к образованию жутких, никогда не заживающих язв. Клопы роями вились вокруг церкви, в несколько слоев ползали по стенам и врезались в заходящих и выходящих прихожан. Выглядело все это как придуманная дьяволом вариация на тему казней египетских.

Автобус в национальный парк Ноэль-Кемф-Меркадо полз почти сорок часов. Дожди теперь шли каждый день, так что дорога была в плачевном состоянии. Водитель клялся, что больше в этом году не поедет, и в конце концов развернулся, не доехав тридцати километров. Мне пришлось целый день тащиться по липкой грязи с рюкзаком, тяжелым из-за каяка, весел и пачки кайманьих портретов.

Поскольку идея изучать кайманов жакаре пришла мне в голову всего двумя месяцами раньше, у меня не было времени запастись разрешением на исследования в парке. Пришлось сходить туда на пару дней в качестве туриста, а потом искать подходящее место в безлюдных болотах чуть южнее парка, у бразильской границы.

Места там очень красивые: со скалистых обрывов стекают бесчисленные водопады, ровные плато покрыты высокотравной саванной, а в долинах растут густые тропические леса. Благодаря такому разнообразию ландшафтов парк и его окрестности кишат живностью. Самые многочисленные представители фауны – комары, травяные клещики и пчелки-щекотунчики. У пчелок нет жала, но если вы хоть чуть-чуть вспотели в жаркий день, они слетаются лизать соль и облепляют вас с головы до ног. Стряхивать их надо очень осторожно, потому что иногда оказывается, что среди них затесалась обычная пчела с жалом или оса. Травяные клещики в основном вызывают сложности уже после того, как вы возвращаетесь в цивилизацию, потому что к тому времени у вас вырабатывается привычка непрерывно чесаться, а укусы клещиков чешутся по нескольку недель и к тому же обычно расположены в местах, чесать которые при посторонних считается неприличным.

Теоретически Восточная Боливия – единственное место в мире, где встречаются все шесть видов кайманов. Но мне почему-то попадались только жакаре, не считая двух встреченных в парке небольших черных кайманов. Зато жакаре было много. Даже работая в одиночку и без лошади, я занес в базу данных и пронаблюдал около восьмидесяти взрослых самцов в десяти прудах всего за четыре дня. Дождь лил почти все время, но по утрам пока что прекращался на несколько часов, и в это время кайманы “пели” как заведенные.

Остальные животные тоже были заняты размножением. Маленькие, изящные пампасные олени гуляли с оленятами размером с кошку, белобородые пекари – с выводками полосатых поросят, а страусы нанду с птенцами, тоже полосатыми. Опоссумы и гигантские муравьеды носили детишек на спине.

Потом дожди пошли всерьез. Всего за три дня болотистая равнина оказалась затоплена. У меня не было палатки или мачете, чтобы построить шалаш, поэтому я спал сначала под каяком, а позже – в нем, укрывшись банановыми листьями. Мне удалось держать бумаги и фотоаппарат сухими, но все остальное промокло насквозь. К счастью, готовить еду мне не приходилось, потому что она кончилась.

Когда дождь наконец прекратился, сухой земли не было видно до самого горизонта. Мои кайманы все еще “пели”, но отыскать их оказалось почти невозможно. Все обитатели болот лихорадочно переселялись. Змеи, броненосцы, даже ленивцы плыли в сторону далеких холмов. Деревья, семена которых разносятся водой, были сплошь увешаны плодами, и над приречными лесами носились многотысячные стаи попугаев ара (в этом районе их восемь видов), привлеченные обилием корма.

Три дня я болтался на каяке по бескрайней водной глади в поисках кайманов, потом сдался. Из моих восьмидесяти снова отыскать удалось меньше половины, а услышать еще по три “песни” только у двадцати шести. Этого было более-менее достаточно. Я вернулся в контору парка и узнал, что дорога полностью смыта, все водители автобусов бастуют вместе с прочим населением провинции, а взлетная полоса вот-вот окажется под водой. Похоже было, что я застрял на несколько недель, а то и месяцев.

По крайней мере, телефон пока работал. Единственным, к кому я мог обратиться за помощью, был Хесус, владелец маленького самолета, с которым я познакомился в свою предыдущую поездку в Боливию. К моему удивлению, он вспомнил, кто я такой. Я спросил, в порядке ли самолет. Хесус засмеялся и ответил, что теперь у него их три. Он обещал забрать меня через несколько дней за сумму, примерно равную стоимости билета на автобус.

Тогда я позвонил Кармен и сказал, что постараюсь оказаться в ее городке примерно через неделю. Похоже, она не так обрадовалась, как я надеялся, но мы договорились, что я ей позвоню, как только доберусь. Я решил не беспокоиться, пока не увижу ее.

Возвращаясь к старому амбару за околицей, служившему мне временным пристанищем, я заметил заброшенный колодец и заглянул внутрь, проверяя, не упала ли туда какая-нибудь зверушка. Колодец был заполнен водой почти до края каменной обсадки, и в нем плавал маленький широкомордый кайман – первый, встреченный мной в Южной Америке. Он был чуть больше полуметра в длину и очень похож на жакаре, но с челюстями, лучше приспособленными к разгрызанию панцирей черепах и раковин улиток, чем к ловле рыбы. Он, видимо, уже очень давно сидел в колодце и был так истощен, что почти не шевелился, когда я его вытаскивал. Я назвал его Твигги, посадил в пустую канистру и три дня кормил рыбой. К тому времени, как я его выпустил, он выглядел намного лучше и стал очень шустрым. Он даже ухитрился тяпнуть меня за руку, но не оставил ни царапины. Годом раньше кайман вдвое меньшего размера располосовал мне пальцы, как кухонный комбайн. Нарочно ли Твигги проявил деликатность? Не знаю.

Ожидая, когда Хесус меня спасет, я подвел итоги наблюдений за жакаре. Результат был ясным и однозначным. И в Пантанале, и в Боливии количество рева и шлепков в их “песнях” осталось постоянным, несмотря на изменившийся размер водоемов, в которых они жили.

Меня это не особенно обрадовало, потому что это был отрицательный результат. Из него могла получиться отличная глава диссертации. Но чтобы диссертацию опубликовать, мне надо было сделать из каждой главы отдельную статью и послать их одну за другой в научные журналы. А журналы редко соглашаются публиковать исследования с отрицательным результатом. Я сомневался, стоил ли такой итог трех месяцев утомительных наблюдений и блуждания через весь континент.

Кроме того, я не очень понимал, как объяснить полученные данные. Уже было доказано, что многие другие животные способны индивидуально менять свой “язык” в ответ на изменения среды обитания. Даже самцы паучков-скакунчиков могут выбирать между двумя типами сигналов для привлечения самок. Если они сидят на твердой поверхности, то выстукивают зажигательный ритм передними лапками, а если на мягкой, где выстукивать не получается, – танцуют соблазнительные танцы. Почему же кайманы не меняют своих “песен”, чтобы подстроиться под условия среды? Может быть, моя теория вообще неверна, а обнаруженные мной различия в “песнях” между популяциями аллигаторов, живущими в водоемах разного размера, объясняются чем-то другим? А может быть, кайманы все-таки меняют свои “песни”, но не сразу, а по прошествии какого-то времени? Чтобы попробовать разобраться, в чем дело, я должен был дождаться следующего брачного сезона аллигаторов.

К тому времени, как Хесус прилетел, полоса настолько размокла, что я сомневался, сможет ли самолет разогнаться для взлета. Но Хесус не беспокоился. Он сказал, что возвращается из короткой вылазки в Бразилию. Я решил не задавать лишних вопросов.

Забастовка продолжалась, и все дороги, ведущие из равнинной части страны в Анды, были перекрыты крестьянами, выращивавшими коку, которые протестовали против ограничений на торговлю их продукцией. Я спросил Хесуса, не отвезет ли он меня прямо на Альтиплано, высокогорное плато, где расположено большинство боливийских городов. Он согласился и даже предложил доставить меня прямо в городок, где жила Кармен. Мы взяли на борт еще одного пассажира, застрявшего в парке израильского ботаника.

Лететь по глубоким горным ущельям в густом тумане было несколько рискованно, но Хесус был совершенно безмятежен. Как только мы выбрались из облаков и увидели блекло-желтые холмы Альтиплано, он предложил научить меня делать мертвые петли. Это было так здорово!

Он также разрешил мне посадить самолет, чтобы попрактиковаться на высокогорном аэродроме. Только подрулив к ангару, мы вспомнили про израильтянина на заднем сиденье и обернулись, ожидая увидеть его полумертвым от болтанки. Но ботаник спал крепким сном. Когда мы его растолкали, он объяснил, что был когда-то десантником.

Прежде чем улететь, Хесус дал мне телефон своего друга в Колумбии. “Карлос летает в Бразилию раз в неделю-две, – сказал он. – Может, подвезет тебя как-нибудь”. К этому времени я был уже точно уверен, что лишних вопросов лучше не задавать.

Я позвонил Кармен, и вскоре она появилась, красивее прежнего. Она выглядела повзрослевшей, серьезной, даже благостной. Первое, что она мне сказала, было “я выхожу замуж”.

Мне оставалось ее только поздравить. Ее жених был студентом-медиком, что звучало неплохо. Она принесла мне свитер из шерсти альпаки, который оказался очень кстати, потому что места для теплой одежды у меня в рюкзаке не было, а ночи на Альтиплано обычно морозные. Кармен прошлась со мной до отеля и в конце концов согласилась остаться до утра, но свидание получилось грустным. Мы оба знали, что оно последнее.

На следующий день я поехал в Чили. Автобус прибыл на пограничный переход, находившийся на холодном высокогорном перевале, около полуночи, и пришлось дожидаться утра, когда откроется пропускной пункт. У одной из пассажирок, женщины с равнин, начались роды, возможно, из-за горной болезни. Почему-то такое постоянно случается именно на тех поездах, кораблях и автобусах, где нахожусь я. Мне уже, наверное, можно считать себя опытным акушером. Главное в этой ситуации – не мешать процессу, излучать профессионализм и уверенным тоном командовать окружающими. На сей раз у меня хотя бы были под рукой ножницы, нитка и теплая вода, хотя и слегка ржавая, из радиатора. Мальчик родился заметно недоношенный, но вроде бы здоровый.

Когда рассвело, я выглянул в окно и увидел странную сцену. От пограничного шлагабума тянулись в обе стороны длинные очереди автобусов, легковушек и грузовиков. По обе стороны дороги, всего метрах в ста от нее, тысячи людей просто шли из одной страны в другую по присыпанным свежим снегом склонам холмов, неся чемоданы, рюкзаки и брезентовые мешки. Они обходили погранзаставу сейчас и собирались сделать то же самое на обратном пути, поэтому им незачем было дожидаться открытия, чтобы получить дурацкие штампы.

Я опять не мог себе позволить обойтись без штампов, потому что на пути в Венесуэлу мне предстояло пересечь еще четыре границы. Так что я терпеливо дождался восьми утра, отстоял очередь за заветными печатями, а потом ждал еще час, пока родители новорожденного пытались объяснить чилийским пограничникам, почему у него нет документов.

Наконец автобус снова тронулся и вскоре спустился к шоссе, идущему параллельно берегу океана. Всего через двое суток после взлета из края заболоченных тропических лесов я оказался в жаркой, безжизненной пустыне Атакама, самом сухом месте на Земле. Мне надо было как можно быстрее двигаться на север вдоль Анд и побережья. Всего через две недели должен был начаться брачный сезон у американских и оринокских крокодилов в Колумбии и Венесуэле.

Любовь без свидетелей – как праздник без друзей.

Пословица индейцев мачигенга

Американский крокодил

Глава 15

Crocodylus acutus: дневник наблюдений

Чили – самая живописная страна в Южной Америке и одна из наименее “туристических”. Я мог задержаться там всего на пару дней, поэтому взял напрокат машину в Арике и быстро сгонял в национальный парк Лаука, где лучше всего сохранилась фауна высокогорий Анд. Дорога из парка к побережью – почти непрерывный спуск с 4200 метров над уровнем моря до нуля, так что она популярна у велосипедистов. Возвращаясь к океану, я как раз выехал из холодных нагорий и пересекал пояс гигантских кактусов на верхнем краю безжизненной пустыни, когда увидел на обочине кучку велосипедистов, отчаянно махавших мне, чтобы я остановился.

Оказалось, что они купили велосипедный тур. Микроавтобус подвез их до верхней точки дороги и должен был ехать вниз за ними следом, но куда-то испарился, а они слишком устали, чтобы крутить педали оставшиеся сорок километров до города. Мне удалось втиснуть в машину трех девушек с велосипедами и доставить их к агентству, продавшему им тур. Спустя несколько часов я снова встретил их в автобусе на пути к перуанской границе. Девушки были бразильскими журналистками, ехали в Эквадор на какую-то конференцию. К вечеру мы добрались до Арекипы, замечательно красивого старинного города. Я уговорил одну из девушек, веселую черноглазую Жоанну, остаться там со мной на денек, а потом и продолжить путешествие вместе.

Она вряд ли догадывалась, на что соглашается. К тому времени я уже бывал во всех “раскрученных” туристических местах Перу и на сей раз собирался исследовать некоторые малоизвестные уголки. Это был длинный, сложный маршрут, особенно для Жоанны, которая была очень женственной, но чересчур серьезно относилась к своему статусу журналиста и старалась всегда выглядеть деловой и сексуальной одновременно – нелегкая задача в путешествии по Андам с рюкзаком.

К счастью, дороги и общественный транспорт стали существенно лучше со времени моего первого приезда в 1995 году. Перу вообще изменилось почти до неузнаваемости. В 1990-х это была безнадежно нищая, отсталая и опасная страна, где в горах хозяйничали повстанческие банды, а полиция свирепствовала хуже бандитов. Теперь Перу оказалось неплохо организованным и относительно преуспевающим, а люди – хорошо одетыми, вполне упитанными и в целом довольными жизнью. Тем не менее пересекать бесконечные горные хребты было весьма утомительно, особенно для нас с Жоанной, потому что у нас длинные ноги и нам трудно втискиваться в сельские автобусы. Подъем на очередной перевал порой занимал полдня. После пяти заснеженных перевалов бедная Жоанна по-прежнему выглядела очень сексуальной, но уже совсем не деловой.

Альпака под дождем. Перу

Первую остановку мы сделали в Кахамарке. Этот город напоминает Куско, древнюю столицу империи инков, но с лучше сохранившейся инкской архитектурой и совсем без туристов. К тому времени наша дружба с Жоанной близилась к переходу на более интересный уровень. Мы долго гуляли по старым кварталам, держась за руки, целуясь в темных проулках и отпуская неприличные шутки в музеях, так что я с нетерпением ждал возвращения в отель. Вдруг Жоанна спросила:

– Можно я электронную почту проверю?

Мы зашли в интернет-кафе, и она сорок минут просидела за компьютером, стуча по клавиатуре с впечатляющей скоростью.

Меня это ничуть не обеспокоило, поскольку остаток вечера прошел по плану. Но странности на этом не кончились. Каждый раз, как мы собирались лечь в постель или выйти из отеля утром, она подключалась к интернету и подолгу что-то печатала. Она отказывалась рассказать, что за текст набирает, но как-то я заглянул ей через плечо и увидел свое имя почти в каждой строчке. Тут уж ей пришлось расколоться. Оказалось, что она вела ежедневную колонку в бразильском женском журнале. Каждый день придумывать темы для колонки было непросто, поэтому она стала описывать в мельчайших подробностях наши отношения. Я, в общем, не возражал (когда еще доведется прочитать столь подробный отчет о своих способностях любовника?), но зачем называть настоящее имя?

– Ну и что? – сказала она. – Считай мои статьи бесплатной рекламой!

Не то чтобы меня это особо смущало, но теперь в наши самые интимные моменты я то и дело вспоминал соответствующие пассажи из ее колонки и начинал не к месту смеяться. В конце концов я решил рассчитаться с Жоанной, подробно описав наши отношения в своем блоге в ЖЖ. Разумеется, я не называл ее настоящего имени. От меня – никакой бесплатной рекламы!

В то время ЖЖ (Живой Журнал) был средоточием русскоязычной интеллектуальной жизни. Для эмигрантов он оказался удобным средством общения с разбросанными по земному шару друзьями и родственниками, а для жителей России – последним очагом культуры в условиях постепенно усиливавшейся цензуры и умирающего из-за недостаточной защиты авторских прав книжного рынка. Расцвет ЖЖ длился недолго: лучшим авторам быстро надоело писать что-либо оригинальное бесплатно, а нормальные дискуссии стало сложно вести из-за тысяч нанятых правительством “троллей”. В результате на смену культуре в ЖЖ, как и в реальной российской жизни, пришла тусовка – правда, изнутри страны это труднее заметить, чем снаружи.

Но тихая смерть ЖЖ наступила позже, а пока что там было много интересных людей. Публикуя там короткие эротические скетчи про нас с Жоанной, я сообразил, что блог можно использовать и для практических целей. Через несколько месяцев мне предстояло начать исследования нильских крокодилов – сложные, дорогостоящие и крайне трудоемкие. Проделать эту работу в одиночку я бы не смог. Нужно было найти добровольных помощников, причем способных разделить со мной расходы. Я написал в ЖЖ объявление. Не помню его дословно, но я старался быть честным, и получилось что-то вроде знаменитого (хотя, как недавно выяснилось, не настоящего) газетного объявления 1914 года о найме добровольцев в экспедицию Эрнеста Шеклтона к Южному полюсу: “Требуются мужчины для опасного путешествия, маленькое жалованье, жгучий мороз, долгие месяцы в полной темноте, постоянная опасность, удачное возвращение сомнительно, в случае успеха – слава и признание”.

Но я, конечно, не мог обещать никаких славы и признания.

Через неделю мы приехали в Эквадор. Я отдохнул пару дней с Жоанной в Кито и продолжил путь на север, в Колумбию. Мне было очень интересно, о чем Жоанна будет писать в своей колонке после нашего расставания, но журнал не был доступен в интернете.

Сушеные зародыши лам на рынке снадобий для колдовства. Анды

Из южноамериканских стран, где я побывал в том году, Колумбия изменилась сильнее всех. В 1995-м там была в разгаре гражданская война. Путешественников то и дело грабили, похищали или убивали. Ничего толком не работало. Теперь жизнь почти везде наладилась, хотя некоторые города оставались очень бедными, с грунтовыми улицами и почти поголовно безработным населением. Война шла к концу, и почти все провинции стали относительно безопасными. Только один раз меня чуть не ограбили. Это случилось в заповеднике Рио-Ньямби, известном как самое влажное место в обеих Америках: дождь там идет каждый день по меньшей мере со времен Конкисты. Я оставил рюкзак под деревом, пока бродил по окрестностям, а когда вернулся, увидел, что его жует молодой очковый медведь. Мне не хотелось, чтобы зверь прокусил каяк, поэтому я попробовал его отогнать, но медведь схватил рюкзак зубами и бросился бежать. Рюкзак застрял в сплетении лиан, мишка его бросил и залез на дерево, словно позируя для моего фотоаппарата.

Когда до Боготы (столицы Колумбии) оставалась пара дней пути, я позвонил Карлосу, пилоту, которого рекомендовал Хесус. Карлос оказался очень молчаливым и сдержанным. Он не особенно обрадовался предложению взять на борт незнакомого человека, но все же согласился подбросить меня до Летисии по дороге в Бразилию, а через несколько дней забрать на обратном пути. Его привычка нюхать кокаин прямо за штурвалом самолета, летящего над Восточными Андами, несколько действовала мне на нервы, но он наотрез отказался передать мне управление.

Колумбии принадлежит северо-западный “угол” бассейна Амазонки. Большая часть этой территории все еще находилась под контролем боевиков FARC, но окрестности Летисии, единственного колумбийского порта на великой реке, вроде бы были безопасными. Карлос посадил самолет на частную полосу в тридцати километрах от города, так что мне не пришлось искать способ выбраться из Летисии в лес: я просто проплыл на каяке пару часов вверх по течению и соорудил шалаш из бамбуковых стеблей и банановых листьев. Потом я сделал себе лук и стрелы с наконечниками из пальмовых шипов. Теперь можно было кормиться мелкой рыбой из лесных ручьев.

Один раз я подстрелил рыбу покрупнее. В жабрах у нее обнаружились маленькие белые “червячки”. Приглядевшись, я понял, что это рыбки кандиру.

Ни одного обитателя Амазонии так не боятся, как этих крошечных сомиков. Любой путешественник по тропикам Южной Америки в первый же вечер слышит красочные описания ужасных повадок кандиру. Утверждается, что сомиков привлекает запах мочи. Если вы писаете в реку или хотя бы заходите в воду, кандиру протискивается вам в уретру, иногда проплыв для этого вверх по струе мочи, и закрепляется внутри, расправив колючие плавники. Если вы не умрете от болевого шока, вам потребуется серьезная операция, чтобы извлечь паразита. Некоторые местные жители так боятся кандиру, что вообще никогда не подходят ни к каким водоемам.

Все это чистая фантастика. Кандиру – один из многих видов паразитических сомиков, живущих в жабрах крупных рыб. Его не привлекает запах мочи (экспериментов проведено немало), и он не способен плыть вверх по струе (это физически невозможно). Нет ни одного достоверного случая застревания кандиру в человеческой уретре. Инцидент, якобы имевший место в 1997 году, был газетной уткой, хотя поддельные фотографии “с операционного стола” гуляют по интернету до сих пор. За последние двести лет была пара случаев, когда кандиру заплывали женщинам во влагалище, но их удавалось легко извлечь пальцами, и на стенках не оставалось даже царапины.

Я провел в лесу два дня в поисках кайманов, но они были редкими и исключительно пугливыми. На них явно вовсю продолжали охотиться, хотя это были очковые кайманы с относительно малоценной шкурой. Мне совсем не удалось за ними понаблюдать. Вскоре Карлос вернулся из Бразилии и подбросил меня до Боготы. Я бегом помчался на автовокзал и успел удрать из города до начала жуткой давки перед Рождеством, когда очереди за билетами растягиваются на километры и простоять в них можно не один день.

Оказавшись на карибском побережье, я направился в национальный парк Саламанка, обширный район мангровых зарослей возле города Барранкийя, где обитает одна из последних сохранившихся популяций американского крокодила в Южной Америке. У меня уже были данные по этому виду из Флориды и Доминиканской Республики, но мне было интересно, есть ли в его “песнях” географические различия.

Через пять дней я знал ответ. Тихий, похожий на кашель рев колумбийских крокодилов звучал точно так же, как в других местах. Как и во Флориде, на каждую “песню”, содержавшую рев, приходилось примерно семь “песен”, содержавших шлепки головой. В Доминиканской Республике я слышал только шлепки, но, может быть, у меня просто было мало наблюдений оттуда.

Согласно моей теории, американский крокодил – вид-специалист”, обитающий в мангровых лагунах и дельтах рек, – должен был пользоваться шлепками намного чаще, чем голосом. Я был очень рад, что прогноз сбылся, и решил, что заслуживаю пару дней отдыха. У меня как раз была возможность исполнить одну старую мечту.

Кто не странствует, тот не знает цену ни мужчинам, ни женщинам.

Берберская пословица

Оринокский крокодил, защищающий гнездо

Глава 16

Crocodylus intermedius: печаль и надежда

Моя первая детская мечта была очень четкой и конкретной. Я хотел поехать в Южную Америку в качестве путешественника-натуралиста. Такое желание у меня возникло не только в результате чтения замечательных книг Дарвина, фон Гумбольдта и Даррелла, но и от понимания того, что эта часть мира больше всего отличается от моей родины. Москва времен застоя была местом удушающе скучным.

Вскоре выяснилось, что обсуждать мои мечты в школе не следует. Когда я поделился ими с кем-то в первый раз, меня направили к районному психиатру. Во второй раз неприятности были уже у моей мамы: поездки “в Америку” и вообще за границу без тургруппы с дежурным гебешником были запретной темой. А Южная Америка казалась такой же недоступной, как другие планеты.

Ко времени окончания школы стало понятно, что выбираться из Союза придется нелегально. Я проделал это однажды летом в порядке тренировки, перейдя на Памире афганскую границу и затем пакистанскую, и собирался повторить эксперимент уже без возвращения, но тут рухнул правящий режим, и границы более-менее открылись. Спустя четыре года мне удалось заработать довольно приличные деньги за книги о природе и поехать в Латинскую Америку на полгода. Я прилетел в Никарагуа, провел две недели в Коста-Рике, так и не смог получить панамскую визу и вынужден был купить авиабилет до Каракаса. По пути самолет должен был садиться в Барранкийе, так что я прилип к иллюминатору, ожидая, когда внизу появится побережье Колумбии и я увижу наконец континент своей мечты. И я его увидел. Там, на берегу, лежал сказочный город. Он напоминал замок в Диснейленде, но был намного красивее: крепостные стены в виде цветка с башнями вместо лепестков, шпили соборов, лабиринт узких улочек, черепичные крыши… Это была Картахена-де-Индиас, одно из старейших европейских поселений в Новом Свете. Через несколько минут чудо-город исчез из виду, но я обещал себе, что когда-нибудь обязательно посмотрю на него вблизи.

И вот теперь, семнадцать лет спустя, я был от Картахены на расстоянии короткой поездки на автобусе и решил сгонять туда на Рождество. Большая часть города – современные промышленные кварталы, ничем не примечательные, но стоит зайти внутрь крепостных стен, и вы оказываетесь в старинном мирке, где цветов на окнах больше, чем в английской деревне, роль такси выполняют конные повозки, а девушки красивее, чем в Чили, хотя я думал, что такого не может быть.

В основном эти девушки прогуливались по улицам в сопровождении пожилых родственниц, но под вечер, зайдя в маленькое кафе, я заметил очаровательную сеньориту, сидевшую в одиночестве за угловым столиком. Она выглядела очень нежной и изящной, даже хрупкой. Я спросил, можно ли составить ей компанию, и она кивнула, улыбнувшись. Мы разговорились, потом пошли гулять по городу, где уже зажигались рождественские огни. Ее звали Соледад, она была на редкость приятной собеседницей, тонкой и открытой, с мягким юмором, но почему-то немного грустной. Мы зашли в ресторан, и как только официант принес меню, она сказала:

– Прежде чем ты заплатишь за мой ужин, я должна тебе кое-что сказать о себе.

– Слушаю, – ответил я, стараясь не выглядеть обеспокоенным. У меня очень живое воображение, и оно немедленно принялось рисовать картины, которые лучше не вспоминать. Соледад сделала достаточно длинную для этого паузу.

– Я проститутка, – произнесла она наконец.

Не знаю, какое у меня было лицо. Она быстро добавила:

– Сегодня это ничего не значит. Ты мне нравишься, и я не хочу быть одна. Пожалуйста, не уходи. Ты мне ничего не должен.

Я никогда в жизни не платил за секс, но знакомые проститутки у меня были. В первые два года после приезда в Штаты я где только не работал – в частности, развозил пиццу. В то время я жил в Беркли, университетском городке, где многие студентки подрабатывали на учебу “массажными услугами”. Они были моими лучшими клиентками, потому что давали мне двадцатку из-за полуоткрытой двери, забирали пиццу и никогда не ждали сдачи. Иногда они просили меня привезти что-нибудь из магазина или аптеки, так что постепенно я со многими из них познакомился. Они были славные девчонки, но я всегда отказывался от предложений бесплатного обслуживания по дружбе.

В этот раз все было по-другому. Девушка была такой искренней и одинокой. Город был таким волшебным. Я посмотрел на нее и вдруг понял, что она старалась скрыть все это время: отчаяние. Как я мог уйти?

В эпоху интернета ни один секрет не остается нераскрытым. Через несколько дней после отъезда из Картахены я получил от Соледад длинное письмо. Я приведу здесь только небольшую часть. “Любить” и “хотеть” в испанском – одно и то же слово.

Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая. Может быть, это правда. У нас есть примета: если проститутка хотя бы раз в год не проведет с мужчиной ночь по любви, она навсегда разучится любить. В этом году я не встретила никого, кто бы мне понравился, поэтому, когда появился ты и я поняла, что люблю тебя, я решила, что ты мне послан Богом.

Сразу после этого грустного письма мне пришло еще одно. Я находился в национальном парке Тайрона, куда заглянул на денек отдохнуть после восхождения на Сьерра-Нева-да-де-Санта-Марта, самый высокий в мире береговой хребет. Был канун Нового года. Резвившиеся на пляже туристы подшучивали над моим огромным рюкзаком. Они не знали, что там почти ничего не было, кроме каяка и весел.

Письмо было от жены Хесуса, моего боливийского друга. Это была всего одна фраза, разосланная ею по всем адресам в его списке контактов. Хесус погиб. Его самолет был сбит где-то над сельвой бразильскими военными, которые даже не позаботились найти место падения.

Это было уже слишком. Я просто видеть не мог счастливые лица вокруг. Надо было возвращаться к работе.

Я поехал автостопом дальше на восток, через самую засушливую часть Колумбии. Там почти пустыня, усеянная чахлыми кактусами и никогда не перегнивающими кучами мусора. Самое известное место в тех краях – грязный городишко Майкао возле Риоачи, якобы послуживший прообразом Макондо из “Ста лет одиночества” Маркеса.

Дальше началась Венесуэла. Во время нефтяного бума 1960-х годов она была богатейшей страной Южной Америки, а сейчас стала самой бедной. Любые разговоры обязательно переходили на обсуждение Хуго Чавеса. Люди, ездившие на своих машинах, в основном его ненавидели, а пассажиры дешевых автобусов в основном на него молились, но было много исключений из этого правила. Я старался обойтись без предвзятости, но после нескольких недель в Венесуэле вынужден был признать, что дела в стране шли не лучшим образом. По всему северо-западу торчали тысячи вышек, непрерывно качавших нефть, но дороги были в плохом состоянии, городские трущобы выглядели хуже, чем в Рио-де-Жанейро, а многие частные предприятия, от магазинов до турагенств, были закрыты.

Я остановился на недельку на побережье, чтобы понаблюдать за американскими крокодилами из самой восточной в Южной Америке популяции. Они обитают в мангровых лагунах национального парка Моррокой, славящегося многотысячными стаями красных фламинго и алых ибисов. Результаты наблюдений были очень похожими на полученные в Колумбии и во Флориде: одна “песня” с ревом на восемь “песен” со шлепками головой. Репертуар этого вида оказался поразительно сходным по всей области распространения.

Пересекая Кордильера-де-Мерида (венесуэльскую часть Анд), я остановился на день в туристическом городке, чтобы взять напрокат параплан. Спускаясь кругами через слои облаков с заснеженного семисотметрового обрыва, я едва не столкнулся с особо любопытным кондором. Это была еще одна моя детская мечта: парить над каньонами Анд бок о бок с кондорами.

На другой стороне гор на семьсот километров тянется льянос – плоская саванна, пересеченная по диагонали рекой Ориноко. Всего сто лет назад в льянос жили тысячи оринокских крокодилов. Это самые большие крокодилы в Западном полушарии, нередко достигающие пяти метров в длину. Но за каких-то тридцать лет, с 1945 по 1975 год, их почти истребили охотники. Скорее всего, оринокский крокодил вообще вымер бы, если бы Джон Торбьярнарсон не организовал его разведение в неволе. Венесуэльские биологи присоединились к проекту и сумели вернуть крокодилов во многие районы льянос. Был создан национальный парк, но эффективную охрану там так и не удалось наладить. Незаконная охота продолжается. Тем не менее численность оринокских крокодилов в Венесуэле достигла нескольких сотен, а в Колумбии – нескольких десятков.

Для меня этот крокодил представлял особый интерес. Генетически он так близок к американскому крокодилу, что некоторые ученые даже не признают его самостоятельным видом. Он отличается величиной, более толстой чешуей и узкими челюстями. В отличие от американского крокодила, предпочитающего солоноватую воду, оринокский живет только в пресной. В основном он населяет реки, но в сухой сезон (на который приходится сезон размножения) многие оринокские крокодилы оказываются в старичных озерах и даже небольших прудах. Поэтому моя теория предсказывала, что, несмотря на близкое родство с американскими крокодилами, они должны чаще реветь и реже шлепать головой.

Первым делом я заглянул в центр разведения, находившийся на частном ранчо под названием Ато Масагуа-раль. Там жили две пары крокодилов. Обе самки уже вырыли гнезда (этот вид – один из немногих, откладывающих яйца в норы, а не в кучи хвороста и сухих листьев). Они были очень агрессивными, и стоило мне подойти слишком близко, как они шипели, рычали и таранили ограду из проволочной сетки. Самцы оставались в прудах рядом с гнездами, вспенивая воду ударами хвостов и шлепая головами по поверхности. Но хотя самки явно были беременны и готовились к откладке яиц, самцы продолжали “петь” на рассвете. В отличие от тихого “кашля” американских крокодилов, их рев было слышно почти за километр. Композиция “песни” обычно была одна и та же: инфразвуковая вибрация, рев, шлепок.

Джон говорил, что лучшее место для поиска этих редких крокодилов в природе – Рио-Капанапаро, один из притоков Ориноко. Речку пересекают два шоссе на расстоянии ста сорока километров одно от другого, так что я мог доехать на автобусе до верхнего моста, спустить на воду каяк и потихоньку сплавиться ко второму мосту, а там снова поймать автобус.

Найти крокодилов оказалось непросто: десятилетия охоты приучили их держаться подальше от основного русла реки. Обычно самый легкий способ – плавать ночью с фонариком, свет которого отражают крокодильи глаза. Но тут от фонарика было мало проку, потому что везде были сотни очковых кайманов. Иногда кайманьи глаза можно отличить ночью от глаз крокодила (они выше приподняты над головой, так что расстояние между глазом и его отражением в воде у плавающего на поверхности животного получается больше), но это сложно и ненадежно, так что все равно приходится подплывать к каждой паре глаз, чтобы проверить.

Только на третий день я отыскал двух здоровенных, грозного вида самцов в двух старичных озерах, разделенных узким перешейком. Место было очень удобное: сидя на перешейке, я мог наблюдать за ними обоими одновременно. Слишком там задерживаться мне не хотелось: во-первых, брачный сезон уже кончался, а во-вторых, вода в водоемах была слишком мутная для рыбалки с луком и стрелами, так что есть было нечего. По ночам оба крокодила в основном патрулировали свои озера, но с восходом солнца они прятались в больших норах, выкопанных в песчаных откосах берегов.

Считается, что узкие челюсти некоторых видов крокодиловых – признак питания почти исключительно рыбой. Обычно они ловят рыбу, резко дергая головой вбок и одновременно щелкая челюстями. Чем уже челюсти, тем меньше сопротивление воды и быстрее движение. А широкие челюсти считаются более подходящими для разгрызания панцирей черепах и раковин моллюсков. Но разница в диете не так уж велика: все виды крокодиловых едят в основном рыбу, и даже самые узкомордые готовы поймать и съесть любую добычу, если повезет. Два самца, за которыми я наблюдал, часто пытались подкрадываться к цаплям и гигантским грызунам капибарам. Один даже почти поймал оленя, пришедшего на водопой.

В этих двух озерах не было ни одного каймана, хотя все остальные пруды в саванне ими кишмя кишели. В чем причина: в том, что крокодилы успешнее ловят рыбу, или в том, что они нападают на кайманов? Вскоре я узнал ответ. Однажды ночью полутораметровый кайман – видимо, эмигрант из какого-то пересохшего пруда – неосторожно забрел в одно из “крокодильих” озер. Едва он отплыл от берега, крокодил напал на него, схватил поперек груди и яростно тряс несколько секунд. Кайман умудрился вырваться и попытался взбежать на крутой берег, но крокодил поймал его за хвост и утащил обратно в воду. Они переместились к дальнему концу озера, где я уже не мог их разглядеть в слабом свете луны. После нескольких минут громкого плеска все стихло. К утру от каймана осталась только голова. К ней слетелись несколько желтоголовых грифов, одного из которых крокодил тут же поймал и съел. Подозреваю, что оринокские крокодилы часто охотятся на кайманов, но пока никто не изучал их питание в природе.

Как ни странно, в бассейне Амазонки крокодилов нет. По-видимому, их ниша занята черным кайманом, который, в свою очередь, не водится в бассейне Ориноко. Каков механизм этого замещения, непонятно: существует естественный канал, соединяющий оба бассейна (вода в нем меняет направление течения в зависимости от времени года), так что никаких преград к расселению нет.

У меня оставалось две недели до самолета домой. Очковые кайманы “поют” в другие месяцы. Были еще карликовые кайманы, про которых ничего толком не было известно. Я не очень надеялся услышать их “песни”, поскольку уже знал, что в соседней Гайане они “поют” в августе. Но больше делать было нечего, и я решил попробовать их отыскать. Сплавился по реке до нижнего моста и поехал на юг, за могучую Ориноко, туда, где кончалась саванна и начинался дождевой лес.

Если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, пусть он укрепится в одиночестве…

“Дхаммапада”, 61

Карликовый кайман Шнайдера

Глава 17

Paleosuchus trigonatus: естественный отбор

Южная Венесуэла – уникальное место на нашей планете. Это холмистая равнина, покрытая низкотравной саванной на востоке и густым дождевым лесом на западе. Над равниной поднимаются свыше сотни изолированных гор из красного и черного кварцита с вертикальными склонами и обычно плоскими вершинами. Они называются тепуи, “жилища богов” на местном языке пемон. Это одни из самых древних в мире геологических образований, остатки высокогорного плато, разрушенного выветриванием на протяжении двух миллиардов лет. Самое известное – Аян-Те-пуи, с края которого падает самый высокий в мире водопад Анхель. Некоторые тепуи настолько высокие, что их вершины представляют собой как бы острова холодного климата, с множеством растений и животных, нигде больше не встречающихся. Несколько тепуи поменьше до сих пор не исследованы.

Юго-западная часть этого региона относится к бассейну Ориноко. Благодаря нескольким порогам на Ориноко выше городка Пуэрто-Аякучо верховья реки почти не населены и прекрасно сохранились. Дорога кончается в деревушке над порогами, а дальше единственный транспорт – редкие попутные лодки.

Туризм там практически зачах; все турагентства в Пуэрто-Аякучо оказались закрыты. Мне пришлось прождать два дня на полузаброшенной турбазе возле порогов, пока не подвернулась моторка до другого, тоже полузаброшенного, лагеря, расположенного на маленькой речке у подножия Аутана-Тепуи. Высотой в 1200 метров, Аутана, как и многие небольшие тепуи, напоминает гигантский пень, но отличается от всех прочих тем, что в нем есть сквозная “дырка”. За несколько тысяч долларов можно пролететь сквозь эту дыру-пещеру на мотодельтаплане.

Речка, на которой стоял лагерь, была слишком быстрой для кайманов, но в нее впадали ручьи, казавшиеся подходящими. Те из них, которые текли со стороны тепуи, были кристально чистыми, а те, что вытекали из леса на другой стороне реки, – “черными”, с водой цвета крепкого чая. Из литературы следовало, что чистые ручьи должны быть населены карликовыми кайманами Кювье, а черные – карликовыми кайманами Шнайдера. Но мне и там и там попадался только второй вид.