Песни драконов. Любовь и приключения в мире крокодилов и прочих динозавровых родственников Динец Владимир

Глава 18

Crocodylus moreletii: политика вымирания

В Новом Свете водятся четыре вида крокодилов.

История их происхождения довольно неожиданная. Все они выглядят совершенно по-разному, так что даже неспециалист легко может научиться их различать. Но генетически они очень близки и могут скрещиваться между собой, производя плодовитое потомство. Судя по палеонтологическим и молекулярным данным, где-то между тремя и семью миллионами лет назад одна-единственная самка крокодила переплыла Атлантику и добралась из Африки на Карибские острова. Ее потомки начали колонизацию обеих Америк, где до тех пор водились только представители семейства аллигаторовых (аллигаторы и кайманы). Океан в то время был уже почти таким же широким, как сейчас, так что переплыть его было впечатляющим достижением, даже для животного, способного год ничего не есть. Самки могут также хранить сперму самцов до двух лет, так что отложить оплодотворенные яйца после путешествия было нетрудно.

Оказавшись в Новом Свете, крокодилы разделились на четыре вида: широко распространенный, предпочитающий морские побережья американский крокодил и три пресноводных вида с небольшими областями распространения. Интересно, что эволюция этих трех пресноводных видов пошла в противоположных направлениях. Оринокский крокодил стал очень большим, с узкими челюстями. Два других, наоборот, стали меньше, а челюсти у них шире. Не знаю, почему так получилось, но предполагаю, что оринокский крокодил приспособился жить в больших реках и старичных озерах, где очень много рыбы, а два других вида адаптировались к лесным болотам и маленьким озерам, где им пришлось охотиться на черепах и крабов.

Эволюция крокодиловых (показаны только ныне живущие виды)

Хотя эти три вида внешне непохожи друг на друга, моя теория предсказывала, что у всех троих “песни” должны отличаться от “песен” американского крокодила в одну и ту же сторону: больше рева и меньше шлепков, потому что все три живут в меньших по размеру водоемах, чем американский крокодил. Я уже знал, что для оринокского крокодила прогноз оправдался, и теперь собирался проверить другой вид, крокодила Морелета.

Это среднего размера крокодил с “галльской” горбинкой на переносице. Он обитает на востоке Мексики, в Белизе и Северной Гватемале. У него шкура высокого качества, поэтому к концу 1970-х годов он стал очень редким, но сейчас восстанавливается благодаря многочисленным крокодиловым фермам, которые сбили цены на кожи. Сбежавшие с ферм крокодилы даже сумели основать новые популяции на тихоокеанском побережье Мексики, где прежде водились только американский крокодил и очковый кайман.

Непонятно, почему крокодилы американский и Морелета до сих пор не перемешались полностью, несмотря на способность скрещиваться. Разделение по местам обитания у них неполное: крокодилы Морелета кое-где живут в солоноватой воде, а американские крокодилы в Южной Мексике часто встречаются в реках и больших озерах. Я думал, что различия в “песнях” могут предотвращать гибридизацию, и собирался это проверить. Поэтому я направлялся в Чьяпас, самый южный штат Мексики, где оба вида все еще обычны. Однако полетел я не в Мексику, а в Гватемалу, потому что по пути в Чьяпас мне надо было еще кое-что выяснить.

Прежде чем переехать во Флориду, я восемь лет прожил в западных штатах – сначала в Калифорнии, потом в Колорадо и Нью-Мексико. Южная граница всегда была недалеко, так что я часто ездил путешествовать по Мексике. В 2003 году я решил добраться до самого конца дороги и прокатился на машине до Панамы и обратно. В то время я каждое лето работал техником в экспедициях, изучавших переносимые грызунами инфекции вроде чумы и ханта-вирусов, поэтому грызуны меня особенно интересовали. Проезжая через Северную Гватемалу, я решил исследовать удаленный горный массив под названием Сьерра-де-лос-Кучуматанес. Это плато высотой почти четыре тысячи метров, несколько напоминающее южноамериканские Анды. Города у подножия известны причудливыми культами и празднествами, которые сохранились с доколумбовых времен и часто включают кровавые жертвоприношения. Но меня больше интересовал северо-восточный склон, на котором еще сохранились горные леса.

В 1975 году у верхнего края этих лесов был открыт новый вид грызунов, который назвали мышью майя. У мышей майя густой черный мех и длинный нос. Они питаются преимущественно насекомыми и могут жить исключительно в старых лесах с толстым слоем опавших листьев на земле. Такой слой образуется только в прохладных местах, где листья не слишком быстро сгнивают, поэтому мышь водится в очень узком высотном поясе, от 2920 до 3000 метров над уровнем моря. Ниже не хватает сухих листьев, а выше просто не растут деревья.

Я потратил несколько дней, пытаясь найти подходящие леса, но оказалось, что все они вырублены. Ниже по склонам еще оставалось много леса, но выше 2850 метров шли сплошные пастбища. Хотя весь горный массив считался заповедником, никакой охраны не было и в помине. В конце концов я нашел крошечный остаток высокогорного леса, уцелевший на крутом склоне, с одним большим дубом и несколькими дубами поменьше, соснами и редкими гватемальскими пихтами. Со всех сторон рощицу окружали свежие пни. Был вечер пятницы; лесорубы наверняка собирались закончить работу в понедельник.

Я провел там две очень холодных ночи в поисках грызунов и сфотографировал замечательно красивую мышку майя. В лесочке также обнаружились многочисленные редкие орхидеи, птицы и насекомые. На следующее утро я отыскал владельца земли и спросил, почему он собирается вырубить последний лес на много километров вокруг.

Владелец, сеньор Хуан, был пожилым индейцем, спокойным и вежливым. Он объяснил, что ему очень жалко деревья, но земля у него тощая, и он не может позволить себе не использовать четыре сотки потенциального пастбища. Кроме того, он собирался выручить тридцать долларов за древесину. Он знал, что в любом портовом городе дубовые доски стоят раз в пятьдесят больше, но доставить их туда через горы очень сложно. Он и сам бы рад найти способ спасти деревья. Может быть, я соглашусь просто купить рощу?

В зимние месяцы работа по изучению грызунов прерывалась, и с деньгами у меня было совсем плохо. Вот уже три месяца, с самого отъезда из Колорадо, я жил в собственной машине. Но сеньор Хуан предложил продать рощу всего за пятьдесят долларов. Пришлось согласиться.

Мне понадобилось два дня, чтобы добраться до ближайшего города по разбитым дорогам. Еще два дня ушло на оформление всех бумаг в землеустроительном департаменте и покупку колючей проволоки для защиты рощи от пасущегося скота и два дня – на обратный путь. Мы построили проволочную изгородь и повесили несколько табличек “Не влезай – заминировано!”. Я стал, наверное, самым бедным в мире владельцем частного заповедника.

Снова спустившись в город, я провел несколько дней в ресторанах, рассказывая о себе местным жителям. Одним я говорил, что являюсь американским журналистом, расследующим секретный полигон, на котором КГБ тестировало биологическое оружие, а другим – что я российский журналист, выяснивший, что в горах есть смертельно радиоактивная роща, куда ЦРУ сбросило “грязную бомбу”. Я надеялся, что этого будет достаточно, чтобы люди стали держаться от моего заповедника подальше. А потом мне пришлось уехать.

Сеньор Хуан почти не общался с внешним миром, но его сыновья бывали в городе раз в несколько месяцев. Спустя три года после покупки рощи я получил от него письмо, сообщавшее, что у них была сильная буря и лесок серьезно пострадал. Я не мог сразу туда съездить, но теперь, через год после бури, мне представилась такая возможность.

На сей раз я добрался до городка у подножия гор по новенькому шоссе из столицы всего за день. Еще немного удалось подъехать на сельском автобусе, а потом пришлось брать напрокат лошадь, чтобы преодолеть последние семьдесят километров до моего леса. От леса, собственно, мало что осталось. Буря повалила большой дуб, и он скатился вниз по крутому склону, переломав остальные деревья. Сеньор Хуан оказался честным человеком: хотя ствол лежал теперь на его земле, он не притронулся к древесине и даже починил изгородь. Но спасти драгоценный слой опавших листьев он не мог. В отсутствие тени склон зарос густой травой.

Я поблагодарил сеньора Хуана за все, что он сделал, и сказал ему, что он может продать древесину. За две ночи, проведенные в роще, я не видел ни одного из многочисленных грызунов, раньше там обитавших. Остались только обычные травяные мыши и пара белок-летяг, жившая в дупле одной из сосен. Из-за обилия высокой травы и сломанных веток роща могла теперь легко выгореть. Но последние несколько дней шел дождь, так что я выжег сухую траву вокруг, чтобы создать противопожарную полосу, не боясь, что огонь перекинется на остатки леса. Там по-прежнему обитали совы и еще кое-какие интересные животные и растения, но не тот зверек, которого я надеялся сохранить.

С тех пор, как я купил свой заповедник в 2003 году, живую мышь майя никто не видел десять лет. Я был уверен, что моя отчаянная попытка ее спасти запоздала: оставшийся клочок леса был слишком мал, чтобы стать надежным убежищем, и она вымерла. (В 2014 году местные зоологи нашли крошечную, уже наверняка последнюю популяцию на изолированной горной вершине немного восточнее.)

В наши дни биологи наблюдают вымирание растений и животных почти ежедневно. На каждый вид, об окончательном исчезновении которого мы знаем, приходятся десятки таких, чьей гибели никто не замечает. Привыкнуть к этому невозможно. Не только потому, что вымирание необратимо, но и потому, что каждый вид – уникальное чудо природы, по-своему замечательное.

В совершенно подавленном настроении я пересек мексиканскую границу и поймал попутку до Туштла-Гутьерреса, столицы Чьяпаса. Там я встретился с Херонимо Ласо, который, несмотря на молодость, считался лучшим в Мексике специалистом по крокодиловым. Он знал каждую популяцию крокодилов и кайманов в стране и вообще был кладезем полезной информации.

Херонимо рассказал мне о легкодоступном месте, где водились крокодилы Морелета, – цепочке небольших озер на границе Мексики и Гватемалы, в области, называемой Лакандонская сельва по местному племени лакандонских майя. До первого озера было всего полчаса ходу от асфальтированной дороги, так что я добрался туда за пару дней.

Сухой сезон – самое неинтересное время в равнинных лесах Чьяпаса. Мелкая живность вроде лягушек, саламандр и улиток прячется, а многие птицы улетают в горы, где более влажно. Но, судя по обилию следов на берегах озер, крупных зверей по-прежнему хватало. Где проходила граница, я знал очень приблизительно, но думаю, что поставил палатку прямо на ней. Если я заходил в глубь Гватемалы, мне начинали встречаться животные, которые водятся только там, где почти нет охотников: паукообразные обезьяны, большие птицы гуаны, похожие на павлинов глазчатые индейки. Агути и свинки пекари порой бродили вокруг палатки среди бела дня. В озерах оказалась чистая вода и много рыбы, так что возвращаться в цивилизацию за продуктами не было нужды: я наскоро сделал себе лук со стрелами и оперил их блестящими перьями индеек, которые легко найти в лесу. Благодаря прозрачной воде я мог плавать в озерах с маской, не опасаясь, что крокодил подберется ко мне незаметно (крокодилы Морелета иногда нападают на людей, но такие случаи редки).

Первый увиденный мной крокодил был мертвым и плавал на поверхности. Не знаю, отчего он умер. Я решил завести “гостевую книгу”: повесил крокодила на ветку в пяти метрах над землей, а под ним насыпал ровным слоем озерный песок, чтобы посмотреть, какие звери оставят там отпечатки лап. В качестве наблюдательного поста я выбрал место, откуда мог одновременно видеть мертвого крокодила и живых в озере. На следующее утро в “книге” появились следы ягуара. Подождав некоторое время, я сумел сфотографировать молодого ягуара, который нюхал воздух, пытаясь сообразить, как добраться до приманки. Как только он ушел, я опустил крокодила пониже, надеясь заснять, как ягуар будет за ним прыгать. Но вместо этого на следующее утро пришел редкий, похожий на барсука зверь под названием гризон, а следом – пара красивых диких кошек ягуарунди. Потом я оставил “книгу” без присмотра на несколько часов, а когда вернулся, то обнаружил, что ее взломали. Судя по следам, ягуар влез на дерево, перегрыз веревку и уволок крокодила в лес.

В каждом озере плавало по несколько крокодилов Морелета, но они не издавали никаких звуков. Зато “пели” американские крокодилы, жившие в двух больших старичных озерах, расположенных немного дальше в глубь гватемальской территории. Я был рад обнаружить, что они ревут чаще, чем обитатели морских побережий. Это в точности соответствовало предсказаниям моей теории, но “поющих” американских крокодилов было всего три, так что выборка получилась слишком маленькая.

Почему же молчали крокодилы Морелета? Все книги и специалисты, с которыми я советовался, утверждали, что брачный сезон у обоих видов в одно и то же время. Может быть, я что-то делал неправильно? Вскоре я узнал ответ.

Хотя моя палатка стояла в лесу в стороне от дороги, я видел людей почти каждый день. Они шли по тропинке вдоль цепи озер и проходили мимо, не замечая ни меня, ни палатки. Это были нелегальные мигранты из Центральной Америки, просачивавшиеся в Мексику, чтобы найти работу или продолжить путь до самых Соединенных Штатов – нелегкая задача, потому что на дорогах Мексики множество полицейских и армейских блокпостов.

Но однажды вечером я вернулся к палатке и увидел, что перед ней стоят три вооруженных человека. Они спросили, кто я такой и что делаю на границе. Ситуация была непростая, потому что я не знал точно, в какой стране нахожусь. Я поинтересовался, кто они такие. Они назвались сапатистами, что меня не особенно обрадовало.

До 1970-х годов Лакандонская сельва была самым большим лесным массивом, сохранившимся в Мексике и Центральной Америке. Местные индейцы – лакандонские майя – жили в нескольких маленьких деревнях в глубине леса, охотились и немного занимались земледелием. Но потом началась массовая иммиграция, в основном других майя с соседних гор. Пришельцы вырубали лес и строили многочисленные поселки. Вдобавок правительство запустило программу переселения, поощряя фермеров засушливого севера Мексики переезжать на юг. Бюрократы из насквозь коррумпированного истеблишмента не понимали, что сухие кукурузные поля севера на самом деле могут прокормить намного больше народу, чем быстро истощающиеся почвы юга.

После того как лес в основном вырубили, а лакандонские майя оказались изгнанными со своих земель и уцелели в трех последних деревнях, правительство и всевозможные неправительственные организации попытались спасти остатки леса, ограничив иммиграцию, запретив рубки и создав огромный биосферный заповедник Монтес-Асу-лес (“Голубые горы”). Поселенцам это, естественно, не понравилось. Конфликт стал одной из основных причин массового восстания в 1990-х годах, возглавленного левацкой группировкой под названием Сапатистская армия национального освобождения (EZLN) в честь Эмилиано Сапаты, мексиканского революционера начала XX века, которого сегодня, наверное, назвали бы маоистом.

Сапатистское восстание поставило всевозможные природоохранные организации перед болезненным выбором. Большинство из них считали себя защитниками природы и коренного населения одновременно, отказываясь замечать, что эти две цели чаще противоположны, чем совпадают – особенно в развивающихся странах, где местное население давно стало слишком многочисленным и ему не хватает природных ресурсов, чтобы прокормиться традиционными способами. Теперь этим организациям пришлось выбирать между людьми и лесом, потому что EZLN требовала неограниченных прав на лесозаготовки, добычу полезных ископаемых и приватизацию земли. Сапатисты называли себя “коренными жителями”, хотя и представляли недавних мигрантов, а не последних оставшихся лакан-донских майя.

С годами конфликт несколько утратил остроту. Сапатисты в основном перешли на ненасильственные методы, и теперь их присутствие заметнее в интернете, чем в Лакандонской сельве. Они добились значительной автономии для некоторых частей Чьяпаса. В то же время природоохранные организации сумели убедить некоторые общины переселиться за пределы биосферного заповедника. Но уничтожение лесов продолжается, а многие виды животных вроде тапиров и ягуаров в Чьяпасе почти истреблены. Вдобавок у местных жителей сформировалась настоящая паранойя: они считают, что любые приезжие ученые занимаются биопиратством (то есть норовят патентовать найденные в лесу лекарственные растения и микроорганизмы, не делясь доходами с аборигенами), и устраивают скандал каждый раз, как кто-то пытается вывезти из леса только что открытую мушку Их не смущает, что сами они наносят лесу несравнимо больший ущерб, чем все исследователи, вместе взятые, и того и гляди уничтожат его совсем.

Мой разговор с тремя сапатистами получился непростым. Они не любили американцев, с подозрением относились к биологам и ненавидели людей, без спросу заходивших в лес, который они считали своим. Я объяснил, чем занимаюсь, но это только ухудшило ситуацию. Старший из них сказал, что я все придумываю, ведь всем известно, что крокодилы не поют. Он уже смотрел на меня как грозный ацтекский воин, готовящийся принести пленника в жертву богу войны. В этот неприятный момент самый младший сапатист, похожий на подростка, нарядившегося для игры в пейнтбол, неожиданно заговорил в первый раз за всю дискуссию.

– Извините, команданте, – сказал он. – Крокодилы и вправду поют. Я иногда слышу их, когда охочусь. Они звучат как бензопила, когда плохо заводится.

Ситуация мгновенно изменилась. Люди, живущие в глухих местах, всегда слушают с большим интересом, когда им рассказываешь что-то про их край, чего они не знают. Мне пришлось прочитать импровизированную лекцию о брачных ритуалах крокодилов. Вскоре стало понятно, что Хорхе (так звали молодого парнишку) тоже было что рассказать. В частности, он сообщил, что крокодилы американский и Морелета размножаются в разное время года. Все книги и профессиональные зоологи оказались не правы. По словам Хорхе, американские крокодилы “поют” в основном в феврале, когда по утрам прохладно. В начале марта, когда утренние часы становятся теплыми, они замолкают, а крокодилы Морелета, наоборот, начинают “петь”.

Я спросил, не сможет ли Хорхе остаться со мной на несколько дней (чтобы убедиться, что я не занимаюсь биопиратством или колдовством). После недолгих уговоров команданте согласился дать ему несколько дней отпуска.

Как оказалось, Хорхе было уже двадцать два. Его мать была лакандонской майя, а отец – юкатекским майя с полуострова Юкатан. Когда ему исполнилось десять лет, отец поехал на заработки в США, и больше о нем никто ничего не слышал. Хорхе был слишком маленьким, чтобы работать в поле, поэтому он стал учеником охотника и вскоре достиг таких успехов, что ухитрялся прокормить мать и двух сестер. Позже семья переехала в деревню покрупнее, и он записался в пограничный патруль сапатистов. Эта служба давала ему возможность по-прежнему проводить много времени в лесу.

Вдвоем мы могли наблюдать за двумя озерами одновременно. Неожиданная помощь пришлась как нельзя кстати, потому что на следующий день, идя через болото, я случайно задел подводную корягу и содрал ноготь на большом пальце ноги. Хождение пешком от озера к озеру теперь занимало много времени. Команданте оставил Хорхе мешок риса, который оказался удачным дополнением к моей диете из рыбы и лесных орехов. И конечно, было интересно пообщаться. У нас нашлось много тем для разговора: причудливые привычки лесных обитателей, тонкости искусства чтения следов, вопросы охраны природы, мексиканская политика… и иногда девушки.

Погода как раз поменялась, по утрам стало тепло, и крокодилы Морелета начали “петь”. Американские крокодилы не “выключились” сразу, но через какое-то время постепенно замолчали. Как и у других видов крокодилов, в каждом озере “пел” только самый крупный самец. Я знал, что это самцы, потому что иногда наблюдал, как они занимаются любовью с крокодилами поменьше. Спаривание у крокодиловых практически всегда происходит в воде: самка почти целиком погружается, а самец обвивается вокруг нее и обнимает всеми четырьмя лапами. Даже если он вдвое больше ее, это не вызывает никаких заметных трудностей – может быть, потому, что прелюдия длится больше получаса.

Все “песни” крокодилов Морелета, которые я наблюдал, состояли из инфразвука и громкого, отрывистого рева. Они звучали совсем не так, как тихий “кашель” американских крокодилов, но на спектрограммах выглядели почти одинаково. Я так и не выяснил, каким образом эти два вида избегают полного перемешивания. Может быть, гибридизацию ограничивает сочетание нескольких факторов: разница в местах обитания, времени размножения и звучании “песен”.

Я не видел ни одного шлепка головой, но потом узнал, что мексиканские биологи наблюдали крокодилов Морелета, шлепавших головой в неволе. Может быть, я просто наблюдал за ними недостаточно долго. В любом случае ревут они намного чаще, чем шлепают, как и предсказывала моя теория для вида, живущего в маленьких озерах и лесных болотах.

К сожалению, вскоре Хорхе пришлось уехать. Каждый раз, как я встречаю такого человека в какой-нибудь глуши, мне ужасно хочется волшебным образом перенести его на биофак приличного университета. Я остался в лесу еще на неделю, но после того, как в общей сложности я пробыл там целый месяц, настало время двигаться дальше. Я вышел к дороге, сгонял в Бонампак, самый большой из древних городов майя в Лакандонской сельве, переночевал там на вершине пирамиды, перешел в Гватемалу, доехал до Гондураса и оттуда доплыл на пароме до Утилы.

Утила – один из дюжины небольших островов вдоль карибского побережья Центральной Америки, раньше входивших в состав Британского Гондураса. В наши дни эти острова поделены между Гондурасом и Никарагуа. Многие их жители – потомки британских пиратов, но их основной источник дохода – подводный туризм. Это самое дешевое в Западном полушарии место для получения всевозможных дайверских удостоверений.

Стася и Шура, мои кандидаты в африканскую экспедицию, работали в небольшом дайв-шопе, тренируясь для получения званий дайв-мастеров. Я провел с ними несколько дней, ныряя на рифах, исследуя колонии летучих мышей в пещерах и наблюдая, как отрастает сорванный ноготь (процесс занял целый год). К нам присоединились Дмитрий и Ольга, мои читатели из России, которые путешествовали по Центральной Америке, услышали, что я на Утиле, и решили заглянуть на остров за автографом. Мы уговорили их научиться нырять. После первого погружения Ольга всплыла в слезах: она жаловалась, что плохо знает английский и не может понять инструктора. Из-за стресса она не сообразила, что под водой он общался с ней исключительно жестами. Но вскоре ребята преодолели все страхи и нырять вполне научились.

А я получил на Утиле карточку “продвинутого” дайвера и после стандартной дозы транспортных приключений улетел из Гватемалы домой.

Самец, придумавший новый способ произвести впечатление на самку, оказывается вне конкуренции.

Конрад Лоренц

Детеныши кубинского крокодила

Глава 19

Crocodylus rhombifer: островная любовь

Последним видом крокодилов в Западном полушарии, за которым я еще не наблюдал, оставался кубинский крокодил. Я мог бы сгонять на Кубу, но мне никак не удавалось найти достоверную информацию о его брачном сезоне. Одни источники утверждали, что он в марте, другие – что в мае. А поехать туда надолго я не мог, потому что пропустил бы сезон у аллигаторов в США.

Хотя я знал, что наблюдения в неволе – плохая замена, пришлось ограничиться кубинскими крокодилами в зоопарке. В Майами как раз имелась размножающаяся пара. Я написал куратору рептилий, он сверился с записями за прошлые годы и ответил, что у этой пары сезон спаривания был в конце марта – начале апреля. Он выдал мне бесплатный пропуск в зоопарк, так что я мог приходить туда ежедневно к шести утра и проводить пять часов перед вольером с крокодилами.

У кубинских крокодилов очень красивая расцветка, с мраморным узором из мелких пятнышек. Это самые “сухопутные” из ныне живущих крокодиловых. У них сильные ноги без перепонок между пальцами, и они отлично ходят, бегают, даже прыгают. Они очень сообразительные и часто охотятся стаями. Есть старое видео, снятое Би-би-си, на котором крокодилы выпрыгивают из воды на всю длину, пытаясь достать сидящую на дереве хутию (большого грызуна). Сейчас хутии – единственные крупные млекопитающие в кубинских болотах, так что крокодилы питаются в основном рыбой и черепахами. Но когда-то на острове водились восемь видов наземных ленивцев; их истребили люди, заселившие Кубу четыре тысячи лет назад. На окаменевших костях ленивцев иногда обнаруживаются следы крокодильих зубов. Вероятно, относительная “сухопутность” кубинских крокодилов – приспособление к охоте на ленивцев.

Этот крокодил – один из самых редких. Всего несколько тысяч обитают в одном большом пресноводном болоте. Когда-то он был намного более обычным и водился еще и на Каймановых и Багамских островах, а также во Флориде. Он свободно скрещивается с американским крокодилом, который тоже водится на Кубе. Недавно выяснилось, что у американских крокодилов Флориды остались гены “кубинцев” – наследие древней гибридизации. Когда кубинский крокодил стал редким, скрещивание с американским стало более частым и считается теперь одной из основных угроз существованию вида.

Хотя кубинские крокодилы не превышают трех метров в длину, они считаются самыми опасными для содержания в неволе, потому что они очень находчивые, быстрые и агрессивные. Задние зубы у них мощные, приспособленные для разгрызания костей и панцирей. Такие зубы позволяют оторвать человеку руку одним движением головы. Куратор в зоопарке говорил мне, что “кубинцы” напоминают ему велоцирапторов (на самом деле дромеозавров) из фильма “Парк юрского периода”. Они обычно доминируют над более крупными американскими крокодилами, которые тоже не ангелы. Но опытные дрессировщики успешно их приручают и учат отзываться на имена, а также выполнять разные команды. В Германии у одной женщины на протяжении полувека жил дома большой кубинский крокодил, которого она вырастила из яйца. Он свободно бродил по дому, плавал в ванне с ее маленькими детьми и позже с внуками, но ни разу в жизни никого не укусил. Летом хозяйка выгуливала его на поводке.

Пара, за которой я наблюдал, жила в зоопарке Майами уже много лет, но все еще с любопытством относилась к людям. Каждый раз, как я приходил в шесть утра к прозрачному заборчику, окружавшему вольер, самец подплывал, чтобы рассмотреть меня получше. На толпы посетителей, появлявшиеся через два часа, когда зоопарк открывался, он так не реагировал, разве что иногда бросал задумчивый взгляд на особенно упитанного карапуза.

Самец ревел каждое утро, но я видел только один шлепок головой. Позже я наблюдал кубинских крокодилов в других зоопарках, и все они намного чаще ревели, чем шлепали, в полном соответствии с моей теорией. Мне все это начало надоедать: я тратил столько времени и денег на наблюдения за очередным видом крокодиловых, мои прогнозы раз за разом подтверждались, но размер выборки рос очень медленно. А оставалась еще примерно половина видов.

Как только самец ревел, самка подплывала к нему, требуя любви, и вот тут-то наблюдать становилось интереснее. Эта пара делала то, чего никакие другие крокодиловые вроде бы не делают: самка забиралась самцу на спину, и он катал ее по бассейну, описывая два-три круга. Было ли это нормальной частью прелюдии у кубинских крокодилов? Я думал, что да, но с тех пор другим исследователям удалось увидеть брачные игры кубинских крокодилов в природе, и ничего похожего там не происходило. Видимо, катание самки на спине было любовной игрой, придуманной именно этой парой за годы совместной жизни. Продолжение было более типичным: много ласк носами и подбородками, постепенно переходивших в нежные прикосновения лапами и затем тесные объятия.

Кстати, на случай, если вы интересуетесь: крокодилы занимаются любовью примерно так же, как мы, с той разницей, что член у самцов обычно спрятан внутри клоаки (единственного отверстия на все случаи жизни, заменяющего рептилиям наши два-три). У самок есть маленький клитор, также спрятанный внутри. У многих других рептилий – например, змей и ящериц – самцы имеют по два пениса, но у крокодилов и примитивных птиц типа страусов есть только один. Поскольку динозавры находятся на “эволюционном дереве” между крокодилами (своими “братьями”) и птицами (своими потомками), можно предположить, что и у динозавров самцы имели один член, большую часть времени спрятанный в клоаку.

Этот метод “вычисления” особенностей биологии вымерших животных путем сопоставления известных черт их ныне живущих родственников называется “взятием в скобки” (phylogenetic bracketing). Например, известно, что инфразвуком пользуются и крокодиловые, и страусы казуары, – стало быть, вполне возможно, что и динозавры общались с помощью инфразвука, хотя, конечно, это всего лишь гипотеза. Длинные шеи самых крупных динозавров могли служить резонаторами, издававшими настолько громкий инфразвук, что его было слышно за сотни километров.

В конце 1990-х пенисы крокодиловых неожиданно оказались на первых полосах газет и даже обсуждались конгрессом США. Оказалось, что у самцов аллигаторов, живших в сильно загрязненных озерах возле Орландо, они были недоразвитыми. ДДТ и другие химикаты нарушали работу гормонов, важных для нормального развития. Впоследствии выяснилось, что такие же нарушения могут возникать у рыб и млекопитающих, включая человека, но полностью вредные воздействия ядохимикатов и бытовой химии на наш организм не изучены до сих пор.

Крокодилы в зоопарке Майами прекратили всякую амурную деятельность всего через неделю. Я думал, что самка просто забеременела, но в этот год, впервые за двенадцать лет, она не построила гнезда и не отложила яиц. Может быть, она просто была уже слишком старой.

У меня оставалось немного времени до начала брачного сезона аллигаторов, так что я решил сгонять в Техас и Луизиану – поискать подходящие места для наблюдений. Это было также удобным поводом заглянуть в Теннесси и наконец-то познакомиться с Настей вживую после почти года дружбы по переписке.

Мы решили, что я приеду к ней в пятницу, как раз когда она вернется с работы. Разумеется, ровно на середине пути у моей старенькой “тойоты” сгорела коробка передач. Пришлось оставить ее в ремонтной мастерской и взять напрокат единственную машину, какую удалось найти, – здоровенный новенький “крайслер”. Никогда в жизни я не стал бы водить такой дорогостоящий драндулет добровольно. Мне еще предстояло узнать, что Настя – не та девушка, которая могла бы клюнуть на подобную пошлую роскошь. Остаток пути пришлось ехать со скоростью, которую в США считаю безопасной только я, но на пороге Настиной квартиры я оказался точно в назначенное время.

Мне уже было известно, что Настя отличается недюжинным интеллектом (победитель многочисленных математических олимпиад), талантом (именно благодаря ее прекрасному литературному стилю мы и познакомились), смелостью (в 21 год она уехала в страну, где никого не знала) и чувством юмора. Но как она выглядит?

Она открыла дверь, и я понял, что не зря тащился в такую даль. Ее короткие рассказы, которые я читал в интернете, были очень серьезными, “взрослыми” и немного грустными, так что я ожидал, что она окажется печальной и задумчивой. А передо мной была солнечная блондинка с ясными золотисто-зелеными глазами, чудесной улыбкой и острым язычком. Я сразу же прозвал ее Русалочкой.

На следующий день мы отправились в короткий поход по Грейт-Смоки-Маунтинс, самой высокой части Аппалачского хребта. Моя мама, которая всегда активно желает мне успехов в личной жизни, специально позвонила из Москвы и предупредила, чтобы я ни в коем случае не искал в лесу прячущихся под бревнами саламандр. “Ни к чему бедной девочке знать, какой ты чокнутый”, – сказала мама. Но я понимал, что, если не сумею так или иначе увлечь Настю зоологией, шансов на серьезные отношения у нас не будет.

Весна в Аппалачах даже красивее, чем знаменитая “золотая осень”. Многие деревья усыпаны белыми или розовыми цветами. Подснежников столько, что кажется, будто лес затоплен синей краской. И под каждым бревном скрываются саламандры – черные в серебряных звездочках, огненно-оранжевые, зеленые и даже черно-бело-красные, одна другой ярче.

Забегая вперед, должен сказать, что моя стратегия сработала. Настя стала прекрасным фотографом-анималистом и особенно интересуется земноводными и прочей мелкой живностью.

Некоторые люди рождаются натуралистами. Я унаследовал эту мутацию от отца, известного ученого-химика, который в качестве хобби стал также крупным специалистом по высокогорным бабочкам Центральной Азии. В годы перестройки он сумел пережить кончину советской науки, подрабатывая в качестве профессионального охотника на бабочек для западных коллекционеров. Мои родители разошлись как раз перед моим рождением, и я не был знаком с отцом до двенадцати лет. К этому возрасту я уже давно знал, что буду биологом. Думаю, что это был вполне убедительный эксперимент на наследуемость поведения, несмотря на минимальный размер выборки.

Но мир полевой биологии настолько захватывающе интересен, что им можно увлечь почти любого человека, если постараться. Я сделал все, что мог, чтобы соблазнить Настю его чудесами.

В Теннесси я провел две недели вместо двух дней, но потом пришлось уехать, чтобы забрать машину из ремонта и заняться аллигаторами. Напоследок мне удалось уговорить Настю приехать ко мне в Майами, перед тем как улететь на лето в Европу.

Я был так счастлив, что Настя оказалась настолько замечательной, что почти не спал, объездил всего за десять дней несколько штатов и нашел два отличных места для будущих исследований.

Никогда в жизни я не вкладывал столько сил в уборку квартиры, как перед Настиным приездом. Мне было совершенно ясно, что это не просто очередное свидание. Я даже выселил на улицу всех пауков, но гекконов трогать не стал: все-таки они были главной достопримечательностью.

Увы, когда Настя приехала, мое жилище не произвело на нее особого впечатления. Я решил сократить пребывание в квартире до минимума, свозил Настю в Эверглейдс, познакомил ее с моими объектами исследований, и мы поехали на Флорида-Кис, цепочку островов у южной оконечности Флориды. Я организовал нам путешествие в самое романтичное место на востоке США.

Далеко в море к западу от Флорида-Кис расположена кучка маленьких песчаных островков под названием Драй-Тортугас (“Сухие Черепахи”). “Сухие” они потому, что там нет пресной воды. Постоянного населения тоже нет, только колонии морских птиц и крепость XIX века на самом большом из островков. Шестиугольная в плане крепость так велика, что занимает весь остров, кроме небольшого пляжа. Четыре стороны шестиугольника поднимаются прямо из моря, а от прибоя их защищает кирпичный волнолом, по которому вокруг крепости можно обойти. Между волноломом и крепостной стеной лежат мелководные лагуны. Крепость очень красивая, а вид со стен на простирающиеся до пустынного горизонта бирюзовые отмели совершенно поразительный. На островах полно живности: перелетные птицы останавливаются там на пути из Южной Америки в Северную, акулы-няньки и лангусты появляются по ночам в лагунах, а внешнюю сторону волнолома патрулируют самые большие в мире барракуды. Но кровососущих насекомых там нет.

Острова – национальный парк. Туристы обычно приплывают из Ки-Уэста, ближайшего города, всего на день, но намного лучше взять с собой палатку и остаться ночевать на пляже. Можно плавать с маской вдоль обросших кораллами кирпичных стен, гулять вокруг крепости по волнолому или исследовать бесконечные темные коридоры внутри. А еще можно взять спальный мешок и забраться поздно ночью на стену, чтобы посмотреть на звезды. Это единственное место к востоку от Скалистых гор, где нет абсолютно никакой засветки от населенных пунктов; Млечный Путь там такой яркий, что видно его отражение в море. Но на Драй-Тортугас ни в коем случае нельзя приезжать одному Оказаться на таком романтическом острове, не имея возможности кого-нибудь обнять, было бы совершенно невыносимо.

Три дня спустя мы снова были в пути: я ехал к аллигаторовым болотам, а Настя летела через Атлантику. Она взяла билеты в Европу еще до нашей встречи, и было поздно что-то менять. Я должен был уехать в Африку за две недели до ее возвращения, так что нам предстояло семь месяцев разлуки. Но я знал, что мы будем вместе во что бы то ни стало.

Я теперь понял, что самый верный способ узнать, нравится тебе человек или нет, – это поехать с ним путешествовать.

Марк Твен

Любовь миссисипских аллигаторов

Глава 20

Alligator mississippiensis: научное тестирование

Я спал в своем надувном каяке посреди тихой лесной заводи с черной водой, окруженной высоченными болотными кипарисами. В кронах даже ночью пели пересмешники, в тени деревьев перемигивались светлячки, теплый воздух был наполнен сладким ароматом молодой листвы, а комаров – о чудо – еще совсем не было.

Около полуночи я проснулся от того, что моя лодочка покачнулась. Я приподнялся на локте, ожидая увидеть плывущего мимо по своим делам аллигатора или бобра, но это была русалка – она высунулась по пояс из воды и смотрела на меня, положив локти на борт каяка. Ее нежная кожа казалась совсем белой в свете полной луны, у нее были светлорусые волосы и ясные золотисто-зеленые глаза. Я невольно подвинулся, и она легко скользнула в лодку. Вместо хвоста у нее была пара весьма стройных ножек – если бы не волшебные глаза цвета весны, ее, пожалуй, можно было бы принять за обычную девушку, просто сказочно красивую. Я обнял ее, холодную от еще не прогревшейся воды лесной речки, и она улыбнулась, согреваясь в моих руках.

Когда звезды стали гаснуть в светлеющем небе, она отвела усталой рукой длинные волосы, снова улыбнулась, поцеловала меня на прощание, легко скользнула в черную воду и исчезла. Я задремал в ставшем вдруг пустым и неуютным каяке, и только на рассвете меня разбудила первая утренняя “песня” аллигатора – низкий, мощный рев, от которого задрожали заводь, лодка и даже деревья по берегам.

Русалка приходила каждую ночь, как только поднималась над кронами кипарисов серебряная луна. Но луна убывала, мне приходилось ждать ее восхода все дольше, и вот однажды ставший тонким месяц взошел лишь под утро, а моя зеленоглазая гостья так и не появилась.

Я вернулся к спрятанной на берегу машине, убрал в багажник каяк и поехал домой, в вечное лето юга, но каждый раз, как я замечал на обочине стройное деревце со светлозелеными листочками, мне вспоминались колдовские глаза русалки в ночной тишине…

На этот раз каяк сильно качнулся, и я проснулся по-настоящему. Черный медведь пил воду с берега, сопя и фыркая. В воздухе пахло рассветом, но звезды еще не погасли. Вокруг меня на поверхности воды неподвижно лежали аллигаторы. Шла моя третья неделя в болотах на побережье Мексиканского залива.

Я начал наблюдения в заповеднике Арансас в Техасе. Это обширный район мелководных заливов, плавней и приморских болот. Зимой туда приезжает множество туристов посмотреть на американских белых журавлей, которых на свете осталось меньше трехсот. К апрелю журавли улетели, и по заповеднику бродили только любители птиц, надеявшиеся увидеть так называемые высыпки – внезапное появление в кронах одиноких деревьев огромного количества певчих птичек, которым сильный северный ветер мешает продолжить путь на север. На побережье Техаса такое обычно случается раз-два за весну

Взрослые аллигаторы в Арансасе живут в больших озерах и лагунах, так что мне приходилось грести по многу часов, чтобы их отыскать. Тем временем стада свинок пекари воровали продукты из моей палатки, скрытой в дубовой роще. К началу мая жара и влажность стали невыносимыми, и появились тучи слепней. Я был совершенно счастлив, когда записал наконец пятидесятую “песню” и смог перебраться в тенистые леса Луизианы. Луизианские комары тоже были рады.

Мне надо было найти места для исследований двух типов: такие, где взрослые аллигаторы жили только в больших водоемах, и такие, где только в маленьких. Первый тип было проще отыскать: подходящих мест полно вдоль побережья, и Арансас – одно из них. Но я не хотел, чтобы все они были слишком похожими, поэтому нашел еще одно, расположенное дальше в глубь суши, на границе штатов Миссисипи и Луизиана. Это был участок поймы реки Миссисипи, который весной благодаря паводку превращается в один большой водоем. Аллигаторам не нравится прохладная, мутная вода текущей с севера реки, поэтому они прячутся в затопленных лесах по краям поймы. В мае глубина там примерно метра три.

Лес отфильтровывает речную воду, и она становится прозрачной. Плавать с маской там не менее интересно, чем в Амазонке. На юго-востоке США обитает самая богатая пресноводная фауна за пределами тропиков (еще недавно в реках Китая водилось не меньше разнообразной живности, но она почти вся вымерла за последние тридцать лет). Нередко я видел пять-шесть видов черепах сразу, в том числе сказочно красивых “картографических” с причудливыми узорами и зубчатым гребнем по верху панциря. В глубоких заводях скрывались древние гиганты: каймановые черепахи, способные утащить под воду ребенка, сомы размером с полено, огромные осетры-веслоносы, панцирные щуки длиной с мой каяк. Плавать там было вполне безопасно: я находился у северного края области распространения аллигаторов, так что по-настоящему крупные особи там практически не встречались. (Хотя двухметровый аллигатор способен убить человека, обычно им надо вырасти до трех-четырех метров, чтобы почувствовать себя достаточно уверенно для охоты на людей.) Надо только следить, чтобы вода не попадала в нос, а то можно подцепить амебу-мозгоедку.

К сожалению, близость к северному пределу ареала аллигаторов означала также, что их было мало. Найти десять взрослых самцов в густых лесах оказалось почти невозможно. Я понял, что не смогу в одиночку собрать достаточно данных до конца сезона, и решил немного отдохнуть и поискать еще одно место для наблюдений.

На этот раз мне нужно было найти область, где аллигаторы живут только в маленьких водоемах. Это оказалось намного сложнее, потому что на юго-востоке США почти везде густая речная сеть. Даже одна-единственная речка, текущая через предполагаемый район исследований, могла его “испортить”.

Мне удалось найти только одно подходящее место. У него нет официального названия, но на некоторых старых картах оно надписано “равнина Анакоко”. Там несколько небольших рек, но они были наполовину пересохшими (в отличие от Миссисипи, они не получали воду от таяния снега в сотнях километров к северу) и очень сильно заросшими. К тому времени я провел несколько экспериментов по распространению звуков под водой и выяснил, что в реках, сплошь забитых водной растительностью, любой звук очень быстро превращается в невнятный шум. К тому же я ни разу не видел в этих речках аллигаторов: все они жили в “аллигаторовых дырках”, выкопанных в глубине леса. Стоял сухой сезон, самое легкое время для прогулок по местным лесам, но поиск “дырок” все равно занимал много времени. К счастью, у меня появился помощник.

Десятью годами раньше мне довелось жить в Калифорнии во время интернет-бума. Любой человек, способный написать свое имя по-английски, мог наняться в одну из бесчисленных новых фирм тестировать программное обеспечение. У меня имелся некоторый опыт веб-дизайна, так что я устроился старшим дизайнером в маленькую компанию в Сан-Франциско. Ее владельцем и спонсором был богатый господин по имени Уилл, а моим непосредственным начальником – Сандип Сингх, улыбчивый индус, приехавший из Англии. Поначалу все шло хорошо, но “бум” оказался “пузырем” и вскоре лопнул. Уилл перестал платить нам зарплату. Получилось так, что Сандип и я отработали несколько месяцев бесплатно, и мы ничего не могли поделать, потому что Уилл оформил нас не как сотрудников фирмы, а как внешних консультантов. Я потерял всего несколько тысяч долларов, но Сандип купил кучу оборудования за свой счет и остался должен большие деньги – настоящая трагедия для связанного кодексом чести сикха. Вдобавок у его жены, тихой обаятельной Сумиты, обнаружился рак. Сандипу пришлось отказаться от судебного иска против Уилла и вернуться в Англию, где жена могла получить бесплатную медицинскую помощь. Через год она умерла.

У Сандипа было интересное хобби: он изучал культуру (точнее, культуры, потому что их много) афроамериканцев, особенно живущих в глухих патриархальных городках на островах Южной Каролины и вдоль побережья Мексиканского залива. После смерти Сумиты ему потребовалось пять лет, чтобы расплатиться с долгами, но теперь он снова встал на ноги и каждое лето путешествовал по южным штатам. Узнав, что он как раз прилетел в Новый Орлеан, я пригласил его помочь мне с аллигаторами.

Анакоко находится на северной окраине кажунских земель. К югу живут кажучи, потомки французов, насильственно выселенных с канадского побережья после его завоевания Англией. К северу народ почти поголовно чернокожий. В некоторых лесных деревнях местные жители утверждали, что мы первые белые, заглянувшие к ним после отмены рабства. Разумеется, эта глухомань – все же глухомань американская: дороги в основном асфальтовые, в каждом поселке с населением больше пятисот человек имеется отличная библиотека, и можно проехать несколько часов, ни разу не увидев на обочине бумажки или пластиковой бутылки.

Сандип был человеком городским, и работа в болотах давалась ему нелегко, но он стоически переносил трудности. С его помощью я закончил сбор данных к началу июня.

Результаты были те же, что и в других местах. Моя теория предсказывала, что аллигаторы, живущие в маленьких водоемах, должны реветь чаще, а шлепать головой реже, чем живущие в больших. Это предсказание по-прежнему подтверждалось только наполовину. Аллигаторы в малых водоемах почти не шлепали, но ревели они везде одинаково часто. И я понятия не имел, как это объяснить.

Я вернулся в Майами, встретился с Шурой и Стасей, и мы пару дней носились по городу, готовясь к отъезду. Неожиданно образовалась куча дел: мои водительские права оказались почти просроченными, у Стаей в паспорте не осталось чистых страниц, мне надо было запаковать все вещи, а Шуре – починить антикварный микроавтобус, на котором они годом раньше объездили Мексику и Центральную Америку. Наконец все было готово. Я взял напрокат грузовик, прицепил к нему свою “тойоту”, и мы поехали в саванну недалеко от Орландо, где один мой друг как раз купил небольшое ранчо. Я оставил у него в сарае все свои книги и мебель, Шура запарковал рядом микроавтобус, мы вернули грузовик и поехали дальше на север в “тойоте”, забитой вещами настолько, что Стасе на каждой остановке требовалось две минуты, чтобы выбраться наружу.

Мы остановились в Северной Каролине, чтобы понырять с песчаными акулами вокруг затонувшей в 1944 году немецкой подводной лодки, потом я отвез ребят в Бруклин, где жила Стасина мама, и улетел в Денвер. Там я встретил мою маму, прилетевшую из Москвы, мы взяли напрокат машину и три недели путешествовали по Дикому Западу, от Большого каньона на юге до Иеллоустона на севере.

Вернувшись в Нью-Йорк, я позвонил Ширли, четвертому участнику экспедиции. Пора было ехать на две недели в Канаду проверять психологическую совместимость. Мы обо всем договорились заранее, но теперь Ширли вдруг попросила поменять планы. Она сказала, что сможет выехать только на два дня позже, потому что записана на прием к дантисту. Это можно было понять. На следующий день она заявила, что должна будет вернуться из Канады на три дня раньше. Это уже выглядело странно, но мы согласились сократить маршрут. Наконец она сообщила, что у нее появились срочные дела и что она сможет только прилететь к нам в Канаду на пару дней.

Это было уже слишком. У нее было четыре месяца на подготовку, но она так и не сумела разобраться с делами.

Если она не могла уехать из дома на две недели, каково ей придется в Африке? Пришлось мне позвонить ей и сказать, что я не смогу ее взять в экспедицию. Я чувствовал себя ужасно виноватым, но сейчас понимаю, что поступил совершенно правильно. Работа в Африке оказалась намного труднее, чем мы ожидали, и нам только чудом удалось выкрутиться из серьезных неприятностей. Если бы с нами был неопытный участник, все наверняка кончилось бы плохо.

Втроем мы поехали вдоль побережья, из Нью-Йорка в Квебек. Конечно, никакой маршрут по Северной Америке не подготовит вас к проблемам, с которыми приходится встречаться в Африке, но я старался сделать проверку как можно более “настоящей”. Я должен был все узнать про своих спутников, пока еще можно было что-то изменить. Начнут ли они хныкать после трех дней, полностью проведенных в машине? Будут ли ныть, когда станет по-настоящему холодно, опасно, когда кончится еда? Вскоре погода настолько испортилась, что мы больше не ставили палатку и спали в машине; бедной Стасе приходилось наполовину залезать в багажник. Мы плавали в шторм на маленьких лодках на поиски редких китов и ныряли в ледяную воду фьордов в протекающих гидрокостюмах, чтобы посмотреть на тюленей и огромных гренландских акул, надеясь, что акулы не примут нас за тюленей.

После двух недель непрерывных приключений я должен был признать, что нашел идеальных спутников. Они ни на что не жаловались и всегда выглядели более-менее довольными жизнью. Мы вернулись из Канады, оставили “тойоту” у моего родственника в штате Нью-Джерси, дотащили багаж в аэропорт и наконец-то получили возможность отдохнуть, летя шестнадцать часов до Йоханнесбурга.

Теоретизировать, не имея данных, опасно.

Артур Конан Дойль

Нильский крокодил

Глава 21

Crocodylus niloticus: ориентирование в Африке

Африка – континент бедный и отсталый, но все равно дорогой для путешественника. Дикой фауны, ради которой туда в основном приезжают, почти не осталось за пределами национальных парков и заповедников. Пребывание в парках обходится недешево, а иногда стоит совершенно сумасшедших денег, и в большинство из них не попадешь без собственного транспорта.

Было понятно, что мне не удастся провести исследования в Африке, если я не найду способ сократить расходы. Только прокат внедорожника на три месяца обошелся бы в десять тысяч долларов. К счастью, как раз в это время большая кейптаунская турфирма под названием “Гиена Трэвел” открыла дочернюю компанию “Шакал Туре”, сдававшую в аренду пикапы. Они делали это по схеме, которая называется “покупка с возвратом” и очень популярна в Австралии: вы покупаете машину по слегка завышенной цене, а компания обязуется через определенный срок купить ее обратно, вычтя стоимость аренды. Мы заранее договорились с ними, что арендуем внедорожник.

Когда моя мама услышала про “покупку с возвратом”, она тут же сказала: “Это разводка. Вам никогда в жизни не вернут деньги”. Но “Шакал Туре” казалась приличной фирмой, и отзывы о ней в интернете были отличные.

С национальными парками было сложнее. Я не мог получить заранее все необходимые разрешения на проведение исследований, потому что понятия не имел, где найду нужные мне природные условия, так что мне пришлось бы оформлять разрешения в десятки парков во многих странах. Это стоило бы целого состояния и заняло бы долгие годы. Но мы со Стасей и Шурой придумали изящное решение проблемы. Почему бы нам не написать первый путеводитель по всему африканскому континенту на русском языке? Сделаем себе соответствующие визитные карточки и сможем получать разрешения в качестве журналистов.

План прекрасно сработал. В большинстве стран было легко договориться о встрече с местными чиновниками, нередко на уровне министра, и разом получить разрешение находиться бесплатно во всех парках сколько душе угодно. Я обязательно упоминал в конце беседы, что в свободное от журналистики время буду наблюдать за крокодилами, но мое “хобби” никого не заботило – лишь бы мы рекламировали страну. Мы твердо решили, что обманывать никого не будем и путеводитель действительно напишем.

Мы приземлились в Йоханнесбурге холодной зимней ночью, взяли напрокат маленький “фиат” и доехали до Кейптауна, почти не останавливаясь. ЮАР – большая страна: хотя дороги там отличные, пересечение ее из конца в конец занимает несколько дней. Когда мы явились в офис “Шакал Туре”, оказалось, что внедорожник не готов – нужно еще несколько дней чинить рулевое управление.

Несколько дней растянулись на две недели, но мы не беспокоились. Если бы мне пришлось выбирать город, чтобы застрять в нем на пару недель, я бы все равно выбрал Кейптаун. Он расположен в уникальном уголке Африки. Местная флора настолько разнообразна и необычна, что ботаники считают окрестности города одним из пяти-шести основных ботанических регионов Земли, равным по важности Северной Америке, Европе и Северной Азии, вместе взятым. Никто не знает, почему так получилось. По одной теории, средиземноморский климат этих мест особенно долго оставался неизменным. Больше всего интересного в невзрачных с виду кустарниковых зарослях, называемых финбос. За час там можно увидеть сотни видов уникальных растений, в том числе протеи с цветами размером с тарелку. А всевозможной фауны полно даже в самом городе: нильские гуси гнездятся на крышах, павианы грабят сады, пингвины толпятся на пляжах, киты занимаются любовью на расстоянии брошенного камня от причалов, а бегемоты живут в маленьком заповеднике на окраине. Если нырнуть в залив с аквалангом, можно пообщаться с морскими котиками и маленькими дружелюбными акулками.

Мы тут же решили, что в нашем путеводителе будет информация не только о государственных заповедниках, но и о частных туроператорах. Нам немедленно предложили посмотреть вблизи на китов, понырять с белыми акулами и сходить в рейд с антипавиановым патрулем (отрядом егерей, который следит за стадами павианов и не позволяет им разорять сады и вламываться в дома). Быть журналистами оказалось намного интереснее, чем мы ожидали.

Внезапно обрушившийся на нас поток халявы несколько смущал. А вдруг с путеводителем ничего не получится? Для очистки совести мы решили, что не будем просить туроператоров что-либо организовывать специально для нас, а будем только присоединяться к уже имеющимся группам.

Нам было интересно посмотреть, как справляется ЮАР с наследием апартеида, который закончился пятнадцатью годами раньше. Мы ожидали увидеть по-прежнему разделенную страну, но все оказалось совершенно не так. Мы общались со многими людьми, от белых владельцев турфирм до безработных черных обитателей Кейп-Флэтс, гигантской трущобы возле Кейптауна (мы там пытались сфотографировать редких подземных грызунов). Все свободно обсуждали расовые вопросы, всех беспокоили высокий (хотя и снижавшийся) уровень преступности, эмиграция квалифицированных белых и прочие проблемы, но расизма – черного или белого – практически не было, разве что местные негры жаловались на “засилье” иммигрантов из Зимбабве и Мозамбика. Нам еще предстояло узнать, что в некоторых соседних странах дела обстоят совсем по-другому.

Наконец ремонт машины закончился. У “Шакал Туре” был огромный офис, целый ангар, со своей ремонтной мастерской. Все пикапы имели собственные имена. Нам достался “Колумб”. Мы загрузили его походным снаряжением, канистрами для воды и бензина, запасными колесами и прочими запасами, необходимыми для выживания в буше (бушем в Африке называют любой лес, саванну и вообще “природу”), и отправились в путь.

Как только мы выехали на автостраду, оказалось, что руль так и не починили. Он свободно болтался, и мы несколько раз едва не врезались во встречные машины. К тому времени, как мы добрались до пустыни Намаква, “Колумб” стал практически неуправляемым. Мы починили его в подвернувшейся кстати автомастерской и надеялись, что больше поломок не будет. Надеялись мы зря: что-нибудь обязательно ломалось почти каждый день.

Но край, по которому мы путешествовали, был таким невероятно красивым, что нам ничто не могло испортить настроение. Было начало августа, первого месяца южноафриканской весны, и пустыня цвела. Я видел немало сказочно цветущих пустынь в Азии и обеих Америках, но они ни в какое сравнение не шли с Намаквалендом. Больше всего тут было ярко-оранжевых маргариток, ковры которых тянулись на сотни километров. Вперемежку с ними росли алые, желтые и фиолетовые цветы, причем их разнообразие совершенно не укладывалось в голове: с любой точки можно было насчитать несколько десятков видов. Газели спрингбоки, страусы, горные зебры и голубые журавли словно парили в этом море красок. Трудно было поверить, что всего через месяц равнины станут сухими и безжизненными.

Потом цветы кончились и началась пустыня из детских книжек про Африку: гранитные горы, скалистые каньоны, зонтичные акации, стада антилоп и жирафов. Телеграфные столбы были украшены огромными “стогами сена” – общими гнездами сотен похожих на воробьев общественных ткачиков. Выгоревшая на солнце трава напоминала мне Настины волосы. Мне было так обидно, что она не видела все эти чудеса!

У нас было в запасе несколько недель до начала брачного сезона крокодилов, поэтому мы останавливались в каждом парке или заповеднике, чтобы собрать данные для путеводителя. У млекопитающих время размножения уже наступило: нам то и дело попадались маленькие даманята, зебрята, жирафята, детеныши антилоп канн и бонтбоков. Разумеется, все эти визиты в парки были тяжелой работой, которой мы занимались исключительно из чувства долга. Наш маршрут описывал широкие зигзаги, то возвращаясь к холодному, затянутому туманом побережью, где мы искали редких дельфинов и гнездовья морских птиц, то уходя в красные дюны Калахари, где нас встречали гепарды, бородавочники и львы. Разумеется, “Колумб” не упустил шанс застрять прямо посреди львиного прайда (оказалось, что приводной ремень генератора был слишком длинным и попросту свалился). Во всех национальных парках имелись живописные кемпинги с электрическими розетками, горячей водой и полностью оборудованной кухней. Возможность принять горячую ванну нас особенно радовала, потому что по ночам все еще случались сильные заморозки.

Местные жители не были ни черными, ни белыми. Они были изящно сложены, с желтоватой кожей и почти азиатскими лицами. Их языки содержали множество странных щелкающих звуков. Эти люди принадлежали к койсанской расе, самой древней на Земле. По глубоким ущельям юга Африки разбросаны созданные их предками наскальные рисунки, одни из самых красивых в мире. К сожалению, их традиционная культура была практически уничтожена, а поселки выглядели совершенно нищими. Знаменитые кочевые бушмены Калахари – единственный народ, научившийся жить без доступа к питьевой воде, – принадлежали к этой расе. Но их давно согнали с племенных земель.

Мы пересекли границу Намибии. Страна поначалу показалась нам необитаемой. Грунтовые дороги пересекали бесконечные пустыни, заповедники и ранчо, где вместо скота разводили зебр и антилоп. В начале XX века немецкие колонисты истребили почти все коренное население везде, кроме крайнего севера, и захватили практически всю землю. Позже они построили так называемую Карантинную изгородь, якобы для защиты скота от эпизоотий, распространявшихся из Анголы, а на самом деле с целью создания огромной резервации для африканцев на севере. Изгородь снесли только в 2010 году.

Мы потихоньку двигались вдоль края пустыни Намиб, пока однажды вечером “Колумб” не сломался всерьез: коробка передач попросту развалилась. Мы с Шурой пошли дальше по дороге и через несколько часов нашли один из бесчисленных охотничьих лоджей, разбросанных по всей стране. Владельцы – пожилая немецкая пара – тут же предложили помочь. Они отбуксировали “Колумба” к лоджу и предложили отвезти его в Виндхук (столицу). На следующий день они как раз собирались ехать туда на большом грузовике и могли поставить наш пикап в кузов. Нам невероятно повезло.

Я поехал в кабине “Колумба” с их служанкой, женщиной из племени овамбо, а Стася и Шура – в кабине грузовика с хозяевами. Путь до города занял пять часов, и все это время наши милейшие спасители непрерывно жаловались, что “ленивые негры развалили страну”. Они также сказали, что очень рады нашему присутствию, потому что иначе служанка бы ехала в кабине с ними и пошли бы слухи, что они панибратствуют с прислугой. “Нам, бизнесменам, не пристало общаться на равных с низшими расами!” – повторяли они. Мы словно оказались в 1930-х.

У нас ушло два дня, чтобы уговорить “Шакал Туре” заплатить за новую коробку передач. На этом визиты к механикам не закончились. Мелкие поломки так и сыпались. Мы стали посылать директору “Шакала” ежедневные отчеты, подписанные “все еще живые Владимир, Стася и Шура”.

Виндхук – довольно приятное место по сравнению с большинством африканских городов. Там относительно небольшие трущобы и есть лучший в мире магазин камней (его владелец даже сам открыл несколько новых минералов). Всего за день мы организовали встречу с министром туризма и получили годовой пропуск во все национальные парки, позволивший нам ездить где вздумается, гулять по ночам и даже ходить пешком без сопровождения – несбыточная мечта путешественников по африканским паркам.

Дело в том, что в большинстве парков и заповедников Африки вы не имеете права выходить из машины за пределами огороженных кемпингов и площадок для пикников. В ЮАР вас могут оштрафовать даже за высунутый из окна машины локоть. Кое-где можно ночевать в неогороженных буш-кемпингах, но стоит это в несколько раз дороже. Прочие способы увернуться от назойливой заботы о вашей безопасности тоже влетают в копеечку, так что вся система подозрительно напоминает рэкет. Ездить по ночам обычно запрещено, хотя большинство животных – ночные. Туристам редко удается увидеть что-либо, кроме спящих львов и лениво пасущихся копытных. По утрам, когда ворота кемпингов отпирают, перед ними нередко возникает пробка из желающих вырваться наружу и успеть хоть что-то посмотреть до наступления жары, когда вся фауна впадает в кому. Площадки для пикников редко огорожены и привлекают всякую мелкую живность вроде мартышек и птиц-носорогов. Если лев захочет полакомиться туристом, лучшего места, чем эти площадки, нарочно не придумаешь. Повышают ли эти строгие правила безопасность? Вряд ли. В немногочисленных парках, где по-прежнему можно свободно бродить, таких как Мана-Пулс в Зимбабве, нападения зверей случаются реже, а не чаще.

Как бы то ни было, в Намибии и некоторых других странах нам удалось избежать всех этих ограничений. Мы смогли увидеть знаменитые красные дюны Мертвой Долины на рассвете (обычно туда можно попасть только на час позже, когда открываются ворота). Мы побывали на Берегу Скелетов без уплаты 750 долларов за обязательную ночевку в единственном лодже. А главное, мы могли спокойно наблюдать за крокодилами по ночам и на рассвете. Я вряд ли сумел бы получить подобные разрешения как ученый, но статус журналиста открывал все двери.

Намибия – лучшая страна в Африке для коротких каникул. Там относительно безопасно, дороги в приличном состоянии, нет малярии, а зверья не меньше, чем в “раскрученных” и намного более дорогих Кении и Танзании. Все побережье – пустыня, но это одна из самых интересных пустынь на свете. В глубине суши тянутся горы, саванны, а на крайнем севере – сухие леса и обширные пересыхающие водоемы.

Мне особенно нравились долгие переезды по пустынному бездорожью, где мы порой целыми днями не видели никаких следов присутствия других людей на планете. Правда, ездить где попало можно было не по всем пустыням: кое-где земля была покрыта тонкой, почти невидимой коркой лишайников, которая легко разрушается и потом восстанавливается только через несколько веков. В таких местах приходилось придерживаться немногочисленных дорог, построенных из каменной соли.

В пустыне было мало животных и растений, но те, которые там все-таки попадались, стоили времени, затраченного на поиски. Один раз мы нашли гигантскую вельвичию: это древнее растение напоминало пень размером с “Колумба” с двумя листьями в виде скрученных лент по пятнадцать метров в длину. В дюнах водились лисы, лающие гекконы, рогатые гадюки, черные хамелеоны, бурые гиены и антилопы ориксы. Но самыми интересными были жуки-чернотелки, у каждого из которых имелся какой-нибудь необычный способ выживания в пустыне. Например, сложная система желобков на спине: ночью жучок взбирается на гребень дюны, встает вниз головой, а роса из морского тумана оседает у него на спине и по желобкам стекает прямо в рот. Другой жук бегает настолько быстро, что ветер охлаждает его в полуденную жару Многие чернотелки умеют “переговариваться”, выстукивая ритм брюшком по песку

Проездив неделю по пустыне, мы повернули на восток и оказались в сухой саванне с разбросанными по холмам деревушками, стадами большерогих коров и длинными шеренгами женщин, бредущих по пыльным дорогам от дальних колодцев с ведрами воды на голове. Дни стали жаркими, а ночи наконец-то теплыми. Каждый вечер мы находили проселочную дорогу, сворачивавшую с основной, заезжали по ней в лес, выбирали полянку среди кустарника и ставили там палатку. Когда-то подобные ночевки “в буше” были привычными для путешественников по Африке, но сейчас турист пошел трусливый и боится спать, не будучи куда-нибудь запертым. Я обычно старался выбраться из палатки на часок утром или вечером, чтобы дать Стасе и Шуре возможность побыть наедине. Благодаря этой привычке я увидел несколько красивых рассветов и множество интересных представителей фауны.

Однажды нас пригласили в гости в деревню химба. Химба – необычный народ, много веков назад пришедший в Намибию из Восточной Африки. Раз в год они отправляются в Анголу, добывают там красную охру и потом каждое утро с ног до головы обмазывают себя смесью охры с жиром. Кроме этой смазки, они почти ничего не надевают – только кожаные мини-юбочки и множество браслетов на щиколотках. Щиколотки – единственная часть тела химба, которую неприлично показывать посторонним. Мы остановились в хижине у пятнадцатилетней девушки. У нее уже два года был мужчина, но замуж она собиралась за другого: у химба брак не связан напрямую с сексом. Будучи жителями пустынь и сухих саванн, химба каждое утро умываются не водой, а дымом: садятся на корточки над кучей тлеющих корений и листьев лекарственных трав, позволяя дыму проникнуть в каждую пору на коже. Метод, видимо, хорошо работает, потому что они всегда выглядят чистыми и здоровыми. Наша хозяйка была такой красивой, что Стася в нее влюбилась. К сожалению, мы не могли остаться в деревне подольше.

Нашей последней остановкой на пути к местам обитания крокодилов был национальный парк Этоша. Если у меня когда-нибудь появятся дети, это будет одно из первых мест, куда я их обязательно привезу. Парк размером примерно с половину Московской области, но в сухой сезон большинство крупных зверей собирается вокруг нескольких водоемов. Самый лучший из них – небольшой пруд на краю кемпинга, вокруг которого с двух сторон расположены ряды скамеек за невысоким заборчиком. Из саванны к пруду тянется нескончаемая процессия: за сутки тут можно увидеть до пятидесяти тысяч антилоп, зебр, жирафов, слонов, носорогов, бородавочников и всевозможных хищников. Все они ведут себя по-разному. Жирафы, например, очень робкие и могут часами терпеливо ждать своей очереди, а молодые слоны – хулиганствующая шпана и могут лишних полчаса болтаться вокруг пруда, только чтобы не дать напиться жирафам.

Этоша – любимое место фотоохотников. Я заметил, что в этом племени существует своеобразная иерархия, основанная на размере телеобъектива. Стася тоже ходила с телевиком, и если кто-то из мачо-фотографов замечал, что у нее “труба” длиннее, то очень расстраивался. У меня был только маленький фотоаппарат, но если фотоохотники начинали надо мной подшучивать, я объяснял, что чем лучший вы профессионал, тем ближе можете подобраться к цели. Это иногда выводило их из себя. Но в целом фотоохотники были намного более приятной публикой, чем охотники с ружьями.

Целую неделю мы не могли заставить себя уехать из Этоши. Один раз мы провели весь день, наблюдая за одинокой львицей. Она пряталась в крошечной куртинке травы высотой по колено, возле лужи, служившей единственным водопоем на много километров вокруг. Можно было бы пройти в двух шагах от этого пятнышка травы и все равно не заметить львицу. В ста метрах от куртинки собрались сотни зебр, гну и газелей спрингбоков. Большинство из них уже знало про львицу, но новые животные продолжали прибывать, и им всем хотелось пить. Они чувствовали опасность, поэтому приближались к луже очень медленно, маленькими шажками, и это занимало больше часа… а потом львица бросалась за кем-нибудь из них. За двенадцать часов мы видели четыре атаки, но она каждый раз вылетала из травы на долю секунды раньше или позже, чем надо, и огромное стадо с топотом уносилось на безопасное расстояние. Казалось бы, сидеть в машине целый день должно быть скучно, но мы к вечеру чувствовали себя совершенно измотанными из-за непрерывного напряжения.

Первым местом, где мы собирались изучать крокодилов, была Полоса Каприви, узкая полоска намибийской территории, зажатая между Анголой, Замбией и Ботсваной. Как и везде в Намибии, климат там засушливый, но текущие с севера реки каждый год ее затапливают. Эти разливы – часть огромного лабиринта пойм, болот и внутренних дельт, который тянется через север Ботсваны, большую часть Замбии и дальше в Зимбабве. В Каприви есть три чудесных парка, но туристов почти нет, потому что все они едут в широко разрекламированные парки Окаванго и Чобе в Ботсване. В национальном парке Мамили мы были единственными людьми, не считая шести рейнджеров. В нашем полном распоряжении оказались бескрайние просторы затопленной саванны, густых лесов и папирусовых болот. Разумеется, у подобной изоляции были не только положительные стороны. Как-то утром “Колумб” застрял посреди болота, и нам пришлось целый день его выкапывать. Не знаю, удалось бы нам выбраться самим или нет, но под вечер удачно появился грузовик с рейнджерами и нас вытащил.

Крокодилов там было полно. Мы нашли место, где они жили не в прудах или болотах, а в большой реке с высокими обрывистыми берегами – как раз то, что мне требовалось. Брачный сезон только-только начинался. К этому времени мы пробыли в Африке уже пять недель, и мне не терпелось взяться за работу. Мы разбили лагерь над рекой. Наутро я выбрался из палатки за два часа до рассвета и пошел потихоньку вдоль берега, вслушиваясь. Проблема была в том, что я не очень-то знал, что должен услышать.

Нильский крокодил первым из крокодиловых стал известен европейской науке. Геродот, греческий историк пятого века до нашей эры, оставил замечательное описание его внешнего вида и биологии. Он наблюдал за крокодилами в Египте, где их считали священными животными, представителями Себека, бога реки Нил. Но Геродот ничего не говорил об их брачных “песнях”.

Позже нильским крокодилом интересовалось множество ученых. Многое из того, что они писали, оказалось вымыслом. Например, несколько весьма уважаемых натуралистов утверждали, что видели, как особая птичка чистит крокодилу зубы. На самом деле такой птички нет (хотя я как-то снял на видео, как американскому крокодилу чистит зубы косяк мальков). Но некоторые исследователи были весьма наблюдательными и точными в своих записях, изучали крокодилов десятилетиями… и их отчеты противоречили друг другу. Некоторые из них описывали громкий рев, издаваемый нильскими крокодилами. Другие подробно перечисляли всевозможные сигналы, которыми крокодилы обмениваются между собой, но рев вообще не упоминали – только хлопки головой. Тут явно творилось что-то странное.

Солнце, темно-фиолетовое из-за дыма дальних пожаров, медленно поднималось над рекой. Вода, затопившая низменности, пришла с влажных равнин Анголы, а в Каприви стоял разгар сухого сезона, и там, где земля не была затоплена, крестьяне выжигали кустарник на пыльных пастбищах. Из глубины папирусовых зарослей доносились голоса бегемотов, прятавшихся в глубоких заводях. Недалеко от берега молча плавал большой крокодил, видимо касавшийся лапами дна. Вот он поднял голову и хвост, вода на спине “вскипела”, сотрясаемая инфразвуком, и крокодил оглушительно хлопнул головой. Я был от него всего в десяти шагах, поэтому сумел расслышать тихий звук, похожий на кашель, перед самым хлопком. После этого я прождал три часа, но больше ничего не произошло.

Я решил, что разгадал загадку. “Песни” нильских крокодилов не включали громкий рев. Мне еще предстояло узнать, что на самом деле все гораздо сложнее.

В Африке много опасностей, но подсесть на сафари опаснее всего.

Брайан Джекман

Нильский крокодил, бегущий галопом

Глава 22

Crocodylus niloticus: хозяева буша

Нильский крокодил – удивительное животное. Ни одна другая рептилия не сумела освоить столько разных местообитаний. До появления огнестрельного оружия он водился почти по всей Африке, от дождевых лесов и мангровых лагун до папирусовых болот и самых больших озер, от юга континента до Палестины. В сухих горах Центральной Сахары карликовые крокодилы жили в крошечных прудиках на дне глубоких каньонов. Эти малыши были реликтами времен, когда Сахара была более влажной. К сожалению, в XX веке французские офицеры использовали пустынных крокодилов в качестве учебных мишеней и всех перестреляли. На Мадагаскаре нильские крокодилы живут в пещерах, иногда в полной темноте.

История изучения нильского крокодила насчитывает двадцать пять веков, но самое неожиданное открытие было сделано всего несколько лет назад. Оказалось, что это не один вид, а два, почти одинаковых внешне, но различающихся генетически. Один вид несколько крупнее и агрессивнее другого. В наше время только более крупный крокодил (по-прежнему называемый нильским) водится в самой реке Нил, но в древности там обитали оба. Жрецы древнеегипетского бога Себека, по-видимому, знали о разнице между ними: судя по сохранившимся мумиям крокодилов, в священных прудах разводили только более мелкий вид, не столь опасный. Поэтому ученые, вновь открывшие существование второго вида, назвали его “священным крокодилом”, а латинское название (Crocodylus suchus) произвели от греческого слова “сухос”, которым пользовался Геродот в своих египетских дневниках.

В Африке и сейчас есть озеро с по-настоящему священными крокодилами. Оно находится в Гане. Крокодилов там несколько сотен, и все они совершенно ручные. Местные жители, в том числе маленькие дети, подкармливают их, плавают с ними в мутной воде, играют и даже загорают, положив на них голову, но вот уже много столетий не было случая, чтобы кто-то из этих крокодилов укусил человека.

Области распространения двух “новых” видов пока известны только приблизительно, но, по-видимому, “настоящий” нильский крокодил водится в основном на востоке и юге Африки и на Мадагаскаре, а священный – на западе. Когда я проводил исследования в Африке, эти данные еще не были опубликованы, так что я даже не пытался найти священных крокодилов. Позже мне пришлось наблюдать за ними в американских зоопарках. Судя по всему, оба вида – “универсалы”, и их “песни” практически одинаковые.

Генетические данные также показали, что священный крокодил – предок всех четырех крокодилов, обитающих в Новом Свете. Стало быть, именно самка священного крокодила переплыла когда-то Атлантику. Нильский крокодил – вид намного менее древний.

В Полосе Каприви у меня не было времени думать о систематике крокодиловых. Работы оказалось по уши. Нам приходилось вставать до рассвета, и это было замечательно. Днем было жарко и скучно, а утром и вечером – намного приятнее и интереснее. Мы тихонько выбирались из палатки и крались вдоль берега, стараясь не оказаться между водой и пасущимися бегемотами. Вокруг кипела жизнь: “ночная смена” разбегалась по норам и гнездам, а “дневная” просыпалась. Лягушки и кузнечики постепенно замолкали, а птичий хор набирал силу. Мы внимательно прислушивались, стараясь сохранять полное молчание: именно в это время крокодилы “пели”. Разойдясь по местам, где жили крупные самцы, мы ждали, не “споют” ли они. Самцы обычно шлепали головами по воде раз или два за утро, с “кашлем” или без.

Часа через два после восхода солнца крокодилы выползали на берег греться. Они поворачивали хвосты таким образом, чтобы солнечные лучи падали на большие треугольные чешуи, образующие гребень по верху хвоста, в которых много кровеносных сосудов, – специальное приспособление для быстрого нагрева. Гребень также позволяет более эффективно грести хвостом.

Улегшись, крокодилы обычно открывали рот и так лежали весь день. Зачем они это делают, точно неизвестно. Согласно одной теории, они предохраняют мозг от перегрева, но вряд ли это правильное объяснение, потому что крокодилы лежат с открытым ртом и в холодную погоду, а аллигаторы и кайманы – вообще почти никогда. Для нас открытые рты крокодилов были знаком, что в этот день “песен” больше не будет.

К тому времени бегемоты давно сидели в реке. Огромные стада буйволов, антилоп личи, саблерогих антилоп и водяных козлов, наевшись за утро травы, брели с пойменных лугов в лес, а им навстречу шли пастись зебры и импалы. Мы их видели уже много тысяч, но все еще замирали в восхищении, когда в нескольких шагах от нас пробегал вдогонку за мамой смешной зебренок, или могучий самец куду останавливался, чтобы нас рассмотреть, или ярко-золотая антилопа пуку неожиданно выскакивала из камышей. Эти создания были настолько красивы, что привыкнуть к ним было невозможно.

По дороге к лагерю мы наскоро завтракали. Пачка печенья, свежее манго, баночка ананасового сока. Еды вечно не хватало, но нам было все равно.

Мир вокруг был заполнен множеством ярких птиц. На других континентах больше всего разных птиц обитает в дождевых лесах, где их трудно рассмотреть, но африканские саванны очень древние, и птиц в них невообразимое количество. Когда мы подходили к лагерю, всегда казалось, что над ним висит облако дыма – это к маленькой лужице возле палатки прилетали на водопой квелии, птички-ткачики, живущие огромными, до полумиллиона, стаями. Шум их крыльев порой слышно за километр.

Самые жаркие часы дня мы старались проводить в реке. Вокруг рос густой камыш, так что крупный крокодил не смог бы подобраться к нам незамеченным. Обычно в Африке рекомендуется избегать камышей, потому что в воде вокруг них могут водиться бильгарции, на редкость неприятные паразиты. Но наша речка была для них слишком быстрой. Вода оказалась прохладной, приятной на вкус и такой прозрачной, что мы плавали в реке с маской.

Когда жара спадала, мы шли искать новых крокодилов, чтобы понаблюдать за ними на следующее утро. Труднее всего было не отвлекаться. Вокруг постоянно что-нибудь происходило, а если вдруг в течение пяти минут ничего интересного не случалось, всегда можно было почитать звериные следы. Мы словно шагали по бесконечной газетной странице, рассказывавшей обо всех местных новостях.

Иногда приходилось остановиться и подождать, пока тропу перед нами перейдет стадо слонов или львиный прайд.

К палатке мы возвращались поздно ночью. Ночные прогулки были самыми лучшими. Мы быстро научились различать большинство местных животных по цвету их глаз, отражавших луч фонаря. Самые яркие глаза принадлежали похожим на лемуров галаго, которых в англоязычных странах Африки называют “бушбэби”. Генетты, дикие кошки, сони, кистеухие свиньи, трубкозубы, циветты, антилопы бушбоки, долгоноги, большеухие лисы, похожие на скунсов африканские хорьки и скальные кролики с длинными, как у белок, пушистыми хвостами – все они различались по цвету глаз. Один раз мы встретили зверя, глаза которого вообще не отражали свет. Это был панголин, похожее на метровой длины еловую шишку существо, питающееся термитами. Его очень трудно найти, так что с тех пор нам достаточно было в разговоре упомянуть, что мы видели панголина, чтобы рейнджеры парков, гиды сафари и местные биологи начали принимать нас всерьез.

В Африке вы можете моментально определить, насколько ваш собеседник знает местную природу, спросив его, каких животных ему хотелось бы увидеть. Туристы-новички обычно называют “болыную пятерку” – слона, носорога, буйвола, льва и леопарда. Все это, конечно, замечательные звери, но в буше тысячи других, не менее интересных обитателей. Опытные натуралисты морщатся, в тысячный раз слыша про “болыную пятерку”. Скажите вашему гиду, что хотели бы увидеть панголина, земляного волка, каракала или антилопу суни, и он будет относиться к вам с большим уважением, хотя его работа и станет существенно сложнее.

Мы готовили ужин, обычно состоявший из вермишели, рыбных консервов и чая. Потом скачивали фотографии на компьютеры, ставили заряжаться батарейки из камер и фонариков и шли спать. Шура соорудил сложную систему, позволявшую заряжать все сразу от автомобильного аккумулятора, не заводя двигатель.

Ночь была полна металлическими “позвякиваниями” древесных лягушек, щелчками козодоев, уханьем сов, хохотом пятнистых гиен и ревом львов. Если я прижимал ухо к коврику, то нередко слышал низкий рокот, которым переговариваются слоны – они чувствуют его подошвами ног за десятки километров.

На сон оставалось часа четыре, но мы с нетерпением ждали утра.

Закончив с крокодилами Каприви, мы поехали в Ботсвану, еще одну малонаселенную страну с сухим климатом (название местной валюты означает “дождь” на языке тсвана) и обширными речными поймами, полными зверья. Там тоже есть карантинные изгороди. Они пересекают всю страну и тянутся на сотни километров. Но в Ботсване они не имеют никакого отношения к апартеиду. Белые правили страной совсем недолго, так что межрасовых проблем почти нет. Изначально изгороди построили, чтобы защитить скотоводческие районы от диких зверей и переносимых ими болезней скота, но сейчас население и его стада увеличились, так что изгороди защищают дикую фауну от скотоводов. К сожалению, изгороди препятствуют миграции гну и зебр, нередко становясь причиной гибели сотен тысяч животных от жажды.

Мы въехали в Ботсвану с севера. Столица Габороне находится на крайнем юге, и нам не хотелось два дня туда тащиться, чтобы получить нужные разрешения. Вождение в Африке – занятие интересное, но утомительное. Никогда нельзя расслабиться даже на секунду, потому что в любой момент может возникнуть глубокая колдобина, ребенок с суицидальными наклонностями или скачущий наперерез куду Но местное начальство сказало, что выдать нам бумажку без письменного подтверждения из столицы, скорее всего, не сможет. Они предложили понаблюдать за крокодилами без специального разрешения, но в этом случае нам пришлось бы платить обычную цену за въезд в парки, а в Ботсване это нешуточные деньги, потому что страна официально специализируется на туризме для “зажиточных клиентов”.

На принятие окончательного решения местным бюрократам потребовалась неделя. Ждать в городе не хотелось, так что мы уехали в относительно дешевый парк под названием Центральнокалахарский заказник. Дешевый он потому, что туда мало кто добирается. Размером он примерно с три Чечни, но там нет ничего, кроме двух маленьких кордонов и нескольких кемпингов. В основном это море красных дюн с редкими пятнами кустарника и редкими деревьями, растущими вдоль древних речных русел, пересохших тысячи лет назад. Выжить там могут только самые выносливые животные вроде антилоп ориксов, бурых гиен и медоедов. Многие из них никогда не видели людей и потому совсем ручные. Дороги представляют собой колеи в песке, а кемпинги – ровные площадки с кабинками для душа (воду для душа надо привозить с собой).

На третий день в парке мы увидели на горизонте облако пыли. Другая машина! Мы повернули в ту сторону. Поравнявшись с нами, сидевшие в кузове люди закричали:

– Вы видели льва?

– Какого льва? – не поняли мы.

Они были поражены: