Чеслав. Ловец тени Тарасов Валентин

— Отчего же она семью Кудряша сразила? — перебил его Чеслав. — Аль прогневили они чем Великих?

Жрец Колобор взглянул в сторону идолов и лишь после многозначительно произнес:

— Про то ведомо лишь самим Великим.

Чеславу показалось, что волхв сказал меньше, чем знал на самом деле.

— Откуда же гниль-то к нам пришла? — не унимался Чеслав.

Но ответить мудрый старец не успел, потому как в этот момент к ним неслышно подошел Миролюб. Скользнув взглядом по Чеславу, младший жрец, склонившись к уху Колобора, сообщил:

— Из селения мужи пришли. Хотят с тобой говорить, верховный. Волю богов знать желают.

Колобор на те слова помощника кивнул, выражая согласие, а Чеславу велел:

— Поди омойся в реке, молодец. Потом договорим.

После чего направился встречать пришедших из городища мужей.

А молодой охотник, повернувшись, чтобы идти к реке, неожиданно покачнулся и ступил неровно, очевидно, еще не избавившись полностью от обильного обкуривания.

— Что, Чеслав, наглотался дыма сизого?

Только теперь Чеслав заметил Горазда, который сидел на корточках у одного из костров, перекидывая из руки в руку кусочек тлеющей головешки и играя ею, словно камешком. На тонких устах младшего жреца блуждала сочувственная улыбка.

— И поделом. Верховного нашего слушаться надо, меньше дурмана в голове будет, — убежденно заявил помощник волхва. — А ему мудрость та от Великих ведается, для которых нет ничего тайного.

Из-за столбов дыма от костров с ведром в руках появился Миролюб.

— Великие об опасности, грозящей племени, зря предупреждать не будут. Мы для них что чада малые, неразумные часом, да любимые, — словно услышав, о чем до того говорил товарищ, добавил он, глядя озабоченно на Чеслава. — Пойдем, Горазд, подсобишь мне, — позвал он и, плеснув в костер воды, чтобы погасить его, пошел прочь.

Горазд подбросил уголек повыше, а после, подбив его на лету, отправил снова в костер.

Оставшись один, нагой Чеслав огляделся по сторонам, пытаясь понять, куда подевалось его одеяние. Долго искать не пришлось. Незаметно возникший рядом отрок Благ молча протянул ему еще теплые от огня и пахнущие дымом сорочку и штаны. Взяв их, Чеслав, слегка пошатываясь, пошел к реке.

Искупавшись и очистившись теперь еще и водой, Чеслав вернулся в городище, давно уже проснувшееся и до краев наполнившееся кипучей деятельностью, словно котел с густой кашей, висящий над сильным огнем.

Что бы ни происходило в их селении, какие бы беды и невзгоды ни обрушивались на головы его сородичей, какие бы потери они ни несли, повседневные заботы брали верх над всем остальным и заставляли их, несмотря ни на что, жить дальше.

Подойдя к своему дому, Чеслав услышал голос Болеславы, которая ласково уговаривала их норовистую корову стоять смирно. Эти уговоры повторялись каждое утро и вечер, когда женщина пыталась подоить упрямую скотину. А та внимательно слушала, помахивая хвостом, косила преданным глазом, вроде бы соглашалась, но все равно время от времени взбрыкивала, норовя попасть по горшку и пролить уже надоенное молоко. Зачем она это делала и чего этим добивалась, ответить было трудно. А уж получить ответ от самой строптивицы — и подавно!

Войдя в дом, Чеслав заметил, что Кудряш по-прежнему неподвижно лежит в углу. Стараясь не разбудить друга, он подошел к лавке у очага и, достав из-под рушника хлеб, хотел уже надломить краюху.

— Что стряслось-то с ними? — донесся до него осипший от переживаний, с трудом узнаваемый голос друга.

Чеслав замер и положил хлеб на место.

— Отчего их не стало? — вновь послышалось из угла. — Ты ведь затем до зари со двора подался?

Чеслав подошел ближе и увидел, что Кудряш лежит с открытыми глазами и не мигая смотрит в потолок.

«Да он, получается, и не спал вовсе. Вон лицом бел весь… А глаза-то, глаза! Словно и не его вовсе!»

— Ты был там? — шевельнулись губы друга.

— Был…

Чеслав больше всего опасался, что Кудряш начнет расспрашивать об увиденном в доме.

— Колобор запрет наложил входить туда… Огнем Сварожичем очиститься меня заставил… — Молодой охотник говорил осторожно, боясь словом своим неловким еще больше растревожить кровоточащую рану друга. Но правду не утаишь. — Говорит… говорит, пошесть сразила их…

— Отчего же их-то?

Голос Кудряша едва можно было различить, а потому непонятно было, кого он спрашивает — себя или Чеслава.

— Оченята попродирали уже, соколики? — прервал разговор певучий женский голос.

Парни и не заметили, как в дом вошла Болеслава.

— Вот, молочком парным вас сейчас напою.

И она принялась разливать молоко из горшка по глиняным крынкам.

Чеслав про себя поблагодарил Болеславу, что появилась так кстати, прервав их тяжкий разговор с Кудряшом. Он бы и рад был утешить друга, да чем?

Поставив две крынки, полные еще теплого молока, на стол, Болеслава отломила несколько ломтей хлеба и положила их рядом. А ко всему этому достала горшок с весенним медом и, сунув в него ложку, поставила между ними.

— Вот, побалуйтесь! — с любовью позвала она парней к столу.

Чеслав, проснувшийся давно и успевший уже порядком набегаться и проголодаться, без уговоров присел к угощению, на место, где когда-то сидел его отец. Но теперь он, Чеслав, был главой дома, а потому и место во главе стола было его. Взяв один из кусков хлеба, он щедро обмакнул его в мед и бросил в очаг — пусть предки разделят с ними эту трапезу.

Кудряш же не двинулся с места.

— Дитятко, ты чего? — участливо спросила Болеслава.

— Нет охоты, тетенька… Ком у меня в горле… — отвернулся к стене Кудряш, пряча глаза.

Болеслава с пониманием покачала головой и, смахнув набежавшую слезу, слабо возразила:

— Охлянешь ведь!

Возле дома раздался шум быстрых шагов, и почти сразу порог переступил дядька Сбыслав.

— Здравия дому вашему, духу Домовому и вам, хозяевам-родичам! — приложил он руку к груди, приветствуя присутствующих.

— И тебе, Сбыславушка, здравия! — ответила за всех хозяйка, так как Чеслав с набитым ртом смог только кивнуть.

Болеслава поспешила вытереть рушником и без того чистую лавку для уважаемого гостя.

— Присаживайся к столу. Чем богаты… Попотчуйся молочком да медком, — придвинула ближе к гостю угощение хозяйка.

— Благодарствую сердечно, не голоден я. — Сбыслав за стол садиться не стал и смущенно переступил с ноги на ногу. Видно, что-то тревожило его, а оттого лишало обычной уверенности. — Да вот зашел Кудряша повидать. Знал, что здесь застану… Да и где ж еще?

Кудряш даже не пошевелился, хотя речь шла именно о нем. Болеслава выразительными жестами да лицом показала гостю, что «тяжко, мол, парню».

— Да и я не с радостными вестями, — пробормотал хмуро Сбыслав и, передумав, все же примостился с краю лавки.

Болеслава и Чеслав, который тут же забыл о еде, прикипели к гостю взглядами, ожидая, что он скажет.

— Да и какие уж тут… радости, когда смерть в селении кровь нашу губит? — с большой озабоченностью и оттого, наверное, с неменьшей тяжестью развел руками глава селения. — Волхв Колобор у богов о погибели внезапной спрашивал. Скверная болячка сразила их — таков ответ Великих. — Помолчав, почтенный муж обратился к неподвижному Кудряшу и говорил, что камни неподъемные ворочал, вздыхая и с трудом подбирая слова: — Твоих-то, Кудряш, обрядить следовало бы… Думали о том, как сопроводить их к предкам. Да тут случай особый… Волхв говорит, что пошесть та заразной может быть. А потому, поразмыслив да с Колобором посоветовавшись, мы решили, что кострищем им погребальным ваша хата станет.

Это известие заставило Кудряша привскочить на лежаке. Он резко поднялся, но вынужден был сесть, потому как почувствовал, что стены перед глазами заходили ходуном.

Отроки споро носили солому, сухие прутья да поленья, обкладывая дом со всех сторон, — так, как обычно сооружают погребальное кострище.

Бабы да девки руками прикрывали рты, сдерживая рвущиеся наружу рыдания, рукавами сорочек да краями платков утирали глаза, из которых то и дело росились слезы. Понурые мужики да парни лишь тяжело вздыхали и качали головами. Обычно неугомонная детвора, жмущаяся к матерям, и та притихла. Все жители городища, от мала до велика, собрались у хаты семьи Кудряша.

На лицах людей блуждали растерянность и любопытство, смешанное с немалым испугом. Внезапная и непонятная смерть целого семейства соплеменников взбудоражила их, лишила покоя. Конечно, и раньше случалось, что смерть забирала сразу нескольких соплеменников, и даже семьями. Но никогда еще не бывало такого, чтобы умерших не возлагали на погребальный костер, а им становился их родной дом.

Да и не жгли никогда в их селении жилища. Бывало, конечно, что по недосмотру или от неосторожности загоралась хата от очага и не успевали вовремя погасить пожарище, а так, чтобы сами жгли, — не было такого. Сжигали ведь не просто стены-бревна да утварь. Для лесного племени дом был что живой. И деревья для его постройки выбирались тщательно: не скрипучие, ибо в них плачет душа замученного человека, и не засохшие на корню, так как сил жизненных нет в них, а значит, и живущие в таком доме болеть станут. Дом для люда лесного был их связью с предыдущими поколениями. Здесь они рождались, росли, здесь многие и испускали последний вздох.

Кудряш, стоявший в толпе возле Чеслава и Болеславы, был сам не свой. Он то отрешенно глядел в одну сторону — вход в свою избу, будто ожидая, что вот-вот оттуда должен появиться кто-то из домочадцев, то начинал нервно вертеть головой, без умолку говорить и даже шутить. Только шутки эти были невеселые, и смеялся над ними он один.

Болеслава, переживая, чтобы парень часом умом не тронулся, успокаивала его, но Кудряш, замолкая на какое-то время, начинал снова:

— Не будет теперь матушка моя ни свет ни заря селение наше будить, что дуда, своим голоском зычным. Уснула родительница… тяжким сном. Ой, крепко спит, да и не похрапывает, родимая.

— Кудряша, ты б не говорил так, — уговаривал его Чеслав, словно больного ребятенка.

Кудряш на те уговоры обессиленно опускал голову, а после, помолчав какое-то время, снова вскидывал и продолжал свое:

— Да не выть же мне здесь, что бабе! А так говорю, говорю — и все ж легче мне.

И его губы растягивала горькая улыбка.

К избе в сопровождении помощников Миролюба и Горазда подошел волхв Колобор. Теперь на нем было уже убранство для торжественных церемоний — белые длинные одежды, расшитые знаками Даждьбога Солнца.

С появлением верховного жреца и так немногословная толпа люда вовсе смолкла. Колобор же, неспешно оглядев живых, перевел взор на последнее пристанище мертвых.

— Как дерево из семечка зарождается, а после усыхает, так и мы приходим на землю-матушку Макошь Великую и уходим в селение к праотцам нашим. Каждому свой срок отмерян… — зазвучал его размеренный голос над собравшимися, даря им крупицы врачующего успокоения и придавая торжественности и значимости таинству перехода их родичей в мир иной. — Так и семья Горши и Исты с сынами младшими уйдет сегодня. Неурочно уйдут для нас, соплеменников их и родичей, но не для тех, кому ведомо о жизнях наших больше… — Колобор поднял глаза к дневному светилу и с тяжким вздохом опустил их на толпу. — Страшная пошесть сразила и забрала кровников наших. И ведомо, что пошесть та и другим живущим опасна. Великие отвели беду ту большую от остальных, а гниль скверная довольствовалась малой данью. И потому, чтоб дань та и осталась малой, дом их пусть станет кострищем священным. А Огонь Сварожич пусть переправит усопших к предкам, а заодно очистит пламенем своим это место среди городища нашего.

Подняв обе руки вверх, верховный жрец медленно опустил их в сторону хаты, которая должна была воспылать.

Вперед, прихрамывая, вышел старейший житель городища и племени дед Божко. В руках у него была плошка с молоком да окраец хлеба. Встав неподалеку от входа в избу, он попытался нагнуться, чтобы опустить снедь на землю, однако так и закляк на половине пути, а уже не такая верная рука едва не расплескала молоко из плошки. К нему подбежал малолетний правнук и, спасая положение, помог деду положить еду на землю, а после выпрямиться.

Откашлявшись после таких усилий, старик заговорил, глядя в зияющий черной дырой вход в жилище:

— Батюшка-хозяин Домовой, мля-мля-мля… — Дед был уже почти беззуб, а потому время от времени пришамкивал. — Просим выйти из жилища этого и найти себе другое.

Народ трижды вразнобой сказал:

— Просим… Просим… Просим…

И дружно при этом поклонился.

Так в их племени просили духа — защитника дома покинуть свое пристанище, поскольку жилищу суждено было сгореть в огне. А чтобы дух поскорее согласился выйти, ему подносили угощение.

— Выходи, батюшка, мля-мля-мля… Не томи! — снова заговорил дед Божко. — Нет у нас обиды на тебя за недогляд, кх-кх-кх… Потому как не твоя вина в той погибели…

Все замерли, напряженно глядя в сторону дома.

Вдруг откуда-то сверху, с крыши, сорвалась подхваченная порывом ветра соломинка и, кружась, полетела от дома. Сей знак был встречен людом всеобщим одобрением и воспринят как исход духа из обреченной избы.

— Ну вот, давно бы так! — одобрительно крякнул дед и, проковыляв к толпе, присоединился к соплеменникам.

Младшие жрецы Миролюб и Горазд, зайдя с двух сторон хаты с небольшими глиняными горшками, в которых тлели угли, окунули в них пучки соломы и, вынув уже пылающими, поднесли к обложенному снопами жилищу.

Получив свободу, огонь побежал, понесся по стеблям соломенным, по прутам сухим так споро, словно боялся, что кто-то отнимет у него добычу. И через несколько мгновений яркий Огнич мертвой хваткой уже вцепился в высушенные временем бревна избы. Затрещало, задымило старое жилище…

Люд стоял, словно парализованный этим огненным зрелищем. Никто и слова не сказал, не охнул, не вскрикнул. Хотя, по обычаю прадавнему, самое время было оплакать уходящих соплеменников прощальной песней. Но все, даже самые жалостливые из плакальщиц, стояли словно зачарованные, затаив дыхание.

Чеслав, увлеченный пожарищем, не сразу почувствовал, как чья-то рука схватила его за плечо и сжимает все сильнее и сильнее, впивается в плоть. И только когда уж совсем невмоготу стало, он заметил, что это Кудряш с каменным лицом стоит рядом и смотрит на то, как горит хата его родимая, а вместе с ней и вся его семья…

Дом горел быстро, и пламя бушевало яростно, неистово, с завыванием, словно Огонь Сварожич спешил как можно быстрее уничтожить то, что притаилось в оскверненном жилище.

Из оцепенения народ вышел, лишь когда внезапно, взметнув в небо вихрь искр, рухнули подточенные огнем стены, погребая под собой умерших. Только тогда лесной люд смог наконец-то вздохнуть полной грудью: заплакали навзрыд, заголосили женщины, зашептали прощальные напутствия уходящим в селение предков мужчины, закричали испуганно дети. И только Кудряш, лишь вздрогнув в момент обрушения дома, остался безмолвен.

А огонь пожирал и пожирал все, до чего мог добраться: деревянные бревна, убранство, утварь, тела усопших и, как надеялся племенной люд, вместе со всем этим — Зло, которое коварно прокралось в их селение. Пожирал ненасытно и алчно, оставляя на месте дома лишь черное пепелище.

От сгоревшей избы, ставшей погребальным кострищем, расходились молча. Впечатленные увиденным и услышанным, шли готовиться к поминальной тризне.

И только Кривая Леда, известная в городище сплетница и говорунья, воспользовавшись сходом людей, в который раз звучно живописала то, как она нашла усопших в доме.

— Ой, а я-то, я-то… зашла да как погляжу… Ой-ей-ей! Чур, меня храни! Чур! А они все как есть неживые лежат… Ой, что тут со мной сделалось! Ой! — долетали до Чеслава отрывки ее рассказа.

Болеслава, опасаясь за рассудок Кудряша, постаралась поскорее увести его от сгоревшей избы. Чеслава же задержали мужи, расспрашивая о подробностях похода и о новостях из дальнего городища его родичей по материнской линии. Рассказывая, Чеслав вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Словно кто жег его глазами. Посмотрев в ту сторону, откуда взгляд учуял, юноша успел заметить, как отвела свои очи Зоряна.

Зоряна… Хотя в их городище было немало видных девок, Зоряна среди всех была самой заметной. Она была дочерью главы другого рода, живущего в городище, — Зимобора. Многие парни в округе пытались добиться ее внимания и расположения, а она сохла по нему, и Чеслав знал это. Юноша чувствовал некоторую вину перед девушкой, потому как было время, когда он дарил Зоряну своим вниманием и, наверное, подал надежду на то, что однажды она станет его суженой. Хотя обещаний таких на словах и не давал. Возможно, так бы и случилось, не обнаружь он случайно в лесу городище Буревоя и не заприметь там дочь его Неждану. И не было теперь в его сердце места для другой.

— А-а, вернулся, злодеюшка! — неожиданно визгливо прозвучало совсем рядом с Чеславом.

Юноша еще не успел повернуть голову в сторону, откуда раздался окрик, а уже знал, кто почтил его своим вниманием. Так и было: одной рукой опираясь на клюку, а второй подбоченясь, около него стояла Кривая Леда. Ее зрячий глаз так и впился в парня, словно репей. Второе око еще в молодости ей в жестокой драке повредила соперница, с которой неугомонная Леда, известная своим скверным характером и любовью к чужим тайнам, что-то не поделила. Вот с тех самых пор и прозвали ее Кривой Ледой.

— Вернулся, — ответил старухе Чеслав, зная наперед, что теперь от нее быстро отделаться будет трудно.

У старой Леды на него был зуб, и, судя по всему, орудие это всегда было готово настигнуть молодого охотника.

Дело в том, что в силу своего неимоверного любопытства Кривая Леда стала невольной свидетельницей гибели отца Чеслава. И хотя самого убийцу она не видела, он, злодей, считая иначе, хотел укоротить бабке век, дабы не выдала его. Чеслав же, когда стал искать убийцу отца и брата, придумал использовать старуху для поимки злодея. Придумка сработала как нельзя лучше, и убийца был найден. Старуха при этом осталась цела и невредима, вот только страху натерпелась немало.

После того как Чеслав в такой способ спас старухе жизнь, защитив ее от убийцы, в Кривой Леде стали бороться два чувства: не слишком большая, но все же благодарность за спасение и незаживающая обида на то, как жестоко ее использовали. И чувства эти не просто боролись в ней, но и активно выплескивались наружу.

Теперь Леда считала своим долгом ставить Чеслава в известность обо всех происшествиях в округе, о которых ей невесть откуда становилось известно. Делала она это из каких-то личных соображений — возможно, опасаясь новых неприятностей и видя в юноше заступника, ведь из-за своего любопытства уже не раз попадала в неприятные ситуации. Но такова уж была ее склочная натура.

Но прежде чем рассказать Чеславу новости, старая лиса каждый раз считала нужным напомнить о нанесенных ей обидах, мстя за то, как непочтительно и грубо он повел себя с ней. Как видно, пережитые испытания были незабываемыми, а потому и шипела старуха на парня до сих пор. Но делала это Леда скорее по привычке, чем от настоящей злости. Ведь те события сделали ее известной даже за их округой. К ее болтовне, россказням и байкам стали относиться гораздо внимательнее, охотнее их слушать. А ей только того и надо было.

— Глаза б мои тебя не видели, уши не слышали! Чтоб тобой Леший подавился! Измыватель бессердечный! Извести хотел меня, сиротинушку! — искусно заламывая руки, притворно заголосила Леда.

— И тебе долгой жизни, бабка! — благодушно пожелал Чеслав и даже улыбнулся скандалистке.

Видя, что укоры не производят на парня никакого впечатления, бабка резко оборвала стенания и, прищурив зрячий глаз, деловито заявила:

— А у нас вишь какие дела деются…

— Вижу, Леда, да лучше бы такое и не зреть, — глухо ответил Чеслав.

— О-о-о! Горе, страшное горюшко! — закачала головой Леда. — Не помню я, чтоб у нас такое раньше бывало… А ведь это я нашла усопших-то…

— Да уж слышал, — кивнул Чеслав.

— Вот люди! — возмущенно всплеснула руками Леда, едва не упустив свою клюку. — Так и норовят, так и норовят вперед тебя рассказать про то, чего сами и не видели вовсе! — В ее голосе прозвучала искренняя обида.

Молодой муж невольно усмехнулся на старухино возмущение. Бабка явно хотела быть единственным источником новостей в селении, и если случалось упущение, то очень страдала от этого.

— Ну так они ж, брехуны поганые, все одно не ведают, как оно было-то! — интригующе дернула она Чеслава за рукав.

И от предвкушения удовольствия от повествования на ее хитром лице появилось даже некое подобие улыбки.

Свой рассказ Кривая Леда начала издалека, с того момента, как поутру ее разбудила, испугав едва не до смерти, забравшаяся в лачугу соседская зверюга коза. И что был это плохой знак, старуха сразу поняла. Чеславу пришлось выслушать подробности изгнания козы из жилища и перечисление урона, который при этом был нанесен ее хозяйству, а также пожелание мучительной смерти мерзкой рогатой скотине. За этим последовал еще более подробный рассказ о переживаниях после такого утреннего потрясения, и это было лишь начало. Чеслав понял, что бабка еще только входит во вкус повествования, а потому слушал ее трескотню вполуха, так как Кривую Леду было сложно переслушать, для этого требовалось большое терпение. А уж она старалась…

— А она, погибель эта рогатая, ни в какую!

«Как там Кудряш? — крутилось в голове у Чеслава. — Вон как мается парень! Хоть бы не захворал…»

— Ну, тут уж я этой толстомордой лентяйке соседской высказала все сполна — и про урон, и про то, что за скотиной своей следить надобно, тем более если она такая поганка. Так она мне… — продолжала жаловаться старуха.

«И отчего именно с его кровью такая напасть приключилась?» — мелькнуло в голове юноши.

— А я ведь совсем случайно к ним забежала: думала застать еще тех чужаков! Так вот, подхожу я к их избе…

Чеслав, до того слушавший многословный рассказ бабки не слишком внимательно, насторожился:

— Каких чужаков?

— Как каких? — И тут глаз Кривой Леды прямо загорелся азартом, а голос понизился до шепота. — Так ты же ничего не знаешь!

Вот уж бабке удовольствие привалило: первой просветить несведущего! Да любая соперница ей в этом деле едва ли зуб не отдала бы за это.

Чеслав и в самом деле не знал о том, что ему с большой охотой поведала Леда. Та же, видя неподдельный интерес со стороны парня, живописала от всей своей души великой былинницы.

Оказывается, почти сразу после того, как они с Кудряшом покинули родимое городище, туда прибыли гости — двое чужаков из далеких краев. Один старший муж, «повидавший уже и переживший немало, да будто знает гораздо больше, чем сказывает», а другой совсем еще юный — «зелен, да горяч». Привел их проводник-охотник Тур из соседствующего с ними племени, с которым соплеменники Чеслава имели дружественный союз. Привел и оставил на попечение городищу.

Затерянные среди диких, труднопроходимых лесов, разбросанные порой на большие расстояния друг от друга, жители глухих поселений нечасто сталкивались с пришлыми из далеких краев. Бывало, конечно, что чужаки непрошеные, в основном кочевые ватаги, прорывались в их округу со злым умыслом разграбить, разорить да поработить лесной люд, но мало кто из них воротился обратно в вольные степи. Умели постоять за себя лесные племена и дать отпор разбойничьим набегам.

Но когда странники приходили с миром — то ли с честным обменом припасами съестными, утварью диковинной, оружием да другой всячиной разной, то ли, направляясь в края дальние или еще по какой надобности и заплутав, прибивались к поселениям, — то становились для лесных племен почитаемыми гостями. Их с добром принимали, а после препровождали и передавали от племени к племени, от городища к городищу, от хутора к хутору. Потому как заведено это было со времен незапамятных еще давними предками.

«Кто с дружбой и любовью к нам пожаловал, тот сродни брату стал», — считали их праотцы и им так поступать наказывали.

Для каждого лесного жителя было большой честью принять в своем жилище гостя. Ведь от странствующих пришлых можно было узнать много нового да диковинного о краях неведанных, дальних, о том, как люд там живет, как жилища свои устраивает да какую утварь имеет, о зверье чудном, да мало ли о чем…

Двое странников пришли в их городище с миром.

— Все еще и подивились, отчего это они у Горши в хижине стать пожелали, — живо размахивая руками, рассуждала бабка. — Уж их-то кто только не зазывал к себе на постой. И гораздо более почитаемые в селении мужи кликали. Ан нет, они со всеми приветливы были да ласковы, всех благодарили, а почивать к Горше с Истой отправились.

Такое желание и впрямь дивным казалось. Жилище, где обитала семья Кудряша, было одним из самых неказистых и тесных в городище. Хижина их, наполовину врытая в землю, местами с подпорченными временем бревнами и даже с прорехами в крыше, мало чем могла приглянуться гостям. А если еще учесть многочисленность ее обитателей, а потому и частую скудность припасов, то выбор пришлых был совсем неудачным. Но чужаки отчего-то поселились именно там.

— Совсем не понятно отчего! — вовсю удивлялась Кривая Леда.

— И куда же чужаки те делись?

Пытаясь поскорее узнать более важную информацию, Чеслав даже схватил старуху за руки.

— Так… Ой! Так ушли они накануне… — Леда от неожиданности чуть не поперхнулась. — Ай-яй, это я уж потом прознала. От сторожи. Сказывали, что пошли на глухой хутор, к Молчану. И как я это упустила? — искренне сокрушалась старуха.

— А отчего к Молчану-то ушли? За какой надобностью? — допытывался Чеслав.

Старуха на мгновение задумалась, почесала за ухом и тут же нашлась с ответом:

— Так он накануне был в селении, мед да смолу на наконечники для стрел сменять принес, кажись. Вот и разогнался с пришлыми. Да все потом не отставал от них, ходил следом, зазывал к себе на хутор, на постой. Уж очень ему хотелось, чтоб гости его кровь да лачугу уважили. Те, видать, ему и пообещали…

— Чеслав!

Молодой муж заметил, что в их сторону направился помощник волхва Горазд. Кривая Леда, вынужденная прервать из-за этого свой рассказ, едва жрец подошел к ним, обожгла его таким взглядом, что будь в руках у того солома — немедленно бы вспыхнула. Но в руках Горазд, на свое счастье, держал лишь небольшой кувшин.

— Волхв Колобор сильно обеспокоен самочувствием Кудряша, — обратился к Чеславу жрец с сочувствием в голосе. — Как бы чего не стало с парнем… Умом бы, часом, не повредился с горя. Вот, передает ему питье со снадобьем, покой да сон приносящим, — протянул он кувшин Чеславу. — А еще передай, что я для праха его родичей справную погребальницу смастерю. Пусть не беспокоится.

Горазд и впрямь слыл в их округе мастаком в работе с деревом. И погребальницы у него выходили ладные да знатные — такие, что даже из ближайших городищ приходили за ними. Умение это он от отца своего, ныне покойного, перебрал. Эту мастеровитость рассмотрел в нем жрец Колобор и еще отроком взял к себе в помощники, обучив искусству резать по дереву необходимую для капища утварь, а также делать обереги. Горазд давно уже превзошел в этом отца своего, а по части оберегов — и самого Колобора. Тем умением своим служил он теперь Великим, наделившим его талантом, и общине.

Молодой охотник взял у младшего жреца кувшин, поблагодарив его за заботу молчаливым кивком.

— Уж ты постарайся, Гораздушка, смастери, чтоб не хуже, чем у других, была, — не удержалась, чтобы не вмешаться, Кривая Леда. А как же без нее?

Не удостоив докучливую бабку ни единым взглядом за то, что вроде как усомнилась в его мастеровитости, Горазд удалился.

— Ну так вот… — тут же забыла о жреце старуха и с наслаждением продолжила терзать уши Чеслава.

Тихо журчат-рассказывают камням большим и малым да травам-цветам по берегам о своих странствиях воды лесного ручья. О темных глубинах земных, из которых они, пробиваясь упорно сквозь твердь, вырвались проворным родником на свободу, о немалых препятствиях, которые преодолели на своем долгом пути среди чащи, о том, что за твари ползучие, звери мохнатые, птицы легкокрылые, а то и духи бестелесые гляделись в их незамутненную прозрачность. Текут себе неспешно да повествуют каждому, кто слышать может, обо всем, отразившемся на их поверхности.

Заслушавшись убаюкивающего пения ручья, словно зачарованный смотрит в бегущие мимо воды сидящий у самого бережка черноглазый молодец. И очи его, обычно полные живого задора, подернуты сейчас печальной задумчивостью. Воды, что нежно расчесывают своим течением густые подводные травы, будят в нем воспоминания — словно давно забытый, но внезапно всплывший в памяти сон. Вот так, пропуская сквозь пальцы шелковистые длинные пряди, расчесывал он когда-то волосы любимой Лелии. Когда-то…

Увидев ее на шумной, полной народу городской площади, он не смог пройти мимо — так поразила она юного патриция красой и кротким взглядом. Скорый на решения, скрытно проследовав за ней до самого дома, Луций разузнал, где живет запавшая ему в душу дева. Уже на следующий день, дождавшись ее у выхода, он, пылкий, смог завладеть вниманием красавицы, а после и благосклонностью.

Лелия была дочерью знатного в округе строителя домов и различных общественных сооружений, очень уважаемого горожанина. Рано познавший уроки любви у опытных гетер и привыкший получать все без труда, молодой муж очень скоро почувствовал, что неискушенная в сердечных делах Лелия полностью завладела его помыслами. Луция прельщали ее чистота и какая-то детская наивность, с которой она доверилась ему. Но при этом она обладала не по годам живым умом, редкими для девы познаниями и была хорошей собеседницей.

А еще была у Лелии тайна, в которую после долгих раздумий, сомнений и колебаний она посвятила и Луция. И он, ко многому в жизни относясь легкомысленно и беззаботно, смог понять, а после и всецело принять то, о чем поведала подруга. Так их объединили не только чувства нежные, но и разделенная тайна. А юная дева, доверившись ему полностью, ввела его в круг новых друзей, где юный патриций познакомился, среди прочих, и с бывшим воином Квинтом.

А потом…

Все закрутилось, словно колесо бешено мчащейся боевой колесницы. На Лелию и ее семью донесли, обвинив в измене едва ли не самой империи. Стража схватила всех домочадцев, не пожалев даже стариков, а вскоре и многих из ее друзей. Должны были схватить и Луция, но его вовремя предупредили родственники семьи, и им с Квинтом удалось бежать поначалу из города, а потом и вовсе из империи — на чужбину…

Вот так свела его судьба с бывшим воином-наемником.

Как же это было давно!

Немало прекрасных дев повидал он после этого в чужих краях, многим дарил улыбку и вел с ними беседы, а порой и нежные слова говорил, но Лелию так и не смог забыть. Во всяком случае, все еще ее вспоминал…

Проплывшая мимо травинка, нарушив чистоту вод ручья, вывела Луция из задумчивости. С легким вздохом он откинулся на мягкую траву, закинул руки за голову и уставился на густые верхушки деревьев. Как же не похожа эта схоронившаяся в лесах, дремучая сторона на его солнечный край. Как далек он теперь от родного очага!

— Тебе бы, Луций, посдержаннее быть… — прервал его размышления голос вышедшего из-за куста Квинта.

Опустившись рядом с юношей, старший муж принялся развязывать суму со съестными припасами и выкладывать их на тряпицу. Заметив краем глаза, что в карих очах юноши отразилось недоумение, бывший воин пояснил:

— Я же видел, как ты со старшей девкой Молчана переглядывался.

По тому, как краска стала заливать лицо юноши, Квинт понял, что попал в точку.

— А что, уж и на девку взглянуть нельзя? — недовольно пробурчал Луций в ответ.

Ох, как же неприятно было это замечание юному мужу! Ведь он так старался скрыть свой интерес к приметной хуторянке! Да и как не взглянешь оком ласковым на деву, красой отмеченную?

— А то я сам молодым не был… — покачал головой Квинт и в сердцах добавил: — Доведет нас твоя дурь младая до беды! Ведь и сам в том уже убедиться мог!

По лицу Луция пробежала легкая тень, а между схожими на два крыла черной птицы бровями залегла небольшая складка.

— В чем же моя вина, когда я говорю о любви, а они думают совсем о другом? — с искренней печалью в голосе посетовал он.

— Значит, слова не те молвишь, раз думают о другом! — уже не так сурово, но все же укорил парня Квинт. А немного помолчав, продолжил разговор, терпеливо пояснив: — Гости мы здесь, сам понимаешь… Да и не с праздным визитом у них были. А люди нас послушать хотели и внять с доверием нами сказанному.

Осторожные шаги заставили мужей замолчать и направить свои взоры в сторону приближающегося из-за деревьев человека.

Чеслав покинул городище еще затемно, и утро застало его уже в пути. Не стал ему помехой начавшийся ночью и все еще накрапывающий дождь. Преданный Ветер, направляемый умелой рукой, неспешно пробирался среди лесных зарослей. И даже когда рука всадника переставала понукать четвероногого друга, тот сам выбирал верный путь, обходя опасные места буреломов да скрытые от глаз, заросшие травой и кустарником ямы. Конь был как никогда послушен и тих, будто чуял, что хозяин погружен в свои мысли и не время показывать ему норов.

В памяти Чеслава всплывали обрывки событий позавчерашнего черного дня. Объятая огнем изба Кудряша, превращенная в погребальное кострище… Запах горелого дерева и плоти — такой навязчивый, что даже здесь, среди леса, преследовал парня, терзая его нос… Толпа понурых поселян, пришедших проводить семью в последний путь… Стенания и слезы женщин… Юродивая веселость Кудряша, столь несовместимая с дикой болью в его глазах… Потрясенные известием о пошести соплеменники… Вспоминалась и прощальная тризна по усопшим, справляя которую родичи то и дело поглядывали в сторону сгоревшей избы, будто опасаясь, что названное волхвом Зло может выбраться из-под остывшего пепла и приползти за ними… Внезапная весть о чужаках…

Решение разыскать чужаков возникло сразу, как только Чеслав услышал о них от Кривой Леды. Уж если кто и мог занести пошесть в селение, так это они. Хотя был еще приведший их в селение охотник из соседнего племени. Но в хате семьи Кудряша обитать остались-то чужинцы. А потому их и следует найти в первую очередь.

Но начать поиски уже на следующий день, как того хотелось, Чеслав не смог. Не смог оставить на руках Болеславы ошалелого от горя Кудряша, который бросался из крайности в крайность, то порываясь идти сооружать погребальницу для родных, то впадая в полусонное оцепенение, и лишь к вечеру, опоенный успокоительным снадобьем, крепко заснул глубоким сном.

Чеслав долго думал, говорить ли о чужаках другу, и решил, что не стоит, так как тот обязательно захочет отправиться с ним, а помощник из Кудряша сейчас никудышный. Только помехой будет. И он постарался убраться из городища затемно, пока Болеслава и Кудряш еще спали.

Постепенно дождь стих, и над лесом засветило солнце, весело заиграв на листьях и траве — в каплях небесной воды. Такая перемена прибавила резвости Ветру, да и всадник постарался отогнать от себя тяжкие думы:

«А может, то и не чужаки вовсе? Ведь сами-то они смогли уйти из городища. И пошесть их не уморила! Но отчего тогда сгинуло семейство Кудряша? Эхма, вот доберусь к Молчану — и все станет ясно, как вот сейчас, здесь, в лесной чаще, благодаря батюшке Даждьбогу Великому».

На подходе к хутору он был, когда уже Даждьбог Солнце ясное стал клониться к закату. Вот-вот, еще немного, и из-за деревьев должно показаться затерянное среди леса жилище. А кто-то из отпрысков Молчана обязательно выбежит обозреть: что за лесной бродяга наведался к отселенцам?

Еще когда были живы отец и старший брат, они все вместе часто, охотясь поблизости, наведывались на хутор к Молчану. Оттого и знал Чеслав эти места хорошо. И семью Молчана, конечно же, знал. Никакая другая женщина в округе не могла так приготовить зайца, как хозяйка этого хутора.

Однако что-то в этот раз никто не спешит навстречу прибывшему. Неужто замешкались? Обычно привыкшие жить настороже среди лесной дикости хуторяне еще издали различали, что к ним кто-то жалует, и выдвигались посмотреть на путника. А сейчас, хоть и ехал Чеслав не таясь, и Ветер топал и фыркал так, что вся округа слышала, никто не выбежал приветствовать их, даже младшие непоседы из семейства Молчана. С чего бы это? Аль прозевали его приближение? И что за знакомый терпкий дух доносит время от времени легкий ветерок? Или это только кажется?

Чеслав поднялся на пригорок, с которого хутор был уже как на ладони, и не поверил глазам своим: на том месте, где, как он помнил, стояла хатка крови Молчана, зияла черная пустота. Он не сразу сообразил, почему вокруг так черно. И только приблизившись, сперва осторожно, а затем припустив на Ветре сильнее, понял: это оттого, что на месте жилища теперь было пожарище.

Чеслав спрыгнул с коня, потому как тот заартачился, отказываясь двигаться далее, и неспешно подошел к границе, за которой черным пологом лежала обожженная земля, выгоревшая трава и головешки от бревенчатых стен. Ступить за черту, за которой попировал огонь, он не решился.

Его поразила повторяемость происходящего: еще позавчера он вот так же стоял перед другим пожарищем, в их селении, и то была не просто погоревшая изба, то было погребальное кострище. А здесь? Неужели и здесь кто-то решил сделать из людского пристанища кострище? Но кто? И для кого? И отчего? Или дом сгорел от людской неосторожности: за очагом не усмотрели? А может, Перун Великий, прогневавшись аль для забавы, разойдясь в дождь ночной, молнией своей погубил лесную хижину, ведь бывало и такое? Но где тогда обитатели сгоревшего дома? Неужто сонные не успели выбраться? Или спаслись и ушли с пожарища?

Резкий порыв ветра подхватил с обгоревших бревен подсохший после дождя пепел и кинул в лицо юноше, а остатки унес в сторону леса. Протерев глаза и тихо попеняв божеству ветра за злобную выходку, Чеслав обошел сгоревший дом, внимательно всматриваясь в черный остов. Пожарище не было давним. Возможно, еще вчера на этом месте кипела жизнь. Но отчего же огонь не пошел дальше к лесу, не стал пожирать округу? Остановил его кто-то разумный или дождь начавшийся залил?

Ступив ближе к тому месту, где была расположена сгоревшая изба, Чеслав увидел остатки хозяйской утвари, что не поддалась губительному огню: черепки и целые горшки, топорища, лезвия ножей… Нет, тут что-то не так. Не мог хозяин Молчан, уходя, бросить изделия кузнечных дел мастеров. Слишком ценны они для лесных жителей. Обязательно забрал бы их с собой.

Неосторожно шагнув и споткнувшись об обгоревшее бревно, Чеслав едва не растянулся на покрытом пепельно-черными головешками земляном полу. Но что там, в углу, среди обрушившихся с крыши обгоревших бревен… такое странное? И отчего на него вдруг напала оторопь, отчего похолодело в груди? Неужели это… Чеслав невольно подался назад. Понятным ему стало увиденное, да и смрадный дух знаком. Да, это были… обгоревшие человеческие останки. Скрюченные смертью и обезображенные огнем.

Чеслав не разбирая дороги выскочил с пожарища и, преследуемый запахом горелой плоти, бросился туда, где мирно пасся безучастный ко всему происходящему Ветер. Верный конь, оторвавшись от своего трапезного дела, приветливо потянулся к хозяину, но Чеслав, даже не взглянув, отвел рукой морду скакуна — мол, не до тебя. В ответ Ветер недовольно фыркнул и отошел в сторону: нет так нет. Юноша же, чувствуя, что увиденное тяжким камнем давит на него, не стал сопротивляться и присел на траву. Упершись локтями в колени, он обхватил голову руками, потому как слишком много мыслей вскипело в ней разом.

Вот и разгадка, куда подевалось семейство Молчана. Ярый огонь пожрал их… И сомнений в том теперь у Чеслава не было. Но в чем причина? Пожрал живых или мертвых? А если мертвых, то чья рука отдала их избу на поживу Огню Сварожичу?

Долго он сидел недвижимо…

Погрузившись в тяжкие размышления, Чеслав не заметил, как начало темнеть. Надо было позаботиться о ночлеге. Благо он взял с собой большую медвежью шкуру, которая не раз становилась надежным укрытием во время лесных ночевок. Отыскав под развесистым дубом место посуше, Чеслав достал из тряпицы припасенный кусок хлеба, утолил голод, сходил к ручью и запил снедь прохладной водой, а после завернулся в мохнатое покрывало, глубоко вдохнул сырой, смешанный с запахом гари и шерсти воздух и попытался заснуть. Но сон не шел к нему. Соседство со страшным пожарищем и мысли о нем не давали уснуть.

Вдруг его чуткое ухо уловило чье-то приближение. Шуршание сухой листвы и хвои под ногами… Тишина… Шаг… Снова тишина… Снова шаг, еще один… А вот под чьей-то тяжестью сломалась сухая веточка — в темноте ведь не разглядишь, куда ступаешь… Шорох то возникал, то через какое-то время исчезал, словно идущий замирал и выжидал, а после снова продолжал движение. Другой бы, может, и не распознал столь осторожное приближение или подумал, что показалось, — не так еще близок был незваный гость. Но Чеслав был хорошим охотником, а потому ошибки быть не могло: в его сторону кто-то крался. Вот только из-за расстояния пока не совсем понятно, зверь или человек.

Зверь? Неужто хищник вышел на ночную охоту? Но отчего тогда Ветер не выказывает беспокойства тревожным ржанием, а лишь фыркает? Неужели не учуял еще опасности гривастый? Или все же это сын рода человеческого пожаловал?

Юный охотник бесшумно выскользнул из-под шкуры, на мгновение замер, поточнее определяя направление, откуда доносились странные звуки, и двинулся в ту сторону. В руке наизготове он сжимал нож. Теперь нужно было подкрасться к незваному гостю как можно тише, чтобы захватить его врасплох.

Ночь в лесу — совсем не подходящее для охоты время, разве что для зверя плотоядного раздолье. В темень у того глаз зорче. А для человеческого ока, если бы не ночное светило, то никакой видимости. На счастье Чеслава, ночь была лунная. Пройдя почти бесшумно некоторое расстояние, он, полагаясь в основном на свой слух, определил, что идущее лесом существо почти рядом. Там, впереди — и четверти пролета стрелы не будет. А вот уже и глаза его смогли заметить что-то темное, маячившее среди деревьев и время от времени попадавшее в лунное сияние. И это что-то, пока непонятное, двигалось в его сторону. Внезапно раздался сильный треск, глухой удар о землю, будто бы кто тяжелый резко прыгнул, и вслед — долгое неразборчивое ворчание. От пугающей неизвестности и напряжения Чеслав почувствовал, как взмокла спина, а в голове зародилась предательская, но, возможно, самая разумная в этой ситуации мысль: «Бежать!» И как же трудно было не поддаться этому искушению! Но Чеслав все же устоял. Негоже охотнику его рода и племени опасности спину показывать. Да и ноги все равно не несут…

Но вот у кустов, откуда доносилось ворчание, различилось шевеление, и от самой земли стало что-то неспешно возрастать…

«Уж не Леший ли бродит по своим владениям?»

У Чеслава даже дыхание перехватило от такой мысли. Сам он хоть и не встречался лицом к лицу с лесным духом, но как тот показывался то зверем, то птицей, вроде как самыми обычными, а в тот же час чудными, от стрелы или силков непонятным образом уходящими, не раз наблюдал. Мог Леший и деревом, пнем или простым грибом обернуться — на то и дух. Чаще юноша ощущал его невидимое присутствие, но другие, сказывают, и в обличье лесное божество наблюдали.

Однако следующая мысль заставила Чеслава отбросить это предположение:

«Зачем же хозяину лесному скрытно красться? Он у себя в округе всему голова. Волен над всем и всеми. И таиться ему во владениях своих незачем… Но что тогда это за невидаль надвигается?»

А она таки надвигалась…