Чеслав. Ловец тени Тарасов Валентин

— По молодости это еще было... Я тогда про хвори раз­ные да про то, как и чем их пользовать, разума набира­лась. По разным лесным племенам ходила, знающих лю­дей выпытывала, знахарей да ведунов. И до одного совсем уж затерянного от нас городища добралась. Там и случи­лось мне повидать навалу той пошести. — Мара снова бросила ветку в огонь, будто спасаясь от озноба. Словно и не лето нынче было, а стужа лютая, что обдавала ее хо­лодом. — Люд что снег на солнце гинул. И стар и млад... Гасли вмиг. Только поутру человек здоров бегал, а к вече­ру уж дух испустил. Оторопь от того пиршества смерти брала... — Лицо ее исказилось. — И если та напасть к нам в городище пробралась, то многих выкосить может. Если не всех...

Чеслав почувствовал, как от тех слов холод пробежал по спине, хоть и сидел он у жаркого очага. И то был испуг не за себя. Разве что где-то в глубине самая малость его сознания пискнула о том, что и его может не быть, и тут же эта ничтожная малость-слабина была удушена недрог­нувшей рукой. Ведь каждый муж его племени взращи­вался с мыслью, что за родичей своих жизнь положить — долг каждого. Иначе бы и не было их рода-племени в этих лесах. Не выжили бы. Но гораздо страшнее для него и невыносимее была мысль, что кровь его, род и племя, вот так скоропостижно и бесславно прерваться может. Съеденные пошестью... И не останется на этой земле по­томков их, продолжателей жизни славных предков лес­ного племени, и даже следа, что были они когда-то.

— Мне бы самой поглядеть на те язвицы... — прорвал­ся сквозь его мысли требовательный голос Мары.

— Зачем? — спросил он, не совсем понимая, о чем кон­кретно говорит старуха.

— Когда погляжу, тогда и ответ дам. Сведешь меня зав­тра поутру к тому месту, где чужинца камнями укрыли, — сказала женщина, что отрезала.

А у Чеслава и мысли не было противоречить.

У Кудряша этим утром тоже было весьма важное дело.

Лишь только народ в городище отошел ото сна и стал управляться по хозяйству, отправился кудрявый балагур к жилищу Кривой Леды, потому как был за ним должок — приносить старухе свежей водицы в хижину до самых хо­лодов. А куда денешься? Обещание сам давал, за язык ни­кто не тянул!

Однако отправился Кудряш к Леде не только за тем, чтобы выполнить уговор. Между делом должен был он обмолвиться, что ездили они с Чеславом на хутор к Молчану, и поведать о том, как там было, но совсем скупо и с недомолвками, так, чтобы как можно жарче распалить интерес старухи к этой новости. А задумка та коварная пришла в светлую голову друга его Чеслава.

Молодой охотник рассудил так: коль самому начать расспрашивать бабку о чужаках, так она — и гадать не на­до! — что девка невинная, кочевряжиться начнет. Еще и прибыли какой себе затребует! А вот если старую лису собственное любопытство изгложет, тогда ради лакомых вестей и сама все, что знает, выболтает.

И чутье не подвело юного затейника, да и говорун Куд­ряш, видать, тоже расстарался.

Не успел Чеслав воротиться в селение от Мары, а наи­любопытнейшее из созданий в их лесном племени, Леда, уже кружила вокруг его дома — ждала. Но Чеслав ре­шил подлить масла в огонь ожидания и прошел мимо, не взглянув на нее.

Кривая Леда сперва мало что не заклякла от такого явно­го невнимания, а потом очень даже проворно, как для сво­их лет, забежав вперед, преградила дорогу парню клюкой.

— Что ж ты, Чеславушка, в мою сторону и не взгля­нешь? — заговорила старуха удивленно, но так ласково, так медово.

Чеслав же уставился на нее, словно впервые увидел.

— Да ты чего это, бабка?! Не смеши Светлую Ладу да духов лесных! Ты уж давно не девка красная, чтоб на те­бя парни засматривались.

В глазах Чеслава заплясали лукавые огоньки. Рот баб­ки на его слова растянулся в удивленном возгласе.

— Га-а?! Да я не про то, охальник! — вспыхнула стару­ха что маков цвет. — А уважение моим летам вниманием мог бы и выказать.

— Ну так живи долго и здраво! — пожелал парень и, пе­решагнув через клюку, преграждавшую путь, собрался идти дальше.

Но Леда и не думала отставать от него.

— По городищу слух топчется, что вы с Кудряшом на хутор к Молчану наведывались... — заторопилась она, забегая вперед и заглядывая Чеславу в глаза.

— Так то ж слух... — махнул тот рукой. — Перетолчется...

— Да и Кудряш мне сказывал... — что репей, вцепилась в него Леда и заговорила тихо, секретно, будто их кто услышать мог, — сказывал, что были вы там...

— А коль он сказывал, так с него и спрос, — ответил так же тихо Чеслав, таки намереваясь оторваться от нее, но вдруг резко хлопнул ладонями по коленям, так что баб­ка в испуге даже отскочила, и не на шутку возмутился: — Вот уж болтун и пустобрех этот Кудряш! Ничего в себе не удержит. Рот — что сито дырявое, а язык — что помело!

Старуха начала было кивать да поддакивать, соглашаясь с гневными посылами Чеслава в адрес товарища, но тут же, сообразив, что это никак не способствует удовлетворению ее любопытства, нахраписто и возмущенно прервала его:

— Так он же не сказывает все, как оно до конца было!

В голосе Кривой Леды прозвучало столько отчаяния, что Чеслав едва сдержался, чтобы не прыснуть со смеху.

А старуха между тем продолжала свою жалобную речь:

— Только глазища свои таращит, словно чудище там какое-то повидал, да загадочно так языком цокает. Я уж пытала, пытала его, злыдня кудрявого, а он только скалит­ся! — в сердцах повествовала Леда, а ее единственный зря­чий глаз так и въедался, что червь древесный, в Чеслава.

— Да ну? — не поверил в стойкость друга Чеслав, а по­сле задал бабке резонный вопрос: — А с чего я тогда ска­зывать буду?

Он мог бы поклясться, что в глазу Леды от такой жгу­чей обиды даже слеза сверкнула, но поскольку старуше­чье око тут же злобно прищурилось, то народившаяся бы­ло слезная капля куда-то мгновенно канула. Голос же ее вкрадчиво да въедливо вопросил:

— А кто тебе, Чеславушка, про чужинцев да про то, что они к Молчану на хутор подались, сказывал, а? Ай не Ле­да ли?

От досады она даже стукнула клюкой о землю.

Чеслав посмотрел на бабку так, как посмотрел бы на са­мое непонятливое существо в городище, и, почесав грудь, словно ему лень было с ней о чем бы то ни было разгова­ривать, нехотя пояснил:

— Да ты же только про то и сказала, что были, да про то, что к Молчану подались, а про то, что чужаки в горо­дище делали, ничегошеньки не поведала.

Старуха от столь явного коварства жадно хватанула слишком большой глоток воздуха, отчего даже поперх­нулась, и, прокашлявшись, оглушительно взвизгнула:

— Опять над старухой измываться вздумал, Чесла­вушка? Мало ты моей кровушки попил, как на привязи у дерева меня, что наживу для зверя, держал? Так теперь в другой способ извести меня порешил, лиходей безжа­лостный?! — кипела Кривая Леда. — Ну ничего: аукнется тебе еще такое пренебрежение! Отольются мои слезонь- ки кипяточком да за ворот тебе!

Но Чеслав, уже привыкший к подобным стенаниям, лишь безучастно смотрел на негодующую женщину, а ког­да она на мгновение замолчала, чтобы перевести дух, спо­койно и рассудительно сказал:

— Не хочешь — не сказывай, бабка. Только и я про уви­денное на дальнем хуторе не поведаю.

Сказанное подействовало, что ушат холодной воды на тлеющие головешки. Леда, открыв было рот, тут же его захлопнула, только губы сердито надула.

Чеслав же, не в силах скрыть улыбку мучителя, выжи­дательно уставился на нее.

— Да чего там сказывать? — сдалась старуха. — Уж больно они странные какие-то были, эти пришлые. И не оттого только, что чужаки и пожаловали издалече.

Рассказанное далее Кривой Ледой и в самом деле мог­ло показаться необычным. Бабка еще раз высказала недо­умение по поводу выбора чужаками избы для постоя — одной из самых неказистых в городище.

— Уж как и Сбыслав, и Зимобор, и другие тоже, хозяе­ва из хозяев, ни зазывали их к себе в хаты, как ни сулили попотчевать яствами лесными, чужаки головами кивали, в хаты заходили, благодарствовали, а ночлежничать шли к Горше. Уж чем он их пленил — и не знаю, — пожала плечами Леда и тут же стукнула себя кулаком по лбу, очевид­но, вспомнив важную подробность. — Ой-ля! Зимобор даже с Горшей повздорил из-за того. «Это чем же ты луч­ше меня, что тебе почетность такая?» А тот ему: «А чем же я хуже, что гостей принять не могу?» Так и надрыва­ли глотки друг на друга. Сказывают, едва до драки не до­шло. .. Но сама не видела.

— А что же в избе у Горши? — не дал передохнуть баб­ке Чеслав.

— Ой, народ-то потянулся к его хижине, что пчелы по весне на первый цвет! — всплеснула руками Леда. — Да­же из ближайших хуторов прибывали. А то! Шли на чу­жаков посмотреть, а еще больше послушать их россказ­ни. Потому как много диковинного сказывали пришлые. Горша с Истой ходили, носы задрав, мало что тучи небес­ные не задевали. Ва-а-а-ажные!

— А ты сама те россказни слышала?

Но об этом Кривую Леду можно было и не спрашивать.

— Ну а как же! — Она посмотрела на парня, как на пол­ного дурня. — И про то, что в их краях большущие горо­дища с тьмой люда да с избами, что гора. И про то, каким укладом живут помеж собой. И про дали водные да бес­крайние, каких мы сроду не видывали. И про народы, что по пути к нам обитают. Ой, да про что только не сказы­вали! Порой и понять-то трудно, не видавши... — Леда осеклась и, воровато оглядевшись по сторонам, нет ли чьих ушей посторонних, и для пущей надежности пони­зив голос, сообщила: — Однако есть у меня подозрения, что они Горше и Молчану... А Горша с Молчаном всегда приятельствовали... Так вот, чует мое сердце, что чужа­ки им еще про что-то ведали. — Тут старуха даже накло­нилась ближе к юноше. — Интересное! А может, и тай­ное! Уж не знаю про что, а не веем они про то. сказывали.

Вот по поводу этой новости у Чеслава почему-то воз­никли сомнения, так как он знал, что Леде могло пока­заться тайным все, куда ей не удалось сунуть свой любо­пытный нос.

— И неужто ты, Леда, да и не прознала, про что сказы­вали? — с недоверием и скрытым подвохом спросил Чеслав.

— Ой горько от того! Так уж горько! А не прознала... Да и как прознать, коль они в избе таились? — сокрушен­но вздохдула бабка. А видя явное недоверие на лице пар­ня, немного поколебавшись, таки созналась: — Я даже как-то прокралась к хижине ихней и прислонилась к стенушке. Дай, думаю, постою... послушаю! Авось донесет­ся чего интересного... Авось нового чего познаю... Так эта хворь внезапная — Иста... — Тут бабка запнулась и, поубавив возмущение, поправилась: — Пусть ей покой­но будет в селении предков, чего уж там... — И опять вер­нулась к пересказу минувших событий: — Ага! Так вот, выползла из избы Иста и прозрела мое присутствие. И так напустилась на меня сердечную, такими словами назы­вала. .. — закатила глаз Леда.

Чеслав живо представил взбучку, заданную Истой лю­бопытной соплеменнице. Уж чего-чего, а постоять за се­бя мать Кудряша могла не хуже самой Кривой Леды и в пе­репалках толк знала.

— И отчего бы это им так таиться?

Заметно терзаясь тем, что не знает ответа на этот во­прос, Леда даже ударила рукой об руку.

От избы, от которой они стояли неподалеку, донесся шум, заставивший Кривую Леду отвлечься. На пороге, вы­тирая руки рушником, появилась Болеслава и позвала:

— Чеслав, иди в хату. Варево стынет. С зори ведь не евши.

— Ну, Леда, бывай! — бросил парень женщине, словно только шел мимо, а не стоял с ней и не вел долгую беседу.

Глядя, как он удаляется, старуха едва не выронила свою палку. И было отчего! Выспросив про чужаков, он так и не поведал ей о том, что было на хуторе. А ведь обещал!

В Леде взыграло неудовлетворенное любопытство.

— А как же про хутор-то Молчана?! — во все горло крикнула она ему вслед. — Ты же обещался!

Чеслав на ходу развернулся и, махнув рукой, ответил:

— Завтра Кудряш воду поутру тебе снесет, все и обскажет, как было. Я скажу ему... — И бросился бежать к избе.

— Ай, злыдень! — неслось ему вдогонку. — Да чтоб вас, пустобрехов, упыри пожрали! Обижать сиротинушку...

Но Чеславу было уже не до нее.

Камень за камнем перетаскивая тяжелые и отбрасывая более мелкие в сторону, трудился Чеслав. Старая Мара, сидя рядом на трухлявом пне, терпеливо ждала, погля­дывая, как молодой муж разбирает каменное погребение. До этого она уже успела обойти округу в поисках трав, которые могли бы пригодиться в ее знахарском деле. Най­дя зелье, что могло стать снадобьем, она где цвет рвала, где листья, а где и коренья выкапывала. После она при­лежно и бережно сложила все собранное в суму и теперь дожидалась, когда же ее спутник закончит работу.

Нынешним ранним утром они — Чеслав надеялся, что никем не замеченные, — встретились в условленном ме­сте и отправились в путь. Он взял с собой Ветра, а пото­му основную часть дороги Мара проследовала верхом, и это ускорило их продвижение к месту, где Чеслав с Куд­ряшом схоронили под камнями мертвого чужака.

Камень за камнем... Камень за камнем... Усиливаю­щийся запах, исходящий от мертвого тела, говорил о том, что юноша приближается к конечной цели. Чеслав отки­нул еще один камень, и еще, и перед ним открылось ли­цо мертвеца, а смрадный дух ударил с двойной силой. За­жав нос рукой, он отошел в сторону.

Поднявшись с пня, знахарка подошла к разобранному по­гребению и присела на камни, без малейшего отвращения, внимательно всматриваясь в лицо почившего. Долго смо­трела она на то, что когда-то было человеком. После нашла небольшую палочку и продолжила осмотр с ее помощью.

Чеслав стоял в стороне, повернувшись в сторону солн­ца, мысленно прося Великих отвести от его племени смер­тельную напасть и обещая им за то большие дары и жерт­вы. Ведь его соплеменники были не самыми нерадивыми среди лесных жителей, всегда чтили и боялись богов, по­корялись их воле, чтобы вот так, в одночасье, сгинуть всем родам и люду, от мала до велика. Он так искренне и долго просил защиты у их покровителей, что и не заме­тил, как старая Мара оказалась возле него.

— Сдается мне, что язвы те... — тихо сказала она.

Чеслав вздрогнул и замер, ожидая, что же услышит да­лее. Знахарка не совсем уверенно, словно все еще продол­жая раздумывать, продолжила:

— И не пошесть вовсе...

— Не пошесть?

Чеслав ощутил, как тяжесть, навалившаяся на него ку­чей камней, которую только что пришлось перекидать, открывая схороненного, сошла, и он почувствовал такую легкость в груди, плечах, во всем теле, в ногах, что готов был бежать, приплясывая, по лесу долго-долго... Пока са­ми Великие не сказали бы: «Довольно!»

Но вместо этого юноша, приложив руки к сердцу, по­клонился в сторону солнца, Даждьбога-батюшки, закрыл глаза и возблагодарил за избавление Великих.

— А что же тогда это за напасть, что смерть сеет? — спросил он Мару, как только закончил возблагодарение.

Старуха ответила не сразу. Какое-то время она стояла, глядя вдаль, беззвучно шевеля губами, скорее всего, раз­говаривая сама с собой. А может, и не с собой вовсе?

Наконец ведунья подала голос:

—Думаю, потрава то... Яд гадюшный или травы какой смертельной соки... А скорее, того и того намешано. Нет, на пошесть не схоже, — покачала она головой.

«Но тогда кто-то же должен...»

Еще не успела народиться мысль в его голове, а Мара уже произнесла:

— И кто-то должен был ту потраву свершить!

— Кто? — выдохнул Чеслав и воззрился на знахарку, ожидая от нее немедленного ответа.

Мара же, бросив на него снисходительный взгляд, вы­званный, скорее всего, такой молодецкой горячностью, покачала головой:

— Сейчас про то лишь Великие ведают, да тот, кто свер­шил лиходейство.

Она сказала свое слово, и больше им нечего было де­лать у этого места, отмеченного каменным погребением. Незачем более тревожить покой усопшего. Прах его те­перь принадлежит земле-матушке Макоше, а дух, Чеслав надеялся, успокоится в селении его чужинских предков и будет утешен их богами.

Юноша снова заложил останки пришлого камнями, по­сле чего они с Марой тронулись в обратный путь к горо­дищу. Он — пеши, а женщина — верхом на Ветре.

Двигались молча.

Чеслав не знал, о чем думает старая знахарка, покачи­ваясь в такт движению коня и не замечая раскидистые ветки, что задевали ее лицо и голову. Но мог предполо­жить, что мудрую старуху одолевают те же беспокойные мысли, что и его. А он думал...

Он думал...

С одной стороны, слова Мары, что убила люд не пошесть, а потому и нет угрозы всему городищу, были хорошей вестью, а с другой — выходило, что и семью Кудряша, и чужака кто-то подло отравил. Кто? Зачем? Но сгинула и вся семья Молчана... И это случилось после того, как к ним отправились чужинцы. Сгинула по неосторожнос­ти или по чьему-то злому умыслу? И если кто зло такое в округе творит, то чужак это или свой?

«Мои-то в пепел сгорели, а Молчаново семейство нет...» — отчего-то всплыли в памяти слова Кудряша, сказанные на пожарище хутора. А он тогда, кажется, еще ответил, что это оттого, что его родичей сожгли с домом, как на погре­бальном кострище...

Чеслав внезапно остановился, и это вывело из задум­чивого оцепенения едущую следом за ним Мару.

— Чего закляк, парень? Примерещилось чего? Аль из темного омута раздумий своих со здравой мыслью вы­нырнул? — подала голос ведунья.

— Вынырнул... — ответил, не глядя на нее, Чеслав, до­думывая пришедшее в голову.

— И то дело. А то идешь и не разбираешь, куда ступить. Грезишь все...

— Думаю, Мара, далее к городищу тебе придется одной добираться, — поднял он глаза на знахарку.

— Умно, — усмехнулась старуха.

— Да тут уж не так и далече, — не обращая внимания на насмешку, серьезно сказал молодой охотник. — А мне поспеть кой-куда надо. Проверить догадку одну.

— Ну, если надо, так и ссаживай меня, — протянула ру­ки Мара. А когда он снял ее с коня, без обиды добавила: — Да будто мне внове ногами лес мерить!

Мара, как никто другой, почти всегда понимала Чесла­ва с полуслова, а если и не понимала, то чувствовала его. Возможно, чувствовала оттого, что именно старая зна­харка способствовала появлению его на свет и знала, что его рождение стоило матери жизни. Мара собственноручно вырезала его из материнского чрева, когда та, измучен­ная тяжелыми родами, уже готова была отойти в селение предков, забрав с собой и неродившееся дитя. А Мара по­могла ему увидеть этот свет.

Вскочив на коня и кивнув Маре на прощание, Чеслав повернул в сторону, откуда они пришли.

— Да хранят тебя духи лесные! — прошептала ему вслед ведунья.

Где верхом, а где и пеши, давая продых коню, заноче­вав по дороге в тихой низине, добрался он поутру к со­жженному хутору Молчана. Именно сюда вернули Че­слава размышления и пришедшая на ум догадка, которую он и хотел теперь проверить.

Сойдя с коня, хлопнув его по крупу и отпуская пастись, Чеслав направился в сторону пожарища. Однако, подой­дя к месту, где когда-то стояла изба, а теперь чернели об­горевшие бревна да головешки, он обошел черный остов стороной и проследовал к ручью, что протекал чуть по­одаль от сгоревшего жилища.

Свою избу Молчан построил так, что она располагалась к водному бегунку глухой стеной. И неспроста. Почти у самого ручья шел небольшой обрыв, поросший от посто­янного соседства с близкой водой густой травой. И там, скрытый зеленым пологом, должен был быть лаз, веду­щий из избы. Именно о нем и вспомнил Чеслав.

Хуторяне, живущие обособленно от соплеменников, должны были охранять волю и мир свой гораздо глазастее других. В любой момент на их незащищенное жилище и се­мью могли напасть лихие люди, особенно пришлые. И ожи­дать спасения им в таком случае не приходилось. Поэтому многие из хуторских, строя свои жилища, рыли потайные лазы, выходом расположенные чуть поодаль от срубов, чтобы в случае опасности домочадцы могли выбраться че­рез них из хаты и скрытно уйти в лесную чащу.

Был такой лаз и у жилища Молчана. Чеслав прознал про него давно, еще когда в раннем отрочестве во время охоты заглядывал как-то с отцом к гостеприимному хо­зяину и его семейству в гости. Еще тогда, играя с хозяй­ской детворой в схованки, они с чуть младшим от него по годам первенцем Молчана проникли в тот лаз, где и схо­ронились от остальных мальцов. Но было то давно, а по­тому и не сразу вспомнил о нем Чеслав.

Сделав еще несколько шагов, юноша подошел к месту, где земля обрывом уходила в низину ручья и где, он знал, заложенный поленьями, укрытый травой и мхом, должен был быть выход из тайного лаза. Ступив вниз, Чеслав ока­зался у него.

Ступил — и замер, уставившись на несколько больших камней, грудой лежащих среди зеленой травы. Ему не на­до было гадать, что именно там и располагался выход из лаза. И он был заложен каменным запором!

Вот и подтвердилась мучившая Чеслава страшная до­гадка, которую он приехал сюда проверить. О потайных лазах в избах не могли знать люди пришлые. А потому за­ложить скрытый выход мог только человек, знающий о се­кретных ходах лесовиков, а значит, свой. Соплеменник!

И теперь понятно стало ему, что семейство Молчана сгорело, скорее всего, заживо, потому как выход из лаза, по которому они могли уйти, был заложен камнями, а вход в избу, теперь Чеслав был уверен, подперт бревном, что валялось неподалеку полуобгоревшим. Сгорели заживо... А иначе зачем было закладывать выходы? И если бы тот, кто поджег избу, хотел, чтобы она стала погребальным ко­стрищем для усопших, то он позаботился бы о том, чтобы обложить ее сухостоем, чтобы жар был сильнее и тела ста­ли прахом. А тела Молчановой семьи не стали прахом. Видать, торопился людоед!

Обо всем этом Чеслав думал, возвращаясь домой, в го­родище.

«Потравленное семейство Кудряша, в котором гости­ли чужаки... Найденный в лесу один из чужаков, тоже потравленный... Сожженная семья Молчана, к которому чужинцы собирались в гости...»

Все дорожки от тех несчастий складывались в одну по­жженную огнем тропу, по которой лихими шагами про­шлась смерть. И все было как-то спутано-связано между со­бой, в этом у Чеслава сомнений не было. Но как именно переплетено и почему, Чеслав не знал. Не знал молодой охот­ник и где конец нити от того клубка, за которую следовало потянуть, чтобы распутать его. А распутать придется: ра­ди Кудряша, ради спокойствия племени. Потому как если гибель соплеменников — не воля богов, а чей-то кровавый умысел, то смерть их требует отмщения. Да и погибель чу­жаков позором ляжет на их селение, ведь большим злом считалось обидеть гостя, а тем более лишить его жизни незаслуженно. И род, и городище, куда препроводили дру­жественных пришлых, несли за них ответ перед передав­шим их племенем. А за погибель их подлую — тем более.

«И кому ж такому лютому понадобилось столько смертей сотворить, не жалея ни старого, ни малого? Зачем? И куда исчез второй чужак? Может, просто не нашли его мертвого, лесное зверье сглодало плоть да кости растащило?»

Да, мудрый и могучий лес надежно умел хранить тай­ны. И выведать их у вечного — ой какой непростой труд! Чеслав знал это хорошо.

Под стать его мыслям о кровавых деяниях, что ворвались в жизнь их племени, багряным было и Великое Огненное све­тило, что отправлялось с небесного свода на покой, когда Чеслав уже добрался до околиц городища. Видать, и Даждьбогу Великому, защитнику и покровителю их, совсем не по нраву было то, что творили чада его неразумные...

Зачуяв родимый дом, Ветер прибавил шагу, и совсем скоро они уже были у ворот селения. И тут четвероногий товарищ, вместо того чтобы как обычно проследовать прямиком к хате, неожиданно загарцевал на месте и потя­нулся к частоколине у самых ворот. Только тогда Чеслав обратил внимание на то, что сразу не смог рассмотреть в сумерках, — их деревянная заграда была украшена вен­ками пышными из трав и цветов луговых. Их-то и облю­бовал Ветер-проказник как трапезу вечернюю.

«Да ведь завтра Купала — макушка поры летней! А се­годня ночь купальская!» — догадался Чеслав. За поиска­ми своими он совсем забыл о празднестве большом.

А в селении, несмотря на час сумеречный, было ожив­ленно и суматошно — народ готовился к чествованию Купалы, особенно девки и парни.

— Ну что же ты все носишься и носишься на Ветре сво­ем шальном? — встретила его в избе озабоченным ворча­нием Болеслава. Но выговаривала его, скорее, не ругая, а жалея, так как любила молодца, что дитя родное. А вы­говаривая, ставила на стол снедь разную. — И не сидит­ся тебе в городище. Не евши с утра самого... И куда тебя носило нынче-то? Чего молчишь?

Чеслав, до того молча и терпеливо выслушивавший ее тревоги, таки вынужден был успокоить сердобольную:

— Так ведь места новые охотные присматривал.

Отломив кусочек хлеба, юноша бросил его в очаг — на почтение предков.

— Места охотные? — переспросила Болеслава. — В канун-то Купала? — Даже в освещенной только огнем оча­га избе на ее лице можно было рассмотреть сомнение. Слишком хорошо знала она беспокойную натуру своего выкормыша, а потому и не поверила словам его. — Ох, нет на тебя Велимирушки... — тихо прошептала жен­щина, вспоминая отца Чеслава, тяжело вздохнула, ото­шла к очагу и там уже шмыгнула носом, готовая уронить слезу.

С грохотом, зацепив что-то у входа, в избу влетел вскло­коченный Кудряш. Прослышав, что Чеслав вернулся в се­ление, он тут же бросил приготовления к купальской но­чи, которыми занимался вместе с остальными парнями, и помчался к нему.

— Ты отчего так поздно воротился-то? — с ходу подсел он за стол к Чеславу. — Ну, что Мара сказала?

И тут же получил под столом толчок ногой. Чеслав, ско­сив глаза, предостерегающе указал ему в сторону Боле­славы. Он совсем не хотел волновать свою кормилицу.

— Ничего не сказала. Подумать ей надо, — прошептал он.

Для себя Чеслав решил, что расскажет обо всем Кудря­шу завтра, чтобы не портить другу праздник, на котором тот был заводилой.

Чеслав еще не закончил трапезу, а уже под их избой слышались шум и оживленный галдеж. Это парни да дев­ки пришли за ним и Кудряшом, чтобы идти к реке, празд­ник зачинать.

Пляшут в ночи костры яркие на холме у берега реки. Пля­шет вокруг них народ, хороводы водит, славя Купалу — дарителя плодородия. Летят над округой песни-славицы, и заводит их зычно голосистый Кудряш.

А до того, увенчанный венками один пышнее другого, шел многочисленный люд, стекаясь ручьями из селения да хуторов ближних и дальних, к месту празднества. А на поляне их уже ждало украшенное лентами, венками да цветами купальское дерево. И зачинали то дерево водой поливать, чтобы росло оно лучше, набиралось соков, ста­новилось краше да плодов давало много. А напоив, зажи­гали вокруг костры, чтобы поддержать солнце ясное, ко­торое со дня следующего пойдет на убыль и все меньше и меньше будет являть лик свой им, смертным.

Каждый, славящий Купалу, норовит через костер прыг­нуть, очиститься, а еще силу от огня, частицы Даждьбога-батюшки, получить, чтобы здоровым быть да тело и ду­шу от скверны уберечь. Девки, что до женской поры дозрели, бросали свои венки в костер купальский с при­говором да смотрели: чей сгорит быстрее, та с суженым скорее соединится. А если парень смелый да прыткий вы­хватит из огня венок девки, что люба ему, то, считай, судь­бу свою из пламени вытащил. Быть им вместе!

А кто уже пару себе присмотрел, тот с избранником че­рез костер и прыгает. И чем дружнее пара преодолеет ту огненную стену, тем счастливее их совместное житье будет.

Прыгают со смехом молодецким и визгом девичьим па­ры через кострище, а среди них и те, кто уже семьей жи­вет, — да укрепит Купала их союз!

Вовлеченный в общий поток из сцепленных рук, водит хоровод и Чеслав. А девки вокруг него так и вьются, что вьюн вокруг дерева! Парень ведь хоть куда — и лицом, и статью, и прытью, и умом-смекалкой. А вдруг в пару возьмет? А особенно старается шаловливая Малка. То коснется его вроде как невзначай, то руку сожмет посиль­нее, а то и прижмется ненароком. Уж и полный глупец до­гадался бы, что тает от него девка...

А пляски все веселее и задорнее, и уже среди песен не только славицы Купале слышны, а и про чаяния молодец­кие, про девичьи очи да губы алые Кудряш заводит. А дев­ки, в долгу оставаться не желая, про удаль его мужскую пытая, со смехом песней ответ дерзкий держали.

Летит по округе хороводом веселым в сполохах алых кострищ праздник купальский. Надежду люду дает на да­ры щедрые земные да лесные. Но в какой-то момент по­чувствовал Чеслав, что праздничный настрой его исчез куда-то, словно пар от воды, что угодила в купальский костер. Не несут его ноги в танец, нет охоты подхватить песню задорную. А уж через костер перелететь... Да еще в паре... В паре... Да, немало девок желало бы пере­прыгнуть с ним через огненную преграду, да вот хоть и Малка зовет глазами. Но нет на то желания у самого парня. Знал Чеслав, что за напасть его охватила, знал. Воспоминание о Неждане охладило его веселье. Как она там, в далеком городище своих родичей? Не забыла его?

Вспоминает? Ждет? Водит ли хоровод в эту купальскую ночь или через костер с кем прыгает?

От мыслей тех захотелось Чеславу уйти от празднич­ных костров, уйти, чтобы не думать и не являть себе по­напрасну, как и с кем Неждана может водить хороводы на берегу озера, у которого стоит ее городище. Сделав не­сколько шагов в сторону от костра и пляшущих, никем не замеченный, юноша тут же был укрыт ночной тьмой от сторонних глаз. И почти сразу его чуткое ухо уловило чей-то тихий грубоватый говор, а после и смех воркую­щий. «Какой-то парень с избранницей тоже нашли уеди­нение в стороне от всех», — догадался Чеслав.

Он чувствовал, как усталость прошедшего дня, прове­денного в дороге и поисках, подступила к нему и упрямо зовет отдаться крепкому сну. Однако Чеслав знал, что не­гоже в купальскую ночь спать: злые духи могут взять в плен уснувшего и забрать всю его силу житейскую, а она еще ой как нужна! Ноги сами привели его к реке, и хоть омыться на Купалу следовало только с зорей ясной, Че­слав решил, что и ночное купание будет ему сейчас на пользу.

Оставив на берегу одежду, скользнул он в теплую воду и поплыл по дорожке, что высветила луна на поверхно­сти реки, прямо в сторону ночного светила — ища в том успокоения.

Часто ночами, не в силах заснуть от терзающих мыс­лей и забот, лежал он, глядя в ночное небо на манящую взгляд своей холодной красотой луну, и от того созерца­ния становилось ему спокойнее. Надеялся он на успокое­ние и сейчас.

Наплававшись вдоволь и чувствуя, что усталость, смы­тая речной водой, отступила, вышел Чеслав на берег. Вне­запный шорох, раздавшийся совсем рядом, заставил его насторожиться.

— Кто здесь?

— Тш-ш-ш... Не пугайся..услышал он жаркий ше­пот у самого уха.

От неожиданности он вздрогнул и дернулся уже, что­бы развернуться лицом к возникшему рядом существу. Но цепко обхватившие руки удержали юношу, и к его те­лу прильнуло другое тело — судя по тому, что ощутила его спина, девичье.

И от этого прикосновения почувствовал он, как дыха­ние замерло и мурашки побежали по телу. Ведь было то тело без одеяния.

«Может, русалка или мавка лесная игрища со мной за­теяла?»

Но слишком уж горячей была плоть, чтобы принадле­жать духу. Хотя откуда знать ему, смертному, каковы на самом деле лесные нимфы? Может, еще погорячее жен­щин их племени?

— Не звал, а пришла... По своей воле... Не прогонишь?

Ее дыхание снова защекотало его ухо. При этом Чеслав почувствовал, как потянулась она, очевидно приподняв­шись на пальцах ног, чтобы донести те слова и дыхание как можно ближе к его лицу.

Нет, не нимфа это лесная. Запах ее говорил о том, что принадлежит она к роду людскому. Но кто она? Отчего не называется? И первое, что пришло на ум: Зоряна! Или кто другая? Малка? ,

«Прогнать?»

Он чувствовал, как ее волосы, едва касаясь, нежно щеко­чут его плечи и грудь, и оттого стало туманиться в голо­ве. Чеслав ощутил, как мужская сила, до того дремавшая, помимо воли его проснулась и наполняется желанием. Да и как не проснуться ей, когда рядом тело девичье огнем пышет, дыханием нежным да поцелуем жадным шею об­жигает? Ведь не каменный он!

В мыслях еще был образ Нежданы, призывая разум ра­зомкнуть руки, пленившие его, и бежать, бежать как мож­но дальше, а желание уже поворачивало Чеслава лицом к искусительнице. Кто же она? Кто? Но коварная луна, как назло, уже спрятала свой светлый лик и не открыла лица той, что прильнула к нему.

— Кто? — раздался в ночи его шепот.

Он хотел упросить ее назваться, но требовательные де­вичьи губы не дали свободы словам, пленив его уста. От поцелуя зашумело в голове, и далее им двигали только чувства, утратившие подчинение разуму.

А девушка, наградившая Чеслава призывным поцелу­ем, тут же спрятала лицо свое на его груди, очевидно ис­пугавшись собственной смелости. Она сжалась и даже по­пыталась руками прикрыть свою наготу, в то же время не отстраняясь от юноши, а наоборот — еще сильнее прижимаясь, отдаваясь на полную его волю.

Руки скользнули по вздрагивающему от его прикосно­вений телу и увлекли отважную на землю. Его губы кос­нулись ее нежной шеи, груди, и она едва подавила то ли вздох, то ли всхлип. Еще мгновение, и юноша, сгорая от нетерпения, покрыл ее своим телом, словно пряча от ноч­ной прохлады. Чеслав почувствовал, как под его прони­кающей силой напряглось тело девичье, и понял, что стал первым для нее. Неосознанно она попыталась оттолкнуть его, но руки еще сильнее прижали парня к себе...

Внезапная боль в плече на какое-то мгновение вернула его в явь. Это девичьи зубы то ли от боли, то ли от сладо­сти впились в его плоть. Но эта внезапная боль только под­стегнула жар его желания и заставила с новой силой бро­ситься в неистовый вихрь совокупления. Еще! Еще! И еще!

Проснулся он от тревожного воя волчицы. Или ему это только приснилось? Чеслав, помотав головой, чтобы та­ким образом расстаться с остатками сна, прислушался. Ночной покой нарушали лишь задорные трели сверчков. Наверное, знак тревоги был плодом его сна. Или проснув­шимся чувством вины.

Ночь едва начала терять свою глухую черноту. Чеслав протянул руку, и она опустилась на холодную землю — рядом никого не было. А может, никого и вовсе не было и это тоже был только сон? Но нет, его оцарапанное ноч­ной девой в пылу страсти плечо, отдавая слабой садня­щей болью, говорило о другом. Их любощи были явью.

Где-то далеко снова завыла волчица, так далеко, что другой, возможно бы, и не расслышал этого протяжного воя, но Чеслав его уловил. Таки это был зов волчицы. И была в том вое тревога. Уж не аукается ли то ему душа Нежданы в предчувствии, что этой ночью он держал в объятиях другую и обладал ею, да еще с такой страстью? И от осознания своего предательства теперь уж опреде­ленно муторно стало на душе у парня, будто не только плечо его оцарапали, а и глубже.

От реки неожиданно донеслись веселые вскрики и шум­ный плеск воды: то девки с парнями гурьбой бросились в реку, чтобы повеличать свадьбу Даждьбога Солнца Ве­ликого и Утренней Зори. Да с водой утренней, пронизан­ной первым лучом, получить от божеств частичку силы их и надежду на счастье.

Недолго думая, Чеслав тоже ступил в освященную Ве­ликим Светилом воду. Он решил как можно скорее смыть с себя объятия и ласки, пот и запах той, чье имя для него так и осталось загадкой. Хотя и думалось ему, что это бы­ла Зоряна. Но полной уверенности в том не было.

По реке белым облаком стелился утренний туман. Че­слав с силой разрезал водную гладь, словно старался как можно быстрее прогнать ночное наваждение, а с ним и го­речь вины. Вокруг него, беря в дружный хоровод, плыли венки девичьи. Пускали их водой те, кто еще не нашел се­бе суженого, в надежде, что плетение это купальское оты­щет достойного и приведет под их порог.

Наплававшись и выйдя на берег, Чеслав пошел искать свою одежду, оставленную где-то неподалеку. Обнаружив ее среди прибрежных кустов, он нагнулся, а когда под­нялся, то скорее услышал, чем заметил, как что-то проле­тело рядом и ударилось о ближайшее дерево. Инстинкт охотника заставил его пригнуться и замереть. Слух и вни­мание напряглись до предела, глаза цепко осматривали округу. Но ничто больше не нарушало покой. Выждав еще какое-то время, молодой охотник не спеша распрямился. Сделав несколько осторожных шагов в сторону дерева, Чеслав увидел торчащий в стволе нож. Лезвие наполови­ну вошло в древесное тело. В него метнули нож! Вот к че­му вой тревожный был!

Юноша посмотрел в ту сторону, откуда могло приле­теть железное жало. В серой дымке раннего утра трудно было различить кого-то среди подступающих к берегу за­рослей, а подойдя ближе, он никого там не обнаружил. Да и не надеялся. Какой бы дурень его дожидался?

Со стороны реки все так же неслись возбужденные и радостные переклики — отголоски развеселого купа­ния. Все так же соперничали в своем мастерстве невиди­мые певуны сверчки. Только теперь этой разноголосицы для Чеслава словно и не существовало, потому как из го­ловы все вытеснило одно: его только что хотели лишить жизни! Хотели... Но отчего тогда... Постой, а хотели ли?

Что-то не все складно было в этом нападении. Ведь он открыто вышел из реки и не таясь искал свои лахи, а схо­ронился, пригнувшись, когда уже клинок пролетел возле него. А потому попасть в него не составляло большой сложности. Разве что совсем уж неумехе. А это значит... А это значит, что в него, похоже, и не хотели попасть. Его хотели предупредить!

Вот только о чем? Скорее всего, чтобы он чего-то не де­лал, а иначе — смерть ему. А нож — это знак и предосте­режение. Но что не делал?

Мысли Чеслава вернулись к той, с кем он провел эту купальскую ночь. Ведь кто-то мог углядеть их пылкие любощи. И то мог быть ее брат или родич. Но нет, кровник бы открыто призвал Чеслава к ответу. А вот если какой из парней прежде на нее взор положил да своей видеть хотел... Такой и нож метнуть мог, чтобы отвадить Чесла­ва... Но вот только знать бы, от кого его отвадить хотят!

Но было и еще одно, что могло направить летящий нож в его сторону. Это тайна череды загадочных смертей и по­трав в их селении и в округе. И тот, кто творил зло, мог легко прознать о том, что Чеслав идет по его следу. Ведь такого не утаишь. Вот и предостерег лиходей, чтобы не совался в его черные деяния молодой охотник. И если это был он, то тогда Чеслав, скорее всего, по верному следу идет. А иначе зачем его останавливать?

Юноша попытался еще вспомнить, за что ему могли предупреждение послать. Но больше, кажется, он никому тропу не переходил так дерзко, чтобы грозить ему по­гибелью.

Думая о том, что только что произошло, но при этом не теряя бдительности, Чеслав шел в сторону городища. Да­бы избежать еще каких-нибудь неприятных неожиданно­стей, он решил не идти по тропе хоженой, а добраться напрямки лесными зарослями. Внезапно послышался слабый треск сухой ветки, и, чуть пройдя в сторону, откуда раз­дался треск, в чаще он заметил чью-то фигуру. Кто это был, рассмотреть было трудно, так как рассвело еще не полностью, и здесь, среди деревьев, вовсю царил сумрак.

«Кого это по лесу в такую рань носит? Уж не метатель ли это ножа?»

Чеслав, отступив несколько шагов назад, схоронился за стволом ясеня и терпеливо ждал, когда неизвестный приблизится. И лишь услышав шум шагов совсем близ­ко, выглянул из своего укрытия.

По поляне шел отрок Благ, младший из помощников Колобора. Шел неспешно, внимательно и сосредоточен­но осматривая кусты папоротника и время от времени разводя их руками.

«Да он цвет папоротника ищет! Сейчас же самое вре­мя для поиска! Купала ведь!» — с облегчением вздохнул Чеслав и улыбнулся.

Благ тем временем от усердия и желания добыть заду­манное почти исчез среди буйных ростков папоротника. Паренек, как, наверное, и другие, искал цвет, который мог появиться только раз в году, в эту самую пору — на Купа­лу. Ведь каждый малец в их племени знал, что кто найдет тот цвет, тому до конца дней счастье будет.

Подождав, пока Благ отойдет подальше, чтобы не спуг­нуть отрока или удачу в его поиске, Чеслав хотел уже вый­ти из-за своего укрытия, когда его заставил вздрогнуть тихий голос:

— От кого таишься, парень?

Молодой охотник, стараясь не показать, что его заста­ли врасплох, неспешно повернулся в сторону голоса. Ря­дом с ним стояла знахарка Мара и с большим вниманием смотрела не на него, а в ту сторону, от которой он только что отвел взор.

— Ты что же, Мара, тоже за цветом папоротника по­охотиться вышла? — не отвечая на вопрос, задал Чеслав свой, кивнув на ее суму, полную трав.

Мара перевела взгляд на парня, и в ее глазах он увидел насмешку.

— Сколько живу, а того цвета так и не зрела, детинуш­ка. Видать, не судьба. Ведь цвет тот дивный не каждому дается. Да и зачем мне, древней, тот дар? Он тому нужен, кто желаний полон... А я... А я вот травы разные собрать вышла. Они нынче, на Купалу, в самой силе... — Знахар­ка стала перебирать собранные травы. — Вот чемерица, подорожник, чернобыль, одолень-трава от зубной напа­сти, плакун-трава... — Она с прищуром посмотрела на юношу. — Да и ты, мне показалось, тоже не за цветом па­поротниковым по лесу бродишь.

— В меня нынче нож метнули, Мара.

Чеслав хоть и сказал об этом спокойно, но в голосе чув­ствовалось напряжение. Он смотрел на многоопытную ведунью, ожидая, что она ответит.

Но Мара не торопилась говорить. Ничто не дрогнуло на ее изрытом морщинами лице. Протянув руку, прикос­нулась знахарка к двум оберегам, что висели на кожаных ремешках у Чеслава на груди: один — маленькое солнце, символ Даждьбога, был его; второй, в форме лебедя с ло­шадиной головой, птицы и скакуна Великого, когда-то принадлежал его отцу. Теперь оба они охраняли парня от всяких напастей: и от лихих глаз, и от злого умысла, и от многого другого.

Подержав в руке обереги и прикрыв глаза, Мара без­звучно пошевелила губами, но голоса так и не подала. И Чеслав, не дождавшись, добавил:

— Нож тот хитро метнули... Думаю, погибели моей не хотели, а вот отвадить от чего-то знаком тем желали.

— Про того, кто потравой люд сгубил, мысли твои? — прервав свои беззвучные заклинания, насторожилась знахарка.

— А больше, кажись, некому.

О том, что это могло быть предупреждение за девку, с которой он нынче познался, Чеслав решил Маре не го­ворить.

— Не знаю, что и сказать тебе, парень, что посоветовать. Да и что советовать, когда все равно сделаешь так, как сам решишь. А выбор у тебя есть. Не раз тебе говорила: либо сой­ти с тропы, по которой идешь, либо дойти по ней до конца.

— Да как же сойти, когда соплеменников, что дичину на охоте, изничтожают. — Голос Чеслава был тих, но в нем не было и тени сомнения. — Да и веры нет, что конец тем смертям будет. Я ведь на хутор Молчана сожженный опять ездил. Поглядел еще раз на пепелище. Их, кажись, сожгли заживо. И сделать это мог только кто-то из сво­их. Все на то указывает.