Зуб дракона Клёнов Алексей

Ханыга удивленно вызверился на меня:

— Что?!

Посмотрев ему прямо в глаза, я упрямо повторил:

— Я сказал, не буду. И тебе не дам. Ты что, совсем озверел? Чем тебе мужик помешал?

Злобно скривившись, Ханыга выматерился:

— …мать его! Всю жизнь таких чистеньких да правильных ненавижу. Они же только и умеют, что языком трепать да тень на плетень наводить. А как до дела… Добей, я сказал. Не хватало еще с ним возиться.

Заметив, что я по-прежнему стою и не двигаюсь, он угрожающе добавил, подаваясь вперед:

— Ну…

Я решил не собачиться с ним лишний раз и попытаться уговорить добром.

— Послушай, Ханыга, тебе что, прибудет от его смерти? А если в следующий раз деньги снова Безуглов принесет? Он же точно захочет убедиться, что Степанов жив. Ты же такую пальбу устроил, что наверняка подумают, что кого-то подстрелили. Менты тоже не дураки и потребуют показать заложников, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. А если Степанова не будет? Безуглов — зверь. Он же, как танк, сюда вломится, чтобы за Степанова рассчитаться и на всякие запрещения и приказы наплюет.

Кажется, упоминание о Безуглове на него подействовало. Еще раз обматерив меня, Ханыга снова сел за стол. Над барьером торчала только его голова, и на меня и Степанова он не обращал больше внимания. Облегченно вздохнув, я посмотрел на Степанова. Глаза его были теперь открыты, и он в упор смотрел на меня, но прежней злости в его взгляде уже не было. Смотрел он на меня, скорее, с любопытством. Мне от этого стало немного легче на душе. Попытавшись сесть, Степанов негромко окликнул меня:

— Ты бы перевязал меня чем-нибудь, а, парень? А то ведь истеку кровью, кого тогда Безуглову покажешь?

Он с усилием поднялся и, стоя от меня в паре метров, с усмешкой сказал:

— Ты мне теперь ближе родного, Вовчик. Это надо же, два раза в один вечер іокрестилі. И откуда ты только взялся на мою голову?

Пошатываясь, он вернулся на свое место у стены и сел на пол, привалившись к стене спиной.

Я пошел в служебное помещение поискать, чем бы перевязать его. Кровью он, может, и не изойдет, но все равно оставить его без помощи не годится.

В кабинете заведующей нашлась аптечка с бинтами и йодом. Взяв ее под мышку и прихватив лежащие на подоконнике ножницы, я вернулся в зал и подошел к Степанову, оставив пистолет на барьере. Опустившись на пол рядом с ним, я освободил ему руки, вспорол ножницами плащ и пиджак с рубашкой, и, как мог, перевязал, сдерживая в себе тошноту от вида крови. Услышав его іспасибоі, я вздрогнул. Чтобы он не очень-то расслаблялся, я снова защелкнул у него на запястьях наручники и мрачно ответил:

— Заглохни. Мне твое спасибо, как кол в заднице. Сам-то ты откуда на мою голову свалился? Одни неприятности из-за тебя…

Поднимаясь на ноги, я швырнул ему на колени аптечку и добавил:

— Держи, мать твою… Если снова кровь пойдет, замотаешь как-нибудь сам.

Подняв руки в наручниках, он усмехнулся и спросил:

— Как?

Отходя, я бросил через плечо:

— Жить захочешь, сумеешь…

В ответ я услышал негромкое:

— Дурак ты, парень…

Поворачиваться и спорить я не стал. Дурак так дурак. У меня и справка на этот счет имеется.

Ханыга встретил меня вопросом.

— Ну что, проявил милосердие? Нет, все же дурак ты, Вован. Не по болезни, а по призванию…

Два раза подряд было уже слишком, и я взбесился:

— Да вы что, охренели все?! Заладили, б…, дурак да дурак.

Сожалеющий тон Ханыги тут же сменился на озлобленный:

— Заткнись, лярва! На кого пасть разеваешь, шакал?

Не отвечая, я закурил и ткнулся лбом в прохладную полировку барьера. Надоели вы мне все. Менты, рецидивисты, заложники… И сам себе уже надоел. Когда все это кончится? Ни спорить, ни лаяться с Ханыгой не хотелось, и я молча курил, не слушая, что он там еще гавкал. Наконец, выдав весь запас своей блатной ругани, Ханыга выдохся и посмотрел на часы.

— Сейчас ібабкиі принесут, приготовься. Засунь все свои обиды в задницу и делай все, как положено. И вообще, брось из себя невинную овцу строить. А то доведешь со своим милосердием до того, что оба на одних нарах окажемся… или в соседние могилы ляжем.

Бросив сигарету, я растоптал ее каблуком и ответил:

— А ты не очень-то лайся. Ты от меня не меньше зависишь, чем я от тебя. Одному тебе отсюда выбраться тоже не удастся.

Ханыга мрачно сверкнул на меня глазами и многозначительно пробурчал:

— Ну, ну… Щенок неблагодарный. Забыл, кто тебя от смерти спас? Кто тебя из дерьма вытащил?

Мысленно я продолжил: і…и в другое дерьмо по уши сунулі, - но вслух ничего говорить не стал.

Еще несколько минут прошли в зловещей тишине. Электронные часы на стене показали девять. Ханыга поднялся со стула и злобно выругался:

— Они что, суки, шутить со мной надумали?

Ткнув пальцем в заложников, он приказал мне:

— Иди, бери одного… Я им сейчас устрою небо в алмазах. Степанова бери. Пусть этот засранец Безуглов покусает локти.

Возразить я не успел. С улицы донесся искаженный мегафоном дребезжащий голос:

— Шарин, вам несут деньги. Не стреляйте. Дайте знать, как поняли… Повторяю…

Ханыга отпихнул ногой стул и удовлетворенно пробормотал:

— Вот так-то лучше…

Он снова посмотрел на меня и распорядился:

— Давай за барьер и бери этих на мушку. Чуть что — сразу стреляй. Понял? И только попробуй сопли распустить, я тебя самого, как собаку, пристрелю.

Ничего не отвечая, чувствуя, как меня опять начинает колотить крупная дрожь, я перемахнул через барьер, снял автомат с предохранителя и передернул затвор. Встав в тень, спиной к стене, я повесил автомат на плечо и выставил его стволом вперед, в сторону заложников.

Все повторилось. Убедившись, что Безуглов без оружия, Ханыга разрешил ему подойти на пару метров к двери и приказал остановиться. По-прежнему прячась в тени, сбоку от двери, он велел бросать мешок внутрь. Безуглов медлил. Тогда Ханыга сразу взвился и пролаял:

— Чего тянешь? Бросай, я сказал.

Из-за двери я услышал голос Безуглова:

— Шарин, мы хотим убедиться, что все заложники живы. После вашей стрельбы…

Ханыга перебил его:

— Я же сказал Доронину, что все целы. Бросай мешок!

Голос Безуглова, твердый и уверенный, возразил:

— Не дури, Шарин. Пусти меня внутрь. Я должен убедиться, что с заложниками ничего не случилось. Не нарушай уговора.

Ханыга рявкнул:

— Плевать я хотел на уговоры! Бросай мешок, или я тебя пристрелю!

Безуглов ответил по-прежнему спокойно, хотя чувствовалось, что это спокойствие дается ему с немалым трудом:

— Стреляй. Но прежде послушай. Денег ты все равно не сможешь взять, тебя тут же снимут, если ты посмеешь высунуться. И вообще на этом все сразу и кончится. Посмотри туда…

Несколько секунд длилось молчание. Я тоже посмотрел в окно, оторвав взгляд от Ханыги, и оторопел. К ментам из оцепления присоединялись здоровенные парни в камуфляжках и в черных масках на лицах с прорезями для глаз. Выпрыгивая из двух грузовиков, они моментально рассыпались цепочкой и прятались за машинами. В доме напротив я заметил два распахнувшихся окна и снайперов в них, прилаживающих винтовки с оптикой на подоконники.

С улицы снова послышался голос Безуглова:

— Видишь этих симпатичных ребят, Шарин? Это спецподразделение из Москвы. Учти, что это не оперы и не патрульные с участковыми, которые блокировали почтамт до сих пор. И даже не наши спецназовцы. Эти парни в захвате террористов поднаторели и много не рассуждают. Поверь мне на слово, они уже имеют приказ открыть огонь при малейшем нарушении нашего соглашения. Если ты сейчас выстрелишь, две штурмовые группы, отсюда и со двора, начнут действовать. Так что не дури и не провоцируй нас на вооруженный захват. Все напряжены до предела, достаточно малейшей неувязки — и вас с Танаевым разорвут на части. Не дури и впусти меня. И потом выпусти. Потому что, если я не выйду через пять минут целым и невредимым, начнется то, о чем я уже сказал тебе.

Не знаю, блефовал он или говорил правду, но выглядело все более чем убедительно. Разъяренный Доронин вполне мог отдать приказ штурмовать почтамт в случае нашей строптивости.

Ханыга, идиот, еще попытался хорохориться:

— Плевать я хотел на ваши угрозы. Иди и передай своему Доронину…

Безуглов перебил его:

— Не говори чепухи. Доронин здесь уже ни при чем. Эта операция уже уплыла из его рук, и поблажек ты больше не дождешься. Теперь всем распоряжается сам министр. Шутки в сторону, Шарин. И ты, и мы в хреновом положении. Все всё понимают, но и сделать никто ничего не может. Рисковать заложниками мы не смеем, но и позволить тебе безнаказанно издеваться над законом мы тоже не можем. Вот и думай. Достаточно одного неосторожного действия с любой стороны, и неизвестно, чем всё это обернется. Пока мы уверены, что заложники живы, мы не станем рисковать, но твое упрямство настораживает. И кто знает, как это расценит министр, когда ему доложат? Так что не осложняй ситуации, впусти меня, Шарин.

Ханыга еще какое-то время колебался, не желая уступить, но наконец и в его квадратной башке что-то сработало, и он сдался. Отступая в сторону от двери, он неохотно пробурчал:

— Заходи. Но не вздумай дергаться.

Безуглов вошел и прикрыл за собой дверь.

Дойдя до середины зала, он бросил на пол мешок, размерами больше прежнего, и повернулся лицом к заложникам. Я не видел, какое у него было лицо, когда он заметил перевязанного Степанова, но голос у него был страшен и больше напоминал звериное рычание.

— Вы что с ним, суки, сделали?!!

В следующее мгновение он круто обернулся, сделал порывистый шаг по направлению к Ханыге, и остановился, наткнувшись грудью на ствол автомата. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Я видел, что Безуглов был готов от ярости на любые выходки, но и Ханыга нажал бы на курок не задумываясь. Я со страхом смотрел, как эти два зверя мерялись злобными взглядами, готовые вцепиться друг другу в глотки. Не знаю, что было бы, если бы Степанов не крикнул:

— Валька, не надо! Не делай глупостей!

Замерев от страха, я продолжал смотреть на обоих. Даже в полутьме я видел, как вены вздулись на висках у Безуглова, а у Ханыги на переносице выступили бисеринки пота, и глаза стали похожи на две прорези. От крика Степанова Безуглов немного расслабился и разжал свои кулачищи. Ханыга, не опуская автоматного ствола, отступил пару шагов назад и хрипло выдохнул:

— Вот так-то лучше, мент… Дыши глубже и не делай резких движений… А теперь убирайся отсюда.

Безуглов ответил, все еще тяжело дыша и едва сдерживаясь:

— Я уберусь… Но этим все не кончится, помни о моем обещании…

Он быстро пересек зал и вышел, громыхнув дверью.

Только теперь я почувствовал, как струйки пота стекают по вискам и по спине между лопаток. Поставив автомат на предохранитель, я прикурил дрожащими руками и затянулся так глубоко, что закружилась голова. На ватных от страха ногах я добрел до стула и почти упал на него.

Через барьер, кувыркаясь, перелетел мешок с деньгами, брошенный Ханыгой, и упал на пол, издав глухой шлепок. Следом перелез и сам Ханыга, не утруждая себя проходом через дверцу в барьере. Он попытался усмехнуться дрожащими губами, но удалось ему это плохо. Усмешка получилась кривая и какая-то жалкая. Видно, почувствовав это, он с силой отер себе лицо и выругался:

— Вот козел, а? Чуть было не кинулся. Вот бы сейчас была резня. Надо бы пристрелить его, падлу, да только дорого сейчас обойдется такое удовольствие. Ну, ничего, ничего… Напоследок я его в заложники потребую, в обмен на остальных. А в самолете я с ним за все рассчитаюсь.

Мне было не до разборок. Я молча сосал сигарету, чувствуя, как противно подрагивают колени, и старательно гнал из головы возникающие картины возможного штурма. Охренеть можно! Из Москвы приказы отдают! Поначалу мне не думалось, что все зайдет так далеко, пока нами местные менты занимались. А теперь… Какие уж там шутки, прав Безуглов. Теперь и от наших ничего не зависит. А у этих костоломов московских один метод — пуля.

Подумав про пулю, я вспомнил про снайперов и посмотрел в окно. Те два окна по-прежнему были распахнуты, только к снайперам теперь добавились светлые блины мощных прожекторов, направленных на окна почтамта. Едва не подскочив, я толкнул Ханыгу в бок:

— Ханыга!.. Там снайпера и прожекторы…

Он вскочил со стула и подался вперед, глядя в окно.

— Твою мать!… Хватай заложников, быстро! Ставь на подоконники и пристегивай браслетами к решеткам!..

Сразу позабыв про дрожь в коленях, я отшвырнул недокуренную сигарету, бросил на стойку автомат, одним махом перелетел через барьер и подлетел к заложникам, доставая из кармана ключ от наручников. Загнав всех на подоконники, я стал приковывать их к решеткам, но Ханыга заорал сзади:

— Не так, идиот! Руки в стороны, и каждую — отдельным браслетом. Да по одному ставь на окно, а то не хватит.

Окон было четыре, о чем я и сказал Ханыге. В ответ он снова заорал:

— Делай, что говорю, фуфло! Без тебя считать умею!

Я не стал больше спорить, не до того было, и сделал, как он велел. Растянув по одному человеку на окно и приковав им руки наручниками, я снова услышал голос Ханыги:

— Теперь пристегни одного чмошника к входной двери.

іЧмошникі, один из молчавших мужиков, не сопротивляясь, дошел до двери, но, когда я стал пристегивать его ібраслетомі к дверной ручке, шепотом сказал мне:

— Большую ошибку ты делаешь, парень.

Я разозлился. Почувствовали, падлы, мою слабость и теперь давят. А все со Степанова началось… Косо посмотрев на мужика, я, тоже шепотом, ответил:

— Заткнись.

Он покачал головой.

— Эх, парень, парень… У меня сын такой, как ты, я же тебе в отцы гожусь.

Я снова прошипел:

— Заткнись, говорю. У меня вот такой же папаша был, как ты. Сделал меня и бросил с одной матерью…

Сзади от барьера долетел голос Ханыги:

— Ну, какого хрена ты там возишься? Давай быстрее!

Оборачиваясь, я огрызнулся:

— Да все уже, не ори.

Не обращая внимания на мои слова, Ханыга распоряжался дальше:

— Теперь возьми гранату и заблокируй дверь. Да повыше подвесь, чтобы он достать не мог.

Я растерянно посмотрел на Ханыгу:

— Так ведь гранаты кончились…

Ханыга снова заорал, оставив спокойный тон:

— Ты что, сожрал их что ли?!

Словно желая мне продемонстрировать свое умение считать, он добавил:

— Четыре окна и одна дверь — это пять будет. А остальные где?

Я пояснил:

— Там еще люк в подвал, я на него пару штук укрепил… И на дверь тоже две.

Похоже, что про люк Ханыга тоже не знал, потому что переспросил меня:

— Какой еще люк?

— В подвал люк, говорю же тебе.

— Ну, так сними с него одну и давай ее сюда.

Побежав в подсобку, я снял с крышки люка одну гранату, запихнул в карман кусок шпагата и моток со скотчем и вернулся в зал.

Подтащив к двери стул, я встал на него, примотал скотчем гранату к шарнирной петле, и, захлестнув шпагат за чеку, протянул его поперек двери, подсунув под закраины декоративных реек, и привязал к гвоздю, на котором висел рекламный стенд. Теперь порядок. Любой, кто откроет дверь, вырвет шпагатом чеку, и… пишите письма. Сделав последний оборот на гвозде и завязав шпагат узлом, я услышал треск телефона и обернулся. Спрыгнув со стула, я подбежал к барьеру, перемахнул через него и стал у Ханыги за спиной, прислушиваясь к разговору.

Из трубки послышался голос Доронина:

— Шарин, что у вас там проис…

Ханыга сразу же перебил его вопросом:

— Самолет готов?

Доронин попытался закончить свой вопрос:

— Я хотел бы знать, что у вас там происходит? Что вы делаете с заложниками?

Не получив ответа на свой вопрос, Ханыга обозлился.

— А мне нас…ь, что бы ты там хотел узнать! Я хочу знать, готов ли самолет?

Помявшись, Доронин ответил:

— Нам нужно еще немного времени, Шарин. Ты ставишь очень жесткие сроки. Дай нам еще час…

Ханыга снова бесцеремонно перебил полковника:

— Не дам. И учти, начальник, не один ты такой умный. Снайперы и прожекторы вам не помогут. На каждое окно мы поставили по заложнику, если твои псы тебе еще не сообщили. Так что можешь снять своих стрелков ворошиловских, стрелять им не придется. У обеих дверей и у люка, в подсобке, будут прикованы еще по одному человеку. На люк и обе двери подвешено по гранате. Окна в кабинетах тоже с начинкой, имей в виду. Так что при любой попытке ворваться к нам в гости взорвете заложников. Если услышу хоть какой-то шум у дверей или окон, устрою такой фейерверк, что всем чертям станет тошно. У нас два ікалашниковаі и уйма патронов, ты это знаешь. Терять нам нечего, это ты тоже понимаешь. Напоследок мы оставим себе по пуле, чтобы ваши рожи ментовские не видеть. Если не хочешь этого, через полчаса подавай машину к двери и в аэропорту должен быть готов самолет.

Немного помявшись, Доронин ответил:

— Шарин, самолет стоит с полными баками, но мы не можем найти экипаж. Никто не соглашается лететь с тобой, а приказать мы не имеем права. Ты же совсем озверел. Веди себя спокойнее, и все устроится. Дай нам еще час сверх назначенного. Мы найдем экипаж и позволим вам беспрепятственно уехать в аэропорт.

Пораскинув мозгами, Ханыга, хоть и через силу, но все же согласился.

— Хорошо. Но это крайний срок, и больше не испытывайте мое терпение. Если через час не будет машины у входа и самолета с экипажем в аэропорту, я устрою свалку.

Доронин хотел еще что-то сказать, но Ханыга не дослушал и швырнул трубку на рычаг. Обернувшись, он заметил меня и заорал:

— Ты какого хрена здесь стоишь!

Я обалдело посмотрел на него, не понимая, чего он от меня хочет.

— А что? Я и сесть могу, если не нравится…

Вскакивая со стула, он пролаял:

— В зону сядешь, придурок! Иди пристегни одного к люку в подсобке, да так, чтобы гранату не смог снять. И одного к двери во двор. Возьми Степанова, ікорешаі своего. Будь там, с ними. Если услышишь шум, кончай обоих разом. Я здесь останусь…

Взяв еще одного заложника, того самого шкурника, которого Степанов подбивал на попытку освободиться, я потянул его в подсобку. Эта гнида вдруг засучила ногами и заскулила:

— Пожалуйста, не надо… За что? Я же хорошо себя веду…

Он ткнул пальцем в Степанова и заверещал, задыхаясь от страха:

— Вы его, его возьмите! Пусть он там… с гранатой. Он во всем виноват. Он и приятель его, Безуглов! Он и меня уговаривал…

От его перекошенной рожи со слюной на подбородке меня едва не стошнило. Вспомнив, что я и сам недавно вот так же слюнявился, я брезгливо поморщился. Но я-то хоть вынужденно, а эта гнида?..

Врезав ему по толстому загривку, чтобы не орал про Степанова, я рявкнул:

— Заткнись, падла! И Степанову найдется занятие, не переживай.

Почти волоком затащив в подсобку, я пристегнул его к стеллажу так, чтобы не смог дотянуться до гранаты, и пошел к двери. Уже прикрывая ее, я услышал скулеж за спиной.

— Оставьте мне хоть немного света… Пожалуйста, Володя. Вы же добрый человек, я знаю… Я прошу вас. Я очень боюсь темноты…

Я брезгливо посмотрел на него. Сейчас он передо мной на карачках готов ползать, а случись что, первый же для меня смерти потребует.

Вот из-за таких сук все… Смерив его презрительным взглядом, я резко ответил:

— Перебьешься.

Он заскулил еще жалобнее:

— Пожалуйста, Володенька, я прошу вас… Я с детства ужасно боюсь темноты…

При его словах я не мог удержаться от улыбки, хотя ситуация была и не подходящей для смеха. Тут люди думают, как бы в живых остаться, а он про темноту. Мужику лет сорок, рожа под шляпой, что арбуз, а он про детство… Сжалившись, я включил одну лампу.

— Дыши… слизняк. А то еще в штаны нафуришь от страха…

Бросив на него еще один презрительный взгляд, я прикрыл дверь и отправился за Степановым.

Степанов по-прежнему сидел у стены, молча наблюдая за всем и баюкая раненную руку. Приблизившись, я расстегнул браслет на его левой руке и сделал знак подняться. Он встал. Я, так же молча, указал ему рукой на проход в барьере. Ни слова не говоря, он пошел вперед.

Проходя вслед за Степановым мимо Ханыги, я услышал его предупреждение:

— И поменьше с ним цацкайся, а то доиграешься…

Проведя Степанова по извилистому коридору, я остановился метрах в трех от двери и велел ему:

— Пристегни себя браслетом к дверной ручке.

Он послушно сел на стол, стоящий поперек двери, и защелкнул браслет.

Подняв один из упавших стульев, я опустился на него, пристроился поудобнее, закурил и вдруг услышал голос Степанова:

— Послушай, парень…

БЕЗУГЛОВ.

Хлопнув дверью, я широко зашагал к машинам оцепления, весь клокоча от ярости и дикого желания немедленно пристрелить эту поганую парочку. Ну, суки!.. Ублюдки! Теперь, за раненого Игорька, я из них самих всю кровь по капле выцежу! Мало тварям, что избили его, так теперь еще и подстрелили. Ладно бы, шакалы, мне дырку сделали, я им враг, мент поганый, мусор. Но он-то здесь при чем?

Почти добежав до своей машины, я саданул кулаком по капоту ідевяткиі так, что заныли костяшки пальцев и на крышке осталась вмятина. Опершись обеими руками на радиатор, я склонился над капотом, вполголоса посылая проклятия и самую отборную матерщину на головы этих двух скотов. Теперь они точно подписали себе смертный приговор. Я их обоих… Даже если меня за это из милиции вышвырнут.

Сбоку подбежали ко мне Плотников и еще какой-то незнакомый капитан в камуфляжке. Плотников схватил меня за руки и сильно дернул, разворачивая лицом к себе:

— Ты что, Безуглов, совсем осатанел?! Ты чего машину ломаешь?

Отталкивая его руки, я заорал на всю улицу:

— Да пошел ты, мать твою!..

Плотников побледнел и резко оборвал меня:

— Ты не забывайся, старлей.

Опустив руки, я заставил себя заткнуться. Еще не хватало, чтобы из-за этого психоза меня отстранили в последний момент. Овладев собой, я поднял на Плотникова тяжелый взгляд и постарался ответить как можно спокойнее:

— Извини, капитан. Нервы… Они друга моего подстрелили.

Плотников примирительно взял меня за локоть:

— Ладно, Валентин, проехали. Возьми себя в руки.

Похлопав его по руке, я заверил, впервые назвав его по имени за время нашего знакомства:

— Уже… Все нормально, Сергей.

Плотников вздохнул с явным облегчением.

— Ну, вот и отлично… Кстати, познакомься. Это командир группы захвата, капитан Шарин.

Услышав фамилию капитана, я ошарашенно уставился на него и, заикаясь от неожиданности, спросил:

— К-как? Шарин?

Капитан широко и добродушно улыбнулся, обнажив на зависть белые зубы:

— Шарин, Шарин. Не родственник, не пугайся. Однофамилец вашего ісуперменаі. Еще когда в Москве были, ребята надо мной вволю поиздевались, когда узнали его фамилию. Фильм, говорят, надо снять, іШарин против Шаринаі. Бывает же такое…

Плотников встряхнул меня за руку.

— Послушай, Валентин, тут Шарин… Тьфу ты, ч-черт… Не тот Шарин, а этот, предлагает тебе человека в помощь. Ты как?

Подумав, я решил отказаться. Только помеха лишняя. Чтобы не обидеть добродушного Шарина, я сказал:

— Спасибо, но ни к чему. Это только одному и можно сделать… Или вообще не сделать.

Шарин не обиделся и только широко улыбнулся. Похоже, что недостатком оптимизма он не страдает.

— Ну, как знаешь. А то смотри, мои парни горят желанием. Официального приказа приступить к ликвидации мы не получали, вот мои архаровцы и ворчат. Зачем, мол, было тащиться в такую даль, ежели делом не занимаемся? Что у вас тут за порядки? Ничего не понимаю. Нас из Москвы вытянули, сами тут операцию разработали…

Я посмотрел на недоумевающего капитана и невесело усмехнулся, вспомнив разговор Богатова с Дорониным. Хлопнув капитана по плечу, я ответил с улыбкой, невольно заражаясь оптимизмом от этого здоровяка: