Одно дыхание на двоих Никалео Ника
— В какой норе? Земляной норе? — переспросила малышка.
— Знаешь, я хочу рассказать тебе одну очень красивую легенду. — Виола передумала умничать, решив, что детство — это все-таки время сказок. — Когда-то, давным-давно, Бог попросил самого старшего из ангелов по имени Сатаниил принести ему горстку песка, чтобы сотворить землю. Вот он ему и наказывает:
— Видишь ли ты этот бездонный океан? Принеси-ка мне из его глубин землицы. Да когда будешь набирать, скажи: «Беру тебя, земля, во имя Господне!»
— Хорошо, Боже! Так и сделаю!
Вот нырнул ангел на самую что ни на есть глубину. А там вдруг подумал, что и на свое имя тоже землицы возьмет. Почему это земля только одному Богу должна доставаться? Зачерпнул рукой песок и сказал:
— Беру тебя, земля, во имя Господне и свое тоже! — и вынырнул.
Смотрит в кулак, а вода-то весь песок и смыла. Ну, он опять нырнул и то же сказал. И опять результат нулевой — нет ничегошеньки в руке.
Посмотрел Бог на его старания, рассмеялся и говорит:
— Ты, дорогой мой Сатаниил, своего имени не приговаривай.
Так он и сделал, как наказал Господь. И руки в кулак не смыкал, чтобы вода весь песок смыла, но сколько набрал, ровно столько же из воды и принес Богу. Господь взял землю и начал ею засевать океан. А хитрый Сатаниил стал свою руку от остатков облизывать. Дай, думает, себе хоть чуточку оставлю, чтобы потом свою Землю соорудить.
— А что, Сатаниил, вся ли это земля? — спрашивает Бог, когда уже всю высеял.
— Да, Господи! Ничего не осталось, — ответил старший ангел.
— Ну, тогда надо благословить, чтобы росла! — сказал Бог и благословил Землю на все четыре стороны.
И стала она расти, из воды подниматься. И во рту у ангела тоже стала расти, аж губу расперла.
— Ох-хо-хо, — заметил, улыбнувшись, Господь и сказал: — Выплевывай сейчас же, Сатаниил!
Послушался ангел, не мог уж дольше терпеть. Стал плеваться землей, что у него во рту росла и росла.
— И вот в том месте, где он плевал, появились горы, — завершила свой фантастический рассказ Виола.
— Фу, гадость какая! — брезгливо скорчила личико Орыся, чем и рассмешила маму. — Кто-то плевался, а мы теперь на этих плевках грибы-ягоды собираем.
— Ведь это только легенда, дочка! — все еще смеясь, заметила Виола.
— Сказка, значит… А на самом деле было совсем не так?! — спросила девочка. — Я поняла, что ничего не поняла про ту земляную нору, и ты решила рассказать мне какую-то выдумку. Ладно! Подрасту, объяснишь мне по-человечески. Договорились?
— Конечно! О чем речь?! — подыграла серьезности малой Виола.
— Хорошо! А ты больше никому про плевки не рассказывай. Лучше говори, что он просто кашлял… Да, так лучше, — посоветовала юная умница и побежала на детскую площадку.
Виола наблюдала за дочкой издалека и мало-помалу погружалась в свои думы…
Виктора все еще не было. Виола в который раз набрала номер. Не отвечает. Вне зоны досягаемости. Что с ним? Что с ними? Чувствовала — что-то не так. Что-то все-таки изменилось.
Поняла через некоторое время, что он был очень непростым мужчиной. Сложным, как и все успешные люди. Иногда ей казалось, что она знает ответ на свой вопрос. Но он делал такое неожиданное уточнение, что понимала, — пока еще не может до конца раскрыть этого человека. Не знала всех граней этого незнакомого камня. Каждый раз открывала новую, еще более загадочную. Виола никогда бы и не подумала, что все может быть так. Однако беспокойная жизнь продолжалась.
Из домика доносились звуки соула. Виктору особенно импонировала инструментальная музыка. Заразил этим и Виолу. Ей всегда было трудно слушать попсу из-за ее ошеломляющей пустоты. Слышала каждый тон и обертон голоса вокалиста, и от этого ей, по меньшей мере, становилось смешно. А соул, этно, фольк, а тем паче рок, бывшие теперь, по большей части, электронной музыкой, не могла не признать. Для нее это равнялось классическому кроссоверу, или попурри, как назвали синтез классического вокального исполнения и эстрадной музыки. Возможно, когда-то и у самой руки дойдут до этого. Уже получила несколько предложений от столичных композиторов, но теперь приглашение с Запада было для нее более важным. Помнила четко, что «нет пророка в своем отечестве».
Она попросила разрешения у хозяев дома включить свой диск. Соул с его клавишными будто затрагивал каждый нерв ее тела, создавал иллюзию пребывания любимого где-то рядом.
День проходил. На прощание он нежно прикоснулся к своим земным детям и с сожалением уступил место фатальной владелице мрака. Горы спешно поглотила чернота ночи. И на небе высыпались мириады звезд. Они как будто стыдливо мигали и тихонько напевали какую-то свою, неземную песню. Виола чувствовала звездное пение, вслушиваясь в небо, в безоблачную ночь, без неизменного небесного спутника этой госпожи.
— Сердце мое, любимый! Я так тебя жду. Отчего же молчит твой телефон? — роились мысли в ее голове. — Не тревожь мою страдающую душу, дорогой. Господи, помоги ему! Пусть с ним все будет хорошо, пусть не случится никакой беды. Пусть наша любовь, Боже, спасает его и хранит! — замерла Виола в молитве, покорно сложив ладони.
Над головой пролетела какая-то черная птица и громко крикнула, ударившись об оконное стекло крыльца. Виола испуганно глянула в сторону горемыки. Но та сразу же полетела дальше, лишь на какое-то мгновение потеряв равновесие, но не утратив ориентации. Сердце громко застучало, стремительно нагнетая тревогу и тягучую тоску. Руки Виолы задрожали от недоброго предчувствия. «Он не приедет. Случилась беда. Какая-то страшная беда!»
Виола нервно заходила по залу. Чувствовала, что нужно было ехать в город. Орыся уже спала в своей комнате. Виола не могла ночью ее куда-то тащить и оставить здесь одну тоже не могла, пусть даже и под присмотром хозяйки заведения. Не знала, как поступить. Опять набрала его номер.
Виктор привез их сюда еще два дня назад. И уже через день должен был вернуться домой. Она так и не успела сказать ему новость! Очень хотела сообщить лично, позволив себе насладиться этим радостным мгновением. Но позвонил его сын и в истерике молил о помощи. Татьяну забрала «скорая»: она отравилась. «Несчастная хотела свести счеты с жизнью!» — винила себя Виола. Виктор не мог не поехать. А Виола не могла, не смела его останавливать. Понимала: он должен был быть со своими в тяжелое время. Ну, вот он и поехал.
Вдруг вуаль мрака разрезал свет фар. «Виктор!» — мгновенно развеялись все тревоги, сомнения и страхи. Она молнией метнулась к двери и опомнилась уже в его объятиях.
— Слава тебе, Господи! Наконец-то ты приехал! Что с твоим телефоном? Я вся на нервах. Думала, что-то случилось, — взволнованно расспрашивала.
— Виола, дорогая, все хорошо. Просто связь здесь отвратительная. Я пытался тебе дозвониться, но батарея сдохла.
Он поцеловал ее в веки. Из-под них сразу стекли радостно-тревожные слезинки.
— Ну вот, а ты сразу плакать и думать всякие страшные глупости. Идем в дом, тут очень холодно. Я купил тебе во Франковске твой любимый торт с сыром маскарпоне, — его слова звучали обыденно и беззаботно. — Рыська уже спит?!
Виола налила карпатский травяной чай, чтобы согреться и успокоить свои расстроенные нервы.
— Как Татьяна? Все обошлось?! — чувствовала себя виноватой.
— Все хорошо. Не думай об этом, — ответил сухо, не желая говорить об этом.
— Она выздоровеет? Когда ее отпустят домой?
— Не волнуйся. Все уже хорошо.
Сказал это твердо, как бы настаивая на том, что обсуждать это не будет. И тут же начал рассказывать о знакомом, которого встретил час тому назад, когда заехал в «Цукерню» в Ивано-Франковске. Зачем он ей об этом? Но Виола слушала, всматривалась в его небесные глаза и тонула в них. Смеялась его шуткам, не понимая, о чем они, сопереживала, не прислушиваясь. А когда уже сама заговорила о том, как они с малышкой провели день без него, он словно куда-то провалился, выпал из реальности. И это с ним случалось все чаще и чаще в последнее время. Погружался в свой внутренний мир, свои проблемы и переживания. Они были вместе и одновременно будто существовали каждый сам по себе в параллельных измерениях.
— Ты меня слышишь, душа моя? — спросила Виола, нарушив молчание, длившееся уже более минуты.
— Да-да-да, — он словно встрепенулся ото сна, — я задумался. Ты говорила, что вы ходили в Яремче к водопаду.
Об этом походе к реке Виола рассказывала еще тогда, когда кипел чайник. Она скуксилась и приуныла. Это его отсутствие ее очень тревожило.
— Идем спать. Уже поздно. Ты устал.
Виктор с облегчением согласился и пошел в спальню. Виола убрала со стола, помыла посуду для собственного успокоения, хотя этого и не должна была делать. Вышла во двор минут через пятнадцать. Присела на ступеньках домика. Прислонив голову к дверному косяку, задумалась. Виктор уже приехал, а тревога все равно не оставляла ее.
Сиротливая, не по-осеннему теплая ночь Виктору почему-то казалась холодной. Звезды светили изумительно ярко, словно кто-то далеко в память о летних днях зажег свечечки. Они мерцали, переливаясь приглушенными красками. Одинокие полупрозрачные облачка время от времени нежно касались своими невидимыми крыльями этих смиренно-стыдливых огоньков. Но откуда-то из-за горы, где стоял их домик, начинало несмело накрапывать.
— Тебе не спится? — Виктор неожиданно появился на пороге.
Обнял Виолу за плечи и накрыл ее лохматым покрывалом.
— У меня какое-то страшное предчувствие, — ответила, всматриваясь в его глаза.
— Виола, все будет хорошо… — Он запнулся, отведя от нее взгляд.
Она обмерла и затаила дыхание: «Вот, сейчас откроется то, что холодит мою душу». Молча воззрилась на него, ожидая продолжения.
— Знаешь, я… я, наверно, не смогу поехать с тобой… с вами в Милан.
— Почему, любовь моя? Что произошло?! — задрожала от недоброй вести.
Внутри у нее все оборвалось. К горлу подкатил большой шершавый ком, застрял там, перекрыв воздух. И медленно начал ее душить. Мир сжался до своего первобытного состояния черной точки и исчез в никуда. Перед ее глазами завертелась вся недолгая история их пылкой любви. Чувствовала каким-то шестым чувством, что это последняя сцена. «Ты меня больше не любишь? Я тебе надоела? Ты передумал?» — просились с языка взволнованные вопросы. Хотелось кинуться ему на шею и умолять объясниться, хотелось просить прощения за такое его состояние. Но разве это ее вина?! Разве кто-то виноват в том, что он любит и что его любят?! Виола, овладев собой, пыталась не потерять чувства самоуважения, не дать возможности Виктору почувствовать свою зависимость, показать свое малодушие. Знала, что никогда потом не простит себе этого унижения, этой мольбы о милости, пусть даже объяснения причины. Если ею пренебрегают, значит, это хорошо обдуманный поступок, а не импульсивное решение. Сдержалась, собрала в кулак всю свою волю. Стала, словно обледеневшая скала среди океана, как будто клинок в ножнах воина, и, поднявшись со ступенек, хладнокровно произнесла:
— Если ты так хочешь. Я не могу не уважать твоего решения.
— Спасибо дорогая! Спасибо тебе за понимание, — абсолютно не удивился ее ответу без каких бы то ни было условий. — Мне кажется, мы… слишком торопимся, как-то так спешим. Дай мне еще немного времени.
— Как скажешь, — четко, холодно, без тени сомнения.
— Тогда… когда прилетишь с малой в Италию, позвони мне. А я должен сейчас же возвращаться во Львов. У меня там срочные дела. Не знал, как тебе объяснить.
Ужас! Недоумение и смятение смог бы он в этот миг прочитать в ее глазах. Если бы только захотел в них заглянуть, как это делал раньше. Но он поспешил за своей спортивной сумкой с вещами. Положил ее обратно в багажник автомобиля и, чмокнув Виолу в обе щеки, сел за руль, завел двигатель и уехал.
Мгновенно их разделила стена ливня. Громыхнул гром…
«Мог бы сказать, что позвонит сам. Но не захотел», — подумала спешно. Ее сердце гудело, как церковный звон на Пасху. Душа с неописуемой болью и тоской вошла в резонанс с этим перезвоном и грохотом ночной грозы, истязая и ввергая все ее естество, и жизнь, и дух в смертельные пытки забвения. Виоле неистово захотелось умереть.
«Боже мой, сколько сил и мечтаний сведено на нет! Сколько напрасно взлелеяно надежд! Наверное, не в диковинку такое этому миру, но для меня это равносильно смерти!» — раскалывалась от тяжелых дум голова. А душу раздирала адская боль потери.
Не понимала его поступка, потому и страдала. На бешеной скорости сменяя друг друга, метались в ее голове мысли. Но ни в одной из них она не винила его. Был странным, сам не свой. Вел себя как запрограммированный. Не хотелось думать о том, что это за сила. Ей казалось это настолько унизительным и недостойным, что она отгоняла от себя все сомнения. В конечном итоге в современном мире открылось столько тайного и неизведанного, что нечего и думать — все равно не угадаешь. Знала одно: будет молиться — за него и за его судьбу. Вероятно, он не просто так появился в ее жизни. Она совершила огромные шаги навстречу своей мечте и продолжала идти дальше благодаря в том числе и ему. Не оставалась одна, потому что у нее были ее мечты, желания, которые уже начали осуществляться. И Виола была убеждена, что не имеет права именно сейчас дать слабину, раскиснуть, поддавшись разрушительному сожалению. Она смахнула с лица слезу и сложила руки в мысленной молитве, странной, пламенной молитве:
— Господи, как я люблю эти горы! С их гордой хвойной красотой, быстрыми ледяными потоками, прелым запахом осенних трав. Они живые, они сотворены из любви, из Твоей большой любви и абсолютной Божественной щедрости.
Я словно лечу над ними и над своей жизнью. Да, не стою на горной вершине, а именно витаю над ней. Как облака, как птица моя душа! Ловлю себя на ощущении, что сейчас расплачусь от безысходности и боли. Уже и скулы болят. О, Боже Всемогущий, сколько же я смогу вытерпеть?! Многое, наверное, если со мной такое случилось. Дай мне сил, Господи! Пусть все будет так, как должно быть. Пусть Виктор будет счастлив. Береги его, Боже! Я всегда буду за него молиться, как сейчас. Пять минут, а может, десять, а может, целую вечность. Но разве время имеет значение? Для любви — нет. Никогда!
Так и моя любовь к Карпатам вечна. Просто раньше я этого не знала. Не соприкасалась с их величием, не была заряжена карпатской энергией и его энергией. Не знала, что такое летать, хотя полеты и снились мне постоянно. А теперь я брежу горами, как раньше бредила им. Тот, кто тянется ввысь, не сможет спокойно жить в долине. Благодарю тебя, Господи, что сотворил эти вершины и создал мою собственную. Виктор стал Твоею десницей, и я благодарю Тебя за него. Я стала пленницей его любви и внутренней красоты. Я стала пленницей вершин и подъемов. Это — сладкий плен.
Полонина — долина в Карпатах. Интересно, откуда произошло это слово? Возможно, таки от полонить — брать в плен. Потому что выходишь на этот безлесный ломоть горы, откуда видна даль вплоть до небосвода, и становишься пленником безграничной и глубочайшей любви к этому Твоему творению, о Господи! Поистине бескрайня Твоя мудрость и могущество, Твоя любовь и щедрость, если мне выпало счастье жить в таком довольстве и красоте и пережить самое чудесное из всех чувств. Спасибо Тебе за то, что глаза мои видят, а сердце чувствует Твое присутствие во всем этом совершенстве.
Только обладая бесценным даром любви, Божественной любви, можно было сотворить этот мир. И именно здесь, в Карпатах, я это чувствую так глубоко. Мне хочется тут и умереть, чтобы вечно созерцать эту красоту, течь этими хрустальными водами и остаться рядом с Виктором. Но ведь не это же Ты для меня предназначил, правда?! Ведь еще не исчерпала я себя. Столько страниц я перечеркнула в своей жизни! Ты открыл мне чистые страницы, и я уже начала писать там новую историю. И все это благодаря любви. Храни его, Господи, молю Тебя! Я навсегда оставлю открытой свою дверь для него. По-видимому, он так и не понял, сколько значит для меня. Я не ставлю никаких условий, никаких «если». Пусть будет счастлив, даже если ему лучше быть не рядом со мной. Именно здесь, в Карпатах, я поняла и почувствовала, что такое любить. Здесь способно растопиться сердце самого безудержного циника, чтобы воскликнуть: «Я люблю, Господи!» Потому что здесь нельзя не любить, потому что здесь невозможно не чувствовать, как Ты любишь. И я чувствую, я столько всего переживаю противоречивого одновременно, что кажется, сердце мое разорвется от переполнения. Очевидно, что и Ты, великий Боже, чувствуешь многое в одночасье. «Трудно быть Богом» — Господи, как я теперь понимаю эти слова. Ведь я Твоя крошечная частица. Я, словно маленькая капелька, едина с Тобой, как ребенок Твой новорожденный, как десница Твоя, как душа Твоя, как тело Твое, как будто я и есть Ты, а Ты — это я. И я уже не мучаюсь, не страдаю от одиночества, не бегу от будничности, потому что этого всего не существует. Потому что мир этот призрачен и несовершенен, потому что он тяжел и причудлив, но одновременно и прекрасен. А я, как и Ты, лишь дух, идея, искра. И я раздуваю в себе пламя. Да, я существую. Давно. Теперь, и когда-то, и всегда. И не торгуюсь за время пребывания на Земле. И не боюсь к Тебе идти, потому что была в так называемом потустороннем мире, но это здесь. Потому что Ты действительно здесь, хотя и не до конца мне это понятно. Можно назвать это другим измерением, измерением без времени. Потому что Ты — вне времени. Ты и есть время, та точка входа и выхода, где оно останавливается, превращаясь в линию. Нет, все же безграничная точка, в которой я — маленькая, крошечная частичка Тебя. Легче воздуха, легче земного бытия и космического пространства. Потому что Ты не космос, потому что космос — это Ты.
Благодарю Тебя, Господи, за то, что я могу, за то, что я есть, за то, что Ты дал мне и еще дашь, пока я есть в пространстве и времени, пока еще не стою пред Твоими вратами. И молюсь о своем счастье и счастье Виктора. Очевидно, что с сегодняшнего дня оно не будет общим. Я — сильная, я это переживу и выживу. Пусть слова мои будут ключиком к Твоей двери, когда придет мое время. Ты дал мне самый большой дар — любить и быть любимой. Благодарю Тебя, Господи! Обещаю хранить его до конца, но и Ты храни нас, Господи, потому что мы еще не исчерпали себя. Прошу Тебя, Боже, дать нам еще хоть раз встретиться, чтобы сказать недосказанное, чтобы поделиться счастливым даром Твоей любви и насладиться ее плодами. Благодарю тебя, Господи! Ты воистину являешься альфой и омегой, началом и концом! Храни нас, храни его. Пусть будет счастлив…
Она еще долго стояла неподвижно, беззвучно шевеля губами, невзирая на ливень. И напрасно вглядывалась в темный тоннель дороги, где, казалось, только что исчез свет фар его автомобиля.
Выбор
За две недели до автокатастрофы
По скользкой от дождя дороге на безумной скорости мчит белый «мерседес-купе». Он обгоняет все машины, несмотря на ямы и ухабы извилистых карпатских дорог. Автомобили со встречной сигналят и мигают ему фарами. Но резкий свет ксеноновых фар взбешенного авто никто и не думает выключать.
— Быстрее, мы не можем опоздать, — подгоняет пассажирка.
За рулем женщина. Вцепилась в него обеими руками, на которых пульсируют жилки, выдавая волнение. Она сосредоточенно всматривается в дорогу перед собой и никак не реагирует на слова торопящей ее спутницы. Но как только старенький «форд», который еле трюхает перед ними, сворачивает в улочку, двигатель «мерседеса» начинает работать с удвоенной силой.
— И не называй меня по имени! — ухватившись за руку сидящей за рулем, приказывает пассажирка. — Ты слышишь?! Никаких имен, кроме его.
— Я все поняла. Никого не называть, — голос ее спутницы заметно дрожит.
— Ты сомневаешься?
— Нет! — отвечает та как будто твердо.
— Подумай еще раз. Пока не поздно. На их стороне могущественная сила. Более могучей, чем она, не существует! Это очень серьезный шаг. — Пассажирка придирчиво смотрит на свою подругу.
Женщина за рулем молчит.
— Придет расплата, ты должна помнить. И будет она нелегкой, — собеседница подчеркивает последнее слово. — Это может быть и тяжелая болезнь, и бедность, и бог весть что еще. Вплоть до того, что отразится на судьбе твоих детей и внуков.
— Ты этого не говорила, — наконец выжимает из себя приглушенным, почти потусторонним голосом пораженная сказанным женщина.
— Ты все-таки сомневаешься?! Боишься? — беспокоится пассажирка. — Деньги я тебе не верну! Так и знай.
— Не в деньгах дело. Пусть будет, что будет. Если у меня есть право выбирать свою судьбу, то я ее выбираю! — сжав всю свою волю в единственное желание, говорит твердо и убежденно.
— Хорошо, — с облегчением выдыхает ее собеседница. — На перевале остановишься. Оттуда в гору пойдем пешком.
Через несколько минут они подъезжают к месту назначения. Поднимаются на авто еще несколько десятков метров в чащу, пока лесная дорога ровная, и выходят. Глухо клацают дверцы и чмокает сигнализация.
Обе одеты в белое. У одной из них на плече блестящая черная сумка. Другая несет в руках нечто похожее на небольшой мешок. Кажется, что он двигается сам по себе. На ее тонких запястьях дрожат удивительной красоты браслеты. Длинные пальцы украшают перстни из белого металла. На груди из стороны в сторону болтается громадный оберег-свастика, который так и блестит в свете приближающихся молний. Ведьма!
— Давай быстрее! Мы должны успеть до грозы. Позже будет слишком опасно, — обращается она к своей спутнице, которая хотя и в резиновых сапогах, а ступает по каменистой дорожке осторожно, словно балерина.
— Тут очень скользко и камни повсюду, — объясняет сбивчиво.
Они быстро, минут за двадцать, добираются до вершины скалистой горы, которая, будто отрезанная гамма-ножом, резко обрывается бездной с другой стороны дороги.
Тяжелая грозовая туча уже поглотила луну и протянула свое лохматое дыхание до Черной горы.
Женщины спешат, едва выбираются на небольшой голый островок — зализ на краю страшного обрыва. Здесь дует мощный ветер. Становится жутко от его зловещих завываний в кронах деревьев. На высоте в полторы-две тысячи метров нет никакой грозы. Просто накрапывает. Трагический сценарий со световыми эффектами разыгрывается как раз у них под ногами, вокруг взгорья над пухлыми тучами. Однако издалека все же лезет одно страшное черное коряво-мохнатое чудовище.
— Можем не успеть. Я же тебя просила! — с упреком выкрикивает колдунья.
— Поспеши, — просит подруга, чуть ли не называя ее по имени.
— Главное, чтобы не погас огонь. Ты взяла жидкость для розжига? — тревожится вдруг та.
Женщина вынимает из элегантной сумки темную бутылочку и подает.
— Так, хорошо, — говорит ведьма и начинает выливать жидкость, выводя ею причудливые рисунки. — Становись в центр. Когда звереныш успокоится в моих руках, сразу поджигай!
Ветер усиливается. Он рвет одежду на них и не дает спокойно стоять на месте.
— Ветер — наш союзник. Нам очень повезло, — владелица браслетов злорадно глядит на свою подругу и прибавляет темп.
Она вытягивает из мешка полуживого маленького кролика и, придавив его двумя пальцами в области горла, усмиряет его дерганье. Животное вмиг безвольно повисает в ее правой руке кверху ногами. В левой ведьма крепко держит небольшой, похожий на клинок, ритуальный кинжал с гравировкой.
В зловещих вспышках магической ночи видны две белые фигуры. Они располагаются друг против друга, на самом краю горы. Вдруг по обе стороны от них загорается огонь, образовав правильные круги с пентаклями посередине, соединенные между собой узкой двойной полосой пламени. Подруга колдуньи закрывает лицо руками и вскрикивает:
— Я забыла предупредить тебя, что боюсь огня!
Ведьма мрачно молчит. Лишь раскидывает руки — широкие рукава словно крылья. Подставляет свое лицо небу и дождю, начинает что-то бормотать. И хотя она произносит заклинания достаточно громко, но из-за грома и ливня до ее спутницы доносятся лишь отдельные обрывки слов и возгласы. Но она наблюдает за ритуалом, не отрывая глаз, которые заливает, как горькими слезами, все усиливаюшийся ливень. Время от времени она смахивает потоки воды с лица, чтобы не пропустить условленного мгновения.
Через несколько минут ее подруга, упиваясь рассвирепевшей стихией, которая ни на мгновение не оставляла окружающие горы, выкрикивает:
— Вот тебе, Могущественный дух, дар невинной крови! Насладись им и исполни наше желание!
В то же мгновение она протыкает острым блестящим лезвием тело бедного ушастика. Тот в последний раз резко дергается, почти сжавшись в комок, и обвисает безвольно, мертвый. С его мордочки капает багряно-черная кровь — последнее напоминание о его существовании, жертвенная дань темным силам.
— А теперь проси! — приказывает ведьма. — Давай!
Пауза. Никаких действий и звуков. Только тоскливая песня ветра в такт безумной грозе. Видно, что женщина напротив то ли колеблется, то ли вовсе отказалась от своих намерений.
— Ох, и недоброе же ты время выбрала! — ревет колдунья. — Давай! Обряд необходимо довести до конца. Иначе мы обе погибнем не сходя с этого места. Говори, милая моя! Это твой единственный шанс на счастье и любовь!
Вероятно, последние слова были наиболее убедительны. Ее спутница набирает полные легкие воздуха. И, держа высоко перед собой толстую свечу, которую зажгла от огня рядом, робко начинает:
— Величественный и мятежный Темный ангел! Ты, что не знаешь покоя в аду в поисках рая. Услышь и послушай меня!
Я прошу тебя, овладей всеми пятью чувствами моего Виктора. И не оставь в покое его на этом свете ни тогда, когда он сидит или стоит, ни тогда, когда он спит или не спит.
Чтобы Виктор мог думать только о том, как видеть, слышать и чувствовать меня, мой запах, мое тело и душу. Чтобы без меня он чувствовал себя растерянно и безнадежно, как коварные воды морские не знают покоя.
Пусть сердце и душа Виктора рвутся на части, как паруса корабля в шторм, до тех пор, пока он не вернется ко мне. И чтобы бежал он до тех пор, пока не падет у ног моих.
И никто и никогда не сможет спасти его. И чтобы ни к замужней женщине, ни к разведенной женщине, ни к вдове, ни к деве не чувствовал Виктор такую любовь и такое плотское желание, как ко мне.
Виктор, любимый мой! Заклинаю тебя перед всем живым и неживым, что есть на этой Земле. Ты будешь страдать и искать меня, как те, которые живут, идут за крестом, а те, что уже мертвые, жаждут света. Пусть будет так отныне и навсегда!
Ее душа и тело трепещут от страха и волнения. Но голос звучит уверенно и свободно. Она идет между огнями дорожки к мольфарке. Когда приближается к ней вплотную, ставит дрожащими руками свечу судьбы на фотографию, которую вынула из внутреннего нагрудного кармана куртки. Но снимок неожиданно загорается, и женщина мигом выскакивает из пылающего ведьминого круга.
Тотчас страшным грохотом раскатывается гром и совсем рядом угрожающе сверкает молния. Раздвоившись, она одним концом падает в бездну с тяжелыми грозовыми тучами, а другим ударяет в старое сухое дерево за плечами молодой ведьмы. Женщина успевает оглянуться и, бросив на землю нож и жертву, выпрыгивает из огненного кольца.
Прямо туда, где они мгновение назад стояли, падает пылающее дерево, по-старчески скрипя своим высохшим стволом. Невероятно, но его раскидистые ветви срывают с головы ведьмы платок, скрывавший ее длинные черные волосы.
— Дурной знак, — испуганно шепчет та себе под нос. — Недобрый…
Подруга тотчас обхватывает ее обеими руками. Они так и стоят, обнявшись, наблюдая смертельное пламя, пожирающее их жертву. Оно неистово отплясывает свой горящий танец, получив только маленькое тело бедной зверушки и часть одежды как выкуп. Женщины с ужасом на лицах осознают, что на этом месте могла быть одна из них.
В горах погода стремительно меняется. Гроза быстро стихает. Ее отзвуки уже слышны далеко внизу, словно из-под ног.
На горе становится тихо и влажно, как в обители Перуна, известного также под именем Тор, который развернулся тут на своей золотой колеснице, запряженной крылатыми белыми и черными жеребцами. Тяжелые тучи опускаются ниже и, сияя будто рождественскими огнями, плачут и скорбят уже в долинах.
— Идем! Нам здесь нечего больше делать, — с непонятной ее спутнице тревогой говорит ведьма.
— А огонь?
— Что огонь?! А… он догорит сам. С тобой все в порядке? — интересуется она, заметив смертельную бледность подруги.
— Нет, — слабым голосом отвечает та. — У меня раскалывается голова и, кажется, немного тошнит.
— Я так и знала. Идем в машину. Я поведу.
Они молча спускаются. Сердца обеих испуганно стучат. Ведьма, обдумывая свои последующие действия, крепко держит под руку свою подругу, которую трясет как в лихорадке. Та дважды или трижды поскользнулась в сапогах на раскисшей, превратившейся в болото глиняной тропе. В следующий раз она все же не удерживается и падает, испачкав свою белую одежду в грязи с зеленью.
Неотправленные месседжи
«Что случилось, любовь моя? Я до сих пор не могу понять. Меня до сих пор терзает чувство вины, что я сделала что-то не так. Чем-то нарушила искренность наших отношений, глубину наших чувств. Но я не знаю, что сделала не так. Где поскользнулась и где ошиблась, чем обидела тебя? За что ты меня оттолкнул? Почему?!
Ты ворвался в мою жизнь как поток свежего воздуха. Я вдохнула тебя и с тех пор только тобой и живу. Вижу тебя во всем, что меня окружает: люди, дома, машины, вещи, птицы. Ты — утреннее солнце, которое бодро поднимается над сонным Миланом с его бесконечными, по-львовски узенькими мостовыми. Каждый твой лучик мягкий, нежный, очень трепетный и в то же время страстный. Я люблю тебя! Возвращайся!»
«Мрак. Черный тяжелый мрак страшного в своей непонятности мира… Я падаю в вязкий темный океан… Но меня кто-то удерживает. Я никого не вижу. Это — чья-то невидимая воля. Я себе не принадлежу. Держи меня, держи! Не хочу вниз, мне нужно вверх, к свету, которого здесь на дне вовсе не видно… Я здесь чужой. Это не мое место, я тут не по собственной воле, случайно. Мне тяжело дышать и сложно смотреть — я вижу все сразу. Кто я? Что я? Мне нужно вернуться. Но куда?!»
«Каждый день, кажется мне, похож на предыдущий. Еще двадцать четыре часа без тебя. Чужие люди, чужие лица. Я всматриваюсь в них, в надежде внезапно встретить тебя. Я знаю, что это нереально, я знаю, что я безумна, но я верю. И это последнее, что у меня осталось, — вера и надежда на то, что ты вернешься. Не знаю, как жить без тебя!»
«Милан. Люди тут приветливы, чутки и искренни. Очень похожи на нас, украинцев. Разве что более веселые, с непоколебимой верой в свое прекрасное будущее. Я учусь у них верить! Я всегда мечтала попасть в Италию. Это terra creativa, тут звук моего голоса резонирует так, словно я пою в соляной шахте, здесь звук плывет под куполом, обволакивает и возвращается, наполняя все твое естество и все вокруг единым, общим содержанием, одной аурой. И я качаюсь на волнах этого блаженства. Но мне всего этого не надо! Только рядом с тобой. Без тебя это лишь фейерверк на чужом празднике. Любимый! Если бы не было музыки, я бы давно уже умерла. Моя душа улетела бы сразу тогда же, когда исчез под дождем ты. А так я еще существую, должна же я дожить до твоего возвращения. Потому что рано или поздно, но я тебя увижу, обниму и все расскажу. Я все еще терпеливо жду твоего звонка! Почему ты постоянно не в сети? Ты — вне зоны досягаемости во всех смыслах. Неужели ты не понимаешь, как мне здесь трудно? Трудно дышать без тебя. Нет, я не жалуюсь! Я лишь очень нуждаюсь в тебе. А все остальное я смогу. Я верю, что однажды, когда погаснет день и на звездный небосклон выкатится луна, ты позвонишь в мою дверь. Правда-правда, позвонишь! Может, ты еще об этом и не знаешь, но я знаю. Потому что я жду тебя, любимый мой!»
«Я уже будто привык жить в этом мире. Нет, не так. Здесь не живут, здесь находятся. Хотя, сколько я тут ни нахожусь, еще никого не встретил. А может быть, я еще не научился кого-то видеть, потому что кто знает, как я сам выгляжу?! Никого, ни души. Лишь ужасающие бесцветные полутени полугор, наполовину домов и живого океана. Но я уже не падаю в него, я уже научился балансировать. Меня удержали, и я слышу, как кто-то зовет меня туда, где тепло, где светло, где ты…»
«У нас большая красивая квартира. Она полностью меблирована, с большой любовью и вкусом. У Орыси есть своя комната, она жутко счастлива. Начала ходить в музыкальную школу, просто влюбилась в фортепиано. Учится быстро. Вначале плакала, что не понимает никого, но итальянский, как украинский, — песня, а не язык. Иногда уже вставляет их слова. Я радуюсь ее успехам. Она — не я, она не сомневается, а просто идет вперед.
Наша жизнь здесь совсем иная. Привычка просыпаться рано оказалась очень полезной. Потому что обед тут долгий, siesta — все отдыхают со вкусом. За это время я успеваю столько, что мой импрессарио говорит, на две семьи хватит. Зато у меня есть куча свободного времени вечером. Делаю тут утром распевки — акустика как в концертном зале! Я представляю, как мы вместе ежедневно будем сюда возвращаться. Пить вино на террасе и есть пасту по-итальянски. Я всегда накрываю стол на троих, а вдруг ты приедешь именно в это мгновение! Хотя ты всегда со мной, ты меня не отпускаешь. Я живу тобой, ты во мне. Ты мой! Хотя бы позвонил, мой телефон не выключается уже несколько месяцев. Я так и не поняла, что произошло. Не знаю. И спрашивать не буду, когда ты окажешься рядом. Люблю тебя и жду, мы ожидаем. Ты нам нужен!»
«Мрак… мрак… страх… холод. Где я? Почему я здесь? Как долго я здесь? Ты меня опять зовешь, и я уже чувствую, что поднимаюсь. Я знаю, что океану меня больше не достать. Он пытается догнать меня, зацепить своими высокими волнами, но я уже научился уклоняться и хвататься за лучик твоего призыва. Сначала он был тонким, невидимым, а теперь становится более объемным и более уверенным среди этого мира полутеней и черного льда, который дышит, словно живой, как и океан. Я ухожу отсюда, я поднимаюсь. Зови меня, потому что только свет от твоего голоса способен вытащить меня отсюда. Здесь холодно, очень холодно…»
«Каждый день я загружаю себя работой. Три раза в неделю мой импрессарио поставил меня на главные партии. Я так счастлива! Потому что тут переполненные залы, благодарная публика, роскошный симфонический оркестр. А какие здесь костюмы, любимый: из натурального шелка, атласа, бархата, даже голландские кружева есть! Я такого никогда не видела, а тем более не надевала! Мой импрессарио говорит, что скоро обо мне будут говорить в Ковент-Гардене и Метрополитен-опере. Смешно, но это о них я всегда мечтала. Он заботится о моем продвижении, этот сэр Рэй Сандерс. Он англичанин, но его мать — итальянка. Ты не поверишь, но тут до сих пор существует культ матери, когда ее слово для сына — закон. Я это видела, когда мы ходили к ним на обед. Это так трогательно! Все тебе расскажу, когда приедешь.
У меня накопилось столько “почему”, что я уже решила и не спрашивать. Не уверена, но мне кажется, что не стоит на это тратить время. Жизнь слишком коротка, и все происходит так быстро, что выяснять отношения — значит убивать то хорошее и светлое, что есть между тобой и мной. Люблю тебя, и точка! Зачем еще что-то говорить? И ты любишь меня всем сердцем, я знаю. Теперь я это точно знаю! Потому что скоро, совсем скоро мы будем вместе. Возвращайся! Куда же ты там запропастился?! Кто или что тебя там держит? Ты нужен нам. Очень-очень нужен! Любимый, ты даже не представляешь, сколько света и любви ты подарил мне и даришь дальше. Сколько воспоминаний и одновременно надежд ты дал мне! Я переполнена чувством, переполнена ожиданием. Возвращайся, жизнь моя! “Я люблю тебя так, как никто и никогда не любил!” Помню твои слова и тебе же их повторяю уже от себя».
«Как тоскливо и холодно в этом месте. Не понимаю, зачем я здесь торчу, зачем левитирую среди этой бессмысленной пустоты. Страшный черный липкий океан остался там, далеко-далеко внизу. А я как будто уже и выше, но все равно не чувствую выхода отсюда. Все одно и то же: вверх-вниз, влево-вправо. Я устал. Невероятно устал прозябать в небытии. А голос, твой голос ложится лучом света, разогревая здешнюю атмосферу, разрезая завесы пугливых туч. Он — мой указатель, по нему я поднимаюсь, сам не знаю как. Но не замолкай так надолго! Я теряюсь во тьме, когда тебя нет. И опять падаю вниз, где меня с жуткой радостью ожидает живой океан. Я боюсь его… я его чувствую. А хочу почувствовать тебя!»
«Жизнь не стоит на месте — она развивается и вносит свои коррективы. Любимый. Счастье мое. Любовь моя и надежда. Ты поймешь мой поступок и простишь, потому что ты меня любишь. Я вынуждена была так поступить. Иначе нам невозможно будет выжить здесь втроем. Другое решение для меня неприемлемо. Я не могу убить нашу любовь. Я должна ее сохранить для тебя, для себя, для нее же самой. Но я не способна сделать это самостоятельно в чужой стране. И вернуться домой мы тоже не можем. У меня контракт, и я должна его придерживаться, хотя в новых обстоятельствах это будет очень сложно. Любимый, жизнь моя, я принимаю это предложение, чтобы уберечь пламя нашей любви. Ты поймешь, когда увидишь. Уже скоро, очень скоро ты получишь то, что больше нашей любви. Ты получишь ее истинное содержание — нашу дочурку.
Увидишь, как она будет на тебя похожа! А как же иначе? Только на тебя, жизнь моя, мой любимый!»
«Не знаю, что творится, но чувствую, как будто с моей спины спадает, сползает скала… Это она меня тянула вниз раньше, а теперь меня как будто кто-то подхватил и поднимает ввысь с непомерной вселенской силой. О-о, как мне стало легко! Какой же груз был у меня на плечах! Мрак светлеет, холод отступает с космической скоростью. А я лечу на этот голос или голоса, которые зовут с удвоенной силой. Я нужен там! Я оставляю это уединенное мистическое место. Я лечу домой! Неси меня, голос, несите меня, крылья! Теперь у меня есть крылья, и я уже не вернусь сюда! Свет. Любовь. Жизнь. И Ты!»
Эпилог Пациент пансионата «Лэ Рой»
Красивая молодая женщина в алом пальто стояла под ограждением частного пансионата в Трускавце. Ее волосы прикрывали широкие края черной шляпы, вокруг шеи была изобретательно повязана полупрозрачная темно-малиновая шаль. В левой руке блестел черный клатч. Правой она ухватилась за металлическую перекладину забора и внимательно вглядывалась в лицо каждого, кто проходил мимо нее по ту сторону ограды. Сквозь редкие деревянные балясины можно было разглядеть, что творилось в парке, где прогуливались почтенные пациенты заведения. Некоторые наедине со своими мыслями, а кое-кто в обществе молоденьких медсестер или посетителей, одного в инвалидной коляске катил молодой мужчина.
Еще теплая пора осени, пополудни — время прогулок на свежем воздухе в закрытом медицинском учреждении «Лэ Рой». Сосново-дубовый лес, где он располагался, как можно лучше соответствовал всем врачебным предписаниям. Тут проживали под постоянным медицинским присмотром пациенты, с которыми сложно было справиться дома. Кто-то здесь находился временно, лишь в послереабилитационном периоде. Но большинство из них лежали в своих комнатах, вынужденные так существовать до конца дней своих. Их обслуживал многочисленный персонал, им были созданы здесь все условия для комфортного пребывания. Современное трехэтажное здание в стиле французского классицизма, напичканное самыми современными техническими средствами наблюдения, вызывало большую заинтересованность у одиноких прохожих. Перед пансионатом, на холмах, раскинулся парк в сдержанном английском стиле с вечнозелеными кустами мирта и можжевельника. По внешнему виду дома и ландшафту прилегающей территории можно было судить, что заведение не из дешевых.
Женщина в красном с надеждой всматривалась в каждого, пытаясь разглядеть лица больных. Смахивало на то, что она ищет кого-то знакомого, с которым давно не виделась. До боли в глазах присматривалась к мужчинам, прогуливающимся по дорожке парка, которая поворачивала в направлении, где она притаилась. Но, похоже, женщина так никого и не смогла узнать.
Виола мучилась вопросами: «Где же он? Кто из них? А может, его вообще сегодня нет на прогулке?!»
Катя навела для нее все справки: он теперь всегда живет здесь, после операции, проведенной много лет тому назад, нуждается в постоянном медицинском присмотре. Что с ним произошло, ей так и не удалось выяснить. Подруга лишь заметила, что он может и не узнать ее. Поэтому было бы лучше, если бы он вообще не видел и не знал, что она сюда приходила. Все поняла и, поставив свой «порше» около охраны при въезде в пансионат, затаилась около ограды.
Торчала здесь уже полчаса, но все зря. Вдруг ей показалось, что она увидела того, кого искала. Остолбенела от удивления. Это был он! Такой же, каким она знала его двенадцать лет тому назад и даже… но это уж совсем невероятно, моложе. Он будто повернул стрелки часов назад и превратился в молодого человека лет двадцати пяти-тридцати, красивого телосложения, с раскованными манерами. Это был он и не он в то же время. Ей показалось, что она сходит с ума, что у нее дежавю, что ее глаза видят лишь то, что хотят видеть. Она приподняла край своей роскошной шляпы и внимательнее присмотрелась к юноше, который катил перед собой инвалидное кресло. Взгляд скользнул на того, кто был в коляске. Ее душа окаменела от ужаса увиденного. В ней сидел он! Совсем седой, истощенный, с невидящим взором.
Женщина в красном вздрогнула и замерла, вроде бы срослась с досками забора. Ее будто прижало тяжелым прессом к земле так, словно должно было раздавить. По спине побежали мурашки, как будто фальшивое глиссандо на альте, а на ладонях под перчатками выступил холодный пот. Он был в ужасном состоянии!
Его волосы были снежно-белыми, как фата невесты. Кудри обрамляли искаженное каким-то внутренним переживанием лицо. Был небрит и от этого выглядел неухоженным и еще более старым. Взъерошенные и по-прежнему густые брови сосредоточенно сведенные на лбу, взгляд углублен в какой-то другой, неизвестный никому, кроме него, мир. Но вдруг он заволновался, неожиданно чем-то обеспокоенный. Расчесал пальцами непослушный чуб и, как будто на оклик, взглянул в ее сторону. В тот же миг его глаза широко раскрылись, зрачки расширились, а брови расправились от удивления. Он потрясенно вглядывался в ее лицо и ни слова не мог вымолвить.
Она или призрак, или это ему только кажется, как и миллион раз до этого? Ее призрак виделся ему постоянно и всюду: в больничных коридорах, на улице, во сне… Слышал ее голос и тогда, когда был в коме после аварии. «И откуда только взялся тогда на дороге этот проклятый заяц?!» И тогда, когда думал, что уже в мире ином, где его окутывал холод и мрак. Ему было невыносимо одиноко и тягостно. Что-то огромное, тяжелое, холодное наваливалось на него, будто намеревалось раздавить. Не знал, сколько это длилось. Казалось — вечность. Но вдруг почувствовал, как кто-то могучий подтолкнул его вверх и невидимый груз начал спадать, облегчая страдание. Именно тогда он слышал, как она молилась, звала его и тянула к себе, наверх. Все это было непонятным, таинственным, потусторонним.
А теперь?! Его разум не настолько был одурманен длительным приемом лекарств, чтобы не поверить увиденному. Он, похоже, не понимая себя, неожиданно оперся дрожащими руками на кресло и с невероятным усилием, которое обезобразило гримасой лицо, поднялся на ноги.
— Отец! — вскрикнул молодой мужчина рядом с ним.
В тот же миг несчастный рухнул, как колода, на землю. Сын поспешил помочь усадить отца опять в кресло. На его крик прибежал медперсонал, пациенты тоже засуетились вокруг, стряхивая сосновые иголки и сухие осенние листья с пледа, который укрывал его больные ноги. Но этот бешеный человек отталкивал всех, пытаясь высвободиться из-под их опеки. Упирался и ревел от недовольства, хотел увидеть ее, убедиться, что это был не призрак, что это была именно она. Казалось, он хотел ей что-то сказать — как будто виновен перед ней. И наконец-то теперь, когда увидел ее, хотел хоть словом перекинуться, но ничегошеньки вымолвить не мог. Из его горла выдавливались лишь какие-то непонятные звуки. Это было похоже скорее на рык изуродованного зверя, чем на человеческую речь.
Он должен был с ней поговорить. Он узнал ее. Узнал ту, перед которой бесконечно виноват. За все эти долгие годы, проведенные здесь, все переосмыслил и переоценил, понял истинные ценности. Принял то, чем искупает свой грех. Но хотел получить прощение именно от нее, хотя и сознавал, что она может отвернуться от него. Только тут понял, что она дала ему что-то, ради чего стоило жить и даже погибнуть. О, лучше бы он тогда погиб! Не мучился бы так.
Его едва усадили в инвалидное кресло и расступились. Он руками нетерпеливо разводил людей вокруг себя, лишь бы опять ее увидеть. Но на аллее с внешней стороны парка уже никого не было. Только несколько автомобилей стояло на парковке. И какая-то девочка-подросток кивала русой головкой в такт музыке, звучащей в ее наушниках. Он чуть не свернул шею, сосредоточенно пытаясь рассмотреть сидящих в автомобиле. Но его спешно уже катили назад, в помещение пансионата.
Все. Финишная прямая позади. Теперь уже по-настоящему. Ни единой надежды. Она не сможет к нему попасть. Сам… буквально собственноручно подписал свой приговор. Она так и не узнает, что с ним тогда случилось. Никто, кроме него, ей этого не сможет рассказать. И он никому не говорил об этом. Только ей хотел, только ей. Но уже не мог физически. Единственное, что мог бы сделать, так это написать ей письмо, но не знал адреса. Да и не был уверен, захочет ли она читать после всего, что он натворил.
Она сломя голову ринулась к своей машине, придерживая рукой шляпу.
Не смогла сдержать слез от увиденного. Горько зарыдала от того, что произошло с ним. Ни за что в мире не желала ему такой судьбы! Никогда, после того как они расстались. Не ненавидела его. Даже тогда, когда он сказал, что переоценил себя и свои чувства к ней. Знала, что бессовестно врал, что подчинялся какой-то могучей силе, понять которую она не могла. Долго размышляла: что же он поставил на одну чашу весов, если на другой была она? Была убеждена, что это магическая власть денег. Для нее это стало настолько гадко и унизительно, что она не захотела сообщить ему важную новость. Это, наверное, могло бы все изменить. Возможно, он не попал бы в ту роковую аварию. Но решила, что должно быть так, как хочет он. Когда тебя грубо отталкивают, ничто не в силе уже изменить такое решение.
— Mummy, are you all right? — обеспокоенно спросила девочка, открыв двери переднего сиденья. — Why are you crying? Please, stop, stop, mummy!
Она сняла наушники и обняла свою маму.
— Все хорошо, дочка. Не беспокойся! — прижала ребенка и поцеловала сначала в сине-серые глазищи, а потом в голову с длинными русыми косами. — Говори на родном языке, Виктория! Здесь твоя Родина.
— Но английский ведь тоже мой родной. Мой папа — англичанин, и я родилась в Лондоне, — с заметным акцентом заговорила девочка.
— Да, Рэй — англичанин, — поджала губы Виола и отвернулась к окну, чтобы не выдать своего отчаяния, из-за которого опять ком подкатил к горлу. — Но ты — украинка, и твоя сестра Орыся тоже.
И мгновенно овладев собой, сказала:
— Посиди здесь немного. Не выходи из машины. Мне нужно переговорить с одним человеком.
— Ты надолго? — поинтересовалась девочка, проведя рукой по заплетенным в косы волосам.
— Если задержусь, позвоню.
Женщина в красном уверенно вышла из машины и направилась к охране санатория.
— Добрый день, пани, — поздоровался крепкий парень в форме, как только она подошла к нему. — Вы к кому?
— Здравствуйте. Я хотела бы навестить Потапенко Виктора Петровича.
— К этому пациенту визиты запрещены, — ответил не задумываясь.
— Почему? — Стало заметно, что ее совершенно озадачил его однозначный ответ.
— Он сам так велел. Право на посещение имеет только его сын.
— Который?
— Я знаю только одного.
— Понимаете, я здесь проездом, всего на три дня, из Милана. Завтра отбываю в Одессу, оттуда паромом в Стамбул. Передайте ему, будьте добры. Возможно, он передумает. — Она умоляюще смотрела в невозмутимое лицо охранника.
— Пани, вы ему кто? — спросил парень, изображая усталость на своем лице.
— Я, я… — Она растерялась от такого, казалось бы, простого вопроса. — Я давняя подруга. Очень близкая подруга.
Читать бесплатно другие книги:
