Одно дыхание на двоих Никалео Ника

 

Прозрачный холодный воздух за окном, казалось, простудил даже полумесяц. Его заботливо окутала пышная серая туча, а он все равно лукаво заглядывал сквозь оконное стекло. Он пристально стерег свой гарем мерцающих, волнующих взгляд звезд, всегда держа наготове новую из четырехсот мириадов пылких и таких разных по своему темпераменту красавиц. Среди них были и очень коварные девы ночи, имя которым — черные дыры. Они поглощали все вокруг себя, подчиняя своей воле.

Зарывшись лицом в подушку, Виола молча страдала. Ее мучила совесть, душили чувства и непостижимая вина.

Несколько лет, еще во время учебы в школе, она была солисткой юношеского вокально-инструментального ансамбля, как тогда называли музыкальные группы. Мечтала о шоу-бизе. Но, прикоснувшись к его нечистоплотности, не смогла погрузить в него свою душу и тело. Так она навсегда отказалась от мечты стать эстрадной певицей и поступила в консерваторию.

На фоне других, возможно не менее талантливых и одаренных студентов, она заметно выделялась. И сама это вскоре почувствовала. Богатый внутренний мир, стремление к самообразованию и безудержная работоспособность давали ей реальный шанс на большой успех в будущем. Но, на удивление, она не имела никакой поддержки. Всегда была одна. Родители были упрямо убеждены, что талант сам пробьет себе дорогу. И к тому же стыдно протежировать своего ребенка. Ее обязательно заметят, если она того достойна. А тут еще в ее жизни стали появляться ребята, которые отнимали кучу времени, пачками встречая ее у выхода с «консы». Тут уже и родители обеспокоились, что девушке пора замуж, потому что будет беда. Старое, советское воспитание! На самом-то деле Виола никогда не встречала в своей жизни душевно и интеллектуально близкого человека. Были лишь подруги по интересам. Но она была послушной дочерью и вышла замуж, как ей казалось, за лучшего кандидата.

 

— Ты его любишь? — удивляется Оксана, близкая подруга с фортепианного отделения.

— Не знаю. Он «положительный во всех отношениях, сдержанный, финансово подкован», — отстраненно цитирует родителей Виола, помешивая свой капучино. — Разве у меня есть претенденты лучше?

— Могли бы быть! — безапелляционно заявляет Оксанка. — Зачем так спешить? Жизнь же только начинается! Перед тобой открыто столько дорог. С твоим-то талантом!

— А если именно он и есть моя судьба? — наивно спрашивает подругу. — Мы уже два года вместе. Родители так мечтают, что я выйду замуж.

— Глупости! Какие глупости ты несешь! Какая судьба? Какие родители? Это же твоя жизнь, и только ты все решаешь.

— Я не знаю. Они уже начали готовиться к свадьбе. Заказали ресторан, венчание в церкви. Я уже шью платье…

— О-ой, большое дело! Плюнь на все! А платье продай! — никак не могла угомониться Оксана.

— Это плохая примета, — возражает ей Виола, — всякие казусы с подвенечным нарядом.

— Замуж выходить без любви — вот плохая примета! А ты о каких-то лохмотьях, пусть даже и белых! Что ты как зомби? У тебя свое мнение есть?!

— Это и есть мое мнение. Мы с родителями все уже обсудили. Я выхожу за Андриана, — ответила Виола и, будто встрепенувшись, сказала: — Все, закрыли тему. Ты лучше мне расскажи, как закончился вчерашний зачет по музыкальной литературе.

Ей казалась, что свадьба — дело вполне обыденное.

 

«Наверное, нужно было тогда прислушаться к словам Оксаны, к своему сердцу», — не давало теперь покоя душе Виолы болезненное чувство утраченного времени.

Андриан был чутким и внимательным, зарабатывал очень неплохо, хотя и только начал свой бизнес. Для родителей Виолы это был весомый аргумент. «Мужчина должен прежде всего содержать свою семью», — безапелляционно говорили они. С таким утверждением сложно не согласиться. К тому же они заметили, что парень неплохой, спокойный, надежный. Как раз полная противоположность их дочери. Все будто и в самом деле складывалось…

Неожиданно зазвонил телефон. Виола мигом схватила его, чтобы не разбудить Орысю. Это была Катя.

— Привет, Катюша! Как дела? — шепотом отозвалась Виола.

— Малышка уже спит? Ты можешь говорить?

— Да, я сейчас выйду на кухню. — Виола поправила на Орысе одеяло и осторожно открыла дверь.

— Андриан тоже спит?

— Нет, он задерживается на работе. У них там что-то на сервере полетело. Не знает, когда вернется. По-видимому, поздно. — Она поставила на плиту джезву — медную кофеварку, в которой иногда кипятила молоко.

— Знаешь, я только что перевернула последнюю страницу «Столетия Якова». Ты читала?!

— Да, конечно! Это же Лис, Владимир, кажется. И что?

— Я в полном восторге, — делилась своими впечатлениями Катя.

— Да, потрясающий роман. Эта книга достойна высокой похвалы, даже Шевченковской премии, — подтвердила Виола.

— Может быть, но меня заинтересовал один момент, — созналась подруга. — Ты тоже должна была на нем задержаться. Я о полячке, ветреной Зосе. Припоминаешь?

— Нет, а что это за персонаж?

— Ну, это та, которая пренебрегла ухаживанием благородного польского генерала. И вышла замуж по любви.

— А… Да, конечно, помню. Только имя ее забыла.

— Ну, насколько я поняла, это изображены реальные события. И она на самом деле вышла замуж за любимого человека.

— Боже, Катюша! Я и так себе места не нахожу, а ты тут…

— А я тебе желаю расцвести!

— Я знаю, но… Я не умею вести двойную игру. Это гадко и нечестно.

— О да! Я уже это слышала, хотела только поинтересоваться, не изменила ли ты своего мнения? Все ли по-старому?

— Ну, где-то так, как ты говоришь, — созналась Виола.

— Понятно. Слушай, неужели тебе не хочется освободиться от этих пут? Вырваться из традиционных жизненных устоев-домостроев, на которых, по сути, и держится ваш брак? — засыпала вопросами Катя.

— Ну, все же так живут.

— Кто это все?! — удивилась подруга.

— Катюш, — вздохнула Виола, — раньше я думала, что существуют какие-то образцовые пары, счастливые браки. Но я таких не встретила. Не верю в то, что может быть иначе. А то, что я чувствую… это… — Она запнулась. — Все остальное недопустимо, оно обязательно будет наказано, и этот грех необходимо будет искупить. Это же устоявшиеся нормы морали.

— Люди сами себе придумывают мораль. Это все — для масс, которым нужен путеводитель. А в тебе огромный потенциал, ты одарена талантом. Для избранных людей нет норм и правил. Они сами их устанавливают и нарушают. Что тебе до чьего-то мнения?! Разве это они страдают? Разве они помогут, когда что-то пойдет не так, как ты рисуешь в своем воображении?

Молоко закипело, Виола поместила турку в кастрюльку с холодной водой остужаться и, помешивая ложкой, ускоряла процесс.

— Все терпят, Катя. Женщины в основном и жертвуют собой ради семейного благополучия, — объясняла она свое бездействие.

— У тебя благополучие? Ты счастлива?!

— Нет…

— Разве же нет таких, которые не терпят?! Таких, которые позволяют себе быть счастливыми? Или даже наоборот, чтобы их терпели? — рассмеялась подруга. — Есть! И я живой тому пример. Раньше таких было немного, и их всегда осуждало, не принимало общество. Их считали феминистками, самовлюбленными дурындами, карьеристками, бросившими вызов не только своим мужьям, но и всему социуму. А теперь мы просто самодостаточные женщины. Мы сами выбираем свою судьбу и, заметь, счастливую судьбу. А где твое счастье и благополучие, которое, по твоим словам, ты бережешь? Где?!

Виола задумалась: она не была феминисткой, она всего-навсего влюбилась. Поняла, что несчастна в браке с Андрианом, что живет по инерции. Плывет, как тучка, у которой навигатор — ветер. Нет, на самом деле она все время стремилась самоутвердиться: постоянно принимала участие в региональных конкурсах и фестивалях, но почему-то ни разу так и не победила.

— Виктор, похоже, уже забыл обо мне. Никакой инициативы с его стороны.

— Боже мой, Виолка! Причем тут он! Ты что, не понимаешь: дело совсем не в нем, — возмутилась подруга-психолог. — Тебе нужна свобода. Пространство и перспектива для продвижения вперед…

— Знаешь, недавно со мной что-то такое произошло. Не знаю, как это объяснить. Я словно увидела свою семью со стороны, чужими глазами. Вроде могучая сила вытянула меня из моего же тела и поставила, нет, повесила где-то сбоку. И я смогла заметить в нашей жизни те вещи, которые просто не могла видеть, потому что постоянно убеждаю себя, что у нас еще все впереди, что все в порядке. Ты меня слушаешь, Катюша?

— Я слышу-слышу, Виола, — наконец проявила признаки своего присутствия подруга. — Просто я искренне очень удивлена. Это исключительно редкое явление, когда человек сам себя может так увидеть! Для этого пациенты проходят специальные курсы, есть такая методика. А ты сама!

— Да. Понимаешь, я увидела, что Андриан всегда погружен в свои компьютерные программы, полностью доволен тем, что имеет. Он будто застрял на каком-то этапе своей жизни и вовсе не горит желанием двигаться дальше. Его совершенно устраивает и моя сегодняшняя роль. Он не собирается поддерживать меня, способствовать моему профессиональному росту, продвижению…

— Он понимает, что ты еще больше отдалишься от него, — объяснила психолог.

— И еще, я не увидела, не почувствовала в нем того увлеченного парня, каким он казался мне до бракосочетания, — говорила Виола с обидой в голосе. — А рядом с ним — молодая и энергичная женщина, которая постепенно чахнет в домашних заботах, уделяя им намного больше внимания, чем они того заслуживают. Она тоже застряла на одном месте, и не развивается, — сказала это с глубоким разочарованием и горечью. — Ни светлых теплых чувств, ни общей цели в этой семье я не почувствовала. Мне стало так жалко этих двух чужих людей, что пробежал мороз по коже.

Виола сделала несколько глотков остывшего молока.

— Виолка, знаешь, я так скажу. В тебе клокочет мощный вулкан энергии, неиспользованный творческий потенциал. А ты сознательно отодвинула это все подальше и кружишь в танце ежедневной рутины. И если ты сумела все это увидеть со стороны, то Бог тебя любит, дорогая моя! Ты должна задуматься над этим.

— Я знаю. Теперь я поняла, что была слепа, что обманывалась. Нужно что-то делать.

— Вот и делай! Ты слишком много сомневаешься и думаешь! Действуй!

— Почему, объясни мне, почему я стала Андриану так не интересна, Катюш? — допытывалась Виола у подруги. — Почему он из чуткого, внимательного друга превратился в толстокожего и погруженного в свой мир мужлана? Что я сделала не так?!

— Не думаю, что тебе нужно искать недостатки в себе. Просто расставь правильно приоритеты.

— А как правильно? — удивилась Виола.

— Это только ты сама можешь решить. Тебе должно быть уютно, и рядом с тобой должно быть уютно. Если что-то не устраивает, нужно устранить это препятствие, и все.

— Так просто? Если бы только знать, что нам мешает. Ты как думаешь?

— Виола, не ожидай от меня подсказки! — возмутилась Катя. — Психолог только подталкивает к решению, а принять его ты должна сама.

— А как подруга ты мне можешь ответить? — почти просила Виола.

— Ну, если бы я должна была принять решение… Но это я, а не ты! — подчеркнула Катя. — Я бы никогда не осталась с человеком, которому безразлична. Вот так! А кто в этом виноват: я или какой-то Пупкин, мне все равно. Давай, уже поздно. Я и сама уже захотела спать. Спокойной ночи! — Катя зевнула и отключилась.

Виола допила молоко. Вымыла стакан и выключила дополнительное освещение над рабочей поверхностью дубовой кухни. Вернулась в розовую комнату к ребенку.

Рыська спала, тихонько посапывая во сне, как и все детишки. Она лежала, приоткрыв ротик и запрокинув ручки кверху, как младенец. Виола заботливо накрыла ее одеяльцем и выключила ночник. Прикрыв дверь, пошла к своей кровати.

Она легла и подложила себе еще и подушку мужа. С недавних пор он часто оставался спать в своем кабинете. Вероятно, поступит так и сегодня. Это ее не тревожило. Он почему-то занимал много места, хотя был не очень высоким и щуплого телосложения. Она заметила, что это доставляет ей дискомфорт уже, наверное, лет пять. Раньше просто сворачивалась, как плод в утробе матери, где-то на краю кровати.

В начале их совместной жизни Виола лезла из кожи, чтобы чем-то заинтересовать мужа: литература, музыка, театр, путешествия. Не сработало. Его увлечением была практическая экономика и спорт. «О’кей», — подумала Виола и стала рьяной посетительницей фитнес-центра. Сама увлеклась компьютерными технологиями, вызывала на дискуссии мужа. Но он никогда не слушал ее, подсмеивался и снова входил в ступор.

Виола страдала. Уже тогда почувствовала, что он не тот человек, с которым ей хотелось бы прожить всю жизнь. Начала сомневаться в правильности своего выбора. Но через какое-то время полностью погрузилась в воспитание их маленькой доченьки. И, как любая женщина, искренне светилась от счастья. Однако все равно не смогла долго сидеть в декретном отпуске. С невероятными усилиями настояла на том, что выйдет на работу. Андриан был категорически против. Но Виола не из тех, кто отступает.

Она опять почувствовала себя в центре жизни. Встречалась с подругами в театрах, кино, на выставках и концертах. Опять пополнился список ее почитателей, каждый из которых, по-видимому, тайно надеялся на какие-то отношения. Но это ее только веселило.

Андриан как-то отдалился, окунувшись в свой бизнес. Много времени он уделял друзьям. Встречались только вечером. Перекидывались парой слов на ночь.

— Как дела на работе? Есть новые крупные клиенты?

— Слушай, для чего тебе моя головная боль? Живи своей жизнью! — сухо отрезал Адриан.

— Ну, прости, — смущенно ответила, чувствуя себя взломщиком, который осуществил грубую попытку вторгнуться в чужой компьютер.

И больше уже подобных разговоров не заводила. Где-то прочитала, что счастливые семейные пары общаются по минимуму. Убедила себя, что это и в самом деле так. Ведь со всем остальным у них было нормально. Наблюдая за жизнью других семей, видела те же серые будни. Разве что объединяло их нечто большее. Но что?!

Опять занялась самообразованием: изучала языки, увлеклась восточной философией. Не могла жить без новых знаний, потому что была подобна губке, благодарно впитывавшей окружающий мир. А затем выливала украшенное всеми возможными красками своего лирического вокала. Струилась музыкой.

Виола больше не беспокоила мужа своими расспросами, так обоим было более комфортно. Поняла, что он, по-видимому, не хотел подниматься до ее уровня, потому что достичь этой планки было сложно. Ему проще было опустить ее до уровня обычной домохозяйки. Он давал ей это понять при каждом удобном случае: «Все женщины как женщины. А моя — оперная певица! Ты лучше семьей займись, ребенком». И тут он лукавил!

Как-то в садике Орыси готовились к новогодним праздникам.

— Пани Виола, — обратилась к ней воспитательница, — ваша дочь будет у нас Снежной королевой. Вот вам ее слова. — Она ткнула ей в руки вырванный из тетради листочек с написанными от руки стишками. — И о костюме позаботьтесь заблаговременно, потому что в прокате такие быстро разбирают.

— Ну что вы, пани Лида! Я сама могу сшить, — убедила молодая мама.

— А вы еще и шить умеете?! — неподдельное удивление отразилось на лице воспитательницы.

— Конечно, мама научила. Так что не пропадем, — с иронией ответила Виола.

И к празднику Рыська имела пышный наряд Королевы льда и снега, сшитый бессонными ночами. Никто и подумать не мог, что он не куплен. Выглядел безукоризненно.

Виола боролась со своим безумным чувством к Виктору. Чувствовала смятение в присутствии его жены. Была абсолютно не довольна собой при встрече с ними обоими. Теперь она анализировала его поведение, разговоры. С ним тоже происходило что-то неладное. Его тоже что-то очень смущало. Похоже, что и он переживал какую-то переоценку ценностей, понимая, что большая часть жизненного пути уже пройдена. «Неужели и он вошел в тот сложный для мужчины жизненный период?» — мелькнула в ее голове мысль. Ведь он был чуть ли не образцовым семьянином в их компании. И, невзирая на шутливые подколки друзей, имидж свой поддерживал и этим гордился.

Виола знала об этих вещах от своих значительно старших по возрасту подруг. Ох, и тяжело давались супругам эти кризисные годы. Почти каждая пережила обидные шалости мужа со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. Для Виолы такие отношения — смерть. Она не могла и не хотела стать просто развлечением. Не смела запятнать этим свою душу. Но в то же время ее переполняло непреодолимое желание быть с тем, кто видит и стремится, кто слышит и жаждет, кто видит цель и идет к ней, кто любит ее так же, как и она его. Чтобы подниматься вместе, чтобы поддерживать и подталкивать друг друга, чтобы радовать и утешать самой и быть утешенной и обнадеженной. С легкостью ринулась бы ему навстречу, если бы не было этих цепей, в которые оба были закованы.

 

Включив телевизор, Виола сразу направилась на кухню готовить утренний кофе. Рыську к десяти отвела в садик, Андриан ушел на работу еще раньше. Ей хотелось традиционно позавтракать наедине со своей партитурой, которую разложила на кухонном столе. Но звуки мировых новостей Би-би-си заставили ее вернуться к экрану. Мелодия с четким ритмом, будто удары сердца, отмеряла пульс жизни планеты. Перед глазами мелькали кадры с извержением вулканов где-то в районе Камчатки, со шквальными ветрами на побережье Индийского океана, с аномальной жарой и пожарами в России и экстремальным холодом и температурой ниже двадцати в Мексике.

В правом углу экрана плазмы отсчитывались секунды до начала новостей. «Словно время отсчета самого конца», — подумала Виола. В последние годы эта тема стала чуть ли не основной для всех средств массовой информации. О ней вещали со всех телеканалов. Были ли то инсинуации на тему пророчеств майя, или библейских откровений Иоанна Богослова, или еще каких-то преданий старины… Но почему-то никто не прислушивался к словам метеорологов или астрофизиков, среди которых был и всемирно известный Стивен Хокинг, — они предсказывали ужасные изменения климата на Земле в ближайшие тысячу лет. Виоле казались смешными его рекомендации по поиску новой планеты для обитания людей. Но, по-видимому, это не было столь невероятным для китайцев, которые уже огласили по всему миру о наборе первопоселенцев на Марс. Земляне-марсиане…

— Раньше не было столько ливней. Самолеты не падали, а корабли не терпели крушений, — когда-то давно заметила Виолина тетка. — Конец света уже близко. Присутствуют все знаки, о которых говорил Господь.

— Тетя Устина, ну что вы такое жуткое пророчите? — улыбалась молодая женщина. — Просто раньше не было столько источников информации. А теперь и Интернет, и телевидение, и радио, и мобильные телефоны. Мир сжимается, мы становимся ближе друг к другу. Уже нет чужой беды, потому что Земля у нас одна и все мы — люди.

Тетка Виолы только молча качала головой: «Нет чужой беды, говоришь. Может, и так! Дай, Боже, дай, Боже!» Но было заметно, что она не верит во вселенскую любовь между людьми и сверхсветовую «летучесть» информации по всемирной паутине. Она склонна была связывать события с библейскими сюжетами. А людскую враждебность считала не причиной, а следствием приближения к апокалиптическим событиям. Потому что, по ее мнению, все должно было случиться именно так, как написано.

От таких мыслей веяло мраком безнадежности и обреченности. Сельский человек, привыкший к тяжким думам и тяжелый на подъем из-за своей терпеливости и упрямства, всегда вызывал у Виолы глубокий протест. Она не могла мириться с таким отношением к жизни. Но воспитанная в толерантных и сдержанных семейных традициях западно-украинских земель, не смела об этом говорить, а тем более возмущаться. Просто решила, что надо жить иначе — не подчиняясь обстоятельствам, а невзирая на них.

И одиночество стало ей подругой. По правде говоря, она любила побыть одна. Тогда отлично думалось, репетировалось, голос звучал, клавиры не путались… Она могла погрузиться в свой мир, где было всегда ярко и радостно, где гремели аплодисменты, а иногда тихо журчал источник вблизи родного Леска.

Старый раскидистый и дуплистый дуб был ей в такие часы собеседником на немом заседании мохнатых кустов и деревьев. Дуб молча соглашался со всеми ее доводами и, казалось, шуршал кроной, когда мысли Виолы его беспокоили. Она любила посидеть в его дупле. Подумать, настроиться на новые гастроли, набравшись энергии и силы от родной земли и от него самого, лесного исполина, повелителя диких дебрей. И выводили ли многоголосые песни птицы или тарабанил по листьям теплый летний дождь, пытаясь просочиться сквозь чащу к жаждущей влаги земле, здесь всегда думалось легко, дышалось во всю грудь, а иногда и неожиданно пелось. Только тут она могла тихонько, не напрягая связки, затянуть свою любимую:

И лес тогда чудом не умолкал, не таился перед человеческим голосом. Просто жил своей жизнью, принимая органичные модуляции народной песни как истинно свое, естественное звучание.

Вволю напевшись и насладившись роскошью одиночества, Виола часто счастливо засыпала, завернувшись, как в одеяло, в сено, которое всегда было свежим в дупле. Здесь часто играли дети из ближайших сел. И дуб покорно берег их местечко, разделяя их увлечения.

Виола давно научилась понимать его знаки: скрипит и глухо стонет — значит, не соглашается, живо и легко шуршит кроной — радуется и одобряет, а если тревожно тих и молчалив — беспокоится о ее думах. Она прислушивалась к советам дуба, потому как он столько видел, знал и слышал, сколько людям и не снилось. Недаром же тетя говорила, что этот дуб уже при Австрийской империи не был молодым. А следовательно, он очень опытен и мудр. Как говорил Эйнштейн, «настоящие знания — это опыт».

Сама Виола постоянно чувствовала нехватку опыта, недоставало ей жизненной мудрости. Она все время находилась в состоянии тревоги и неуверенности, хотя всегда шла вперед к своей цели. А окружающим казалось, будто она точно знает, что делает. Ее же грыз червь сомнения относительно собственной правоты. И только поступательное движение и планирование давали ей толику надежды, что, возможно, все не зря. Что она недаром покинула село и отправилась в город, недаром принимает участие в конкурсах, недаром родила Орыню. Правда, в последнем она никогда не сомневалась. Ребенок для нее — высшее счастье и смысл жизни. Виола не могла передать словами чувств, которые ее переполняли, когда дочка была рядом, когда она могла целовать ее нежное, мягкое и душистое, словно пончик, тело, расчесывать непослушные локоны. Дочурка была для нее воплощением самой себя, своей жизни и целого мира. Она любила склониться над ее кроваткой и подолгу прислушиваться и вглядываться, как спит ее ребенок и почти незаметно улыбается во сне. Орыся была для нее самым главным сокровищем в мире, доверенным ей Господом. Виола чувствовала глубокую ответственность за эту крошку, которую, казалось ей, она получила незаслуженно, просто и легко, сразу забеременев и так же легко родив. Не пройдя семи кругов ада, как многие из Виолиных знакомых и подруг, которые и на четвертом десятке лет безнадежно слонялись по больничным коридорам в надежде на исцеление и беременность. А дочка с каждым годом становилась все более серьезной проблемой. Рыська была Виоле самой родной в мире и одновременно абсолютно непостижимой, она была совершенно не похожа на Виолу — никогда не сомневалась, отвечала четко «да» или «нет», всегда отстаивала то, что хотела, словно ей были известны какие-то особенные секреты жизнедеятельности всего.

Дети всегда кажутся взрослым более осведомленными о мироздании. Вселенская мудрость как бы еще не успела отпустить их и оберегала от сложностей материального мира, постепенно вводя в него и отнимая взамен радость и легкость бытия. Простая сложность функционирования Вселенной стала интересной Виоле тогда, когда она заметила соответствие музыкальных вибраций собственному настроению и настроениям слушателей в зале. Так, заинтересовавшись влиянием определенной музыки на состояние человека и природы, она открыла для себя понятия волновой генетики и теории струн в физике. С удивлением узнала о том, что ее пение оказывает огромное влияние на состояние генов человека, которые способны слышать все и вся. Оказалось, что музыка Моцарта способствует быстрейшему выздоровлению, а Гайдна или Баха — лучшему развитию внутриутробного плода, под Вивальди и Штрауса скорее растут растения в кадках и созревают ягоды… Тогда Виола начала проводить параллели и сравнивать уже сама, догадываясь об истинном происхождении современных какофоний, которые так часто звучали с экранов телевизоров и по радио. Мир сознательно, общими усилиями человечества погружался в хаос. Традиционные ценности низвергались, над ними открыто глумились сильные мира сего, называя их приверженцев «лохами» и «неудачниками». Личная выгода стала чуть ли не смыслом жизни, а лозунг «скажи мне, сколько ты зарабатываешь, и я скажу, кто ты» стал определяющим в жизни людей.

Никого уже, по большому счету, не беспокоили достоинство и честь, доброта и духовность, интеллект и справедливость. Духовенство связывало падение нравов с новыми катаклизмами и сменой климата, и тут физики громко гавкнули, открыв бозон Хигса — частицу Бога. А люди никак не менялись, невзирая ни на то, ни на это, и все быстрее утрачивали свою главную черту — человечность. Денежные знаки в душах большинства заняли место иконы, но и это не стало звоночком для ненасытной людской натуры.

Бог создал невероятно разнообразный мир, в котором всего достаточно, даже чересчур, была убеждена Виола. Но почему-то оказалось, что одним необходимо слишком много, причем всего лишь для того, чтобы было больше и лучше, чем у других. А вторые с удовольствием пользовались предоставленным и даже не думали как-то ограничить первых в их жадности. И получался парадоксальный перекос, ведущий к безвозвратным последствиям.

А музыка объединяла, сравнивала и расставляла все на свои места. Человек под ее влиянием становился добрее, лучше, человечнее, в конце концов.

— Да, Медея Феликсовна, здравствуйте! — На экране телефона высветилось имя педагога по вокалу, прервав аналитические умозаключения Виолы.

— Доброе утро, дорогуша! Я тебя не разбудила, надеюсь? — уверенным голосом проговорила трубка.

— Нет-нет, ну что вы! Мы ранние птички, у нас ведь садик! — улыбнулась Виола.

— Отлично! Виолка, будь так добра, посмотри у себя «Русские романсы». Такой черненький сборничек, слегка потрепанный… мне кажется, что в последний раз я тебе его давала…

— Но… я что-то не помню, Медея Феликсовна. Я уже несколько лет как прекратила петь романсы, — стала отнекиваться Виола.

— Я помню твой репертуар, дорогая! У меня еще нет склероза! — демонстративно попыталась обидеться профессор. — Только больше никто у меня их не пел после тебя. Не было таких глубоко-душевных дарований… Давай-ка поищи! И сразу же мне перезвони, пожалуйста.

— Я уже смотрю все свои ноты, — ответила Виола, открыв книжный шкаф со специальным отделением для партитур. — Как только закончу, сразу перезвоню. До свидания!

Она аккуратно вытягивала из стопки подходящие ноты и, просматривая их, откладывала в сторону. Вытянув уже почти все ноты в темных обложках, среди которых были и вишневые, и синие, и коричневые, она так и не нашла «Русских романсов». Виола уже хотела было сообщить Медее о том, что у нее таки нет сборника, но вдруг вспомнила, что раньше, во времена студенчества, а именно тогда она и исполняла романсы, ноты и книги часто «ночевали» в ее прикроватной тумбочке в спальне. Ведь если с утра академконцерт или экзамен, то ночные прогоны — самое последнее средство. И она не ошиблась, «Русские романсы» оказались именно там:

Потрясающей красоты романс на слова Ивана Тургенева пронзил сознание молодой певицы. Она прослезилась, пролистав страницы, и вдруг из книги на пол выпал обычный конверт, пожелтевший от времени. Он не был заклеен, а внутри лежал лист, мелко испещренный ее почерком:

«Не знаю, что это значит, но меня очень огорчило и еще больше обеспокоило то, что случилось накануне с моим платьем. Это недоразумение или глупая случайность не просто испортили мне настроение, но и ввергли в бездну страха и неверия в мою будущую счастливую семейную жизнь…»

Виола будто вернулась на десять лет назад и каждой самой маленькой своей клеточкой вновь прочувствовала все то, что испытала накануне собственной свадьбы. А случилась тогда очень неприятная история…

Она со своими подругами и свадебными дружками, как то традиционно ведется в западноукраинских селах, ужинали вечером в доме Виолиных родителей. Всех гостей уже пригласили, пройдя ровно тридцать пять дворов, где жили родственники и друзья невесты. И это не только в Леске, а и в соседних Убынях, куда тоже пришлось идти пешком под накрапывающим прохладным дождичком. А потом обратно…

— Боже, как же я устала от этих челобитий и хоровых: «Просили мама, просили папа, и мы вас просим — приходите к нам на свадьбу в субботу…» — воскликнула Оксанка, двоюродная сестра, на пять лет старше Виолы. — Ужас какой! Как рабы подневольные.

— Да ладно! Прекрати. Ничего страшного, — возразила, улыбаясь, Виола. — Такое раз в жизни бывает.

— Ты в этом уверена? — хитро улыбнулась сестра.

— Ну, в следующие разы по дворам уже никто не ходит, — подыграла ей Виола, — посылают пригласительные в какой-нибудь ресторанчик…

— Да ты хотя бы первый раз выйди, Оксанка! Женихов пруд пруди, а замуж-то никто не зовет, — подколол ее соседский парень Игорек.

— А ты-то все знаешь?! — с горечью вскрикнула девушка. — Может, и зовут, да я не хочу! Не про тебя такая, как я!

— Конечно-о, куды ж мне! — расхохотался Игорек. — Была бы шея, а хомут найдется. Да?!

— Имен-но! Дурак, — обозлилась Оксана и неожиданно махнула своим бокалом, наполненным красным Артемовским шампанским.

Вытирая разлитое вино на столе, никто сразу и не заметил, что его обильные капли упали на ажурное подвенечное платье невесты.

— Виола! — всплеснула руками соседка-дружка.

Черная, как ночь, кошка, тихо дремавшая на подоконнике, резко повернула голову в сторону вскрика…

Юбка из голландских кружев была безвозвратно испорчена: огромное розовое пятно величиной с грейпфрут и пятна помельче вокруг него красовались по самому центру. Жидкость глубоко проникла в ткань, проявившись и на нижней юбке платья. Молодежь онемела.

— Это очень плохая примета, — прошептала Оксана. — Да-а…

— Глупости! Ничего страшного, — постаралась успокоить перепуганную Виолу соседская девчонка. — Сейчас застираю…

— Не надо, — возразила Виола. — Я сама что-нибудь придумаю.

— Ну, мы пойдем… — засуетилась Оксана. — До завтра! Ты его просто сполосни, а потом отбеливающим мылом… на пару часиков. И все будет как новенькое. Главное, что расшитый бисером корсет не запачкан, это уж точно было бы непоправимо. А так… Не заморачивайся, подруга, это я по глупости сболтнула. Нет никаких примет.

Все быстренько удалились, пытаясь как можно дальше держаться от испорченного платья, когда выходили из-за стола. Словно оно было проклято…

Виола тогда на самом деле очень расстроилась. И кто только перевесил платье из спальни в столовую, да еще и снял с него полиэтиленовый мешок?! Невеста мигом схватила свой свадебный наряд и понесла его в ванную застирывать. Пятна на дорогих кружевах ручной работы не изменили своего цвета под струей холодной воды. Теплая вода, наоборот, лишь способствовала потемнению пятен, которые превратились в синеватые. Невесту пронзил холодный пот.

— Мама! — с досадой воскликнула Виола и побежала в летнюю кухню, пристройку, имевшую смежную дверь с ванной. — Соду дай, пожалуйста.

Мать, ни о чем не спрашивая, протянула ей пачку, стоявшую на одной из многочисленных полочек. Но обеспокоенно взглянула на дочь.

— У меня платье запачкалось. Кстати, ты не в курсе, кто его перевесил с гостиную?!

— Ой ты ж боже мой! Давай-ка быстренько все сделаю. Не волнуйся — все будет как прежде. Не отличишь! — побежала в ванную мама, так и не ответив на вопрос.

Она проворно схватила юбку, посыпала ее содой, которую буквально вырвала из рук дочери, и принялась активно тереть ткань.

— Ой, беспамятная моя голова! Как же я могла забыть?! — приговаривала она без умолку.

— Мам, так это ты его перевесила, да еще и без мешка?! — удивилась Виола.

— Ну да! По глупости своей старой. — Она продолжала тереть светлевшее на глазах пятно, то и дело макая его в воду и посыпая новой порцией соды. — Андриан, когда утром приезжал, так я ему по секрету похвасталась платьем… А потом за…

— Нет, мама! — с негодованием вскрикнула Виола. — Так же нельзя… Он не должен был видеть моего свадебного платья!

На возгласы, раздававшиеся из ванной, вышла бабушка Ганя. Оперлась о дверной косяк и молча наблюдала за удручающей сценой.

— Ой ты ж боже мой! Да кто ж такое придумал? Никогда не слышала! — искренне удивилась мама.

— Спроси у бабуси! — совершенно расстроившись, прошептала Виола и со слезами на глазах выбежала во двор.

Села и пригорюнилась у колодца на лавочке. Виола никогда особо не верила в приметы, но это был особенный случай. Сегодня, грубо говоря, решалась ее судьба. Поэтому досадное происшествие с подвенечным платьем вывело ее и так из не очень уверенного в себе состояния.

Свадебных агентств, которыми сейчас переполнен каждый город, тогда еще не было, о них никто и не слышал. Конечно, можно было утром обратиться в прокатный пункт, но шансов получить хорошее, а тем более новое платье без предварительного заказа не было никаких. Уж лучше свое, пусть и с пятном.

Виола прислонила голову к корбе[5] и, покачивая ею туда-сюда, убаюкивала под ее скрип свое внутреннее беспокойство.

— Виолцю, ходы-но сюды, — вдруг позвала ее бабушка. — Не плачь, не велика беда. Идем покажу тебе что-то.

— Ой, ба! Не надо. Не хочу ничего! — отозвалась внучка, смахивая слезу.

— Идем-идем, кажется, я знаю выход. — И бабуся Ганя почапала в хату. — Ходы-ы, ты чуешь?!

— О, боже! Тут уже ничем не поможешь, — вздохнула Виола, но пошла за бабушкой.

У бабули была своя комната в доме. Самая маленькая, но и самая уютная. Все тут было чисто-аккуратно и пахло пряностями: гвоздикой, корицей, тимьяном. Бабушка обожала традиционную выпечку, которой и заведовала в их семье. А драгоценные во времена ее молодости пряности по обыкновению прятала в своем крэденсе[6].

Войдя в комнату, Виола застала бабушку за отпиранием скрыни, где хранился старинный скарб.

— Ба, не надо! Только не это, — воскликнула внучка и уже хотела было уйти, но бабуся ее остановила:

— Ну-ну, не торопись. Присядь-ка, вон там, на бамбетель, и смотри. — Бабуля, переложив на рядом стоящую кровать гору всякой старинной вышивки, среди которой были и рушники, и постельное белье, и одежда, наконец вытянула небольшой холщовый мешок. — Это я хотела тебе после своей смерти оставить или правнучке… Не знаю. Но, видно, пришло время раньше. Мы были очень счастливы с моим Грицьком, но… — Старушка глубоко вздохнула.

— Бабунь, ну какая смерть, какая правнучка? Ты о чем вообще?! Все, я ухожу, — встала Виола.

— Почекай, не спеши, — вручила ей скарб бабушка. — Вот, примерь!