Одно дыхание на двоих Никалео Ника

 

Виола начала свой рассказ издалека. Катя ее не перебивала, слушая воспоминания о сценической и эмоциональной жизни своей подруги, о том, как возник у нее интерес к Виктору.

— Раньше я часто ездила в Трускавец на «халтурки». Замечательный, очень камерный городок!

— Да, совсем западный: вокруг чистота, все ухоженное, аккуратное, со старыми нарядными деревянными домиками и роскошными медицинскими комплексами рядом. Люблю этот город у подножия Карпат. Там такой хрустальный воздух! — не удержалась и вставила Катя.

— А я люблю такие вылазки. Это и дополнительный заработок, и в то же время возможность развеяться, попить целебной «Нафтуси». Вот только дороги. Известные «фронтовые» — это испытание на прочность нервов не только водителя, который на каждой яме ругается, как пьяный клошар, но и нашего бомонда. Ты же знаешь, как они реагируют на такой поток сознания. — Она округлила глаза. — Я всегда почти на всю мощность включаю МР3-плеер, чтобы всего этого не слышать. Ныряю в свой мир. И около двух часов, вплоть до самого приезда, наслаждаюсь изысканной музыкой Моцарта. Или разбираю новую партитуру, чтобы не портить себе настроение ни от матерных слов, ни от грустного пейзажа за окном, — объяснила Виола и через мгновение, задумавшись, продолжила: — Мне так больно видеть наши села, которые разрушаются и вырождаются. Еду, смотрю и чуть не плачу от этой беды! Лишь кое-где выныривают, как белые грибы среди прошлогодних листьев, ухоженные усадьбы зажиточных селян. И от этого еще более поразительной становится бедность и нищета остального населения. А дорогой мы, как правило, натыкаемся на в стельку пьяные рожи, среди которых случаются и совсем молодые ребята. По вечерам народ, уставший от ежедневного тяжелого труда, стремится расслабиться. А что за развлечения в деревне?! Танцы в полуразвалившемся клубе по воскресеньям и обязательные драки после того. Вот и весь релакс по-ихнему. А в будни — вечерний моцион вдоль проезжей части. Девушки, одетые и разукрашенные, как дорожные проститутки, по две-три медленно фланируют от дома к дому, время от времени перепугано разбегаясь от хмельных окриков деградирующих ребят. Сердце разрывается!

Виоле действительно было досадно видеть эту грустную картину. Ведь она сама когда-то могла очутиться на месте этих бедняг, если бы Бог не наградил ее исключительным даром петь и чувством долга — идти за своим голосом. Не остановилась на церковном хоре и не бредила стать свадебной певицей. Никогда не видела себя в таком амплуа, поэтому, наверное, и не могло с ней такого произойти. Была счастлива, что не осталась в деревне с родителями. И в то же время болела ее душа за такое бесперспективное будущее живущих там людей. Раньше мечтала, что при первой же возможности обязательно позаботится о том, чтобы в школе Леска учредили художественный кружок. Там дети смогли бы учиться рисовать, лепить, петь или танцевать. Но село вымирало. Вся молодежь сбегала в город. И уже скоро в их селе вовсе не стало школы.

В воспоминаниях время проходит быстро.

— Добрый день. Ваши данные? — к водителю автобуса подошел охранник самого большого в городке отеля, — вспомнила первое приветствие в Трускавце Виола.

— Здравствуйте! Львовская опера — на банкет, — ответил шофер.

— Проезжайте и паркуйтесь в правом крыле. Только там есть место для автобуса, — сообщил парень, предварительно сверившись с записью в своем журнале.

На парковке перед высоким зданием гостиницы «Риксос-Прикарпатье» стояли исключительно престижные автомобили. Транспорт от оперного театра, в котором приехали мы — струнный оркестр, трио бандуристок и вокалисты, — едва уместился на стоянке.

Я вышла, прихватив с собой сценическую одежду на вешалке. Глубоко вдохнула свежий вечерний воздух. О, сколько же там кислорода! Было достаточно прохладно. А на мне совсем открытое платье! Хорошо, что в последний момент я все же взяла свое пуховое болеро.

Перед входом красная ковровая дорожка. Вокруг здания были прицеплены цветные воздушные шарики, которые при каждом дуновении ветра так и стремились оторваться, пытаясь вдохнуть взлелеянной в мечтах свободы. Всюду шастали охранники с рациями, в солнцезащитных очках. Не представляешь, Кать, как это глупо! В памяти сразу всплывают кадры из блокбастера «Люди в черном». Ты помнишь?! Там еще главные герои следят за смешными пришельцами. Здесь все проходило с не меньшей серьезностью. Только зеленых гуманоидов и не хватало!

— Проходите направо. — Один из часовых показал мне дорогу. — Там вас встретят.

Я пошла в указанном направлении. Шла и с неподдельным увлечением рассматривала достойный пятизвездочного класса отель: мраморный пол и колонны, бутики, спрятавшиеся в эркерах первого этажа, оригиналы картин современных художников на мольбертах вдоль коридора и… белый рояль. Понятно, я тут же оказалась у инструмента и попробовала открыть крышку. Но та не поддалась.

— Прошу прощения, молодой человек, можно ли им воспользоваться? — спросила я официанта, который проплывал с подносом мимо.

— Нет, к сожалению. Но вечером будет пианист, и вы сможете насладиться музыкой, — ответил тот с притворной профессиональной улыбкой. — Ключ только у него.

Парень едва заметно кивнул головой и направился в лобби-бар, где сидели за стойкой участники экономического форума. «Толстосумы», — внутренне улыбнувшись, вспомнила я остроумное словцо. Здесь оно звучало в унисон еще и с внешним видом брюшков их владельцев.

— «Толстопузы», вероятно, было бы смешнее, — сыронизировала Катя.

Всю музыкальную труппу разместили в небольшом номере для персонала, где не было даже такого необходимого для актера предмета, как зеркала. Мужчины вышли, и женщины быстренько начали приводить себя в порядок в этих почти полевых условиях. Но нам не привыкать!

— Если бы не те деньги, что мне пообещали, я бы здесь такой скандал устроила! — возмущалась одна из наших бандуристок.

— Действительно, такая роскошная гостиница, а нам дали какую-то задрипанную каморку! — поддержала ее другая, еле-еле втискивая пышную грудь в слишком узкую, вышитую бисером национальную сорочку. — А ты что же не переодеваешься? — обратилась она ко мне.

Я растерянно стояла посреди комнаты с вешалкой в руках, на которой висела моя пышная юбка с корсетом.

— Да мне здесь вообще развернуться негде, — пожаловалась я. — Лучше я, наверное, выйду и подожду, пока вы закончите. У меня ведь последний номер.

— Как хочешь.

Я зацепила одежду на стационарную вешалку, которую пришлось выдвинуть из угла почти на середину комнаты, чтобы свободно поместились объемные сценические наряды. И закрыла за собой дверь.

В коридорах и залах гостиницы царила возвышенная и в то же время суетливая атмосфера. Всюду сновали деловые люди с бейджами, по которым обслуживающий персонал в ресторане и кафе узнавал участников форума. Немало приехало и иностранцев, рядом с ними постоянно вертелись переводчицы. Были и журналисты. Один из них, новостной журналист, узнал меня и решил, воспользовавшись ситуацией, убить, что называется, сразу двух зайцев.

— Виола! Здравствуйте, вы меня помните?! — крикнул он вдогонку, когда я уже спускалась по лестнице в бювет.

— Ах, Александр! Ну, конечно. Я еще не жалуюсь на память.

— Можно небольшое интервью? Для новостей культуры.

Мы разместились рядом с роскошным «Стенвеем» ради красивых фотоснимков. И этим привлекли внимание всех собравшихся. Даже глава областной администрации, как раз проходивший мимо нас с делегацией, удивленно осмотрел девушку, которую снимала камера, — улыбнулась с подтекстом Виола. — А после интервью я обследовала почти всю гостиничную площадь, побывав и в ресторане, и в бассейне, и даже в тренажерном зале. Потом, поглядев на часы, решила, что уже пора переодеться, и вернулась в убогую каморку.

Постучав, я открыла дверь и от неожиданности окаменела. Помещение было заполнено оркестрантами. И прокурено так, что можно было вешать топор. Я даже не поняла сразу, куда девалась с вешалки моя одежда. Потому как и сама вешалка бесследно исчезла.

— Господа хорошие, где же мое платье?!

— Виола, а ты точно помнишь, что оставляла его именно здесь? — решил пошутить один слюнявый скрипач.

— С чего бы это мне сегодня уже во второй раз напоминали о моей памяти? Я не шучу. Это мое личное платье, а не реквизит. — Я уже начинала нервничать, мой голос дрожал.

— М-да-а, — протянул руководитель оркестра и по совместительству дирижер, — не хорошо волноваться вокалисту перед выступлением. Ребята, вероятно, понавешивали тут своего добра на твою одежду. А ну, быстренько разгребли!

Оркестранты мгновенно демонтировали гору одежды, которая на самом деле «съела» вешалку. И на скрюченном скелете, помятое, как из сумки челнока, обнаружилось мое несчастное платье.

— Боже мой, что же мне теперь делать?! — в отчаянии всплеснула я руками. — Я же не могу выступать в платье, пожеванном крокодилом.

— М-да, ситуация… — прошептал с пониманием дирижер. — Надо что-то придумать. Мы же в гостинице. Здесь обязательно есть обслуживающий персонал, который мигом отутюжит твое концертное платье. Просто подойди к метрдотелю! — как само собой разумеющееся, посоветовал руководитель с улыбкой.

Пораженная такой беспардонностью, я выскочила за дверь. Мне хотелось плакать от обиды и беспомощности. Я стояла, прикрыв глаза рукой, чтобы не выдать окружающим свое внутреннее возмущение. Вообрази себе, Кать, сколько бы стоило исправление такой ситуации в «Риксосе»! И вряд ли это можно было бы сделать быстро. Ведь дома утюжка одной четырехметровой юбки занимает около полутора часов! А в этом платье их три, не принимая во внимание сложность кроя. Я была так занята своими неутешительными рассуждениями, что даже не увидела, как напротив меня, в зале для приемов, мой знакомый журналист писал интервью с самим губернатором. Счастье, что он заметил мое отчаяние! А я, еще раз пораскинув мозгами и набравшись наглости, пошла на ресепшен.

Там мне с радостью обещали помочь, подав прейскурант услуг и сообщив, что за срочность взимается двойная оплата. Внимательно изучив цены, я вообще выпала в осадок. Поняла, что «халтурка» будет стоить мне почти полумесячной зарплаты в театре. В таком случае мне лучше было остаться дома! Ни удовольствия, ни денег.

— Проблемы? — вдруг спросил мужской голос.

— Александр. Да так, рабочий момент, — ответила я, в двух словах обрисовав ситуацию.

Журналист как раз проходил мимо меня со все той же делегацией главы областной администрации. И губернатору, по его просьбе, без разговоров выдали ключ от свободного номера вблизи банкетного зала. «Для известной оперной певицы». Правда, вежливо попросили вести себя как можно аккуратнее. Платье обещали немедленно привести в порядок и к тому же бесплатно. Я была очень благодарна и безгранично счастлива. Как мало надо человеку!

Все произошло как по мановению волшебной палочки. Я уже закрыла за собой дверь номера и, поправив на себе профессионально отутюженное платье, поспешила спуститься на фуршет. До моего выступления оставалось менее десяти минут.

Сквозь стеклянные двери было отлично видно откормленную финансовую верхушку, которая приехала на Международный экономический форум. Все в строгих деловых костюмах, в галстуках… Бизнесмены общались между собой за банкетными столами с экзотическими яствами, при этом им абсолютно не мешала классическая концертная программа. Кто-то даже время от времени кидал взгляд в сторону оркестрантов, которые исполняли известное попурри. И вдруг мне бросилось в глаза знакомое лицо. И поскольку среди участников акции почти не было женщин, я попробовала разглядеть ее внимательнее. Отворила дверь и вошла внутрь.

— А теперь выступит одна из самых талантливых солисток Львовского национального оперного театра, — донеслось до моих ушей, и я мигом переориентировала свои мысли на работу.

Катя все это время внимательно, лишь покачивая головой, будто сова, слушала подругу. Она представляла детали интерьера разрекламированной гостиницы и буквально видела, как Виола встает в центр условной сцены… Все разговоры стихают. И после коротенького вступления она начинает сеанс гипнотического пения. Ее золотисто-искристый наряд со стразами венчает возвышенную атмосферу вечеринки.

— Под минусовку я сначала исполнила известный кроссовер «Adagio», — продолжала Виола. — Это всегда наповал убивает не слишком заангажированную классическим репертуаром публику. А после, выгодно сыграв на контрасте, я спела а капелла две украинские народные песни «Чотири воли» и «Ой, не світи, місяченьку». Конечно, это провоцирует бурю аплодисментов и восторженные возгласы «браво».

Я отпела свое и уже почти вышла, как вдруг услышала сзади:

— Виола, привет!

Оборачиваюсь…

— Добрый вечер. Я вас еще при входе заметила э…

— Татьяна, — напомнила женщина свое имя, и тень неприязни промелькнула на ее улыбающемся лице. — Ты замечательно выступила. Нам приятно тебя видеть здесь.

Тут же подошел и он. Он — муж Татьяны, Виктор. Тогда я его воспринимала лишь в таком амплуа.

— Ты пела непревзойденно. — Он поцеловал мне руку, а взглядом оценил мой внешний вид. — Брависсимо!

— Благодарю, Виктор! — Я сразу смутилась.

— Может быть, присоединишься к нам? — пригласил он, кивнув в сторону щедрого стола.

— Нет-нет, благодарю. Я не могу. Мы уже скоро уезжаем.

— Тогда хотя бы вина, — настаивал Виктор.

— Мне еще нужно переодеться и сдать номер, — объяснила я поспешно.

— Так ты здесь не с Андрианом? — поинтересовалась Татьяна.

— Я одна. Всего-навсего работа.

— Виола! — Тут появился бог знает откуда губернатор. — Примите мои искренние восторженные поздравления.

— Простите. — Я смущенно улыбнулась Татьяне и Виктору и повернулась к губернатору, который уже уверенно держал мою руку в своей.

— Позвольте вам отрекомендовать господина Евгения Ольштинского, главу ассоциации людей с особенными потребностями нашей области. Господин Евгений намеревается наладить выпуск самых современных инвалидных колясок одной немецкой компании.

— О, это совсем не то, о чем я хотел просить пани Виолу, — сказал солидный седой мужчина на инвалидной коляске.

Он взял с меня слово дать небольшой благотворительный концерт в Асоциации инвалидов и, попрощавшись, уехал. Губернатор поспешно «потянул» меня за стеклянные двери зала. Виктор и Татьяна с мнимым пониманием кивнули нам вдогонку.

— Представляю их диалог после твоего исчезновения, — сказала Катя подруге.

— Какой диалог? — удивилась Виола.

Психолог попробовала смоделировать ситуацию:

— «Надменная она какая-то. Тебе так не кажется, Витя?

— Ну, может, немного. С ее-то данными, — наверное, попробовал оправдать тебя Виктор.

— Конечно, «остановилась в номере всего лишь на время выступления», — саркастически собезьянничала твои слова Татьяна. — А не с губернатором ли?!

— Глупости! Не фантазируй. — Виктору, скорее всего, стало не по себе от таких мыслей.

— Разве ты не видишь, как тот на нее смотрит? И вспомни: у него слабость к певицам. Кем была его первая жена?! И где она сейчас? Уже и не вспомню ее имени, — аргументировала Татьяна.

— Я тоже не помню. Ты додумываешь то, чего не знаешь. Идем лучше к столу».

Думаю, что приблизительно такими словами Виктор завершил не очень приятный диалог.

Виола чувствовала себя так, будто на нее натянули смирительную рубашку.

— Ты экстрасенс, Кать?! — воскликнула она.

— Ой, что ты! Просто профессионал, — улыбнулась подруга.

— А в моей голове как раз и вертелись такие пугливые вопросы: что обо мне подумают знакомые, как объяснят мое появление в неожиданной компании? И что будет представлять себе Андриан, если это дойдет до его ушей?! Мои пальцы и ладонь парадоксально леденели в горячей руке малознакомого мужчины. Каждая секунда казалась невыносимо длинной, хотелось провалиться на месте, лишь бы не находиться в таком до ужаса глупом положении. Я уже чертыхалась, что согласилась на его предложение помочь исправить ситуацию с платьем. Но вдруг он, очевидно ощутив мой дискомфорт, остановился и не без чувства собственного достоинства спросил:

— Я надеюсь, что смогу попасть на вашу премьеру по личному приглашению?

«Хвала Создателю!» — с облегчением вздохнула я мысленно.

— Да, конечно, пан Василий. Я искренне благодарна вам за помощь. Вы так легко решили мою проблему.

— Рад, что сумел помочь. И должен заметить, что сделал это не без удовольствия. — Он как будто одарил меня своей улыбкой. — Опера — один из самых любимых моих жанров. А вы, я слышал, готовитесь к очень важному конкурсу?

— Да, действительно. Но это никому не известная информация! — Я была озадачена.

— Только не для меня. Успехов вам! — пожелал губернатор с теплой и все же снисходительно-пренебрежительной улыбкой.

— Благодарю. Я обязательно передам вам приглашение, — заверила я, чувствуя финал мини-променада.

— Не нужно. — Он взглянул на своего помощника, который все время был с ним рядом, и тот сразу же вручил мне его «золотую» визитку. — Лучше позвоните мне по телефону.

— Конечно, — ответила я, опустив глаза на карточку, когда он уже отошел.

Боже! Я, как будто сбросив тяжелые кандалы, поспешно взлетела по ступенькам к своему временному прибежищу. У меня уже почти не оставалось времени на переодевание для моего следующего выступления на улице, под фейерверк и спецосвещение, в окружении артистов цирка: акробатов, клоунов и фокусников на ходулях. Но все прошло по плану, даже невзирая на начинавшуюся грозу.

Это было такое красивое зрелище, Катюша! Я эффектно выезжала на колеснице, в маске и золотисто-красном платье, исполняя отрывок из оперетты Имре Кальмана «Принцесса цирка». Картину довершала молния с раскатами грома и фейерверк.

Я, улавливая восторженные взгляды и аплодисменты завороженной действом публики, не могла не заметить среди других и Виктора. Он стоял рядом с женой, маниакально впившись в меня глазами — я ощущала это почти физически. Катя, он смотрел так, как будто видел перед собой не обычную женщину, а нечто фантастическое и божественное! Я не первый раз чувствовала себя Сиреной, но никогда раньше это не оставляло таких трепетных воспоминаний в моем сердце, — созналась певица.

 

Разговор с Катей занял значительно больше времени, чем планировала Виола. Но в тот день не было назначено ни одной репетиции. Сразу после этого разговора она побежала за Орысей в садик. Зима, и в пять уже темнеет.

По дороге домой малышка что-то лопотала о своих чрезвычайно важных делах. И сколько Виола не просила ее помолчать — как все вокалисты, она раз и на всегда зарубила в своей памяти: на морозном воздухе можно легко простудить горло, — ребенок не мог удержать язык за зубами.

— А папочка уже дома? А что у нас будет на ужин? — сыпались один за другим вопросы, которые погруженная в себя мама, казалось, и не слышала.

— Ой, я совсем забыла об ужине, — вдруг спохватилась Виола.

Сама она уже несколько дней не ощущала потребности в еде, и только резкая боль в желудке принуждала ее заглянуть в холодильник.

— А чего бы тебе хотелось, Орыся? — любяще спросила дочурку.

— Картошечка есть? Или курочка? — поинтересовалась малышка.

Виола улыбнулась и присела, чтобы обнять свое чудо. И в то же мгновение будто вновь испытала то неземное блаженство, когда впервые увидела свою новорожденную девочку. Только теперь это ощущение портила… нет, болезненно заостряла душевная тоска. Она грустно улыбнулась Орысе, поцеловав ее в бархатную щечку.

По дороге домой Виола купила куриные ножки, и через полчаса на кухне уже невыносимо вкусно запахло ужином. На плите неспешно шептал чайник. Дочка, подражая маме, неуклюже, но старательно подкармливала своей ложечкой мамочку Виолу, громко смеясь, когда не попадала в рот.

Вернулся из офиса Андриан. Девчушка побежала к нему в прихожую.

— Папочка, папочка, а ты знаешь, мама сегодня нам ужин куриный приготовила. Я такая голодная! Нам в садике вот такусенький кусочек давали! — затараторила малышка.

— Ай-я-яй, что же это вас там голодом морят? — полушутя спросил муж.

— Привет! Садись к столу, — пригласила Виола, выглянув из кухни.

— Я уже поужинал с ребятами. Окно открой! Здесь страшная духота, — сказал он, глянув на плиту.

— М-гу, только малую накормлю. Орыся, садись-ка быстренько.

Андриана абсолютно не волновал быт — минимум мебели и максимум воздуха. Тепло и уют его мало беспокоили. Если зима — то прохлада в квартире, а если лето — то окна зашторены, чтобы не впустить в дом жару. Терпеть не мог также детский шум-гам и баловство. Вечером, после работы, требовал тишины и покоя. Постоянно проводил время за компьютером. Будучи программистом, он создал фирму, которая занималась разработкой и поддержкой веб-сайтов. Это было его единственное увлечение. Он мог часами оставаться один на один с компом, не обронив ни слова своим девочкам. Громкие Орысины игрушки его раздражали, сам он таких не покупал и очень злился, когда подобные вещи дарил кто-то из близких.

— Завари мне белого чая, — попросил он Виолу и пошел переодеться. — Я сейчас уйду. У меня еще есть дела, — бросил Андриан из спальни.

Виола зажгла под чайником конфорку, ничего не переспрашивая. Она хорошо выучила его ответ за все годы: «Должен встретиться с одним знакомым. По работе». И даже если этого человека знала и Виола, Андриан не считал нужным ставить в известность об этом жену. Кто его знает, почему он так поступал. Виола вовсе не злилась. Воспринимала его таким, каким он был. Давно поняла, что гораздо легче измениться самой, чем изменить Андриана.

Малышка ужинала и листала большую красочную книгу. Виола, все еще влюбленная в детские сказки, с удовольствием читала их своему ребенку.

— Все готово, Адя! — иногда она так ласково называла мужа.

— Благодарю.

Андриан слегка ущипнул доченьку за щечку и присел выпить ароматного чая. Виола поставила перед ним вазу с конфетами и случайно зацепила ее рукой. Послышался звон разбитого стекла, и сладости очутились на полу.

— Ну как же ты неуклюжа! — грубо заметил Андриан.

— Я уже все убираю, — стушевалась Виола и схватила щетку с совком.

Андриан недовольно свел челюсти и набрал какой-то номер на мобилке. Переговорив и опустошив свою чашку, он молча оделся, положил в кофр с ноутбуком диск, флешку и закрыл за собой дверь.

Виола выдохнула с облегчением. С недавних пор его молчаливое присутствие ужасно ее угнетало. А теперь она может спокойно побыть наедине со своими мыслями.

Рыська была уже совсем самостоятельной девочкой. Никогда не надоедала: рисовала, пыталась читать, играла. Она лишь нуждалась в присутствии мамы в той же комнате. Виоле это добавляло уюта. Чувствовала себя львицей с малым львенком, который пытался все время возиться в теплой и уютной атмосфере рядом с мамой.

— Мам, почитай мне сказочку про «Стоптанные туфельки», — мило промурлыкал ребенок.

— Хорошо! Только посуду домою, — ответила Виола, досуха вытирая все на кухне.

Любую творческую натуру медленно убивает быт: грязная посуда, пыль на мебели, косматые «перекати-поле», которые собираются под кроватью в спальне, и куча других рутинных дел. Все это отбирает драгоценное время, которое с пользой можно посвятить любимому делу, но… Замужняя женщина — прежде всего жена и лишь потом все остальное.

— «В одном заморском королевстве жил-был король…» — начала сказку братьев Гримм Виола, но мысли ее были далеки от того, что читала…

Она вспоминала каждую встречу с ним, каждое слово и многозначительный взгляд. Почти бесилась на себя за то, что не могла всего точно помнить. Не придавала тогда этому никакого значения. А важным теперь оказалось все, до мельчайших деталей.

Когда Виола увидела его впервые, он не произвел на нее особенного впечатления. Невысокий, синеглазый, с обычной внешностью и абсолютно спокойным, почти невозмутимым взглядом… Ей даже показалось, что его глаза, словно компьютер, сканируют объект по всем его параметрам. Той невидимой энергии и силе, исходившей от него, не придала тогда никакого значения. Не считалась с этим и в последующем. Сделала заметочку для себя, что он такой, — и все. Потому что каждого человека воспринимала каким-то шестым чувством, опираясь на которое и строила отношения.

Ну почему же именно он?! Раздражалась, что оба были женатыми, что не поняла всей опасности сразу. Что позволила себе влюбиться и влюбила его в себя. Да, в конце концов, последнее ее никогда не смущало, а только добавляло азарта. «Как больно!» — теперь она понимала своих поклонников. Хотя это еще вопрос: кого-то из них Виола интересовала по-настоящему, а не как проявление своего альтер-эго.

Ее экспрессивная творческая натура со взрывным, веселым характером, ее юмор магически притягивали к себе мужчин. Она знала об этом и без всякого зазрения кокетничала каждый раз с новым кандидатом. Таким было ее естество, оно требовало эмоций, переживаний, пусть и сугубо шуточных.

Муж Виолы никогда не обращал внимания на озорство своей жены. Был уверен в ее принципиальности и несокрушимости — результат строгого родительского воспитания.

А ей всегда казалось, что кокетство никого не задевает. Это было для нее будто соревнование: она еще больше самоутверждалась как привлекательная молодая женщина, подливала масла в угасающий огонь своего брака и просто весело проводила время. В компании всегда найдется тот, кому свойственно чувство юмора и кто умеет поддержать ни к чему не обязывающий флирт. Не шутила она только с известными бабниками. Остерегалась и презирала их. Виолу никогда по-настоящему не интересовал объект флирта. Но не в этот раз.

«Виола, с какой трассы мы будем спускаться?» — спрашивал он почему-то у нее, а не у кого-то другого. «Я хуже всех катаюсь», — была она убеждена тогда. Слепая! А вот зато в следующей поездке он вообще избегал ее присутствия. «Держится! Вот так мужчина!» — думала восторженно о нем. И, простодушная, не понимала, что в ней уже зародилось чувство. А он умело манипулировал ею. Играла и дальше. Играла с огнем! А огонь, умноженный на огонь, — это уже пламя.

Оба попали в него. Почувствовала, что он это понял давно. Был опытнее в отношениях с женщинами. А она все отшучивалась и порхала, как будто искра, отделенная от очага. Не замечала серьезности ситуации. Лишь недавно, на Андриановом дне рождения, заметила иронические взгляды друзей. Когда его шутки стали слишком откровенными. Это наконец привело ее в сознание. Она поняла его совсем не игривое настроение. Обеспокоилась и испугалась его намерений. Не была уже настолько наивной, чтобы этого не уловить. И при первой же возможности намекнула ему, что не заводит грязных интрижек. Он тут же отдалился и исчез из ее поля зрения. Виола успокоилась. Но это ей так только показалось.

С того времени она перестала чувствовать мир вокруг. Попала в какую-то желейную капсулу. Не знала голода, не могла уснуть, ходила как сомнамбула. Мир существовал для нее в параллельном измерении. Наблюдала жизнь лишь как посторонний зритель. Только петь и могла, да и то удавалось хорошо лишь в миноре — входила в резонанс со своими внутренними переживаниями. Ей не верилось, что впервые ее зацепило за живое, что в ней появилась какая-то эфемерная субстанция, на которую она — замужняя женщина — не имеет права.

И, не размышляя, оттолкнула от себя то, что могло ее снести, как морская волна, и закрутить в водовороте пьянящей страсти. Решила, что это — проклятие и испытание. Ежедневно молила Господа со слезами на глазах дать ей терпения, силы и мужества. Просила не соблазнять ее последующими встречами с ним, не тревожить ее огненную душу. Умоляла не дать ей возможности пересечь ту границу, которую никогда не переступала, потому что знала, что такое измена. Думала, что сможет отомстить Андриану таким же образом. Но стена, которую она сама когда-то возвела, была крепка, как скала. А Виола стала в ней заложницей своих принципов и убеждений.

Семейные заботы немного отвлекали и выводили ее из забытья. Радовала своим баловством Орыся. Но Виолино переполненное чувством горячее сердце мучительно страдало, отдавая болью в висках, душе и разуме. «Не-пы-тай, не-пы-тай!» — казалось, она чувствовала его болезненную мольбу каждый раз. Не заметила, как закончила читать сказку, встала и подошла к застекленному балкону. Сквозь густо намороженные, объемные узоры на стекле не видно ничего, что делается на улице, но вязаный рисунок, как голландские кружева, привлекал взгляд и умиротворял душу холодным покоем. Виола громко вздохнула.

— Мам, почему ты такая грустная? — мгновенно спросила доченька, заметив тоску в ее глазах.

— Тебе показалось. Я… просто зевнула.

Покой в квартире взорвал телефонный звонок.

— Да, Медея Феликсовна, — ответила она, узнав номер по определителю. — Все хорошо. Нет, вам показалось — я ничем не обеспокоена. Завтра на репетицию? Хорошо, ровно в одиннадцать буду.

Положила трубку и стушевалась. Виолу смутило то, что преподавательница догадалась о ее «нестабильном эмоциональном состоянии», как она сказала. Она не хотела ее посвящать в такие глубоко личные переживания и вынуждена была солгать, чтобы сохранить внешнее спокойствие и не распускаться на людях.

Медея была отличной наставницей, то есть суровым и мудрым учителем, но не подругой. Виола уважала и любила ее за высокий профессионализм и безграничную преданность своему делу. Но разговоров о том, что «на душе», между ними не возникало.

Она боготворила свою работу. Никогда не стремилась возглавить кафедру, а о факультете и речи не могло быть. Хотя она, как никто другой, могла претендовать на такую должность. Однако ненавидела закулисные интриги и шепот за спиной, что является неотъемлемой частью богемной среды, тем более в консерватории. Ей было достаточно того, что она стала профессором вокала. Всегда имела пару-тройку самых талантливых студентов, которые, как правило, впоследствии становились известными оперными певцами. Среди них были и заслуженные, и народные. Сама не сделала умопомрачительной карьеры по банальной причине — не хватило духу.

А начинала она почти феерично. Закончила Львовскую консерваторию и сразу же была приглашена в Киевскую оперу. Медею там назвали «Мадам Баттерфляй», потому что была она исключительно хороша в этой партии, а также это была ее дипломная работа. Ей пророчили фантастический успех. Но она ностальгировала по Львову, тосковала по родным. Проработав всего год в столице, вернулась в родной город. «Зачем тебе эта провинция? Да еще и филармония?!» — с нескрываемым скепсисом спрашивала у нее тогда одна из народных артисток СССР Евгения Мирошниченко. Но для Медеи всегда будет все равно, где и перед кем петь: будь то маленькая сцена санатория, куда выезжала с аккомпаниатором, или же большой зал оперы. Главное — просто иметь возможность выступать.

А еще она поняла, что до боли в груди любит свой город. С его узкими улицами, со средневековой мостовой и классически-сецессионными[2] домами с химерами на крышах. С его постоянными дождями и влажностью, с его переполненными транспортом и людьми дорогами и по-домашнему уютными кафе и ресторанчиками. Здесь лучше жилось и пелось. Львов всегда был и останется творческой столицей Украины.

Работая в филармонии, Медея довольно часто для советского периода гастролировала, принимала участие во многих конкурсах, неизменно становясь лауреатом. За пятнадцать лет служения искусству получила звание заслуженной артистки уже независимой Украины. Еще немного поработала в местной филармонии и откликнулась на предложение ее родной консерватории.

Виола была одной из самых любимых учениц Медеи Феликсовны. Она очень напоминала ей себя в молодости. И Виола после замужества из-за кровной привязанности к родителям не отправилась за славой на край света. И тоже больше жизни любила петь. Поэтому, внутренне сочувствуя и поддерживая Виолу, Медея старалась совершенствовать ее мастерство уже частными уроками, искренне надеясь, что все же поможет этому самородку засиять всеми гранями бесценного таланта.

Медея знала, что Виола избегает разговоров о протекциях и упрямо верит в свой успех, интуитивно чувствуя свое будущее восхождение, которое просто где-то задерживается. Но годы шли, а побед все не было. Вот и теперь ко всем ее душевным мукам присоединилось еще одно поражение в областном отборочном туре. Она видела, что Виола постепенно теряет веру в себя: ей было чуть больше тридцати, и она наивно думала, что впереди уже маячит старость. Замечала, что Виола фактически поставила крест на всех своих мечтах. Сердце ее было разбито, карьерных сдвигов никаких, и чувствовала она себя несчастной. Медея старалась успокоить Виолу, поддержать. Но сделать это было нелегко. Она пыталась найти «свои каналы» на конкурсах, не посвящая в эти интриги свою ученицу, а за поддержкой обратилась к Андриану:

— Понимаете, я не стала бы вас тревожить, если бы это не стоило таких денег. Для меня это слишком большая сумма. Виоле я, конечно, ничего не говорила, вы же знаете ее отношение к такого рода вещам.

— Да-да, вы правильно сделали, что сказали мне. Я готов помочь.

Медея обрадовалась его участию, но, как оказалось, преждевременно. Далее этого разговора муж Виолы не пошел. На телефонные звонки не отвечал. А впоследствии, когда через несколько месяцев после конкурса, в котором его жена традиционно заняла второе место, случайно встретился с профессором на одном из концертов, убедительно врал, что расценки для него были слишком высокие. Тогда Медея и поняла, что муж Виолы никоим образом не стремится помочь своей жене.

Виола не посвящала преподавательницу в свои семейные дела. Старалась выглядеть счастливой, неизменно шутила, боготворила свою дочку. И только после этого несправедливого поражения со слезами на глазах она созналась, как больно ранит ее безразличие мужа. Жаловалась, что он не обнял ее по-мужски, чтобы она почувствовала себя защищенной, любимой и желанной. Не захотел заметить в ее глазах отчаяние и разочарование, бессилие.

— Вопрос был в деньгах? — только и спросил он.

— Не знаю. Мне гадко о таком думать, — ответила Виола.

— Так и не думай.

Медея Феликсовна больше никогда не касалась этой темы. Знала, что Андриан отгородился от планов и переживаний Виолы. Редко интересовался ее занятиями. Знала, что они мало общаются, только ради того, чтобы заполнить чем-то тягостное молчание, если вдруг оказывались где-то вдвоем, где не было компьютера. Преподавательница поняла, что он — современный «виртуальный» человек, флегматичный и мало эмоциональный. Все воспринимал очень сдержанно, как должное. Не удивляло ее и то, что он не посвящал Виолу в свои дела, поскольку считал ее, так сказать, несведущей в этих вопросах.

Эти супруги были как белое и черное, инь и ян. Союз двух противоположностей.

— Добрый день, — с милой улыбкой зашла в класс раскрасневшаяся с мороза Виола.

— Здравствуй, моя дорогая! Ты опоздала, — сухо заметила профессорша вокала. — Это на тебя не похоже.

— Прошу прощения. Маршрутки еле едут: скользко, всюду пробки.

Виола разделась и начала распеваться. Однако мысли ее были совсем не в классе. Помогало уже достигнутое мастерство, доведенное до автоматизма.

— Виола, соберись! — велела преподавательница. — Ты отсутствуешь. Давай еще раз с коды.

— Да, конечно, — попробовала взять себя в руки Виола.

Она старательно выводила легато, аккуратно сворачивалась на пиано и раскрывалась на крещендо, но все усилия были тщетными. Голос не звучал даже на патетических рахманиновских романсах.

Через час репетиции на лице Медеи Феликсовны отразилось огромное разочарование.

— Зря потраченное время, — недовольно заметила она. — Что с тобой? Ты меня вообще не слышала.

Виола повесила голову.