Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник) Майн Рид Томас

Глава XX

Я сделал все, теперь прощай! Напрасен был мой труд, Я ухожу, мой милый край, Меня за морем ждут, – Увы! – Меня за морем ждут.

Шотландская баллада

Во время своих визитов в «замок» Канадского Бобра Райвенук и особенно его товарищ, занятый, казалось, исключительно управлением неуклюжим плотом, всё высмотрели с величайшим вниманием. Даже молодой воин, сопровождавший Хетти, принес в лагерь самые мельчайшие и детальные сведения. Получив таким образом общее понятие об устройстве и укреплении «замка», гуроны могли уже ночью успешно привести в исполнение свой план. Когда Хаттер перебирался на ковчег, шпионы, поставленные на обоих берегах с севера и юга, наблюдали все его движения. С наступлением ночи выступили для дальнейших разведок два ирокезских плота, и один из них проехал почти мимо ковчега, так, однако, что никто не мог его заметить. Встретившись перед «замком», индейцы передали друг другу свои наблюдения и немедленно прокрались в самое здание, где, само собою разумеется, не нашли ни одной души. Затем оба плота были отправлены к берегу, с тем чтобы привести на подмогу других ирокезов, заранее приготовленных для этой экспедиции. Два человека, оставшиеся на платформе, взобрались на кровлю здания и, отодвинув кору, пробили безо всякого труда широкое отверстие на чердак, а оттуда во внутрь жилища. Здесь-то, на этом чердаке, и скрылись другие индейцы, не замедлившие приехать к своим товарищам. Их было восемь отборных воинов, горевших желанием грабежа и драки. Все они были вооружены и все повиновались вождю, который приехал вместе с ними. По его приказанию плот удалился снова. Отверстие на потолке было заделано, и снаружи никакой глаз не мог проведать об их засаде. Устроив все как следует, гуроны спокойно легли спать с твердым намерением схватиться на другой день с оплошавшим врагом. Их надежды оправдались гораздо скорее, чем можно было думать. С рассветом появился перед «замком» ковчег, и все по распоряжению вождя приготовились к упорной схватке, которая и началась тотчас же, как только Хаттер и Генри Марч переступили порог наружной двери.

Привыкнув к разным приемам кулачных боев, распространявшихся в ту эпоху по всем владениям колонистов, Гарри Непоседа, независимо от своей гигантской силы, получил в этой борьбе очевидный перевес над своими многочисленными врагами. Индейцы отнюдь не отличаются ловкостью в гимнастических упражнениях, и неповоротливость их была на этот раз единственною причиной продолжительности сражения. Никто до этой поры не получил опасных ран, хотя некоторые хромали, и один из индейцев, выброшенный за дверь могучею рукою своего противника, лежал ничком на платформе. Сам Генри Марч был изрядно помят и собирался с духом.

Перемирие при подобных обстоятельствах, чем бы оно ни было вызвано, разумеется, не могло долго продолжаться: слишком тесна была арена борьбы и слишком велика опасность какой-нибудь вероломной уловки. Несмотря на невыгоду своего положения, Непоседа первый возобновил боевые действия. Руководствовался ли он при этом сознательным расчетом или же все, что произошло потом, было лишь плодом закоренелой ненависти к индейцам, этого мы сказать не можем. Как бы там ни было, он яростно устремился вперед и в первую минуту всех разметал. Он схватил стоявшего рядом с ним гурона за пояс, приподнял над платформой и швырнул в озеро, словно ребенка.

Несколько секунд спустя та же участь постигла двух других, причем второй сильно ушибся, натолкнувшись с размаху на своего товарища, барахтавшегося в воде.

Оставалось еще четверо врагов. Гарри Марч, снабженный лишь тем оружием, каким одарила людей сама природа, надеялся легко справиться в рукопашной схватке и с этими краснокожими.

– Ур-ра, старый Том! – закричал он богатырским голосом. – Дикари падают в воду один за другим. Скоро я всех их отправлю на съедение щукам!

Произнося эти слова, он со всего размаха ударил в висок еще одного индейца, который, падая в воду, уцепился за своего товарища, стоявшего на краю платформы. Удар в живот заставил другого индейца изогнуться наподобие раздавленного червя, и таким образом у Непоседы осталось только два полноценных противника. Впрочем, один из них был не только самым высоким и самым могучим среди гуронов, но и наиболее опытным воином, закаленным в боях и долгих походах. Он полностью оценил гигантскую мощь своего неприятеля и поэтому берег силы. Вдобавок наряд его как нельзя лучше соответствовал условиям подобного поединка, ибо на теле у него не было ничего, кроме повязки вокруг бедер. Он стоял теперь на платформе, словно нагая и прекрасная модель для статуи. Даже для того, чтобы только схватить его, требовались ловкость и недюжинная сила. Гарри Марч, однако, не колебался ни одного мгновения. Едва успел он покончить с одним врагом, как немедленно обрушился на нового, еще более грозного врага, стараясь столкнуть и его в воду. Борьба, завязавшаяся между ними, была ужасна. Движения обоих атлетов были так стремительны, что дикарь, который уцелел последним, не мог никак вмешаться, даже если бы у него и хватило для этого смелости. Удивление и страх сковали его силы. Это был неопытный юнец, и кровь стыла в его жилах, когда он видел бурю страстей, разыгравшуюся в такой необычайной форме.

Сначала Непоседа хотел положить на обе лопатки своего противника. Он схватил его за руку и за горло и со всем проворством и силой американского пограничного жителя пытался подставить ему подножку. Прием этот не увенчался успехом, ибо на гуроне не было одежды, за которую можно было уцепиться, а ноги его проворно увертывались от ударов. Затем произошло нечто вроде свалки, если это слово можно применить там, где в борьбе участвуют только два человека. Тут уж ничего нельзя было различить, ибо тела бойцов принимали такие разнообразные позы и так извивались, что совершенно ускользали от наблюдения. Эта беспорядочная и свирепая потасовка продолжалась, впрочем, не больше минуты. Взбешенный тем, что он оказался бессильным против ловкости обнаженного врага, Непоседа отшвырнул от себя гурона, и тот ударился о бревна хижины. Удар был так жесток, что индеец на секунду потерял сознание. Из груди его вырвался глухой стон – несомненное свидетельство того, что краснокожий совсем изнемог в битве. Понимая, однако, что спасение зависит от присутствия духа, он снова ринулся навстречу противнику. Тогда Непоседа схватил его за пояс, приподнял над платформой, грохнул об пол и навалился на него всей тяжестью своего огромного тела. Индеец, совершено оглушенный, очутился теперь в полной власти бледнолицего врага. Сомкнув руки вокруг горла своей жертвы, Гарри стиснул их с таким остервенением, что голова гурона перегнулась через край платформы. Секунду спустя его глаза выкатились из орбит, язык высунулся, ноздри раздулись, словно вот-вот были готовы лопнуть. В это мгновение кто-то ловко продел лыковую веревку с мертвой петлей на конце между руками Непоседы. Конец проскользнул в петлю, и локти великана оттянулись назад с такой неудержимой силой, что даже он не мог ей противиться. Тотчас же вторая петля стянула лодыжки, и тело его покатилось по платформе, беспомощное, как бревно.

Противник, освободившись от Непоседы, однако, не поднялся. Голова его по-прежнему беспомощно свисала над краем платформы, и на первых порах казалось, что у него сломана шея. Он не сразу очнулся. Прошло несколько часов, прежде чем он смог встать на ноги. Уверяют, что он никогда до конца не оправился ни телом, ни духом после этого чересчур близкого знакомства со смертью.

Генри Марч обязан был своим поражением той горячности, с какою он сосредоточил все свои мысли на опасном противнике. Пока он боролся с ним, двое индейцев, брошенных в озеро, вскарабкались кое-как на платформу и, соединившись с товарищем, не принимавшим никакого участия в битве, приготовили на скорую руку веревки и опутали ими белого богатыря. Положение мгновенно изменилось. Гарри Марч, уже готовый одержать блестящую победу, которая прославила бы его по всей этой местности из рода в род, был теперь в плену, связанный и лишенный всякой надежды на спасение. Гуроны, пораженные его необыкновенной силой, смотрели на него с уважением и страхом даже теперь, когда он лежал перед ними, бессильный, как баран, обреченный на заклание. Трупы остальных индейцев, брошенных в озеро рукою белого, всплыли теперь на поверхность воды недалеко от платформы, и это обстоятельство еще более увеличило общий ужас.

Чингачгук и Уа-та-Уа видели с ковчега все подробности этой отчаянной борьбы. Когда гуроны делали петли на веревках, чтоб опутать Гарри, могиканин схватил свой карабин, но, прежде чем он успел выстрелить, жертва была уже связана. Он мог, правда, убить одного индейца, но, не надеясь завладеть его скальпом, удержался от бесполезного убийства. Не видя никакой возможности спасти своих товарищей, Чингачгук уже хотел было пересесть с ковчега в лодку, доплыть до гор на восточном берегу и отправиться без оглядки в делаварские деревни, но дальнейшие соображения удержали его от этой неблагоразумной меры. Во-первых, можно было наверняка предположить, что гуроны расставили шпионов на обоих берегах, и, стало быть, побег могиканина с его невестой был бы замечен, во-вторых, Чингачгук не хотел оставлять в беде своего искреннего друга, Зверобоя. Уа-та-Уа со своей стороны принимала такое же участие в дочерях Плавучего Тома. Их лодка после прекращения борьбы на платформе находилась от ковчега в пятидесяти ярдах, и Джудит перестала грести, когда узнала о борьбе. Обе сестры встали и старались понять, в чем дело, но все подробности на таком расстоянии не могли быть им известны. Следовало как-нибудь заманить их в ковчег, где, по крайней мере, они были бы в безопасности. Уа-та-Уа появилась на корме парома, начала махать рукою и делать энергичные жесты, приглашая сестер к ковчегу, но все было бесполезно. Они не узнали Уа-та-Уа и не понимали истинного значения ее жестов. Не имея никакого понятия о положении вещей, Джудит удалилась от ковчега еще более на север, то есть на самую широкую часть озера, откуда в случае надобности было удобнее спасаться бегством.

Положение враждующих сторон было теперь так своеобразно, что заслуживает особого описания. Ковчег находился ярдах в шестидесяти к югу от «замка», иначе говоря с наветренной стороны, причем парус был распущен. К счастью, руль не был закреплен и поэтому не препятствовал зигзагообразным движениям никем не управляемой баржи. Парус свободно полоскался по ветру, хотя оба боковых каната были туго натянуты. Благодаря этому плоскодонное судно, которое сидело не глубже чем на три или на четыре дюйма в воде, медленно повернулось носом в подветренную сторону. Ковчег двигался, однако, очень тихо, потому что ветер был не только очень слаб, но, как всегда, переменчив, и раза два парус повисал словно тряпка. Однажды его даже откинуло в наветренную сторону.

Судно медленно повернулось, избежав непосредственного столкновения с «замком», только носовая часть застряла между двумя сваями, выступавшими на несколько футов вперед. В это время делавар пристально глядел в бойницу, подстерегая удобный момент для выстрела, гуроны, засевшие в «замке», были заняты тем же. Обессилевший в схватке индейский воин, которого не успели подобрать, сидел, прислонившись спиной к стене, а Непоседа, беспомощный, как бревно, и связанный, как баран, которого тащат на бойню, лежал на самой середине платформы. Чингачгук мог бы подстрелить индейца в любой момент, но до скальпа и на этот раз нельзя было бы добраться, а молодой воин не хотел наносить удар, который не сулил ему ни славы, ни выгоды.

– Послушай, Змей, если ты действительно Змей! – вскричал Генри Марч среди бессильных проклятий. – Выдерни один кол из палисада, и ковчег сам собою поплывет вперед, а потом потрудись, пожалуйста, доконать этого пучеглазого скота!

Эта речь произвела только то действие, что привлекла внимание Уа-та-Уа на положение Генри Марча. Выставив свою голову в отверстие каюты, она быстро сообразила весь ход дела и сказала тихим, но внятным голосом:

– Отчего же ты не прикатишься сюда и не упадешь на паром? Чингачгук убьет гурона, если тот побежит вдогонку.

– А ведь это чудесная мысль, черт побери! – воскликнул обрадованный Гарри. – Вот я сейчас же и попробую. Только не мешало бы парому еще подъехать поближе. Брось тюфяк на место, где я должен упасть.

Лишь только он кончил эти слова, гуроны, которым уже наскучило ожидание, сделали залп по ковчегу, но никто не был ранен, хотя несколько пуль проскочило через отверстие в каюту. В это время нос ковчега начал мало-помалу высвобождаться из-за кольев, тогда как корма его ближе подвинулась к платформе. Гарри, следивший за каждой переменой в положении плавучего дома, начал приводить в исполнение свой смелый план и, несмотря на ужасную боль, покатился на край платформы. Попытка отчаянная, но в ней, и только в ней одной скрывалось единственное средство освободиться от неминуемой пытки. К несчастью, при этой операции связанный Марч описал не совсем правильную линию, и его тело вместо того, чтобы попасть на паром, бухнулось в воду. Но Уа-та-Уа предвидела этот случай и заранее позаботилась о спасении Гарри. Лишь только прекратились ружейные залпы, возобновившиеся при падении Гарри, она быстро выбежала на палубу парома и бросила в озеро длинную веревку, которая упала на грудь и шею Марча, так что он ухватился за нее и руками, и зубами. Взятый таким образом на буксир, он, как отличный пловец, безопасно мог проплыть больше мили за ковчегом, который тем временем успел сдвинуться с места и при попутном ветре пошел вперед.

Занятые исключительно намерением убить могиканина, ирокезы до этого времени не обращали никакого внимания на связанного пленника в твердой уверенности, что ему физически невозможно вырваться из их рук. Чингачгук со своей стороны, действуя заодно с Уа-та-Уа, беспрестанно отвлекал своих врагов, выставляя попеременно голову и руки в разных отверстиях каюты. Наконец ковчег мало-помалу удалился на совершенно безопасное расстояние от «замка», и тогда только Чингачгук, употребив неимоверные усилия, поднял на ковчег связанного Марча и при помощи Уа-та-Уа втащил его в каюту, где немедленно обрубил веревки, которыми были скручены его руки и ноги. Ирокезы в свою очередь теперь только поняли, что были кругом одурачены. Раздраженные бессильной злобой, они посылали вдогонку пулю за пулей, но ни одна из них не долетала до ковчега. Таким образом Генри Марч благодаря смелости и уму девушки-индианки был спасен. Но и освобожденный от своих пут, он долго не мог прийти в себя и овладеть своими гигантскими членами.

Ошеломленные непредвиденной неудачей, гуроны (их было трое, четвертый же стоял без движения подле стены) выскочили на платформу и немедленно пересели в лодку, оставленную владельцем «замка» возле палисада. Первою их мыслью было погнаться за ковчегом, в котором, как они думали, хранятся все несметные сокровища старика Тома, включая чудных слонов и других редких зверей. Догнать его на легком челноке не стоило никаких трудов, потому что массивное судно подвигалось медленно, едва заметно. С другой стороны, не стоило никаких трудов и Чингачгуку заряжать свои карабины и посылать пулю за пулей. Весь перевес при этой перестрелке был на его стороне, потому что он мог стрелять из отверстий каюты, защищенный толстыми стенами, тогда как его противники никак не могли укрыться в своей лодке. Учитывая эти обстоятельства, гуроны оставили ковчег в покое и обратили свои жадные взоры на лодку дочерей Хаттера, разъезжавших среди озера. Действуя неутомимо своими веслами, Джудит теперь, как и прежде, не понимала настоящего положения дел и держалась все время в отдалении от ковчега, откуда еще раз бесполезно давали ей сигналы. Вдруг ее глаза остановились на ирокезах, завладевших лодкой ее отца. Они подплывали ближе и ближе с очевидным намерением встретиться с ними. Джудит в свою очередь принялась грести изо всех сил и просила сестру насколько возможно помогать ей.

– Да зачем нам бежать, Джудит? – простодушно спросила Хетти. – Индейцы, я уверена, не сделают нам зла.

– Тебе бояться нечего, я знаю, добрая Хетти, но ирокез не будет снисходителен ко мне.

Джудит сочла необходимым говорить в таком тоне, потому что знала набожность сестры, которая, не помолившись, не приступала ни к одному делу.

На этот раз Хетти, однако, молилась недолго, и вскоре пирога пошла гораздо быстрее. Все же обе стороны берегли свои силы, понимая, что погоня будет долгой и утомительной. Подобно двум военным кораблям, которые готовятся к бою, Джудит и индейцы, казалось, хотели предварительно проверить скорость движения друг друга, прежде чем начать решительную схватку. Через несколько минут индейцы убедились, что девушки хорошо владеют веслами и настичь их будет нелегко.

В начале погони Джудит свернула к восточному берегу со смутной мыслью, что, может быть, лучше искать спасения в лесу. Но, подплыв к суше, она убедилась, что неприятельские разведчики неотступно следят за ней, и отказалась от мысли прибегнуть к такому отчаянному средству. В это время у нее еще были свежие, нерастраченные силы, и она надеялась благополучно уйти от преследователей. Воодушевляемая этой мыслью, девушка налегла на весла, отдалилась от прибрежных зарослей, под сенью которых уже готова была скрыться, и снова направилась к центру озера. Этот момент показался гуронам наиболее подходящим, чтобы ускорить преследование, тем более что водная поверхность расстилалась перед ними во всю ширь и сами они оказались теперь между беглянками и берегом. Обе пироги стремительно ринулись вперед. Недостаток физических сил Джудит возмещала ловкостью и самообладанием. На протяжении полумили индейцам не удалось приобрести существенных преимуществ, но долгое напряжение явно утомило обе стороны. Тут гуроны сообразили, что, передавая весло из рук в руки, они могут поочередно отдыхать, не уменьшая скорости движения пироги, Джудит по временам оглядывалась назад и заметила эту уловку. Девушка не рассчитывала уже на успешный исход бегства, понимая, что к концу погони силы ее, очевидно, не смогут сравниться с силами мужчин, сменявших друг друга. Все же она продолжала упорствовать.

Индейцам не удалось подплыть к девушкам ближе, чем на двести ярдов, хотя они шли за пирогой по прямой линии, в кильватере, как говорят моряки. Джудит, однако, видела, что расстояние между ней и гуронами постепенно сокращается. Она была не такая девушка, чтобы сразу потерять мужество. И однако ей вдруг захотелось сдаться, чтобы ее поскорей отвели в лагерь, где, как она знала, находился в плену Зверобой. Но мысль, что она может еще предпринять какие-нибудь шаги для его освобождения, заставила ее возобновить борьбу. Гуроны увидели, что наступил момент, когда надо напрячь все силы, если они хотят избежать позора быть побежденными женщиной. Мускулистый воин, взбешенный этой унизительной мыслью, сделал слишком резкое движение и переломил весло, которое ему вручил товарищ. Это решило исход состязания. Пирога с тремя мужчинами и только одним веслом, очевидно, не могла настичь двух таких беглянок, как дочки Томаса Хаттера.

– Смотри, Джудит! – воскликнула Хетти. – Я надеюсь, теперь ты уверуешь в силу молитвы. Гуроны сломали весло и не смогут догнать нас!

– Я никогда в этом не сомневалась, бедная Хетти. Иногда на душе у меня горько и мне хочется молиться и меньше думать о своей красоте. Теперь мы в безопасности. Нужно только отплыть немного южнее и перевести дух.

Индейцы разом прекратили погоню, словно корабль, случайно вышедший из-под ветра и потерявший поэтому приобретенную скорость. Вместо того чтобы гнаться за пирогой Джудит, легко скользившей в южном направлении, гуроны повернули к «замку» и вскоре там причалили. Девушки продолжали плыть вперед и остановились только тогда, когда расстояние между ними и неприятелем устранило всякие опасения, что погоня может возобновиться. Впрочем, дикари, как видно, и не собирались продолжать преследование. Час спустя переполненная людьми пирога покинула «замок» и направилась к берегу.

Девушки со вчерашнего дня ничего не ели. Они повернули обратно к ковчегу, убедившись наконец по его маневрам, что он находится в руках друзей.

Несмотря на то что «замок» казался пустым, Джудит приближалась к нему с величайшими предосторожностями. Ковчег теперь находился в одной миле к северу, но он держал курс на «замок» и плыл так правильно, что, очевидно, на веслах сидел белый. Очутившись в сотне ярдов от «замка», девушки описали круг, желая убедиться, что там действительно никого нет. По соседству не было видно ни единой пироги, и это дало им смелость подплывать все ближе и ближе, пока наконец, обогнув сваи, пирога не причалила к самой платформе.

– Осмотри хорошенько комнаты, Хетти, и скажи мне, что увидишь. Может быть, там есть еще ирокезы. Тебе они не сделают вреда. А я буду ожидать и немедленно опять отчалю от «замка», если ты дашь знак о присутствии дикарей. В беззащитную девушку, надеюсь, стрелять они не станут.

Хетти повиновалась, а Джудит, лишь только сестра вышла на платформу, отплыла на несколько ярдов и остановилась в полной готовности к бегству. Но в этом не было никакой надобности: через минуту Хетти вернулась и сказала, что в доме им не угрожает опасность.

– Я прошла по комнатам, – сказала Хетти. – Все они пусты, кроме батюшкиной комнаты. Батюшка спит, хотя не так спокойно, как хотелось бы.

– Не случилось ли с ним чего-нибудь? – воскликнула Джудит.

Хетти немного замялась и с робостью осмотрелась вокруг, как будто опасаясь, чтобы кто-нибудь из посторонних не расслышал ее речей.

– Ты знаешь, Джудит, что с ним бывает иной раз? Он не знает и сам, что делает или говорит, если немного подвыпьет. Теперь он подвыпил.

– Странно, моя милая, очень странно. Неужели дикари напоили его, а потом бросили? Ах, Хетти, тяжело дочери смотреть на отца в таком виде! Мы не подойдем к нему, пока он не проснется.

Тут стон, долетевший из внутренней комнаты, заставил Джудит изменить свое решение. Обе девушки подошли к отцу, которого они не раз видели в положении, низводящем человека до уровня скота.

Он сидел, прислонившись спиной к стене, в углу комнатки, и голова его тяжело свешивалась на грудь.

Подчиняясь внезапному порыву, Джудит бросилась вперед и сдернула с отца колпак, нахлобученный на голову и закрывавший лицо почти до самых плеч.

Она увидела ободранное, трепещущее мясо, обнаженные вены и мышцы… Хаттер был скальпирован, хотя все еще жив…

Глава XXI

Им легко издеваться, когда он убит, Осквернять молчанье могил, Но ему все равно, на холме он лежит, Где британец его схоронил.

Неизвестный автор

Легко представить весь ужас, который должны были почувствовать молодые девушки при этом неожиданном и страшном зрелище. Оправившись от первого потрясения, они перевязали изуродованную голову, смыли кровь с лица – словом, оказали отцу всевозможные услуги.

Через некоторое время старик Хаттер уже мог кратко передать все, что с ним произошло. В борьбе с гуронами Хаттер получил удар ножом от того старого воина, который из предосторожности отобрал оружие у всех своих подчиненных, но оставил его у себя. Натолкнувшись на упорное сопротивление своего противника, гурон решил дело ударом ножа. Случилось это как раз в тот момент, когда дверь отворилась и Непоседа вырвался наружу. Вот почему ни старого индейца, ни его врага не было на платформе в то время, когда там шла борьба. Хаттер совершенно обессилел, а его победителю было стыдно показаться со следами свежей крови на руках, после того как он так убеждал молодых воинов захватить пленников живьем. Когда три гурона вернулись после неудачной погони за девушками и решено было, покинув «замок», присоединиться к отряду, оставшемуся на берегу, Хаттера попросту скальпировали, чтобы приобрести этот освященный обычаем трофей. Затем его оставили умирать медленной смертью – случай, не редкий в этой части Американского континента. Однако если бы ранения, причиненные Хаттеру, ограничились верхней частью головы, он мог бы еще поправиться, но удар ножом оказался смертельным.

– О, Джудит, милая Джудит! – воскликнула Хетти, после того как раны были перевязаны. – Всю свою жизнь отец мой добивался чужих волос. Где же теперь его собственные волосы?

– Перестань, сестрица! Отец открывает глаза и может нас услышать.

– Воды! – прошептал Хаттер, делая отчаянное усилие, и голос его звучал еще довольно твердо для человека, уже находящегося при смерти. – Воды, глупые девчонки! Неужели вы дадите мне умереть от жажды.

Дочери тотчас же принесли воды и подали ее раненому, это был первый глоток, полученный им после долгих часов мучительных страданий. Вода освежила пересохшее горло и на минуту оживила умирающего. Глаза его широко раскрылись, и он бросил на дочерей тот беспокойный, затуманенный взгляд, которым обычно сопровождается переход души от жизни к смерти.

– Батюшка, – сказала Джудит, приведенная в отчаяние своим бессилием спасти умирающего старика, – что мы можем сделать для тебя?

– Батюшка? – медленно и с расстановкой повторил Томас Хаттер. – Нет, Джудит, я не отец твой. Нет, Хетти, я не отец твой. Она точно была вашей матерью. Обыщите сундук: все там. Воды, еще воды!

Девушки выполнили его желание. Джудит, у которой сохранились более ранние воспоминания, чем у сестры, испытала неизъяснимую радость, услышав эти слова.

Между нею и ее мнимым отцом никогда не было особой симпатии. Подозрения не раз мелькали в ее уме, когда она вспоминала подслушанные ею разговоры отца и матери. Было бы преувеличением сказать, что она никогда не любила старика, но, во всяком случае, надо признаться: она теперь радовалась, что природа не наложила на нее долга любить его. Хетти испытывала совсем другие чувства. Она была не способна к тем тонким различиям, которые умела делать ее сестра, но натура у нее была глубоко привязчива, и она по-настоящему любила своего мнимого отца, хотя и не так нежно, как покойную мать. Ей больно было слышать, что он не имеет права на ее любовь. Смерть и эти слова как бы вдвойне лишали ее отца. Не будучи в силах совладать с собой, бедная девушка отошла в сторону и горько заплакала.

Это несходство в настроении у обеих девушек заставило их в течение долгого времени хранить молчание.

Джудит часто подавала воду страдальцу, но не хотела докучать ему расспросами, отчасти щадя его, но еще больше, говоря по правде, из боязни, как бы дальнейшие объяснения не изгнали приятной уверенности, что она не дочь Томаса Хаттера. Наконец Хетти осушила свои слезы, подошла ближе и села на стул рядом с умирающим, который лежал, вытянувшись во весь рост, на полу.

Подушкой ему служила груда оставшейся в доме старой одежды.

– Батюшка, – сказала Хетти. – Разрешите называть вас отцом, хоть вы и говорите, будто вы не отец мне. Отец, позвольте почитать вам Библию. Мать всегда говорила, что Библия приносит утешение страждущим. Она часто тосковала, страдала и тогда заставляла меня читать Библию. Это всегда приносило ей облегчение. Много раз мать слушала меня, когда слезы лились у нее из глаз, а под конец начинала улыбаться и радоваться. Отец, вы и не знаете, какую пользу может принести вам Библия, потому что никогда не испытывали этого! Теперь я прочитаю вам главу, которая смягчит ваше сердце, как смягчила сердце гуронов.

Хаттер бросил вокруг себя беспокойный, блуждающий взгляд, но вскоре нетерпеливым движением руки подал знак, чтобы чтение началось. Исполненная необыкновенного одушевления, Хетти громким и твердым голосом прочла все те главы, где страдалец Иов, проклявший день своего рождения, примиряется наконец со своей совестью.

– Вы теперь чувствуете себя лучше, батюшка? – спросила Хетти, закрывая книгу. – Матушке всегда было лучше, когда она читала Библию…

– Воды! – вскричал старик. – Подай мне воды, Джудит! Язык мой, не знаю отчего, горит ужасно.

Джудит, потрясенная, отвернулась.

– Это то самое, бедная Хетти, да, это то самое. Теперь мой язык остудился, но что будет потом?

Эти слова заставили умолкнуть даже простодушную Хетти. Она не нашлась, что ответить на вопрос, проникнутый таким глубоким отчаянием. Сестры ничем не могли помочь страдальцу. Лишь время от времени они подносили воду к его пересохшим губам. Тем не менее Хаттер прожил дольше, чем смели надеяться девушки, когда нашли его. По временам он невнятно говорил что-то, хотя гораздо чаще губы его шевелились беззвучно. Джудит напряженно прислушивалась и могла разобрать слова: «муж», «смерть», «пират», «закон», «скальпы» и несколько других в том же роде, хотя они и не составляли законченных фраз, имеющих определенное значение. Все же эти слова были достаточно выразительны, чтобы их могла понять девушка, до которой не раз доходили слухи, рисующие прошлое ее мнимого отца довольно мрачными красками.

Прошел час, трудный час физической и нравственной пытки. Девушки совсем забыли о гуронах, и тяжелая картина страданий удалила от них всякое представление об опасности. Даже Джудит, имевшая основательные поводы бояться индейцев, не вздрогнула, когда услышала шум весел. Она тотчас сообразила, что это, без сомнения, ковчег приближается к «замку».

Твердыми шагами и без малейшего страха она вышла на платформу и действительно увидела невдалеке плавучий дом своего мнимого отца. Уа-та-Уа, Чингачгук и Генри Марч стояли на передней части парома и тщательно осматривали «замок», подозревая присутствие в нем скрытых врагов. Окрик Джудит немедленно успокоил их, и через несколько минут ковчег остановился на обычном месте.

Джудит не сказала ничего о своем отце, но Генри Марч по выражению ее лица понял ясно, что дела идут не совсем обычным порядком. Он первый вошел в «замок», но уже далеко не с тем дерзким и наглым видом, какой обыкновенно характеризовал все его поступки. Хаттер, как и прежде, лежал на спине, и младшая дочь обмахивала его опахалом. События этого утра вызвали значительную перемену в поведении Непоседы. Несмотря на умение плавать и готовность, с которой он прибегнул к единственному средству своего спасения, его беспомощное положение в воде, когда он был связан по рукам и ногам, произвело на Марча такое же впечатление, какое близость неминуемой кары производит на большинство преступников. Страх смерти и сознание полной физической беспомощности еще жили в его воображении. Отвага этого человека была в значительной мере следствием его физической мощи, а отнюдь не твердости воли или силы духа. Герои такого рода обычно теряют значительную долю своего мужества, когда им изменяют телесные силы. Правда, Непоседа был теперь и свободен и крепок по-прежнему, но то, что произошло, еще не изгладилось из его памяти. Впрочем, если бы ему суждено было прожить целое столетие, то и тогда все пережитое за несколько мгновений, проведенных в озере, должно было бы оказать благотворное влияние если не на его манеру держаться, то, во всяком случае, на характер.

Непоседа был глубоко потрясен и удивлен, застав своего старого приятеля в таком отчаянном состоянии. Во время борьбы с гуронами в «замке» он был слишком занят, чтобы интересоваться судьбой товарища.

Индейцы старались захватить его самого живьем, не прибегая к оружию. Вполне естественно, что Непоседа думал, будто Хаттер попросту попал в плен, тогда как ему самому удалось спастись благодаря своей неимоверной физической силе и счастливому стечению обстоятельств. Смерть в торжественной тишине комнаты была для него в новинку. Хотя Непоседа и привык к сценам насилия, но ему еще никогда не приходилось сидеть у ложа умирающего и следить за тем, как пульс постепенно становится все слабее и слабее. Несмотря на перемену в его чувствах, манеры у него остались в значительной степени прежними, и неожиданное зрелище заставило его произнести следующую весьма характерную речь.

– Ну, старина, – сказал он, – эти пройдохи доконали тебя порядком, черт бы их побрал! Вот ты лежишь теперь на досках и уж, видно, не встанешь никогда. Я рассчитывал, что тебя отведут в ирокезский лагерь, и никак не думал, что дело примет такой оборот.

Хаттер открыл полупотухшие глаза и бросил блуждающий взор на говорившего. Смутные воспоминания охватили его при взгляде на знакомые черты, которые не мог осознать его затуманенный мозг.

– Кто ты? – спросил он слабым, едва слышным голосом. – Ты не лейтенант Снег? О, гигант он был, этот лейтенант, и едва не отправил всех нас на тот свет.

– Пожалуй, коли хочешь, я твой лейтенант, Плавучий Том, и вдобавок твой закадычный друг. Но во мне нет ничего похожего на снег. Теперь покамест лето, и Генри Марч с первыми морозами оставляет эти горы.

– А, так это Непоседа? Ладно! Я продам тебе волосы, отменные волосы, только что содрал. Что ты за них дашь, Непоседа?

– Бедный Том! С этими волосами, видно, не дойдешь до добра, и меня берет уже охота бросить этот промысел.

– Где твои волосы, Непоседа? Мои убежали, далеко убежали, и я не знаю, как быть без них. Огонь вокруг мозга и пламя на сердце! Нет, Гарри, сперва убей, а потом скальпируй.

– О чем он говорит, Джудит? Неужели старику Тому, как и мне, наскучило его ремесло? Зачем вы перевязали его голову? Разве эти разбойники раздробили ему череп?

– Они сделали ему то, Генри Марч, чего вы и этот умирающий старик добивались сами незадолго перед этим: они содрали с него волосы, чтобы получить за них деньги от губернатора Канады. Ведь и вы добивались гуронских волос, чтобы продать их губернатору в Нью-Йорке.

При всех усилиях говорить спокойно Джудит не могла скрыть презрения. Генри Марч с упреком поднял на нее глаза.

– Отец ваш умирает на ваших глазах, Джудит Хаттер, а вы не можете удержаться от колких слов!

– Нет! Кто бы ни была моя мать, но я не дочь Томаса Хаттера.

– Вы не дочь Томаса Хаттера? Как вам не стыдно, Джудит, отказываться от бедного человека в его последние минуты! Кто же ваш отец, если вы не дочь Томаса Хаттера?

Этот вопрос смирил гордость Джудит. Проникнутая радостью при мысли, что ее никто не вправе осуждать за недостаток любви к мнимому отцу, она совсем забыла то важное обстоятельство, что ей некого поставить на его место.

– Я не могу сказать вам, кто был моим отцом, Генри Марч, – отвечала она тихо. – Надеюсь, однако, что он, по крайней мере, был честным человеком.

– Таким, стало быть, каким, по вашему мнению, никогда не был старик Хаттер? Хорошо, Джудит. Не стану отрицать, что по свету бродили странные слухи насчет Плавучего Тома, но кто же избегал царапин, когда попадал в неприятельский капкан? Есть люди, которые обо мне тоже отзываются не слишком хорошо, да и вы, Джудит, я полагаю, не всегда счастливо отделываетесь от злых языков.

Последняя фраза была прибавлена с очевидной целью установить на будущее время основу соглашения между обеими сторонами. Неизвестно, в какой мере такая уловка могла бы подействовать на решительный и пылкий характер Джудит, но в это время появились признаки наступления последней минуты в жизни Томаса Хаттера. Страдалец открыл глаза и начал рукою ощупывать вокруг себя – доказательство, что зрение его потухло. Спустя минуту дыхание его сделалось чрезвычайно затрудненным и наконец совсем прекратилось. Перед присутствующими лежал безжизненный труп. Споры были неуместны, и молодые люди умолкли.

День окончился без дальнейших приключений. Довольные приобретенным трофеем, гуроны, по-видимому, отказались от намерений совершить новое нападение на «замок», рассчитывая, может быть, что не совсем легко устоять против неприятельских карабинов. Начались приготовления к погребению старика. Зарыть его в землю было неудобно, и Хетти желала, чтобы его тело опустили в озеро там, где похоронили ее мать. Кстати, здесь она припомнила, что сам Хаттер назвал эту часть озера «фамильным склепом».

Совершение обряда отложили до заката. Трудно было избрать для этого более подходящий момент, даже если бы речь шла о том, чтобы отдать последний долг праведной и чистой душе. Смерти присуще какое-то величавое достоинство, побуждающее живых людей смотреть с благоговейным уважением на бренные останки своих ближних. Все мирские отношения теряют свое значение, опускается некая завеса, и отныне репутация усопшего не зависит больше от человеческих суждений. Когда Джудит сказали, что все готово, она, повинуясь зову сестры, вышла на платформу и только тут впервые увидела все приготовления. Тело лежало на палубе, завернутое в простыню. К нему привязали тяжелые камни, взятые из очага, чтобы оно тотчас же пошло ко дну. Ни в чем другом не было нужды, хотя Хетти держала под мышкой свою неизменную Библию. Наконец все перешли на борт ковчега, и это странное жилище, давшее последний приют бренным останкам своего хозяина, тронулось с места. Непоседа стоял на веслах. В его могучих руках они двигались с такой же легкостью, как будто он правил пирогой. Делавар оставался безучастным зрителем. Ковчег подвигался вперед торжественно, как погребальная процессия, весла мерно погружались в воду. Окрестный пейзаж как нельзя более соответствовал предстоящему обряду. Ни единой складки не было видно на зеркальной поверхности озера, и широкая панорама лесов в меланхолическом спокойствии окружала печальную церемонию. Джудит была растрогана до слез, и даже Непоседа, сам не зная почему, испытывал глубокое волнение. Внешне Хетти казалась совершенно спокойной, но сердечная скорбь ее была гораздо сильнее, чем у сестры. Уа-та-Уа, серьезная и внимательная, с интересом следила за всем, ибо хотя она часто видела похороны бледнолицых, но никогда не присутствовала при таком странном погребении. Делавар, тоже сосредоточенный и задумчивый, сохранял, однако, полнейшую невозмутимость.

Хетти исполняла обязанности лоцмана, указывая Непоседе, куда нужно править, чтобы найти то место в озере, которое она привыкла называть «могилой матери». Читатель помнит, что «замок» стоял на южной оконечности отмели, тянувшейся приблизительно на полмили к северу. В дальнем конце этого мелководья Плавучему Тому заблагорассудилось в свое время похоронить останки жены и сына. Его собственное тело должно было теперь улечься рядом с ними. Хетти руководствовалась различными приметами на берегу, чтобы отыскать это место, хотя положение дома, общее направление отмели – все помогало ей, а вода была так прозрачна, что можно было видеть даже дно. Благодаря этому девушка без труда руководила движением ковчега и в нужное время, приблизившись к Марчу, прошептала:

– Положите весла, Генри Марч. Мы уже проехали большой камень на дне озера, теперь недалеко до могилы моей матери.

Марч тотчас же бросил весла, опустил в воду якорь и взял в руки канат, чтобы остановить баржу. Ковчег медленно повернулся, а, когда он совершенно перестал двигаться, Хетти вышла на корму и указала пальцем в воду, при этом слезы струились из ее глаз от неудержимой скорби.

Джудит редко бывала в этом месте. Это объяснялось отнюдь не равнодушием к памяти покойной, ибо девушка любила свою мать и горько оплакивала ее кончину, но она испытывала отвращение ко всему, связанному со смертью. Кроме того, в ее жизни со времени этих похорон произошли события, которые усилили это чувство и заставили ее держаться подальше от места, где покоились останки той, чьи суровые уроки делали еще более глубокими угрызения ее совести. С Хетти дело обстояло иначе. В ее простой и невинной душе воспоминания о матери не пробуждали иных чувств, кроме тихой скорби. Целое лето она почти ежедневно посещала это место после наступления темноты и, заботливо поставив лодку на якорь таким образом, чтобы не потревожить тела, вела воображаемые беседы с покойницей, пела гимны и повторяла молитвы, которым в детстве выучила ее мать.

Хетти пережила самые счастливые часы своей жизни в этом мнимом общении с духом матери. Незаметно для нее самой индейские предания смешались в ее уме с христианскими поверьями. Однажды она даже хотела совершить над материнской могилой один из тех обрядов, которые, как она знала, совершают дикари. Но, поразмыслив немного, отказалась от этой затеи.

Марч опустил глаза и сквозь прозрачную, как воздух, воду увидел то, что Хетти называла «могилой матери».

Это была низкая продолговатая земляная насыпь, в одном конце которой белел кусочек простыни, служившей покойнице саваном. Опустив труп своей жены на дно, Хаттер привез с берега землю и бросал ее в озеро, пока она совершенно не покрыла тело. Даже самые грубые и распущенные люди становятся сдержаннее, когда присутствуют при погребальных церемониях. Марч не испытывал ни малейшего желания отпустить какую-нибудь из своих грубых шуток и был готов исполнить свою обязанность в пристойном молчании. Быть может, он размышлял о страшной каре, постигшей его старого приятеля, и это напоминало ему о грозной опасности, которой недавно подверглась его собственная жизнь. Он знаком дал понять Джудит, что все готово, и получил от нее приказ действовать. Без посторонней помощи, полагаясь исключительно на свою гигантскую силу, Непоседа поднял труп и отнес его на конец баржи. Два конца веревки были подведены под ноги и плечи покойника, как их обычно подводят под гроб, и затем тело медленно погрузилось на дно.

– Не туда, Генри Марч, не туда! – вскричала Джудит, охваченная невольной дрожью. – Он не должен лежать возле моей матери.

– Отчего же, Джудит? – с живостью спросил Марч.

– Нет, нет, дальше, Генри Марч!

Джудит сделала выразительный жест, и Генри Марч по ее указанию спустил мертвеца немного поодаль от его жены.

– Вот и пришел конец Плавучему Тому! – пробормотал Марч. Он склонил голову через борт. – Том был славный товарищ на войне и очень искусный охотник. Не плачьте, Хетти, не печальтесь, Джудит! Рано или поздно все мы должны умереть, и, когда наступает назначенный срок, причитаниями и слезами не вернешь мертвеца к жизни. Конечно, вам тяжело расставаться с отцом, с большинством отцов трудно бывает расставаться, особенно незамужним дочкам, но против этой беды есть одно надежное средство, а вы обе слишком молоды и красивы, чтобы не найти этого средства в самом скором времени. Когда вам, Джудит, угодно будет выслушать то, что хочет сказать честный и скромный человек, я потолкую с вами с глазу на глаз.

Пораженная какой-то внезапною мыслью, Джудит устремила на него проницательный взгляд и быстро пошла на другой конец парома, пригласив его следовать за собою. Там она села и указала Гарри место возле себя. Все это было сделано с таким решительным видом, что молодой человек оробел и Джудит принуждена была сама начать разговор.

– Вы хотите говорить мне о супружестве, Генри Марч? Не так ли?

– Ваши манеры, Джудит, совсем сбивают меня с толку, и я, право, не знаю, что вам сказать. Но пусть истина говорит сама за себя. Вы знаете, Джудит, что я давно считаю вас прехорошенькой девушкой, какую только удавалось мне видеть, и этого я не скрывал ни от вас, ни от своих товарищей.

– Ну да, я слышала это от вас тысячу раз, и, вероятно, вы не ошибаетесь. Дальше что?

– Дальше то, Джудит, что если молодой человек говорит в таком тоне с молодой девушкой, это верный признак, что он придает ей некоторую цену.

– Правда, но это я слышала от вас миллион раз.

– Что ж такого? Всякой девушке, я полагаю, приятно слышать повторение этого. Дело известное: ничто так не нравится женщине, как беседа молодого человека, который повторяет перед ней в сотый раз, что он ее любит.

– Конечно, в известных случаях мы любим друг друга, но теперь мы в таком положении, Гарри, что всякая пустая болтовня неуместна. Говорите без обиняков.

– Пусть так, да будет ваша воля, прекрасная Джудит! Я часто говорил вам, что люблю вас больше всякой другой девушки, но вы, конечно, заметили, что еще ни разу я не обнаруживал ясно своего намерения просить вашей руки.

– Заметила, Генри Марч, очень заметила, – отвечала Джудит, и презрительная улыбка мелькнула на ее устах.

– Была на это основательная причина, Джудит, и я не скрываю, что эта причина беспокоит меня даже в настоящую минуту. Не обижайтесь: я не намерен скрывать своих мыслей, да и не могу. Несмотря, однако, на всевозможные причины, я невольно должен теперь уступить чувству, которое давно закралось в мое сердце. Нет у вас больше ни матери, ни отца, Джудит! Вам и Хетти нельзя здесь оставаться одним даже в мирное время, когда ирокезы спокойно кочуют в своих шалашах, но теперь, при настоящем положении, вы или умрете с голода, или попадетесь к этим дикарям, которые, вы знаете, не пощадят вашего черепа. Настало время, стало быть, подумать о перемене места и о приискании мужа. Согласитесь быть моей женою, и я даю вам слово, что о прошедшем не будет между нами и помина.

Джудит слушала с величайшим нетерпением и, по-видимому, едва дождалась окончания этой речи.

– Довольно, Генри Марч! – сказала она, сделав нетерпеливое движение рукою. – Я понимаю вас очень хорошо: вы предпочитаете меня всем девушкам и хотите на мне жениться?

– Именно так, Джудит.

– Так вот вам мой ответ, решительный и ясный: есть, Генри Марч, основательная причина, из-за которой я никогда не…

– Кажется, я понимаю вас, Джудит, и вы можете не договаривать. Но ведь я уже сказал, что о прошедшем не будет между нами и помина… Отчего же вы так краснеете, Джудит? Ваши щеки заалели, как западное небо на закате солнца. В моих словах, я думаю, обидного ничего нет. По крайней мере, я не имел ни малейшего намерения вас обидеть.

– Я не краснею, и я не хочу обижаться на вздорные слова, Генри Марч, – отвечала Джудит, с трудом подавляя негодование. – Я хотела вам сказать, что по некоторой причине я ни за что на свете не соглашусь быть вашей женой. Я не люблю вас! Я уверена в этом. Никакой порядочный мужчина не должен жениться на женщине, которая предпочитает ему другого.

– Вот оно что наделали эти франты в красных мундирах! Так я и думал: все зло от крепостных офицеров.

– Замолчите, Марч! Гнусно клеветать!

– Я, пожалуй, замолчу. Но время еще терпит, и я надеюсь, вы одумаетесь.

– Я обдумала давным-давно свой ответ на ваше предложение, и вы слышали его. Теперь мы понимаем друг друга и вы избавите меня от дальнейших объяснений.

Взволнованная сосредоточенность девушки испугала молодого человека, потому что никогда прежде он не видел ее такой серьезной и решительной. Во время их предыдущих разговоров она обычно встречала его ухаживания уклончиво или насмешливо, но Непоседа считал это женским кокетством и полагал, что она легко согласится выйти за него замуж. Он сам колебался, нужно ли делать ей предложение, и никогда не предполагал, что Джудит откажется стать женой самого красивого мужчины во всей пограничной области. А ему пришлось выслушать отказ, и притом в таких решительных выражениях, что ни для каких надежд не оставалось более места. Он был так унижен и озадачен, что не пытался переубедить ее.

– С этой поры Глиммерглас не имеет ничего привлекательного для меня, – сказал он после минутного молчания. – Нет больше Плавучего Тома, а гуроны кишат по берегам, как белки в лесах. Видно, мне придется оставить это место.

– И оставьте. Зачем вам подвергаться опасностям из-за других? К тому же я вовсе не вижу, какую услугу вы могли бы нам оказать после того, что случилось. Уезжайте в эту же ночь!

– Во всяком случае, я еду с крайним огорчением, и причиною моей грусти будете вы, Джудит.

– Перестанем об этом толковать, Генри Марч. Ночью, если хотите, я сама провожу вас на лодке и вам не трудно будет добраться до ближайшей крепости. Если бы по прибытии туда вы могли прислать нам отряд…

Джудит замялась. Ей не хотелось, чтобы ее слова произвольно мог перетолковывать человек, и без того представлявший в неблагоприятном свете ее отношения с крепостными офицерами. Генри Марч понял ее мысль.

– Я догадываюсь, почему вы не оканчиваете вашей мысли, – сказал он. – Ничего. Я вас понимаю. Тотчас же по прибытии моем будет отправлен целый полк и он прогонит всех этих негодяев. Я сам буду в числе солдат и постараюсь удостовериться собственными глазами, что вы и Хетти спасены. Судьба, может быть, позволит мне взглянуть на вас еще раз, прежде чем я навсегда расстанусь с вами.

– Ах, Генри Марч, отчего бы вам всегда не говорить в таком же тоне? Вероятно, мои чувства к вам получили бы совсем другой характер.

– Неужели теперь уже поздно, Джудит? Я груб, неотесан и привык шататься по лесам. Но все мы изменяемся рано или поздно.

– Да, теперь слишком поздно, Генри Марч! Ни к вам, ни к другому мужчине, кроме одного, не могу я питать чувство, которое вы желали бы отыскать во мне. Этого, я думаю, довольно, и вы оставите меня в покое. С наступлением ночи я или Чингачгук высадим вас на берег. Вы отправитесь в ближайшую крепость по реке Мохок и пришлете к нам военный отряд как можно скорее. Могу ли я надеяться, что вы останетесь нашим другом, Генри Марч?

– Разумеется, Джудит, хотя наша дружба стала бы гораздо горячее, если бы вы согласились смотреть на меня так, как я смотрю на вас.

Джудит колебалась. Казалось, в ней происходила какая-то сильная внутренняя борьба. Затем, как бы решив отбросить в сторону всякую слабость и во что бы то ни стало добиться своей цели, она заговорила более откровенно.

– Вы там найдете капитана по имени Уэрли, – сказала она, бледнея и дрожа всем телом. – Я думаю, что он пожелает вести отряд, но я бы предпочла, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Если капитана Уэрли можно удержать от этого похода, то я буду очень счастлива.

– Это легче сказать, чем исполнить, Джудит, потому что офицеры не всегда могут поступать, как им заблагорассудится. Майор отдает приказ, а капитаны, лейтенанты и прапорщики должны повиноваться. Я знаю офицера, о котором вы говорите, – это краснощекий, веселый, разбитной джентльмен, который хлещет столько мадеры, что может осушить всю реку Мохок, и занятный рассказчик. Все тамошние девушки влюблены в него и говорят, что он влюблен во всех девушек. Нисколько не удивляюсь, что этот волокита не нравится вам, Джудит.

Джудит ничего не ответила, хотя вздрогнула всем телом. Ее бледные щеки сначала стали алыми, а потом снова побелели, как у мертвой.

«Увы, моя бедная мать! – сказала она мысленно. – Мы сидим над твоей могилой, но ты и не знаешь, до какой степени позабыты твои уроки и обманута твоя любовь…»

Почувствовав у себя в сердце этот укус никогда не умирающего червя, она встала со своего места и знаком дала понять Непоседе, что ей больше нечего сказать.

Глава XXII

…Та минута В беде, когда обиженный перестает О жизни размышлять, вмиг делает его Властителем обидчика…

Кольридж

Хетти сидела на носу баржи, печально глядя на воду, покоившую в себе тела матери и того человека, которого она так долго считала своим отцом. Уа-та-Уа, ласковая и спокойная, стояла рядом, но не пыталась ее утешить. По индейскому обычаю, она была сдержанна в этом отношении, а обычай ее пола побуждал девушку терпеливо ожидать того момента, когда можно будет выразить свое сочувствие поступками, а не словами. Чингачгук держался несколько поодаль: он вел себя как воин, но чувствовал как человек.

Джудит подошла к сестре с видом торжественного достоинства, обычно мало свойственным ей, и, хотя следы пережитого волнения еще были видны на ее красивом лице, она заговорила твердо и без колебаний. В этот миг Уа-та-Уа и делавар направились на корму к Непоседе.

– Сестрица, мне нужно поговорить с тобой о многом. Сядем в эту лодку и отплывем от ковчега: посторонние не должны слышать наших тайн.

– Конечно, Джудит, но родители могут слушать эти секреты. Прикажи Непоседе поднять якорь и отвести отсюда ковчег, а мы останемся здесь, возле могил отца и матери, и обо всем поговорим друг с другом.

– Отца… – повторила Джудит медленно, причем впервые со времени разговора с Марчем румянец окрасил ее щеки. – Он не был нашим отцом, Хетти! Мы это слышали из его собственных уст в его предсмертные минуты.

– Неужели ты радуешься, Джудит, что у тебя нет отца? Он заботился о нас, кормил, одевал и любил нас – родной отец не мог сделать больше. Я не понимаю, почему он не был нашим отцом.

– Не думай больше об этом, милое дитя. Сделаем так, как ты сказала. Мы останемся здесь, а ковчег пусть отплывет немного в сторону. Приготовь пирогу, а я сообщу Непоседе и индейцам о нашем желании.

Все это было быстро сделано, подгоняемый мерными ударами весел, ковчег отплыл на сотню ярдов, оставив девушек как бы парящими в воздухе над тем местом, где покоились мертвецы: так подвижно было легкое судно и так прозрачна стихия, поддерживавшая его.

– Смерть Томаса Хаттера, – начала Джудит, – изменила все наши планы на будущее, Хетти. Если он и не был нашим отцом, то мы все-таки сестры и потому должны жить вместе.

– Почем я знаю, Джудит? Может быть, тебе приятно было бы узнать, что я не родная твоя сестра.

– Нет, Хетти, ты моя единственная сестра, но я рада, что Томас Хаттер не был нашим отцом!

– Пусть Томас Хаттер не отец наш, Джудит, все же, я думаю, никто не будет оспаривать наших прав на его имение. «Замок», лодки и ковчег, а также озеро с лесами по-прежнему останутся в нашем полном распоряжении. Станем обе жить спокойно в этих местах, и никто, конечно, нам не помешает.

– Нет, сестрица, мы не можем жить здесь безопасно даже и тогда, когда не будет больше гуронов. Сам Томас Хаттер боялся иногда долго оставаться в своем «замке». Мы должны, бедная Хетти, оставить эти места и переселиться в Колонию.

– Очень жаль, что ты так думаешь, Джудит, – возразила Хетти, опустив голову на грудь и задумчиво глядя на то место, где еще была видна могила ее матери. – Мне очень грустно слышать это. Я предпочла бы остаться здесь, где, если и не родилась, то, во всяком случае, провела почти всю жизнь. Мне не нравятся поселки колонистов, они полны пороков и злобы. Я люблю деревья, горы, озеро и ручьи, Джудит, и мне будет очень горько расстаться с этим. Ты красива, и ты не полоумная, рано или поздно ты выйдешь замуж, и тогда у меня будет брат, который станет заботиться о нас обеих, если женщины действительно не могут жить одни в таком месте, как это.

– Ах, если бы это было возможно, Хетти, тогда воистину я чувствовала бы себя в тысячу раз счастливей в здешних лесах, чем в селениях колонистов! Когда-то я думала иначе, но теперь все изменилось. Но где тот мужчина, который превратит для нас это место в райский сад…

– Генри Марч, сестрица, искренне любит тебя и с радостью готов жениться на тебе, я в этом уверена. Ну а согласись сама, нет на свете человека храбрее и сильнее Генри Марча.

– Марч никогда не будет моим мужем, и мы уже объяснились с ним по этому поводу. Есть другой… Ну да ладно! Мы должны теперь же решить, как будем жить дальше. Оставаться здесь – то есть это значит оставаться здесь одним – мы не можем, и, чего доброго, нам уж никогда более не представится случай вернуться сюда обратно. Кроме того, пришла пора, Хетти, разузнать все, что только возможно, о наших родственниках и семье. Мало вероятно, чтобы у нас совсем не было родственников, и они, очевидно, будут рады увидеть нас. Старый сундук теперь – наша собственность, мы имеем право заглянуть в него и узнать все, что там хранится. Мать была так не похожа на Томаса Хаттера, и теперь, когда известно, что мы не его дети, я горю желанием узнать, кто был наш отец. Я уверена, что в сундуке есть бумаги, а в них подробно говорится о наших родителях и о других родственниках…

– Хорошо, Джудит, делай, что тебе угодно! Но кто же этот человек, которого ты предпочитаешь Генри Марчу?

– Что ты думаешь о Зверобое, милая Хетти? – спросила Джудит, наклонившись к своей сестре.

– О Зверобое? – повторила Хетти, с изумлением подняв глаза на сестру. – Как это пришло тебе в голову, Джудит? Зверобой совсем не красавец и вовсе не достоин иметь такую жену, как ты.

– Зверобой не безобразен, Хетти, и притом ты должна знать, что красота – не главное качество человека.

– Ты так думаешь, Джудит? По-моему, все же на всякую красоту приятно полюбоваться. Мне кажется, если бы я была мужчиной, то заботилась бы о своей красоте гораздо больше, чем теперь. Красивый мужчина выглядит гораздо приятнее, чем красивая женщина.

– Бедное дитя, ты сама не знаешь, что говоришь. Для нас красота кое-что значит, но для мужчины это пустяки. Разумеется, мужчина должен быть высоким – но найдется немало людей, таких же высоких, как Непоседа, и проворным – я знаю людей, которые гораздо проворнее него, и сильным – что же, не вся сила, какая только есть на свете, досталась ему, и смелым – я уверена, что могу назвать здесь юношу, который гораздо смелее него.

– Это странно, Джудит! До сих пор я думала, что на всей земле нет человека сильней, красивей, проворней и смелей, чем Гарри Непоседа. Я, по крайней мере, уверена, что никогда не встречала никого, кто мог бы с ним сравниться.

– Ладно, ладно, Хетти, не будем больше говорить об этом! Мне неприятно слушать, когда ты рассуждаешь таким образом. Это не подобает твоей невинности, правдивости и сердечной искренности. Пусть Гарри Марч уходит отсюда. Он решил покинуть нас сегодня ночью, и я нисколько не жалею об этом. Жаль только, что он зря пробыл здесь так долго.

– Ах, Джудит, этого я и боялась! Я так надеялась, что он будет моим братом!

– Не стоит теперь думать об этом. Поговорим лучше о нашей бедной матери и о Томасе Хаттере.

– В таком случае, говори поласковее, сестра, потому что – кто знает! – может быть, их души видят и слышат нас. Если отец не был нашим отцом, все же он был очень добр к нам, давал нам пищу и кров. Они похоронены в воде, а потому мы не можем поставить на их могилах надгробные памятники и поведать людям обо всем этом.

– Теперь их это мало интересует. Утешительно думать, Хетти, что, если мать даже совершила в юности какой-нибудь тяжелый проступок, она потом искренне раскаивалась в нем, грехи ее прощены.

– Ах, Джудит, детям не пристало говорить о грехах родителей! Поговорим лучше о наших собственных грехах.

– О твоих грехах, Хетти? Если существовало когда-нибудь на земле безгрешное создание, так это ты. Хотела бы я иметь возможность сказать то же самое о себе! Но мы еще посмотрим. Никто не знает, какие перемены в женском сердце может вызвать любовь к доброму мужу. Мне кажется, дитя, что я теперь люблю наряды гораздо меньше, чем прежде.

– Очень жаль, Джудит, что даже над могилами родителей ты способна думать о платьях. Знаешь, если ты действительно разлюбила наряды, то останемся жить здесь, а Непоседа пусть идет куда хочет.

– От всей души согласна на второе, но на первое никак не могу согласиться, Хетти. Отныне мы должны жить, как подобает скромным молодым женщинам. Значит, нам никак нельзя остаться здесь и служить мишенью для сплетен и шуток грубых и злых на язык трапперов и охотников, которые посещают это озеро. Пусть Непоседа уходит, а я уж найду способ повидаться со Зверобоем, и тогда вопрос о нашем будущем разрешится быстро. Но солнце уже село, а ковчег отплыл далеко, давай вернемся и посоветуемся с нашими друзьями. Сегодня ночью я загляну в сундук, а завтра мы решим, что делать дальше. Что касается гуронов, то их легко будет подкупить теперь, когда мы можем распоряжаться всем нашим имуществом, не опасаясь Томаса Хаттера. Если только мне удастся вызволить Зверобоя, мы с ним за какой-нибудь час поймем друг друга.

Джудит говорила твердо и решительно, зная по опыту, как нужно обращаться со своей слабоумной сестрой.

– Ты забываешь, Джудит, что привело нас сюда! – укоризненно возразила Хетти. – Здесь могила матушки и только что рядом с ней мы опустили тело отца. В этом месте нам не подобает так много говорить о себе. Давай лучше помолимся, чтобы господь бог не забыл нас и научил, куда нам ехать и что делать.

Джудит невольно отложила в сторону весло, а Хетти опустилась на колени и вскоре погрузилась в свои благоговейные, простые молитвы. Когда она поднялась, щеки ее пылали. Хетти всегда была миловидной, а безмятежность, которая отражалась на ее лице в эту минуту, делала его положительно прекрасным.

– Теперь, Джудит, если хочешь, мы уедем, – сказала она. – Руками можно поднять камень или бревно, но облегчить сердце можно только молитвой. Почему ты молишься не так часто, как бывало в детстве, Джудит?

– Ладно, ладно, дитя, – сухо отвечала Джудит, – сейчас это не имеет значения. Умерла мать, умер Томас Хаттер, и пришло время, когда мы должны подумать о себе.

Пирога медленно тронулась с места, подгоняемая веслом старшей сестры, младшая сидела в глубокой задумчивости, как бывало всегда, когда в ее мозгу зарождалась мысль, более отвлеченная и более сложная, чем обычно.

– Не знаю, сестрица. Что ты разумеешь под нашей будущностью? – спросила она наконец.

– Это слово, сестрица, в общем смысле означает все, что может с нами случиться. Но что это за лодка позади нашего дома? Теперь ее не видно, но за минуту перед этим я очень хорошо разглядела ее за палисадом.

– Я уже давно заметила эту лодку, – отвечала Хетти спокойно, так как гуроны не внушали ей никаких опасений. – В лодке один только человек, и он едет, очевидно, из лагеря гуронов. Этот человек, как мне кажется, Зверобой.