Детство Иисуса Кутзее Джозеф

– Вы из тех, кто покинул монастырь и живут в миру? Выполняют работу, за которую больше никто не хочет браться, – в тюрьмах, приютах, лечебницах? В центрах приема беженцев?

– Какая нелепость. Конечно, нет. Центр – не тюрьма. И не благотворительное заведение. Это часть социальной программы.

– Пусть так, но как можно терпеть нескончаемый поток людей вроде нас – беспомощных, невежественных, нуждающихся, без какой-нибудь веры, что придает сил?

– Веры? Вера здесь вообще ни при чем. Вера бывает в то, что делаешь, даже если это не приносит видимых плодов. Центр не таков. Прибывающим людям нужна помощь, и мы им помогаем. Мы помогаем, и жизнь их улучшается. Это все видно. Ничто здесь не требует слепой веры. Мы делаем свою работу, и все устраивается хорошо. Проще некуда.

– Нет ничего незримого?

– Нет ничего незримого. Две недели назад вы были в Бельстаре. На прошлой неделе вы нашли работу в порту. Сегодня у вас пикник в парке. Что тут незримого? Это улучшение, наблюдаемое улучшение. В общем, отвечая на ваш вопрос: нет, я не монахиня.

– Тогда откуда этот аскетизм, который вы проповедуете? Вы велите нам усмирить голод, уморить собаку внутри. С чего? Что плохого в голоде? Аппетит дан для того, чтобы сообщать нам о наших нуждах, разве нет? Не будь у нас аппетита, не будь желаний, как бы мы жили?

Ему этот вопрос кажется хорошим, серьезным – вышколенная молодая монахиня теперь попалась бы.

Ответ ей дается легко – так легко и таким тихим голосом, словно не предназначается ребенку, что он сначала не понимает:

– И куда же, в вашем случае, ведут вас желания?

– Мои желания? Можно, я буду откровенен?

– Можете.

– При всем уважении к вашему гостеприимству, они ведут меня к чему-то большему, чем крекеры и протертая фасоль. Они ведут, например, к бифштексу с картофельным пюре и подливой. И, я уверен, этот юноша, – дотянувшись, он хватает ребенка за руку, – чувствует то же самое. Правда?

Мальчик энергично кивает.

– Бифштекс, истекающий мясным соком, – продолжает он. – Знаете, что меня больше всего удивляет в этой стране? – В голосе его появляется безрассудство, мудрее было бы остановится, но нет. – Она такая бескровная. Все, с кем ни знакомлюсь, такие приличные, милые, благонамеренные. Никто не сквернословит, не гневается. Никто не напивается. Никто не повышает голос. Вы живете на диете из хлеба, воды и протертой фасоли и говорите, что сыты. Как такое может быть, говоря по-человечески? Вы врете – даже себе самой?

Обняв колени, девушка смотрит на него безмолвно, ждет окончания тирады.

– Мы голодны, этот ребенок и я. – Он с силой притягивает к себе мальчика. – Мы все время голодны. Вы говорите мне, что голод – диковина, которую мы привезли с собой, ей здесь не место, и нам предстоит морить себя до полного смирения. Когда изничтожим голод, говорите вы, мы докажем, что можем приспосабливаться, и после этого будет нам счастье на веки вечные. Но я не хочу морить собаку голода! Я хочу ее кормить! Согласен? – Он трясет мальчика. Мальчик зарывается ему под мышку, улыбается, кивает. – Ты согласен, мой мальчик?

Нисходит молчание.

– Вы и впрямь гневаетесь, – говорит Ана.

– Я не гневаюсь, я голодаю! Скажите мне: что плохого в утолении обычного аппетита? Почему простые порывы, голод и желания нужно усмирять?

– Вы уверены, что хотите продолжать в том же духе при ребенке?

– Мне не стыдно за свои слова. Нет в них такого, от чего нужно оградить ребенка. Если ребенку можно спать под открытым небом на голой земле, ему тем более можно слушать прямой взрослый разговор.

– Хорошо, я вам устрою прямой разговор в ответ. То, чего вы от меня хотите, я не делаю.

Он смотрит на нее растерянно.

– Чего я от вас хочу?

– Да. Вы хотите, чтобы я дала вам себя обнять. Мы оба знаем, что это значит, – обнять. А я такого не допускаю.

– Я о том, чтоб вас обнять, ничего не говорил. Но что плохого в объятиях, если вы не монахиня?

– Отказ от желаний не имеет ничего общего с тем, монахиня я или нет. Просто я так не делаю. Не допускаю. Мне не нравится. У меня нет на это аппетита. На это само по себе у меня нет аппетита, и я не желаю видеть, что он делает с людьми. Что он делает с мужчиной.

– В каком смысле – что он делает с мужчиной?

Она многозначительно смотрит на ребенка.

– Вы уверены, что хотите продолжения разговора?

– Продолжайте. Никогда не рано познавать жизнь.

– Прекрасно. Вы считаете меня привлекательной – я это вижу. Вероятно, вы считаете меня даже красивой. И поскольку вы считаете меня красивой, ваш аппетит, ваш порыв – обнять меня. Я правильно считываю знаки, которые вы мне подаете? Если б вы не считали меня красивой, вы бы такого порыва не ощутили.

Он молчит.

– Чем красивее вы меня считаете, тем острее ваш аппетит. Вот как устроены эти ваши аппетиты, которые вы назначили себе путеводной звездой и слепо за ними идете. Теперь задумайтесь. Что, скажите на милость, общего между красотой и объятием, которому вы хотите меня подвергнуть? Какова связь между первым и вторым? Объясните.

Он молчит, даже более того. Он потрясен.

– Ну же. Вы сказали, пусть подопечный слушает. Вы сказали, что хотите, чтобы он познал жизнь.

– Между мужчиной и женщиной, – говорит он наконец, – иногда возникает естественное влечение, непредвиденное, непреднамеренное. Двое считают друг друга привлекательными или даже, иными словами, красивыми. Женщина обычно красивее мужчины. Почему одно должно следовать из другого, притяжение и желание обнять – из красоты, – загадка, которую я не могу объяснить, а могу лишь сказать, что притяжение к женщине – единственный способ воздать должное женской красоте, который известен мне, моему физическому естеству. Я называю это должным, потому что ощущаю это как подношение, а не как оскорбление.

Он умолкает.

– Продолжайте, – говорит она.

– Это все, что я хочу сказать.

– Это все. И как воздание должного – как подношение, а не оскорбление – вы хотите крепко меня схватить и запихнуть часть своего тела в меня. Воздавая должное, как вы говорите. Я растеряна. Для меня все это дело видится нелепым: вам – нелепым делать, а мне – нелепым допускать.

– Кажется нелепым, только если вот так это сказать. Само по себе оно не бессмысленно. Оно не может быть бессмысленным, поскольку это природное желание природного тела. Это природа говорит в нас. Так все устроено. То, как все устроено, не может быть абсурдным.

– Правда? А если я скажу, что, на мой взгляд, это не просто абсурдно, а еще и уродливо?

Он изумленно качает головой.

– Вы не можете так считать. Ято, может, стар и непривлекателен – я и мои желания. Но вы наверняка не считаете, что природа сама по себе уродлива?

– Считаю. Природа может иметь красивые черты, а может – и уродливые. Те части наших тел, которые вы скромно не называете в присутствии подопечного, – вы считаете их красивыми?

– Сами по себе? Нет, сами по себе они не красивые. Целое красиво, не его части.

– И вот эти части, которые не красивы, – их вы хотите запихнуть в меня! Как мне это воспринимать?

– Не знаю. Скажите, что сами думаете.

– Все ваши милые разговоры о воздании должного красоте – una tontera. Если б вы сочли меня воплощением добродетели, вы бы не пожелали совершить надо мной подобное действие. Так с чего желать его, если я – воплощение красоты? Красота низменнее добродетели? Объясните.

– Una tontera – это что?

– Чепуха. Чушь.

Он встает на ноги.

– Я не собираюсь больше оправдываться, Ана. Это обсуждение не видится мне плодотворным. Мне кажется, вы не знаете, о чем говорите.

– Правда? Вы думаете, я невежественный ребенок?

– Вы, может, и не ребенок, да, но я думаю, что вы невежественны в жизни. Идем, – говорит он мальчику, беря его за руку. – Пикник окончен, пора поблагодарить даму и пойти поискать себе еду.

Ана откидывается, вытягивает ноги, складывает руки на коленях и насмешливо улыбается.

– Задела за живое, верно? – говорит она.

Он шагает через пустой парк под палящим солнцем, мальчик трусцой спешит за ним.

– Что такое padrino? – спрашивает мальчик.

– Padrino – это человек, который вместо отца, если по каким-то причинам твоего отца рядом нет.

– Ты мой padrino?

– Нет. Никто не приглашал меня к тебе в padrino. Я просто друг.

– Я могу пригласить тебя быть моим padrino.

– Это не тебе делать, мой мальчик. Ты не можешь сам выбрать себе padrino – так же, как и отца. Нет подходящего слова, которым можно назвать меня по отношению к тебе – и нет слова, чтобы назвать тебя по отношению ко мне. Но, если хочешь, можешь звать меня Дядей. Когда люди спрашивают, кто он тебе? – можешь сказать: Он мой дядя. Он мой дядя и меня любит. А я буду говорить: Это мой мальчик.

– А та дама будет мне мамой?

– Ана? Нет. Ей неинтересно быть мамой.

– Ты на ней женишься?

– Конечно, нет. Я здесь не жену ищу, а помогаю тебе найти твою маму, настоящую маму.

Он старается говорить ровно, легким тоном, но правда в том, что девушка вывела его из себя.

– Ты на нее сердился, – говорит мальчик. – Почему ты сердился?

Он замирает, берет мальчика на руки, целует в лоб.

– Прости, что я сердился. Я сердился не на тебя.

– Но ты сердился на даму, а она сердилась на тебя.

– Я сердился на нее, потому что она плохо с нами обращается, и я не понимаю почему. Мы с ней повздорили, крепко повздорили. Но теперь все. И то было не важно.

– Она сказала, что ты хотел в нее что-то запихнуть. – Он молчит. – В каком смысле? Ты правда хочешь что-то в нее запихнуть?

– Это так говорится. Она имела в виду, что я хочу навязать ей свои мысли. И она права. Нельзя навязывать свои мысли другим.

– Я навязываю тебе свои мысли?

– Нет, конечно. А теперь давай найдем какой-нибудь еды.

Они прочесывают улицы к востоку от парковой зоны, ищут хоть какое-нибудь место, где поесть. Это район скромных вилл, там и сям – невысокие многоквартирные дома. Они набредают на единственный в округе магазин. Вывеска гласит: «NARANJAS» – большими буквами. Уличные ставни закрыты, и ему не видно, действительно ли внутри продают апельсины или Наранхас – просто фамилия.

Он останавливает прохожего, пожилого мужчину, выгуливающего собаку на поводке.

– Простите, – говорит он, – мы с мальчиком ищем кафе или ресторан, где можно поесть, или хотя бы продуктовый магазин.

– В воскресенье вечером? – говорит мужчина. Собака обнюхивает ботинки мальчика, потом промежность. – Я не знаю, что посоветовать, – если только вы не готовы ехать в город.

– Туда есть автобус?

– Номер 42, но он по воскресеньям не ходит.

– То есть мы, на самом деле, не можем поехать в город. И в округе негде поесть. И все магазины закрыты. Что бы вы нам в таком случае посоветовали?

Лицо у мужчины суровеет. Он дергает собаку за поводок.

– Пошли, Бруно, – говорит он.

Он отправляется обратно к Центру в скверном настроении. Двигаются они медленно, поскольку мальчик мешкает и скачет, стараясь не наступать на трещины в мостовой.

– Пойдем скорее, – говорит он раздраженно. – В другой день поиграешь.

– Нет. Я не хочу провалиться в трещину.

– Чепуха. Как такой большой мальчик может провалиться в такую маленькую трещину?

– Не в эту. В другую трещину.

– В которую? Покажи мне ее.

– Я не знаю! Я не знаю, в какую. Никто не знает.

– Никто не знает, потому что никто не может провалиться в трещину в мостовой. Давай быстрее.

– Я могу! Ты можешь! Любой может! Ты не понимаешь!

Глава 5

Назавтра во время дневного перерыва он отводит Альваро в сторону.

– Прости, что я с личным делом, – говорит он, – но я все больше тревожусь за здоровье мальца, особенно за его питание, которое, как ты видишь, состоит из хлеба, хлеба и еще раз хлеба.

И, конечно, они оба видят, как мальчик, сидя среди грузчиков с подветренной стороны сарая, уныло жует половину буханки, смоченную водой.

– Мне кажется, – продолжает он, – что растущему ребенку нужно большее разнообразие, больше питательности. На одном хлебе не жизнь. Это не универсальная еда. Ты не знаешь, где можно купить мяса, не катаясь в центр города?

Альваро чешет голову.

– Тут в округе, у порта, негде. Есть люди, я слыхал, которые ловят крыс. В крысах недостатка нет. Но для этого нужна ловушка, а я вот так с ходу не скажу, где можно добыть годную крысиную ловушку. Похоже, тебе придется ее сделать самому. Можно из проволоки, с каким-нибудь спускным механизмом.

– Крысы?

– Да. Разве не видал их? Где есть корабли, там есть и крысы.

– Но кто же ест крыс? Ты ешь?

– Нет, даже и не мечтаю. Но ты спросил, где взять мясо, а это все, что я могу предложить.

Он долго смотрит Альваро в глаза. Не находит в них шутки. Или же, если это шутка, она очень глубоко.

После работы они с мальчиком отправляются прямиком к загадочному Наранхасу. Они приходят, как раз когда хозяин собирается опустить ставню. «Наранхас» – и впрямь магазин как выясняется, и там действительно продаются апельсины, а также другие фрукты и овощи. Пока хозяин нетерпеливо ждет их, он набирает столько, сколько могут унести: небольшой пакет апельсинов, полдесятка яблок, морковь и огурцы.

Вернувшись в комнату в Центре, он режет мальчику яблоко, чистит апельсин. Пока мальчик ест, он режет морковь и огурец на тонкие кружочки и выкладывает их на тарелку.

– Вот! – говорит он.

Мальчик с подозрением тыкает в огурец, нюхает его.

– Мне не нравится, – говорит он. – Это воняет.

– Чепуха. Огурец ничем не пахнет вообще. Зеленое – это кожура. Попробуй. Тебе полезно. Вырастешь от этого. – Он съедает половинку огурца, целую морковь и апельсин.

На следующее утро он вновь навещает «Наранхас» и покупает еще фруктов – бананов, груш, абрикосов, приносит их в комнату. Теперь у них порядочный запас.

Он опаздывает на работу, но Альваро ничего не говорит.

Несмотря на желанные добавки к питанию, ощущение телесного истощения их не покидает. Ежедневно поднимая и перетаскивая тяжести, он не укрепляет свои силы, а опустошается. Он начинает себя чувствовать почти бесплотным духом, боится потерять сознание на глазах у товарищей и опозориться.

Он вновь заговаривает с Альваро.

– Мне нездоровится, – говорит он. – Уже сколько-то времени. Не посоветуешь ли врача?

– На Седьмом причале есть медпункт, он открыт по вечерам. Иди туда сейчас же. Скажешь, что здесь работаешь, тогда не придется платить.

Он следует указателям на Седьмой причал и там и впрямь обнаруживает медпункт с простым названием «Clnica». Дверь открыта, за стойкой никого. Он жмет на звонок, но тот не работает.

– Эй! – кричит он. – Кто-нибудь есть?

Тишина.

Он заходит за стойку и стучит в закрытую дверь с табличкой «Ciruga».

– Эй! – кричит он.

Дверь открывается, и перед ним возникает крупный, краснолицый мужчина в белом халате, на воротнике у него жирное пятно чего-то похожего на шоколад. Человек обильно потеет.

– Добрый день, – говорит он. – Вы врач?

– Заходите, – говорит человек. Указывает на стул, снимает очки, тщательно вытирает стекла салфеткой. – Вы работаете в порту?

– На Втором причале.

– А, на Втором причале. Чем могу помочь?

– Последние неделю-две мне нездоровится. Никаких особых симптомов, я просто быстро устаю, время от времени у меня кружится голова. Думаю, это из-за диеты, недостатка питания.

– Когда у вас обычно кружится голова? В какое-нибудь определенное время суток?

– Нет. Это случается, когда я устал. Я работаю грузчиком, гружу, как я вам уже сообщил. Я к такой работе не привык. В течение дня мне нужно много раз проходить по трапу. Иногда, глядя вниз, в зазор между причалом и бортом судна, на волны, что плещут о стенку, я чувствую головокружение. Чувствую, что поскользнусь, упаду и, может, ударюсь головой и утону.

– На недоедание не похоже.

– Может, и нет. Но если бы я питался лучше, мне было бы легче перебарывать головокружение.

– У вас раньше случались такие страхи – страхи падения и утопления?

– Это не психологическое, доктор. Я рабочий. Я выполняю тяжелую работу. Я перетаскиваю тяжести по многу часов. У меня сердце колотится. Я постоянно на пределе сил. Вполне естественно, что мое тело иногда того и гляди откажет, подведет меня.

– Конечно, это естественно. Но если это естественно, зачем вы пришли в медпункт? Чего вы от меня ожидаете?

– Вы не хотите послушать мое сердце? Вам не кажется, что стоит сделать анализ на анемию? Вы не считаете, что нам стоит обсудить возможные недостатки моего питания?

– Я проверю ваше сердце, как вы предлагаете, но я не могу сделать вам анализ на анемию. Это не медицинская лаборатория, а просто медпункт первой помощи для портовых рабочих. Снимайте рубашку.

Он снимает рубашку. Врач прикладывает стетоскоп к его груди, уставляет взгляд в потолок, слушает. Изо рта у него пахнет чесноком.

– С сердцем у вас все в порядке, – говорит он наконец. – Хорошее сердце. Много лет вам прослужит. Можете возвращаться к работе.

Он встает.

– Как вы можете такое говорить? Я изможден. Я сам не свой. Мое общее самочувствие ухудшается с каждым днем. Не этого я ожидал, когда прибыл сюда. Болезнь, утомление, несчастье – ничего этого я не ожидал. У меня предощущение – не просто умственные, а настоящие телесные предощущения, – что я того и гляди рухну. Тело сообщает мне всеми возможными способами, что оно отказывает. Как вы можете говорить, что со мной все в порядке?

Молчание. Врач прилежно складывает стетоскоп в черный футляр и убирает его в ящик. Укладывает локти на стол, сплетает пальцы, укладывает подбородок на руки, говорит.

– Милостивый государь, – говорит он, – я уверен, что вы пришли в этот маленький медпункт, чтобы пережить чудо. Если вы надеялись на чудо, вам следовало бы отправиться в полноценную больницу с полноценной лабораторией. Я же могу предложить вам лишь совет. Мой совет прост: не смотрите вниз. У вас припадки головокружения, потому что вы смотрите вниз. Головокружение – это психологическое, а не медицинское. Взгляд вниз – вот что порождает припадок.

– Это все, что вы предлагаете? Не смотреть вниз?

– Да, это все – если у вас нет симптомов объективного свойства, в которые вы готовы меня посвятить.

– Нет, таких симптомов нет. Совсем нет.

– Как все прошло? – спрашивает Альваро, когда он возвращается. – Нашел медпункт?

– Я нашел медпункт и поговорил с врачом. Он говорит, что надо смотреть вверх. Пока смотрю вверх – все со мной будет хорошо. А если гляну вниз – могу упасть.

– Вроде хороший, здравый совет, – говорит Альваро. – Ничего заумного. Давай-ка ты возьмешь отгул на остаток дня и немного отдохнешь?

Несмотря на свежие фрукты, купленные в «Наранхасе», несмотря на уверения врача, что сердце у него здоровое и никаких поводов думать, что он не проживет еще много лет, нет, он продолжает чувствовать себя изможденным. Да и головокружение не проходит. Хоть он и слушается совета врача не смотреть вниз, когда идет по трапу, он не может отключиться от угрожающего шума волн, бьющих в промасленную пристань.

– Это просто головокружение, – убеждает его Альваро, похлопывая по спине. – Не обращай внимания, скоро пройдет.

Но у него нет этой уверенности. То, что его угнетает, не пройдет – так ему кажется.

– Как бы то ни было, – говорит Альваро, – если случайно поскользнешься и упадешь, ты не утонешь. Кто-нибудь тебя спасет. Я спасу. Зачем еще человеку товарищи?

– Ты спрыгнешь и спасешь меня?

– Если потребуется. Или веревку тебе брошу.

– Да, веревка-то целесообразней будет.

Альваро не обращает внимания на ехидство этого замечания – или, может, не улавливает.

– Практичнее, – говорит он.

– Мы всегда выгружаем одно и то же – пшеницу? – спрашивает он у Альваро при другой оказии.

– Пшеницу и рожь, – отвечает Альваро.

– И это все, что мы импортируем через порт, – зерно?

– Зависит от того, что ты понимаешь под мы. Второй причал – грузы зерна. Работай ты на Седьмом причале, разгружал бы смешанные грузы. На Девятом – сталь и цемент. Ты не гулял по порту? Не изучал?

– Изучал. Но другие причалы постоянно пустуют. Как и сейчас.

– Ну, это разумно, правда? Тебе же не нужен каждый день новый велосипед. Новая обувь каждый день не нужна, новая одежда. А вот питаться необходимо каждый день. Вот нам и надо много зерна.

– И поэтому, если я переведусь на Седьмой или Девятый причал, мне будет легче. Я целыми неделями смогу отдыхать.

– Так точно. Если б ты работал на Седьмом или Девятом, тебе было бы легче. Но тогда у тебя была бы неполная ставка. Так что в итоге на Втором лучше.

– Ясно. Так что все к лучшему в итоге, что я здесь, на этом причале, в этом порту, в этом городе, в этом краю. Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров.

Альваро хмурится.

– Это не возможный мир, – говорит он, – а единственный. Лучший он в таком случае или нет, решать не тебе и не мне.

Ему на ум приходит несколько разных ответов, но он воздерживается их прозносить. Может, в этом мире, который единственный, благоразумнее оставить иронию в прошлом.

Глава 6

Как и обещал, Альваро берется учить мальчика шахматам. Когда работы немного, видно, как они увлеченно играют в теньке, склоняясь над карманным набором шахмат.

– Он меня только что обыграл, – отчитывается Альваро. – Всего две недели – и он уже лучше меня.

Эухенио, главный книгочей среди грузчиков, бросает мальчику вызов.

– Сыграем на скорость, – говорит он. – У каждого по пять секунд на ход. Раз-два-три-четыре-пять.

Взятые в кольцо зрителей, они играют на скорость. В считаные минуты мальчик загоняет Эухенио в угол. Эухенио толкает своего короля, и тот валится на бок.

– Теперь дважды подумаю, прежде чем с тобой играть, – говорит он. – В тебе настоящий дьявол.

Вечером в автобусе по дороге домой он пытается обсудить игру и странное замечание Эухенио, но мальчик неразговорчив.

– Хочешь, куплю тебе шахматы? – предлагает он. – Сможешь упражняться дома.

Мальчик качает головой.

– Я не хочу упражняться. Мне не нравятся шахматы.

– Но у тебя же так хорошо получается.

Мальчик пожимает плечами.

– Если кто-то благословлен талантом, не прятать этот талант – долг, – настаивает он упрямо.

– Почему?

– Почему? Потому что мир делается лучше, мне кажется, если все мы в чем-то преуспеваем.

Мальчик угрюмо смотрит в окно.

– Ты огорчился из-за того, что сказал Эухенио? Не стоит. Он не взаправду.

– Я не огорчился. Просто не люблю шахматы.

– Ну, Альваро огорчится.

На следующий день в порту появляется чужак. Он мал и сухопар, кожа выжжена до темно-каштанового оттенка, глаза глубоко посажены, нос крючком, как клюв у ястреба. На нем линялые джинсы, запачканные машинным маслом, исцарапанные кожаные ботинки.

Он извлекает из нагрудного кармана бумажку, вручает ее Альваро, а затем, не проронив ни слова, стоит и пялится вдаль.

– Так, – говорит Альваро. – Мы разгружаемся сегодня до вечера и почти весь день завтра. Если готов – подключайся.

Из того же нагрудного кармана незнакомец достает пачку сигарет. Не предложив никому, прикуривает и глубоко затягивается.

– Не забывай, – говорит Альваро, – в трюме – не курить.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

У человека есть все, чтобы быть счастливым. Но самое удивительное то, что не многие догадываются об ...
Любовь к себе часто и много пропагандируемый прием, который стал основным для многих современных пси...
Еще не засохла кровь на острие кинжала, которым заговорщики убили мужа Марии Стюарт, лорда Дарнли, н...
После драматического и кровопролитного противостояния между Тайным Судом, НКВД и зловещим Орденом, п...
Подчиненные за глаза зовут ее ЕБ… Грубо и не женственно.Евгения Борисовна – бизнес-леди. Хорошая дол...
Тележурналистке Зое Кириловой заказали документальный фильм о событиях пятидесятилетней давности. За...