Потерять и найти Дэвис Брук
Саймон был заметно моложе Карен, с резкими смуглыми чертами лица.
«Сын?» – предположила Агата.
Саймон игриво шлепнул Карен по заду.
«Не сын», – решила Агата.
– Здрасьте, – поздоровался Саймон. Он улыбнулся и помахал рукой.
Между зубов у него застряли кусочки хлеба. Карен подвинула стул и мягко похлопала по столешнице. Агата села и уставилась на пакет, будто ждала, что он что-то выкинет.
– Имя у вас есть? – спросила Карен.
– Да, – ответила Агата.
Карен улыбнулась.
– Тихоня. Все с вами ясно. Ну вы чего? Налетайте.
– Что вам от меня нужно? – спросила Агата.
– Ха! – ответила Карен. – Что мне нужно от женщины, которая не может заплатить за мясной пирог? Которая стоит в одном белье и кричит на свое отражение? Просто ешьте свой пирог, милая.
– Сейчас кто-то что-то про белье сказал? – встрепенулся Саймон. Он оттянул и отпустил резинку у Карен на штанах. Карен пихнула его плечом.
– Боже мой, Сайм, – она погладила его по щеке, – сколько у тебя всякой чертовщины-то в зубах! – Оба сдавленно захихикали. – Сходи приведи себя в порядок, ладненько?
Саймон встал.
– Ваше желание для меня – закон. – Он ухмыльнулся, отвесил поклон и ушел.
Агата выудила пирог из пакета и положила сверху. Затем достала вилку и нож из безупречно чистой стальной подставки, разрезала пирог на маленькие квадратики и – квадрат за квадратом – принялась есть. Она чувствовала на себе взгляд Карен.
– Хотите поговорить о том, что случилось в туалете? – спросила Карен.
– Нет, – ответила Агата.
– А можно тогда вам открыть секрет? – Карен подалась вперед.
– Нет, – повторила Агата с набитым ртом.
Карен засмеялась и еще чуть-чуть наклонилась. Потом глянула через плечо и вновь повернулась к Агате.
– Я сделала кое-что ужасное, – прошептала Карен. – И пытаюсь того… всю эту карму, или как ее, выправить, как надо. Не знаю, верю я в нее или нет, но, – она подмигнула Агате, – на всякий пожарный. Хорошо?
Агата кивнула и сказала:
– Спасибо. – А потом: – Вы никого, случаем, не кокнули, нет?
– Нет! Конечно, нет, – Карен заерзала на стуле.
– Наркотики?
– Нет.
– Оружие?
– Нет.
– Вы проститутка, так ведь?
– Нет!
– И насколько все плохо?
– На самом деле кошмар как плохо.
– По десятибалльной шкале?..
– Восемь.
Агата сглотнула и посмотрела на Карен.
– С половиной, – Карен сжала ладони. – Десять. Определенно десять. Десять. Я… я… – Она облокотилась на стол и переплела пальцы. Посмотрела Агате в глаза. – Я нехороший человек.
Агата взяла свой блин и осторожно откусила кусочек. Принялась жевать, наблюдая за Карен. Затем проглотила и вытерла рот салфеткой.
– Я… э… – Агата откашлялась и сказала громче и четче: – Я тоже человек нехороший.
Карен сдавленно пискнула, точно слова Агаты вытянули этот звук у нее изо рта. Потянувшись через стол, женщина схватила Агату за руку.
– Как думаете, а хорошие-то вообще бывают? – И крепко сжала ладонь.
Агата поглядела на руку у себя на руке. Она видела, как старость, точно полиэтиленовая пленка, покрывает кисть этой женщины. Впервые она не радовалась тому, что губительная сила старения затронула кого-то другого. Но она и не печалилась, как бывало, о собственном теле, а только лишь ощущала родство с этой женщиной, будто та была Агатой, а Агата – ею, один в один.
– Ну? – допытывалась Карен. – Думаете, бывают хорошие люди?
Рон. Агата подумала о Роне. А потом в голове у нее возникло лицо Милли и так и повисло перед глазами, ясное и неподвижное. А Карл? Карл хороший?
– Я Агата, – сказала Агата, не зная, как ответить на вопрос.
А тут и Саймон вернулся.
– Я пописал на освежитель для унитаза, – поделился он. – Очуменно вышло! – Он показал Карен зубы. – Ну как, больше нету?
Карен взяла его ладонь в свою:
– Все хорошо, зай.
Агата смотрела на их руки. Они ласкали друг друга так, словно остались одни на белом свете. Она не представляла, каково это – быть настолько близкими.
– Слушай, Сайм, – заговорила Карен, поглядев на часы. – Сгоняй-ка заправься, ладно? Нам ехать пора.
– Хорошо, мамуль. – Саймон ей подмигнул.
Когда он снова ушел, Карен повернулась к Агате.
– Я вчера оставила своего мужа. А Саймон – свою жену.
Агата поглядела на нее в упор.
– У меня есть дети. Не сказать, что особенно маленькие, но и не большие. Мы никому ничего не сказали. Просто сбежали. – Карен вытянула руки над головой, потянулась и вновь их опустила. – Господи, как же хорошо наконец в этом сознаться. Надеюсь, вы не против.
– Против, – ответила Агата.
Карен засмеялась.
– Справедливо. В общем, так вот. Я просто хочу быть с Саймом. Да, я люблю своих детей, но собственную жизнь я тоже люблю. И хочу. Это я про жизнь. Когда-нибудь дети меня поймут.
– Вряд ли, – сказала Агата.
Карен кивнула.
– Ну, я очень надеюсь, что вы ошибаетесь.
Агата вспомнила о маме Милли. О том, как Милли бросили. Она почувствовала, как все тело вспыхивает от гнева, источает его, и как гнев пузырится у нее на коже. Она хотела посмотреть в лицо маме Милли и сказать: «Ты что о себе возомнила? Она же еще ребенок». То же самое она хотела сказать и Карен: «Ты что о себе возомнила?» – но вместо этого произнесла:
– Десять по шкале.
Карен обмякла на стуле. Несколько мгновений они сидели в тишине. Звенел кассовый аппарат, открывались и закрывались холодильники, а люди вокруг вели невнятные разговоры.
– Послушайте, может, мы вас куда-нибудь подбросим? – наконец спросила Карен. – Нам же в одну сторону. Вместе веселее!
– Нет, – сдержанно ответила Агата. – Я поеду на поезде. Спасибо.
Агата сидела в кафе на заправке и разглядывала «Книгу Старости». «Люди, которых я любила». Вопросительный знак.
Она снова вспомнила маму Милли и тот ее взгляд, который заметила много месяцев назад, сидя у окна…
Разве можно состариться и не впустить печаль в свою жизнь?..
Она вспомнила, как сразу после смерти Рона шла по улице и потом по двору, возвращаясь домой, и ощущала изнутри такое давление, словно тело вот-вот взорвется. Она подумала о свободной комнате у них дома и представила, что было бы, если бы после смерти мужа в этой самой комнате сидел ребенок – их ребенок. Представила, как опускается на кровать … их кровать… ее кровать? Кто бы у них был – девочка? Иногда она так себе и представляла. И что… что бы она, Агата, тогда ей сказала? «Твой отец умер»?.. Как объяснить ребенку, своему ребенку, что жизнь такова? Что живем мы, только чтобы умереть. Что, пока ты жив, все, кого ты любишь, умрут. И что лучше всего просто никогда-никогда никого не любить…
– Агата, – позвала Карен.
Она стояла в очереди на оплату бензина и казалась чем-то обеспокоенной.
– Простите, пожалуйста, моя дорогая, вы водить умеете? Вы не могли бы переставить машину подальше от бензоколонки? Саймон снова шляется не пойми где. Ключи должны быть внутри. Извините, что утруждаю.
Агата встала и посмотрела в окно. Шесть или семь машин выстроились друг за другом, ожидая своей очереди. Одна из них несколько раз погудела.
Мужчина за прилавком возился с кассовым аппаратом. Агата оглянулась на Карен и сощурилась. Так она чем-то походила на маму Милли.
Как объяснить своему ребенку, что жизнь такова?..
– Надо что-то придумать, – сказала Агата вслух, надевая на плечо сумку.
– Что, простите? – спросила Карен.
Агата тем временем уже шагала к выходу.
– Умею, говорю. Водить.
– О, спасибо, моя дорогая, – Карен улыбнулась. – Сайм, наверное, нашел, на что еще пописать.
– Наверное, – согласилась Агата.
Она остановилась у раздвижных дверей и обернулась к Карен.
– Слушайте. – Двери позади разъехались, и в спину Агате пахнуло жаром. – Мне и правда ужасно жаль.
Карен отмахнулась от ее извинений.
– Никаких проблем, моя дорогая. Пирог-то совсем дешевый.
– Нет, – пробормотала Агата, направляясь к машине. – Я не про то.
Агата открыла дверцу и забралась в салон. Ключи были в замке зажигания. Она сжала их в ладони. Ключи зазвенели. Она завела двигатель… И вдруг представила свое лицо на плакате – как на том, с Карлом. «Разыскивается». Она нажала на педаль.
И, вот в чем подвох, – не остановилась.
Агата вспомнила нарисованную от руки машинку возле черной стрелки, которая вела к «Большому австралийскому бару», и не остановилась.
– Ну, – выдохнула она в никуда. – Это уж точно десять из десяти!
12:17. А потом она выехала на шоссе. Она, Агата Панта, выехала на шоссе посреди пустыни! Не превышая, конечно, шестидесяти километров в час, но все же.
– Я еду! – закричала Агата в окно. – Я еду! – заявила она какому-то чиновничку с сигаретой во рту.
– Да неужели, бабуля! – ответил он.
– Я еду! – сообщила она женщине, у которой, судя по всему, сломался автомобиль.
– Да пошли вы! – крикнула та.
– Я еду! – вопила Агата небу и птицам, а в ответ – лишь молчание, лишь ветер в лицо и рев в ушах – рев сильного, сильного ветра.
– Отличная работа, птички! – крикнула она в окно. – Какая ровная дорога! – Она схватилась за руль обеими руками и расплылась в улыбке. – Какой надежный почтовый ящик! Великолепная вывеска! Милые пятнышки, буренки! Красавцы деревья! Вон то облако мне улыбается! Чудесный цвет, небо!
Агата потянулась было поправить очки, но не обнаружила их и мысленным взором увидела, как они лежат на раковине в туалете. Она постаралась не моргать и открыла глаза пошире, впуская в них прохладный воздух.
У обочины Агата разглядела указатель.
– О! – воскликнула она и со скрипом затормозила.
«Большой австралийский бар», – говорил указатель.
Он велел повернуть на прямую и длинную грунтовую дорогу, которая казалась бесконечной.
Агата сверилась с картой. Сглотнула. Нашла поворотник. Включила.
– Миленький звук, поворотник, – прошептала она.
И повернула налево.
Карл-который-печатает-вслепую
– Ну что ж, нам суждено умереть, Милли, – вздохнул Карл.
Они почти весь день двигались по пустыне на юг. Яркое солнце по-прежнему палило над головой, а воды оставалось все меньше.
– Я уже давно тебе об этом говорю, – пробормотала Милли.
– Нет, я имею в виду совсем скоро. Ты этого добивалась, Агата Панта? – пробормотал он, обращаясь к небу. – Душегубка.
Здесь не было никакого эха, и голос Карла просто растворился в окружающей пустоте.
– Ужас… как пить хочу. – Он поднял перед собой Мэнни и заглянул ему в глаза. – Правда, Мэнни? Ты меня понимаешь. Ненавижу эту дыру! Австралия! Что за название такое дурацкое? Фу, какая она сухая, Мэнни. Повсюду одинаковая и никогда не кончается. – Карл ударил ногой по земле. – Ненавижу эту землю. Грязь сплошная. Кто вообще эту грязь-то любит? Никто – вот кто! Ненавижу это небо. Ненавижу эти кусты. Как вообще здесь жить, не понимаю!
Он наклонился к земле и, опираясь на Мэнни, закричал:
– Тут ничего нет! – А затем уткнулся лицом ему в грудь.
– Скорее, – поторопила Милли.
Карл поднялся и засеменил дальше.
– Мы не успеем до завтра в Мельбурн, Милли.
– Успеем.
– Мы туда просто не доберемся.
– Доберемся.
– Это невозможно.
– Ты не все-превсе знаешь, – заметила Милли и резко остановилась. – Что это там? Бар? – Она указала пальцем.
Карл сощурился, глядя туда, куда она показала.
– Не шути со мной, Милли. Я очень хочу пить. Кажется, у меня обезвоживание. Знаешь, что это такое? Это одна из первых ступеней к смерти.
– Вон тот бар, – развернув карту, сказала Милли. – О котором нам Капитан Всё рассказывал.
– Но я ничего не вижу.
Карл коснулся ладонью ее лба, проверяя температуру.
– О боже… – выдохнул он. – У тебя тепловой удар. Все хорошо, Милли. Все с нами будет хорошо.
Он попытался ее поднять и понести на руках, но она вырвалась.
– Я в порядке, – Милли отстранилась.
– Побереги силы, Милли, – сказал Карл.
– Говорю: я в порядке. – Милли пошла вперед.
– Постой, – позвал Карл.
Вдалеке послышался гулкий рокот.
– Что это?
По грунтовой дороге, метрах в пятистах от них, c ревом промчался белый пикап, пускавший пыль во все стороны, точно рассекал водную гладь на красном озере.
– Машина, – выдохнул Карл. – Это машина, Мили. Люди…
Пикап замедлился, а затем остановился. Пыль вокруг осела, будто пустыня сначала выдохнула ее, а затем вдохнула обратно. И тут Карл понял, что видит здание.
– Это что?.. – Карл на секунду зажмурился, а потом открыл глаза.
Все еще на месте.
– Милли, это бар! – крикнул Карл.
Он прижал Мэнни к себе и поцеловал его в губы.
– Мы спасены!
Карл никогда не был так счастлив видеть здание. Оно было коричневым и деревянным и бросалось в глаза своей грубой несуразностью, как игрушка, которую ребенок-великан собрал и склеил из всякой всячины.
Вывеска на крыше большими округлыми буквами гласила: «Большой австралийский бар».
– Это оно, – сказала Милли и прежде, чем скрыться в здании, пальцами написала на земле «Я ЗДЕСЬ МАМ».
Карл был наслышан о завсегдатаях таких заведений. Кожаные курточки, вспыльчивые характеры, крепкие кулаки и глаза от солнца в извечном прищуре. Ну а изо рта у них льются сплошные ругательства, изредка перемежаемые существительными и глаголами.
Карл представлял, что все будет как в картинах про ковбоев. Он зайдет внутрь, и все обернутся. Затихнет музыка, разобьется стакан. Затем, без каких-либо объяснений (кто будет играть его в кино? Он только что вспомнил, что Пол Ньюман умер. А жив еще кто-то из тех, кого он знает?), Карл уверенной мужской походкой двинется по залу, и осанка у него тоже будет мужская (ну, знаете, плечи назад – грудь вперед). Да, такой люд тонко чует самозванцев, но он, Карл, – Мужчина-с-большой-буквы, ведь он смотрел в лицо смерти и поверг ее. Он выжил! Он Мужчина-с-большой-буквы! Смотрите все! Мужчина-с-большой-буквы! Посмотрите на этого Мужчину-с-большой-буквы!
И он подойдет к барной стойке в два или три шага, отодвинет высокий табурет и сядет на него своим мужским задом, а потом хлопнет по столешнице своей мужской ладонью и закажет – нет, потребует! – двойное что-то-там (что бы выпил Пол Ньюман?). И весь бар будет на него глядеть, а он наклонится к бармену и скажет низким с хрипотцой голосом (ведь тем, кто настолько силен, кричать не нужно): «Сделайте мне тройную порцию». Послышится ли дружный вздох? Возможно. Но он его не услышит, потому что будет слишком занят своей мужественностью. И тогда другие Мужчины-с-большой-буквы обрадуются его появлению и будут жать ему руку, «давать пять» (или что там они обычно делают?) и говорить о мужских делах вроде инструментов, агрокультуры, журналов с красотками и еще о всякой всячине, о которой он, конечно, тоже со временем узнает.
Но открыв дверь, Карл понял, что пересечь бар в три шага ему не удастся.
– Карл, ты чего такими гигантскими шажищами ходишь? – прошептала Милли.
– Что? – шепнул в ответ Карл. – Глупо, что ли, выглядит?
– Ага.
Карл перешел на обычный шаг. На одной из стен рядами висели номерные знаки со всех уголков Австралии, точно могильные плиты. По залу было расставлено пять больших телевизоров, и все они показывали одну и ту же футбольную игру.
Полумрак. Тяжелый воздух. Низкий потолок. Устланный ковром пол. В прямоугольничках солнечного света клубится пыль…
Двое мужчин, сидевшие у барной стойки, о чем-то болтали и едва удостоили Карла взглядом. Бармен, чистивший стаканы, кивнул ему. Карл кивнул в ответ.
«Он знает, – подумал Карл. – Знает, что я Мужчина-с-большой-буквы!»
Он отодвинул табурет. Тот громко скрипнул по полу. Карл покосился на бармена и буркнул:
– Извините. – Лицо его при этом как-то необычно скривилось – как-то очень по-женски, вот уж точно. Он стал сам себе противен.
Карл прислонил Мэнни к стойке. Бармен вскинул брови. Карл попытался сесть на табурет, но, взволнованный вниманием и ответственностью перед всеми Мужчинами-с-большой-буквы на Земле, сел мимо – и задом бухнулся на пол. Мэнни повалился сверху, и грохот от устроенного ими представления эхом пронесся по бару.
Но и это не самое ужасное! Ужаснее был звук, который издал – нет, непроизвольно выпустил из горла Карл. С таким же звуком вулкан выбрасывает в воздух ядовитые газы, таившиеся в его недрах сотни лет. Кряхтение дряхлого старика на последнем издыхании: «А-а-а-а-а-а-агх». Хуже звука Карл еще никогда не издавал и даже не был уверен, что сможет его повторить. Карл услышал его будто со стороны, как если бы стоял над собственным телом.
Несколько секунд он лежал на полу, прокручивая в голове те короткие, но прекрасные мгновения, когда мужчины в баре считали его своим. Он коснулся носом носа Мэнни, закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Ты как там, приятель? – раздался сверху голос.
– Да, тебе помочь, приятель? – произнес другой.
И вот Карл уже за барной стойкой в компании двух Мужчин (с большой буквы!): они хлопают его по спине, смеются, угощают напитками, спрашивают, как он тут оказался, и с лица у Карла не сходит улыбка.
Милли Бёрд
Милли сидела, прислонясь спиной к табурету Карла. Она теребила пальцами края Мэнниных шортов, а сам Мэнни стоял спиной к бару. Дяденьки болтали о футболе, и Карл тоже пытался.
– Да, – послышался его голос. – Зря они заменили того молодого человека этим молодым человеком.
Милли полезла в рюкзак за ореховыми батончиками, но тут нашарила внутри сложенный лист бумаги. На нем говорилось: «Капитану Смерть». Милли его развернула.
Дорогой Капитан Смерть!
В тот день, когда вы ушли с поезда, мы пропустили звонок с телефона твоей мамы. Кто-то оставил сообщение. Но это была не твоя мама. Я прослушал его шестнадцать раз, чтоб все правильно записать. Я написал его в облачке, чтоб ты знала, что это не я говорю.
Милз, милая, это тетя Джуди. Где ты, милая? Мы тебя повсюду ищем. Твоя мама… ну… ей не очень хорошо. Она уехала. Я отправила к тебе домой дядю Лита, но тебя там не оказалось. Он столько ехал. Где ты, милая? Просто обратись к полицейскому и оставайся на месте, мы за тобой приедем. Хорошо, милая? Хорошо?
Извини, что ничего тебе не сказал. Я боялся, что ты расстроишься. Если хочешь, можешь иногда брать маму у меня.
Искренне твой Капитан Всё супергерой Индиан-Пасифик.
Милли сложила письмо, засунула его обратно в рюкзак и схватилась за живот. Вдруг послышалось:
– Привет.
Милли наклонилась вперед и выглянула из-за Мэнни. Около другого стула, перекрестив ноги, сидела девочка – ее ровесница. Волосы у девочки были прямые и черные, стянутые в хвостик. На полу перед ней лежал спичечный коробок. Девочка зажгла одну спичку и смотрела, как она горит.
– Привет, – ответила Милли, разглядывая пламя.
– Это кто? – спросила девочка, когда спичка потухла.
– Это Карл, – сообщила Милли.
– Нет, не он, – девочка ткнула потухшей спичкой в сторону Мэнни. – А он.
– А, – Милли кашлянула. – Мэнни. Он мертвый.
Девочка приподняла одну бровь.
– Он пластмассовый.
– Ага, – кивнула Милли. – Мертвые превращаются в пластмассу. И их потом ставят в магазинах с одеждой. – Она посмотрела себе на пальцы. – По-моему.
Девочка долго не отводила от нее взгляда и наконец выдала:
– Ты странная.
– Сама ты странная! – ответила Милли.
– Когда умер мой дядя, папа его сжег. – Девочка подожгла еще одну спичку. – А потом мы его в океан выбросили.
– Прости, пожалуйста, мне очень жаль, – тихо сказала Милли. – Прими мои соболезнования.
– Мертвецы воняют, поэтому их нужно сжигать. – Девочка посмотрела на Милли. – Точно-преточно.
– Это зависит от того, как ты смотришь на мир, – заметила Милли неуверенно.
– Не-а, не зависит. – Девочка подползла поближе и уставилась на нее. Потом зажгла между ними двумя спичку. Тени от огонька плясали у девочки на лице. – Давай сожжем его, – она ухмыльнулась. – Раз он все равно уже мертвый.
Милли почувствовала тяжесть в животе. Она наблюдала за спичкой, пока та не потухла. Затем оглянулась на Карла. Тот смеялся и рассказывал что-то совсем не своим низким голосом, какого Милли никогда не слышала.
Она посмотрела на Мэнни.
– Чего ты боишься? – спросила девочка, качнув головой.
– Ничего, – сказала Милли. – Ничего я не боюсь.
Читать бесплатно другие книги:
