Последний танец Марии Стюарт Джордж Маргарет
– Всем спешиться! Мы не станем въезжать в дом Божий, словно варвары!
Триста человек, ехавших за ним, начали спешиваться, поскрипывая седлами. Граф Нортумберлендский пожал ему руку.
– Мы давно ждали этого дня, брат, – сказал он. Его глаза сияли.
Они взялись за бронзовые ручки дверей, каждая из которых была размером с обеденную тарелку, и тяжело распахнули створки дверей. Перед ними тянулся длинный неф собора. Утренний свет струился в окна над алтарем. Массивные каменные колонны образовывали тоннель, ведущий к этому свету, словно высокие деревья. Эти безмолвные стражи стояли здесь уже сотни лет.
– Будьте почтительны, друзья мои, – предупредил граф Уэстморлендский.
Он повернулся к свету и пошел между колоннами во главе своего отряда. Длина центрального прохода составляла более трехсот футов.
Там, где находился алтарь, теперь стоял лишь пустой стол для причастия. Сзади виднелся изящный запрестольный иконостас из резного камня кремового цвета, но его ниши были пусты, словно слепые глазницы.
– Осуши слезы, Благословенная Дева! – воскликнул граф Нортумберлендский. – Мы вернем тебе зрение!
Он встал с одной стороны стола для причастия, а Уэстморленд – с другой.
– Поднимаем! – скомандовал он, и они вместе перевернули стол. Тот тяжело рухнул на пол и выставил широкие ножки, словно упавший ребенок. – Давайте рубите эту дрянь! – обратился он к своим людям.
С дикими криками северяне бросились к столу с поднятыми мечами и принялись рубить. Удары мечей и топоров гулко отдавались в каменной пустоте собора.
– А вот и главная скверна – протестантская Библия и «Книга общественного богослужения»! Каждый раз, когда вы увидите их, ребята, выносите на улицу и сжигайте! – крикнул Нортумберленд. – Очистим это место!
– А когда мы покончим с этим, то заново освятим храм и отслужим мессу! – добавил Уэстморленд. – Отец Райт с радостью поможет нам! – Он крепко ухватил за плечо пленного священника. – Но не только нам. Мы приведем сюда горожан, пусть послушают и помолятся!
Отец Райт, стоявший перед наскоро воздвигнутым алтарем, поднял гостию и отслужил первую за десять лет мессу в соборе, наполненном людьми. Прихожане опускались на колени и просили отпустить им грех терпимости к еретической вере. Местные англиканские священники присоединились к ним и стали молиться о прощении за прегрешения перед своей совестью. Курился ладан, щелкали бусины запрещенных четок, и в воздухе плыли звуки латинского песнопения.
– Вознесем молитву святейшему папе римскому, его церкви и нашей госпоже Марии Стюарт, королеве Шотландии, Франции и Англии, – заключил Нортумберленд. – Боже, благослови ее и дай ей править нами!
– Аминь! – отозвались прихожане.
Елизавета схватила Роберта Дадли за плечи в ту же секунду, когда он вошел в ее личный чертог в Виндзоре. Эта внезапная атака едва не выбила его из равновесия.
– Какие новости? – рявкнула она. – Где они сейчас?
– Мадам, мне только что сообщили, что они провели мессу в Даремском соборе, после того как очистили его от протестантского убранства. Они разложили перед собором большой костер и побросали туда все, что называют скверной. Нортумберленд и Уэстморленд привели горожан в ярость, когда рассказали им, что жена местного епископа забрала старинную купель для крещения и пользовалась ею как раковиной на кухне, а также распорядилась вымостить двор перед своим домом надгробиями с монастырского кладбища.
Он провел руками по плечам камзола, где остались следы от ее ногтей.
– Сколько их?
– В Дареме около трехсот человек.
– Ха! – воскликнула она. – Триста человек!
– Но всего, вероятно, около тысячи плохо вооруженных пехотинцев – вилы и дубины, знаете ли, – и еще тысяча пятьсот конников, вооруженных и опасных. Как известно, в Хартпуле есть еще одна группа потенциальных мятежников.
– Значит, две тысячи пятьсот человек, – резко подытожила она. – И Сассекс ожидает подкреплений. Он не смеет полагаться на местных жителей, мы не уверены в их лояльности. Хансден должен выступить на север со своими войсками.
– Я тоже готов, – вставил Дадли.
– Да, Робин, я знаю. Но я хочу, чтобы вы остались со мной в этой… этой темнице! – Она обвела комнату широким жестом. – Ненавижу, когда мне приходится отступать в Виндзор и прятаться за каменными стенами, словно трусихе!
– У вас львиное сердце, – возразил он.
– Да, Робин, мы с вами знаем об этом, но знают ли они? Знает ли она? – Елизавета прищурилась и обвела комнату взглядом. – Как близко они подошли к Татбери?
– На юге они смогли дойти до Тадкастера, но не переправились через Узу. Это примерно в семидесяти милях от Татбери. Теперь они вернулись в Дарем, в ста тридцати милях к северу. Они отступили.
– Мне нужно, чтобы ее увезли дальше на юг, – отрезала Елизавета. – Они не должны заполучить ее!
– Дражайшая леди, у них нет никаких шансов. Вам не стоит беспокоиться. – Дадли попытался поймать ее взгляд и заставить улыбнуться.
– Они попытаются спасти ее! Это часть их плана! – Она так плотно сжала губы, что ни осталось никакой надежды на улыбку. – Не пытайтесь говорить мне, что я должна делать!
– Нет, мадам. Никогда. – Он покорно склонил голову.
– В Дареме они выпустили прокламацию, где утверждали, что собираются определить, «кому принадлежит истинное право престолонаследия». Не преуменьшайте этого! Разумеется, они собираются освободить ее!
– Их поддержка быстро тает. Они не смогли собрать много людей, когда пытались выдвинуться на юг; судя по всему, католики оказались лучшими англичанами, чем ревнителями своей веры, по крайней мере к югу от Узы. Вам не стоит тревожиться по этому поводу.
– А как насчет испанцев? Уолсингем обнаружил, что они пытались договориться с полководцем Филиппа в Нидерландах, этим мясником Альбой, чтобы он привел свои войска. – Она нервно взглянула на него.
– Но он ничего не сделал и не сделает. Он коварный и расчетливый человек, который не станет искать поддержку и сочувствие там, где их не существует. – Дадли попытался снова взять ее за руки. – Испанцы – это призрачная угроза.
Она фыркнула:
– С десятью тысячами солдат, которые сидят в Нидерландах прямо у нашего порога?
– Нас разделяет вода.
– Ах да, вода. Английский канал. – Она вздохнула и попыталась улыбнуться: – Вероятно, вы правы, Роберт, и мое беспокойство напрасно. В конце концов, Норфолк находится под надежной охраной в Тауэре.
Роберт рассмеялся:
– Бедный рыцарь Марии, попавший в беду. Какой демарш – скрыться в своем поместье и дрожать от страха! Пусть все ваши враги будут такими же храбрецами!
Елизавета покачала головой:
– Подумать только: мои родственники становятся моими врагами!
Мятежники тщетно ожидали, когда их ряды начнут пополняться возмущенными католиками. Но английские католики проявили странную нерешительность: они стояли, смотрели и ничего не делали. Лорд Дакр, зять Норфолка, возглавил атаку на войска Елизаветы под командованием лорда Хансдена, но потерпел сокрушительное поражение. С приближением зимы мятежники отступили на север за старую римскую стену, а потом в Шотландию и пустоши Лиддсдейла.
Лорд Джеймс, обрадованный возможностью произвести благоприятное впечатление на Елизавету, стал преследовать их и попытался окружить. Но старая пограничная традиция прятать беглецов затрудняла поиски, и ему удалось лишь захватить в плен графа Нортумберлендского. Уэстморленд и жена Нортумберленда, более воинственная, чем большинство мужчин, бежали в Нидерланды.
Гнев Елизаветы обрушился на жителей Нортумбрии и Йоркшира, которым было некуда бежать. Их сотнями казнили в городах и деревнях под клич «Так сгинут все враги королевы!» и оставляли на виселицах в знак предупреждения. Тысяча трупов качалась на морозном январском ветру, звякая цепями, и безгубые рты как будто шептали: «Преданы… мы преданы».
«15 марта 1570 года.
Все кончено. Нортумберленд и Уэстморленд восстали и попытались собрать людей для возвращения старой веры, но их жестоко покарали. Я питала глупую надежду на спасение и каждый день ожидала освобождения. Но нет: освобождения не будет.
Сегодня граф Шрусбери пришел ко мне, и его длинное лицо казалось еще более вытянутым, чем обычно.
– У меня печальное известие, – почти шепотом сказал он. – Ваш брат мертв.
– Мой брат? – спросила я. Он имеет в виду лорда Джеймса? Несомненно, это так, ведь он не знает о других моих сводных братьях. И все же…
– Его застрелили в Линлитгоу, – сказал Шрусбери. – Судя по всему, кто-то из его врагов, роялист из рода Гамильтонов, поджидал его в верхней комнате с видом на главную улицу и застрелил регента, когда тот проезжал мимо.
– Джеймс… мертв? – Меня охватила ужасная дрожь. Джеймс был тем, кто всегда оставался в живых, кто направлял убийц и руководил ими. Если Джеймса смогли убить, тогда…
– Он умер через несколько часов, – продолжал Шрусбери. – Не было никакой надежды. – Он помедлил. – Это скорбный день для Шотландии.
– Всегда эти убийства! – воскликнула я. – Неужели они никогда не прекратятся? Но кто же сейчас правит от имени принца?
Внезапно я поняла, что все изменилось. Кто будет править в Шотландии?
– Королева Елизавета пытается убедить их избрать графа Леннокса на пост регента вместо лорда Джеймса.
Леннокс! Это казалось невероятным.
– Ей придется сильно потрудиться, – сказала я.
– И еще одна печальная весть – хотя, возможно, не такая уж печальная для вас. Папа римский издал буллу, официально отлучающую от церкви королеву Елизавету. Очевидно, этот плохо осведомленный глупец считает, что это поможет английским католикам и воодушевит их на очередную попытку свержения Елизаветы! – Он презрительно фыркнул и протянул мне документ: – Сами почитайте!
Я взглянула на буллу под названием Regnans in Excelsis. Там утверждалось, что «слуга порока» в ее лице узурпировал трон Англии, в силу чего все ее подданные католического вероисповедания освобождались от клятвы верности ей:
«Пэры, подданные и граждане вышеупомянутого королевства, а также все остальные, кто присягал ей на верность, освобождаются от своих клятв и любых соображений долга, лояльности и покорности. Сим постановляем, что все эти люди от мала до велика – дворяне, граждане купеческого сословия, свободные горожане и земледельцы, ленные крестьяне и все прочие, связанные вассальной клятвой, присягой или иными обязательствами, отныне не должны подчиняться ее законам, приказам и указаниям под страхом вечного проклятия для тех, кто поступит иначе».
– Это неразумно, – осторожно заметила я. Действительно, это было в высшей степени неразумно. Я понимала, что его святейшество Пий V стремится выстроить боевые порядки между двумя религиями, но мысленно он уже находится в Царствии Небесном и уделяет слишком мало внимания земным делам. Если бы эта булла была опубликована до начала «северного восстания», то могла бы возыметь некоторое действие. Теперь она лишь навлечет на католиков еще большие тяготы и подозрения. Четырнадцать лет назад его предшественник Павел IV объявил Елизавету еретичкой и признал меня законной наследницей английского трона, но он сделал это не так откровенно и не призывал подданных низложить ее. Это пощечина Елизавете, а тогда ей всего лишь погрозили пальцем.
– Мудрость покинула Рим, – с видом праведника произнес Шрусбери.
После его ухода я долго молилась перед распятием – молилась о Джеймсе, хотя знала, что это не та молитва, которая пришлась бы ему по душе. Но каждый молится по-своему. Я закрыла глаза и подумала о том, каким он был много лет назад, отбросив в сторону настоящее.
– Покойся с миром, – попросила я.
Но первое потрясение ушло, и теперь, несколько часов спустя, я невольно спрашиваю себя: может быть, передо мной открылся путь к возвращению в Шотландию? Возможно, теперь лорды позовут меня домой. Без лорда Джеймса, возглавлявшего их, они могут проявить большую мягкость. И может быть, как это уже бывало раньше, они обнаружат, что нуждаются в своей королеве.
VII
Мария крепко сжимала поводья негнущимися пальцами, направляя свою лошадь за ворота Чатсуорта по дороге, ведущей к ее следующей темнице – Шеффилдскому замку. Во время «северного восстания» ее для большей надежности перевезли за тридцать пять миль к югу от Татбери в Ковентри. После бегства английских графов и подавления мятежа ее переместили на пятьдесят миль к северу, в Чатсуорт, одно из поместий Шрусбери. Теперь, в ноябре 1570 года, через год после восстания, она должна была преодолеть еще четырнадцать миль до Шеффилда, где у графа имелось еще две резиденции: замок и особняк примерно в одной миле оттуда. Таким образом, ее могли переводить из одних покоев в другие каждый раз, когда возникнет необходимость в уборке.
Ее свита постепенно обрела постоянство. При ней находился врач Бургойн, также выполнявший обязанности хирурга и аптекаря, портной Бальтазар, камердинер и фрейлины, такие, как верная Мэри Сетон и мадам Райе, а также Джейн Кеннеди и Мари Курсель, пришедшие на смену двум первым «Мариям», секретарь Клод Нау и придворный эконом Джон Битон. Еще она имела личного священника. Бастиан Паже организовывал развлечения, насколько это было возможно в таких обстоятельствах. Она также имела восемь поваров и кухарок, кучера и трех конюхов. К несчастью, ей не разрешали никуда выезжать. Некоторые ее верные сторонники, такие, как лорд Бойд и лорд Клод Гамильтон, Уилл Дуглас, Джон Лесли и Ливингстоны, также оставались с ней.
Между Марией и супругами Шрусбери установились странные, наполовину дружеские отношения заложницы и надсмотрщиков: они обменивались подарками и приятными мелочами, делились нейтральными новостями и принимали деятельное участие в повседневной жизни друг друга. Бесс и Мария вместе работали над украшением и обстановкой ее поместий, и Мария даже обратилась во Францию с просьбой выслать новые узоры и нити для вышивки. Но граф Шрусбери читал все ее письма перед отправкой. Мария не нашла сторонников среди слуг и членов семьи Шрусбери, как это было в Лохлевене; единственными, кто оставался верен ей, были те, кого она привезла с собой.
За ними постоянно следили, однако Мария находила способы вести переписку. Летом Норфолка освободили из Тауэра и поместили под домашний арест, заставив письменно поклясться в прекращении любой связи с Марией и отказе от попыток заключить брак с ней. Но он сразу же нарушил клятву, и тайные письма снова начали курсировать в пакетах шелковой ткани для шитья и поставках провианта, написанные апельсиновым соком, который оставался невидимым до тех пор, пока бумагу не подносили к огню.
Но неудача английского восстания означала, что она не сможет освободиться без помощи извне, либо от Франции, либо от Испании. Мятежников в Англии наказали так жестоко, что у нее не осталось никакой надежды на помощь местных жителей. Поэтому она была вынуждена вступить в переговоры с испанцами через папского агента банкира Роберто Ридольфи. Отлучение Елизаветы и папская булла, лишавшая ее права на трон, всколыхнули в Англию мощную волну ненависти к римской церкви и к иностранцам вообще. Ридольфи, первоначально приехавший в Англию вместе с Филиппом и считавшийся финансовым гением, оставался придворным советником, который пользовался доверием самого Сесила. После «северного восстания» Уолсингем устроил расследование о его возможной причастности к мятежу, но он выдержал испытание. Тем не менее время для любого иностранного вмешательства выглядело крайне неблагоприятным.
Между тем число роялистов в Шотландии уменьшалось на глазах. Замок Дамбертон под командованием лорда Флеминга и Гамильтонов еще держался, и, как ни удивительно, раскаявшийся Мейтленд («Его не зря прозвали Хамелеоном, – подумала Мария) убедил Киркалди покинуть лордов Конгрегации и вместе с ним захватил Эдинбургский замок, который они теперь удерживали от имени Марии. Но убийство лорда Джеймса никак не помогло ускорить ее возвращение.
«Возможно, я обманывала себя, – размышляла она. – Я считала лорда Джеймса своим главным противником в Англии. Но нет: есть много врагов меньшего калибра. А Елизавета… она убедила их принять графа Леннокса в качестве регента! Она решительно намерена держать меня здесь… но почему?»
Леннокс на посту регента. Судьба не была бы судьбой, если бы не преподносила сюрпризов. Но Леннокс!
Несмотря на печальные обстоятельства, у Марии имелся один повод для радости: маленький Джеймс, ныне принц Яков, впервые сможет находиться в обществе близкого родственника. К бедному мальчику, которому исполнилось четыре года, до сих пор относились как к сироте. «Остается лишь уповать на то, что Леннокс не отравит моего сына ядом предубеждения против меня, – подумала Мария. – Я знаю, что он не может хорошо говорить обо мне, так как ненавидит меня, но если Бог смилуется надо мной, то не позволит Ленноксу очернить мое имя».
Маленький Джеймс. Она отправила ему подарок – пони и маленькое седло – с письмом, где говорила о том, как сильно любит его, но не получила ответа. Дошло ли до него письмо с подарком? Узнает ли она когда-нибудь об этом?
Они медленно продвигались вперед в сером ноябрьском тумане, сначала вдоль Баслоу-Эдж, а потом через Тотли-Мур, где пятна зелени перемежались с золотом опавшей листвы. Алая патина вереска смягчала краски и смешивала их с облаками серого тумана, клубившимися повсюду. Небо тоже было серым, но спокойным. Местность напоминала шотландские болота и навевала воспоминания, но казалась более мирной и обжитой. Здесь человек не смог бы ускакать достаточно далеко, чтобы скрыться от преследователей.
Для нее болота навсегда были связаны с той давней поездкой вместе с Босуэллом.
Они спустились в укромную долину реки Дон, закладывавшей широкую петлю, похожую на букву U. У основания U поднимался холм с замком на вершине, куда они направлялись; там же в Дон впадала речка Шиф. Дальше начиналась плоская равнина, и граф Шрусбери, трясшийся в седле рядом с Марией, указал на нее.
– Это общинный луг, – сказал он. – По вторникам после пасхального воскресенья я устраиваю там смотр городского ополчения. А по другую сторону дороги находится поле для стрельбы из лука.
Огромное темно-коричневое поле казалось застывшим и безжизненным.
– Значит, здесь до сих пор проводятся состязания лучников? – спросила Мария. «Как это старомодно выглядит теперь, когда пушки и мушкеты выполняют всю грязную работу, – подумала она. – Выстрел из окна, нож в спину и, разумеется, яд в кубке». По сравнению с этим мастерство лучника казалось возвышенным и благородным.
– Ну конечно! – со смехом отозвался Шрусбери. – Ведь Шервудский лес совсем рядом. Даже если весь остальной мир останется без лука и стрел, мы обязаны сохранить их, иначе призрак Робин Гуда будет преследовать нас.
– Боюсь, это будет лишь детской игрой или забавой для молодежи.
– Никогда! – решительно ответил Шрусбери.
Они переправились через каменный мост со старой часовней на другом берегу; Мария увидела, что теперь ее используют как склад для шерсти. Немного поодаль она заметила «позорный стул» для сплетников. Два признака протестантской веры: желание совать нос повсюду и использование священных зданий для мирских целей.
Отряд продвигался по тележной дороге, огибавшей турнирное поле. На вершине холма они повернули и переправились через подъемный мост над крепостным рвом, оказавшись между двумя грозно нависающими башнями. Вокруг клубился серый туман.
У Марии стало тяжело на сердце. Из всех мест, где ее держали до сих пор, это больше всего напоминало хорошо укрепленную тюрьму. Возможно, дело было в расположении замка – далеко в сельской глуши, на вершине холма, с крепостным рвом и двойным кольцом высоких стен, но он казался бронированным кулаком рыцаря в доспехах. Теперь можно было отбросить последние сомнения: лишь пленника могли поселить в такой цитадели.
– Что ж, это… замечательная резиденция, – тихо сказала Мария.
Ее апартаменты на северо-восточной стороне замка выходили на широкую петлю реки Дон, окрестные сады и лучное стрельбище, за которым начинался охотничий парк, где стояло хозяйское поместье. Огромные дубы усеивали парк, и их стволы издалека казались похожими на пушки. Все листья облетели, поэтому Мария могла видеть за ветвями красные кирпичи фамильного особняка.
Им выделили несколько просторных комнат, и она не могла пожаловаться на тесноту. Ее собственная гостиная была большой, с двумя каминами и достаточно высоким потолком даже для самых рослых людей. Мария постаралась сделать обстановку более уютной с помощью вышивок, гобеленов и миниатюр своих родственников – ее матери, Франциска, Дарнли, маленького Джеймса, Екатерины Медичи, графини Леннокс и Елизаветы. Она разложила их на столике из сандалового дерева, который прислали из Шотландии.
Там не было миниатюры Босуэлла; единственную из когда-либо существовавших написали во время его медового месяца с леди Джин, которая хранила ее. Мария предполагала, что ее давно бросили на дно старого сундука, если вообще не уничтожили, и это глубоко печалило ее. Тем не менее она могла совершенно отчетливо представить Босуэлла и опасалась, что его портрет мог лишь нарушить и размыть идеальный образ, существовавший в ее воображении.
У нее имелся небольшой переносной алтарь, который она установила в алькове, радуясь тому, что может сделать это открыто. Она также получила глобус и карты, доставленные из Эдинбурга, и провела много времени за их изучением, мысленно посещая страны, обозначенные нарисованными линиями и контурами. Париж был лишь названием и коричневой точкой на карте, не отличавшейся от Лиона или Кале; волшебство заключалось не в бумаге. Она со своими слугами играла в названия городов и рек, словно могла перенестись туда одной лишь силой воображения. Рим, Тибр, Афины, Иерусалим… все места, куда они не смогут отправиться. Или, скорее, она не сможет: все остальные могли ехать куда захотят, но выбрали добровольное изгнание.
«Добровольное страдание сильно отличается от вынужденного», – думала Мария. В каком-то смысле оно было более благородным, но в другом отношении более легким, так как власть прекратить его заключалась в человеческой, а не божественной воле. Это было испытанием воли, а не смирения.
До сих пор никто из спутников не выказал желания покинуть ее. Ей хотелось, чтобы люди, имевшие другое призвание, следовали ему, пока еще не слишком поздно. Дорогая Мэри Сетон – останется ли она незамужней лишь потому, что выбрала эту ссылку?
«Для меня все иначе, – подумала Мария. – У меня был брак и ребенок, и, если я сейчас веду целомудренную жизнь, это нельзя изменить. Но Мэри Сетон… кого она может выбрать? Вряд ли это будет английский протестант, а в моем обществе изгнанников нет неженатых мужчин, которые были бы достойны ее. Я не хочу нести ответственность за ее одиночество – или это тоже часть моего наказания?»
«5 декабря 1570 года. Годовщина смерти Франциска.
Мое наказание. Почему оно продолжается так долго? Скоро мне исполнится двадцать восемь лет, и я почти четыре года нахожусь в заключении. Это вдвое больше моего затворничества за все время, проведенное в Шотландии, и конца этому не видно. Дни тянутся за днями, похожие друг на друга, и будущее кажется беспросветным. Кто может спасти меня?
Я стараюсь терпеть страдания – телесные, со странными и резкими болями в суставах, умственные, ибо ответственна за то, что произошло в Шотландии и с моими сторонниками, и духовные, ибо ощущаю вину за собственные грехи. В глубине своего существа я знаю, что страдание очищает душу. Моя душа была грешной и нечистой, но как же долго, Господи! Я платила, плачу и буду платить за мои грехи, но сколько еще терпеть? Или мое наказание продлится до тех пор, пока я не перестану восклицать «Доколе!», считать дни и биться крыльями о прутья клетки?»
Восьмого декабря, в день Марии, граф Шрусбери и Бесс прислали ей в подарок огромный торт в виде замка с ее апартаментами. Одна сторона замка была открытой и показывала комнаты, дотошно воспроизведенные кондитером в мельчайших деталях. Там имелись миниатюрные сундуки, в которых лежали золотые монеты для слуг Марии. Бесс даже изготовила факсимиле некоторых вышивок, над которыми они работали вместе, и развесила их на игрушечных стенах. Музыканты, отправленные Шрусбери, присоединились к тем немногим, что остались в свите Марии, и вскоре танцевальные мелодии заполнили темный декабрьский вечер.
На самом деле Мария плохо себя чувствовала; ее суставы распухли и покраснели, а головная боль то усиливалась, то ослабевала. Но она надела свое лучшее платье и попросила Мэри Сетон сделать ей прическу и надеть парик, хотя ее волосы уже отросли до плеч.
– Увы, мадам, – сказала Сетон. – Ваши волосы уже не такие густые и роскошные, как раньше…
Окончание фразы повисло в воздухе: «…и боюсь, они больше не станут прежними». Еще одна вещь, которую она оставила в Шотландии. Еще одна жертва.
– Тогда надень парик, тот самый, с рыжими волосами, – попросила Мария. – Какая радость, что ты помогаешь мне. Говорят, никто не видел настоящие волосы Елизаветы, потому что она все время носит парик.
Мария наблюдала, как ее волосы исчезают под париком, как алмаз от герцога Норфолкского, скрытый на шее под платьем. Норфолк… Ее единственный шанс на спасение. Она уже давно не получала вестей от него: замок строго охранялся.
Граф Шрусбери и Бесс на короткое время присоединились к ним и вручили другие подарки: шкатулку из слоновой кости и увеличительное стекло с ручкой черного дерева. Потом Шрусбери представил мальчика, который принес торт и с тех пор стоял в стороне, молча глядя на остальных.
– Это мой новый подопечный, Энтони Бабингтон, – представил он. – Он из старинной семьи, что живет по соседству, его отец был моим другом. Буду рад, если вы позволите ему служить вашим пажом, – смущенно добавил он. – Не могу представить большего утешения из-за потери отца, чем служба в королевской свите.
– А ты что скажешь? – поинтересовалась Мария и посмотрела на мальчика. Он был худым и стройным, с очень бледной кожей и черными волосами. Казалось, он вообще не умел улыбаться.
– Мне будет очень приятно, – тихо ответил он, по-прежнему без улыбки.
– Сколько тебе лет? – спросила она.
– Одиннадцать.
Одиннадцать. Странный и скрытный возраст между детством и юностью.
– Одиннадцать лет… Ты знаешь латынь? Ты изучал историю?
– Немного. – Теперь уголки его губ приподнялись в легкой улыбке.
– Очень хорошо. Половину дня ты будешь служить мне, а другую половину учиться. Мы постараемся сделать уроки не слишком трудными.
Шрусбери покачал головой:
– Они не могут оказаться слишком трудными для него. У него блестящие способности – по крайней мере в книжных штудиях. Испытайте его.
«31 декабря 1571 года.
Новый год… Пустая страница, после которой, возможно, у меня будет власть самой определять свою судьбу? Но что такое судьба? Может быть, это женщина в Лондоне? Я продолжаю писать Елизавете, но это бесполезное занятие. Она винит меня в «северном восстании» и в своем отлучении от церкви. Она перестала лично отвечать мне и пользуется услугами секретаря.
Сесил приезжал сюда осенью. Я встретилась с этим знаменитым человеком и моим противником. Он сформулировал некоторые предложения, которые могут привести к возвращению мне трона в Шотландии. Но эти условия были настолько жесткими, что я поняла: он приехал лишь для того, чтобы оправдать свою неудачную попытку моим неблагоразумием. Одно из них гласило, что принц Яков должен стать заложником в Англии. Кроме того, я должна была наконец подтвердить условия Эдинбургского договора, отказаться от любых претензий на английский трон и не вступать в брак без разрешения Елизаветы и шотландских лордов.
Сесил держался очень любезно. Встреча с ним доставила мне удовольствие; он казался внимательным и непредвзятым. Я даже могла бы поверить, что нравлюсь ему, если бы мне не сообщили, что он пытался избежать встречи со мной, притворившись больным, и говорил обо мне как о женщине, которая «предлагает сладкие забавы, чтобы склонять людей на свою сторону». Я не предлагала ему ничего сладкого, когда он приехал в Шеффилд, но старалась вести себя с ним так же, как хотела бы, чтобы другие обращались со мной. Уехав отсюда, он направился в Бакстон, где есть целебные горячие источники; судя по всему, его беспокоит подагра. Мне самой хотелось бы отправиться туда, если боли в суставах не улягутся, но, разумеется, я не могу покинуть замок без письменного разрешения королевы Елизаветы.
Больше не упоминалось о том, что мне необходимо «очиститься» перед ней. Очевидно, этот план отправили в мусорную корзину, и это доказывает, что его использовали лишь как предлог для того, чтобы не встречаться со мной.
Почему она не хочет видеть меня? Я имею в виду настоящую причину. По-моему, такой причины не существует. Христианское сострадание и вопросы государственного управления требуют, чтобы она сделала это. Она встречалась с моими мятежными лордами, которые даже не имеют родственных связей с ней и тем более не являются помазанными монархами. Она встречалась с пиратами и головорезами, с лишенными сана священниками и ренегатами, с известными убийцами, такими, как Леннокс, убивший маленьких детей, которые были его заложниками во время войны 1547 года, до заключения мира между Англией и Шотландией. Мой дорогой лорд Хэррис, которому тогда было лишь семь лет, оказался единственным, кто избежал подобной участи. Говорят, Ленноксу снятся кошмары и он не хочет оставаться один по ночам. Тем не менее Елизавета встречается с ним. Она сделала его регентом Шотландии, а меня заставляет томиться в плену!
Она ненавидит меня и всегда ненавидела. Не может быть другого объяснения. Леннокс ежедневно призывает к моей экстрадиции и казни в Шотландии».
«15 марта 1571 года.
Наконец, после долгого обмена шифрованными сообщениями и трудных переговоров все планы готовы к исполнению. Ридольфи удалось получить подпись герцога Норфолкского на письме, где он соглашается перейти в католическую веру. Это было необходимо, чтобы убедить герцога Альбу и Филиппа приложить усилия к моему освобождению. Понятно, что они не хотели принимать участие в любых планах, которые могли бы привести на трон протестантского наследника престола или к моему браку с протестантом. Ридольфи собирается отплыть в Брюссель, чтобы лично представить этот план герцогу Альбе; потом он сообщит о наших намерениях при дворе испанского короля и в Риме. Чарльз Бейли, слуга епископа Лесли, встретится с ним на континенте, чтобы доставить письма для меня, Лесли и Норфолка. Бог ему в помощь!»
Мария заканчивала письмо герцогу Норфолкскому, написанное драгоценным апельсиновым соком: «…на этом условии я приняла алмаз, который вы прислали через лорда Бойда, и буду носить его на шее под одеждой, пока не верну владельцу вместе с собою. Я откровенна с вами, так как вы рискнули всем ради моего выбора. Дайте мне знать, когда вы будете готовы…»
Внезапно она поняла, что кто-то стоит в углу комнаты. Человек затаил дыхание, но она ощущала его присутствие. Мария накрыла тайное письмо листом обычной бумаги.
– Кто здесь? – спросила она.
– Это всего лишь я, – послышался тонкий голос Энтони Бабингтона. Он вышел из тени и приблизился к ней; на его миловидном, еще детском лице не отражалось никаких чувств. За несколько недель, которые он провел в ее свите, Мария ни разу не видела его улыбку. Он часто смотрел на нее, но никогда не улыбался.
– Я не знала, что ты здесь, Энтони. У тебя какое-то дело?
Мальчик выглядел странно; иногда казалось, что он гораздо старше своих лет из-за своей серьезности и сосредоточенности. У него до сих пор не было друзей или товарищей по играм.
– Да, мне велели убрать со стола зеленые скатерти, вынести их на улицы и вытряхнуть как следует.
– Тогда можешь заняться этим.
Но Энтони как будто не слышал. Он подошел к ее столу и замер, глядя на бумагу.
«Лучше бы он ушел, чтобы я смогла закончить письмо, – подумала Мария. – Скоро сюда придут другие слуги». Поскольку им не разрешалось покидать замок, они не задерживались на улице.
Мальчик продолжал смотреть на стол.
– Вы пишете тайное письмо, – наконец прошептал он и указал на маленькую чашку апельсинового сока. – Я чувствую по запаху.
«Теперь он расскажет графу Шрусбери, – подумала Мария. – Как убедить его, что этого не следует делать?»
– Я знаю кое-что получше апельсинового сока, – продолжал он. – Если хотите, могу показать.
– Зачем? – встревоженно спросила она. – Мне не нужно писать тайные письма. Я только… упражнялась на тот случай, если вдруг понадобится.
– Тогда вам лучше упражняться по моему методу. – Он серьезно посмотрел на нее из-под челки темных волос, ниспадавших на лоб.
– Нет. Если граф Шрусбери увидит, как я занимаюсь подобными вещами, он заподозрит что-нибудь плохое. Ты же знаешь, что любая тайная переписка считается плохим занятием. – Мария улыбнулась ребенку, пытаясь превратить разговор в игру, о которой можно забыть. Это становилось опасным.
– Тогда мы вместе будем плохими, – ответил он, и уголки его губ приподнялись в намеке на улыбку. – А способ такой: нужно пользоваться квасцами. Апельсиновый и лимонный соки имеют один недостаток – после того как бумагу нагревают и читают написанное, послание необходимо сжечь. Квасцы тоже будут невидимыми и проступят лишь после того, как бумагу или ткань увлажнят и поднесут к источнику тепла. Но буквы снова исчезнут, когда все высохнет. Этот способ позволяет пользоваться разными материалами для передачи сообщений, и потом их не нужно будет уничтожать.
Мария смотрела на мальчика, как на дьяволенка. Такие познания в его возрасте казались неестественными.
– Откуда ты это знаешь?
– Как сказал добрый граф Шрусбери, я люблю книжную премудрость, – ответил он. – Но я рассказал не весь рецепт. Есть кое-что еще.
– Что же ты хочешь получить взамен?
– Четки, освященные папой римским, – быстро ответил он. – Я слышал, что у вас есть несколько таких вещей, и мне бы очень хотелось получить одну из них.
Значит, он католик!
– Если ты пообещаешь, что будешь беречь их как зеницу ока, потому что я уже не смогу получить другие… по крайней мере в этой стране, – сказала Мария.
Может быть, он притворяется католиком, чтобы втереться к ней в доверие. А может быть, он еретик, намеренный осквернить священный предмет. Или балуется с колдовством и хочет получить четки для нечестивых обрядов?
– Вам не нужно бояться, – ответил Энтони, как будто читая ее мысли. Он продолжал ждать, и Мария поняла, что он хочет немедленно получить четки.
Она подошла к сундуку, где хранила некоторые личные вещи, и достала четки из слоновой кости, благословленные папой римским. Внимательно посмотрев на Энтони, она вложила четки в его протянутую руку.
Мальчик рассматривал их как редкую драгоценность, а потом крепко сжал в кулаке.
– Хорошо, вот остальная часть рецепта, – быстро сказал он. – Разведите квасцы в небольшом количестве чистой воды и оставьте на сутки, прежде чем пользоваться ими. Вы можете писать на белой бумаге, белой ткани или тафте. Чтобы надпись проступила, нужно увлажнить письмо и поднести к огню. Тогда появятся белые буквы, и их можно будет читать, пока не высохнет бумага. Потом вы сможете перечитать послание.
– Ты сам пробовал?
– Много раз, – ответил он.
– Где можно достать квасцы? Гораздо проще объяснить, зачем мне нужны лимоны.
– Я могу принести немного. Меня выпускают из замка, потому что я местный и всего лишь ребенок. – Энтони наконец улыбнулся и стал похож на озорного чертенка.
Чарльз Бейли сошел с корабля, приплывшего из Фландрии, и оказался в Дуврском порту. Весенний ветер раздувал полы его плаща, и ему приходилось постоянно запахивать их, чтобы скрыть кошель, который он носил на груди. В порту было полно народу, а наверху он мог видеть замок и крошечные фигурки людей, разглядывавших суда, которые заходили в порт.
Он поспешил на каретный двор, где собирался взять экипаж до Лондона, когда сильные руки внезапно схватили его и оттащили в сторону.
– Вот он! – произнес кто-то. – Обыскать его!
Другие руки распахнули его плащ, сорвали и раскрыли кошель. Один из захватчиков вытащил несколько писем.
– Нет! – Он попытался выхватить их. – Кто вы такие? По какому праву…
– По приказу Уолсингема, – ответил один из них. – Слышали о таком? А о Сесиле? Может быть, вы не знаете, кто это такой?
– Но по какому праву?..
– По приказу королевы Англии. Надеюсь, о ней вы слышали?
VIII
– Итак, они у нас? – спросила Елизавета. – Все?
Фрэнсис Уолсингем указал на бумаги, разложенные на длинном столе в его приемной. Они были аккуратно рассортированы, и к каждому документу внизу прилагалась бирка.
– Начните отсюда, ваше величество, – сказал он и вежливым жестом направил ее налево. – Здесь самые ранние письма.
Первая бирка была датирована октябрем 1568 года.
– Как видите, она уже тогда писала испанскому послу: «Сообщите своему господину, что если он поможет мне, то я стану королевой Англии через три месяца, и мессу начнут служить по всей стране», – прочитал Уолсингем. – Это было во время судебных слушаний!
Елизавета взяла письмо и прочитала его.
– Да, я вижу. – Ее голос звучал мрачно. – Моя дорогая кузина. И вскоре после этого она прислала мне вышивку на Новый год! Разумеется, я лучше других понимаю, что пленники многое могут обещать любому, кто мог бы освободить их.
Уолсингем покосился на нее. Пустое сочувствие!
– А вот брачный контракт с герцогом Норфолкским. – Он указал на документ, датированный августом 1569 года.
– Гм-гм. – Елизавета изучила его. – Значит, вот как выглядит брачный контракт? Слава Богу, что мне никогда не приходилось подписывать ничего подобного. Ах, бедный дорогой Карл IX! Я была вынуждена отвергнуть его предложение. Говорят, теперь он уже обручился с другой. Так скоро… Как можно верить его любовным признаниям? Но здесь Норфолк и Мария… – Она отбросила письмо, словно змею. – Мои драгоценные родственники!
– Пойдемте дальше, мадам. Вот ноябрьские письма 1569-го, ее переписка с Нортумберлендом и Уэстморлендом. И наконец, главный трофей: письма, перехваченные у Бейли.
– Какова была его задача? – Елизавета никогда не забывала имен, но важнее всего было доказать его связь с королевой Шотландии.
– Его завербовали для передачи Марии писем с континента и от герцога Норфолкского. Ридольфи – помните этого банкира? – был соучастником заговора; он собирался обратиться за помощью к Филиппу с целью вторгнуться в Англию, низложить вас и освободить Марию. А теперь эти письма… – Он взволнованно повысил голос. – Эти письма дали нам связующее звено. Бейли служил епископу Лесли, главному советнику Марии. Некоторые письма зашифрованы и адресованы «тридцать» и «сорок». Полагаю, это кто-то из местных дворян. Не беспокойтесь, мы выясним правду. Я уже взял на себя смелость арестовать Лесли; полагаю, вы не будете возражать.
Елизавету охватила нервная дрожь. Таинственные лорды под номерами «30» и «40»… Кто они такие? Кто эти предатели?
«Неужели я окружена изменниками? – лихорадочно думала она. – Кому можно доверять?»
Бейли скрежетал зубами, когда его вели вниз по крутой и сырой спиральной лестнице в темницу Белой башни, старейшей части лондонского Тауэра. В верхних помещениях Белой башни располагался банкетный зал и изящная каменная часовня, где облекали государственной властью королей и королев, но глубоко под землей находилась камера, никогда не видевшая дневного света и не знавшая человеческой радости. Когда он переступил порог, на него пахнуло затхлой сыростью. В мигающем свете факелов на стенах можно было видеть разложенные пыточные инструменты: крючья, тиски, железные пруты, ручные и ножные кандалы. В центре комнаты стояла огромная дыба.
– Нет! – крикнул Бейли и попытался вырваться. – Нет, я не совершил никакого преступления! Вы не имеете права!
– Все еще хнычешь о своих правах? – спросил тюремщик. – Здесь интересуются не правами, а знаниями. Поделись ими, и может быть, ты не отправишься на свидание с дыбой.
Бейли с зачарованным ужасом смотрел на легендарный механизм. Он имел прямоугольную деревянную раму длиной около шести футов, опиравшуюся на стойки высотой три фута. Стойки крепились в отверстиях, проделанных в каменном полу. В изголовье и ногах рамы находились валики, которые можно было вращать с помощью ворота. С концов валиков свисали веревки, по одной на каждую конечность пытаемой жертвы.
– Нет! – Бейли опрокинули спиной на раму и крепко прижали, в то время как два стражника привязали к механизму его лодыжки и запястья. Потом они отступили и начали вращать лебедки, поднимая Бейли и растягивая его как лист бумаги, пока он не повис на раме. Суставы несколько раз хрустнули под его весом.
– Это здоровая растяжка, – сказал один из них. – Почти приятное ощущение. Теперь ты действительно можешь сказать, что побывал на дыбе. Но для того, чтобы избежать неудобств, стоит честно рассказать обо всем. Мы подождем, пока начальник не объяснит… Ага, вот и наш достопочтенный пыточный мастер.
Хорошо одетый мужчина вошел в камеру и бодрым шагом направился к дыбе. Аромат его надушенных перчаток показался Бейли почти непристойным.
– Друг мой, я вижу, что вы уже познакомились с устройством, которым мы в Тауэре по праву гордимся, – любезно обратился он к Бейли. – Прочная дубовая рама, прекрасные опоры и балансировка… другой такой просто нет. Эти переносные устройства… – Он сделал пренебрежительный жест. – Разумеется, в стесненных обстоятельствах они могут быть по-своему полезны. Однако ее величество соизволили обеспечить нас таким помещением, которое позволяет дыбе полностью раскрыть ее возможности.
Бейли не мог оторвать взгляд от этого человека. Как он стал палачом? Был ли это талант, который проявился в детстве, когда он особенно любил расчленять живых лягушек, топить котят и рубить хвосты щенкам?
– Позвольте мне объяснить, как работает дыба, – продолжал пыточный мастер. – Мы будем натягивать веревки с помощью лебедок, и на каждой половине оборота вы будете… удлиняться. О, мы можем сделать вас на целый фут длиннее, чем было отпущено Богом! – Он от души рассмеялся и хлопнул себя по бедру. – Но ваши суставы и сухожилия будут протестовать. Эти упрямцы не хотят растягиваться! Они будут рваться и выскакивать из пазов, поэтому всегда бывает любопытно узнать, что может проявить больше упрямства: разум в своем нежелании раскрыть секреты, или сухожилия, не желающие отрываться от костей. Именно это делает работу интересной.
Он многозначительно помолчал.
Читать бесплатно другие книги:
