Последний танец Марии Стюарт Джордж Маргарет
Он отогнул доску с гвоздями, которые расшатывал и вытаскивал много месяцев, каждый раз аккуратно возвращая их на место, чтобы они выглядели как раньше. Потом он приоткрыл дверь и протиснулся внутрь. Теперь нужно было действовать как можно быстрее, чтобы охранник не успел заглянуть в комнату и увидеть, что там никого нет. Прочные доски с другой стороны были приколочены тяжелыми гвоздями, немного разболтавшимися в гнездах из-за соленого воздуха и морских брызг. Босуэлл уперся плечом, уповая на то, что доски поддадутся без особого шума.
Его надежды оправдались: одна из досок бесшумно треснула. Он снова ударил плечом и проломил ее вместе с соседней доской. Порыв свежего воздуха ворвался внутрь. Босуэлл лягнул третью доску и с радостью увидел, что она отходит в сторону. Ну же! Проем был уже достаточно широким. Он протиснулся наружу и оказался примерно в десяти футах над мшистыми валунами. Он осторожно опустил ноги, на мгновение повис на руках и разжал пальцы.
Валун внизу оказался таким скользким, как будто его смазали маслом. Босуэлл сразу же поскользнулся и упал на спину. Боль пронзила тело, и на какой-то ужасный момент ему показалось, что он не может пошевелить ногами. Но вскоре он пришел в себя, перекатился на живот и побрел на четвереньках между валунами. Примерно в пятнадцати футах впереди волны набегали на каменистый пляж, покрытый прядями водорослей.
Путь оказался гораздо более длинным, чем предполагал Босуэлл. Но он еще никогда не видел это место, и оставалось лишь строить догадки. Он понял, что не доберется до гавани, если будет держаться побережья; на это уйдет целая ночь. Нервно оглянувшись, он увидел громаду замка и бастионы, отраженные во рву. Ему показалось, что он видит красные отблески пламени костра во дворе, но до сих пор никто не поднял тревогу.
Босуэллу предстояло пройти через город, чтобы добраться до главной гавани. Но в полуночном сумраке среди всеобщего веселья он может сойти за очередного гуляку. Он видел городскую стену справа от себя; ворота в эту ночь оставались открытыми, и люди собрались вокруг них, слушая скрипача, который играл и пел про троллей и колдуний. Босуэлл выпрямился и неторопливо пошел в ту сторону.
Люди смотрели на него, улыбались и никак не показывали, что его появление выглядит необычно. Он быстро прошел через ворота и оказался на старой улице Вастергатен. Это было сердце старого города со множеством узких и темных переулков, что совершенно устраивало Босуэлла. Справа он слышал громкие крики и музыку и догадывался, что на главной площади, где больше всего народу, разложили еще один костер. Лучше будет обойти ее стороной; здесь, на Вастергатен, почти не было людей, лишь иногда пробегал какой-нибудь юнец, торопившийся на праздник.
«Я тоже тороплюсь, – подумал Босуэлл, – но ни в коем случае не должен показывать этого».
Он продолжал путь, пока не нашел улицу, которая, по его расчетам, спускалась к гавани. Там он перешел на легкий бег, подражая многим молодым горожанам, которые выглядели счастливыми и беспечными. Его сердце гулко билось от восторга, и ему приходилось напрягать волю, чтобы сохранять осторожность и удерживаться от ликующих возгласов. Он бежал! Он перехитрил их! Неприступная тюрьма осталась за спиной.
Темная гавань распахнулась перед ним. Большие суда ганзейских купцов стояли у пристани, полностью снаряженные к плаванию, как было принято среди них. Возникало искушение тайком проникнуть на борт. Он сможет спрятаться в трюме и ждать. Но все эти суда подвергнут обыску, и, даже если его не заметят с первого раза, неизвестно, когда капитан соберется выйти из гавани. Нет, лучше уплыть как можно дальше, прежде чем обнаружат его побег.
В дальнем конце гавани были пришвартованы малые суда: рыбацкие сейнеры, гребные лодки и угольные барки. Он мог украсть лодку и выйти в море на веслах, а потом найти укромное место на побережье. Босуэлл пробирался среди них, гадая о том, как надежно они закреплены и какую будет легче забрать. Она должна быть достаточно большой, чтобы обеспечить некоторую защиту; он не мог слишком близко держаться берега, так как не был знаком с местными отмелями и прибрежными течениями. С другой стороны, она должна быть достаточно маленькой, чтобы не привлекать внимания.
Небольшая лодка, похожая на рыбацкую, стояла у берега в самой дальней части гавани. В полумраке она выглядела почти новой и достаточно прочной. Борта были недавно законопачены и промаслены; он чувствовал запах.
Босуэлл подошел к лодке и окинул ее взглядом. Она была едва привязана, и он легко смог распустить узел. Бросив канат в лодку, он оттолкнул ее от берега и запрыгнул внутрь. Потом взялся за весла и принялся яростно грести. Лодка раскачивалась на мелких волнах.
– Слава Богу и всем святым! – выдохнул он. Весла врезались ему в ладони, но он как будто никогда в жизни не испытывал лучшего ощущения. Все складывалось удачно.
Внезапно в лодке почудилось какое-то движение и послышался громкий шорох. Крысы! Босуэлл вздрогнул. Он ненавидел крыс, а теперь мерзкие маленькие твари в любую секунду могли разбежаться по лодке.
«Нужно было встряхнуть тот кусок парусины, чтобы избавиться от них», – подумал он. Но теперь на это уже не оставалось времени. Местные крысы славились своей кровожадностью; он надеялся, что они не нападут на него.
– Какого дьявола? – Огромная фигура поднялась из-под парусины. – Черт бы тебя побрал!
Это был мужчина, здоровенный голый мужчина. Более того, рядом с ним сидела обнаженная женщина. Она завизжала. Любовники! Он нарушил их уединение. Почему он не заметил, как они барахтаются под парусиной? Потому что они не барахтались. Они лежали тихо в надежде, что он уйдет.
– Я… я… – забормотал Босуэлл, по-прежнему сжимавший весла.
– Ты грязный вор! – закричал мужчина. – Это не твой брат, Астрид! Это всего лишь грязный воришка!
Он прыгнул на Босуэлла, готовый схватить его за горло.
Босуэлл отпустил весла и стал бороться с мужчиной. Тот обладал непомерной силой и находился в ярости, справедливо возмущенный бесцеремонным вторжением.
– Пожалуйста, остановитесь… Нет…
Женщина, чьи длинные светлые волосы закрывали плечи и грудь, тоже принялась колотить его и вопить во все горло. Вместе они повалились на дно лодки, а потому мужчина занес деревянное ведерко, чтобы стукнуть Босуэлла по голове. Но тот отбивался так яростно и размахивал руками во все стороны, что мужчина промахнулся. Босуэлл мельком увидел соломенную бороду и оскаленные зубы. Запах возбужденного человека перебивал запах моря, когда любовники навалились на Босуэлла с двух сторон.
– Пожалуйста… – повторил он, пытаясь освободиться. – Я не хотел причинить вреда, я заплачу за лодку…
Когда Босуэлл произнес эти слова, то понял, что обречен. У него не было ни гроша.
– Это не наша лодка! – выкрикнула женщина. – Думаешь, мы такие же воры, как ты?
Здоровяк уселся за весла и стал грести к берегу. Очевидно, самым важным для них было вернуть лодку и скрыть все следы своих тайных забав. Он никак не мог переубедить их. Возможно, мужчина был женат либо женщину считали девственницей.
– Подождите, пожалуйста. Вы поможете найти мне другую лодку?
– Зачем? Какому честному человеку может понадобиться лодка, чтобы выйти в море в ночь в середине лета?
– Я хотел встретиться со своей девушкой, – быстро ответил Босуэлл. – Отец держит ее в строгости. Но я знаю, что сегодня ее отпустят гулять. Я беден, и ее отец плохо относится ко мне. Но я накопил денег, чтобы открыть кузницу…
Мужчина уставился на него.
– Где живет твоя девушка?
– В соседней деревне… – О Боже, какое же название? – В Клагсхамне!
– Он говорит как-то странно, – сказала женщина. – Он иностранец!
– Да, это верно, – подтвердил Босуэлл. – Я с одного из ганзейских судов, моряк из Любека. Но я решил остаться здесь.
– Немец! – Мужчина медленно кивнул массивной головой с шапкой всклокоченных волос. – Неудивительно, что ее отец не одобряет такой союз.
– Но любовь не знает границ, – настаивал Босуэлл. – Вы же это понимаете?
– Возможно, маленькая лодка твоего брата…
– Нет, он придет в ярость! – заявила женщина. Мужчина продолжал грести к берегу. С причала послышались грозные крики. Босуэлл повернулся и увидел группу мужчин с зажженными факелами, стоявших у конца причала. Некоторые из них носили мундиры и были вооружены аркебузами.
– Можете отпустить меня здесь, – сказал Босуэлл, указывая на берег как можно дальше от причала. Он пытался говорить спокойно, несмотря на охватившую его панику.
– Что там за люди? – спросил гребец. Он причалил к берегу там же, где изначально находилась лодка. Потом они с любовницей стали поспешно натягивать одежду. Босуэлл вежливо кивнул им и выбрался из лодки.
– Прощайте, – проговорил он и быстро пошел по галечному пляжу в темноту, удаляясь от причала. Но он слышал, как поисковая группа приближается к лодке; они уже расспрашивали любовников. Послышались новые крики.
Босуэлл перешел на бег и пригнулся. Возможно, он успеет спрятаться в камышах в сотне ярдов впереди. Перспектива просидеть там несколько часов по шею в воде представлялась весьма неприятной, но это была его последняя надежда. Он побежал быстрее, слыша крики преследователей.
Босуэлл достиг заболоченного участка и бросился туда. Он почти сразу же нырнул и плыл под водой, пока ему не показалось, что легкие вот-вот лопнут. Здесь было полно водорослей и ила, замедлявших движение. Хватая ртом воздух, он вынырнул среди зарослей рогоза и кувшинок.
Но позади уже раздавался лай собак, последовавших за ним в воду, – собак, натасканных на пернатую дичь. Они торжествующе залаяли, когда обнаружили его.
– По-видимому, наш гость счел свои апартаменты неподобающими для себя, – произнес капитан Каас. Солнце сияло за окнами его кабинета; была середина утра. Босуэлла препроводили через двор в покои губернатора в центральной части замка. Он впервые попал сюда и теперь за маленькими окнами мог видеть гавань, где потерпел такую жалкую неудачу. Торговые суда с высокими мачтами едва покачивались на воде; за ними выстроились лодки и баркасы, а дальше виднелось начало болота. В лучах июньского солнца этот пейзаж казался невинным и очаровательным.
Босуэлл хорошо понимал, что любой ответ или просьба будет выглядеть глупо и бессмысленно.
– Да, – продолжал Каас. – Мы старались устроить его поуютнее, отвели ему просторную комнату с жаровней для зимних холодов… Тем не менее он остался недоволен. Он отплатил неблагодарностью за наше гостеприимство и попытался покинуть нас без разрешения. Это приведет к суровому наказанию для нас, его хозяев. – Капитан скорбно посмотрел на Босуэлла. – Судя по всему, он не подумал о нас.
Потом капитан энергично подошел к письменному столу и поставил подпись на каком-то документе.
– С великим сожалением должен сообщить, что я удовлетворяю ваше желание покинуть нас. Есть другая тюрьма, где вы будете с тоской вспоминать о нашей любезности. Но, как говорят поэты, мы никогда не ценим то, что имеем, пока это не уходит навсегда. Итак, со временем вы научитесь ценить долгие дни, проведенные в Мальмё, и захотите вернуть их обратно. Увы, это будет невозможно. – Он кивнул охранникам. – Вы будете сопровождать заключенного через пролив к новому месту его пребывания. Вам понадобится фургон для его транспортировки по Зееланду.
– Куда меня доставят, сэр? – спросил Босуэлл.
– В государственную тюрьму Драгсхольм, – ответил Касс.
Охранники ахнули.
Фургон трясся по плоской равнине к западу от Копенгагена по сырым окраинам отвоеванной у моря земли, названной Зееландом. Босуэлл сидел внутри с руками, связанными за спиной. Ножные кандалы были прикреплены к стержню в полу фургона, но он мог вставать и смотреть по сторонам, пока быки неторопливо тащились по дороге.
Небо напоминало лист бумаги, который окунули в воду и оставили сохнуть: бледно-серое и растянутое во все стороны. Над головой кружились птицы, дразнившие Босуэлла своими пируэтами. Он радовался свежему воздуху и ощущению пространства и наблюдал, как ветер проносится над ровными пшеничными полями, шепчущими свои теплые секреты. Это навевало горькие воспоминания об утраченных полях Приграничья, такие живые, что на глаза наворачивались слезы. Снова ехать по этим полям, скакать на свободе, видеть своих собак… Он мог лишь гадать, много ли свор осталось у людей, живших на болотах. Если бы у него появилась такая возможность, то он бы исправил породу и попробовал создать идеального терьера – неукротимого, верного, яростного бойца, подобного лучшему из людей Приграничья.
От Зеееланда до Драгсхольма было около пятидесяти миль, и поездка продолжалась несколько дней. Кучер и два охранника останавливались в маленьких гостиницах, чтобы подкрепиться, и разрешали Босуэллу присоединиться к ним, хотя ему приходилось носить ножные кандалы. Для еды они развязывали ему руки, но не давали ножа для нарезки сыра или хлеба. Они сами нарезали ему еду, как ребенку.
Просто сидеть в таверне, пить холодное пиво и есть мясо; Босуэлл делал все это с радостным изумлением, действительно похожим на восторг ребенка. Раньше он не ценил радость, которую доставляли самые обычные вещи, такие, как эти. И у него появилось предчувствие, что он больше никогда не испытает их.
Охранники отказались сообщить ему что-либо о Драгсхольме, кроме того, что это государственная тюрьма, расположенная на воде, а ее начальника зовут Франц Лоридсон. Человек по имени Олаф Нильсон был его помощником. Оба не имели титулов, и это означало, что доверенными тюремщиками короля являлись обычные люди, верные только ему. Это не предвещало ничего хорошего для дворянина, такого, как он. Простые люди часто ненавидели дворян.
Они прибыли в Драгсхольм, который возвышался, как корабль, над морем полей и лесов со стороны суши. Казалось, что с каждым толчком фургона высокая цитадель становится еще выше, а ее грозные серые стены закрывают все остальное.
Фургон остановился перед мощно укрепленными воротами с опускающейся решеткой и караульной будкой. Охранники предъявили документы; стражники изучили бумаги, потом отворили ворота и позволили им проехать внутрь.
Они оказались на небольшом травянистом дворе с мрачной каменной башней в углу. Вскоре к охранникам подошел человек в мундире, сказавший что-то по-датски так быстро, что Босуэлл не понял его. Документы передали ему, и он внимательно прочитал их. Лишь после этого он смерил взглядом Босуэлла.
Их взгляды встретились. У мужчины были узкие голубые глаза с морщинками, веером расходившимися к вискам. Он выглядел так, словно провел большую часть жизни на свежем воздухе, возможно, даже был моряком.
– Капитан Лоридсон, – сказал он и кивнул Босуэллу.
– Граф Босуэлл, – ответил тот.
Последовал новый быстрый обмен фразами. Лоридсон подал знак двум охранникам, стоявшим на страже у двери башни. Они быстро подошли, забрались в фургон, взяли Босуэлла под руки и помогли ему спуститься. Потом они повели его к двери. Он успел лишь заметить, что стены были очень толстыми, и бросить взгляд на верхние окна, прежде чем вошел внутрь. Там оказалось холодно и темно, несмотря на солнечный день снаружи. Постепенно его глаза привыкли к полумраку. Он видел свет, доходивший вниз из помещений наверху, и уже собрался подняться по лестнице.
– Нет. – Его взяли под руки и развернули.
Третий стражник взялся за кольцо в полу. Он с усилием потянул его на себя и откинул тяжелую каменную крышку.
– Сюда. – Один из стражников бросил вниз факел.
Это был подземный каземат, полностью лишенный естественного освещения. Стражники установили деревянную лестницу, и один из них спустился вниз. Потом Босуэлла толкнули в спину и велели следовать туда же. Холодный воздух ударил ему в лицо, как ледяной кулак. Он оглянулся по сторонам. В центре помещения находился толстый дубовый столб, а земляной пол покрывал слой засохшей грязи.
– Теперь сюда, – скомандовал стражник, и его повели к столбу. Босуэлл сопротивлялся, насколько позволяли руки, связанные за спиной, но они быстро прикрепили короткую цепь у основания столба к его ножным кандалам. Прикованный таким образом, он мог лишь бродить вокруг столба, словно медведь на цепи. Потом стражники развязали ему руки и отступили.
Лестница заскрипела, когда капитан Лоридсон спустился вниз. Он подошел к Босуэллу и окинул его критическим взглядом.
– Теперь, друг мой, вы можете проститься с любой надеждой на побег. Последний заключенный, который попытался сделать это, повесился от отчаяния после того, как его поймали. Он похоронен прямо под виселицей.
Он поднял свой факел и воткнул его в стенную скобу.
– Оставляю вам этот факел, чтобы вы могли получше рассмотреть обстановку. Он будет гореть еще два часа. Смотрите внимательно, пока еще можете. – Он кивнул. – Приятного дня, ваша светлость.
Капитан со стражниками поднялись по лестнице, потом ее вытянули наверх, и каменная крышка захлопнулась. Босуэлл остался стоять, глядя в стену, пока тьма не поглотила его.
XIII
Звуку барабанной дроби, доносившемуся со двора, даже не суждено было разбудить Марию – она так и не сомкнула сегоня глаз, а ночь тем временем неощутимо перешла в утро. Боль в суставах, распухших от ревматизма, теперь стала постоянной и почти невыносимой и мешала ей заснуть даже теплыми летними ночами.
Но барабанный бой означал, что ее слуги начинают просыпаться. Мэри Сетон легко потянулась в постели, как она делала всегда, и ей этого было достаточно, чтобы взбодриться. Теперь она спала рядом со своей госпожой. Затявкали щенки спаниелей, готовые к кормежке и утренней прогулке. В лабиринте комнат Шеффилдского поместья секретари Марии, а также ее врач, пажи и фрейлины приступили к своим неизменным обязанностям; ее маленькая свита точно следовала протоколу настоящего королевского двора, но оставалась невидимой внешнему миру. Они выполняли ежедневные дела. Согласно пожеланию королевы Елизаветы никто из соседей Шрусбери не должен был знать о присутствии королевы Марии.
Ей не позволяли выходить за пределы больших восьмиугольных башен, охранявших ворота поместья, и никому не разрешалось встречаться с ней. Она вершила государственные дела в уединении – королева, лишенная аудиенций, которые она могла бы давать в своем присутственном чертоге, восседая на троне под королевским гербом и балдахином. Мужские королевские дворы в изгнании традиционно были оживленными местами, но этот двор, единственный в европейской истории, напоминал скорее склеп.
Мэри Сетон сняла покрывала с птичьих клеток, и горлицы с берберскими куропатками сразу же принялись ворковать и чирикать. Птичник Марии постепенно разрастался: Гизы прислали ей ручных птиц, а Филипп обещал доставить попугаев и канареек, но так и не сделал этого. Филипп никогда не торопился выполнять свои обещания, ибо, как говорится в пословице, «если бы смерть приходила из Испании, то все бы доживали до глубокой старости». Было досадно, что приходилось докучать Филиппу подобными просьбами, но она не осмеливалась перечить ему. Может быть, когда-нибудь он пришлет канареек…
– Доброе утро, – сказала Мария, поднимаясь с кровати. Ее колени болезненно заныли, когда приняли на себя вес тела.
Мэри Сетон предложила ей два платья: черное и серое, с черной тесьмой. Мария решила выбрать черное, но Мэри возразила:
– О, ваше величество, сегодня же теплый июньский день! Будьте хоть немного веселее, выберите серое!
Мария улыбнулась и уступила. Она больше не носила яркие цвета; все ее платья были в черной, серой, белой или лиловой цветовой гамме. Ее наряд обычно оттеняла длинная белая шаль, наброшенная на плечи. К этому она всегда добавляла какое-нибудь религиозное украшение: массивные золотые четки или кристалл горного хрусталя с выгравированной сценой Страстей Господних.
«Если бы только Ронсар мог увидеть меня сейчас, – думала она. – Если бы кто-нибудь мог увидеть меня! Я живу, скрытая от мира. Смог бы Ронсар хотя бы узнать меня, когда увидел, какой я стала? Он помнит девочку при дворе французского короля, а не одетую в черное тяжелобольную пленницу. Я даже не могу больше показывать свои волосы, потому что они быстро седеют, хотя мне всего лишь тридцать два года».
Ронсар однажды написал стихотворное обращение к королеве Елизавете:
- О ты, пленившая светлейшую из королев,
- Смягчи свой гнев и внемли разуменью,
- Ведь солнце, совершая ежедневный круг,
- Еще не видело столь варварского действа!
- О люди добрые, чья робость и боязнь
- Постыдна предкам вашим, Роланду и Ланселоту,
- Тем, кто за дам своих бросался смело в бой,
- Желая их спасти, – где вы, французы?
- Осмелитесь ли вновь оружие поднять
- Ради спасения светлейшей королевы?
Елизавета, разгневанная этим поэтическим призывом к оружию, распорядилась охранять Марию еще строже, чем раньше. Но теперь ей можно было не беспокоиться о Франции. Мирный договор с ней доказывал, что французы не собираются принимать сторону Марии.
– Сегодня я надену рыжий парик, – обратилась она к Мэри Сетон. Мэри искусно ухаживала за волосами своей госпожи: после массажа головы и тщательного расчесывания она надевала парик и закалывала выступающие пряди, так что прическа выглядела совершенно естественной. Другие слуги даже не подозревали, что это не ее волосы. Энтони Бабингтон всегда восхищался их блеском и красотой.
«Когда-то так и было, – думала Мария. – Когда-то мои волосы были такими красивыми, как ты считаешь».
Энтони оставался ее пажом, хотя быстро приближался к тому возрасту, когда придется отослать его. Ему уже исполнилось пятнадцать. Он стал высоким и необыкновенно красивым юношей с темными, как смоль, волосами и бледным лицом. Вместе они разрабатывали всевозможные способы тайной переписки: письма можно было прятать в высоких каблуках домашних туфель вместо высверленной пробки, между слоями дерева в ящиках и сундуках. Они изобрели метод передачи сообщений в книгах, когда невидимые слова находились лишь между строк на каждой четвертой странице. Книги, обработанные таким образом, они снабжали зелеными шелковыми закладками и упаковывали в посылки вместе с другими книгами. Отрезы ткани, обработанные квасцами, были короче остальных, что служило указанием для адресатов. Энтони наслаждался этими играми, в которых он видел себя рыцарем, помогающим пленной королеве, к чему Ронсар призывал своих нерешительных соотечественников.
Энтони верил, что Марию можно спасти. Но верила ли в это она сама или просто чувствовала себя обязанной продолжать попытки, как будто отказ от них будет подобен смерти? С тех пор как парламент призвал казнить ее и отправил герцога Норфолкского на эшафот, ее жизнь стала относительно тихой. За три года не появилось никаких планов, заговоров или попыток спасения. Вместе с тем ей становилось ясно, что единственная помощь может прийти из Испании. Сочувствовавшие ей англичане ничего не могли поделать, что доказало «северное восстание», а Франция, растерзанная религиозными войнами, тонула в собственной крови.
Поэтому она прилежно обхаживала Филиппа как своего возможного спасителя и последнюю надежду. Она горевала о герцоге Норфолкском, хотя никогда не встречалась с ним. Он предоставил ей единственный шанс достойного выхода из заключения, и вместе с ним пропала единственная возможность законно обрести свободу в Англии. Теперь ее вынудили заниматься тем, что англичане назвали бы государственной изменой, – тайной перепиской с испанцами.
Но письма были всего лишь письмами, и до сих пор не произошло ничего, что могло бы нарушить мирное течение дней в Шеффилде.
За рубежом смерть продолжала преследовать династию Валуа. Карл IX умер от неизлечимой болезни – некоторые говорили, что это кара за резню в Варфоломеевскую ночь, – и на смену ему пришел Генрих III. Между тем дядя Марии кардинал Лотарингский в окружении шелков и утонченных ароматов отправился на встречу с Создателем. Теперь небеса или преисподняя станут гораздо более изысканным местом.
Тихо зазвонил колокол, призывавший к молитве. Мария со своими слугами отправилась в присутственный зал, самое большое помещение, где они могли собраться, и стали ждать остальных. Всего должно было собраться около сорока человек. Там присутствовали врач Бургойн, Эндрю Битон, брат Джона, умершего в изгнании, Бастиан Паже, Клод Нау, главный камергер и эконом Эндрю Мелвилл, хирург Марии Гурион, аптекарь Жервуа, старый и немощный французский портной Бальтазар, Энтони Бабингтон и Уилл Дуглас, теперь уже взрослый мужчина двадцати двух лет от роду, а также Мэри Сетон, Джейн Кеннеди, Мари Курсель и пожилая мадам Райе – они образовали полукруг, рассевшись рядом с ней перед французским священником Камиллом Депре, который официально находился в должности «раздатчика милостыни» и пришел на смену английскому священнику.
Отец Депре вошел в комнату; серебряная заколка на его шляпе ярко блестела.
«Он выглядит так же, как все мы когда-то, – подумала Мария. – Он не похож на пленника или изгнанника. С другой стороны, он на самом деле совершенно свободен».
Она посмотрела на членов своей свиты. «Все они могут уехать, – размышляла она. – Каждый может собрать вещи, известить графа Шрусбери о своем решении, и ворота распахнутся перед ним. Лишь я одна не могу уйти».
Отец Депре прочитал молитву по-французски. Поскольку некоторые придворные являлись протестантами, Мария настояла на том, чтобы они могли принимать деятельное участие в проповедях и молитвах. Мессы и исповеди проходили в другое время в ее личных покоях.
– Во Втором послании к Коринфянам святой Павел говорит: «Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся. Мы гонимы, но не остановлены; низлагаемы, но не погибаем… Ибо кратковременное страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу»[9]. Друзья мои, братья, не падайте духом! – добавил он.
Мария снова услышала настойчивый внутренний голос, беспокоивший ее в последнее время. Будет ли ей награда за все эти страдания? Или это лишь тщетная надежда, позволяющая коротать бесцветные дни? «Если мне не суждено иного, то я несчастная дура и страдания ничего не значат».
Молитвы закончились; теперь придворные возвращались к своим обычным делам до «обеда», который подавали в одиннадцать утра. Люди графа Шрусбери обедали в это же время.
Мария с женщинами вернулась в свои покои, где они принялись за шитье. Они неустанно занимались рукоделием и теперь вышивали ткань для стульев и кресел, постельных покрывал, подушек и геральдических панелей. Мария делала подарки для Елизаветы – шапочки и нижние юбки – и посылала маленькие сувениры своим родственникам во Францию. Это был еще один способ напомнить о своем существовании.
Сегодня она работала над покрывалами со сложной генеалогической вышивкой, предназначенными для ее сына Якова. На изумрудно-зеленом фоне серебристое генеалогическое древо восходило к ее предкам во Франции и Лотарингии, вплоть до Карла Великого и Людовика Святого. Яков должен был помнить об этой линии своего рода и о ее славном наследии.
Мария взяла золотую нить, используемую для вышивки гладью поверхности щитов, мечей и шлемов. Скоро Якову должно было исполниться десять лет, и он по-прежнему находился под опекой графа Мортона. «Бедный ребенок, – подумала она. – Он такой же пленник, как и я. Но между нами есть важное различие: каждый следующий год приближает его к свободе, в то время как моя надежда тает с каждым днем. Однажды он станет взрослым мужчиной и сможет поступить со своими опекунами и тюремщиками так, как ему будет угодно».
За эти годы Мария не раз писала ему и посылала подарки, но не получала ответа. Тем не менее она продолжала делать это, не зная, что происходит с ее посланиями. Она уже написала сопроводительное письмо к новому подарку, осторожно подбирая слова. Она призывала сына быть верным Господу и помнить о матери, «которая выносила его ради грядущей великой судьбы».
Мария вздохнула и потерла глаза. В последнее время зрение стало беспокоить ее. Она проводила так много времени за шитьем, чтением и письмом, что глаза начинали болеть и слезиться. Иногда ей приходилось запрокидывать голову, чтобы расслабить мышцы лица.
«Нужно перестать щуриться», – приказала она себе и жестом подозвала маленьких спаниелей. Они поспешили к ней, клацая когтями по гладкому полу и высунув языки. Она относилась к ним, как к детям, и часто играла с животными. Они одни были счастливы здесь.
– Да, мои дорогие, – сказала она. – Думаю, на обед будет курица, а может быть, и баранина. Я принесу вам чего-нибудь вкусненького.
Звон колокола позвал на обед, как происходило каждый день. Дамы встали и направились в зал, где их ожидали накрытые белыми скатертями длинные столы. Они никогда не ели вместе со слугами Шрусбери в большом зале; их пути почти не пересекались.
Как обычно, к столу подали шестнадцать блюд: семь мясных, три овощных, три супа и три сладких десерта. Меню оставалось неизменным. Словно лунатики, они приступили к трапезе, которую совершали уже много раз. Вчера, сегодня, завтра – все дни были одинаковыми.
«Теперь я знаю, что такое вечность, – подумала Мария. – Какой-то шутник однажды сказал: «Вечность – это два человека за столом и олений окорок». Но он не мог представить сорок человек и шестнадцать неизменных блюд».
Они поднялись из-за стола. Мужчины отправились по своим делам, собираясь растягивать их как можно дольше, чтобы заполнить свободное время. Кучер будет полировать карету, блестящую после вчерашней полировки, потому что она никуда не выезжала. Аптекарь – переставлять склянки и менять местами порошок мандрагоры с настойкой купены и тинктурой молочая. Камеристки – проветривать и перетряхивать платья королевы, и так свежие после вчерашнего проветривания, и аккуратно складывать их на прежнее место. Конюхи выведут на прогулку трех лошадей королевы, но ей не разрешалось сопровождать их. Секретари примутся раскладывать писчую бумагу и ровнять воск для печатей. У них будет как минимум десять часов на эти занятия перед отходом ко сну, а утром они вернутся к заведенному распорядку.
Медленно прихрамывая, Мария возвращалась в свои комнаты и размышляла о том, будет ли она сегодня вечером вышивать или читать историческую книгу. Может быть, ей разрешат прогуляться со щенками во внутреннем дворе. Но колени и лодыжки ныли так сильно, что даже короткая прогулка представлялась нелегким испытанием. К тому же у нее начинала болеть голова.
– Мадам, – сказал Бургойн, пристроившись рядом с ней. – Вижу, сегодня ходьба причиняет вам особое неудобство.
Мария удивленно посмотрела на него. С годами он усох, сгорбился и стал похожим на гнома. Его подагра доставляла ему гораздо больше мучений.
– Вы страдаете больше меня, друг мой, – ответила она. – Однако должна признать, сегодня ноги ноют больше обычного. Неужели вы когда-то спасли меня от оспы ради этого?
Она улыбалась, когда говорила это, чтобы он не принимал ее слова всерьез.
– Вы получили известие от королевы о том, когда сможете отправиться в Бакстон? – спросил он.
– Да, когда вишни созреют в январе, а свиньи будут танцевать гальярду[10], – ответила она.
– Но она не может быть настолько жестокой! Шрусбери регулярно ездит туда.
– Да, но она говорит, что я могу сбежать, и даже его жилье там недостаточно хорошо охраняется. Для женщины, изувеченной ревматизмом, нужна надежная тюрьма.
– Напишите ей снова, – настаивал он.
– Я уже не менее пятнадцати раз обращалась к ней по этому вопросу. Боюсь, на шестнадцатый раз я не смогу найти убедительных слов. – Мария улыбнулась. – Что ж, придется обойтись вашими пластырями из горячего воска. Они действительно помогают.
Они вместе прошли по галерее, где Мария развесила портреты своих шотландских предков, и остановились у входа в ее покои, когда к ним подбежал Энтони.
– Гонец из Шотландии! – воскликнул он и указал во двор, где человек в запыленной одежде с большой закрытой корзиной в руках о чем-то беседовал со стражниками. Они оживленно жестикулировали. Наконец человек достал письмо и протянул его охранникам. Лишь после этого ему разрешили спешиться и войти в дом в сопровождении другого стражника.
Мария ждала, пока они приближались к ней по галерее.
– Ваше величество, – сказал гонец, сняв шляпу и преклонив колено. – Я приехал от леди Босуэлл, матери вашего мужа. От его… покойной матери.
Леди Босуэлл! Мария никогда не встречалась с ней, но знала, что Босуэлл унаследовал от нее свое мужество и упорство, которое она проявила после того, как его отец жестоко избавился от нее. Будучи леди Морэм, она с высоко поднятой головой наблюдала за тем, как ее бывший супруг встретил свой бесславный конец, не глумясь над ним, но и не сочувствуя ему. Босуэлл часто рассказывал о ней, и Мария знала, что он посещал ее. Но гонец сказал, что ее больше нет.
– Она умерла? – спросила Мария. – Мне очень жаль.
Она жестом пригласила его в свои покои. Оказавшись там, Мария попросила его передать письмо. Опустив корзину, он вручил ей послание и извинился за то, что оно было вскрыто.
– Я знаю причину, – сказала Мария. – Все письма, которые официально приходят ко мне, должны просматриваться. Именно поэтому я… мы, – она кивнула в сторону Энтони и Клода Нау, которые находились в комнате, – поддерживаем другую линию сообщения, которую, увы, тоже часто перекрывают.
Она развернула письмо и начала читать.
«Моя дражайшая государыня и дочь,
мое время на этом свете подходит к концу, и мне подобает привести свои земные дела в порядок. Поэтому я составляю завещание и собираюсь отписать свое имущество Уильяму Хепберну, моему внуку, который все это время находился рядом со мной. Свои земли я завещаю моей овдовевшей дочери Джанет. Сообщаю вам об этом на тот случай, если Вы сможете связаться с моим сыном и Вашим мужем Джеймсом, чтобы он знал мою последнюю волю.
Дожив до старости и увидев много горя, но и много радостей, я готова отойти в мир иной. Я сожалею лишь о немногих вещах, в том числе о том, что не видела вас женою моего сына, ибо вы быстро расстались с ним и он не смог последовать за вами.
Мысль о том, что мой сын находится в заморской тюрьме и разлучен со своей супругой, тяготит материнское сердце. Мне хочется передать Вам что-нибудь от него, так сказать, на память. Мальчиком он питал особую любовь к собакам, которую, чем я очень горжусь, он перенял у меня. Несколько лет назад он прислал мне двух скайтерьеров. Они благополучно расплодились, и эти щенки приходятся им внуками. Мне говорили, что Вы любите маленьких собак и уже имеете нескольких щенков, поэтому я надеюсь, что они найдут у Вас теплый прием и будут любимы в память о нем.
Как можно догадаться, скайтерьеры происходят с острова Скай. Они вырастают небольшими, всего лишь около восьми дюймов в холке. С возрастом их шерсть становится очень длинной, и некоторые говорят, что «собаку не разглядеть за шерстью». Но пусть это не обманывает Вас. Это не забавные игрушки, как болонки при французском дворе, а сильные и бесстрашные охотники, которые могут зарываться в норы и плавать в опасных водах. Они очень преданы хозяину и хранят ему верность до самой смерти. Но предупреждаю: если не уверены в любви хозяина, то впадают в меланхолию.
Теперь я прощаюсь с Вами и с этим миром. В надежде на Ваше благополучие и от имени моего Джеймса примите от нас этот подарок.
Агнес Синклер, леди Босуэлл из Морэма».
Мария почувствовала, как ее глаза заволакивают слезы. Мужество пожилой женщины, ее оптимизм перед лицом смерти… это было невыносимо. Она быстро сложила письмо и повернулась к корзине. Это были потомки собак из той хижины на болоте!
– Значит, вы везли щенков через всю Шотландию? – обратилась она к гонцу. – Должно быть, это путешествие оказалось нелегким.
– Ну, с щенками ничего не случилось. – Он откинул крышку корзины. Там сидели три щенка: серый, палевый и черный. Увидев свет, они начали ерзать и скулить.
– Их недавно отлучили от материнского молока, – продолжал гонец. – Леди Босуэлл умерла прежде, чем распорядилась об их отправке, но я все равно забрал их, потому что в суматохе они бы пропали.
Мария взяла на руки черного щенка:
– Какие необычные уши. Они начинают разворачиваться, словно паруса!
– Да, у его матери они напоминали два высоких паруса. Разумеется, шерсть еще отрастет.
– Она действительно будет такой длинной, как сказано в письме?
– Их шерсть волочится по земле, ваше величество.
Она вспомнила собак в хижине на болоте. Да, их шерсть напоминала лошадиную гриву.
– Им будут рады у нас, – с улыбкой сказала она. – Но им придется найти общий язык с французскими спаниелями.
– Французы и шотландцы заключали необычные союзы, – заметил гонец.
– Скажите… как и когда она умерла.
– От старости – единственной болезни, о которой мне известно. Она всегда была здорова, а потом начала медленно угасать. Словно платье из цветной ткани… Если его оставить на солнце, то краски постепенно выцветут. Ее кожа становилась все бледнее, пальцы слабели, руки не слушались, зрение ухудшалось… и она почти ничего не слышала, даже лая собак. Ей было все труднее ходить по комнате, вставать и садиться, а однажды она не проснулась. Все очень просто, ничего особенного.
Мария перекрестилась.
– Пусть Бог дарует нам такую же хорошую смерть. Легкая смерть – это великий дар. Она знала, что ее ждет?
– Да, судя по тому, как она приводила в порядок свои дела, вплоть до распоряжения о щенках.
Легкая смерть… смерть в свой черед. «Должно быть, Бог любил ее», – подумала Мария.
День медленно тянулся, пока Мэри Сетон, Джейн и Мария занимались вышивкой, сидя на уже вышитых табуретах вокруг своей госпожи. В этой серии декоративных панелей – о, куда бы еще пристроить их? – они изображали экзотических животных: американского тукана, единорога, обезьяну и феникса. Сама Мария работала над алой нижней юбкой с вышивкой из серебряных цветов, которую она собиралась послать Елизавете. Это была очень кропотливая работа, со сложной рамкой из переплетенных соцветий, листьев и стеблей. Может быть, это смягчит сердце Елизаветы.
«Как она может носить что-то сделанное моими руками и не видеть во мне настоящего живого человека?» – думала Мария, ловко орудуя иголкой с серебряной нитью.
Солнце согревало комнату, и, хотя окно на первом этаже было распахнуто настежь, женщин клонило в сон. Мария отложила шитье и решила немного почитать. Она отметила закладкой то место в «Ланселоте Озерном», где Ланселот и Гвиневра стали любовниками. Ей захотелось перечитать эту сцену впервые с тех пор, как в ее жизнь вошел Босуэлл. Ей была ненавистна мысль, что после признания в любви дело дойдет до расчета с королем Артуром и приговора о сожжении на костре… Сжечь шлюху…
«Но они не сожгут меня, – сказала она себе. – А Дарнли не был добрым и благородным королем Артуром».
Ранним вечером она прилегла отдохнуть и заставляла себя бороться со сном. Она знала, что заснет, и ненавидела себя за это, поскольку понимала, что ей снова придется провести бессонную ночь. Следовало разрушить этот порочный цикл, но все препятствовало тому. Тюремная атмосфера казалась более мягкой и дружелюбной по ночам, когда они играли в карты и тихо беседовали при свете свечей. Было легче представить, что она находится в Фонтенбло или Холируде, окруженная самыми близкими людьми, после того как все остальные разошлись по своим спальням… Она заснула, прикрыв глаза рукой, и увидела сон о Ланселоте, Озерной Даме и мече Артура, с которого капала вода, а потом кровь. Она ахнула и проснулась.
В следующую минуту со внешнего двора послышалась барабанная дробь. Миновал еще один день, заполненный пустотой. Сколько бы людей ни умерло сегодня и сколько бы новых душ ни приготовилось отсчитывать свои дни в этом мире, ей он казался таким же, как все остальные. Будь с нами ныне и в час нашей смерти.
Мария заставила себя выпрямиться, тряхнуть головой, дабы прояснились мысли. Скоро наступит время ужина, с меньшим количеством блюд и более короткой церемонией. У нее совершенно отсутствовал аппетит, но ей придется занять свое место за столом.
После ужина дамы вернулись в свои покои. Мария снова взяла «Ланселота» и читала, пока они не собрались для вечерних молитв, где священник стал произносить слова из Псалтири: «Боже мой, призри на меня! Почему Ты меня оставил, почему Ты так далек от жалоб моих?»
Свет в зале быстро тускнел, и они в молчании разошлись по комнатам. Там женщины немного почитают, еще раз разберут свои вещи, а потом, зевая от отупляющей скуки, разойдутся по спальням и попытаются заснуть. Клод Нау и Эндрю Битон обратятся к своим дневникам, делая аккуратные записи и примечания. Уилл Дуглас, Бастиан Паже, кучер, конюхи и слуги соберутся в углу галереи и до поздней ночи будут играть в карты. Иногда Мария со своими фрейлинами присоединялась к ним.
Но не сегодня.
«Сегодня у меня странная тяжесть на сердце, – готовясь ко сну, подумала она. – Я не хочу ничьего общества».
Она слышала, что вооруженные стражники расходятся по своим постам для охраны королевских апартаментов – так происходило каждую ночь после того, как закрывали ворота. Некоторые из них смеялись и разговаривали. «Почему бы и нет? – размышляла она. – Они молоды, а ночь такая теплая и звездная».
Мария лежала в постели, освещенной единственной свечой у изголовья. Она закрыла глаза и помолилась о приходе сна, чтобы следующие часы промелькнули незаметно, не оставив и следа.
В шесть утра прозвучала барабанная дробь, возвещавшая о начале нового дня.
Однажды в середине лета в послеобеденное время этот распорядок был нарушен. Это случилось, когда граф Шрусбери нанес Марии официальный визит, должным образом известив ее о своем приходе через пажа.
– Ах, мой дорогой Шрусбери! – Мария всплеснула руками, приветствуя его.
Между ней и Шрусбери сложились удивительные и довольно странные отношения. С одной стороны, это напоминало отношения людей, живущих в тесном соседстве, которые невольно вынуждены общаться друг с другом. С другой стороны, это было безусловное взаимное недоверие между тюремщиком и заключенным, к тому же осложнявшееся другим обстоятельством: Шрусбери, исполнявший роль тюремщика, обрекал себя на определенного рода домашний арест, так как не мог уезжать ко двору по собственному желанию. Поэтому Мария в некотором смысле тоже стала его тюремщицей. Кроме того, в его прищуренных глазах, во внезапном приступе лихорадки или сухого кашля, который мог внезапно превратиться в нечто иное, всегда существовало невысказанное понимание, что Елизавета может умереть и тогда королевой Англии станет Мария. Возможно, сейчас Шрусбери стоял перед своим будущим монархом.
– Мадам, я принес добрые вести. – Он протянул письмо. Мария увидела зеленый воск официальной английской печати. Он вскрыла письмо.
– Елизавета дает мне разрешение отправиться в Бакстон! – Вне себя от радости, она чуть было не обняла Шрусбери. – Я знала!
Шрусбери взял письмо:
– Я очень рад.
– А я очень признательна вам, – сказала Мария.
– Мы можем поехать на следующей неделе, – продолжал он. – Я позабочусь о том, чтобы ваши покои в Бакстоне были в полном порядке. Я… обещаю, ваше величество. – Со смущенной улыбкой он поклонился.
В карете, трясущейся по неровной дороге, Мария с интересом разглядывала сельские пейзажи, среди которых проходил маршрут их двадцатимильной поездки между Шеффилдом и Бакстоном. Она была одна, не считая Мэри Сетон и графа Шрусбери, который ехал впереди и приветствовал людей, выстроившихся по обочинам, чтобы посмотреть на своего лорда.
Он велел Марии держаться в тени, не раздвигать занавески в карете, не выглядывать наружу и – самое главное – не подавать никаких знаков людям по пути. Но она все-таки отогнула краешек и смотрела наружу. Закрытая карета привлекала почти так же много внимания, как если бы она ехала в паланкине и махала рукой.
– Королева Шотландии! – шептались они и указывали пальцами. Люди вставали на цыпочки и пытались заглянуть внутрь. «Кто-нибудь видел ее?» – спрашивали они. Мальчишки бежали за каретой и пытались запрыгнуть на нее, но стражники зорко следили за этим. Графа Шрусбери встречали криками:
– Покажите ее! Покажите вашу пленную королеву!
Он двигался вперед, не обращая внимания на крики, но заранее опасаясь волнений, которые могут подняться в Бакстоне.
Королева Елизавета дала длинные и подробные инструкции, но они сводились к тому, что Марию нужно содержать в строжайшей изоляции. Ничего нельзя поделать с тем, что она может увидеть других людей во время купания в теплом источнике, но все остальные возможности для общения: прогулки, игра в кегли и соколиная охота – абсолютно исключались. Незнакомые люди не должны были приезжать в Бакстон, а пленники – выезжать оттуда. Перед отъездом Мария получит один час на сборы, и она не сможет принимать посетителей после девяти вечера.
Между тем сама королева Елизавета будет путешествовать по Мидленду и может – именно может – тоже приехать в Бакстон. Если она сделает это, то ожидает, что он будет досконально следовать ее указанием.
Шрусбери вздохнул. Он не знал, что лучше: надеяться на приезд Елизаветы или уповать на то, что этого не случится.
Считалось, что теплые источники в Бакстоне лечат массу болезней – от рахита до стригущего лишая и от растяжений до «ипохондрических ветров», но больше всего они славились целебным воздействием на больные суставы. Вода была не обжигающе горячей, как в купальнях Бата, поэтому более привлекательной для немощных людей. Она изливалась из глубоких источников в крытую купальню с мраморными скамьями, поэтому пациенты могли отмокать в воде в течение двух-трех часов, пока проветривали их одежду. В дополнение к этому больным предписывалось пить воду из колодца святой Анны, начиная с трех пинт в день и постепенно увеличивая дозу до восьми пинт; различные целебные процедуры были рассчитаны на четырнадцать, двадцать и сорок дней.
После курса лечения на водах и оздоровительных процедур считалось, что пациенты должны заниматься физическими упражнениями. Более сильные и здоровые могли выезжать на соколиную охоту, стрелять из лука и играть в кегли. Более слабые мужчины и все женщины ограничивались облегченным вариантом боулинга на доске с желобами.
Люди, постоянно занятые при дворе и лишенные возможности регулярно приезжать на воды, пили бакстонскую воду из бочек, специально присылаемых для этой цели. Дадли тоже был большим любителем этой воды.
Они наконец прибыли на место. Марии помогли выйти из кареты и проводили в ее апартаменты в новом четырехэтажном постоялом дворе, где могли разместиться около тридцати человек. Его владелицей являлась графиня Шрусбери. По правде говоря, Бесс владела самим курортом и установила распорядок выплат из денег, поступающих от пациентов: половину раздавали беднякам, а другая половина доставалась главному врачу и его помощникам. Изнутри доносился приглушенный шум голосов; гостиница была оживленным местом, где люди постоянно общались друг с другом. Шум мгновенно стих, когда королеву Шотландии проводили через общие комнаты в ее покои.
Мария обрадовалась, что побудет некоторое время одна. Она ненавидела чужие взгляды; впервые она поняла, какой безобразной предстает со стороны – сгорбленной и немощной, гораздо старше своего возраста. Это было новое и неприятное чувство. Она всегда воспринимала свою красоту и изящество как должное… до сих пор, пока все вдруг не исчезло. Возможно, лучше было не приезжать сюда.
«Сначала мою репутацию подорвали публикацией «Писем из ларца», а потом мою веру запятнали резней в ночь святого Варфоломея. Мое дело пошло прахом после падения Эдинбургского замка, а теперь даже мой последний дар, мою красоту, похитила болезнь. Я не так сожалею о потерянной красоте, как об утрате человеческого расположения. Люди более склонны помогать несчастной и красивой пленнице, чем безобразной и больной монаршей особе. И… если я когда-нибудь снова встречусь с Босуэллом, я не хочу, чтобы он видел мое уродство».
Она посмотрела на свое отражение в оконном стекле. На расстоянии и в рифленом стекле она по-прежнему выглядела привлекательной, но знала, что при свете дня и вблизи далеко не так красива. Во всяком случае, для незнакомых людей.
Мария надела белый купальный халат и осторожно подошла к краю купальни. Окунув ногу, она сочла воду приятно теплой и ласковой, поэтому погрузилась целиком и заняла место на подводной скамье. Вода доходила ей до плеч. Легкий пар поднимался вверх и крошечными каплями оседал на лице. Ее колени и лодыжки, сильно опухавшие по утрам, так что она едва могла встать, теперь испытывали приятное покалывание и расслаблялись в теплых циркулирующих потоках. Она вытянула ноги, чтобы еще больше расслабить мышцы, вздохнула и откинула голову.
Сегодня в купальне было лишь несколько пациентов: пожилая женщина с каким-то кожным заболеванием, распухший от водянки мужчина и худой паренек, хрипевший от астмы. Они смотрели на нее глазами, помутневшими от боли, и, судя по всему, не узнавали в ней никого, кроме товарища по несчастью.
После купания, медленной прогулки в свою комнату и легкого ужина – местное меню было близко к постному – ее уложили в кровать с двумя свиными желчными пузырями, наполненными горячей водой, чтобы она могла пропотеть как следует. Это тепло уже оказало свое целительное действие: ее конечности восстановили былую подвижность, а головные боли прекратились.
Шрусбери заглянул к ней, и она извинилась за то, что не может встать с постели.
Читать бесплатно другие книги:
