Загогулина в портфеле президента Лагодский Сергей

«Отстрел» прорабов перестройки

Из всех наук история России является наименее научной, но наиболее значимой. Не зная этой истории нельзя называть себя гражданином России. Испокон веков история России была самой яркой и непредсказуемой на всей планете. Она была всегда особенной, избегавшей проторенных тропинок, выбиравшей свой собственный и неповторимый путь.

Французский философ Шарль Монтескье утверждал: «Счастливы народы, имеющие скучную историю». Нашу историю при всем желании никак скучной не назовешь. Только в 20 веке Россия принимала участие в двух мировых войнах и в стране дважды менялся общественный строй. Оба раза это происходило по-разному. В начале века прошедшая в России революция положила конец развитию рыночной экономики, а на смену товарно-денежным отношениям пришла планово-централизованная экономика с ее сугубо административными методами управления. Распад Советского Союза в начале 90-х годов 20 века повлек за собой крушение плановой социалистической экономики. Крах царского режима и ликвидация капиталистической системы хозяйства явились результатом революционного переворота и длительной кровопролитной гражданской войны. Падение советской власти и возврат к капитализму происходили уже по-другому, в более мирных формах.

Апрельский Пленум ЦК КПСС в 1985 году провозгласил курс на «ускорение» социально-экономического развития страны. Лидер партии М. С. Горбачев призвал включить широкие массы в процесс «перестройки» и демократизировать всю жизнь социалистического общества, расширить условия для реализации политических, социально-экономических и духовных потребностей личности.

В феврале 1986 г. на XXVII съезде КПСС была предложена концепция «ускорения социально-экономического развития страны». Казалось, что все беды экономики происходят от распыления средств, от недостаточной продуманности капиталовложений. Поэтому главным стержнем ускорения было изменение инвестиционной политики. Предусматривалось перераспределение финансов в отрасли, определяющие технический прогресс, в первую очередь, в машиностроение. В него планировалось вложить в 1,8 раз больше средств, чем в предшествующую пятилетку, и на этой основе в кратчайшие сроки построить новые заводы, реконструировать старые, обеспечить техническое перевооружение отрасли, осуществить электронизацию, компьютеризацию, освоение самых передовых технологий, в первую очередь ресурсосберегающих. По существу речь шла о второй индустриализации страны.

Однако в отличие от 30-х годов, когда индустриализация осуществлялась при опоре на собственные силы, предусматривалось широкомасштабное привлечение иностранных кредитов. Ожидаемый быстрый подъем экономики позволил бы вернуть их в кратчайшие сроки.

Но вопреки ожиданиям, программа технического перевооружения сразу же натолкнулась на инерцию системы, Перевод на 2-3-х сменную систему работы потребовал изменения графика работы транспорта, магазинов, столовых, детских учреждений, поэтому и не был осуществлен в столь крупных масштабах. В условиях всеобщего дефицита и монополизма производителя лозунг улучшения качества выглядел просто нелепо; все равно брали любую продукцию. Меры же, направленные на укрепление дисциплины, были настолько непродуманными, что кроме вреда ничего не принесли.

Особый ущерб как экономике, так и авторитету власти нанесла антиалкогольная кампания, развернувшаяся с мая 1985 года. В ряде районов было введено полное запрещение продажи алкоголя, началась массовая вырубка виноградников в Армении и Крыму. Бесконечные очереди за водкой вели к унижению людей, к массовому озлоблению народа. Возросло производство самогона, употребление суррогатов. Принимаемые муры не был экономически обоснованы – доходы от продажи водки составляли значительную часть доходов бюджета (по некоторым подсчетам до 30%). Ущерб от антиалкогольного законодательства составил около 40 млдр. рублей.

Огромный урон нанесла экономике страны Чернобыльская катастрофа. 25 апреля 1986 г. на атомной станции произошел взрыв реактора и пожар. Радиоактивное облако затронуло ряд европейских стран, но, в первую очередь, серьезно пострадали Украина и Белоруссия. Было эвакуировано свыше 120 тыс. человек. С трудом удалось предотвратить радиоактивное заражение Днепра и ряда других рек. Трагедия имела поистине планетарный масштаб, для ликвидации ее последствий потребовались огромные средства. Все первоначальные планы экономического развития страны сразу оказались под угрозой срыва…

Но Советский Союз, несмотря ни на какие катаклизмы, продолжал развиваться. Период возникновения кооперации также стал весьма заметным в истории нашего государства. Принятый в 1988 году Закон о частной деятельности в более чем 30 видах производства товаров и услуг открыл дорогу сотням тысяч людей в новую, доселе неизведанную сферу бизнеса. Для того, чтобы открыть свое дело, необходимо было зарегистрироваться и платить налог с доходов до 65 процентов. Но и эта грабительская налоговая обуза уже не могла остановить активных людей. К 1990 году более 7 миллионов граждан были заняты в кооперативном секторе. К слову, этому способствовали и решения XIX партийной конференции, на которой было намечено создать «правовое» государство. Власть должна была стать превыше чиновников и партийных органов. Тогда же было принято смелое решение отстранить партийные органы из хозяйственного управления, полностью передав эти функции Советам.

Настоящий фурор в обществе произвела статья «Не могу поступаться принципами» Нины Андреевой, малоизвестного преподавателя Ленинградского технологического института, в газете «Советская Россия», опубликованная 13 марта 1988 года. Спустя три года после смерти Константина Черненко, считавшейся отправной точкой эпохи перестройки, вся советская перестроечная общественность пребывала в тихом нокдауне. Утром многие люди, прочитавшие в этой газете статью Андреевой, сделали недвусмысленный вывод: горбачевская оттепель закончилась, сверху дана команда на «отстрел» прорабов перестройки.

– Сейчас даже трудно представить себе, – считает публицист Дмитрий Травин, – почему в тот момент отдельная статья в отдельной газете вызвала такой переполох. Но в начале 1988 г. страна жила еще по законам советской тоталитарной системы, в которой пресса рассматривалась как орудие централизованной пропаганды.

Статья Андреевой была написана с ортодоксально коммунистических позиций и полностью отрицала те новые перестроечные ценности, которые стали (причем пока еще довольно робко) просачиваться на страницы газет и журналов. Советские интеллектуалы даже представить себе не могли, что подобный выпад мог быть случайностью. Тем более что буквально на следующий день Егор Лигачев, имевший славу главного противника перестройки, на совещании с редакторами ведущих изданий (которые он курировал в качестве партийного идеолога) настоятельно рекомендовал статью к изучению. А подобная рекомендация фактически означала требование поддержать курс, намеченный «Советской Россией» – «Совраской», как презрительно стали именовать ее в демократических журналистских кругах.

Значение самой Андреевой было ничтожным. На какое-то время она, правда, стала знаменитостью и даже создала свою собственную, наиболее ортодоксальную компартию. Но никакого влияния на политическую жизнь ни тов. Андреева, ни ее организация не оказали. Понятно, что автором статьи просто попользовались. Вопрос только в том: кто и зачем?

Чтобы ответить на данный вопрос, надо вернуться в начало 1987 г., откуда растут корни интриги, вышедшей на поверхность 13 марта 1988 г. Примерно в то же время, когда решено было начать разрабатывать первую экономическую реформу, горбачевское руководство наметило и мягкую политическую либерализацию. Выразилась она в прекращении глушения западных радиостанций, вещающих на СССР, и в разрешении публиковать некоторые художественные произведения, запрещенные ранее. «Первой ласточкой» стали «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, прочитанные за несколько месяцев буквально всей советской интеллигенцией. За «Детьми» потянулись другие романы, а также материалы историков, разоблачающих сталинизм, и статьи экономистов, анализирующих реформы.

Фактически перестройка стала медленно выходить за пределы партийного аппарата. В политической жизни страны, пусть и косвенным образом, начала участвовать интеллигенция, особенно творческая. Конечно, до 1989 г. она ни на что серьезно влиять не могла, но публично обнародованные взгляды, вызревшие в интеллектуальной среде, внезапно углубили разногласия среди преимущественно андроповского по своему менталитету партийного руководства. Оказалось, что народ о чем-то размышляет вне партийного контроля и итоги этих размышлений заводят так далеко, как многим аппаратчикам и не снилось.

Пришедшая извне инфекция стала разрушать псевдоединое горбачевское политбюро. Между Лигачевым и Яковлевым еще в 1987 г. наметился острый конфликт. На фоне полемики об экономической реформе идейные разногласия становились еще более заметными, хотя на публику их не выносила ни та, ни другая стороны. Однако в октябре один из нарывов прорвало так, что скрыть кризис партии было уже невозможно. Речь идет об отставке Бориса Ельцина.

На октябрьском пленуме ЦК он «наехал» на Лигачева за провалы в оргработе и на самого Горбачева за славословия, постоянно раздающиеся в адрес генсека. Ельцин, бесспорно, был раздражен тем, что на него «повесили» Москву, заставили разгребать гришинское наследие, но не поддержали должным образом. Первый секретарь МГК КПСС уже чувствовал, что в свете горбачевского подхода к управлению он запросто может оказаться крайним, т. е. ответственным за перегибы.

И Ельцин решил обострить конфликт, подав в отставку. Никаких демократических новаций он не предлагал. Скорее всего, ожидал, что Горбачев не допустит раскола и вынужден будет ограничить кураторство Лигачева, дабы сохранить столь нужного ему лидера московской парторганизации. Угроза отставки в свете подобной логики должна была лишь укрепить позиции Ельцина.

Но генсек пошел иным путем. С одной стороны, ревнивый Горбачев, возможно, был раздражен растущей популярностью Ельцина среди москвичей. Но с другой – он сознательно поддерживал центристский курс, дабы иметь возможность управлять страной по принципу «разделяй и властвуй». Устраняя со своего пути крайних консерваторов, он никак не мог поддерживать крайних радикалов. А Ельцин своим популизмом, своими наездами на права номенклатуры ставил себя именно в положение радикала. Радикализмом тогда выглядела не столько реальная демократизация, в возможность которой никто толком не верил, сколько покушение на партийные кормушки, спецраспределители, служебные машины. Ельцин закладывал в умы москвичей сомнение в справедливости особого положения «слуг народа», а это не могло устроить никого из аппаратчиков.

Ельцина вышибли, и он, глубоко шокированный столь неожиданным признанием его отставки, оказался более чем на полгода полностью деморализован. Лигачев, напротив, ощутил уверенность в собственных силах. Горбачев же почувствовал, что допустил некоторый крен в сторону консерваторов, который – ради сохранения равновесия – следует исправить. Все это и определило разрастание, казалось бы, скромного эпизода с письмом Нины Андреевой в глобальный политический кризис. Генсек в момент публикации как раз отбыл за рубеж, однако прореагировал сразу, лишь только прочел статью. Он оценил ее как антиперестроечную и вскоре после возвращения в Москву собрал Политбюро. Кроме того, было проведено расследование, каким образом материал появился в редакции «Совраски».

Многие полагали, что случайно такого рода вещи не происходят, а, значит, Лигачев фактически сам организовал появление статьи, дабы можно было без использования прямых приказов дать понять руководителям прессы, как следует интерпретировать перестройку. Однако прямых свидетельств коварства секретаря ЦК так и не было обнаружено. Может, письмо все-таки пришло само?

Даже в 90-е годы, когда Лигачев публиковал воспоминания, где всячески демонстрировал свое несогласие с горбачевским курсом, предположение об инспирировании письма Нины Андреевой мемуаристом резко отвергалось. А ведь Лигачеву выгодно было тогда подчеркнуть, как рано он начал бороться с демократами.

Мы можем, конечно, предположить, что Лигачев отдавал приказ о публикации негласно, а редактор «Совраски» потом просто принял ответственность на себя и подчеркнул тем самым значимость своей газеты. Но не исключено и иное. Весной 1988 г. уже разгоралась знаменитая война газет и журналов. Издания демократической ориентации («Московские новости», «Огонек», «Новый мир», «Знамя») схватились в полемике с патриотической прессой («Совраска», «Москва», «Молодая гвардия»). Рубились несколько лет не на страх, а на совесть без всякого поощрения свыше.

Должны ли мы считать, что 13 марта такое поощрение «Совраске» обязательно требовалось?

Как бы то ни было, решительного столкновения сил, по-разному понимавших перестройку, ждали все. Былое андроповское единство не могло сохраниться, и письмо Нины Андреевой стало лишь поводом для окончательного выяснения отношений. Лигачев полагал, что после уничтожения Ельцина добьет и других своих идейных противников. Но сами эти противники лучше оценили ситуацию и, поняв, как важно Горбачеву остаться в центре, нанесли удар по Лигачеву, который при обсуждении статьи на Политбюро остался в явном меньшинстве. Егор Кузьмич не был сталинистом, как полагали многие. Более того, в молодости этот принципиальный парень женился на дочери репрессированного генерала и в 1949 г. был даже снят с должности первого секретаря новосибирского обкома комсомола, оставшись на семь месяцев без работы. Но бедой Лигачева стало то, что он застрял в прошлом и не развивался. К 1988 года его время прошло. На первый план вышел Александр Яковлев. С согласия генсека, он написал резкий ответ на письмо Нины Андреевой. Текст был без подписи опубликован в главной партийной газете «Правда» и, таким образом, оказался воспринят всей страной в качестве однозначной установки, заданной высшим руководством. Теперь все знали, что консервативного поворота уже не будет. Гласность достигла апогея, страх исчез, разоблачительные публикации пошли все более широким потоком.

Роль Яковлева в данном процессе трудно переоценить. Этот родившийся на Ярославщине в 1923 г., сын крестьянина за долгие годы занятий советской пропагандой своим умом дошел до полного отрицания коммунистических идей и теперь, получив карт-бланш на борьбу с «не могущими поступиться принципами», взялся энергично проводить в жизнь такие принципы, которые еще недавно казались немыслимыми.

Яковлев не был с детства предрасположен к свободомыслию, и это делало его особенно интересной, нестандартной фигурой в советском политическом бомонде. По сути, вся жизнь Александра Николаевича представляла собой выбор пути. Пути явно неочевидного.

Из него вполне мог бы получиться второй Лигачев. У деревенского паренька не имелось того культурного фундамента, который выводил в инакомыслящие представителей золотой городской молодежи. Но, в отличие от Лигачева, Яковлев всю свою жизнь развивался, переходил от одного уровня осмысления реальности к другому, более сложному. И это движение сделало из него серьезного реформатора.

Он с детства любил и умел читать. Он оказался единственным из ребят-односельчан, кто пошел после седьмого класса в среднюю школу. Ходил через темный лес, по восемь километров ежедневно. После войны мог остаться в деревне, но предпочел дальше продолжить учебу. Окончил истфак Ярославского института.

Затем была партийная карьера. Наверное, это был компромисс с совестью – выбор гораздо более сложный, нежели выбор между учебой, интеллектуальной деятельностью и тупым деревенским бытом. Порой он стыдился смотреть в глаза людям. Но человеку – думающему, активному трудно было уйти «в кочегарку» и превратить себя на всю жизнь в маргинала. Благодаря компромиссу удалось окончить Академию общественных наук, пройти стажировку в Колумбийском университете, взглянуть на реальный Запад еще тогда, когда никто в СССР его не знал. К эпохе оттепели 40-летний Яковлев уже видел мир иными глазами, чем его наивные сослуживцы по ЦК КПСС.

Когда же оттепель завершилась, он порвал с ЦК, написав в «Литературку» статью, после которой был плавно перемещен на пост посла СССР в Канаде. Там и завершилось «образование», сделавшее Яковлева человеком, наиболее подготовленным к реформам в советском руководстве. Став с подачи Горбачева в 1986 года секретарем ЦК, он начал активно выводить идеологию из-под крыла Лигачева.

К 1987 году скрытый конфликт между ними резко обострился, но письмо Нины Андреевой фактически поставило в этой борьбе точку. Лигачев отступил.

Несмотря на формальное сохранение цензуры и однопартийной системы, общество при Яковлеве почувствовало себя свободным. Пожалуй, даже более свободным, чем сегодня.

В 1988 г. мы начали говорить все, что думали, читать все, что хотели. В Прибалтике возникли оппозиционные движения, впрямую ставившие задачу прихода к власти. Когда на конгрессе Народного фронта Эстонии глава Республики Арнольд Рюйтель подсел для беседы к главе Фронта Эдгару Сависаару, стало ясно, что власть вынуждена не только реформироваться, но и считаться со взглядами общества на реформы. Казалось, идея демократии охватила широкие массы и остановить тягу народа к свободе не удастся уже никому.

Горбачев снова торжествовал. Сохраняя свой центристский курс, он медленно, но верно сдвигал центр в сторону демократизации. И этот дрейф вполне соответствовал массовым ожиданиям. Неудачи экономических преобразований к середине 1988 г. еще не были очевидны, а успех политического маневрирования убеждал в том, что генсек – чуть ли не гениальный государственный деятель, умело ведущий страну между рифами и водоворотами.

Горбачев даже написал специальную книгу «Перестройка и новое мышление», которая сразу стала бестселлером. Вождь вступил в прямой диалог с народом, и общество полностью восприняло его обращение.

Венцом этого блестящего маневрирования стала проведенная летом 1988 года XIX партконференция. На ней Лигачев бросил Ельцину свое знаменитое «Борис, ты не прав», а опальный деятель пытался реабилитироваться в глазах соратников по партии. В жесткой словесной схватке схлестнулись писатели: консерватор Юрий Бондарев и реформатор Григорий Бакланов. Великая схизма достигла апогея.

Бакланова затопали, Ельцина не реабилитировали. И мало кто понял, что под шумок Горбачев получил карт-бланш на осуществление глобальной политической реформы, после которой однопартийная система оказалась обречена.

К сентябрю генсек завершил свой тонкий маневр, убрав с идеологии как Лигачева (на сельское хозяйство), так и Яковлева (на международные отношения). Формально, это было логично. Партия наивно желала погасить конфликт, масштабов которого даже не осознавала. В результате идеология оказалась в руках абсолютно лояльного Горбачеву Вадима Медведева, а на передний край политической реформы уже выдвигался Анатолий Лукьянов.

С заменой руководителя КГБ Виктора Чебрикова на Владимира Крючкова андроповский призыв фактически полностью уступил место у руля горбачевскому призыву. Генсек уверенно двигался к тому, чтобы полностью выйти из-под контроля партии, встав во главе народных депутатов СССР. Казалось, что это давало ему абсолютную свободу в деле дальнейшего осуществления реформ.

Чтобы было понятно, из-за чего разгорелся нешуточный спор в высших номенклатурных кругах ЦК КПСС, нам представляется, что будет правильно если мы опубликуем в книге обе статьи и в «Советской России», и в «Правде» в полном варианте, без купюр.

Принципы плюрализма

«Написать это письмо я решила после долгих раздумий. Я химик, преподаватель в Ленинградском технологическом институте имени Ленсовета. Как многие другие, являюсь куратором студенческой группы. В наши дни студенты после периода общественной апатии и интеллектуального иждивенчества постепенно начинают заряжаться энергией революционных перемен. Естественно, возникают дискуссии – о путях перестройки, ее экономических и идеологических аспектах. Гласность, открытость, исчезновение зон, запретных для критики, эмоциональный накал в массовом сознании, особенно в молодежной среде, нередко проявляются и в постановке таких проблем, которые в той или иной мере „подсказаны“ западными радиоголосами или теми из наших соотечественников, кто не тверд в своих понятиях о сути социализма. О чем только не заходит разговор! О многопартийной системе, о свободе религиозной пропаганды, о выезде на жительство за рубеж, о праве на широкое обсуждение сексуальных проблем в печати, о необходимости децентрализованного руководства культурой, об отмене воинской обязанности… Особенно много споров среди студентов возникает о прошлом страны. Конечно, нам, преподавателям, приходится отвечать на самые острые вопросы, что требует, помимо честности, еще и знаний, убежденности, культурного кругозора, серьезных размышлений, взвешенных оценок. Причем эти качества нужны всем воспитателям молодежи, а не одним лишь сотрудникам кафедр общественных наук.

Любимое место наших со студентами прогулок – парк в Петергофе. Ходим по заснеженным аллеям, любуемся знаменитыми дворцами, статуями – и спорим. Спорим! Молодые души жаждут разобраться во всех сложностях, определить свой путь в будущее. Смотрю на своих юных разгоряченных собеседников и думаю: как же важно помочь им найти истину, сформировать правильное понимание проблем общества, в котором они живут и которое им предстоит перестраивать, как определить им верное понимание давней и недавней нашей истории.

В чем опасения? Да вот простой пример: казалось бы, о Великой Отечественной войне, героизме ее участников столько написано и сказано. Но недавно в одном из студенческих общежитии нашей „Техноложки“ проходила встреча с Героем Советского Союза полковником в отставке В. Ф. Молозевым. Среди прочих ему был задан и вопрос о политических репрессиях в армии. Ветеран ответил, что с репрессиями не сталкивался, что многие из тех, кто вместе с ним начинал войну, пройдя ее до конца, стали крупными военачальниками… Некоторые были разочарованы ответом. Ставшая дежурной тема репрессий гипертрофирована в восприятии части молодежи, заслоняет объективное осмысление прошлого. Примеры такого рода не единичны.

Конечно, очень радует, что даже „технари“ живо интересуются теоретическими обществоведческими проблемами. Но слишком уж много появилось такого, чего я не могу принять, с чем не могу согласиться. Словотолчение о „терроризме“, „политическом раболепии народа“, „бескрылом социальном прозябании“, „нашем духовном рабстве“, „всеобщем страхе“, „засилии хамов у власти“… Из этих только нитей ткется зачастую история переходного к социализму периода в нашей стране. Потому и не приходится удивляться, что например, у части студентов усиливаются нигилистические настроения, появляется идейная путаница, смещение политических ориентиров, а то и идеологическая всеядность. Иной раз приходится слышать утверждения, что пора привлечь к ответственности коммунистов, якобы „дегуманизировавших“ после 1917 года жизнь страны.

На февральском Пленуме ЦК еще раз подчеркнута настоятельная необходимость того, чтобы „молодежь училась классовому видению мира, пониманию связи общечеловеческих и классовых интересов. В том числе и пониманию классовой сущности перемен, происходящих в нашей стране“. Это видение истории и современности несовместимо с политическими анекдотами, низкопробными сплетнями, остросюжетными фантазиями, с которыми можно сегодня нередко встретиться.

Читаю и перечитываю нашумевшие статьи. Что, к примеру, могут дать молодежи, кроме дезориентации, откровения „о контрреволюции в СССР на рубеже 30-х годов“, о „вине“ Сталина за приход к власти в Германии фашизма и Гитлера? Или публичный „подсчет“ числа „сталинистов“ в разных поколениях и социальных группах?

Мы – ленинградцы, и потому с особым интересом смотрели недавно хороший документальный фильм о С. М. Кирове. Но текст, сопровождавший кадры, в иных местах не только расходился с кинодокументами, но и придавал им какую-то двусмысленность. Скажем, кинокадры демонстрируют взрыв энтузиазма, жизнерадостности, душевный подъем людей, строивших социализм, а дикторский текст – о репрессиях, неинформированности…

Наверное, не одной мне бросилось в глаза, что призывы партийных руководителей повернуть внимание „разоблачителей“ еще и к фактам реальных достижений на разных этапах социалистического строительства, словно бы по команде, вызывают новые и новые вспышки „разоблачений“. Заметное явление на этой, увы, неплодоносящей ниве – пьесы М. Шатрова. В день открытия XXVI съезда партии мне довелось быть на спектакле „Синие корни на красной траве“. Помню взвинченную реакцию молодежи в эпизоде, когда секретарь Ленина пытается поливать из чайника его голову, перепутав с незаконченной глиняной скульптурной моделью. Между прочим какая-то часть молодых людей пришла с заранее подготовленными транспарантами, смысл которых сводится к тому, чтобы смешать с грязью наше прошлое и настоящее… В „Брестском мире“ Ленин по воле драматурга и постановщика преклоняет перед Троцким колени. Этакое символическое воплощение авторской концепции. Дальнейшее развитие она получает в пьесе „Дальше… дальше… дальше!“ Конечно, пьеса – не исторический трактат. Но ведь и в художественном произведении правда обеспечивается не чем иным, как позицией автора. Особенно, если речь идет о политическом театре.

Позиция драматурга Шатрова обстоятельно и аргументированно проанализирована в рецензиях ученых – историков, опубликованных в газетах „Правда“ и „Советская Россия“. Хочу высказать и свое мнение. В частности, нельзя не согласиться с тем, что Шатров существенно отходит от принятых принципов социалистического реализма. Освещая ответственнейший период в истории нашей страны, он абсолютизирует субъективный фактор общественного развития, явно игнорирует объективные законы истории, проявляющиеся в деятельности классов и масс. Роль пролетарских масс, партии большевиков низведена здесь до „фона“, на котором развертываются действия безответственных политиканов.

Рецензенты, опираясь на марксистско-ленинскую методологию исследования конкретных исторических процессов, убедительно показали, что Шатров искажает историю социализма в нашей стране. Предмет неприятия – государство диктатуры пролетариата, без исторического вклада которого нам сегодня и перестраивать-то было бы нечего. Далее автор обвиняет Сталина в убийствах Троцкого и Кирова, в „блокировании“ больного Ленина. Но разве мыслимо бросаться тенденциозными обвинениями по адресу исторических деятелей, не утруждая себя доказательствами…

К сожалению, рецензентам не удалось показать, что при всех своих авторских претензиях драматург не оригинален. Мне показалось, что по логике оценок и аргументов он очень близок к мотивам книги Б. Суварича, изданной в 1935 году в Париже. В пьесе Шатров вложил в уста действующих лиц то, что утверждалось противниками ленинизма относительно хода революции, роли Ленина в ней, взаимоотношений членов ЦК на различных этапах внутрипартийной борьбы… Такова суть „нового прочтения“ Ленина Шатровым. Добавлю, что и автор „Детей Арбата“ А. Рыбаков откровенно признал, что отдельные сюжеты заимствованы им из эмигрантских публикаций.

Еще не читая пьесы „Дальше…дальше…дальше!“ (она не была опубликована), я уже прочла хвалебные отзывы о ней в некоторых изданиях. Чтобы значила такая торопливость? Потом узнаю, что спешно готовится постановка пьесы.

Вскоре после февральского Пленума в „Правде“ было опубликовано письмо „По новому кругу?“, подписанное восемью нашими ведущими театральными деятелями, Они предостерегают против возможных, по их мнению, задержек в постановке последней пьесы М. Шатрова. Этот вывод делается из появившихся в газетах критических оценок пьесы. Авторы письма почему-то выводят авторов критических рецензий за скобки тех, „кому дорого Отечество“. Как же это сочетается с их же желанием „бурно и страстно“ обсуждать проблемы нашей давней и недавней истории? Выходит, свое мнение позволительно иметь только им?

Взять вопрос о месте И. В. Сталина в истории нашей страны. Именно с его именем связана вся одержимость критических атак, которая, по моему мнению, касается не только самой исторической личности, сколько всей сложившейся переходной эпохи. Эпохи, связанной с беспримерным подвигом целого поколения советских людей, которые сегодня постепенно отходят от активной трудовой, политической и общественной деятельности. В формулу „культа личности“ насильственно втискиваются индустриализация, коллективизация, культурная революция, которые вывели нашу страну в разряд великих мировых держав. Все это ставится под сомнение. Дело дошло до того, что от „сталинистов“ (а в их число можно при желании зачислять кого угодно) стали настойчиво требовать „покаяния“… Взахлеб расхваливаются романы и фильмы, где линчуется эпоха бури и натиска, подаваемая как „трагедия народов“. Иногда, правда, подобные попытки возвести на пьедестал исторический нигилизм не срабатывают. Так иной, зацелованный критикой фильм, вопреки невиданному рекламному прессингу, бывает весьма прохладно принят большинством населения. Сразу же отмечу, что ни я, ни члены моей семьи не имеем никакого отношения к Сталину, его окружению, приближенным, превозносителям. Мой отец был рабочим Ленинградского порта, мать – слесарем на Кировском заводе. Там же работал мой старший брат. Он, отец и сестра погибли в боях с гитлеровцами. Один из родственников был репрессирован и после XX съезда партии реабилитирован. Вместе со всеми советскими людьми я разделяю гнев и негодование, по поводу массовых репрессий, имевших место в 30-40-х годах по вине тогдашнего партийно-государственного руководства. Но здравый смысл решительно протестует против одноцветной окраски противоречивых событий, начавшей ныне преобладать в некоторых органах печати.

Поддерживаю партийный призыв отстоять честь и достоинство первопроходцев социализма. Думаю, что именно с этих партийно-классовых позиций мы и должны оценивать историческую роль всех руководителей партии и страны, в том числе и Сталина. В этом случае нельзя сводить дело к „придворному“ аспекту или к абстрактному морализаторству со стороны лиц, далеких и от того грозового времени, и от людей, которым пришлось тогда жить и работать. Да еще так работать, что и сегодня это является для нас вдохновляющим примером.

Для меня, как и для многих людей, решающую роль в оценке Сталина играют прямые свидетельства непосредственно сталкивающихся с ним современников как по нашу, так и по ту сторону баррикады. Небезынтересны именно эти последние. Возьмем хотя бы Черчилля, который в 1919 году гордился своим личным вкладом в организацию военной интервенции 14 иностранных государств против молодой Советской Республики, а ровно через сорок лет вынужден был такими словами характеризовать Сталина – одного из своих грозных политических оппонентов:

„Он был выдающейся личностью, импонирующей нашему жестокому времени того периода, в которое протекала его жизнь. Сталин был человеком необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой силы воли, резким, жестким, беспощадным как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить… В его произведениях звучала исполинская сила. Эта сила настолько велика в Сталине, что казался он неповторимым среди руководителей всех времен и народов… Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали. И странное дело – держали руки по швам. Сталин обладал глубокой, лишенной всякой паники, логической и осмысленной мудростью. Он был непревзойденным мастером находить в трудную минуту путь выхода из самого безвыходного положения… Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставлял и нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов… Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием“. Притворством или политической конъюнктурой не объяснишь такую оценку-признание со стороны верного стража Британской империи.

Основные моменты этой характеристики можно найти и в мемуарах де Голля, в воспоминаниях и переписке других политических деятелей Европы и Америки, которые имели дело со Сталиным как с военным союзником и классовым противником.

Значительный и серьезный материал для размышлений по данному вопросу дают отечественные документы, которые к тому же доступны для всех желающих. Взять хотя бы двухтомник „Переписки Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.“, выпущенный Политиздатом еще в 1957 году. Эти документы, право же, вызывают гордость за нашу державу, ее место, роль в бурном, изменяющемся мире. Припоминается сборник докладов, речей и приказов Сталина в годы минувшей войны, на которых воспитывалось героическое поколение» победителей фашизма. Он вполне может быть переиздан с включением документов, бывших тогда секретными, вроде драматического приказа № 227, на чем, кстати, настаивают некоторые историки. Все эти документы неизвестны нашей молодежи. Особенно важны для воспитания исторического сознания мемуары полководцев Жукова, Василевского, Голованова, Штеменко, авиаконструктора Яковлева, которые знали Верховного не понаслышке.

Слов нет, время то было весьма суровым. Но и то верно, что личная скромность, доходящая до аскетизма, еще не стыдилась самой себя, что потенциальные советские миллионеры еще опасались проклевываться в тиши заштатных контор и торговых баз. К тому же мы не были столь деловыми и прагматичными и готовили молодежь не к тонкостям потребления заработанных родителями благ, а к Труду и Обороне, не сокрушая духовный, мир молодых чуждыми шедеврами из-за «бугра» и доморощенными поделками масскультуры.

Из долгих откровенных разговоров с молодыми собеседниками выводим мы такие умозаключения, что атаки на государство диктатуры пролетариата и тогдашних лидеров нашей страны имеют не только политические, идеологические и нравственные причины, но и свою социальную подпочву. Заинтересованных в том, чтобы расширить плацдарм этих атак, немало, и не только по ту сторону наших границ. Наряду с профессиональными антикоммунистами на Западе, давно избравшими якобы демократический лозунг «антисталинизма», живут и здравствуют потомки свергнутых Октябрьской революцией классов, которые далеко не все смогли забыть материальные и социальные утраты своих предков. Сюда же следует отнести духовных наследников Дана и Мартова, других, по ведомству российского социал-демократизма, духовных последователей Троцкого или Ягоды, обиженных социализмом потомков нэпманов, басмачей и кулаков.

Всякий исторический деятель, как известно, формируется конкретными социально-экономическими и идейно-политическими условиями, которые определяюще влияют на субъективно-объективную селекцию претендентов, призванных решать те или иные общественные проблемы. Выдвинувшись на авансцену истории, такой претендент, чтобы «остаться на плаву», должен удовлетворить потребностям эпохи и ведущих социальных и политических структур, реализовать в своей деятельности объективную закономерность, неизбежно оставив «отпечаток» своей личности на исторических событиях. В конечном счете, к примеру, сегодня мало кого смущают личные качества Петра Великого, но все помнят, что в период его правления страна вышла на уровень великой европейской державы. Время конденсировало результат, лежащий ныне в оценке исторической личности императора Петра. И неизменные цветы на его саркофаге в соборе Петропавловской крепости олицетворяют уважение и признательность наших далеких от самодержавия современников.

Думаю, сколь ни была бы противоречива и сложна та или иная фигура советской истории, ее подлинная роль в строительстве и защите социализма рано или поздно получит свою объективную и однозначную оценку. Разумеется, однозначную не в смысле одностороннюю, обеляющую или эклектически суммирующую противоречивые явления, что позволяет с оговорочками творить любой субъективизм, «прощать или не прощать», «выбрасывать или оставлять» в истории. Однозначную – значит, прежде всего конкретно-историческую, внеконъюнктурную оценку, в которой проявится – по историческому результату! – диалектика соответствия деятельности личности основным законам развития общества. В нашей стране эти законы были связаны с решением вопроса «кто – кого?» во внутреннем и международном аспектах. Если следовать марксистско-ленинской методологии исторического исследования, то прежде всего, по словам М. С. Горбачева, надо ярко показать, как жили, как трудились, во что верили миллионы людей, как соединялись победы и неудачи, открытия и ошибки, светлое и трагическое, революционный энтузиазм масс и нарушения социалистической законности, а подчас и преступления.

Недавно одна моя студентка озадачила меня откровением, что-де классовая борьба – устаревшее понятие, как и руководящая роль пролетариата. Ладно бы такое утверждала одна она. Яростный спор, например, вызвало недавнее утверждение уважаемого академика о том, что-де нынешние отношения государств двух различных социально-экономических систем лишены классового содержания. Допускаю, что академик не счел нужным объяснить, почему он несколько десятилетий писал о прямо противоположном – о том, что мирное сосуществование есть не что иное, как форма классовой борьбы на международной арене. Выходит, теперь философ отказался от этого. Что ж, взгляды, бывает, меняются. Однако, как мне представляется, долг ведущего философа все же повелевает ему объяснить хотя бы тем, кто учился и учится по его книгам: что, разве сегодня международный рабочий класс уже не противостоит мировому капиталу в лице своих государственных и политических органов?

В центре многих нынешних дискуссий, как мне представляется, стоит тот же вопрос – какой класс или слой общества является руководящей и мобилизующей силой перестройки? Об этом, в частности, говорилось в интервью писателя А. Проханова в нашей городской газете «Ленинградский рабочий». Проханов исходит из того, что особенность нынешнего состояния общественного сознания характеризуется наличием двух идеологических потоков, или, как он говорит, «альтернативных башен», которые с разных направлений пытаются преодолеть в нашей стране «построенный в боях социализм». Преувеличивая значение и остроту взаимного противоборства между этими «башнями», писатель тем не менее справедливо подчеркивает, что «сходятся они лишь в избиении социалистических ценностей». Но обе, как уверяют их идеологи, стоят «за перестройку».

Первый, причем наиболее полноводный идеологический поток, уже выявивший себя в ходе перестройки, претендует на модель некоего леволиберального интеллигентского социализма, якобы выразителя самого истинного и «чистого» от классовых наслоений гуманизма. Его сторонники противопоставляют пролетарскому коллективизму «самоценность личности» – с модернистскими исканиями в области культуры, богоискательскими тенденциями, технократическими идолами, проповедью «демократических» прелестей современного капитализма, заискиваниями перед его реальными и мнимыми достижениями. Его представители утверждают, что мы, дескать, построили не тот социализм и что-де только сегодня «впервые в истории сложился союз политического руководства и прогрессивной интеллигенции». В то время, когда миллионы людей на нашей планете гибнут от голода, эпидемий и военных авантюр империализма, они требуют разработки «юридического кодекса защиты прав животных», наделяют необыкновенным, сверхъестественным разумом природу и утверждают, что интеллигентность – не социальное, а биологическое качество, генетически передаваемое от родителей к детям. Объясните мне, что все это значит?

Именно сторонники «леволиберального социализма» формируют тенденцию фальсифицирования истории социализма. Они внушают нам, что в прошлом страны реальны лишь одни ошибки и преступления, замалчивая при этом величайшие достижения прошлого и настоящего. Претендуя на полноту исторической правды, они подменяют социально-политический критерий развития общества схоластикой этических категорий. Очень хочу понять, кому и зачем нужно, чтобы каждый ведущий руководитель ЦК партии и Советского правительства после оставления им своего поста был скомпрометирован, дискредитирован в связи со своими действительными и мнимыми ошибками и просчетами, допущенными при решении сложнейших проблем на историческом бездорожье? Откуда взялась у нас такая страсть к расточительству авторитета и достоинства руководителей первой в мире страны социализма?

Другая особенность воззрений «леволибералов» – явная или замаскированная космополитическая тенденция, некий безнациональный «интернационализм». Я где-то читала, что когда после революции в Петросовет к Троцкому «как к еврею» пришла делегация купцов и фабрикантов с жалобами на притеснения красногвардейцев, тот заявил, что он «не еврей, а интернационалист», чем весьма озадачил просителей.

Понятие «национального» у Троцкого означало некую неполноценность и ограниченность в сравнении с «интернациональным». И потому он подчеркивал «национальную традицию» Октября, писал о «национальном в Ленине», утверждал, что русский народ «никакого культурного наследства не получил», и т п. Мы как-то стесняемся говорить, что именно русский пролетариат, который троцкисты третировали как «отсталый и некультурный», совершил, по словам Ленина, «три русские революции», что в авангарде битв человечества с фашизмом шли славянские народы.

Конечно, сказанное не означает какого-либо умаления исторического вклада других наций и народностей. Это, как говорят сейчас, лишь обеспечивает полноту исторической правды… Когда студенты спрашивают меня, как могло случиться, что опустели тысячи деревушек Нечерноземья и Сибири, я отвечаю, что это тоже дорогая цена за Победу и послевоенное восстановление народного хозяйства, как и безвозвратные утраты массы памятников русской национальной культуры. И еще я убеждена: из умаления значимости исторического сознания проистекает пацифистское размывание оборонного и патриотического сознания, а также стремление малейшие проявления национальной гордости великороссов записывать в графу великодержавного шовинизма.

Тревожит меня и вот что: с воинствующим космополитизмом связана ныне практика «отказничества» от социализма. К сожалению, мы спохватились лишь тогда, когда его неофиты своими бесчинствами мозолят глаза перед Смольным или под стенами Кремля. Более того, нас как-то исподволь приучают видеть в названном явлении некую почти безобидную смену «местожительства», а не классовую и национальную измену лиц, большинство которых на наши же общенародные средства окончили вузы и аспирантуры. Вообще некоторые склонны смотреть на «отказничество» как на некое проявление «демократии» и «прав человека», талантам которого помешал расцвести «застойный социализм». Ну а если и там, в «свободном мире», не оценят кипучую предприимчивость и «гениальность» и торг совестью не представит интереса для спецслужб, можно возвратиться назад…

Как известно, в зависимости от конкретной исторической роли К. Маркс и Ф. Энгельс называли целые нации на определенном этапе их истории «контрреволюционными» – подчеркиваю, не классы, не сословия, а именно нации. На фундаменте классового подхода они не стеснялись давать резкие характеристики ряду наций, в том числе русским, полякам, а также и тем национальностям, к которым принадлежали сами. Основоположники научно-пролетарского мировоззрения как бы напоминают нам, что в братском содружестве советских народов каждой нации и народности следует «беречь честь смолоду», не позволять провоцировать себя на националистические и шовинистические настроения. Национальная гордость и национальное достоинство каждого народа должны органически сливаться с интернационализмом единого социалистического общества.

Если «неолибералы» ориентируются на Запад, то другая «альтернативная башня», пользуясь выражением Проханова, «охранители и традиционалисты», стремятся «преодолеть социализм за счет движения вспять». Иначе говоря, возвратиться к общественным формам досоциалистической России. Представители этого своеобразного «крестьянского социализма» заворожены этим образом. По их мнению, сто лет назад произошла утрата нравственных ценностей, накопленных в туманной мгле столетий крестьянской общиной. «Традиционалисты» имеют несомненные заслуги в разоблачении коррупции, в справедливом решении экологических проблем, в борьбе против алкоголизма, в защите исторических памятников, в противоборстве с засильем масскультуры, которую справедливо оценивают как психоз потребительства…

Вместе с тем во взглядах идеологов «крестьянского социализма» имеет место непонимание исторического значения Октября для судеб Отчизны, односторонняя оценка коллективизации как «страшного произвола по отношению к крестьянству», некритические воззрения на религиозно-мистическую русскую философию, старые царистские концепции в отечественной исторической науке, нежелание видеть послереволюционное расслоение крестьянства, революционную роль рабочего класса.

В классовой борьбе в деревне, например, здесь нередко выпячиваются «деревенские» комиссары, которые «стреляли в спину середняков». В разбуженной революцией огромной стране были, конечно, всякие комиссары. Но основной фарватер нашей жизни все же определяли те комиссары, в которых стреляли. Именно им вырезали звезды на спинах, сжигали живьем. Расплачиваться «атакующему классу» приходилось не только жизнями комиссаров, чекистов, деревенских большевиков, комбедовцев, «двадцатитысячников», но и первых трактористов, селькоров, девчонок-учительниц, сельских комсомольцев, жизнями десятков тысяч других безвестных борцов за социализм.

Сложности воспитания молодежи усугубляются еще и тем, что в русле идей «неолибералов» и «неославянофилов» создаются неформальные организации и объединения. Случается, что верх в их руководстве берут экстремистские, настроенные на провокации элементы. В последнее время наметилась политизация этих самодеятельных организаций на основе далеко не социалистического плюрализма. Нередко лидеры этих организаций говорят о «разделении власти» на основе «парламентского режима», «свободных профсоюзов», «автономных издательств» и т. п. Все это, по моему мнению, позволяет сделать вывод, что главным и кардинальным вопросом проходящих ныне в стране дискуссий является вопрос – признавать или не признавать руководящую роль партии, рабочего класса в социалистическом строительстве, а значит, и в перестройке. Разумеется, со всеми вытекающими отсюда теоретическими и практическими выводами для политики, экономики и идеологии.

Производным от этой ключевой проблемы социально исторического миросозерцания является вопрос о роли социалистической идеологии в духовном развитии советского общества. К слову сказать, этот вопрос заостри еще в конце 1917 года К. Каутский, заявивший в одной из своих брошюр, посвященных Октябрю, что социализм отличается железной плановостью и дисциплиной в экономике и анархией в идеологии и духовной жизни. Это вы звало ликование меньшевиков, эсеров и других мелкобуржуазных идеологов, но нашло решительный отпор у Ленина и его соратников, последовательно защищавших, как тогда говорили, «командные высоты» научно-пролетарской идеологии.

Вспомним: когда В. И. Ленин столкнулся с манипуляциями популярного тогда социолога Питирима Сорокина со статистикой разводов в петроградском населении и религиозно-охранительными писаниями профессора Виппера (которые, кстати, выглядели по сравнению с ныне печатающимися у нас абсолютно невинно), то он, объясняя появление их публикаций неопытностью тогдашних работников средств массовой информации, констатировали что «рабочий класс в России сумел завоевать власть, пользоваться ею еще не научился». В противном случае указывал Владимир Ильич, этих профессоров и писателей, которые для воспитания масс «годятся не больше чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста», революционный пролетариат «вежливо выпроводил» бы из страны. Кстати сказать, из 164 высланных в конце 1922 года по списку ВЦИК многие потом вернулись назад и честно служили своему народу, в том числе и профессор Виппер.

Как представляется, сегодня вопрос о роли и месте социалистической идеологии принял весьма острую форму. Авторы конъюнктурных поделок под эгидой нравственного и духовного «очищения» размывают грани и критерии научной идеологии, манипулируя гласностью, насаждают внесоциалистический плюрализм, что объективно тормозит перестройку в общественном сознании. Особенно болезненно это отражается на молодежи, что, повторюсь, отчетливо ощущаем мы, преподаватели вузов, учителя школ и все те, кто занимается молодежными проблемами. Как говорил М. С. Горбачев на февральском Пленуме ЦК КПСС, «мы должны и в духовной сфере, а может быть, именно здесь в первую очередь, действовать, руководствуясь нашими, марксистско-ленинскими принципами. Принципами, товарищи, мы не должны поступаться ни под какими предлогами».

На этом стоим и будем стоять. Принципы не подарены нам, а выстраданы нами на крутых поворотах истории отечества».

«Апрельский (1985 г.) Пленум ЦК партии положил начало новому этапу социалистического развития, нацеленного на качественное обновление советского общества, на перестройку.

Начиная эту революционную по сути и невиданную по масштабам работу, далеко не каждый ее участник осознавал все трудности, которые ждут нас на выбранном пути. Но одно было ясно: по-старому жить нельзя. Страна стала терять темпы движения, накапливались нерешенные проблемы, обозначились элементы социальной коррозии, появились чуждые социализму тенденции. Все это привело к застойным, предкризисным явлениям.

Аналитическая работа, проделанная партией, обсуждение ее результатов на XXVII съезде КПСС и решения съезда, передовая общественно-политическая мысль – все однозначно указывало: необходимы кардинально новые подходы во всех областях. В экономике и социальной сфере, в управлении хозяйством и общественной жизни, в духовной сфере и в стимулировании активности, инициативы трудящихся. Только так можно удержать завоеванное трудом и героизмом предшествующих поколений. Только так можно придать новый импульс развитию нашего социалистического общества.

Вывод партии и народа, всех, кто глубоко и искренне болеет за страну, за социализм, за наше общее будущее, был единодушен: альтернативы перестройке нет. Отказ от перестройки, даже ее отсрочка чреваты самыми серьезными издержками и для внутреннего развития нашего общества, и для международных позиций Советского государства, социализма в целом. Об этой реальной правде было сказано прямо, откровенно, с цифрами и фактами в руках.

Прошло три года. Много вобрали они в себя. Разработана концепция, стратегия и тактика перестройки. Четко определены ее революционные принципы: больше демократии, больше социализма. Сегодня перестройка – социальная практика.

Перестройка как образ мысли и действия все прочнее овладевает массами, все глубже входит в жизнь, определяя характер общественного сознания и практической работы.

За прошедшие три года мы стали другими. Подняли голову, распрямились, честно смотрим фактам в лицо и открыто, вслух говорим о наболевшем, сообща ищем способы решения проблем, накапливавшихся десятилетиями. Без решительного поворота к демократизации были бы невозможны те реальные сдвиги, которые уже наметились в решении ряда социальных и экономических задач.

Все мы учимся жить в условиях расширяющейся демократии, гласности, проходим большую школу. Школа эта непростая. Освободиться от старого в мыслях и действиях оказалось труднее, чем мы предполагали. Но главное, что сегодня объединяет, – сознание того, что возврата назад нет. Губительность такого возврата очевидна.

Как нам быстрее возродить лени некую сущность социализма, очистить его от наслоений и деформаций, освободиться от того, что сковывало общество и не давало в полной мере реализовать потенциал социализма? Именно к этой проблеме приковано в конечном счете внимание участников дискуссий, здесь проявляются порой полярные подходы.

Сейчас, когда мы вступили во второй этап перестройки, вновь стали актуальными вопросы, на которые, как казалось, уже даны ответы. И среди них прежде всего – а нельзя ли обойтись без ломки, без радикальных мер, нельзя ли ограничиться лишь совершенствованием созданного ранее? Не рискуем ли мы в процессе перестройки потерять, разрушить многое из того, что создано за семь десятилетий после Великого Октября?

Поднимается немало трудных, болезненных вопросов. Гласность показала, что в спорах порой не хватает политической культуры, умения слушать друг друга, по-научному анализировать общественные процессы, а то и просто не хватает знаний, аргументов.

Да и сама перестройка нередко понимается по-разному. Для одних – очередной косметический ремонт. Другие увидели в перестройке возможность некоего „демонтажа“ всей системы социализма, а коль так, то весь путь, пройденный после Октября, объявляется ложным, ценности и принципы социализма – несостоятельными. Третьи – увлекаются радикальной фразеологией, теша себя и других иллюзией перепрыгнуть через необходимые этапы.

Почему возникают эти вопросы и что они отражают? Причин много. Кто-то еще не разобрался в сути происходящего. Кто-то не вполне отдает себе отчет в серьезности сложившегося положения. Кто-то сомневается в собственных, да и не только собственных силах. Кому-то тяжело расставаться с душевной леностью и спокойствием, непривычно брать на себя груз ответственности за свои действия. Кто-то уже успел испугаться масштаба преобразований.

Такое многообразие реакций на практические дела перестройки понять можно, особенно если учесть и груз прежних консервативных привычек, и сложность, непривычность новых проблем, которые оказались сконцентрированными на этом коротком, трехлетнем этапе. Ясно, что нужно и дальше разъяснять идеи и цели перестройки, вызвавшие ее причины, коллективно разбираться в общественных процессах, отделять зерна от плевел и в старом, и в новом. Все это, повторяем, нормально, естественно. Закономерна и дискуссия в обществе по всем вопросам нашей жизни. Она идет, будет развиваться и впредь. Ее благотворное влияние на общественное развитие становится все заметнее.

Новые задачи партии в перестройке всех сфер жизни на нынешнем этапе конкретизировал февральский Пленум ЦК КПСС. В речи на нем Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева „Революционной перестройке – идеологию обновления“ дан четкий анализ сегодняшних проблем, изложена программа идеологического обеспечения перестройки. Люди хотят лучше осознать смысл начавшихся в обществе перемен, видеть, в чем суть и значение предлагаемых решений, знать, что понимается под тем новым качеством общества, которое хотим обрести. Борьба за перестройку ведется как на производстве, так и в духовной сфере. И хотя эта борьба и не принимает форму классовых антагонизмов, протекает она остро. Появление нового всегда обостряет отношение к нему и суждения об этом новом.

Уже сами по себе дискуссии, их характер, направленность свидетельствуют о демократизации нашего общества. Разнообразие суждений, оценок, позиций составляет одну из важнейших примет времени, свидетельство реально существующего ныне социалистического плюрализма мнений.

Но в этой дискуссии нельзя не заметить весьма специфического направления. Оно нет-нет да и заявляет о себе не стремлением осмыслить происходящее, разобраться в нем, нежеланием двинуть дело вперед, а, напротив, притормозить его, выкрикивая привычные заклинания: „изменяют идеалам!“, „отказываются от принципов!“, „подрывают устои!“.

Думается, мы имеем здесь дело с явлениями не только общественно-психологического характера. Подобная позиция уходит своими корнями в командно-административные и бюрократические методы управления. Она связана и с нравственным наследием того времени, равно как и с обнаженными прагматическими интересами и соображениями, стремлением любой ценой защитить собственные выгоды – будь то материальные, социальные или же духовные.

Азбука марксизма: идея и интерес – категории взаимосвязанные. Любой интерес выражается в каких-то идеях. За любыми идеями непременно стоит тот или иной интерес. Консервативное сопротивление перестройке – это груз привычек, навыков мышления и действий, вынесенный из прошлого; это воинствующие эгоистические интересы привыкших существовать за чужой счет и не желающих поступиться этой привычкой. Именно те интересы, против которых объективно и направлена перестройка. Ибо перестройка, как и всякая революция, не только „за“, она еще и против чего-либо. Против всего того, что мешает нам жить лучше, чище, полнее, идти вперед быстрее, платить меньшую цену за неизбежные на новом пути ошибки и просчеты.