Светорада Золотая Вилар Симона
Света глядела на него, на его протянутую в ожидании руку. Неужто и впрямь не потащит к Игорю? Но куда тогда? И вдруг ощутила любопытство и некую потаенную радость. Ведь как ни стремилась она казаться независимой, ей очень хотелось, чтобы за ней пришли. А то, что пришел именно Стема, наполняло ее радостью, гасило обиду на злые слова жениха. От судьбы-то конечно, не уйдешь, но разве нельзя ей провести некоторое время с другом детства? Да еще с ладным и пригожим, у которого и улыбка такая ясная, и глаза ласковые. Даже то, как падала ему на лоб длинная прядь, нравилось ей.
– Идем!
Стема легко подсадил княжну на своего пегого, увозя из притихшего осинника, и даже удивился, отчего раньше он показался ему таким мрачным. Теперь же и солнце отражалось на листьях, и птицы щебетали вовсю, и воздух словно ласкал. Может, действительно Светка наделена способностью окрашивать все окружающее той светлой радостью, о которой все твердят?
Когда осинник остался позади, Стема вскочил в седло за княжной, послал пегого вперед легкой рысью, и растрепавшиеся легкие волосы Светорады, развеваясь, приятно касались его лица.
– К Милюте, который лес жжет на варку мыла, тебя повезу. Мне сказывали, что он недавно убил в лесу матерого лося, а его огромные рога над порогом у себя повесил. Не хочешь ли глянуть?
– Хочу, – засмеялась Светорада. – Я тоже слышала, что мыловару Милюте диковинный сохатый попался. И про рога знающие люди рассказывали.
Сказано – сделано. Стема быстро вывел коня на тропинку, ведущую к жилищу мыловаров. Лес тут начинался ухоженный, огромные дубы далеко раскинули свои ветви, поляны между ними радовали глаз сочной изумрудной зеленью, кое-где поднимались группками среди дубравы темные ели, но даже они тут были освещены солнцем, стояли стройные, пушистые и нарядные, как девушки. Но одна нарядная девушка и так была подле Стемы, да еще какая! Он ощущал тепло тела сидевшей перед ним княжны и еле сдерживался, чтобы не прижать ее покрепче. А сама княжна была как-то по-особому тиха, замирала, когда он, удерживая поводья, склонялся вперед, будто обнимая ее. О чем она думает? Чувствует ли то же самое, что и он?
Где-то в глубине леса любовно стонала горлинка, кукушка прокуковала вдали три раза и умолкла, а на попавшейся полянке между елями оказалось полным-полно белых ландышей.
– Надо же, – восхитилась Светорада, – а матушка говорит, что их нет в этом году.
Они разговорились.
– Скоро настанет русальная седмица, – сказал Стема, – время, когда девицы поведут хороводы и станут плести венки и пускать их по реке, угадывая будущее. У варягов, кажется, будущее зовется «урд»?
Княжна засмеялась.
– Ты ведь с варягами не раз службу нес, Стема, а языку их так и не научился. «Урд» – это вещая норна, плетущая судьбу человека, да только «урд» – это не будущее, а прошлое. Будущее же – «скульд», а настоящее – «вёрданди».
– А может, ты поучишь меня языку варягов, а, Светоча, дочь Эгиля?
– Может, и поучу. Только зачем тебе?
Стемке это было нужно гораздо больше, чем она могла думать. И он сказал полуправду: мол, хочу однажды добыть себе воинскую славу в Варяжском море.
– Неужто уехать надумал? – ахнула княжна. – Меня оставить хочешь? А как же те милости, какими я тебя осыплю, когда стану княгиней Киевской?
– А ты только научи, княжна, а там я погляжу, как поступить.
– Ну ладно. Вон береза – «бьорк». А вон скворец у дупла. Скворец – «стари».
– Ну, а волк?
– «Ульв». У варягов, кстати, это распространенное мужское имя. Одного из хирдманнов, что за Гуннаром прибыли, так и зовут Ульвом. Это рыжий такой, у которого яркая рубаха с вышивкой.
«Ульв», – отметил про себя Стема. Сам же спросил, очень ли княжна будет скучать по Гуннару. Светорада вздохнула и сказала: очень.
«Ну что ж, ягодка, может, недолго твоя кручина протянется», – отметил Стема.
Вскоре деревья расступились, и они выехали к лесному селению. Несколько избушек под дерновыми крышами, плетни с выбеленными солнцем черепами домашних животных на шестах, чтобы отгонять проказливого лешего, далее огороды, на которых зеленели стебли гороха, редьки и лука, расползались по грядкам лопастные листья огурцов. Пока на высушенные без дождя поля надежды мало, люди больше уповали на свои грядки и репища[84] около жилья, щедро поливая их водой из колодца, расположенного в центре селения. Там и сейчас виднелась фигура девушки, вытаскивавшей из колодезного сруба ведро с водой. А само селение от леса отделяло поле, засеянное льном, и было видно, как женщины и дети выпалывали там пышно разросшиеся сорняки. Увидев едущих от леса княжну и Стему, они поспешили навстречу. Старшая из девушек, улыбаясь и вытирая о передник испачканные зеленью руки, поздоровалась с княжной, да и Стеме доброе слово молвила.
– Кто такая? Не припомню, – удивился парень.
– Да это же Млава, младшая сестра Милюты, – пояснила Светорада. – Когда он мыло в Смоленск отвозит, она всегда с ним напрашивается.
Стема тут же сказал что-то приветливое русокосой девушке, пожелал хорошего жениха, заметив, что у такой красавицы, небось, отбоя от ухажеров нет. Да и он сам готов ее на гулянку пригласить. И пока девушка хихикала, стыдливо прикрывшись рукавом, а меньшие дети задорно покрикивали, что вот и нашелся суженый для Млавы, Светорада строго спрашивала, где сам Милюта и жена его Ясна. Голос ее стал рассерженным, и, когда они тронулись прочь, сопровождаемые ватагой ребят, она шепнула Стеме:
– Совсем, что ли, ошалел – за сестру мыловара свататься?
– Но раз ты, краса моя, досталась другому, и мне не грех за кем-то приударить. Не век же бобылем ходить.
Стема шутил, а Светка хмурила черные брови.
– Вот-вот, породнись с простолюдинкой, тогда любая ватага варягов почтет за честь тебя в свой хирд принять.
– Ой, да уж не ревнуешь ли ты, Светка?
– Тебя?
– Меня-меня, голубушка. То-то осерчала, едва на другую внимание обратил. А девушку эту Млаву мне следует запомнить. Уж больно коса у нее хороша. Конечно, не чистое золото, как у княжеской дочки, однако куда мне до князей! Для меня и дочь мыловара сойдет.
И что он такого сказал? Отчего Светорада совсем скуксилась? Когда они подъехали к избе Милюты, перед входом в которую действительно висели гигантские рога сохатого, и на порог вышла молодая беременная женщина, державшая в руках деревянную лопату, на каких обычно сажают в печь хлеб, княжна прикрикнула на нее, велев почет оказать. Ясна, жена мыловара, испугавшись, бухнулась на колени, чуть не попав под копыта коня, так что Стеме пришлось поднимать бабу, у которой большой живот почти в землю уперся.
– Что ты людей пугаешь, княжна? Не хватало еще, чтобы баба прямо тут разродилась, и нам пришлось бы вместо трапезы роды у нее принимать.
– Ништо, ништо, – улыбалась веснушчатым лицом Милютина Ясна. – Я от нашей Светлой Радости и такую милость готова принять. От нее одно благо.
Но Светорада все равно оставалась хмурой и раздраженной. И пока Стема водил по двору коня да перешучивался с окрестными мальчишками, княжна разговаривала с Ясной, строго велев ей скорее просватать Млаву за кого угодно, только скоренько. Пообещала, что если поспешит, то она преподнесет девчонке несколько локтей льняного сукна на приданое.
– А то на прополке льна руки у нее вон какие грубые стали, – добавила Светорада, наблюдая за девушкой, скромно стоявшей в углу и не понимавшей, то ли милость ей княжна оказывает, то ли гневается на что-то, – уж больно тон у той сердитый был. Княжна даже заставила Млаву показать свои ладони.
– Погляди, ты только погляди на них! Как у кикиморы, – обратилась она к Стемке.
Узкие ладошки Млавы, зеленые после прополки, все в занозах, со следами грязи на пальцах, и впрямь выглядели не очень привлекательно. Но Стемка только сказал: ничего страшного, в баньке можно такие ручки отмыть. И все пытался обнять Млаву, пока Светка в сердцах за ворота кинулась. Пришлось парню гнаться за ней да возвращать. Он велел Ясне поторопиться с угощением. Ведь у Светорады маковой росинки нынче с утра не было. «Не так ли, милая?» – улыбнулся он ей.
Светорада только ахнула от такого обращения, а бабы и вовсе растерялись, переглядывались, гадая: уж не полюбовника ли княжна к ним в дом привела? Светораде осерчать бы на дерзкого парня, но она только отвернулась, пряча усмешку. Но тут, слава богам, мужики из лесу вернулись. Прознали, что княжна к ним наведалась, – и бегом к ней. Милюта тут же поспешил сообщить, что в следующий свой приезд в Смоленск запросит больше за свою работу: лес стоит сухой, значит, им грозит опасность, что загореться может от такой жаркой работы. Но княжна наступать на него стала: пусть мыловары только попробуют пожар устроить! Ну, а о цене за мыло Милюте следует с княжеским тиуном сговариваться, а не ее утомлять.
Пока суть да дело, Ясна поставила у входа в избу, прямо перед гигантскими рогами лося, стол, быстренько накрывала. Хлеба подала мало: где взять его в нынешнюю пору, последнее зерно прошлогоднего урожая по сусекам собирают. Однако проголодавшаяся княжна с удовольствием ела и пресные суховатые лепешки. А вот копченая лосятина в придачу с масленой ячневой кашей пришлась ей по вкусу. Милюта между делом развлекал гостей рассказом о том, как добыл лосиные рога. У него в лесу тут есть ловушка на сохатого, вот этот лось в нее и угодил. Да так, что рогами чуть всю ловушку не разнес. Буйствовал так, что не подступиться. Вот Милюта его стрелами и добил. Стрелы у него знатные, наконечники сам из местной руды ковал. Да и лук у Милюты отменный. Лесному жителю без охотничьего промысла. Да без надежного лука никак не обойтись.
Стема, как только услышал про лук со стрелами, вмиг оживился. Потребовал показать, а увидев, и своим мастерством решил похвастаться. Местные только языками зацокали, когда княжеский стрелок и в мишень стал бить без промаха, и в подброшенную шапку попал, и пролетавшую над деревьями сойку играючи сбил.
Светорада понаблюдала за ним и подозвала к себе.
– Ты недавно просил меня научить тебя языку варягов. Вот давай и договоримся: я тебя на их языке говорить научу, а ты меня – стрелять метко, как только ты умеешь.
Стема расхохотался, откинув назад голову.
– Ох, и княжна! Да чтоб так, как я, стрелы метать, надо особый дар иметь!
– Ну, Стемушка! – тянула его за рукав Светорада. – Ну, научи! За то и ты речь варягов скоро понимать станешь.
Ну что с такой делать? И селяне весело посмеивались, наблюдая, как дружинник учил Светораду из лука Милюты стрелять по мишеням, да еще и подзатыльник ей отвесил, когда стрела у нее свалилась с тетивы.
А вообще-то день выдался на редкость удачный. Княжна уже забыла, как он начался, забыла, что с женихом поссорилась, да и Стема будто запамятовал, что княжну по всей округе ищут. Спохватился только, когда солнышко заходить стало, припомнил вдруг, что к вечеру купчиха Олеся обещала на встречу явиться. Тут же начал поторапливать княжну, а той хоть бы что. Даже торг с Милютой затеяла, выпрашивая у него лосиные рога. В конце концов, сторговала-таки, пообещав отсыпать за лесной трофей мыловара зерна из княжеских кладовых. Хлеб сейчас особенно был в цене, а Светораде так хотелось получить рога сохатого! Говорили, они счастье и удачу приносят, если повесить их над порогом. Светорада же понимала, что счастье ей вскоре очень понадобится. Такое же, как сегодня, когда она была весела и свободна, делала, что хотела, а рядом неотлучно был Стемка Стрелок. И как смотрел на нее! Даже несмотря на то, что бранил за нерасторопность.
Взгромоздив по приказу Светорады широченные лосиные рога на спину пегого мерина, Стема, наконец, отправился с княжной в путь. Они шли лесом, под пение расшумевшихся перед закатом пичуг. В ветвях елей мелькали белки, огненные в лучах заката, теплый душистый воздух казался почти медовым. Светорада чуть отстала, поглядывая на идущего впереди Стему. И так нравилось ей смотреть на него, на его широкие крепкие плечи, быстрые стройные ноги, даже на то, как красиво перетягивал его беленую рубаху поблескивающий золочеными драконами пояс. Век бы за ним шла, как иголка за ниткой… И еще обнять его хотелось, ощутить сладкое томление в крови, как тогда, когда он вез ее на коне перед собой. Когда Светорада сидела перед Игорем, ничего подобного она не чувствовала. И почему только Стемка не князь? Светорада даже хихикнула от подобной мысли. Удумает же такое. Но все равно, хоть и не князь, он нравился ей больше всех. Настолько, что… Но она запретила себе додумать эту мысль до конца.
– Хватит фыркать там, – оглянулся на отставшую девушку Стема. – Топай скорее.
Княжна улыбалась ему, совсем не рассердившись на грубость. И сказала неожиданно:
– Мне так хорошо с тобой, что и домой не тянет.
Она глядела на него вызывающе и лукаво. Почему он так торопится? Когда еще им наедине побыть удастся? Но Стема не поддержал ее игры.
– Спешить надо, Светка. А тут еще эти рога нужно тащить. Всю спину лошади заняли, самим сесть некуда.
– Ты так торопишься избавиться от меня?
Он порывистым движением откинул назад длинные волосы.
– Вот что, Светка, я не сказал тебе еще, что Эгиль Золото и Олег Вещий уже вернулись в Смоленск. И, как поговаривают, долго там не задержатся. Так что и мне следует поспешить со сборами в поход.
Светорада ахнула и, догнав, схватила за локоть, повернув к себе:
– Так ты скоро меня покинешь?
Стему удивило, что она только о нем и спросила. Не об отце волновалась, не о брате, даже не о женихе. Они-то, конечно, с Игорем поругались, но все же…
– Покличут – я и поеду. Но отчего-то мне кажется, что Эгиль Золото не пожелает меня в своей дружине видеть.
– Вот и славно, – облегченно вздохнула Светорада. А через минуту спросила все-таки о женихе: – Игорь тоже отбудет?
– Да откуда мне знать! – развел руками Стема. – Это все Вещий и отец твой решают. А ты что, уже спешишь с суженым распроститься, а, душа моя?
Она какое-то время что-то обдумывала. Шла рядом, покручивая волнистую прядь у щеки.
– Если Игорь здесь задержится, то, небось, он и девку свою, Ольгу Вышгородскую, при себе оставит?
Стема промолчал, только лицо его посуровело. Светораде это не понравилось.
– Мне что, и спросить о ней нельзя?
– Нельзя. И никакая она не девка, а самая что ни на есть почтенная и разумная госпожа.
– Да ну? И что в ней такого, что вы все сразу защищать ее бросаетесь? И братец мой Асмунд, и Игорь, и ты. Что она за краля такая, отчего всякий почтение ей оказывает, хотя она всего лишь простолюдинка возвысившаяся?
– А ты сама подумай, княжна, почему мы за нее горой стоим, – ответил Стема, даже не поглядев на горячившуюся девушку. – А не поймешь… значит, не по твоему разумению Ольга.
Дальше они шли молча, и Светорада опасалась, чтобы Стема Стрелок в сгущавшихся под кронами сумерках не заметил ее слез, негаданно навернувшихся на глаза. Вся радость сегодняшнего дня словно улетучилась. Потому, возможно, она и не огорчилась, когда впереди показался едущий верхом Кудияр с отрядом всадников. Подскакали к ним. Светорада так и кинулась навстречу:
– Вот и славно, что вас встретили! Отвезите меня к отцу, к матушке!
Кудияр тут же помог ей сесть на коня. Сам же поглядел на сына с укором. И Стемка вспылил:
– Не видишь, за рогами сохатого мы ходили! Княжне их выторговать у мыловара Милюты приспичило. Вот и возимся теперь с ними. Да заберите их хоть кто-нибудь у меня, этакую обузу.
Светорада только с вызовом поглядела на него, когда Кудияр развернул лошадь и поскакал прочь. Стеме же пришлось устраиваться на крупе одного из отцовских кметей. Да еще и пегого тащить за собой на поводу, следя за тем, чтобы лосиные рога от быстрой скачки не отвязались и не свалились по дороге.
Как только они въехали в городские ворота, Стема соскочил с коня и, отдав повод пегого кметю, поспешил в ближайший переход между частоколами. Солнце уже совсем село и, если он хотел еще застать Олесю на дворе Михолапа, следовало поспешить.
ГЛАВА 10
Было решено, что в поход князья выедут в день, посвященный Перуну. Варягов это тоже устроило, так как это был еще и День Тора,[85] а выступить в поход в этот день считалось у скандинавов добрым предзнаменованием: Тор, сильнейший из богов, пошлет воинам удачу, даст им отвагу, наполнит воодушевлением. А поскольку большинство шедших на Киев были варягами, то время, выбранное для начала похода, считалось наиболее удачным.
Олег вскоре опять уехал в Гнездово, а Игорю, хотя тот едва ли не на крик срывался, требуя взять с собой, старший князь строго приказал оставаться в Смоленске, следить за Днепром да охранять родню невесты и ее саму.
– Он так и сказал: береги их, – рассказывала вечером в кузне у Дага Потвора, прибежавшая сюда поболтать с кузнецом и Стемкой. – А еще, говорит, себя береги. Если с договором не сладится, если угры пойдут на сечу и если, борони боги, самого Олега порешат, то кто же встанет над Русью, как не сын Рюрика? Так и молвил, клянусь своей берегиней-охранительницей, – расширила голубые глазки Потвора и поцеловала оберег-лунницу на груди. – Да только Игорь остался недоволен. Понурый такой ходит, злой, ни с кем не разговаривает, даже вечером в гридницу не вышел, ужинал в дружинной избе вместе с оставшимися воинами.
– Ну, а когда Эгиль Золото выезжает? – спросил Стема, раскладывая на лавке наконечники стрел, изготовленные для него Дагом.
Потвора только хмыкнула, разглаживая вышитую тесьму на поневе.
– Завтра с утречка и собирается. День Тора уже наступает, вот на рассвете он и поднимет парус, до Гнездова доплывет, а там к остальным кораблям примкнет. Ну и мой Ингельд с ним.
И вздохнула тихо. Нерадостно было ей, что полюбовник уезжает, да еще и не захотел с ней последнюю ночку провести, все Игоря утешает. Зато Даг был доволен, что Потвора без внимания Ингельда осталась. Поглядывая на пригорюнившуюся девушку, он отложил инструменты, которые складывал на верстаках, вытер руки и достал с полки миску со сладкими стеблями дягиля на меду. Протянул Потворе со смущенным видом. Огромный Даг немного робел перед рыженькой шустрой Потворой, хмурил брови под обвивающим чело ремешком, а сам все улыбнуться пытался. Отблеск огня в горне освещал его крупное лицо с резкими чертами, тени плясали, и улыбка Дага выглядела какой-то вымученной. Стема заметил это, а вот Потвора и не глянула. Взяла сладкие зеленые ломтики дягиля, стала есть, причмокивая.
– А князь что, все с Гордоксевой прощается? – решился наконец подсесть на скамью рядом с девушкой кузнец. Спрашивал не столько из интереса, а сколько чтобы привлечь внимание милой ему Потворы.
Та ответила, не переставая жевать:
– Прощается. Да только тяжелое у них прощание выходит. И что это наслали на сударыню нашу волхвы, раз она то в крик, то в рыдания бросается. Не пущу, – говорит, даже в ноги князю при нас падала, на коленях ползала, умоляя.
– Княгиня-то привыкла, что мир и лад у нас долгие годы, – кивнул Даг, – вот и страшится отпускать мужа в поход. Да только разве князя-варяга возле жениного подола удержишь? Уж лучше бы Гордоксева проводила его достойно, как пресветлой княгине полагается.
– Много ты понимаешь! – осторожно отодвинулась от Дага Потвора. – Кликушу-то убили? Вот Гордоксеве и страшно, что беды на нее теперь навалятся.
– Подумаешь, бесноватую какую-то порешили! – вновь придвинулся Даг. – А вот волхвов княгиня разогнала зря. И седмицы не минет, как светлый праздник Ярилы[86] настанет, надо требы приносить, а капища пустые стоят. Лучше бы Гордоксева постаралась исправить то, что в гневе совершила. Ну а ты, Потворушка, пойдешь ли росой умываться в Ярилин праздник? Пойдешь со мной к кострам напитки пить да хороводы вести?
Стема уже давно поглядывал на них, дивясь, отчего дворовая девка так глуха и слепа к вниманию кузнеца. И подумал, что пора ему уходить, пусть эти двое между собой разберутся. Сгреб свои наконечники, засунул в кожаную суму на поясе – и к выходу.
– Вы тут поворкуйте, голубки, а я пойду.
Однако Потвора вышла почти сразу же за ним.
– Ишь, чего надумал Даг этот! Меня княжич Ингельд любит, а этот лезет своими засаленными ручищами. Вот пожалуюсь на него Ингельду…
– Ну и дура! – оборвал ее Стема.
Они остановились под навесом в проходе между бревенчатыми хозяйскими постройками. Здесь было почти темно, только огромная круглая луна освещала впереди обширный двор детинца с рядами елей, за которыми угадывались постройки терема – резные столбы высокого крыльца, затейливые завитушки вдоль скатов крыши, узоры на ставнях оконных наличников. Красиво!
– Ты в тереме привыкла жить, девка, – заговорил Стема, сытно есть, мягко спать. Сама княжна тебя в наперсницы взяла, будто ты боярышня какая. А еще и Ингельд приголубил. Вот и возомнила, что взлетишь высоко. Но на самом деле Ингельд уплывет завтра, только ты его и видела. Да и княжна вскоре в Киев отбудет, где ее окружат дочери нарочитых бояр и купцов, не до тебя ей будет. И останешься ты одна-одинешенька. А Даг – кузнец славный. Стала бы его женой, жила бы, горя не ведая.
– Много ты понимаешь, вертихвост! – взмахнула рукой Потвора. – Да если я от Ингельда понесу… Что мне за радость замуж за кузнеца выходить да ухватом у его дымной печи орудовать! А если рожу от княжича, он мне и усадебку выделит, и деревеньку со смердами подарит, чтобы жила безбедно да ребеночка от него растила. А не он, так княгиня Гордоксева обо мне позаботится, раз я внука ей подарю.
– Э, да ты решила, что уже и небеса руками ухватила, – хмыкнул Стема. А потом спросил: – Никак уже понесла?
Потвора промолчала, что можно было понять и как утверждение, и как сомнение.
– Ну, размечталась, – негромко засмеялся Стрелок, притянул Потвору к себе за косу, даже поцеловать хотел, да наткнулся на ее липкие после сластей губы и передумал. – Сходила бы лучше с Дагом в Ярилин праздник погулять. Хоть обнадежишь парня. А твои мечты о сладком уделе… Эх, девка! Княгиню Гордоксеву еще убедить надо, что ты от Ингельда дитя носишь. Я ведь могу подсказать, что не только с Ингельдом ты тешилась в дружинной избе. Помнишь, небось? Уж я родинку у твоего пупка разглядел и дорожку в лоно твое не пропустил, поверь мне. Как поведаю Гордоксеве, что ты моего нагулыша ей во внуки навязываешь…
– Фу, какой ты, Стемид! – отшатнулась Потвора. – Полез тогда на меня пьяный, а теперь жизнь мою погубить хочешь! Видать, сам Чернобог тебе брат, раз такой ты злой, бессердечный. Вот и Светорада тебя за то не любит.
– Как это – не любит? – удивился Стема, вспомнив, как княжна была мила и приветлива с ним, когда они посещали Милюту. – Врешь ты все, Потвора. Ладные отношения у меня с княжной.
– Так я и поверила, – фыркнула девушка. И совсем огорошила парня, поведав, что, когда Светораду ругали в тот памятный день, за то, что она от Игоря скрылась, княжна всю вину свалила на Стему. Мол, это он позвал ее к Милюте, он ей зубы заговорил да таскал по селищам, не сказав, что батюшка ее в Смоленск вернулся.
По сути, многое из сказанного было правдой, однако Стема ощутил досаду на Светку: так и осталась хитрой и злой ябедой, как в детстве. Добейся у такой доверия! Держи карман шире! В тот день едва ли не мурлыкала с ним, и при первом же случае подставила…
– Погоди, Потвора, что-то тут не складывается. Если бы Светорада таким меня перед родней выставила, разве оставили бы меня при ней? Сам Кудияр приходил с сообщением, что отныне, пока князья не вернутся, я рындой[87] при дочери Эгиля состоять буду.
– И уж поверь мне, княжну это не обрадовало! – почти прошипела Потвора. – Она и серчала, и отнекивалась, да только отчего-то на этом Олег настаивал. Ну и Асмунд его поддержал, и Гордоксева не противилась. Видно морок на них нашел, раз тебя в рынды поставили. Мне кажется, что княжна тебя лучше всех знает. Поэтому и не любит.
Если это так, подумал Стема, то почетная должность при княжне еще немало хлопот ему доставит. А ведь они с Ольгой уже и руки потирали, радуясь, как все ладно складывается. Думали, что сама же Светорада и постаралась для друга Стемы. А выходит, даже Гордоксева… Кудияр, что ли, надоумил ее, присмотрев тепленькое место для сына? Но отец тоже в Смоленске остается, мог для Стемы и сам найти подходящее место. Ну, не рындой, а кем-нибудь еще устроить, десятником, например, при себе.
– Послушай-ка меня, Потвора, – беря девушку за косу, начал Стема. – Ты сейчас пойдешь в терем и Светке много ласкового и доброго про меня сказывать станешь. Мол, я и надежный, и друг ей первый, да и млею от ее дивной красы, почти как Даг от тебя. А за это я забуду, что мы с Ингельдом вытворяли с тобой в ту ночь на полатях. Ингельд пьян был, не помнит, я выпытал. Сговорились?
– А Ингельд, он… точно забыл?
– Да забыл, забыл, клянусь своим умением стрелка. А умение стрелка для меня так же важно, как для тебя усадебка с деревенькой, которую я постараюсь помочь тебе выхлопотать.
– А поможешь?
– Как боги святы!
Благодарная Потвора, чмокнув парня, побежала к терему. Стема же вытер ладонью щеку после поцелуя. Какие липкие у нее все же губы после сладкого дягиля!
Поутру во дворе было шумно и людно. Вся коновязь была занята, застоявшиеся лошади топтались на месте, ржали, потряхивая длинными гривами. Между княжескими хоромами и дружинными избами важно расхаживали опоясанные гридни, было много и варягов, беседовавших между собой да нетерпеливо посматривающих на терем в ожидании выхода князя. Эгиль Золото должен был уже появиться, но отчего-то все задерживался.
А князь в это время в своей опочивальне отрывал от себя руки цепляющейся за него жены.
– Я тебя словно не узнаю, Гордоксева! Ты позоришь себя и меня. Уймись!
Эгиль был уже в кольчуге и высоком остроконечном шлеме с чеканкой по ободу. На бедре меч в ножнах из малинового бархата с серебряными накладками. А Гордоксева в одной рубахе, волосы рассыпались по плечам, лицо опухло от плача.
– Послушай, Эгиль, душа моя! Не ходи в тот поход. Ты ведь и людей дал киевлянам, и ладьи, и варягам заплатил из своей казны. Сам-то ты им на что? А мое сердце чует беду неминучую.
Эгиль досадливо опустился на лавку, погладил большой рукой поникшую голову жены. Он был человеком добродушным, осторожным, но если надо, мог и решительность проявить.
– Пойми, моя сладкая липа запястий,[88] – заговорил он на языке своей родины, ласково, но твердо, не переставая перебирать длинными пальцами ее рассыпавшиеся каштановые волосы. – Пойми, я не могу показать себя слабым, когда такое дело предстоит. Ибо конунг только тогда достоин славы, когда ведет за собой людей. А ведь большинство из тех, кто идет на Киев, – мои: и смоленские отряды, и викинги. Как же я отдам их Олегу, когда они мне присягали? Я должен быть под Киевом, Олег на меня надеется, на мое умение вести переговоры и доказывать людям выгоду. А как сговоримся, как избавим Русь от опасности, тогда я вернусь к тебе. Ведь не на сечу иду. Понимаешь?
Гордоксева подняла к нему заплаканное лицо. Ее медово-карие глаза утопали в слезах. На мужа она глядела так, словно хотела навсегда запомнить каждую его черточку: небольшой нос с горбинкой, высокие скулы, жесткий рот в обрамлении золотистой бороды. Даже шрам, пересекавший его высокий лоб и задевавший веко, был ей мил… Сколько раз она целовала его…
– Я одно понимаю, – сквозь нервные всхлипывания выдавила княгиня. – Ты уедешь, и мы не свидимся больше. Я в этом уверена так же, как в том, что рожала от тебя детей. И пусть говорят что угодно, но я молю… Заклинаю всей нашей любовью, пусти Игоря в этот поход вместо себя. Он ведь рвется, как сокол на привязи.
Эгиль вздохнул:
– Твои страхи меня только раздражают, жена. Но от своего страха не убежишь, как и от самого себя. Хочешь быть смелым – будь. А твоя слабость и меня делает слабым. Нельзя так провожать мужа на опасное дело.
И, почти оттолкнув от себя жену, он вышел, хмурый и суровый, быстро прошел по переходам, не оглянувшись, когда за ним захлопнулась дверь и завыла, заголосила не своим голосом его княгиня.
Стоявшую в углу Светораду Эгиль не заметил. Она же сцепила руки на груди и мелко дрожала. Княжна не могла поверить, что это рыдания ее матери слышатся за дверью, это она издает не похожий на человеческий вой, – что это ее достойная и всегда величавая мать так убивается. Может, и впрямь озлобившиеся волхвы ее околдовали?
Светорада, в нарядном платье, надетом по случаю проводов отца, дрожала крупной дрожью, так что ее длинные, алмазно поблескивающие колты покачивались вдоль лица, позвякивали украшения на груди. Она видела, как в опочивальню матери бросились мамки и няньки, дверь отворилась, и крики княгини стали просто невыносимыми. Светорада, не выдержав, кинулась прочь. Что же происходит в ее светлом и радостном мире, раз возможно такое? Разве это ее мир, ее жизнь?
В полумраке переходов она налетела на кого-то. Ее поддержали сильные руки, она прильнула к крепкой груди. Даже не взглянув, узнала.
– Стема! Стемушка! Мне страшно!
– Тсс! Все хорошо. Это скоро окончится. Все хорошо. Я с тобой.
Его голос был ласковым, а рука, гладившая волосы, словно утешала. Светорада на миг застыла, дивясь той власти, которую он над ней имел, его уверенному спокойствию. Да, ей следовало взять себя в руки. И если мать не в силах проводить Эгиля, как полагается провожать в поход правителя, то честь дома должна поддержать она – его дочь. Светорада перевела дыхание и выпрямилась. Посмотрела в полумраке на Стему. В новом светлом кафтане княжеского рынды, с богатым блистающим поясом и в сапожках на каблуках, он показался ей важным и очень красивым. Волосы гладко причесаны, глаза смотрят на нее серьезно и ласково. Светораде было покойно подле него. Так и положено чувствовать себя возле собственного рынды. Но Светорада понимала, что, окажись на его месте кто-то другой, она бы не позволила себе так замереть в его объятиях, не стояла бы в кольце обнимающих рук, когда в любой момент их могут заметить.
Княжна отстранилась. Со двора доносились приглушенные толстыми бревенчатыми стенами звуки – чьи-то голоса, возгласы, ржание коней и грохот оружия, когда воины при появлении князя стали бить мечами о щиты. Все это накатывало, как волна прибоя. Следовало торопиться.
– Идем, – сказала Светорада, поправляя сбившиеся на груди бусы. – Идем, я должна проводить отца… если княгине неможется.
Стема удивился твердости ее голоса. Только что дрожала как заячий хвост, а теперь вон как пошла – голова вскинута, плечи гордо расправлены. Он растворял перед ней двери, а во дворе подставил колено, помогая подняться на лошадь. Княжна подъехала к ожидавшему ее на коне Игорю, они двинулись рядом – и впрямь жених и невеста. Стема поглядел туда, где за ворота уже выехал Эгиль. Князь спешил, словно эти рвавшиеся из терема крики Гордоксевы, которые не мог заглушить даже шум отбывающего войска, подгоняли его в спину.
Эгиль был озадачен странным поведением жены. Проехал по своему городу, не обращая внимания на вышедших проводить его смолян. Только уже взойдя на корабль и встав у штевня с высоко занесенной резной головой птицы, он все же оглянулся. Его воины поднимались по сходням, занимали свои места на скамьях, вывешивали на борта щиты. На пристани бурлила толпа, многие махали руками, появились даже волхвы, призванные по этому случаю из лесов. Главный из них разбил горшок на удачу похода. Кто-то крикнул князю, что горшок разлетелся на мелкие кусочки, – добрая примета.
Эгиль окинул взглядом поднимающиеся и опускающиеся по холмам частоколы Смоленска. Вот какой у него город! Какая сила! Неужели он видит все это в последний раз? Неужели стенания его княгини и впрямь небеспочвенны, ибо и у Эгиля болезненно сжалось сердце, а под ребром похолодело от недоброго предчувствия. О великие Один и Перун, как можно уезжать, когда на душе такое?!
Князю казалось, что лицо его застыло, словно маска. На своих воинов не решался оглянуться, чтобы не заметили его состояния. Но именно в этот момент он различил долетевший с пристани звонкий девичий голос:
– Удачи и славы тебе, князь!
Он узнал свою дочь, увидел ее на коне подле жениха, освещенную солнцем, блистающую. На губах ее играла горделивая улыбка, она махала ему рукой.
– Возвращайся скорее, батюшка. Мы будем ждать тебя!
И Эгиль сразу оттаял, улыбнулся, помахал ей в ответ. Лисглада… Вот уж славным имечком они нарекли ее. Светлая Радость… Она такая, какой и должна быть, – несущая надежду и благость. И она настоящая княжна! Так и полагается провожать мужчину в поход – без тоски, весело. И в душе князя стала нарастать уверенность, что поход будет удачным. При таких напутствиях беда не смеет потянуться за ним темным невидимым мороком.
Рядом с княжной Эгиль видел будущего зятя. Тот склонил голову, прижал в поклоне руку к сердцу. Рослый, плечистый, подле хрупкой Светорады он выглядел настоящим витязем. На такого, как Игорь, не страшно оставлять ни Смоленск, ни днепровский путь, ни волоки. Этот со всем справится – не зря Олег на него такие надежды возлагает, веря в его звезду будущего правителя. И около него будет это дивное, несущее удачу существо – ясная Светорада. Она сама как обещание удачи. Эгиль может гордиться своей дочерью. Хорошая княгиня из нее получится! Игорь должен благодарить судьбу, за то, что ему сосватали такую невесту.
А Игорь в это время почти с болью смотрел, как отчаливал от пристани большой корабль, как раскрылся широкий белый парус с вытканным большеглазым солнцем, как поплыл величаво по водам Днепра. И казалось молодому князю, что это настоящая жизнь уносится прочь, а он остается тут, в Смоленске, с купцами да бабами, с непутевой невестой и княгиней Гордоксевой, способной опорочить князя своим негодным поведением.
Правда, уже к вечеру Гордоксева смогла взять себя в руки и вышла в гридницу. Побледневшая, с подурневшим лицом, княгиня несмотря ни на что выглядела величественно в своем высоком кресле. Рядом с ней сидели ее младший сын и зять. Игорь был молчалив, пытался вникать в дела правления, в то, что говорят купцы и бояре, да только тоска брала до зевоты. Ну, кто-то кому-то не так отмерил пшеницу в уплату за меха, кто-то взял на время коня-скакуна, но вернул хозяину захромавшим, и теперь тот требует возмещения убытка, кто-то жаловался на то, что его сыну в драке сломали руку, а рука-то правая, рабочая! Скукота! Игорь уставал от подобных речей.
Только однажды Игорь оживился, когда в гридницу важно прошествовали вызванные из дальних чащ волхвы. Княгиня встретила их неожиданно ласково, медовыми речами, обещала наградить, если вымолят у Перуна-громовержца удачи для князя в походе. Волхвы переглянулись между собой, и главный из них пообещал щедрые требы божеству, если княгиня выделит им потом до двух десятков отборных свиней. Княгиня пообещала, хотя Асмунд и пытался обойтись половиной требуемого. Игорь же подумал: вот уж всласть полакомятся волхвы свиным мясом! Ох, и раздуются-разболятся животы у длиннополых служителей! Из нужников потом выходить три дня не станут.
При мысли о нужнике Игорь вспомнил о Светораде и о ее прощании с Овадией. Да и с другими тоже… Однако слова лишнего не смей ей сказать, взбрыкивает, как норовистая кобылка, несется невесть куда. И он, Игорь, привязан к этой шалой словом чести и выгодами княжения.
А Светорада в это время находилась в своей светелке. С ней были ее девушки, нянька Текла сидела за прялкой в углу, а Стема, как и положено рынде, стоял за приоткрытой дверью. Но как только увидел, что княжна закручинилась, перестала тянуть с девицами долгую печальную песню и руки ее застыли над растянутым на станке вышиванием, мигом оказался рядом.
– Повеселить ли тебя, душа моя Светка? Рассказать ли сказку или еще что веселое да занятное?
Текла в своем углу только закудахтала, когда этот пострел уселся у ног княжны, почти привалившись к ним спиной. А он как ни в чем не бывало принялся рассказывать о том, как за морем-океаном, в славном городе Царьграде жил кудесник, который и птицу с лета на руку мог позвать, и рыбе повелеть приплыть к берегу, и коня усмирить одним взглядом. Да только у самого кудесника не было покоя в душе. Ибо даже могучими чарами невозможно проложить дорожку к сердцу прекрасной девы. А была у него на примете одна, ладная да веселая. Но любила она иноземного витязя, нанявшегося на службу царскую. И витязь тот на внимание девы отвечал с охотой, да только чародей делал им всякие пакости, чтобы они никогда вместе не были. То нашепчет царю ромейскому на витязя и того ушлют в дальние края, то саму девицу изведет мороком, и она сидит, словно зачарованная, пока милый ее, воротясь из поездки, ходит под окошком да поет песни, ладу свою вызывая. А то колдун и вовсе лихое задумал: решил обратить витязя в серого селезня да напустить на него царских охотников. Однако тут колдун просчитался: не то заклятие сказал, и вместо добра молодца дева прекрасная обернулась утицей и улетела в заповедный лес, куда охотники бить дичь для царя ездили.
Слушая его рассказ, девушки в светелке притихли, даже рукоделие отставили, ожидая, что дальше с влюбленными приключится. И сама княжна сидела как зачарованная, только рука ее легонько легла на длинные волосы Стемы, ласково перебирала их. Стема даже замер, прикрыв глаза.
– До чего же руки у тебя ласковые, княжна моя.
Но тут нянька Текла, резко отодвинув в сторону прялку с куделью, выступила вперед.
– Хватит на сегодня! Месяц Месяцевич уже в самой поре, ночь настала, и ты, Стемка прохвост, вместо того чтобы изводить нашу касатку побасенками, шел бы лучше поглядеть, как и где стража расставлена, чтобы никто не проник, не наслал лихо чародейское… Как на ту же бедную княгиню нашу. Иди-иди, говорю!
Стема снизу вверх ласково поглядел на Светораду.
– Что, касатка наша, утомили тебя мои рассказы? Али и в самом деле чародейства страшишься?
– Страшусь, Стемушка, – мило улыбнулась княжна, отводя от глаз парня волосы и медленно проводя по его бровям тонким пальчиком. – А страшусь я того чародейства, которое ты своими сладкими речами в душу вливаешь. Зачаровал совсем.
– Так я только этого и добиваюсь! – встрепенулся Стема. Обычно ты на молодцев чары своей красой наводишь, а тут я сумел над тобой возобладать! Аи да я!
– Вот и я думаю, аи да Стемка Стрелок! – засмеялась Светорада, лохматя ему волосы. – И сказки сказывать горазд, и из лука стрелять, и в девичьей ему так хорошо, словно не воин он, а подружка моя задушевная, готовая всегда от скуки избавить. За то и люблю тебя.
Девушки в углу фыркнули, засмеялись тихонько, а нянька даже ногами затопала, рассердившись. Но все в светелке стали просить парня рассказать дальше сказку, так что в конце концов Текла уступила. Ей, старой, тоже хотелось послушать, чем там у них в Царьграде закончилось.
Стема опять приник к коленям княжны, посмотрел с улыбкой.
– А что княжна прикажет?
Разумеется, она требовала продолжения. Ей любопытно было узнать, что там дальше, и сидеть рядом с ним, когда он не задирает ее, а мил и любезен, очень приятно. Она вспомнила, как он утешил ее сегодня, как прогнал ее страх. Хороший он все же дружок, хоть и ершистым порой бывает. И так радостно ощущать тепло его сильного тела у своих ног… Дрожь прошла по спине княжны, сердце забилось быстрее. Ах, век бы с ним так сидеть, ни о чем не думая!
Старая Текла со своего места видела, как клонится головка княжны к сидевшему рядом с ней парню, да и Стемка льнет к ней, как кот. Выругать бы их… Но нянька сдерживалась. Как же они хорошо гляделись вместе – Светорада, с ее длинной золотой косой на плече, и Стемка, с выразительными темными бровями и падающей на глаза светло-русой прядью. Ничего, что ростом не больно вышел, зато в нем чувствуются сила и живость. С таким рындой княжне ничего не грозит, так что пусть потешится, пока молода, да поморочит парню голову, все равно он ей не жених. А она, Текла, за ними приглядит. Ведь тот другой, Игорь Киевский, Светораду не больно-то ублажает. Текла даже пригорюнилась при этой мысли, ибо только ей Светорада призналась, как жестоко и грубо вел себя жених.
А Стема продолжал свой рассказ. Поведал, как охотники отправились на ловы, как обернувшаяся утицей дева металась, пока не попала в сети перевеса,[89] и ей тут же свернули бы шею, как другим попавшимся птицам, да только сама богиня Лада сжалилась над девушкой и выпустила ее на волю. Но вот крылышко у нее оказалось поврежденным, и могла она только плавать по воде, но не летать.
А витязь ее любимый тем временем почуял что-то неладное. Сердечко ретивое его волновалось, места себе не находил. Вот и решил развеять тоску-кручину на забаве молодецкой – охоте с оперенным луком и калеными стрелами. Пошел он в лес да набрел на озерцо лесное, а там утица плавает. Он уже и руку вскинул, и стрелу на тетиву наложил, да птица вдруг окликнула его по имени человеческим голосом. А тот, у кого любовь в сердце, мигом узнает голос милой. Вот молодец и опустил лук, к воде подошел, а утица уже к бережку плывет, сама в руки просится. Наш молодец глядит и видит, что подбитое крыло птицы жалко так свисает. Тогда он прижал к себе птицу и стал проводить языком по ее крылу, разглаживая перышки. И как только он коснулся ее лобзаньем, так вмиг и развеялись чары, исчезло оперение, и предстала перед ним страстная девица, да нагая вся, как в день рождения. Ну а молодец все ласкает ее, руку белую к себе прижимает, целуя от локотка до подмышек, потом к груди нежной приник, там где сосок выступал, топорщился, сам в губы просясь…
– Да что ты несешь, бесстыдник! – вскочила со своего места опешившая Текла. – Уд, что ли, помутил твой разум, раз такое при девицах рассказываешь!
От ее крика замершие и смущенные девушки всполошились, захихикали, отворачиваясь и закрываясь рукавами. А Стема, хотя и умолк, но не сводил горящего взора с затуманившихся очей княжны. Даже улыбнулся ей заговорщически, но тут Текла налетела на него, как коршун, чуть не за волосы стала оттаскивать от воспитанницы.
– Вон поди, охальник, вон! И вы все вон! Устроили тут посиделки бесстыжие!
Растерянная Светорада только теперь опомнилась, смущенно засмеялась, но не стала возражать против того, что Стему выгоняют. Глаз на него поднять не могла, но все же услышала, как он крикнул ей от порога, удерживая на расстоянии выпихивающую его за дверь Теклу:
– А ведь ты славно сегодня на пристани себя вела, Светка! Если бы не ты – князь Эгиль уехал бы из Смоленска в кручине. Ты же радость и надежду в него вселила.
Сказано это было серьезно, но Светорада отвернулась, смущаясь оттого, что он уже взял себя в руки, а она все не могла отдышаться. И позже, когда Текла уже отправила теремных девушек и стала расчесывать волосы Светораде на ночь, княжна все еще была тиха и смущена тем, что пережила, когда Стема рассказывал ей о чужой любви, а сам все в очи заглядывал да поигрывал подолом ее рубахи, ласково касаясь ног… А потом вдруг расслышала слова разгневанной Теклы о том, что она завтра же донесет на Стему княгине, да потребует, чтобы его убрали с должности рынды. Светорада резко оборвала няньку:
– А ну-ка сядь сюда! – властно указала она на пол у своих ног. Глянула на Теклу, гневно хмуря брови, щеки потемнели от румянца. Только волосы сияли золотом – расчесанные и пушистые, они были так прекрасны, что в комнате от них становилось светлее. – Забыла, кто ты? – гневным свистящим шепотом произнесла княжна. – Забыла свое место? И если я повелю – ты уймешься и будешь молчать! Ясно?
В этот миг Светорада очень походила на отца – та же решимость и непреклонность. А гнев, как у матушки, – тут и вещим волхвам не поздоровится. И старушка Текла сразу притихла. Вот же… вырастила на свою голову… Теперь из-за Стемки и со двора велит прогнать.
– Касаточка моя… да я ведь… о тебе же пекусь.
– Пекись, нянька Текла, за то тебя и кормят. Однако… Знай, сверчок, свой шесток. А теперь покинь меня. Иди!
Светорада перевела дыхание. Услышала, как старушка шмыгала носом, понуро идя к двери, и даже устыдилась. И зачем на верную няньку так осерчала… Хотя Текла и впрямь могла разлучить ее со Стемой, а Светораде… Она понимала, что все это блажь, однако рядом с ним она ощущала жизнь так ярко, как никогда и ни с кем; это новое чувство и пугало ее, и радовало. И княжна еще долго ворочалась с боку на бок, глядя на вливавшиеся в открытое окно потоки лунного света. Стема… И злой ведь какой бывает, но с ним ей так… сладко. О нем думать куда приятнее, чем о скором браке с Игорем.
Светорада понимала, что положение княжны обязывает ее подчиниться необходимости и стать княгиней, она готова была смириться с предстоящим замужеством, однако в глубине души жила тайная надежда на то, что судьба ее сложится как-то по-другому. Ибо, думая о предстоящем браке, она ощущала себя словно на краю пропасти. Впереди была неизвестность – страшная, непривлекательная, пугающая. Любая другая девица ощущала бы воодушевление перед свадьбой, а она… Ей и так хорошо жилось под родительским кровом, в изобилии и покое отцовской усадьбы, где все ее любили, и каждый новый день приносил столько радости. Светорада опять подумала о Стемке. От этого стало и сладко, и больно. Все эти дни он будет подле нее, а значит, у них будут постоянные поводы для встреч, и мысль об этом делала княжну особенно счастливой. Она все вспоминала, как он поглядел на нее, когда говорил о лобзаниях… Как ей хотелось ощутить это с ним… всегда хотелось… С детства…
– Стемка мой, – прошептала княжна и заснула со счастливой улыбкой.
Но на следующий день она держалась со своим рындой Сдержанно. Смотрела только на Игоря, своего жениха. Он не люб ей, это так, но им жить вместе и поэтому все же надо постараться наладить с ним отношения. В ней с детства была воспитана привычка подчиняться неизбежному, а долго сердиться она не умела.
Через пару дней, когда Игорь вернулся после удачной охоты довольный и веселый, Светорада попыталась помириться с ним. Подошла, взяла под руку, увела на галерею, где в тени под навесом было не так жарко.
– Поговори со мной, суженый мой.
– О чем?
– Ну, об удачной охоте, о том, как лов прошел, да вообще о чем пожелаешь. Ведь скоро мы поженимся и тогда у нас каждая мысль станет общей. Так ведь супруги живут.
Игорь усмехнулся:
– Н-да, каждая мысль станет общей… Храни меня от того боги! Да ежели я стану думать, как ты, то люди скажут, что подобный дурак еще ни разу не сидел на Киевском престоле.
– Но ведь я буду твоей княгиней! Со мной обязаны будут считаться.
Игорь скривился так, словно откусил кислое яблоко.
– Ну и возмечтала! Зачерпнула луну из лужи – как у нас говорят о тех, кто мечтает о несбыточном. Или ты решила, что и мне станешь волю свою навязывать? Я тебе уже говорил, Светорада, что твое место будет самое последнее, – то, на которое укажу. И запомни это!
Она резко выдернула руку. Тряхнула волосами:
– И ты запомни, князь, что я не овца, чтобы стоять в темном хлеву, где поставят!
Повернулась и пошла прочь. Ну что он за человек такой! Отчего так невзлюбил ее? Она ведь видела, как он уважителен с ее матерью, как приветлив с воеводой Кудияром, как шутит со Стемкой. А с ней… Она должна считать брак с Игорем счастьем? Знать бы, как от такого счастья избавиться!
Княжна отошла за угол, даже рванула ворот у горла, будто ей не хватало воздуха. Душно было. И жарко… Не продохнуть. Во дворе было тихо, все спрятались от зноя, только сухо трещали сверчки. Даже собаки перестали лаять, залезли в конуры.
Игорь не особенно задумывался о том, что обидел княжну. Прошелся в терем, стал у окошка, попивая холодный квас. В какой-то момент заметил княгиню Гордоксеву на забороле детинца. Она неподвижно стояла под палящим солнцем, устремив взгляд на реку. Вестей ждет. Какие вести, если на ладьях по Днепру до Киева больше восьми дней ходу? Струги еще не дошли, отчего же она надеется, что ей так скоро пришлют вестового? Хотя Игорь тоже ждал вестей. Эх, как там все сладится? Игорь стал представлять себе, как Олег и Эгиль с грозной силой появятся у стен Киева, как насядут на степняков угров да пригрозят им разгромом, ежели те не отступят. Может, дело дойдет до схватки горячей… Многие потом будут похваляться, как они бились. Варяги-то обязательно: смысл всей их жизни в том, чтобы искать себе удачу и славу в бою. И им будут петь хвалебные песни на… на его свадебном пиру. А что о нем споют? Что у бабьего подола отсиживался да учился блюсти государственные интересы? И ради этих интересов от славы отказался? Да что от славы, даже от милой ему Ольги отказался ради пустышки Светорады. Игорь уже забыл, что сам прогнал от себя Ольгу, когда Олег Вещий был готов принять их брачные обеты над текучей водой… Чтобы не томиться горькими думами, Игорь, кликнув своих людей из ближайшего окружения, отправился купаться к Днепру. В такую жару – это самое милое дело. Жара и вправду стояла невыносимая. Лето только набирало силу, а земля, еще с травня взявшаяся сухой коркой, уже стала трескаться, сворачивалась жесткой шелухой, рассыпалась серой пылью, похожей на пепел. Покрытые дерном крыши изб казались выжженными солнцем, ветви на деревьях вяло поникли, и, если раньше прохладные ночи посылали к рассвету росу, то сейчас и ночью нечем было дышать. Люди с опаской говорили о засухе, о неурожае. Было отчего волноваться. Посевы желтели и никли, на пашнях там и тут появлялись серовато-черные проплешины, которые даже при незначительном ветерке начинали пылить серыми клубами, и это были не предвещавшие ничего доброго дымки. Люди молили богов о дожде, вглядывались в небо, по которому плыли уносимые невесть куда облака, а земля стояла без дождя. Становилось ясно: если ближайшие дни продержится такое пекло – земля «загорится». Даже травы на заливных лугах, не успев подняться, засыхали и жухли, и было понятно, что ежели не накосить их уже сейчас, то скот может остаться на зиму без корма.
Однако когда подошел Ярилин день, люди прогнали мрачные мысли и пошли к капищам, неся подношения: цветы, зелень, крашенные в желтый и красный цвета яйца, пиво в бочонках, крынки с медовухой. Волхвы зарезали ягненка и, принеся в жертву, окропили собравшихся его жертвенной кровью. После положенного обряда люди пошли в леса, набрали зеленых веток, девушки сплели гирлянды из цветов и весь день старательно украшали жилища. А ближе к вечеру многие отправились на лодках за реку, где в лесу, на широкой длинной поляне, полагалось устроить пир-гуляние в честь светлого Ярилы.
Переправлялись через Днепр целыми семьями, с чадами своими и домочадцами, чтобы Ярила знал, как плодятся люди от его силы, как разрастаются их семьи Все были принаряжены, так как Ярила, дающий силу и радость жизни, любил тех, кто не зря проживает свой век, кто добивается чего-то и кому есть чем похвалиться. Нищие да убогие на гуляние не являлись, как не добившиеся милости жизнелюба Ярилы, зато те, кто сумел подняться, радовались и гуляли. Над обширным заречным лугом звучали музыка и смех, люди веселились, ведя круг у выставленного посреди луга сплетенного из соломы Ярилы, в венке, с разрисованной улыбающейся рожей. А еще народ веселился, поглядывая на приделанный чучелу немалый детородный стержень. Как же Ярила без него! На то он и божество плодородия. Пусть пока покрасуется, все равно скоро уступит место божеству летнего плодородия Купале. Да и после гуляния положено хоронить чучело божества, чтобы его плодородная сила ушла в землю, оплодотворила ее.
Еще на Ярилины гуляния полагалось пышно пировать, поэтому люди прямо на траве расстилали длинные скатерти, раскладывали на них яства. На Ярилу надо было есть много крашенных к празднику яиц, молочных сыров и творога, выставлять пироги, украшенные вылепленными из теста венками, есть дичь, сало и густые масленые каши. Люди пировали так, что и про жару забыли. Пили много хмельного пива, то и дело слышались хлопки открываемых бочонков, пирующие поднимали полные чаши и рога, не забыв плеснуть немного хмельной жидкости на землю – в дар божеству. Еще в этот день многие приглядывали себе пару, а те, кто уже жили семьями, должны были быть особенно ласковыми со своими избранниками, ибо считалось, что зачатые в этот день дети получали благословение бога, были красивы, здоровы и удачливы. Поговаривали, что и саму Смоленскую княжну Светораду родители зачали на праздник Ярилы, а уж она почиталась кривичами как воплощение счастья, радости и удачи. Поэтому, когда Светорада вместе с женихом появилась на празднике, ее встретили приветствиями и здравницами.
Читать бесплатно другие книги:
