Тайны монастырей. Жизнь в древних женских обителях Евфимия Монахиня

45-летняя послушница Арсениево-Комельского монастыря Мария Каплина, перешедшая туда из Горнего Успенского монастыря, была принята в монастырь в 1895 году, а указной послушницей стала лишь спустя восемь лет. Послушница Сурского Иоанно-Богословского монастыря Дарья Данилова, поступившая туда в 1901 году, была «приукажена» лишь через семь лет, а принятая в монастырь в один год с нею Пелагия Алексеева стала указной послушницей годом позже.

По данным на 1921 год, проживавшая в то время в общине уже закрытого Сурского монастыря 44-летняя Дарья Данилова все еще оставалась указной послушницей и выполняла послушание кухарки. Таким образом, срок ее пребывания в послушницах составил двадцать лет и вполне мог быть и еще большим, если бы Сурский монастырь не был закрыт. С учетом того, что послушники и послушницы выполняли в монастырях самую незавидную работу и нередко использовались как прислуга, выдержать столь длительные сроки послушничества могли только глубоко верующие люди.

Возможно, к этой же категории стоит отнести женщин и девушек, чье поступление в монастырь было связано с данным ими обетом или с неким чудом. Иногда такие истории можно услышать от родственников или земляков северных монахинь. Например, родственники послушницы Сурского монастыря Александры Ларюшевой утверждали, что она была отдана в Сурский монастырь «по обету». В раннем детстве Сашенька Ларюшева тяжело заболела. В это время ее мать дала обет: если девочка выживет, она отдаст ее в монастырь. Произошло чудо – ребенок поправился. И вот с четырехлетнего возраста Александру Ларюшеву стали готовить к монашеству. Девочка воспитывалась в доме у деда и бабушки, которые старательно оберегали ее от мирских развлечений и увлечений. Даже мать могла видеться с дочкой только при них. Когда же в Суре открылся монастырь, Сашеньку отдали туда. Конечно, читатель вправе усомниться, а можно ли говорить о «глубокой вере» самой Саши Ларюшевой, если ее так тщательно и долго готовили к поступлению в монастырь и она не ведала, что для нее возможна какая-то иная доля? Вероятно, да. Ведь она по доброй воле выполнила то, что за нее обещала Богу ее мать. Значит, глубоко веровала в Бога и любила Его. А дальнейшая история Александры Ларюшевой только лишний раз подтверждает это.

После закрытия Сурского монастыря 34-летняя Александра осталась жить в Суре. Она была еще молода и не являлась монахиней, так что вполне могла бы выйти замуж, иметь детей и мирно умереть в глубокой старости, – но осталась верна монашескому пути. 10 августа 1942 года послушница Александра Ларюшева, обвиненная в принадлежности к «контрреволюционной группировке церковников», погибла в одном из лагерей. После этого, как говорится, другие доказательства ее веры излишни.

А родственница послушницы Шенкурского монастыря Ирины Опариной, В. Кумм, рассказала мне семейное предание о том, что та ушла в монастырь после некоего виденного ею сна. Наутро девушка стала просить отца: «Не отдавайте меня замуж, а отвезите в монастырь. Меня там ждут». Возможно, отец пытался отговорить свою красавицу-дочь от этого шага. Однако она стояла на своем, так что отцу все-таки пришлось отвезти Ирину в монастырь. А в качестве вклада с нею поехал туда и сундук с ее приданым… И опять читатель вправе усомниться – уж не сказки ли это? Но после закрытия Шенкурского монастыря послушница Ирина Опарина, которая была всего лишь на год старше Александры Ларюшевой, тоже вполне могла бы обзавестись семьей и «жить как все». А она предпочла навсегда остаться «невестой Христовой». Монастырь для нее заменил соломбальский храм святителя Мартина Исповедника, где она была алтарницей. Как видно, и тут за историей о чудесном сне скрывается не менее чудесная история о том, как вера Христова делала слабых и беззащитных девушек сильными и мужественными. Ведь не будь у них этой веры, они бы не смогли много лет терпеть одиночество, унижения, бедность, причем без всякой надежды на что-то лучшее в этой жизни впереди…

Наутро девушка стала просить отца: «Не отдавайте меня замуж, а отвезите в монастырь. Меня там ждут»

Безусловно, в ряде случаев на уход женщин и девушек в северные монастыри могли влиять и причины социального характера: бедность, социальная незащищенность, одиночество. Так, по данным заметки о Сурском монастыре из газеты «Архангельск» за 1907 год, большинство послушниц «…ценило монастырь как средство к существованию. “На воле-то всего натерпелись – и голода, и холода, а теперь по крайней мере сыты, да и кров есть”», – признавались они неизвестному корреспонденту газеты [67]. Поскольку редактором газеты «Архангельск» в то время был И. В. Галецкий, человек, неоднократно судимый за революционную деятельность и известный своим негативным отношением к Сурскому монастырю и праведному Иоанну Кронштадтскому, которого публично обвинял в жестокости и небрежности, этой информации нельзя доверять полностью.

Однако подтверждением того, что в Сурском монастыре действительно могли быть послушницы, поступившие туда «от неурядиц, бед и с отчаяния», является письмо-жалоба двух послушниц, относящееся к периоду, когда Сурской обителью управляла игуменья Варвара (Ивановская) (1900–1902 гг.). Жалуясь на то, что настоятельница «совершенно никому ничего не дает, велит писать родным и знакомым, чтобы послали на одежду», они приводят слова игуменьи: «Я не виновна, что вы наехали разутые, раздетые да больные». Таким образом, некоторых послушниц Сурского монастыря действительно могла привести туда нужда. Но примечательно, что именно они были недовольны игуменьей, писали жалобы и откровенничали перед журналистами. Ведь, как говорит пословица, «невольник – не богомольник»…

В послужных списках Успенского Горнего монастыря также есть упоминания о том, что некоторые послушницы были приняты туда по бедности. Например, 15-летняя Августа Караулова, дочь уволенного из духовного звания пономаря вологодского кафедрального Софийского собора Василия Караулова. По данным на 1871 год, четыре послушницы того же монастыря, в основном девочки 12–17 лет, были приняты в него «по сиротству», например 12-летняя Александра Кузнецова, дочь бывшего пономаря. Однако все эти случаи касаются приема в монастырь не взрослых, а детей, для которых обитель становилась своеобразным приютом.

Некоторые послушницы, принятые в монастырь по сиротству, оставались в нем навсегда. Так, послушница Успенского Горнего монастыря Аполлинария Шомская, дочь бывшего пономаря вологодской Благовещенской церкви, принявшего монашеский постриг в Семигородней пустыни, в 20-летнем возрасте ушедшая в Успенский монастырь, прожила в нем до 1901 года. К этому времени ей исполнилось уже сорок семь лет, так что нетрудно представить себе дальнейшую судьбу этой послушницы…

В северные монастыри уходили не только сироты, но и вдовы, и бедные пожилые женщины. Так в 1876 году диакон Сретенской церкви Вологды ходатайствовал перед консисторией об определении в монастырь своей матери, Анны Беляевой, которую не мог содержать. Епископ Вологодский и Тотемский Феодосий удовлетворил его просьбу и дал распоряжение: «Старуху Анну Беляеву зачислить в Вологодский женский монастырь».

В Холмогорском Успенском монастыре, по данным на 1880 год, проживала монахиня Евстолия (Варфоломеева) в возрасте восьмидесяти одного года, ушедшая туда в 47-летнем возрасте после смерти мужа-священника. Вероятно, по тем же самым причинам в ряде случаев в монастырь уходили сразу несколько членов одной семьи. Так, в 1852 году в Холмогорский монастырь поступили дочери умершего дьячка Григория Гурьева – Ольга и Елизавета. Впоследствии, в 1894 году, Елизавета Гурьева была пострижена в монашество с именем Фивеи. В 1869 году в Горний Успенский монастырь поступили вдова звонаря Вологодского собора 68-летняя Евдокия Строкина и ее 43-летняя дочь Параскева. В 1872 году в Холмогорский монастырь были приняты 62-летняя больная неграмотная вдова дьячка Епифания Попова Анна и две ее дочери – 36-летняя Анастасия и 34-летняя Иулиания. Они прожили в монастыре до 1917 года. При этом в 1904 году Анастасия была пострижена в монашество с именем Серафимы, а Иулиания через три года с именем Сергии.

Да, северные женские монастыри действительно служили пристанищем для обездоленных женщин и девушек, которым не виделось иной дороги, кроме как в монастырь. Однако вряд ли стоит говорить, что те уходили в монастыри исключительно из-за житейской безысходности, не будучи при этом еще и глубоко верующими людьми. Ведь неверующий человек от отчаяния и безысходности скорее покончил бы с собой, чем ушел в монастырь. Вспомним хотя бы героиню некрасовского стихотворения «Выбор», где убитая горем «русская девица, девица красная» ищет себе смерти то в заснеженном лесу, то в проруби, вовсе не помышляя о том, что можно умереть для мира, но продолжать «Богу и людям служить» в монастыре.

Итак, основной причиной ухода женщин и девушек в северные женские монастыри была глубокая религиозность, хотя в ряде случаев поводом для разрыва с миром становились причины социального характера. Но в женских монастырях встречались лица, оказавшиеся там и по несколько иному поводу – например потому, что они были духовными дочерьми основателя монастыря или его игуменьи. Пожалуй, это было наиболее распространено в Сурском Иоанно-Богословском монастыре, основателем которого, как вы помните, был один из величайших русских святых – праведный Иоанн Кронштадтский.

Если проанализировать состав общины Сурского монастыря в первые годы его существования, то нельзя не заметить интересную особенность: большинство послушниц было родом из мест, где проживал или регулярно бывал отец Иоанн (Санкт-Петербургская и Новгородская епархии). Безусловно, то были духовные дочери и почитательницы праведного Иоанна.

И даже после того, как некоторые из них разочаровались в монастырской жизни, они все-таки не покидали монастырь, пока был жив о. Иоанн. Так, послушница Анастасия Боронина, жившая в Сурском монастыре с 1901 года, жаловалась о. Иоанну, что ей и другим сестрам приходится жить по десять человек в холодных кельях, где люди «помещены все более жалкие и несчастные», что игуменья не дает им новой одежды и «из любопытства» читает адресованные им письма. На основании этого она сделала вывод о том, что в монастыре «царит больше все одна неправда», но все же оставалась в нем, как говорится, через силу. Причиной этого было нежелание порывать отношения с о. Иоанном: «Неохота мне выходить из-под Вашего святого покрова, …очень мне неохота выходить, ибо годы мои уже не молодые».

Основателем Сурского Иоанно-Богословского монастыря был один из величайших русских святых – праведный Иоанн Кронштадтский

Однако история этой послушницы, которую удерживало в нелюбимом монастыре только уважение к праведному Иоанну, имела достаточно печальный конец – Анастасия Боронина все-таки вернулась в мир. Это произошло где-то между 1906 и 1910 годами, поскольку, судя по послужным спискам за 1906 год, Анастасия Боронина еще жила в Сурском монастыре, а следующий сохранившийся список сестер монастыря датируется уже 1910 годом. Возможно, она ушла из Сурского монастыря после смерти о. Иоанна, то есть после 1908 года, когда ничто уже не смогло удержать ее в монастыре.

По аналогичной причине оказалась в том же монастыре послушница Мария Коршунова. В письме от 3 марта 1905 года секретарю и родственнику о. Иоанна, И. В. Фиделину, М. Коршунова признавалась, что в Суру ей страшно не хотелось ехать: «Два года тому назад я прямо говорила об этом Вашему дядюшке, но он настоял, чтобы я непременно ехала в Суру, несмотря на представленное мною свидетельство от одного из известных петербургских врачей, в котором мне положительно запрещалась эта поездка», – признавалась она. М. Коршунова покинула нелюбимый ею Сурский монастырь после 1906 года.

А вот другая история, с более счастливым концом. В 1844 году вместе с монахиней Агнией (Архиповой), назначенной игуменьей Холмогорского монастыря, из Новгородской епархии приехала «душевно преданная ей как своей покровительнице благочестивая светская девушка» [76] из мещанского сословия, Пелагия Кащеева. Судя по всему, она была духовной дочерью монахини Агнии и последовала за ней в Холмогорский монастырь, став послушницей. В 1852 году послушница Пелагия была пострижена в монашество с именем Арсении. С того же года она получила послушание благочинной. В 1866 году монахиня Арсения была переведена в Шенкурский Троицкий монастырь, где была казначеей, а в 1888 году стала игуменьей этого монастыря и управляла им три года.

В отдельных случаях уход в северные женские монастыри мог происходить по примеру родственниц или знакомых. Так, в 1917 году в Сурский монастырь поступила 56-летняя крестьянская вдова Анастасия Красильникова из села Песочное Тверской губернии. Вероятно, это было связано с тем, что там уже жила ее дочь, Мария Красильникова, ушедшая в монастырь в 1908 году в возрасте девятнадцати лет. На возможность этого указывает то, что в 1913 году Мария Красильникова съездила в отпуск на родину и побывала у матери, после чего мать решила переселиться поближе к дочке… А ранее в Сурском монастыре оказалось сразу восемь крестьянских девушек из деревни Тыдорской Вологодской губернии, причем некоторые из них приходились друг другу сестрами. Две из них поступили в монастырь в 1901 году, спустя год в Сурский монастырь поступило четыре девушки из той же деревни, а еще через два года – еще две их землячки.

Если бы кому-то вздумалось сделать эту историю сюжетом рассказа, он мог бы быть таким: в деревне Тыдорской жили-были несколько девушек-подружек, мечтавших о монашеской жизни. И вот, когда открылся Сурский монастырь, две из них поехали в Суру, обжились там, а потом написали подружкам, как хорошо им в монастыре. Тогда и те поспешили к ним присоединиться.

Однако, как уже упоминалось выше, послушница имела шанс остаться в монастыре надолго, если основной причиной ее ухода туда являлись не бедность, не пример других, а прежде всего глубокая вера. Именно поэтому не все эти девушки-вологжанки сумели ужиться в Суре. К 1917 году в монастыре остались только пять из них, а ко времени закрытия монастыря, в 1921 году – три.

В Горнем Успенском монастыре, по данным на 1901 год, были две послушницы из деревни Осиновская Кадниковского уезда Вологодской губернии, поступившие в эту обитель в один и тот же год. В Арсениево-Комельском монастыре в 1905 году было четыре послушницы, которые приходились друг другу родственницами и землячками. Так что не только в Сурском монастыре можно было встретить послушниц из одной и той же деревни.

В старинных житиях святых их поступление в монастырь описывается примерно так: человек приходит в обитель, падает в ноги настоятелю, умоляя сподобить монашеского пострига. В свою очередь настоятель, предостерегая новичка от возможной ошибки, описывает ему тяготы монашеской жизни. Но поскольку тот говорит, что не боится трудностей, настоятель совершает над ним постриг, а потом дает ему послушание, обычно «в хлебне и поварне», чтобы воспитать в нем смирение.

В XIX – ХХ веках (так же как и сейчас) принятие богомолицы в монастырскую общину происходило иначе, намного прозаичнее и сложнее. Богомолица длительное время жила в монастыре, подчинялась его уставу, выполняла послушания, нередко тяжелые и трудоемкие. Выдержать такую проверку своей пригодности к монашеской жизни удавалось не каждой. За неимением подходящего примера из жизни северных женских монастырей приведу характерный отрывок из воспоминаний схимонахини Леонтии (Левицкой), где она описывает свое поступление в Борисоглебский Аносин монастырь, находившийся в Звенигородском уезде Московской губернии.

Вот молодая темпераментная девушка-дворянка Любовь Левицкая просит игуменью принять ее в монастырь, обещаясь выполнять любые послушания и, если понадобится, даже «умереть за святое послушание». На что игуменья дает ей такой ответ:

«Все поступающие в нашу обитель проходят испытания. Поживите в гостинице, походите в храм на святое послушание, присмотритесь к иноческой жизни – и тогда, если будет Богу угодно, назову своим чадом. Теперь помолимся, – она открыла Псалтирь… Прочтя псалом и благословив меня, она произнесла: – В гостинице матушка Дорофея даст вам послушание – в обители с сестрами не разговаривайте и никому не говорите ни кто вы, ни откуда. Два слова должны быть у вас: благословите и простите…

Молча поклонившись до земли, я вышла. Вернувшись в гостиницу, …я поклонилась матушке Дорофее в ноги, прося назначить мне святое послушание.

– Вот вам ведро, голик, тряпки, берите, мойте полы! – сказала мать Дорофея.

– Благословите! – ответила я, низко поклонившись, а самой стало стыдно и страшно, как я исполню ее приказание. В жизни моей это был первый урок. Мать Дорофея, видя, что я не умею, принялась мне показывать. С каким трудом я привыкла к физическим работам! Господь помогал и укреплял».

Впоследствии Любови Левицкой пришлось научиться управлять лошадью, работать в поле и на огороде и еще многому другому. «Трудно было привыкать к длинным службам, суровой пище, рано вставать. Трудно было по плоти – она распиналась, но вера и любовь к Господу была так велика, что все казалось легко и сладко» [20].

Последняя фраза очень важна. Ибо она объясняет, почему дворянская девушка, не привыкшая к физическому труду, все-таки сумела выдержать все эти испытания и не покинула монастырь. Ее удерживали там глубокая вера и «любовь ко Господу». Это еще одно подтверждение тому, что основной причиной ухода в монастырь являются не горе и не несчастная любовь, а желание жить по-Божьему, с Богом и в Боге, Который посылает любящим Его помощь и утешение.

Богомолица длительное время жила в монастыре, подчинялась его уставу, выполняла послушания…

Но для того чтобы богомолица стала послушницей, ей требовалось не только пройти вышеописанные испытания. Она была обязана предъявить настоятельнице документы, удостоверяющие ее личность. Например, если она была из крепостных, то представляла «отпускную» от своего бывшего господина, подтверждающую, что теперь она является свободной. Например, послушница Горнего Успенского монастыря Анна Червонцева (впоследствии игуменья Арсениево-Комельского монастыря Лидия) имела «увольнительное свидетельство от помещика Димитрия Рязанова».

Кроме этого, богомолица должна была представить рекомендацию, подписанную приходским священником, удостоверявшую, что она является православной. В противном случае богомолице отказывали в принятии в монастырь. Безусловно, исключения бывали, но крайне редко. Так, в 1886 году Вологодская консистория рассматривала прошение некоей Л. Ф. Говоровой, желавшей поступить в Успенский Горний монастырь. Приходской священник характеризовал Л. Говорову как старообрядку, в связи с чем дорога в монастырь была ей явно заказана. Однако при рассмотрении ее дела в консистории выяснилось, что Л. Говорова перешла в старообрядчество лишь для того, чтобы не умереть с голоду.

Вот как это объяснялось в консисторском деле: «Причиною ее совращения в раскол был расчет на даровое содержание от раскольников, потому что она, оставшись после смерти родителей круглою сиротою, не могла обеспечить себя трудами». С учетом этого «смягчающего обстоятельства» Л. Говоровой все-таки разрешили поступить в монастырь. Однако обязали дать подписку «о пребывании в православии». Поступить в монастырь могли только те, чьи поведение и документы были безукоризненными. Это снижало до минимума количество случайных людей в монастырских общинах. Увы, даже это не всегда служило гарантией того, что монастырская жизнь будет исключительно тихой и мирной. Но об этом речь пойдет чуть позднее.

После того как богомолица становилась послушницей, сведения о ней ежегодно заносились в монастырские послужные списки. Поэтому из них можно узнать, представительницы каких сословий уходили в северные женские обители, какое образование они имели, чем занимались… иными словами – проанализировать состав монастырских общин.

Большинство насельниц северных монастырей были крестьянками. Уже упоминалось, что в вологодских монастырях были сестры даже из бывших крепостных. Так, по данным на 1886 год, в Горнем Успенском монастыре 12 послушниц были вольноотпущенными крестьянками. Сведений о поступлении в монастыри Архангельской епархии бывших крепостных не имеется. Возможно, это связано с тем, что на территории Архангельской губернии не было крепостного права.

Менялся ли социальный состав монастырских общин в различные годы? Да, менялся. Приведу несколько интересных цифр. По данным на 1842 год, в Холмогорском Успенском монастыре из 65 насельниц тридцать восемь были крестьянками, девять – из духовного сословия, восемь были дочерями чиновников, четыре – дочерями военных, три – выходцами из мещанского сословия.

А вот как выглядела община того же монастыря почти сорок лет спустя, в 1880–1881 годах. Из 57 сестер (44 монахинь и 13 послушниц) 41 были крестьянками, шесть происходили из духовного сословия, четыре – из мещанского, еще четыре были дочерями чиновников, а одна монахиня – дочерью казака. При этом девять из тринадцати послушниц были крестьянками. А позднее община Холмогорского монастыря стала почти полностью состоять из бывших крестьянок. Так, по данным на 1917 год, из 103 сестер восемьдесят семь были крестьянками.

А вот данные по общине Шенкурского монастыря, наиболее ранний из сохранившихся послужных списков которого датируется 1872 годом: из 35 сестер (12 монахинь и 23 послушниц) пятнадцать были крестьянками. Из мещанского и купеческого сословий происходило одинаковое число сестер – по пять; пять сестер были женами и дочерями чиновников; две послушницы происходили из духовного сословия, а три являлись вдовами и дочерями «нижних чинов» (вдова и дочь унтер-офицера; солдатская дочь). Спустя 11 лет, в 1883 году, социальный состав общины Шенкурского монастыря стал совсем иным. Из 39 сестер семнадцать были крестьянками; лиц из духовного и купеческого сословий, а также жен и дочерей чиновников и «нижних чинов» было по пять человек; три насельницы по своему социальному происхождению были мещанками. А в 1908 году из 96 монахинь и послушниц Шенкурского монастыря крестьянками были шестьдесят девять человек. При этом почти половину сестер крестьянского происхождения составляли послушницы. Более того, почти все послушницы (37 из 47 человек), поступившие в этот монастырь в том году, происходили из крестьянского сословия. Число представительниц других сословий (шесть послушниц из мещанского сословия, четыре из духовного) было крайне незначительным.

Аналогичным был социальный состав послушниц и в монастырях Вологодской епархии. Так, по данным на 1901 год, в Горнем Успенском монастыре больше двух третей (70 %) послушниц были крестьянками. При этом среди «неприукаженных», то есть недавно поступивших послушниц крестьянками было более половины (55 %). Это значит, что к началу ХХ века в монастыри шли прежде всего крестьянки. Так было не только на Севере, но и в целом по России, что дало основание современному историку русского монашества П. Зырянову сделать вывод о том, что в начале ХХ века монашество перестало быть привлекательным для представителей каких-либо других сословий Российской империи, кроме крестьянства.

Хотя можно дать и несколько иной ответ – к этому времени глубокая вера в основном сохранялась именно среди простонародья. Доказательством постепенного «окрестьянивания» монастырей (термин П. Зырянова) являются изменения в социальном происхождении их настоятельниц. Так, первая игуменья Сурского Иоанно-Богословского монастыря Варвара (Ивановская) происходила из духовного сословия; ее преемница Порфирия (Глинко) – из мещанского, тогда как третья и последняя настоятельница – мать Серафима (Ефимова) – была крестьянкой. Аналогичная ситуация имела место и в Шенкурском монастыре, первая настоятельница которого, игуменья Феофания (Сидорова), была вдовой купца; ее преемница, мать Арсения (Кащеева) – мещанской дочерью, а возглавившая монастырь после ее кончины игуменья Рафаила (Вальнева) – крестьянкой.

Но наиболее ярким примером окрестьянивания монастырских общин является история Успенского Горнего монастыря, которым со второй половины XIX по начало ХХ века управляли игуменьи исключительно из дворянского сословия. После смерти последней из них, Сергии (Кубенской), настоятельницей Горнего монастыря стала монахиня Михаила (Миронова), бывшая крестьянка.

Ко второму десятилетию ХХ века игуменьи всех женских монастырей Архангельской епархии были родом из крестьян. В Вологодской епархии бывшими крестьянками были игуменьи Арсениево-Комельского монастыря Лидия (Червонцева), Знамено-Филипповского монастыря – Зинаида (Измайлова), Троице-Гледенского монастыря – Рипсимия (Андреева) и Горнего Успенского монастыря – Михаила (Миронова).

Некоторые послушницы заранее готовились для Суры в Леушинском монастыре, где их могли обучить грамоте

При слове «крестьянин» у человека, особенно учившегося в советской школе, в памяти всплывает известный идеологический штамп того времени: бедный, темный, забитый, неграмотный. А как на самом деле обстояло дело с грамотностью в монастырях, если большинство тамошних насельниц (и даже игумений) были крестьянками? Опять обратимся к цифрам. По данным на 1900 год, в общине Иоанно-Богословского Сурского монастыря неграмотными были только шесть из сорока послушниц (то есть 15 % от общего числа сестер монастыря). Это отнюдь не противоречит тому, что говорилось ранее, поскольку речь идет о тех самых послушницах, которые заранее «готовились для Суры» в Леушинском монастыре, где их могли обучить грамоте. Однако уже спустя год, в 1901 году, когда в Сурский монастырь буквально хлынул поток новых послушниц – в связи с чем численность общины увеличилась до 149 человек, – число неграмотных сестер возросло до 47 человек. В 1904 году треть сестер Сурского монастыря (32 %) не умела читать и писать.

Аналогичная ситуация имела место и в других монастырях. Так, по данным на 1891 год, почти три четверти (71 %) сестер Холмогорского монастыря были неграмотными. При этом из шести послушниц неграмотными было четыре. В Горнем Успенском монастыре Вологодской епархии неграмотными была четверть послушниц. По данным на 1917 год, в Холмогорском монастыре чуть более половины (53,4 %) сестер были неграмотными. При этом среди послушниц неграмотными были 33 человека (59 %). Характерно, что почти все неграмотные послушницы были крестьянками. Возможно, они происходили из беднейших слоев крестьянства и не имели возможности выучиться грамоте.

Возможно, кому-то из читателей этой книги любопытно узнать: каким же был уровень образования у грамотных сестер северных женских монастырей?

Перед тем как ответить на этот вопрос, оговорюсь, что в XIX – ХХ веках существовали различные уровни (или виды) образования. Их привел в своей книге «Русские монастыри и монашество в XIX и начале ХХ вв.» П. Н. Зырянов. Он выделил: среднее образование (гимназии, прогимназии, институты благородных девиц, частные и сословные пансионы), начальное (церковноприходские школы, сельские и городские школы, епархиальные и приютские училища), домашнее образование (ниже начального), монастырское (полученное в монастыре) и малограмотность.

Согласно этой классификации, в 1901 году в Успенском Горнем монастыре из 18 монахинь тринадцать имели домашнее образование. Также домашнее образование имели примерно две трети (63 %) послушниц обители.

В Арсениево-Комельском монастыре, по данным на 1905 год, подавляющее большинство (81 %) сестер имели домашнее образование; 6 % – начальное, 12 % сестер были неграмотными.

По данным на 1917 год, в Холмогорском Успенском монастыре из 24 грамотных монахинь двадцать две имели домашнее образование. Уровень образования двух монахинь неизвестен. Сведения об уровне образования послушниц, к сожалению, отсутствуют.

В Сурском монастыре, по данным на 1900 год, среднее образование имели две монахини; начальное – восемнадцать; монастырское – три сестры; столько же получили домашнее; при Доме трудолюбия в Кронштадте обучались две женщины; малограмотными были три; неграмотными – шесть. Спустя два года уровень образования сестер стал следующим: среднее образование имели пять женщин, начальное – тридцать семь; домашнее и монастырское – две; малограмотными были двадцать сестер, неграмотными – пятьдесят одна. Уровень образования у еще двадцати сестер неизвестен.

В Шенкурском Свято-Троицком монастыре, по данным на 1908 год, среднее образование имели две насельницы, начальное – девять, домашнее – тридцать; монастырское – тридцать семь, а восемнадцать человек были неграмотными.

По большей части насельницы женских монастырей Архангельской епархии имели начальное или домашнее образование. Это в полной мере относилось и к игуменьям. Так, из одиннадцати настоятельниц в Архангельской епархии – тех, характер образования которых известен, – только одна из них, указная послушница Марина Иванова – последняя настоятельница Ущельского монастыря, – имела начальное образование (окончила городское училище в Тарусе). Домашнее образование имели игуменья Шенкурского монастыря Феофания (Сидорова), игуменьи Холмогорского монастыря Серафима (Вармоломеева), Ангелина (Соколова), Ангелина (Спехина) и Глафира (Макарова), а также игуменья Ямецкого монастыря Мариамна (Попова).

В Вологодской епархии домашнее образование имели игуменьи Горнего Успенского монастыря Смарагда (Буславская), Севастиана, Арсения (Ярышкина), Сергия (Кубенская), Михаила (Миронова) – то есть все игуменьи, возглавлявшие данный монастырь с середины XIX по начало ХХ века, – а также игуменья Арсениево-Комельского монастыря Варвара (Калинина).

Это вовсе не значит, что уровень знаний игумений, получивших домашнее образование, непременно был низким. Ведь понятие «домашнее образование» являлось достаточно условным и означало, что обучение происходило не в учебном заведении, а, так сказать, в частном порядке. Но при этом кого-то учили родители или сельский дьячок, а кого-то – специально нанятые для этой цели учителя. Понятное дело, что игумений из дворянского сословия в домашних условиях могли обучить не только чтению и письму, но даже «и французскому, и разным языкам»…

Несколько меньшее число игумений обучилось грамоте в монастырях. Так, монастырское образование имели игуменьи Сурского монастыря Варвара (Ивановская) и Порфирия (Глинко), Ущельского монастыря Магдалина (Вяткина), Шенкурского монастыря Рафаила (Вальнева), Арсениево-Комельского монастыря Лидия (Червонцева). А последняя настоятельница Сурского монастыря Серафима (Ефимова) даже была малограмотной. Так что уровень образования игумений северных женских монастырей (за отдельными исключениями) существенно не отличался от уровня образования рядовых сестер.

Примечательно, что некоторые игуменьи получили образование в монастырях. Благодаря им и неграмотные послушницы имели возможность научиться грамоте в монастыре. Это предположение подтверждается сведениями из послужных списков Ущельского монастыря, где, по данным на 1909 год, из 62 сестер четырнадцать научились читать и писать в монастыре. В Шенкурском монастыре, согласно послужным спискам за этот же год, из 98 монахинь и послушниц тридцать восемь обучились грамоте при обители.

В монастырях Вологодской епархии число сестер, имевших монастырское образование, было меньшим. Так, по данным на 1901 год, из 160 сестер Горнего Успенского монастыря монастырское образование имели только семь. В Арсениево-Комельском монастыре, по данным на 1905 год, из 78 насельниц не было ни одной, научившейся грамоте в монастыре. Вероятно, большинство монахинь и послушниц этих монастырей уже были грамотными – образование они, в основном, получали домашнее, и необходимости обучать их при монастыре не возникало.

Большинство насельниц северных женских обителей были северянками – жительницами Архангельской, Вологодской, Олонецкой губерний. Так, в общине Ямецкого Благовещенского монастыря почти все сестры – за исключением игуменьи Мариамны, уроженки Оренбургской губернии, – были уроженками Пудожского уезда соседней Олонецкой губернии. Исключение составляли только рясофорные послушницы Людмила и Александра Герасимовы, которые, судя по тому, что являлись бывшими воспитанницами архангельского Константиновского приюта, могли быть архангелогородками.

В вологодских монастырях практически все насельницы были родом из различных уездов Вологодской губернии. Насельницами северных женских монастырей чаще всего были северянки. Только в Сурском монастыре в первый год его существования северянок было всего три – две пинежанки и одна жительница Шенкурского уезда. По данным на 1900 год, в общине Сурского монастыря восемь сестер – менее четверти от общего числа насельниц, – были из Новгородской губернии, четыре из Санкт-Петербургской губернии, семь – из Вологодской; три – из Орловской; две – из Ярославской и по одной – из Могилевской, Олонецкой, Рязанской, Черниговской, Тобольской, Смоленской и Витебской губерний. Таким образом, в 1900 году в Сурском монастыре количество послушниц-северянок равнялось числу послушниц из Орловской губернии.

Мы уже говорили, что в первый год существования Сурского монастыря в его общине преобладали послушницы из тех мест, где постоянно проживал или бывал праведный Иоанн Кронштадтский – из Санкт-Петербургской и Новгородской губерний. Насельницы Сурской обители были его духовными дочерьми и почитательницами. В дальнейшем возросло число послушниц из Архангельской епархии, и прежде всего из Пинежского уезда. Так, в 1901 году число послушниц из Архангельской епархии увеличилось с трех до двадцати пяти, при этом двадцать из них были пинежанками. В дальнейшем пинежанок в Сурском монастыре стало меньше – в 1903 году их было всего тринадцать (из тридцати шести уроженок Архангельской епархии, нашедших в том году приют в монастыре), в 1904 году – восемь; в 1917 году – восемнадцать; в 1921 году – шестнадцать. В целом за время существования Сурского монастыря количество жительниц Пинежского уезда в нем не превышало десяти-двадцати человек.

Некоторые послушницы являлись бывшими воспитанницами архангельского Константиновского приюта

Отношение жительниц Пинежского уезда к общему числу насельниц Сурского монастыря было следующим: в 1900 году – 2,5 %; в 1901 году – 13,7 %; в 1903 году – 9,2 %; в 1917 году – 9 %; в 1921 году – 11,9 %.

Относительная стабильность числа пинежанок в Сурском монастыре в 1917–1921 годах может быть связана с тем, что после закрытия монастыря в декабре 1920 года они, в отличие от иногородних послушниц, проживали на родине в Пинежье, продолжая числиться в монастырской общине.

Возрастной состав послушниц в северных женских монастырях был различным и зависел от продолжительности существования той или иной обители. Так, по данным на 1871 год, в Успенском Горнем монастыре 8,5 % послушниц имели возраст до 20 лет, 26 % – от 21 до 30 лет, 15,6 % – от 31 до 40 лет, 8,5 % – от 41 года до 50 лет, 8 % – от 51 года до 60 лет, 5 % – от 61 года до 70 лет, 4 % – старше 71 года. Самыми молодыми в общине были «неприукаженные» послушницы, около половины которых имели возраст от 21 года до 30 лет.

В 1892 году в Холмогорском Успенском монастыре более половины послушниц имели возраст от 41 до 50 лет. На долю послушниц в возрасте от 51 года до 60 лет и старше 61 года приходилось по 11 %. Пятая часть послушниц имела возраст от 31 до 40 лет. При этом самой молодой послушницей Холмогорского монастыря, по данным на 1890 год, была 32-летняя дочь священника Елизавета Павловская.

Некоторые игуменьи получили образование в монастырях. Благодаря им и неграмотные послушницы имели возможность учиться…

Аналогичным был возрастной состав послушниц и в Шенкурском Свято-Троицком монастыре. Так, по данным на 1901 год, две трети (66 %) послушниц Шенкурского монастыря имели возраст от 41 года до 50 лет. 20 % составляли лица в возрасте от 51 года до 60 лет, 10 % – послушницы в возрасте от 31 года до 40 лет. Таким образом, в монастырях с длительным сроком существования (Холмогорском, Шенкурском, Горнем Успенском) большинство послушниц было старше 40 лет.

Послушницы монастырей, возникших в конце XIX – начале ХХ веков – Сурского, Ущельского, Ямецкого, – имели иной возрастной состав. Так, в Иоанно-Богословском Сурском монастыре, по данным на 1900 год, возрастной состав послушниц был следующим: от 10–20 лет – восемнадцать человек; 21–30 лет – шестнадцать; 31–40 лет – две сестры; 41 и старше – четыре насельницы. Таким образом, большинство послушниц Сурского монастыря имели возраст от 10 до 30 лет.

В Ущельском монастыре из 59 послушниц почти треть приходилась на долю лиц в возрасте от 11 до 20 лет; почти половину составляли послушницы в возрасте от 21 года до 30 лет; малую долю (около 5 %) составляла возрастная группа от 31 до 40 лет; вдвое большую – послушницы от 41 до 50 лет. На долю послушниц старше 60 лет также приходилась малая доля (примерно 6 %). Так что и этот монастырь являлся «молодежным».

В Ямецком Благовещенском монастыре послушницы в возрасте от 31 до 40 лет составляли более половины, тогда как на долю возрастных групп от 21 года до 30 лет и от 41 года до 50 лет приходилось по четверти от общего числа насельниц.

Только в Арсениево-Комельском монастыре, основанном в 1904 году, большинство послушниц составляли лица старше 40 лет. Так, по данным на 1910 год, доли послушниц в возрасте 21–30 и 31–40 лет в этом монастыре составляли пятую часть от общего числа – каждая, – а послушницы в возрасте до 20 лет составляли всего 7 % общины.

Сложно объяснить достоверно, почему немолодые люди предпочитали поступать в монастыри с давней историей, а молодежь – в недавно открытые обители. Возможно, это было связано с тем, что женщины старшего возраста предпочитали поступать в монастыри с более стабильными духовными традициями и укладом жизни. А молодые женщины и девушки шли в недавно открытые обители, где устав был менее строгим, зато были трудности и лишения, преодолевать которые во все времена стремилась именно молодежь. Впрочем, это не более чем моя догадка, не подтвержденная документами.

На протяжении существования северных женских монастырей возрастной состав состав их насельниц мог меняться. Так, в Успенском Горнем монастыре, по данным на 1901 год, преобладали насельницы в возрасте 31–40 лет. Кроме того, отмечалось увеличение числа юных послушниц в возрасте 11–20 лет – их насчитывалась примерно девятая часть от общего числа. В Шенкурском Свято-Троицком монастыре к 1909 году преобладали послушницы в возрасте от 31 до 40 лет – их было больше половины от общего количества; при этом ранее преобладавшая в монастыре группа лиц в возрасте 41–50 лет составила всего пятую часть.

Аналогичное увеличение количества послушниц в возрасте от 31 до 40 лет и уменьшение числа послушниц в возрасте 41–50 лет отмечалось и в Холмогорском Успенском монастыре. Так, по данным на 1917 год, число послушниц в возрасте от 31 года до 40 лет составляло 34,3 % от общего числа, в то время как возрастная группа послушниц от 41–50 лет снизилась до 24,7 %. При этом самой молодой послушнице Холмогорского монастыря, крестьянской девице Анне Поспеловой, в 1917 году было двадцать девять лет. Так что в течение первых двух десятилетий ХХ века в северных женских монастырях с давней историей – Холмогорском, Горнем Успенском, Шенкурском, – отмечалось «омоложение» монастырских общин. В то же время в «молодежных» монастырях увеличивалось число послушниц старше 30 лет.

Так, в Сурском монастыре в 1917 году более половины послушниц были в возрасте от 31 до 40 лет. Это может объясняться тем, что к тому времени в Сурский монастырь почти перестали приходить молодые послушницы и численный состав общины поддерживался за счет лиц в возрасте старше 31 года, живших в обители уже длительное время.

Несмотря на то что в начале ХХ века большую часть послушниц северных женских обителей составляли лица от 31 до 40 лет, возраст послушниц одного и того же монастыря мог колебаться в весьма широких границах. Так, в 1866 году в Горнем Успенском монастыре одновременно проживали 90-летняя послушница Татьяна Михайлова и 80-летняя Васса Афросимова, а также 12-летние Дарья Смирнова и Ольга Бабушкина. Самой юной послушницей Сурского монастыря в 1917 году была 5-летняя девочка Александра Бортяну, в то время как другой послушнице, мещанской девице из Санкт-Петербурга Александре Рыжовой, поступившей в монастырь в один год с нею, было 67 лет. Однако самой юной из насельниц северных женских монастырей стала не Сашенька Бортяну, а послушница Ущельского монастыря Лидия Петрушкина, которая, если верить послужным спискам, «поселилась» в нем на второй же день после своего появления на свет… Так что в северных женских обителях могли жить не только глубокие старушки, но и маленькие девочки, и даже младенцы.

Количество послушниц, поступавших в северные женские монастыри в различные годы, было неодинаковым. Так, в 1900 году в Успенский Горний монастырь поступили семь новых послушниц, в 1902 году – пять, а в 1903 году – лишь две. В Арсениево-Комельский монастырь в 1915 году поступили три послушницы, а спустя год – только одна. В Шенкурский монастырь в 1908 году было принято сразу двадцать послушниц, тогда как в 1909 году – только две.

Наибольшие «колебания» в числе новых послушниц отмечались в Сурском монастыре. Так, в 1901 году в него поступили 143 послушницы; в 1902 году – двадцать шесть; в 1903 году – девять; а в 1917 году – только семь.

В 1905 году в Арсениево-Комельский монастырь Вологодской епархии поступили 62 послушницы. Однако спустя восемь лет в тот же монастырь поступили всего четыре послушницы. Сложно сказать, почему послушницы стремились поступать в только что открытые монастыри? Возможно, это было связано с тем, что там их охотнее принимали? Или с тем, что устав там был менее строг? И если массовый приход послушниц в знаменитый Сурский монастырь можно объяснить известностью и святостью его основателя, праведного Иоанна, то в отношении Комельского монастыря остается только сказать: Бог весть…

В ряде монастырей пополнения новыми послушницами могло не происходить годами. Так, в Холмогорском Успенском монастыре, по данным на 1917 год, проживали 103 насельницы (46 монахинь и 57 послушниц), однако наиболее поздней по времени поступления в монастырь была 69-летняя послушница, принятая туда в 1914 году. А в Ямецкий Благовещенский монастырь новые послушницы не поступали в течение двенадцати лет (с 1898 по 1910 годы).

Обращает на себя внимание то, что в один и тот же год в различные монастыри поступало разное число послушниц. Рассмотрим это на примере женских обителей Архангельской епархии. В 1908 году в Шенкурский монастырь поступили двадцать послушниц, а в Ущельский монастырь в тот же самый год – только четыре. Данные по Сурскому монастырю за этот год отсутствуют, так что воссоздать их можно лишь крайне приблизительно на основании послужного списка сестер, датированного 1914 годом. Согласно этому списку, в Сурском монастыре к 1914 году имелось семь послушниц, принятых туда в 1908 году. Это позволяет предположить, что первоначальное количество их было большим. Получается, что в 1908 году наибольшее число послушниц поступило в Шенкурский и Сурский монастыри.

Теперь – об укладе жизни в северных женских монастырях. Если попытаться представить его в виде некоего символа, то лучше всего подошел бы тот самый, из притчи о лодочнике-перевозчике, написавшем на веслах своей лодки «молись» и «трудись». Действительно, «ритм бытия» любого женского монастыря, в том числе и северного, складывался из молитвы и труда. Труда ради Бога, освященного молитвой, и из молитвенного труда. Только в этом случае монахиня или послушница не рисковала потерпеть «кораблекрушение в вере» (1 Тим. 1, 19). Каждая насельница монастыря – от послушницы до монахини, а иногда – даже до схимонахини, – обязана была трудиться на монастырь или, как это традиционно именуется в монастырях, нести послушание.

От несения послушаний освобождались только старые и тяжелобольные сестры. Так, 67-летняя монахиня Ущельского монастыря Нина (Вяткина) в 1908 году была освобождена от послушаний после перенесенного инсульта. До того эта пожилая монахиня, родная сестра игуменьи, имела послушание алтарницы. Послушница Сурского монастыря Мария Афонина в 1903 году была освобождена от несения послушаний только в связи с неизлечимым заболеванием – злокачественной опухолью грудной железы, от которой и умерла в декабре того же года.

Ритм бытия любого женского монастыря складывался из молитвы и труда – труда ради Бога, освященного молитвой

Посильные послушания назначались даже больным сестрам и детям. Так, послушница Ущельского монастыря, слепая крестьянская девушка Акилина Кряжева, была певчей. При этом пению ее обучили в монастыре. Послушница Павла Постникова, поступившая в Сурский монастырь в 1902 году в возрасте 12 лет и спустя два года умершая от туберкулеза, также несла посильное послушание. Девятилетняя послушница Ущельского монастыря Ольга Филатова несла послушание по чтению Псалтири. Десятилетняя послушница Арсениево-Комельского монастыря Анастасия Душинова была певчей. Однако когда речь идет о больных и детях, правильнее было бы сказать, что по слушания им не назначали, а скорее подбирали сообразно их возможностям и силам. Например, послушница Наталия Иванова – позднее постриженная в великую схиму с именем Иоанны, – поступившая в Сурский монастырь в 1899 году, первоначально в связи с болезнью не имела послушания. Однако спустя год или два для нее было найдено посильное послушание по чтению Псалтири, которое она и несла в течение всего времени своего пребывания в монастыре.

Для того чтобы читатель не подумал, что в монастырях заставляли работать и больного, и старого, и малого, попытаюсь объяснить, почему игуменья стремилась дать послушание и слепой девушке, и старушке, и ребенку, на простом примере из опыта как тогдашних, так и современных паломников. Приезжая в монастырь, верующий человек всегда стремится поработать там хотя бы немного, помочь святой обители и ее сестрам – хоть картошку на кухне почистить, хоть посуду помыть. И если даже паломники стремятся выполнить какое-нибудь послушание, то как же будет чувствовать себя послушник, не имеющий послушания?

Вероятно, подбор послушаний для престарелых и больных совершался для того, чтобы они не ощущали себя иждивенцами в монастыре. Что до малолетних послушниц, то им давали послушания, чтобы приучить их к труду. Так, в Сурском монастыре малолетние послушницы несли послушания при храме в качестве певчих или свещеносиц, обучались рукоделиям. Иногда послушанием для них становилась даже учеба. Так, в 1917 году две послушницы Сурского монастыря – Анна Данилова двенадцати лет и Клавдия Иванова, бывшая на год младше, – «за послушание» учились в монастырской школе. Одиннадцатилетняя послушница Ущельского монастыря Лидия Петрушкина в 1919 году также имела послушание – учиться в городском училище.

Еще в начале ХХ века игуменьи Ущельского и Сурского монастырей понимали, что учеба – тоже труд и притом немалый. Когда послушница подрастала или поправлялась, характер послушания менялся на более трудный. Так, малолетняя послушница Ущельского монастыря Ольга Филатова, несшая в Ущельском монастыре послушание по чтению Псалтири, в 1917 году, когда ей исполнилось восемнадцать лет, стала «стряпочкой» и клиросной.

Как видно на примере Ольги Филатовой, порой послушница могла нести не одно, а несколько послушаний. Это относилось прежде всего к послушницам-клирошанкам (певчим и чтицам). Так, послушницы Холмогорского монастыря Евдокия Бызова и Екатерина Порошина были не только певчими, но еще и занимались рукоделиями. В Сурском монастыре певчие в большинстве случаев имели дополнительное послушание в качестве швей, вышивальщиц, иконописиц. В Шенкурском монастыре певчие «по совместительству» могли заниматься не только рукоделиями. Например, послушница Александра Бубнова одновременно несла «церковное и башмачное» послушания.

Дополнительное послушание певчие выполняли как в свободное от богослужений время, так и в том случае, если в монастыре имела место практика поочередного несения клиросного послушания. Вероятно, так было в Сурском монастыре, где среди сестер было много клиросных. Так, в 1900 году клиросное послушание несли 24 из 39 послушниц, а в 1904 году из 155 сестер тридцать восемь несли послушание на клиросе.

Несколько послушаний одновременно могли иметь не только певчие. Так, послушница Сурского монастыря Евдокия Коростелева помимо преподавания в монастырской школе занималась чтением Псалтири; послушница Холмогорского монастыря Пелагия Рогалева одновременно являлась «маляркой и трубочисткой». Однако послушницы, занятые на более тяжелых послушаниях – «по назначению», на скотном дворе, на полевых работах, – имели только одно послушание.

Вопреки бытующему мнению, что всем новоначальным послушникам и послушницам в монастырях непременно назначаются «чернорабочие» послушания для скорейшей выработки в них смирения, послушницы северных женских монастырей могли сразу стать певчими, письмоводительницами или учительницами. Так, послушница Юлия Шестакова, принятая в 1902 году в Горний Успенский монастырь, сразу же получила послушание певчей. Послушницы Сурского монастыря Анна Матвеева, Агриппина Машанова и Ирина Данилова, поступившие в монастырь в 1902 году, тоже стали клиросными, тогда как принятой одновременно с ними Минодоре Рябовой назначили послушание при кухне.

Конечно, читатель может предположить, что им назначили разные послушания с учетом сословной принадлежности или образовательного уровня. Однако все эти послушницы были крестьянками и имели одинаковый уровень образования. Таким образом, распределение по послушаниям, вероятнее всего, было произведено с учетом их способностей. На такую возможность указывает тот факт, что игуменья Таисия (Солопова), готовившая послушниц для будущего Сурского монастыря, неграмотную, лишенную голоса и слуха послушницу определила печь просфоры, тогда как грамотным и музыкально одаренным девушкам назначила клиросное послушание.

Назначение послушаний с учетом способностей, а также состояния здоровья послушниц имело место и в других северных монастырях. Так, поступившая в Холмогорский монастырь 67-летняя Александра Пальмина получила послушание по чтению Псалтири, поскольку по возрасту и состоянию здоровья вряд ли могла делать что-нибудь другое.

Безусловно, предварительная оценка способностей той или иной послушницы могла оказаться неточной. В связи с этим игуменья могла менять послушания, которые давала сестрам. Так, насельница Ущельского монастыря Анна Эдельштейн в 1919 году несла послушание певчей и письмоводительницы, тогда как ранее, с 1914 по 1917 годы, была благочинной монастыря – то есть одной из ближайших помощниц игуменьи. Другая послушница того же монастыря, Марина Иванова, пела на клиросе, занималась рукоделиями, затем, в течение трех лет, с 1914 по 1917 годы, была казначеей, а в 1918 году стала настоятельницей Ущельского монастыря.

Послушница Анастасия Ефимова, принятая в Сурский монастырь в 1899 году, в первые два года своего пребывания в нем была трапезницей, в 1901 году – закройщицей в рухольной, в 1902 году стала старшей сестрой Сурского подворья в Архангельске, а в 1917 году была избрана игуменьей Сурского монастыря.

Параскева Новикова, поступившая в Сурский монастырь в 1901 году, первоначально несла послушание на скотном дворе, а позднее – в столярной мастерской, так что после закрытия монастыря зарабатывала себе на жизнь, изготовляя бочки. Послушница Горнего Успенского монастыря Клавдия Глик прошла послушания певчей, швеи, ризничей, казначеи, а после 1904 года стала благочинной.

Перемены в характере послушаний были связаны с более точным определением для каждой из сестер такого рода деятельности, выполняя которую, та принесла бы максимальную пользу монастырю. Действительно, интеллигентная, но слабовольная Анна Эдельштейн больше годилась для роли монастырского делопроизводителя, чем для должности благочинной, тогда как волевая и деятельная Анастасия Ефимова – впоследствии монахиня Серафима, – даже несмотря на свою малограмотность, по деловым качествам прекрасно подходила для должности старшей сестры Сурского подворья.

Ежегодно игуменья давала характеристику каждой из послушниц. Положительные характеристики обычно представляли собой стандартную формулировку, принятую в данном монастыре. Так, в Ущельском монастыре примерная послушница могла характеризоваться как «способная, трудящая». В Сурском монастыре характеристика выглядела так: «Способностей очень хороших, усердна к послушанию». Характеристика Арсениево-Комельского монастыря звучала следующим образом: «Поведения весьма хорошего, к послушанию способная». В Холмогорском монастыре послушница могла характеризоваться просто как «трудящая». Судя по этим характеристикам, при оценке поведения послушниц основное внимание уделялось их отношению к труду.

А вот примеры негативных характеристик: «Способная, ропотлива на послушаниях, но трудящая», «способная, но всегда недовольная, дерзкая, но трудящая», «грубая, дерзкая, во всех худых отношениях скоро отзывчивая, но трудящая». Как видно, смягчающим обстоятельством для послушниц с плохим поведением опять-таки являлось их отношение к труду. Тем не менее обладательницам подобных характеристик приходилось ходить в послушницах до тех пор, пока они не меняли свое поведение.

Надо сказать, что иногда негативные характеристики послушниц были следствием конфликтных ситуаций в монастырях. Например, благочинная Ущельского монастыря Анна Эдельштейн в 1908 году получила от игуменьи Магдалины следующую характеристику: «К физическому труду не способная, начальницей тоже не способная». Последнее утверждение не совсем справедливо, поскольку, по признанию самой Анны Эдельштейн, она была благочинной только на бумаге. На самом же деле ее «в дела управления игуменья не допускала и фактически не признавала благочинной, как не монахиню, а только послушницу».

В том же году другая послушница этого монастыря, казначея Марина Иванова, характеризовалась игуменьей как «начальницей не способная, гордая и дерзкая». Причиной столь негативной характеристики М. Ивановой стало то, что та составляла оппозицию игуменье Магдалине. По свидетельствам послушниц, Марина Иванова «заступалась перед игуменьей за сестер, которые никогда не были одеты и обуты», а также заявила, что будет сама вести финансовую документацию монастыря, которая ей игуменьей «не давалась по неизвестной причине». Таким образом, негативные характеристики в ряде случаев отражали внутримонастырские конфликтные ситуации и служили для игумений способом смирить непокорных послушниц.

Послушник традиционно считается кандидатом в монашество. Однако отнюдь не все послушницы оставались в монастырях навсегда. Так, из семи послушниц, поступивших в 1900 году в Горний Успенский монастырь, к 1904 году остались четыре. Из 32 послушниц, принятых в 1899 году в Сурский монастырь, в 1902 году осталось семнадцать, а в следующем году – двенадцать человек. Из 149 послушниц, поступивших в тот же монастырь в 1901 году, через год в монастыре осталось шестьдесят семь, а еще спустя год – тридцать две. Из 62 послушниц, поступивших в 1905 году в Арсениево-Комельский монастырь, к 1916 году осталось также тридцать две.

«Текучесть кадров» в других монастырях была несколько меньшей. Так, из пяти послушниц, поступивших в Ущельский монастырь в 1905 году, к 1909 году остались четыре. Из Ямецкого монастыря за все время его недолгого существования никто не выбыл, хотя, как упоминалось ранее, никто и не поступал.

Причинами ухода из монастыря могли стать разочарование в монастырской жизни, исключение за различные проступки, переход в другой монастырь, тяжелая болезнь. А в исключительных случаях – даже замужество по желанию родственников. Так, в 1877 году опекуны 19-летней послушницы Успенского Горнего монастыря Александры Шомской взяли ее из обители «для отдачи в замужество». Однако большинство послушниц оставались в монастырях навсегда.

Переходным этапом между принятием в монастырь и монашеским постригом являлось «приукаживание» послушницы, то есть официальная приписка ее к монастырской общине согласно соответствующему указу духовной консистории. Приукаживание совершалось после достаточно длительного пребывания послушницы в монастыре. Так, послушница Холмогорского Успенского монастыря Наталия Мефодьева, жившая в нем с 1859 года, была приукажена в 1865 году; послушница Успенского Горнего монастыря Клавдия Глик, поступившая в том же году, была приукажена в 1867-м. Послушница Сурского монастыря Александра Ларюшева была приукажена лишь спустя шестнадцать лет после своего поступления. В монастырской документации такие послушницы именовались «указными». В отличие от неприукаженных послушниц, они могли покинуть монастырь или быть уволены из него лишь после соответствующего указа консистории.

В ряде монастырей – например Ямецком и Холмогорском Успенском, – после приукаживания послушниц могли постригать в рясофор. Это был так называемый «малый постриг» без произнесения монашеских обетов, в связи с чем послушница, принявшая постриг, могла именоваться как рясофорной монахиней, так и рясофорной послушницей. Имя ее могло меняться или оставаться прежним. Так, имя послушницы Ямецкого монастыря Людмилы при ее постриге в рясофор было оставлено без изменения. В то же время в Холмогорском монастыре рясофорным послушницам давались другие имена. Наталья Мефодьева в рясофоре носила имя Анфисы, а Евдокия Марьина – Дионисии.

В Шенкурском и Горнем Успенском монастырях постриг послушниц в рясофор мог происходить как до их приукаживания, так и после. Так, 52-летняя мещанская вдова Анна Пешкова, поступившая в монастырь в 1881 году, 59-летняя крестьянка Анна Пефкова, проживавшая в монастыре с 1878 года, а также 47-летняя крестьянская вдова Наталия Костылева, принятая в монастырь в 1868 году, были пострижены в рясофор 20 августа 1887 года, а приукажены лишь спустя четыре года. Вместе с ними была пострижена в рясофор уже приукаженная в 1886 году 66-летняя послушница того же монастыря, вдова коллежского советника Александра Каратаева. Послушница Горнего Успенского монастыря Клавдия Глик, постриженная в рясофор в 1862 году, была приукажена лишь спустя пять лет.

Поскольку рясофорная послушница не давала монашеских обетов, постриги в рясофор могли совершаться над послушницами, не достигшими 40-летнего возраста, после которого разрешалось пострижение женщин в монашество. Так, в 1869 году в Холмогорском монастыре дочь дьячка, послушница Елизавета Гурьева, была пострижена в рясофор с именем Фивеи. К этому времени ей было двадцать пять лет. Поскольку постриг в рясофор являлся малым постригом, в послужных списках Холмогорского монастыря рясофорные послушницы, как мы помним, могли упоминаться под мирскими именами. Та же инокиня Анфиса (Мефодьева) в них чаще всего фигурировала под своим мирским именем – Наталия.

Следующим этапом пребывания послушницы в монастыре являлось принятие монашеского пострига. Время его зависело не от срока проживания послушницы в монастыре, а от оценки игуменьей степени ее готовности к монашеству. Так, Анна Станиславская, поступившая в Сурский монастырь одной из первых, в 1899 году, к 1917 году все еще оставалась послушницей (хотя и указной) из-за своего конфликтного поведения. Зато Феоктиста Владимирова, принятая в Сурский монастырь двумя годами позже Анны, в апреле 1913 года была уже пострижена в мантию с именем Елизаветы.

Следующим этапом пребывания послушницы в монастыре являлось принятие монашеского пострига

Возрастной состав монахинь, как и возрастной состав послушниц, в различных северных обителях был разным. В монастырях с давней историей – Холмогорском, Шенкурском, Горнем Успенском, – все монахини были старше сорока лет. Только в монастырях, основанных в начале ХХ века, изредка совершались монашеские постриги над насельницами, не достигшими 40 лет. Так, самая молодая монахиня Ущельского монастыря, Апполинария (Федорова), дочь псаломщика, ставшая послушницей в 1903 году, была пострижена в монахини в 1908 году, в возрасте тридцати девяти лет.

Однако подобные примеры являлись исключением из общего правила, и почти все монахини северных женских монастырей были женщинами немолодыми. Так, в общине Горнего Успенского монастыря более половины монахинь были в возрасте 41–50 лет, малая доля (6 %) – в возрасте 51–60 лет; чуть больше трети от общего числа – старше 61 года. В Холмогорском монастыре, по данным на 1890 год, почти четверть монахинь была в возрасте 41–50 лет. Доля лиц в возрасте от 51 года до 60 лет составляла более трети от общего числа. А примерно пятая часть приходилась на долю монахинь в возрасте 61–70 лет. Две монахини, 83-летняя Фео фания и 82-летняя Екатерина, к которым в 1890 году прибавилась схимонахиня Ангелина в возрасте 81 года, были старожилками монастыря.

Аналогичным был возрастной состав монахинь и в Шенкурском Свято-Троицком монастыре, где, по данным на 1901 год, возраст монахинь составлял от 49 до 80 лет. Монахини Арсениево-Комельского монастыря имели возраст от 53 до 64 лет. В Ущельском монастыре, по данным на 1909 год, из двенадцати монахинь не было ни одной моложе сорока лет. При этом наибольшее количество монахинь (пять человек) составляли лица старше шестидесяти лет.

Среди насельниц могли встречаться и долгожительницы. Так, в 1866 году в Успенском Горнем монастыре проживала 90-летняя послушница Татьяна Михайлова, из вологодских мещан, бывшая послушницей на протяжении более чем полувека – пятьдесят один год. В 1961 году в Архангельске в возрасте 96 лет умерла бывшая монахиня Сурского монастыря Савватия (Васильева), на сорок лет пережившая свой монастырь. Могила ее сохранилась и находится справа от Свято-Ильинского кафедрального собора.

Но «рекорд» монастырского долгожительства принадлежал монахине Холмогорского монастыря матери Никандре, в миру Фекле Федосеевне Левиной, вдове капитана 2-го ранга. Фекла Левина стала послушницей в 1858 году, а в 1875 году, в возрасте 98 лет, была пострижена в мантию. В послужном списке за 1979 год ей дается следующая характеристика: «Поведения и жизни хорошей, к молитве усердна, к послушанию неспособна по старости лет». Монахиня Никандра скончалась в 1880 году в возрасте 102 лет. Безусловно, случаи подобного долголетия монахинь были крайне редки, и большинство монахинь доживало максимум до 70–80 лет.

Разумеется, старушки-монахини далеко не всегда могли выполнять послушания. По данным на 1890 год, в Холмогорском Успенском монастыре 11 из 52 монахинь в возрасте от 53 до 82 лет по старости и болезни были освобождены от несения послушаний. Аналогичным образом обстояло дело и в Шенкурском Свято-Троицком монастыре. Так, по данным на 1906 год, в данном монастыре 19 из 43 монахинь (в возрасте от 51 года до 77 лет) были освобождены от послушаний в связи со старостью или болезнью. В Ущельском монастыре, по данным на 1912 год, восемь из двенадцати монахинь были нетрудоспособными.

Подготовка к пострижению послушниц в монахини состояла из нескольких этапов. Прежде всего игуменья определяла, кто был достоин пострижения. Это находило отражение в характеристиках и послужных списках. Так, в 1908 году игуменья Ущельского монастыря Магдалина характеризовала послушниц Екатерину Орехову, Веру Смолину и Хионию Суховскую как «послушных, к послушаниям способных, достойных монашеского звания». 20 октября того же года Екатерина Орехова была пострижена в мантию с именем Маргариты, а вскоре, 23 февраля 1909 года, Веру Смолину постригли в мантию с именем Рафаилы, а Хионию Суховскую – с именем Геронтии. Формулировка «достойна монашеского звания» в послужном списке свидетельствовала о приближении времени монашеского пострига послушницы.

После определения лиц, достойных монашеского пострига, игуменья отправляла их списки в духовную консисторию, а сами послушницы писали прошение на имя епархиального архиерея, в котором давали обещание достойно проводить монашескую жизнь.

Форма этого прошения в Холмогорском Успенском монастыре была следующей: «…даем сию подписку настоятельнице, игумении… с сестрами в том, что поступить в монашество мы имеем усердное желание и что обеты монашеской жизни хранить и исполнять обещаемся свято, в чем и подписуемся». После этого в консистории происходило рассмотрение прошений и «личных дел» послушниц. При этом учитывался их возраст – в те времена запрещалось постригать женщин моложе сорока лет, – а также длительность послушнического искуса, который должен был составлять не менее трех лет.

Время нахождения в монастыре той или иной послушницы необходимо было подтвердить документально, в противном случае постриг откладывался до предъявления необходимых документов. Так, с 8 марта по 7 июня 1875 года длилась переписка между настоятельницей Холмогорского монастыря и консисторией о разрешении постричь в мантию двух престарелых послушниц – Феклу Левину и Матрону Варфоломееву, – в связи с тем, что отсутствовали документы, подтверждающие их пребывание в монастыре до 1875 года. Аналогичный случай в том же году произошел и в Шенкурском монастыре. У купеческой дочери, послушницы Екатерины Недошивиной, готовившейся к пострижению в монашество, не оказалось увольнительного свидетельства. Это значило, что обязательный трехгодичный срок ее пребывания в обители не был подтвержден документально. В результате постриг послушницы был отложен до предъявления ею необходимого документа.

В случае, если до ухода в монастырь послушница была замужем, она должна была представить документы, подтверждавшие, что в данное время она не состоит в браке. Вот история, связанная как раз с такой ситуацией. В 1875 году игуменья Шенкурского монастыря Феофания (Сидорова) ходатайствовала перед консисторией о разрешении постричь послушницу Марфу Киселеву. Однако выяснилось, что муж М. Киселевой, Евфимий, жив и не состоит с ней в разводе. Проживал он в Троице-Стефано-Ульяновском мужском монастыре Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии, где был послушником.

Предвижу, что читатель уже предположил, что это либо Евфимий сбежал в монастырь от сварливой жены, либо Марфа укрылась за монастырскими стенами от драчливого мужа, но поспешу разочаровать – на самом деле ничего подобного не было и в помине. Просто в свое время супруги Киселевы решили «добровольно разойтись по монастырям». С чем это было связано – неизвестно. Можно только предполагать, что Евфимий и Марфа ушли в монастыри после смерти детей, когда осознали, что впереди их не ждет ничего, кроме одинокой и бесприютной старости…

После запроса о судьбе Евфимия Киселева, сделанного консисторией в Троицко-Стефановский монастырь, был получен ответ от тамошнего настоятеля, архимандрита Матфея, извещавшего, что 15 июня 1875 года послушник Евфимий был пострижен в монахи с именем Елеазара. Только после этого было разрешено совершить монашеский постриг над М. Киселевой. 14 декабря 1875 года благочинный настоятель Сийского монастыря архимандрит Савватий постриг Марфу Киселеву в мантию с именем Магдалины. Это свидетельствует о том, насколько серьезным – как с документальной, так и с духовно-нравственной точки зрения, – было в те времена отношение к монашескому постригу.

Постриг в мантию (малую схиму) происходил по особому чину, который можно найти в Требнике. Надо сказать, что этот чин из-за своей драматичности попал в поле зрения нескольких поэтов. Вот как он описан, например, в поэме А. Апухтина «Год в монастыре» (хотя поэт ошибочно назвал его рясофорным постриженьем):

Действительно, внешне все происходило примерно так. Послушница, с непокрытой головой и босая, одетая в длинную рубаху (власяницу), находилась в притворе храма. В начале чина монашеского пострига пелось песнопение: «Объятия Отча отвести ми потщися, блудно мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо Господи, умилением зову: согреших на небо и пред Тобою». Это песнопение, сложенное на сюжет евангельской притчи о блудном сыне, который прогулял на чужбине отцовское богатство и в покаянии возвратился к отцу, является ключевым в чине пострига.

В свое время мне пришлось встретиться с одной настоящей монахиней, жившей в монастыре. И на мои расспросы, ради чего люди уходят в монастырь, эта простая женщина дала гениально простой ответ: «Для покаяния». Действительно, блудный сын пришел к отцу с раскаянием в душе, со словами покаяния, и был прощен и принят. Так же, с покаянием, приходит к Отцу Небесному – Богу – и монах, в надежде, что не будет отринут Им.

Под это песнопение послушница, прикрытая мантиями одной или двух монахинь, ползла туда, где на середине храма ее ждал человек, совершавший постриг (монах в священническом сане или архиерей). За это время она трижды, в честь Пресвятой Троицы, полагала земные поклоны. После этого ей предлагался вопрос – ради чего она хочет принять монашество. Затем она давала монашеские обеты – девства, послушания и нестяжания (бедности). После этого послушница должна была трижды поднять и подать ножницы, которые бросал на пол постригавший ее монах или архиерей. Это действие повторялось троекратно в знак того, что послушница принимает монашество по доброй воле. После чего с ее головы крестообразно состригались три небольшие прядки волос, и при этом она впервые слышала свое новое монашеское имя.

Блудный сын пришел к отцу с раскаянием в душе и был прощен и принят

Что могла чувствовать монахиня перед принятием пострига или сразу после него? Свидетельств подобного рода, принадлежавших северным монахиням, не существует. За неимением их приведу стихотворение из цикла «Постриг» знаменитой матери Марии (Кузьминой-Караваевой), русской эмигрантки, поэтессы, героини французского Сопротивления, погибшей в фашистском концлагере:

Обычно в северных монастырях одновременно постригали сразу нескольких послушниц. Так, вышеупомянутые послушницы Холмогорского монастыря Фекла Левина и Матрона Варфоломеева были пострижены в монашество в один день – 7 июля 1875 года. В Шенкурском монастыре 14 декабря 1875 года были пострижены в мантию сразу три послушницы. В Успенском Горнем монастыре в один и тот же день, 17 июня 1896 года, были пострижены послушницы Ольга Бабушкина, Пульхерия Наумова и Анна Червонцева. В 1905 году в один день в Арсениево-Комельском монастыре были пострижены пять послушниц. 4–5 декабря 1907 года в Сурском монастыре были пострижены две послушницы.

Постриги обычно происходили в самом монастыре, однако в отдельных случаях могли совершаться и на монастырских подворьях или даже в других монастырях. Так, постриг в мантию монахини Сурского монастыря Арсении (Антоновой), несшей послушание алтарницы на монастырском подворье в Архангельске, был совершен 8 мая 1913 года в храме Сурского подворья. В этом же храме в 1909 году была пострижена в мантию монахиня Мариамна (Попова), будущая игуменья Ямецкого монастыря. А монашеский постриг будущей игуменьи Ущельского монастыря Магдалины (Вяткиной) был совершен в мужском Михайло-Архангельском монастыре Архангельска.

Тем не менее большинство монашеских постригов совершалось в самих монастырях, где проживали будущие монахини. Постриги совершались как епархиальными архиереями, так, в отдельных случаях, викарными архиереями или настоятелями близлежащих мужских монастырей. Так, ряд постригов в мантию в Сурском монастыре был совершен викарным пинежским епископом Варсонофием, настоятелем Веркольского мужского монастыря. В связи с этим в приходно-расходной книге Сурского монастыря имеется запись о том, что 16 ноября 1908 года «игумену Веркольского монастыря уплачено за пострижение двух монахинь 15 рублей». Вероятно, эта сумма была выплачена ему в качестве компенсации за путевые расходы.

Внешний образ жизни монахинь лишь незначительно отличался от образа жизни послушниц. Они также выполняли послушания, при этом в ряде случаев – требующие физического труда. Так, по данным на 1905 год, монахини Шенкурского монастыря Лавра и Амфилохия были задействованы на общих послушаниях, а также по сбору, монахини Раиса и Марионилла были трапезницами. Монахиня Сурского монастыря Епифания (Безмен) и после пострига продолжала нести то же самое послушание огородницы, которое выполняла еще послушницей, а монахиня Антония (Малыгина) после пострига по-прежнему трудилась на скотном дворе. Таким образом, принятие монашеского пострига не освобождало от несения послушания и не давало право на смену послушания на более легкое.

Иногда монахини из северных монастырей выполняли весьма необычные для тех времен послушания. Например, в 80-е годы XIX века в Шенкурском Свято-Троицком монастыре была даже монахиня-фотограф, мать Филарета (1824–1918). В миру ее звали Александра Даниловна Постникова (в девичестве – Зонова). В апреле 1871 года по разрешению архангельского губернатора она открыла в Шенкурске «фотографию», действовавшую до 1886 года. Бе зусловно, открыть, говоря современным языком, фотоателье в провинциальном городе могла только предприимчивая и достаточно образованная женщина. В 1870 году – вероятно, вскоре после смерти мужа, коллежского секретаря Егора Постникова, – Александра ушла в Шенкурский монастырь. Спустя три года, расставаясь с миром, она подарила монастырю свой дом. В апреле 1883 года 50-летняя Александра Постникова была официально зачислена в монастырскую общину послушницей; 6 августа того же года пострижена в рясофор, а 20 августа 1887 года – в мантию.

Последнее упоминание в матери Филарете в послужных списках Шенкурского монастыря датируется 1897 годом, когда она «послушание имела при церкви». Выше уже упоминалось, что мать Филарета несла послушание сборщицы и была награждена за это архиерейской грамотой. О том, что монахиня Филарета занималась фотографией, послужные списки молчат. Однако известно, что в 1886 году, будучи послушницей, она ездила в Пертоминский монастырь, чтобы его сфотографировать.

После этого имя матери Филареты исчезает из послужных списков Шенкурской обители. Однако неожиданно след ее обнаруживается в Коми крае. В 1898 году монахиня Филарета была назначена управляющей Яренского Крестовоздвиженского монастыря, а спустя год, летом 1899 года, стала его игуменьей. По словам ее биографа, «энергичная настоятельница ускоренными темпами обращает прежнюю пустыню в прекрасную культурную местность» [57]. В 1917 году стараниями матери Филареты при Яренском монастыре было открыто духовное училище для девочек-сирот, часть из которых впоследствии становилась послушницами. Игуменья Филарета умерла в 1918 году, спустя месяц после вооруженного налета на монастырь банды красноармейцев. В настоящее время найдены и изданы отдельным альбомом фотографии монастырей Архангельской епархии, сделанные матерью Филаретой, в ту пору еще послушницей Александрой Постниковой. Вечная ей память!

Среди послушаний, традиционно выполнявшихся только монахинями, были послушания игуменьи, казначеи и благочинной. Только в обителях, возникших сравнительно недавно – Сурской, Ущельской, Ямецкой, – некоторые из этих послушаний иногда давались не монахиням, а послушницам. Однако в истории северных монастырей XIX – ХХ веков был лишь один случай, когда настоятельницей монастыря была послушница.

С декабря 1918 года, после ухода на покой игуменьи Ущельского монастыря Магдалины, его настоятельницей стала указная послушница Марина Иванова. Но, возможно, с учетом того, что М. Иванова еще не была монахиней, она имела статус лишь временно исполняющей обязанности настоятельницы. В остальных северных женских монастырях настоятельницами всегда были монахини с многолетним опытом монастырской жизни. Так, сразу после основания Сурского монастыря его настоятельницей стала монахиня Леушинского монастыря Варвара (Ивановская), возведенная в 1900 году – после придания женской общине в Суре статуса женского монастыря, – в сан игуменьи.

После преобразования Знамено-Филипповского монастыря в женский его настоятельницей стала монахиня Крестовоздвиженского Яренского монастыря Зинаида (Измайлова), прожившая в различных монастырях тридцать один год.

В случае, когда монастырь был основан недавно, настоятельница могла быть в нем единственной монахиней. Так, в Ямецком монастыре единственной монахиней была его настоятельница, а позднее игуменья Мариамна. Если монастырь начинал свое существование со стадии женской монашеской общины, ее настоятельница именовалась начальницей общины и получала сан игуменьи после того, как община преобразовывалась в монастырь с хорошо отлаженной монашеской и хозяйственной жизнью. Так, начальница Сурского монастыря, монахиня Варвара, была возведена в сан игуменьи спустя год после основания Сурского монастыря, в 1900 году. Настоятельница Шенкурского монастыря Феофания (Сидорова) была возведена в сан игуменьи сразу же после перевода из Холмогорского монастыря в Шенкурский. В то же время возведение старшей сестры Ущельского монастыря Магдалины (Вяткиной) в сан игуменьи состоялось лишь спустя четыре года после открытия данной обители, в 1912 году. Настоятельница Ямецкого монастыря монахиня Мариамна получила сан игуменьи лишь в 1916 году, – спустя пять лет после того, как был открыт Ямецкий монастырь.

Начальница недавно открытого монастыря могла стать игуменьей достаточно быстро только в том случае, если до этого она имела длительный опыт монастырской жизни. Так, игуменья Сурского монастыря Варвара (Ивановская) ко времени своего перевода в Суру жила в монастыре около двадцати пяти лет. Игуменья Феофания (Сидорова) до своего возведения в сан игуменьи прожила послушницей, а затем монахиней в Холмогорском монастыре четырнадцать лет. Игуменья Арсениево-Комельского монастыря Варвара (Калинина), возведенная в сан игуменьи сразу же после его открытия, в 1905 году, перед этим прожила тридцать три года в Горнем Успенском монастыре; а игуменья Троице-Гледенского монастыря Рипсимия прожила в различных монастырях пятьдесят четыре года.

Однако даже достаточно опытная монахиня порой не сразу возводилась в сан игуменьи, а в течение нескольких лет считалась управляющей монастырем. Например, монахиня Порфирия (Глинко), ставшая настоятельницей Сурского монастыря в 1902 году – после увольнения предыдущей игуменьи Варвары (Ивановской), – была возведена в сан игуменьи лишь через три года. Вероятно, это было связано с тем, что имелись сомнения, сумеет ли новая настоятельница наладить дисциплину в монастыре, чего не удалось сделать ее предшественнице.

В большинстве случаев игуменья управляла монастырем до самой смерти. Лишь иногда она могла уйти «за штат» по причине тяжелой болезни. Однако в ХХ веке бывали случаи, когда из-за конфликтной ситуации в том или ином монастыре в нем происходила смена игуменьи. Увы, отнюдь не всегда монахини и послушницы оказывались действительно послушными своим настоятельницам… Поэтому некоторые монахини, узнав о своем назначении на должность настоятельницы, не радовались этому, а наоборот, стремились отказаться от настоятельства.

Так, монахиня Порфирия (Глинко), узнав о назначении ее начальницей Сурского монастыря, послала о. Иоанну Кронштадтскому телеграмму следующего содержания: «Дорогой батюшка, боюсь этого креста. Господом прошу, нельзя ли уволить. Порфирия». А инокиня Надежда (Архипова), будущая игуменья Агния, узнав о своем назначении настоятельницей Холмогорского монастыря, даже заболела с горя. Это свидетельствует о том, насколько сложным и ответственным являлось послушание игуменьи монастыря. По словам преподобного Серафима Саровского, путь затворничества, юродства, а также путь настоятельства – это три пути, «на которые не должно выходить без особого звания Божия».

Управлять монастырем игуменье помогали казначея и благочинная. В ведении казначеи состояло монастырское хозяйство. Поэтому казначея должна была «знать во всей подробности церковный и хозяйственный быт обители и иметь в своем ближайшем заведывании все… к хозяйству монастырскому относящееся». По словам святителя Филарета (Дроздова), казначей должен был «быть иноком, отличающимся благоразумием и опытностью, вполне достойным доверия настоятеля и искреннего уважения обительского братства за …усердие к обители, личное трудолюбие, за любовь к порядку везде и во всем, …вообще за назидательность и богобоязненность чисто иноческие» [82]. В связи с этим послушание казначеи давалось опытным монахиням, которым игуменья могла доверять.

В ряде случаев казначеи впоследствии становились игуменьями. Так, игуменья Сурского монастыря Порфирия (Глинко) до своего перевода в Суру из Староладожского монастыря Санкт-Петербургской епархии была в нем казначеей. Возвращаясь в 1917 году в Староладожский монастырь, она сдала монастырь казначее монахине Рафаиле со старшими сестрами, которая временно управляла Сурским монастырем до избрания новой игуменьи. Четыре игуменьи Холмогорского монастыря: Ангелина (Соколова) (1856–1878), Серафима (Зелянина) (1896–1906), Ангелина (Спехина) (1906–1917) и Глафира (Макарова) (1917–1920) до своего возведения в сан игуменьи были казначеями. Монастырская казначея была ближайшей помощницей игуменьи, временно заменяла игуменью в случае смерти последней или перевода настоятельницы в другой монастырь, а также была ближайшей возможной кандидаткой на игуменскую должность.

Другой помощницей игуменьи являлась так называемая благочинная. В ее обязанности входило «наблюдать благочиние церковное» и осуществлять «наблюдение за всем нравственным бытом обитателей монастыря» [82]. К образу жизни и поведению благочинной предъявлялись столь же строгие требования, как и к образу жизни и поведению казначеи. Обычно казначея и благочинная являлись сподвижницами игуменьи и ее помощницами по управлению монастырем.

По словам преподобного Серафима Саровского, путь затворничества, юродства, а также путь настоятельства – это три пути, «на которые не должно выходить без особого звания Божия»

Однако иногда между казначеей – или между казначеей и благочинной, – и игуменьей возникали недоразумения, нарушавшие мирную жизнь в монастыре. Например, в 1903 году распоряжением епископа Архангельского и Холмогорского Иоанникия от 18 сентября 1903 года в Сурский монастырь из Шенкурской обители на год были переведены на должность благочинной 50-летняя монахиня Любовь (Смольникова) и 48-летняя послушница Анна Симакова на должность казначеи. Вероятно, это было сделано для того, чтобы улучшить дисциплину в Сурском монастыре. В тот же день епископ Иоанникий отправил праведному Иоанну Кронштадтскому телеграмму, в которой радостно сообщал о том, что «Шенкурский монастырь подарил Сурскому благочинную и казначею. Вчера их отправил с наставлениями им и Порфирии». Однако этот «подарок» в виде двух сестер из чужого монастыря пришелся не по нраву настоятельнице Сурского монастыря, монахине Порфирии. Поэтому в письме к о. Иоанну (вероятно, от 1904 года) она жаловалась ему на поведение благочинной: «…У меня благочинная Любовь из Шенкурского монастыря прислана, живет уже два года и все недовольна, все ей надо сладко да пышно, при всем готовом содержании… куда ни попросишь сходить к сестрам для благочиния: “не могу”, “стара да толста”… и простите, я скажу Вам про нее, что она очень легкомысленна».

С учетом того, что монахиня Любовь была младше игуменьи Порфирии на три года и ко времени перевода в Суру уже шесть лет как была монахиней, вряд ли это ее описание соответствовало реальности. Вероятно, игуменья, казначея и благочинная просто не сошлись характерами. На вероятность этого указывает и то, что послушница Анна Семакова в 1903 году покинула Сурский монастырь, а монахиня Любовь в отсутствие игуменьи Порфирии «подала прошение архиерею, что не хочет жить в Суре и просится в Шенкурский…». Монахиня Любовь прожила в Сурском монастыре до 1904 года, после чего в октябре 1904 года благочинной стала монахиня Аркадия (Мурашова), сподвижница и верная подруга игуменьи Порфирии, с 1887 до 1902 года проживавшая в Староладожском монастыре и вернувшаяся туда в 1917 году вместе с матерью Порфирией.

В Знамено-Филипповском монастыре в 1910 году имел место конфликт между игуменьей Капитолиной и казначеей, монахиней Флорентией. Аналогичный конфликт между казначеей, благочинной и игуменьей произошел и в Ущельском монастыре, где игуменья Магдалина формально назначила на эти должности двух послушниц – Анну Эдельштейн и Марину Иванову, – в действительности же управляла монастырем единолично. Впоследствии, в 1917 году, игуменья сменила казначею. Это привело к конфликтной ситуации в монастыре и низложению настоятельницы.

Как уже упоминалось выше, игуменья давала характеристику каждой послушнице монастыря. Также ею ежегодно давались характеристики и монахиням. Характеристики монахинь имели несколько иной характер, чем характеристики послушниц. Так, в послужных списках Успенского Горнего монастыря монахини Дорофея и Манефа характеризовались как «качеств добрых, усердные молитвенницы». В 1905 году монахиня Шенкурского монастыря Нонна характеризовалась как «жизни примерной, к Церкви Божией усердна», а монахиня Руффина – как «послушание проходящая усердно, жизни хорошей». В 1908 году монахиня Ущельского монастыря Ермиония характеризовалась как «способная, ведущая себя по-монашески». Монахиня Сурского монастыря Аркадия в 1912 году характеризовалась как «поведения очень хорошего, усердная и способная», а монахиня Ангелина – как «очень усердная и способная к послушанию». И если для послушниц главным являлось их отношение к труду, то в характеристиках монахинь основное внимание обращалось на соответствие их поведения монашескому званию.

Надо сказать, что поведение северных монахинь было безукоризненным. Негативные характеристики монахинь имеются только в послужных списках монастырей Архангельской епархии, да и то только трижды. Речь идет о характеристиках монахинь Сурского монастыря Августы (Лузневой) и Марии (Кузнецовой) за 1914 год, где указывается, что они ропотливы, и монахини Ущельского монастыря Аполлинарии, которая в 1919 году проявила себя как «непокорная, дерзкая, в отношении к худому скоро отзывчивая, но трудящая». Хотя скорее всего эти характеристики отражают неблагополучные ситуации в Сурском и Ущельском монастырях. Иначе как объяснить то, что монахиня Аполлинария, характеризовавшаяся игуменьей Магдалиной как «способная, ведущая себя по-монашески», после смены настоятельницы неожиданно угодила в разряд непокорных и дерзких?

Изредка в северных женских монастырях совершались и постриги в великую схиму. Имеются сведения о наличии схимонахинь только в трех монастырях – Холмогорском, Шенкурском и Сурском. Так, по данным на 1978 год, в Холмогорском Успенском монастыре были две схимонахини – 78-летняя Аполлинария (Корепина), бывшая крестьянка, постриженная в схиму в 1852 году, и 67-летняя Антония (Варовчикова), дочь коллежского секретаря, чей постриг в схиму датирован 1857 годом. Обе характеризовались как «по старости лет на покое, к молитве усердны». Схимонахиня Аполлинария дожила до 1885 года, когда ей было уже 85 лет. Умерла она, вероятно, в 1886 году, поскольку в послужном списке за 1887 год ее имя не упоминается. В 1890 году в Холмогорском монастыре были три схимонахини: 79-летняя Ангелина и 72-летняя Магдалина, происходившие из крестьянского сословия, и 83-летняя Феофания, вдова мещанина Ивана Воронцова.

В 1917 году в Холмогорском монастыре проживала 75-летняя священническая дочь схимонахиня Рафаила (Федорова), постриженная в великую схиму в 1907 году.

По данным на 1888 год, в Шенкурском монастыре было две схимонахини – 72-летняя Иннокентия (Селезнева), происходившая из купеческого сословия, и 61-летняя Мария, в миру жена крестьянина Марфа Киселева. В 1910 году в Шенкурском монастыре осталась только Мария.

В Сурском монастыре в 1914 году была пострижена в великую схиму монахиня Иоанна (Иванова). Это была единственная схимонахиня Сурского монастыря за всю его недолгую историю. Она происходила из крестьянского сословия и ушла в монастырь после того, как овдовела. Ко времени пострига в схиму ей был уже 61 год. Несмотря на свой преклонный возраст, схимонахиня Иоанна несла послушание по чтению Псалтири. Она пережила закрытие Сурского монастыря и умерла в Архангельске. Время ее смерти, судя по датировке старых захоронений рядом с ее могилой, можно приблизительно датировать началом сороковых годов.

Большая часть схимниц происходила из крестьянского сословия. Как правило, старушки-схимонахини не несли послушаний. Иногда постриг в великую схиму принимали и престарелые игуменьи монастырей. Так, незадолго до своей кончины постриг в великую схиму приняла игуменья Шенкурского Свято-Троицкого монастыря Феофания (Сидорова). Об этой выдающейся, но, к сожалению, незаслуженно забытой северной подвижнице пойдет речь немного позднее.

Жизнь насельниц северных монастырей была небогатой на события. И внешний уклад жизни в северных обителях был аналогичен укладу жизни в других монастырях Российской империи – сестры молились, несли послушания… Так незаметно проходили годы. Бывшие послушницы становились монахинями, а то и схимницами. Старились и умирали одни, но на смену им приходили другие, которые ради служения Богу и людям добровольно отказывались от того, что в миру принято считать счастьем, – и находили свое счастье именно в монастыре.