Тайны монастырей. Жизнь в древних женских обителях Евфимия Монахиня

Глава 2. Обители-просветители, или Истории о монастырских школах

Если исправительной деятельностью занимались только отдельные северные женские монастыри, то гораздо более часто и охотно они осуществляли просветительскую деятельность. Иногда бывало даже так, что при основании нового монастыря она входила в число задач, которые тот был призван осуществить.

Примером такой обители является Сурский Иоанно-Богословский монастырь; подтверждение этому можно найти в его «Летописи». В ней указано, что, устраивая Сурский монастырь, праведный Иоанн Кронштадтский, по его собственным словам, имел целью «просвещение темного невежественного сурского народа». Разумеется, речь идет не о том, что эта обитель должна была «нести в народные массы свет знаний», а прежде всего о духовно-нравственном просвещении пинежан.

Каким же образом и среди кого осуществляли просветительскую деятельность северные женские монастыри? В большинстве случаев – среди детей местных крестьян, обучавшихся в церковноприходских школах при обителях. Лишь в Сурском Иоанно-Богословском монастыре пытались заниматься духовно-нравственным просвещением не только детей, но и взрослых. Для этой цели сразу же после основания монастыря, в 1899 году, при нем была открыта специальная «читальня для бесед с народом». В ней имелись газеты и журналы духовного содержания, а «в воскресные и праздничные дни читались духовно-нравственные повествования и иногда показывались картины при посредстве фонаря». Таким образом, монастырская читальня имела вид своеобразного сельского клуба, где местные крестьяне в занимательной и доступной для них форме могли получить информацию духовно-назидательного характера.

Монастырская читальня имела вид своеобразного сельского клуба. Беседы проводили священнослужители монастыря

В читальне на духовных беседах присутствовали также учащиеся женской монастырской школы, для которых были устроены специальные хоры. Беседы проводили священнослужители монастыря. В 1899 году, по инициативе монастырского священника о. Георгия Маккавеева, послушницам, несшим послушание на клиросе, предписывалось в промежутках между беседами «занимать слушателей пением». Однако в том же году о. Иоанн Кронштадтский запретил ему делать это, объяснив свой запрет тем, что это утомляет певчих, а также нарушает монастырскую дисциплину, поскольку на чтения «собираются крестьяне разного пола и возраста иногда не совсем в трезвом виде».

Духовно-нравственные чтения в Сурском монастыре проводились по воскресным и праздничным дням. Они начинались в два часа дня, с ударом в монастырский колокол, и продолжались «до вечерни», а поскольку вечернее богослужение начинается в пять или шесть часов вечера, занятия, по всей видимости, продолжались три или четыре часа. Духовные чтения для взрослых устраивались до 1901 года, после чего по неизвестным причинам были прекращены. Возможно, они не пользовались популярностью среди местного населения.

Если «педагогический эксперимент» Сурского монастыря по просвещению взрослых крестьян не имел успеха, то гораздо более эффективной и востребованной формой просветительской деятельности женских монастырей было обучение детей. Так, указом Архангельской духовной консистории № 1627 от 17 мая 1848 г. при Холмогорском Успенском монастыре было предписано открыть женское училище. Предписание это основывалось на Указе Святейшего Синода от 12 мая 1837 г. за № 5564, в котором монастырям поручалось, «где окажется возможность, …заводить первоначальное обучение детей монастырских служителей, а смотря по местной возможности и предусматриваемой пользе распространять оное на детей и прочих окрестных жителей, нуждающихся в средствах наставления». При этом игуменье Агнии (Архиповой) вменялось в обязанность «пригласить желающих для обучения и ввести самообучение через способных к тому сестер монастыря, употребляя на первый раз небольшие издержки на счет монастырских сумм».

Судя по тому, что монастырь должен был и содержать училище, и изыскать преподавательниц из числа самих сестер, речь шла о своеобразном педагогическом эксперименте – и созданное таким образом училище могло быть маленьким и рассчитанным прежде всего на девочек из духовного сословия, сирот и воспитанниц монастыря.

23 июня 1848 года игуменья Агния сообщила епископу Варлааму об открытии училища и о том, что с 3 июня в нем уже начались занятия. А обучались в нем всего пять девочек: «Архангельского уезда Унско-Лудского прихода священника Иоанна Нечаева дочь, девица Мария 11 лет; сего монастыря священника Петра Карлина внуки, девицы, крестьянские дочери Ксения 12 лет, Ирина 18 лет; умершего унтер-офицера Василия Заморова дочь, девица Анна 10 лет, а также Устюжского уезда Чучерского Покровского прихода крестьянина Алексия Лушникова девица Марфа, сирота». При этом священники Иоанн Нечаев и Петр Карлин оплачивали пребывание и обучение в монастыре своих родственниц, а сироты Анна Заморова и Марфа Лушникова находились на монастырском содержании.

Занятия проводила в специально отведенной для этого келье монахиня Аполлинария, уровень образования которой неизвестен. Учебная программа была составлена по образцу «Правил первоначального обучения поселянских детей в Олонецкой епархии». В нее входило «обучение чтению, церковной и гражданской печати, а желающим и письму». Особое внимание уделялось воспитанию учащихся в традициях православной веры и благочестия. В связи с этим они должны были «изучить на память молитву Господню, Символ веры, 10 заповедей, стих “Богородице Дево, радуйся”, к чему присовокупить краткое и самопростейшее изъяснение оных из Катихизиса и главнейшие сказания из Священной Истории». А основными учебными пособиями в школе были азбуки, Часослов, Псалтирь, «Начатки христианского учения».

Основными учебными пособиями в монастырской школе были азбуки, Часослов, Псалтирь, «Начатки христианского учения»

Дальнейших сведений о женском училище при Холмогорском монастыре нет. Вероятно, позднее оно слилось с монастырским приютом для девочек-сирот духовного звания, открытым в 1840 году. Этот приют был первым образцовым заведением для девиц духовного звания в епархии, воспитанницы которого «были утверждаемы в вере и наставляемы во всем, в общежитии нужном» [43].

На возможность этого указывает тот факт, что после того как в Архангельске было открыто духовное училище, воспитанницы монастырского приюта «были взяты в училище, кончили курс» [51]. Таким образом, до открытия в Архангельске в 1863 году «духовного училища для девиц», с 1868 года переименованного в епархиальное женское училище, первым и единственным женским духовным учебным заведением в Архангельской епархии был сиротский приют при Холмогорском монастыре.

Женские монастыри Вологодской епархии начали заниматься просветительской деятельностью позднее – с конца 60-х годов XIX века. В 1869 году, по благословению епископа Палладия, игуменья Горнего Успенского монастыря Севастиана приняла в монастырь десять девочек, преимущественно сирот духовенства, «с целью обеспечить их материальное существование до известного возраста и доставить им посильное умственное образование» [19]. Таким образом, и здесь речь шла о создании небольшого сословного учебного заведения при монастыре.

Однако в отличие от Архангельской епархии, где игуменья Холмогорского монастыря была вынуждена сама изыскивать средства на содержание училища, материальную помощь монастырской школе-приюту при Горнем монастыре оказывали вологодские архиереи. Вологодский епископ Феодосий (Шаповаленко) пожертвовал на нее 9500 рублей, а также на собственные средства построил каменное трехэтажное здание, где разместилось приютское училище. Преподавание в приютском училище Горнего монастыря осуществлялось на более высоком уровне, чем в училище Холмогорского монастыря, и «близко подходило к типу третьеклассных епархиальных женских училищ».

В монастырских школах учениц обучали чтению и письму, а также рукоделиям

Помимо обучения чтению и письму, а также обязательному для тогдашних учебных заведений Закону Божию, в учебную программу входили: объяснение богослужения, отечественная история, география, русский язык, пение. Кроме этого, учениц обучали рукоделиям. Училище имело три класса, обучение в каждом из которых было рассчитано на два года, в связи с чем полный курс обучения составлял шесть лет.

Преподавали в училище послушницы. Например, Евгения Немирова, сама бывшая выпускницей приютского училища, в 1876–1888 годах стала наставницей младшего класса, а в 1888–1910 годах – учительницей чистописания и «надзирательницей за воспитанницами, живущими в монастырском общежитии». Между прочим, в 1898 году за свою многолетнюю педагогическую деятельность послушница Евгения Немирова была награждена серебряной медалью в память царствования императора Александра III. Это – единственный случай, когда рядовая насельница северного женского монастыря была удостоена награды за свой преподавательский труд. Помимо преподавания, послушницы осуществляли уборку училища, а также ухаживали за больными воспитанницами в училищной больнице.

Ежегодно приютское училище заканчивали около двадцати девушек, которые становились учительницами церковноприходских школ. За пятнадцать лет существования училища в нем получили образование сто шесть девочек. В последний год существования приютского училища при Горнем монастыре его закончили семнадцать девочек в возрасте 14–16 лет. При этом все они происходили из духовного сословия и по большей части были дочерьми умерших священнослужителей.

В 1888 году по инициативе епископа Вологодского и Тотемского Израиля (Никулицкого) приютское училище Горнего Успенского монастыря было преобразовано в третьеклассное епархиальное женское училище, которое с 1896 года стало шестиклассным. При этом по инициативе епископа Израиля в учебную программу этого училища были введены словесность, физика и педагогика. Для преподавания в нем были привлечены преподаватели Вологодской духовной семинарии, а также наемные учительницы из числа выпускниц епархиального училища.

Тем не менее это учебное заведение сохранило ряд характерных особенностей приютского училища. Например, его заведующей продолжала считаться игуменья Горнего Успенского монастыря, а большинство воспитанниц были дочерьми местного духовенства. По данным на 1888 год, когда в епархиальном училище обучалась сто одна девочка, девяносто семь были дочерьми священно– и церковнослужителей.

Приезжие воспитанницы, которые не имели родственников в Вологде, жили при монастыре. Плата за проживание составляла 30 рублей; если воспитанница была сиротой – вдвое меньше, а самые бедные – примерно половина воспитанниц, – жили в монастыре бесплатно. Да, на период обучения в епархиальном училище сироты из духовного сословия пользовались бесплатным содержанием от Горнего Успенского монастыря.

Многие северные монастыри, открытые в начале XX века, устраивали собственные церковноприходские школы

Аналогичное, хотя и несколько меньшее учебное заведение, организованное по типу приюта или интерната, в 1868 году было открыто и при Устюжском Иоанно-Предтеченском монастыре. В нем обучались сироты и дочери бедного духовенства. Преподавание осуществлялось силами монастырского священника и двух послушниц. В учебную программу входили Закон Божий, арифметика, русская и церковнославянская грамота, письмо и рукоделие. Училище имело три класса. При этом, по данным на 1888 год, ежегодно его заканчивали примерно двадцать шесть девочек.

Училище при Иоанно-Предтеченском монастыре имело одну интересную особенность, отличавшую его от других монастырских школ и училищ. В последний год обучения его воспитанницы проходили своеобразную «производственную практику» в специально открытой для этой цели церковноприходской школе для девочек и мальчиков из крестьянского и мещанского сословий, расположенной за монастырскими стенами.

Благотворителями училища были епископ Израиль (Никулицкий), который оказывал ему денежную помощь и обеспечивал его учебниками, учебными руководствами и другими книгами, а также игуменья Флорентия, выстроившая для него специальное здание и впоследствии подарившая его епархиальному училищу. В 1888 году училище при Иоанно-Предтеченском монастыре было преобразовано в епархиальное женское училище. Однако взаимодействие монастыря и училища продолжалось. Так, те воспитанницы, которые «по недостатку вакансий не могли быть приняты на казенное содержание в училищное общежитие», селились в монастыре за небольшую плату, а то и вовсе бесплатно.

В некоторых северных женских монастырях не было ни школ, ни училищ. Например, Шенкурский Свято-Троицкий монастырь не имел собственной школы. Однако это вовсе не означало, что он не занимался просветительской деятельностью. Игуменья Шенкурского Свято-Троицкого монастыря Рафаила (Вальнева) неоднократно получала награды за поддержку просветительского дела в Шенкурске. Так, 21 мая 1894 года она была удостоена от епархиального начальства благословения с выдачей грамоты «за пожертвование на устройство дома для Шенкурской градской церковноприходской школы», а 30 июня 1896 года награждена Библией от Святейшего Синода «за пожертвование на нужды Шенкурской градской церковноприходской школы».

В приходно-расходных книгах Шенкурского монастыря имеются записи о пожертвованиях, осуществлявшихся данным монастырем на различные просветительские нужды. Например, 30 сентября 1909 года Шенкурским монастырем было «внесено в Шенкурское уездное училищное отделение на содержание Шенкурской градской церковноприходской школы 60 рублей». Такая же сумма была перечислена на эту же школу 4 октября 1911 года, а также 23 декабря 1913 года.

В 1909 году за материальную помощь Шенкурской церковноприходской школе председатель Шенкурского уездного отделения Архангельского епархиального училищного совета протоиерей Владимир Макаров выразил игуменье Рафаиле благодарность в следующих словах: «Комитет считает своим долгом выразить обители и особенно матери игуменье за ее всегда сердечное отношение к нуждам Шенкурской градской школы и учащихся в ней глубочайшую благодарность». Также Шенкурский Свято-Троицкий монастырь перечислял деньги и на содержание школы для псаломщиков. В 1909 году на нужды этой школы было выделено 30 рублей. Так что Шенкурский монастырь, не имея собственной школы, регулярно осуществлял посильные пожертвования на церковные школы в Шенкурске.

Но эта практика не получила распространения среди других северных женских обителей. По большей части монастыри, открытые в начале ХХ века, устраивали собственные церковноприходские школы, как правило, небольшие. При Ущельском монастыре в 1902 году была открыта маленькая школа, где обучались исключительно послушницы. В послужном списке насельниц Ущельского монастыря за 1909 год упоминается, что некоторые послушницы – например сестры Клавдия и Акулина Кряжевы, – обучались именно при ней. По данным на 1910 год, в этой школе обучалась 16-летняя послушница-крестьянка Елена Орлова. Малолетняя послушница Ущельского монастыря Лидия Петрушкина также обучалась в монастыре. По данным на 1909 год, четырнадцать из шестидесяти двух насельниц Ущельского монастыря выучились грамоте в монастырской школе. Судя по тому, что тринадцать из них были крестьянками, можно понять, что крестьянские девушки на Севере не были ленивыми и невежественными, а стремились к знаниям. Более того, им приходилось садиться за букварь или прописи уже после того, как они заканчивали свои послушания и, возможно, падали с ног от усталости…

Число учащихся в Ущельской монастырской школе составляло 15–16 человек. С 1902 года практически единственной учительницей в ней была послушница Анна Эдельштейн, в свое время обучавшаяся в церковноприходской школе Архангельска и по совместительству несшая послушание регентши. С 1905 года в течение примерно года ей помогал псаломщик Ущельского прихода Матфей Порфирьев.

По какой программе велось преподавание в Ущельской монастырской школе – неизвестно. Возможно, оно просто сводилось к обучению чтению, пению и письму. Школа при Ущельском монастыре просуществовала до середины ноября 1906 года. К этому времени в ней учились лишь четыре послушницы, в связи с чем дальнейшее функционирование школы было признано нецелесообразным. Хотя псаломщик М. Порфирьев предлагал игуменье Магдалине сохранить школу, преобразовав ее в школу для крестьянских детей, та охотно и даже с радостью согласилась на ее закрытие. Возможно, она считала, что Ущельский монастырь не имел достаточно сил и средств, чтобы заниматься обучением крестьянских ребятишек.

К чести северных женских обителей, это – единственный случай, когда монастырская школа была закрыта. Гораздо чаще школы при женских монастырях не закрывались, а открывались, причем даже тогда, когда тот или иной монастырь еще находился на стадии становления.

Так, церковноприходская школа в Арсениево-Комельском монастыре была открыта в первые годы его существования. Преподавание в ней осуществлялось силами монастырского священника, а также учительницы Ю. П. Баклановской, выпускницы Вологодского епархиального училища, преподававшей, в частности, Закон Божий. Школа при Арсениево-Комельском монастыре располагалась в здании монастырского приюта и существовала на проценты со «школьного» капитала в 19,5 тысяч рублей. Ежегодно в ней обучалось около двадцати человек. Причем, в отличие от других монастырских школ, среди учащихся были не только девочки, но и мальчики. Так, по данным на 1913 год, в школе Арсениево-Комельского монастыря учились 13 мальчиков и 6 девочек. Безусловно, наличие такой школы свидетельствует о том, что в ее создании и функционировании была заинтересована сама настоятельница Арсениево-Комельского монастыря.

Действительно, игуменью, желавшую открыть при своем монастыре школу, не могли удержать от этого решения ни бедность, ни малочисленность управляемой ею обители. Так, в 1914 году игуменья маленького и бедного Ямецкого Благовещенского монастыря Мариамна (Попова) решила создать при нем школу. С этой целью она поручила инженеру А. А. Каретникову «составление проектов и сметы церкви и школы в Ямецком женском монастыре», за которые 6 июня 1914 года он получил плату в размере 60 рублей.

К сожалению, в дальнейшем в документации Ямецкого монастыря нет сведений о наличии школы, в связи с чем можно предположить, что, как ни хотела игуменья открыть школу, сделать этого ей все-таки не удалось.

Говоря о монастырских церковноприходских школах, следует особо рассказать об одной из них, самой крупной и самой лучшей. Речь идет о школе Сурского монастыря. Эта школа была открыта еще до основания самого монастыря, в 1893 году. С 1 сентября 1900 года она была перемещена в здание монастыря.

Размещалась школа на верхнем этаже «двухэтажного деревянного корпуса, построенного в 1901 году, а в 1912–1913 годах обшитого тесом, выкрашенного и покрытого железом». Поскольку школа находилась при женском монастыре, в ней обучались только девочки.

Источником ее финансирования был «капитал в билетах 4 %-ной государственной ренты» на сумму 40 тысяч рублей, выделенный на ее нужды праведным Иоанном Кронштадтским. Чтобы сполна оценить уровень финансирования Сурской монастырской школы, скажу, что размер школьного капитала в два раза превышал годовой бюджет Ямецкого женского монастыря за 1917 год, составлявший к этому времени около 20 тысяч рублей.

Школа при Сурском монастыре была одноклассной. Курс обучения в ней был рассчитан на один год, количество учащихся в различные годы менялось. В 1901 году в школе обучалась 41 девочка, в 1904-м – 34 ученицы; в 1906-м – 25 девочек; в 1908-м число учащихся увеличилось до сорока двух. В среднем число учениц не превышало пятидесяти человек в год. Если сравнить количество учащихся с численностью насельниц монастыря в один и тот же год, то обнаружится, что их отношение составляло примерно один к четырем – на четырех сестер приходилась одна ученица монастырской школы. Что это значит? Прежде всего то, что школа при Сурском монастыре была достаточно крупной. А еще – то, что с учетом такого количества учащихся, да в придачу еще и молоденьких послушниц Сурский монастырь действительно мог казаться паломникам или гостям «не монастырем, а прямо институтом каким-то».

Заведующей монастырской школой считалась игуменья. В число преподавателей входил монастырский священник, преподававший Закон Божий (так называемый «законоучитель»). С 1905 года к занятиям в школе был привлечен и диакон Петр Васильевич Никольский, выпускник Костромского духовного училища, преподававший арифметику, в связи с чем в монастырской документации о нем говорится как о «диаконе-учителе». При этом заработная плата диакону-учителю начислялась одновременно и за служение в храме, и за преподавание, тогда как священнику за каждый из этих видов деятельности платили по отдельности.

Преподавательской деятельностью занимались не только священнослужители, но и члены их семей. Так, с сентября 1906 года преподавательницей в Сурской монастырской школе была жена диакона Петра Никольского Вера Петровна Никольская, дочь псаломщика и выпускница Архангельского епархиального училища, педагогический стаж которой к этому времени составлял восемь лет. Заработную плату за свою преподавательскую деятельность супруги Никольские получали вместе. Спустя год, когда о. Петр сдал при Архангельской духовной семинарии экзамен на должность школьного учителя, его жена прекратила преподавать в монастырской школе и занялась домашним хозяйством и воспитанием собственных детей.

Помимо священнослужителей, в монастырской школе преподавали и наемные учительницы. До 1901 года в ней работала Анастасия Капитоновна Оводова, получавшая за это жалованье в размере 26 р. 85 к. в месяц. С 1901 года ее сменила другая наемная преподавательница – Анна Петровна Павловская, окончившая в 1891 году Архангельское епархиальное училище. К этому времени ее педагогический стаж составлял одиннадцать лет (с 1892 по 1901 год), причем за свою преподавательскую деятельность 3 декабря 1900 года она была награждена благословением и грамотой от местного епископа. Жалованье этой учительницы составляло 276 рублей в год. Последней наемной учительницей, работавшей при Сурской монастырской школе в 1906 году, была Вера Пономарева.

После 1906 года наемных учительниц в монастырской школе полностью заменили послушницы, которые и в предыдущие годы преподавали в ней ряд предметов. Вероятно, это было связано с тем, что в ряде случаев уровень образования послушниц и наемных учительниц был примерно одинаковым. Так, по данным на 1901 год, одна из послушниц-преподавательниц закончила прогимназию, а другая – епархиальное училище.

А в 1904 году из трех послушниц-преподавательниц две – Юлия Волыхина и Анна Ганцова, – имели гимназическое образование. Послушница Мария Красильникова, преподававшая в Сурской монастырской школе в последние годы ее существования, окончила Тверскую прогимназию. Кроме того, привлечение послушниц к преподавательской деятельности позволяло сэкономить средства, выделенные на содержание школы, поскольку труд послушниц не оплачивался. Вместо этого игуменья выдавала им лишь весьма скромное денежное вознаграждение. Так, в 1903 году трем послушницам-учительницам было выдано 8 р. 61 к. Других упоминаний о выдаче послушницам премий за преподавательскую работу в приходно-расходных книгах Сурского монастыря не встречается.

В число школьных предметов, преподававшихся послушницами, входили пение и рукоделие. При этом одна и та же послушница могла преподавать сразу несколько предметов. Так, в 1904 году послушница Анна Смех преподавала и пение, и рукоделие. Помимо преподавания в монастырской школе, учительницы из числа послушниц по совместительству могли иметь и другие послушания. Например, Анна Ганцова была не только преподавательницей, но и кастеляншей при школе, а Евдокия Коростелева заведовала чтением Псалтири в монастыре. Обязанности обслуживающего персонала школы также выполняли послушницы.

Школа при Сурском монастыре имела характер интерната. В течение года ее ученицы проживали при ней и отпускались домой только на праздничные дни. В зависимости от возраста учащиеся подразделялись на три группы – младшую, среднюю и старшую. Наиболее многочисленной была младшая группа. Так, по данным на 1904 год, в ней числилась двадцать одна ученица, тогда как в старшей группе насчитывалось всего тринадцать. Все ученицы носили особую школьную форму, напоминавшую форму воспитанниц институтов: темно-коричневые платьица с белыми пелеринками. Питанием, одеждой, обувью, а также учебниками они обеспечивались бесплатно.

Распорядок дня в школе был следующим. В шесть часов утра – подъем, в семь вычитывались по Часослову утренние молитвы, в восемь начинались занятия. В полдень ученицы обедали, в четыре пополудни был полдник, в восемь вечера – ужин, после которого в течение получаса читались молитвы на сон грядущий, и ученицы ложились спать. В свободное от занятий время они выполняли домашние задания, а также обучались рукоделиям. Ежедневно послушницы-воспитательницы водили учениц на прогулку и в храм. Во время Рождественского и Великого постов те причащались Святых Христовых Таин.

К неуспевающим или нарушавшим школьную дисциплину ученицам применялись следующие воспитательные меры: выговоры, оставления без завтрака, обеда и ужина, лишение отпуска в праздничные дни. Это подтверждается воспоминаниями жительницы Суры, Пелагеи Федоровны Дорофеевой, бывшей ученицы Сурской монастырской школы, по словам которой дисциплина там была весьма строгой: «В переменку чтобы ни гу-гу: “ходить потише!” А за стол сядут – капни попробуй на белоснежную салфетку – без обеда оставят. Поневоле приучишься к аккуратности».

Однако чтобы читателю не подумалось, что жизнь учениц монастырской школы была суровой и безрадостной, скажу: в ней находилось место и для развлечений, и для радостей. Так, к праздникам Пасхи и Рождества Христова из монастырской лавки для девочек закупались сладости, причем не только популярные у крестьян орехи, карамель и пряники, но и малодоступные для крестьянских детей шоколад и шоколадные конфеты. На Рождество для учениц устраивался праздник с украшенной елкой и фейерверком, который для этой цели выписывали из Санкт-Петербурга. Четыре раза в год показывались «картины из Священной истории Ветхого и Нового Заветов при посредстве фонаря», что в те времена было прообразом современного кино. Так что, говоря современным языком, досуг учащихся монастырской школы был весьма неплохо организован.

На Рождество для учениц устраивался праздник с украшенной елкой и фейерверком, который для этой цели выписывали из Санкт-Петербурга

Какие предметы преподавались в монастырской школе? Совсем не такие, как в современных – например, Закон Божий, церковнославянская грамота, письмо полууставом, церковное пение с голоса и по нотам, чистописание, арифметика, а также рукоделия.

Разумеется, поскольку школа была церковноприходской, большая часть учебного времени отводилась на преподавание Закона Божия. Так в 1908–1909 годах на преподавание Закона Божия приходилось 56 учебных часов. Для сравнения: на церковное пение отводилось 18 часов, на обучение церковнославянской грамоте – 28 часов, на письмо под диктовку – 20 часов, на списывание с книг – 15 часов, на чистописание – 28 часов, на выполнение письменных работ – 13 часов, на рукоделие – 56 часов. Таким образом, основными предметами, преподававшимися в монастырской школе, являлись Закон Божий и рукоделие.

Это соответствовало задачам, поставленным перед школой, – не просто давать знания крестьянским девочкам, но прежде всего воспитывать из них благочестивых христианок, будущих хозяек и матерей. Конечно, современный человек, далекий от Церкви, может иронизировать над тем, какой уровень образования могли давать школы подобного типа. Однако у православных людей на этот счет несколько иное мнение. Например, святитель Николай Сербский считал, что «духовно и сущностно образованный человек не тот, кто более или менее начитан, не тот, кто в тщеславии копит знания, а тот, кто образован внутренне, всем сердцем, всем существом, кто сообразен образу Божьему, тот, кто христоподобен, преображен, обновлен…» [24].

Увы, среди напичканных светскими знаниями людей всех времен и народов встречались и смутьяны-еретики, и революционеры-разрушители, и ученые, использовавшие свои таланты и знания не на пользу, а во вред людям да и себе самим.

Может быть, не случайно придумана легенда о том, будто ученый врач Гильотен, создавший машину для казней – гильотину, сам окончил жизнь под ее ножом. Псевдообразованный человек, поступающий вопреки Закону Божию, обречен на самоуничтожение. И стоит прислушаться к словам святителя Николая Сербского о том, что «в наше время лучшие люди суть те, которые держатся веры Божией и Закона Божия. И не знаю, какая бы иная наука могла заменить науку Христову в воспитании молодежи» [25].

Сохранился список учебных пособий, использовавшихся в Сурской монастырской школе. Вот какие это были книги – Библия, учебное руководство по Закону Божию, «Начатки христианского учения», «Начальные уроки по Закону Божию», краткое руководство по изучению церковного пения, «Учебный обиход», азбуки церковнославянской грамоты Ильминского, Евангелие церковнославянское, «Учебный Часослов», «Учебная Псалтирь», «Учебный Октоих», «Букварь», буквы, книги для чтения, «20 картин по Священной истории», прописи Гербача, сборник арифметических задач.

На 1904 год школа при Сурском монастыре располагала книжным фондом в 725 томов. В 1907 году книжный фонд школы насчитывал 691 учебник, 47 учебных руководств, а также 115 книг для внеклассного чтения. С учетом численности учащихся одно учебное пособие в среднем приходилось на двух человек. Пользование учебниками было бесплатным.

В Вышенской пустыни жил в затворе святитель Феофан (Говоров)

Здесь я немного отвлекусь от рассказа про Сурскую монастырскую школу. И вот по какой причине. Давным-давно мой дедушка, Серафим Николаевич Герасимов, рассказывал мне, как в 1916 году учился в церковноприходской школе села Купля Тамбовской губернии. Эта школа содержалась на средства Вышенской пустыни – той самой, где в свое время жил в затворе знаменитый святитель Феофан (Говоров). Дедушка был рассказчиком ярким и интересным, и кое-что из его рассказов я запомнила. В школе, где он учился, не было особой формы, и ребятишки ходили в своей одежде. А за пользование учебниками, хотя те и выдавались каждому учащемуся, нужно было заплатить 10 % от их стоимости. Думаю, после этого читателю станет ясно, насколько хорошо была обеспечена Сурская монастырская школа, где и форма, и учебники, и питание, и проживание были бесплатными.

Надо сказать, что игуменья Сурского монастыря, мать Порфирия (Глинко), заботилась о повышении уровня знаний самих преподавателей школы – монастырь выписывал педагогический журнал «Народное образование».

Как помнит читатель, книжный фонд Сурской монастырской школы состоял не только из учебных пособий. Были там и книги для внеклассного чтения. Некоторое представление о том, что это были за книги, можно получить на основании списка литературы, присланной для Сурской школы в сентябре 1903 года из Холмогорско-Пинежского уездного училищного отделения Архангельского епархиального училищного совета. В числе тридцати трех присланных книг, помимо прописей и учебника «Уроки чистописания», составленных Гербачом, были следующие издания: «Последние дни земной жизни Спасителя» архиепископа Иннокентия Херсонского; «Церковно-певческий сборник» (партитура и отдельные голоса); книга «Русские в начале XVIII столетия»; жизнеописание княгини Н. Б. Долгорукой; церковные сочинения В. А. Жуковского; романы Загоскина «Юрий Милославский» и «Козьма Рощин»; книга, обозначенная в списке как «Кузьма Петров Мурашев»; житие преподобного Серафима Саровского; книга «Освобождение крестьян»…

Вероятно, к числу книг для внеклассного чтения можно отнести читаемые вслух во время обеда и ужина книги «Училище благочестия», а также «Жития святых» С. Дестунис. Видно, что среди книг для внеклассного чтения преобладала литература духовного содержания, а если там и встречались романы и исторические книги, они были посвящены далекому прошлому России и носили верноподданнический характер, так что чтение их способствовало воспитанию в учащихся таких христианских добродетелей, как смирение, почтение к власти, послушание.

Знаменательно, что в числе книг для внеклассного чтения находилось жизнеописание княгини Наталии Долгорукой – дочери фельдмаршала Б. Шереметева, сподвижника Петра I, – которая добровольно разделила трагическую судьбу своего жениха, а затем и мужа, репрессированного во время «бироновщины», и в 45-летнем возрасте приняла в киевском Флоровском монастыре схиму с именем Нектарии. Такие книги могли учить и верности, и милосердию, и мужеству, и упованию на Бога, которое дает человеку силы перенести утрату того, что среди людей считается смыслом и целью жизни.

Надо сказать, что книги для внеклассного чтения не пылились на полках впустую, а действительно читались. Так, по данным на 1904 год, в течение года из библиотеки было выдано тридцать три книги. Из тридцати четырех девочек, учившихся в это время в монастырской школе, книги для внеклассного чтения брали семнадцать человек – половина учащихся. Это подтверждает сведения, приведенные в отчетах о монастырской школе, – что «книги для внеклассного чтения учащимися читаются». Так что, пожалуй, прав был дядюшка Яков из известного стихотворения Н. Некрасова, уверявший: «Букварь не сайка, а как раскусишь, слаще ореха!» Как видно, это знали и понимали и пинежские девочки-книгочейки.

Учебный год в монастырской школе заканчивался экзаменами по Закону Божию и церковнославянскому языку. Кроме устных экзаменов, выпускницы выполняли письменные работы по «русскому языку и счислению». Тем, кто получал хорошие отметки, выдавалось свидетельство об окончании школы; неуспевающих оставляли в школе на второй год. Хотя, как упоминалось выше, курс обучения в монастырской школе был рассчитан на год, но учениц младшей группы, успешно сдавших экзамены, могли переводить для дальнейшего обучения в среднюю или даже сразу в старшую группу. Таким образом, для способных учениц младшего возраста обучение в монастырской школе могло длиться не один год, а два или три.

Читатель вправе спросить: а влияло ли на учениц пребывание в монастырских школах? Имеются документальные сведения о том, что учащиеся Сурской монастырской школы действительно отличались по поведению от своих необразованных сверстниц. Согласно отчетам о деятельности школы, «в окончивших курс девочках заметна более чистоплотность и чистота в помещениях и есть хорошие сознательные помощницы матерям, а также частое посещение храма Божия, особая отличительная вежливость от неучившихся».

В числе книг для внеклассного чтения находилось жизнеописание княгини Наталии Долгорукой – будущей схимонахини Нектариии

Безусловно, это было связано с тем, что в школе не просто давали знания, а учили жить по заповедям Божиим. Ведь, по словам святителя Николая Сербского, «ущерб в вере человека вызывает непременно ущерб в характере. Ибо как река связана со своим источником и свет с солнцем, так и моральная жизнь – с верой» [25]. Бывало и так, что девочки из старообрядческих семей после обучения в монастырской школе переставали придерживаться старых обрядов. Так произошло с Пелагеей Дорофеевой.

А еще случалось, что бывшие ученицы школы не желали покидать полюбившийся им Сурский монастырь и просили игуменью оставить их там уже послушницами. Например, Параскева Новикова из села Слуды, окончив школу, «домой так и не вернулась, осталась в обители, где научилась хорошо столярничать» [7]. Свидетельством тому, что ее пример был не единственным, является письмо игуменьи Порфирии к праведному Иоанну Кронштадтскому, в котором она сообщает: «Сурские девицы молодые по 17-му году просятся в монастырь: почти все наши школьницы, принимать их или нет? Трех я уже взяла, очень бедные сироты две». Видимо, какой бы тяжелой и суровой не представлялась стороннему человеку жизнь в монастыре, для этих девочек время, проведенное в нем, было самым счастливым, и монахини относились к ним лучше, чем те, кто окружали их в миру.

Завершая рассказ о Сурской монастырской школе, стоит упомянуть о том, что она пользовалась популярностью среди жителей Пинежья. Об этом свидетельствует письмо, посланное праведному Иоанну Кронштадтскому 9 сентября 1908 года о. Георгием Маккавеевым, который сообщал, что «желающих девочек учиться и счету нет, а прием только 4 человека». При этом «некоторые лица просили принять их дочерей, не учившихся в этой школе, лишь поучиться рукоделию». Так что инициатива северных женских обителей в создании школ поддерживалась местным населением – ведь это давало крестьянским детям шанс стать грамотными и, возможно, выбиться в люди.

Безусловно, просветительская деятельность северных женских монастырей могла быть более активной и распространенной. Однако после установления на Севере советской власти монастырские школы и монастыри были закрыты и уничтожены. Правда, в Архангельской епархии во время Гражданской войны игуменья Сурского Иоанно-Богословского монастыря Серафима (Ефимова) пыталась возобновить занятия в монастырской школе. В одной из атеистических работ 40-х годов ХХ века упоминается о том, что в период иностранной интервенции «игуменья Иоанно-Богословского женского монастыря (Пинега) просила отдел народного образования вернуть ей отчужденную монастырскую школу» [1].

Тем не менее это было не возрождением, а агонией Сурской монастырской школы. По воспоминаниям Пелагии Дорофеевой, когда в Суру пришли красные, в школе шел урок. Послушница Мария Максимовна (вероятно, речь идет о Марии Красильниковой) велела девочкам стать на колени и молиться, а сама побежала к игуменье. Перепуганные ученицы отчаянно молились Богу, тем более что у входа в школу красные поставили вооруженного часового. К счастью для Пелагеи, ее вызволила бабушка. Но часовой согласился отпустить девочку лишь после того, как получил от ее бабушки хлеб, а также обыскал ее школьную сумку…

Впрочем, после этого «воспитанницы учились еще около года. Потом в монастыре открыли лазарет и навезли раненых. Сидят они, бывало, на уроках, а бойцы заведут патефон да песни революционные поют. Какая тут учеба! Вот их и распустили. Посоветовали в сельскую школу идти. А там ребята и девки – все вместе» [7]. Учительница Мария Красильникова впоследствии была арестована и, вероятно, погибла в ссылке. Мученическим был конец и о. Георгия Маккавеева, и бывшего диакона-учителя Петра Никольского, к тому времени уже священника…

Вот и подошел к концу рассказ о просветительской деятельности северных женских обителей. Возможно, благодаря этому читатель смог увидеть северных монахинь не только неутомимыми труженицами, молитвенницами, милостивыми к оступившимся людям, но еще и просветительницами местного населения. Конечно, кто-то может сказать, что большинство северных женских обителей сделало не так уж много «на ниве народного просвещения», как этого хотелось бы нам. Но поспешу поправить – они просто-напросто не успели сделать слишком многого.

Кто знает, сколько грамотных людей появилось бы на Пинежье, просуществуй Сурская монастырская школа еще хотя бы лет двадцать? Или сколько учительниц могли бы выпустить епархиальные училища Вологодчины, созданные на базе тамошних женских монастырей? В том, что это так и не сбылось, – вина не монахинь, а тех, кто закрыл монастыри. Но постараемся не забыть, что у истоков женского образования в Архангельской епархии стоял Холмогорский женский монастырь, а архангельские и вологодские сельские учительницы-подвижницы чаще всего являлись бывшими «епархиалками», получившими образование в училищах, созданных на базе бывших монастырских приютов и школ.

Глава 3. Как и кому помогали женские монастыри

Теперь пора перейти к рассказу о наиболее распространенной форме служения монастырей миру. Разумеется, речь пойдет об их благотворительной деятельности. Благотворительностью занимались все северные женские монастыри, независимо от их достатка и времени основания. При этом в одном и том же монастыре эта деятельность могла осуществляться в различных формах. Чаще всего – посредством раздачи милостыни нуждающимся.

Например, Сурский монастырь во времена неурожая снабжал хлебом голодающих пинежских крестьян. В письме монастырского священника о. Венедикта Титова от 16 марта 1905 года упоминается о том, что, поскольку этот год был неурожайным, «нищенство в Суре сейчас весьма развито и по случаю страшного наплыва нищих сверху и снизу – при неимении хлеба, – приходится многим отказывать, что да не поставится мне в вину или во грех».

Ряд монастырей бесплатно кормил нищих и паломников. Так, в Шенкурском монастыре ежегодно 12 июля, во время торжественного празднования иконе Божией Матери «Троеручицы», на монастырском дворе устраивалась трапеза для нищих и богомольцев, которых насчитывалось в каждый день до 400 человек. В Холмогорском Успенском монастыре также существовала традиция бесплатно кормить нищих и паломников. При этом число лиц, получавших пищу и временный приют от монастыря, доходило до нескольких сотен. «Временный приют и содержание бедных и странниц» осуществляли Горний Успенский и Арсениево-Комельский монастыри. Яренский Крестовоздвиженский монастырь раздавал милостыню «беднейшим зырянам, нуждающимся в пище и одежде», и кормил неимущих бесплатными обедами.

В отчетных документах монастырей имеется множество упоминаний о том, как их настоятельницы помогали бедным людям. Иногда краткие записи об этом в монастырских приходно-расходных книгах таковы, что вполне могли бы стать сюжетами для рассказов на краеведческую тему. Например, 11 августа 1908 года игуменьей Сурского монастыря Порфирией (Глинко) было выдано «для проезда из села Суры до Архангельска, для поступления в духовное училище, девочке Анне Васильевне Шульгиной всего 5 рублей». Кем была эта девочка и как сложилась ее дальнейшая судьба – неизвестно. По крайней мере, она не являлась ни ученицей монастырской школы, ни послушницей Сурского монастыря. Судя по тому, что денег на проезд до Архангельска у Анны Шульгиной не было, она происходила из бедной семьи. И единственным, а может, последним шансом получить образование для нее стала материальная помощь, оказанная игуменьей Порфирией.

Кстати, Сурский монастырь оказывал материальную помощь семьям воинов, погибших во время Русско-японской войны. В рапорте игуменьи Порфирии, посланном ею в Архангельскую духовную консисторию, говорится: «Хотя Сурский монастырь по новости своего существования и весьма скудных средств для собственного содержания не может оказывать значительную помощь осиротевшим семьям воинов, считает священным долгом помогать, насколько возможно, сиротам, лишь близ живущим от монастыря». Северные женские монастыри стремились по мере возможности помогать местному населению – как в военное, так и в мирное время.

Весьма распространенной формой благотворительной деятельности женских обителей были регулярно производившиеся ими сборы пожертвований на различные нужды. Например, Сурский Иоанно-Богословский монастырь осуществлял сбор средств в пользу повсеместной помощи пострадавшим на войне воинам и их семьям; на церковноприходские школы; на вспоможение православному духовенству; на сооружение и содержание беднейших православных церквей в империи; в пользу нуждающихся славян; в пользу Японской миссии; на распространение православия между язычниками империи; в пользу Иерусалимской церкви Святого Гроба Господня.

Для этой цели в монастырском храме ставились специальные кружки-копилки, содержимое которых ежегодно извлекалось и подсчитывалось, а затем отсылалось в Архангельскую духовную консисторию. В 1908 году наибольшие суммы пожертвований – от 51 до 80 копеек в год, – были собраны на вспоможение православному духовенству, в пользу Иерусалимской церкви, а также «в пользу нуждающихся славян». Наиболее сочувственно неизвестные жертвователи отнеслись к судьбам «нуждающихся славян» – в 1908 году сумма пожертвований, собранных в эту кружку, оказалась наибольшей и составила 80 копеек.

Подобные сборы производились и в других монастырях. Так, в 1916 году в Арсениево-Комельском монастыре производился сбор пожертвований на церковноприходские школы, на больных и раненых сербов и черногорцев, на устройство образовательных курсов для увечных воинов, на «Общество спасания на водах», на православные храмы Буковины и Галиции. При этом наибольшая сумма пожертвований, составившая 2 рубля, была собрана «на храмы Буковины и Галиции».

В 1910 году в Горнем Успенском монастыре собирались пожертвования «на больных и раненых воинов», «на распространение православия среди язычников империи», «на эпилептиков», «на устройство православного храма в Нью-Йорке». При этом наибольшая сумма (26 р. 80 к.) была собрана «на больных и раненых воинов». А наименьшая, в 1 рубль, на строительство храма в Америке. Видно, уж слишком далекой была для северян Америка, в то время как свои больные и раненые или братья-славяне были куда ближе и роднее…

Надо сказать, что в разных монастырях суммы собранных пожертвований были различными. Так, в 1906 году Шенкурский Свято-Троицкий женский монастырь собирал средства на распространение православия, на Японскую миссию, на церковноприходские школы, на Общество Красного Креста, на вспоможение православному духовенству.

В течение года в каждую из кружек в монастыре удалось собрать по три рубля, а также еще 37 копеек на улучшение духовных учебных заведений. Сборы в пользу нуждающихся славян, на восстановление православия на Кавказе, на содержание беднейших храмов в империи составили в Шенкурском монастыре в 1906 году по два рубля соответственно. А общая сумма пожертвований составила 113 р. 37 к. Эта сумма значительно превосходит сумму пожертвований, собранных в тот же год в Сурском монастыре.

Чем можно объяснить такую разницу? Возможно, тем, что Шенкурский монастырь находился в уездном городе, имевшем более зажиточное население, чем крестьяне, жители Суры. Между прочим, в ряде случаев пример благотворительной деятельности насельницам монастырей и богомольцам подавали матушки-настоятельницы. Так, в 1912 году, во время сбора пожертвований на Русское общество Красного Креста, игуменья Шенкурского монастыря Рафаила (Вальнева) пожертвовала на Красный Крест 10 рублей из своих личных средств, что составило половину от собранной общей суммы. В феврале 1913 г. Шенкурский монастырь опять пожертвовал на Красный Крест 20 рублей, а также еще 10 рублей от игуменьи Рафаилы.

Даже самые бедные женские монастыри старались оказывать посильную помощь нуждающимся. Так, в 1916 году Ямецкий Благовещенский монастырь – как помнит читатель, то был самый маленький и бедный монастырь Архангельской епархии, – перечислил в консисторию 10 рублей на Архангельский епархиальный лазарет, а также «в пользу солдат, пострадавших на войне, и их семьям» и «на Красный Крест» – по три рубля.

Иногда монастыри занимались сбором пожертвований на весьма своеобразные нужды. Например, Арсениево-Комельский монастырь собирал средства на «Общество спасания на водах», а Холмогорский монастырь – на такое неожиданное для женской обители дело, как построение воздушного флота. Так что, вопреки уверениям атеистов прошлого и настоящего, монахини были не врагами, а скорее сторонницами технического прогресса – разумеется, в тех случаях, когда он был истинно научным и служил на пользу людям.

Во время войн северные женские монастыри не оставались в стороне от бед и проблем своего народа

В военное время северные женские монастыри помогали раненым, а также сиротам погибших военнослужащих, прежде всего простых солдат. Выше уже упоминалось о том, как Сурский монастырь помогал во время Русско-японской войны родственникам погибших солдат-пинежан. Но так поступали не только сурские монахини. Во время той же Русско-японской войны игуменья Холмогорского монастыря Евпраксия (Зелянина) написала в консисторию письмо. Вот что в нем говорится: «Желая принять участие в судьбе осиротевших детей воинов, умерших от ран и болезней в войне с Японией на Дальнем Востоке, монастырь изъявляет готовность принять у себя на воспитание сирот до пяти человек с полным для них содержанием средствами монастыря».

В это же время аналогичное письмо о желании взять на воспитание в монастырь сирот погибших солдат послала в Вологодскую консисторию и игуменья Устюжского Иоанно-Предтеченского монастыря Паисия. При этом она по собственной инициативе в июне 1905 года приютила в монастыре полуторагодовалую девочку, дочь призванного на войну солдата, мать которой умерла.

Северные монастыри продолжали давать приют сиротам погибших солдат и в годы Первой мировой войны. Так, в 1916 году в Устюжском Иоанно-Предтеченском монастыре жили «несколько девочек-сирот, детей православных воинов, сражающихся на поле брани». А Знамено-Филипповский монастырь приютил двенадцать девочек-сирот в возрасте от двух до одиннадцати лет. В Троице-Гледенском монастыре в это же время проживали пять сирот, а в Горнем Успенском монастыре – десять.

Впрочем, в годы Первой мировой войны северные женские монастыри занимались не только призрением сирот, но и содержанием койко-мест в госпиталях для раненых. Например, Шенкурский и Холмогорский монастыри оплачивали содержание в Архангельском епархиальном лазарете по одной койке для раненых. На это Шенкурский монастырь ежемесячно выделял по 30 рублей, а Холмогорский – по 35 рублей. Помимо этого, в 1914 году Шенкурский монастырь выделил из монастырских средств 25 рублей на «Рождественский праздник раненым». Все это свидетельствует о том, что во время войн северные женские монастыри не оставались в стороне от бед и проблем своего народа.

Но наибольшего внимания заслуживает опыт служения северных монахинь в качестве сестер милосердия в военное, а также в мирное время. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., когда русская армия остро нуждалась в сестрах милосердия, началась подготовка новых сестер Красного Креста. Безусловно, Православная Церковь стремилась помочь русской армии в богоугодном деле освобождения православных славянских народов от турецкого ига. Поэтому 24 ноября 1876 года вышел указ Синода за № 2065, который предписывал «…всем женским обителям озаботиться немедленным приисканием или приготовлением… из подвизающихся в сих обителях лиц, способных к правильному уходу за больными и ранеными, и образовать из этих лиц отряды сердобольных сестер, которые в случае надобности могли бы быть отправлены в военные лазареты».

Наибольшего внимания заслуживает опыт служения северных монахинь в качестве сестер милосердия в военное, а также в мирное время

17 декабря 1876 года игуменья Холмогорского монастыря Ангелина (Соколова) известила епископа Архангельского и Холмогорского Ювеналия о том, что она готова образовать отряд сердобольных сестер из числа насельниц своего монастыря, а также о том, что тринадцать сестер изъявили желание стать сестрами милосердия. Из них были отобраны двенадцать.

Полагаю, что сейчас, после длительного незаслуженного забвения, настало время вспомнить поименно этих подвижниц милосердия. Вот их имена: «монахиня Арсения, 51 год, чиновническая дочь; послушницы – Наталия Мефодьева, 29 лет, священническая дочь; Марфа Столбова, 42 лет, Устина Яковлева, 40 лет и Фекла Артемьева, 39 лет, из крестьянского звания; Елизавета Сульзинская, 28 лет, солдатская дочь; и из проживающих в обители богомолок – Павла Глазатова, 32 лет, санкт-петербургская мещанская дочь; Ольга Бородавкина, 32 лет, Дарья Субботина, 29 лет и Ксения Грибанова, 24 лет, из крестьянского звания; Татьяна Дектерева, 41 год, и Таисия Каменская, 21 год, солдатские дочери».

В Горнем Успенском монастыре добровольно пожелали стать сестрами милосердия 33-летняя послушница Анна Червонцева, из бывших крепостных крестьян, а также 36-летняя послушница-крестьянка Неонилла Калинина. Обращу внимание читателя на то, что почти все сестры, изъявившие желание стать сестрами милосердия, были либо крестьянками, либо солдатскими дочерьми, то есть происходили из тех слоев населения, представители которых больше всего страдали во время войн. Вот так Холмогорский и Горний Успенские монастыри оказались в числе тех девяноста пяти российских женских обителей, из которых были направлены на место военных действий и в лазареты 710 сестер.

Как и где северные монахини и послушницы проходили обучение на сестер милосердия? Чтобы ответить на этот вопрос, расскажу о том, где и как готовились сестры милосердия в это время. Для того чтобы быстрее подготовить необходимое число сестер милосердия, Общество Красного Креста организовало срочные шестинедельные курсы при общинах Красного Креста, а также в крупных губернских городах.

При этом в течение напряженных 1,5–2-месячных занятий большинство слушательниц получали минимум необходимых знаний, которые проверялись с помощью строгого экзамена, после которого выпускницам выдавались свидетельства Красного Креста. Разница в степени подготовки сестер, причиной которой были разные возможности у местных управлений Общества, отражалась и в различии выдававшихся им аттестатов: фельдшерицы в военное время, сестры милосердия, сиделки [59].

С учетом того, что курсы подготовки сестер милосердия функционировали в губернских городах, вероятно, что послушницы Горнего Успенского монастыря прошли обучение при Вологодском подвижном госпитале, где и работали впоследствии. А группа сестер Холмогорского монастыря в начале 1877 года была отправлена в костромской Богоявленский женский монастырь на специальные курсы. Обучение их там оплачивал Холмогорский монастырь. Сведений о том, как и чему их обучали, не сохранилось. Можно предполагать, что их готовили примерно так же, как и сестер милосердия общин Красного Креста.

Крайне приблизительное представление о том, что они могли знать и уметь, можно получить, ознакомившись с учебной программой подготовительного курса для сестер милосердия Российского Красного Креста, утвержденной позднее, в 1896 году. Она включала «ознакомление в общих чертах с устройством человека, отправлениями главных его органов, главными болезненными формами и повреждениями, действием и приготовлением некоторых лекарственных средств и пособий».

Сестры милосердия должны были иметь представление об анатомии и физиологии человека, знать клинику ряда заболеваний – тифа, холеры, оспы, крупа, сифилиса, болезней сердца, печени, почек, онкологических заболеваний, ран, ожогов, гангрены. Также сестер милосердия обучали наложению повязок и шин, постановке банок, компрессов, горчичников, методам остановки кровотечений, подаче кислорода, способам дезинфекции операционного зала, перевязочного материала, белья.

В курс подготовки сестер Красного Креста входили «чтение и письмо по латыни, знакомство с главнейшими лекарственными средствами (слабительными, рвотными, отхаркивающими, потогонными, противолихорадочными, кровоостанавливающими, анальгетиками), обучение приготовлению диетического питания и некоторым другим навыкам». Целью обучения было то, «чтобы сестра милосердия… возможно сознательно относилась к явлениям, сопровождающим наичаще встречающиеся недуги, и понимала бы предписания лечащих врачей».

Безусловно, что за шесть недель невозможно было научить монахинь и послушниц всем этим премудростям, на которые учащиеся современных медицинских колледжей тратят несколько лет, и объем их знаний и навыков был гораздо меньшим. Однако по окончании войны «по результатам деятельности сестер милосердия такой экстренный порядок их подготовки в военное время был признан вполне удовлетворительным» [59]. А великий русский врач Н. И. Пирогов сказал о них так: «Каждый врач, которому приходилось работать с сестрами милосердия, должен преклониться перед их деятельностью…» [59].

После обучения в Богоявленском монастыре группа сестер Холмогорского монастыря была «отправлена на театр военных действий. С честью выполнив свой долг, они, по окончании военных действий, возвратились в обитель». За этими скупыми строчками из «Исторического описания Холмогорского монастыря» отца А. Фирсова скрывается многое, прежде всего – героизм северных монахинь и послушниц.

Ведь условия работы во фронтовых госпиталях были крайне тяжелыми. Сестрам приходилось трудиться в неимоверно тяжелых условиях: на полу, на коленях при страшной тесноте и в зловонной атмосфере. В зимнее время лазареты были переполнены обмороженными и гангренозными больными. Свирепствовал сыпной тиф, которым переболели многие сестры милосердия, трудившиеся во фронтовых госпиталях. А некоторые из них, та же Юлия Вревская, воспетая Тургеневым, от тифа погибли…

А еще эти строки из книги А. Фирсова свидетельствуют о верности сестер северных монастырей своему монашескому призванию. Ведь даже облаченные в одежду сестер милосердия, они все-таки были женщинами. Причем женщинами и добрыми, и сострадательными, одним словом, любящими. И кто знает, не заглядывался ли кто-то из солдат или офицеров на выходившую его «милосердную сестричку», не объяснялся ли ей в любви, не предлагал ли стать его женой? И, как говорится, земное «счастье было так возможно»…

Конечно, это напоминает сюжет для романа, но все же такие случаи бывали на войне. Тем более что почти все сестры милосердия из Холмогорского монастыря были не монахинями, а всего лишь послушницами, не связанными никакими обетами… Но нет, они и выжили, и выстояли, и преодолели возможные соблазны и искушения, так что вернулись в свой монастырь действительно с честью.

Если сестры милосердия из Холмогорского монастыря трудились во фронтовых госпиталях, то их коллеги-вологжанки из Горнего Успенского монастыря работали в Вологодском выдвижном госпитале (вероятно, эвакогоспитале), а после его закрытия в 1878 году были переведены в Ольвиопольский госпиталь. При этом старший врач Ольвиопольского госпиталя, князь Ругоцкий-Любецкий, ходатайствовал перед игуменьей Горнего монастыря Арсенией о разрешении послушницам Калининой и Червонцевой остаться в этом госпитале до его закрытия.

Между прочим, он сообщал, что «сестры милосердия Калинина и Червонцева по преданности своему делу ухода за больными и ранеными и трудолюбию стоят в полном смысле на высоте своего призвания», в связи с чем считаются «особенно усердными и рачительными по службе». Таким образом, северные послушницы показали себя как искусные и исполнительные медсестры.

Однако, как я уже упоминала ранее, после возвращения Н. Калининой и А. Червонцевой в монастырь игуменья по непонятным причинам не сочла нужным использовать их опыт и навыки для ухода за больными сестрами, а дала им послушание читать и петь на клиросе.

Лишь после перехода в 1904 году этих послушниц в открывавшийся Арсениево-Комельский монастырь они получили возможность продолжить свою медицинскую деятельность. Так, в 1908 году, вероятно, по инициативе Н. Калининой, принявшей монашеский постриг с именем Варвары, а в 1905 году возведенной в сан игуменьи Арсениево-Комельского монастыря, при этом монастыре была открыта больница. А преемница матери Варвары Лидия (Червонцева), ставшая игуменьей в 1910 году, даже руководила лечением больных в данной больнице, «как опытная в сем деле и знакомая с медициной». Это свидетельствует о том, что для монахинь Варвары и Лидии медицина и неразрывное с нею служение больным людям стали настоящим призванием.

Судьба сестер милосердия из Холмогорского монастыря сложилась не менее интересно. Вскоре после возвращения в родную обитель они продолжили свое медицинское служение мирянам, участвуя в рейдах отряда Красного Креста на Мурманское побережье. Целью этих рейдов было оказание медицинской помощи поморам-промысловикам. В отряд Красного Креста, ежегодно отправлявшийся на Мурман с 1881 года по начало ХХ века, входило шесть опытных сестер милосердия, которые специально обучались уходу за ранеными и больными, а затем служили во время Русско-турецкой войны в армейских госпиталях и лазаретах, – из общины монахинь Холмогорского женского монастыря [60].

В отряд Красного Креста входило несколько опытных сестер милосердия, которые специально обучались уходу за ранеными и больными, а затем служили во время Русско-турецкой войны в армейских госпиталях и лазаретах

Для того чтобы объективно оценить деятельность сестер Холмогорского монастыря на Мурмане, следует отметить, что заболеваемость среди промысловиков была очень высокой. Ситуация усугублялась еще и тем, что на сотни верст не было ни одной больницы, ни одного фельдшера. При этом на Мурмане ежегодно вспыхивали эпидемии: в 1863 году – скарлатины, в 1864 году – кори, в 1865 году – натуральной оспы, в 1866 году – брюшного тифа. Так что работать на Мурмане в мирное время было не менее тяжело и опасно, чем на фронте. И никто не заставлял холмогорских послушниц рисковать собой. Но они не на словах, а на деле последовали словам Спасителя: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13). Ради Христа и нуждающихся в их помощи людей они были готовы вынести любые лишения вплоть до смерти. Около полувека спустя об этой жертвенности замечательно напишет мать Мария (Кузьмина-Караваева):

Конечно, и мне, и вам, мои читатели, хотелось бы узнать побольше об этих героических сестрах милосердия. Увы, о них не сохранилось почти никаких сведений. Ведь часто случается так, что настоящий подвиг остается незаметным. И всем нам с детства памятно стихотворение С. Маршака о неизвестном парне, спасшем из горящего дома ребенка и скрывшемся от пожарных, милиции и фотографов, желавших прославить и наградить героя. Что же говорить о том, когда люди совершали подвиги ежедневно, годами, да при этом еще будучи монахинями? Но мне все-таки удастся немного рассказать об одной, самой выдающейся из холмогорских сестер милосердия. И я рада, что память о ней не канула и, возможно, теперь не канет в небытие.

Ее звали Наталья Дмитриевна Мефодьева. Она была дочерью священника и поступила в Холмогорский монастырь в августе 1859 года, в возрасте 13 лет. Судя по тому, что Наталья Мефодьева попала в монастырь еще ребенком, она могла быть сиротой. В 1865 году ее зачислили в монастырскую общину в качестве послушницы, а в 1869 году постригли в рясофор с именем Анфисы.

Инокиня Анфиса (или Наталья Мефодьева, как она чаще именовалась в послужных списках даже после малого пострига) была сестрой милосердия и в Русско-турецкую войну, и позднее, на Мурмане. 16 мая 1889 года она была «за уходом больных рыбопромышленников Высочайше награждена Знаком отличия Красного Креста 2-й степени». Как вы помните, случаи, когда рядовых сестер северных монастырей награждали церковными или светскими наградами, можно было, как говорится, перечесть по пальцам одной руки.

Такое случалось лишь трижды: наградили архиерейской грамотой монахиню-сборщицу из Шенкурского монастыря Филарету (Постникову) – напомню, что эта монахиня была профессиональным фотографом; послушницу-учительницу из Горнего Успенского монастыря Е. Немирову; а третьей из награжденных насельниц северных монастырей была Наталья Мефодьева.

Но все-таки история Натальи Мефодьевой – особый случай. И никогда ни до, ни после нее ни одна монахиня из Архангельской или Вологодской епархии не была удостоена правительственной награды за медицинскую деятельность. Дальнейшая судьба Натальи Мефодьевой неизвестна – после 1889 года ее имя исчезает из монастырских послужных списков…

Завершая рассказ о сестрах милосердия из северных монастырей, скажу еще вот о чем. Как помнит читатель, во время Русско-турецкой войны Синод хотя и издал указ о привлечении монахинь и послушниц к уходу за ранеными, выполнение его было желательным, но все-таки необязательным. Настоятельницы монастырей имели полное право отказаться это сделать, обосновав свой отказ различными уважительными причинами. Мало ли у них было своих проблем, чтобы заниматься еще и «чужими»? И никто бы не наказал их за это. И все-таки игуменьи Холмогорского и Горнего Успенского монастырей Ангелина (Соколова) и Арсения (Болтина) не отмежевались от проблем своего народа под предлогом монашеского отречения и благословили своих послушниц ради служения ближним на время отправиться в мир.

Это было достаточно смелым для того времени шагом и многое говорило о них самих. Ведь даже в 1911 году, то есть спустя почти полвека после Русско-турецкой войны, когда Российским обществом Красного Креста и Святейшим Синодом снова обсуждался вопрос о возможности создания отрядов сестер милосердия из монахинь и послушниц женских обителей, находились люди, считавшие это недопустимым и выступавшие против этого.

Так, 11 марта 1911 года в Синод поступило «воззвание в защиту монашествующих дев и вдовиц» из московского Высоко-Петровского монастыря от некоего отца монархиста Михаила Бочарникова с эпиграфом следующего содержания: «Иисус Христос сказал о двух сестрах Марфе и Марии: Марфо, печешися о мнозе, Мария же благую часть избра, яже не отымется от нея». Автор сего истеричного «воззвания» доказывал, что привлечение монахинь и послушниц к работе во фронтовых госпиталях будет «сугубым грехом». Вот один из «аргументов» явно полуграмотного «отца монархиста»: «Если в монастыре много праздного время, то можно дать дело им в стенах святой обители, но не на поле брани, священное лицо оружие не носит, так и монастырские девы и вдовицы».

Разумеется, в Синоде с «воззванием» поступили разумно – его «положили под сукно», и оно на многие десятилетия опочило среди других дел синодальной канцелярии, так что благополучно пережило и автора, и канцелярию Синода, и сам Синод, и все войны и революции, пока не очутилось в архиве среди множества других дел, интересных, а иногда и до смешного курьезных… Тем не менее, если даже в 1911 году оспаривалась необходимость участия монахинь и послушниц в работе отрядов сестер милосердия, инициатива северных монахинь в этом служении приобретает особо важное значение.

Еще одной распространенной формой благотворительной деятельности северных женских обителей было призрение престарелых, больных и сирот. Полагаю, что при этих словах читателю пришло на ум слово «богадельня» или больница, выполнявшая функции богадельни. Однако поспешу разочаровать его – богадельни имели лишь немногие женские монастыри. В Архангельской епархии, она, вероятно, имелась только в Холмогорском Успенском монастыре. О ее наличии известно из рапорта в консисторию игуменьи Серафимы (Варфоломеевой), составленного ею в апреле 1891 года.

Монастырская богадельня представляла собой «больницу на 5 кроватей, где призревались престарелые болящие сироты духовного звания: священническая дочь Ольга Кириллова, расслабленная почти 14 лет; дьяческая вдова Анна Попова, разбитая параличом 21 год; священническая вдова Анастасия Семенова Федорова… и священническая дочь Александра Денежникова (ныне монахиня Филиппия)».

Вероятно, этот рапорт был ответом на решение состоявшегося в январе 1891 года Епархиального съезда духовенства открыть при монастырях богадельни. Сколько времени функционировала эта богадельня, неизвестно. Однако впоследствии она прекратила свое существование, так что в отчете о состоянии женских монастырей Архангельской епархии на 1914 год говорится, что больниц и богаделен ни в одном монастыре нет. Впрочем, и в Вологодской епархии дела с богадельнями обстояли ненамного лучше. Так, по данным на 1912 год, богадельни имелись лишь в Устюжском Иоанно-Предтеченском и Яренском Крестовоздвиженском монастырях.

Казалось бы, после знакомства со всеми этими неутешительными цифрами читателю остается только вздохнуть и развести руками. И упрекнуть меня в том, что я еще смею говорить, будто северные монастыри занимались призрением престарелых и сирот. Но здесь как нельзя лучше подходят слова персонажа старинной украинской комедии: «Так-то оно так, да все ж не совсем так».

Дело в том, что нередко игуменьи северных женских монастырей, не создавая в них специальных богаделен, принимали одиноких больных или престарелых лиц. И это служило своеобразной заменой богадельням. Если эти лица были хорошо материально обеспечены, они вносили вклад за поступление в монастырь. Бедные принимались и без вклада. Официально такие женщины считались послушницами, хотя при этом могли не нести никаких послушаний. Так, по данным на 1901 год, в Горнем Успенском монастыре проживало одиннадцать женщин в возрасте 45–77 лет, не имевших послушаний. При этом восемь из них были вдовами – две мещанские вдовы, две крестьянские, две вдовы чиновников, одна вдова полковника. Вполне возможно, что, оставшись в одиночестве после смерти мужей, эти женщины решили поселиться в монастыре.

На старости лет в монастыри уходили не только вдовы, но и одинокие незамужние женщины. Например, в 1904 году в Сурский монастырь поступила 75-летняя мещанская девица из Архангельска Анна Быкова. При этом она внесла туда вклад в сумме 1500 рублей. В Сурском монастыре она считалась послушницей, но никаких послушаний не несла. В послужном списке ее послушание обозначено так: «Во время богослужений всегда бывает в церкви». Анна Быкова прожила в Сурском монастыре около двух лет. В 1906 году она умерла от старости. За такой же вклад в 1500 рублей в Сурский монастырь поступила некая Мария Федоровна Колбасникова. Она тоже числилась послушницей, однако не сразу получила благословение носить одежду послушницы, в связи с чем в своем письме праведному Иоанну Кронштадтскому, наряду с жалобами на плохое зрение, просила его «благословить, чтобы матушка поскорее одела».

Призрение одиноких пожилых женщин – тех же вдов, – из различных сословий имело место и в других монастырях. Так, в 1889 году в Горний Успенский монастырь за вклад в 1000 рублей поступила помещица В. Е. Волоцкая; в 1898 году в этот же монастырь за вклад в 450 рублей поступили крестьянская девица из Грязовецкого уезда Татьяна Зарадская, а также крестьянская вдова Иулиания Зарадская с дочерью Анной. В 1913 году в Шенкурском Свято-Троицком монастыре поселились солдатская вдова Е. В. Домрович, внесшая вклад в 500 рублей, и крестьянская вдова А. В. Асташева, чей вклад составил 700 рублей. А ранее, в 1912 году, в этот же монастырь за вклад в 1000 рублей поступила вдова чиновника Ф. Л. Тимоскина вместе со своей сестрой Надеждой Цветковой. В 1919 году некая Р. А. Богданова внесла за поступление в Холмогорский Успенский монастырь 1000 рублей.

В ряде случаев одинокие престарелые женщины жили в монастырях достаточно долго, так что успевали даже принять монашеский постриг. Так, с 1879 года в Холмогорском Успенском монастыре проживала 85-летняя монахиня Евстолия, вдова священника Петра Варфоломеева, носившая в миру имя Матроны. Она поступила в монастырь в 1863 году, когда ей было уже 70 лет, а спустя двенадцать лет была пострижена в мантию. Одновременно с нею была пострижена с именем Никандры 98-летняя вдова капитана 2-го ранга Фекла Левина, поступившая в Холмогорский монастырь в 1858 году, когда ей был 71 год. С учетом возраста, в котором эти женщины стали послушницами, их можно отнести к категории пожилых женщин, призреваемых в монастыре.

В ряде случаев одиноких престарелых женщин принимали в монастыри и без всякого вклада. Например, в 1876 году по распоряжению епархиального архиерея в Горний Успенский монастырь была помещена старуха Анна Беляева, мать диакона вологодской Сретенской церкви. В 1901 году в том же монастыре проживала 70-летняя Параскева Строкина, дочь умершего звонаря Вологодского кафедрального собора.

Но монастыри могли принимать без вклада одиноких старушек не только из духовного сословия. Так, в 1914 году в Ущельский монастырь поступила послушницей 86-летняя неграмотная солдатская вдова Пелагия Ивлева, прожившая там до 1917 года. Хотя, судя по ее возрасту, она не могла нести никакого послушания, сведений о том, что она была принята за вклад, нет. Так что можно предположить, что старушку приютили в монастыре безвозмездно.