Незавершенное дело Элизабет Д. Бернье Николь

Глава 24

13 сентября 1999 года

Сегодня Джона пошел в подготовительную группу. Утренняя программа для трехлеток, три дня в неделю. Я одела его в белую рубашечку, пригладила, побрызгав водой, кудри, и он промаршировал к двери со своей коробкой для завтраков с нарисованным на ней Винни-Пухом, совсем как маленький взрослый с портфелем, весь в ожидании большого события. На глаза навернулись слезы. Когда я пришла за ним, он не хотел идти ко мне (что, наверное, хороший знак), и я стояла в дверях, с Анной на руках, улыбаясь широкой, гордой, идиотской – «Ну, как все прошло?» – улыбкой. Может, он и подходить-то ко мне не хотел из-за того, что я выглядела такой дурехой.

Как быстро все проходит. Знаю, это всего лишь подготовительная группа, но мы уже вступаем в школьное царство. Последние дни я просто задыхалась – так была всем нужна, – но вот теперь он не желает идти домой, и мне снова хочется чувствовать себя нужной. Кажется, только вчера он был младенцем, беспомощно лежавшим в своей кроватке, а я собирала ртуть с пола детской вместе с людьми в защитных костюмах.

18 ноября 1999 года

Не могу поверить! Вытащила ночное дежурство с аукционным каталогом. Сижу в два часа ночи и оформляю страницы с описанием спортивных и оздоровительных услуг. В уголке каждой – иконка, ухмыляющаяся обезьянка.

Времени это занимает больше, чем я рассчитывала. Постоянно отвлекает маленькая карточка на письменном столе, но выкинуть ее не поднимается рука. Обыкновенная записка в три строчки – слова соболезнования по поводу кончины отца. ОН узнал об этом из газеты. Я вижу знакомый почерк, и мое глупое воображение рисует образ более эмоциональный, более выразительный, более зрелый. Пытаюсь представить его растолстевшим и облысевшим. «С любовью, Майкл». Откуда он взялся? Какая любовь, Майкл?

1 марта 2000 года

Завтра у Дейва день рождения. Так хочу посмотреть на его лицо. Машину доставят на платформе. Блажь, но он об этом мечтал: красный «Спайдер» 63-го года выпуска – смотреть, восхищаться, полировать и, может быть, только может быть, – прокатиться. А если не сможет, то хотя бы посидеть на водительском сиденье, в гараже, почитать журналы по гольфу, потягивая пиво, – и это тоже будет замечательно. Он заслуживает подарка. Жизнь слишком коротка, чтобы дожидаться круглых дат.

Пробую снова заняться живописью, увлечься чем-то, не думать о том, что Кейт уезжает. Она горит желанием поскорее перебраться в свой новый дом, который они нашли в Вашингтоне. Я стараюсь быть хорошей подругой, слушаю, вникаю во все детали устройства ее новой кухни с какой-то тупой европейской плитой, которая может все, разве что только не менять памперсы малышам, но больно видеть, как оживляется ее лицо, когда она говорит о переезде.

Итак, я взялась за живопись, расставила холсты на половину гаража и сделала несколько акварелей с видом нашего дворика, хотя зимой там и смотреть особенно не на что. Но потом разглядела сваленные в углу трехколесные велосипеды и игрушечные машинки. Что-то в них напоминало уснувших вповалку детей или животных.

Сейчас заканчиваю работу, которая мне кажется по-настоящему хорошей. Это сценка с площадки, где выгуливают собак, неподалеку от игровой площадки. Дворняжка в окружении стаи породистых золотистых ретриверов. Собачонка совершенно отвратительная, наполовину облезшая и шелудивая, но на лапах – перепачканные в грязи вычурные ботиночки, а на спине – попонка «бербери». Здорово получилось, я и сама это вижу.

Оказывается, одна из мам в подготовительной группе работает дилером в небольшой сети островных галерей. Она выразила желание взглянуть на мою работу. Сама мысль о том, что моя картина может висеть там, настолько меня воодушевила, что я запела сегодня на кухне, когда готовила ужин. Я уже прикидывала, какие работы подойдут, представляла, как все разворачивается дальше, как идет пополнение экспозиции.

Я не так наивна. Понимаю, что моя работа никогда не всколыхнет мир, что меня не пригласят на вечеринку в Национальном художественном клубе. Поднять детей – вот мой самый большой вклад в этот мир. Надя помогает мне смотреть в будущее с этой точки зрения. Но время от времени меня одолевает страстное желание показать свою картину. Может быть, она заставит кого-то остановиться, задуматься и улыбнуться. Может быть, кто-то даже запомнит мое имя и захочет найти другую, мою же.

Или, может быть, однажды в отпуске мою работу увидит в галерее Кейт, или Лесли, или Бриттани, или Реган, и это будет сравнимо с успехом Дейва, когда он добрался почти до вершины таблицы. Внезапное признание, уважение.

10 июня 2000 года

Кейт уехала вчера, забежала только попрощаться. Весь прошлый вечер они переносили к нам продукты из морозильника и укладывали вещи в машину. Эдакое мини-прощание до самой ночи. Они сновали взад и вперед, передавали всякую всячину из холодильника и баллон с пропаном, который не перенес бы перевозки, а я все это с улыбкой принимала. Разумеется, не обошлось без куриных грудок. Еще было какое-то жалкое растение, за которым мне предстоит ухаживать. Последняя загрузка произошла в 10 часов, когда Кейт прибыла с двумя денежными деревьями и золотыми рыбками. Наверное, золотые рыбки – мой крест навсегда. Я стояла на первой ступеньке крыльца под фонарем и даже не стала приглашать, потому что ей все равно еще нужно было вернуться и убрать в доме перед отъездом. В любом случае сказать было уже нечего…

Когда Кейт передавала дерево, Элизабет выглядела совершенно несчастной. Она взяла его и держала перед собой обеими руками, спокойная и серьезная, как девочка у алтаря. Кейт знала, что будет скучать без Элизабет. Невозможно представить такие же теплые, дружеские отношения с кем-то, кто не был рядом с тобой с первых дней материнства. Она будет скучать по их совместным вторникам и четвергам, когда они собирались в полдень на игровой площадке, поддерживая друг дружку на этой нейтральной территории, в промежутках между дневным сном и обеденным временем. А если Элизабет решится на третьего, то Кейт не будет рядом. Она не увидит того, как день ото дня будет расти ее живот, а потом и сам ребенок. Эмоции на мгновение захлестнули Кейт так сильно, что она постаралась закончить все поскорее. Но с замешательством обнаружила, что Элизабет переживает еще сильнее. В неясном свете ее глаза подозрительно блестели. Кейт была свидетелем того, как стойко переносила Элизабет выпавшие ей испытания. Но ей никогда не доводилось видеть подругу плачущей.

«…Все будет уже не так. Женщины в группе будут нести свою высокопарную чушь, и никто не остановит их веселой шуткой, никто не вернет с небес на землю, пусть даже и задев чьи-то чувства. Не будет посиделок с пиццей, когда мужей нет рядом, а бокал вина легко превращается в два. А как она умела имитировать голоса и привычки своего мужа и детей. Стоило ей на что-нибудь обратить внимание – на ребенка, животное, даже на фруктовое пирожное, – как все представало в новом свете.

Все уже поскучнело. Она одной ногой за дверью, и никто не знает, что их ждет».

Кейт отложила тетрадь и закрыла лицо руками. Холодные ладони у скул и глубокое замедленное дыхание – она сидела так долго, не замечая, как начала дремать. И ей приснился сон.

Она летела через океан. Что-то связанное с Крисом, его надо срочно спасать. Пальцы вцепились в сумочку на коленях. В ней – то, что необходимо для спасения. Она нажала кнопку вызова, чтобы бортпроводница помогла убрать сумку в кабинку над головой. Время шло, но никто не приходил. Она посмотрела вперед, потом оглянулась, посмотрела назад, в хвостовой отсек. Бортпроводницы – там, но они – громадного размера кролики с длинными носами, похожие на злобных, скалящихся крыс в форменных шляпках. И все задние кресла заполнены кроликами – серыми, с обвисшими, засаленными усами. У некоторых – красные глаза и зубы, словно сталактиты, выступают между тонкими нижними губами. Кейт в ужасе отпрянула и выронила сумку, которая задергалась в конвульсиях. Она наклонилась, чтобы подобрать свое спасательное снаряжение, но вытащила горстку крошечных крольчат, совершенно голых, слепых, жалобно пищащих. «Это все твои дети», – сообщил голос по внутренней системе оповещения. Она держала крольчат в ладонях, но они быстро уменьшались, удерживать их становилось все труднее. Крошки просачивались между пальцами и падали на пол с трескучим деревянным звуком.

Кейт проснулась от какого-то стука за стеной. Именно он прервал ее видение. Она села, мгновенно стряхнув сон, и прислушалась, определяя, что за звук. Шаги во дворике. Скрип дерева и звук, словно что-то поднимают. Оконная рама!

Кейт скатилась с кушетки и на ощупь двинулась к чердачному люку. Ей уже мерещилось оружие, режущие плоть веревки и требования денег, поиски ценностей – разумеется, бесполезные, – взрыв ярости от неудачи. Слесарь предупреждал о возможности взлома. Пульс отдавался у нее в ушах. Там внизу – дети. Спуск по лестнице показался бесконечным.

Сама виновата, забыла об осторожности. Что-то упустила. О наличии в доме огнетушителей, резервуаров для воды и запасных покрышек для колес позаботилась, а вот о плане защиты от проникновения не подумала. И вот что из этого вышло. Наверное, ей следует все принять на себя, чтобы не разбудить спящих детей, и молить о пощаде. Или от этого будет только хуже? Что там было у Элизабет… как она…

Кейт пропустила ступеньку, оступилась и полетела вниз.

– Кейт, это я, – послышался голос из гостиной. – Ты заперла дверь. Не хотел вас всех будить.

Она стояла, согнувшись, у подножия лестницы, пытаясь как-то унять дыхание. Потом выпрямилась и вышла из спальни, вытирая об одежду липкие ладони. Крис уже забрался в комнату через окно. Выглядел он именно так, как и должен выглядеть человек после трансатлантического перелета – мятый темный костюм, в котором спал; растрепанные и свалявшиеся волосы цвета ржавчины свидетельствовали о том, что в последний раз он пользовался душем много часовых поясов назад.

Увидеть его снова дома, знать, что он больше не скитается где-то там, по этим туристическим зонам, – все вместе принесло волну облегчения столь же сильную, как и прилив желания.

Крис поднял глаза, увидел ее в дверном проеме, поникшую, в стареньком черном жакете, и, оставив дорожную сумку по ту сторону окна, шагнул ей навстречу.

– Добро пожаловать, – сказала Кейт, когда он поцеловал ее в лоб. – Хорошо, что вернулся.

Он провел рукой по талии, там, где кожа оголилась, поддел указательным пальцем пояс шортов.

– Ты ел? Хочешь пиццу?

– Я не голоден, – ответил Крис. – Точнее, у меня голод иного рода.

Кейт улыбнулась, несмотря на то что сердце все еще выскакивало из груди.

– Звучит так, словно кое-кто насмотрелся фильмов в самолете.

Она отстранилась и заглянула ему в глаза, пытаясь рассмотреть в них что-то еще. Он встретил ее взгляд устало, но глаз не отвел. Если на его совести и была некая смуглая ножка, он ничем этого не выдал. Да у нее и не было оснований, чтобы допускать подобные мысли.

Кейт вытянула галстук из-под воротничка, расстегнула помявшийся в дороге пиджак и рубашку. Уронила снятый пиджак на пол. Крис улыбался – такой, прежней, он не видел жену уже несколько месяцев, а она действовала с уверенностью, не допускающей отказа. Он дома. Он побывал в стране пугающих заголовков и искушал судьбу со всеми ее случайностями и вероятностями. Но ничего не случилось, и он вернулся.

В голове мимолетно проскочили все те мысли о неслучившемся – террористе-смертнике, обгоревшем портмоне Криса, которое ей возвращают через посольство. Станет ли когда-нибудь все прежним: поездка – просто поездкой, звук на крыльце – всего лишь звуком? Ничего не случилось, судьба прошла мимо, не заметив ее, – в этот раз. Какое бы случайное несчастье или злой умысел ее ни ожидали, сама она ничего еще об этом не знала.

Кейт опустилась на кровать, уткнулась лбом в его обнаженный живот. Он потянулся к ее отросшим волосам и стал перебирать их пальцами, отодвигая длинную челку со лба. Словно хотел умерить ее лихорадку или всего лишь получше всмотреться в лицо. Потом перевалился через нее и улегся в постель. Кейт прикрыла глаза и вдохнула знакомый запах. К нему примешивались и другие, которые она распознавала как запахи улиц, отравленных выхлопными газами от проходящих машин, запах крепких сигарет, что ассоциировался с перепачканными красным губами любителей бетеля и рыночными корзинами с кардамоном, гвоздикой и камфорой. Он уезжал. Но теперь вернулся.

На мгновение в темноте перед ней возникло лицо Дейва Мартина. Она подумала о его долгих одиноких ночах, представила кухню, где он стоит рядом с молодой энергичной няней. Та – по летней жаре – в топе без рукавов, бретелька от лифчика выскользнула из-под ребристого плечика. Дейв чувствует мимолетный импульс поправить ее, вернуть на место, но, скорее всего, этого не делает.

Кейт положила руку Крису на грудь и повела большим пальцем по выпуклым мускулам. Он сдвинул бретельку с ее плеча и припал губами к освободившемуся месту. Долгий и медленный поцелуй, словно она тоже уезжала.

Глава 25

Утреннее солнце обдавало крыльцо почти тропическим жаром. Кейт устроилась в видавшем виды деревянном дачном кресле, поставив кружку с кофе на расщепленном подлокотнике. За столом во внутреннем дворике дети занимались азиатскими книжками-раскрасками, которые Крис оставил для них накануне вечером.

– Мне нужен фиолетовый. – Пайпер потянулась через стол к коробке с цветными карандашами, которая лежала перед Джеймсом. – Для платья Жасмин.

– Это не Жасмин. Это какая-то другая леди.

– Жасмин, я знаю. Посмотри на ее глаза.

Джеймс вздохнул терпеливо, как человек, успевший объехать весь свет.

– В мире еще есть люди с такими глазами, Пайпер.

Кейт сняла толстовку, оголив плечи. Закрыла глаза и откинула голову назад, к деревянным планкам кресла. Она мало спала прошлой ночью и ничего не имела против. Они оба нуждались в этом.

Сзади донесся какой-то звук.

– Пап! – воскликнул Джеймс.

Крис вышел на крыльцо. Волосы всклокочены, на лице – усталая улыбка. Дети подбежали к нему и стали тараторить разом, перебивая друг друга. Каждый соперничал за внимание отца. Крис положил руку на плечо Кейт и потер большим пальцем о ее шею. Она потянулась вверх, погладила по костяшкам пальцев, потом встала за новой чашкой кофе.

Наливая кофе, Кейт наблюдала за ними из окна. Пайпер наклонилась вперед и выставила подбородок, демонстрируя, как первый раз плавала под водой. Кейт наблюдала за Крисом, внимательно следившим за ходом повествования, видела морщинки, которые всегда окружали глаза, когда он улыбается. Сейчас Пайпер описывала крабов на океанском дне. Если бы они с Крисом поменялись местами, если бы Кейт приходилось отлучаться так надолго, то сожаление, что она это пропустила, было бы таким же сильным, как и удовольствие от рассказа. Они были устроены по-разному – она и Крис.

Кейт уже наливала кофе для Криса, когда на кухне зазвонил телефон. Она взглянула на окошко определителя – номер оказался незнакомым, звонили из Вашингтона.

– Алло?

– Кейт, это Энтони. Ты еще в отпуске?

Не стоило брать трубку. Она еще не готова говорить о новой работе в ресторане.

– Привет. Да, у нас осталось еще около недели.

– Как там у вас?

– Прекрасно. Мы приезжаем сюда каждый год. Нам здесь очень нравится.

– Понятно. Так ты поговорила с владельцами ресторана?

– Нет. Они мне не звонили.

Он помолчал.

– Мы ведь вроде бы договаривались, что ты сама им позвонишь, помнишь?

За окном Джеймс изобразил, как посылает в лунку мяч, потом запрыгал на месте, вскинув руки со сжатыми кулачками. Они с Крисом обменялись поздравительным жестом.

– Разве? А мне казалось, что позвонить собирались они. Упс.

– Упс? – Энтони вздохнул. – Надо бы тебе позвонить им, Кейт. В ближайшие несколько недель они собираются серьезно заняться этим вопросом – нужен шеф-кондитер. Можешь упустить такую возможность. Ты нам нужна. Нам нужно твое крем-брюле.

«Нужна». Слово, которым слишком часто спекулируют. Ей нравился Энтони. Но как только она скажет «нет», – если скажет, – он в ту же минуту наберет номер кого-то еще из коллег и будет говорить, что им нужно его или ее шоколадное суфле.

– Дата открытия уже назначена?

– Нет. Они все еще заняты отделкой помещения. Но, насколько я знаю, метрдотель и сомелье у них уже есть.

За окном дети открывали сумку Криса и вытаскивали какие-то пакеты. В руках Пайпер трепетали цветные ленты. Крис махнул рукой в сторону лужайки, и все трое сбежали с крыльца.

– Послушай, напомни мне кое-что, – сказала Кейт. – Это полная занятость?

– Полная занятость? – переспросил Энтони. – Что ты имеешь в виду?

– Например, сколько человек будут в команде? Есть ли возможность работать реже, не каждый день?

Он немного растерялся.

– Ты имеешь в виду разделение работы?

– Вроде того. Если, например, на десерты возьмут несколько человек, то, может быть, будет необязательно отрабатывать всю смену.

– Да что это такое с тобой? – проворчал он. – Разумеется, речь идет о полной занятости. Это же не какая-нибудь забегаловка с хот-догами.

Она провела ладонью по волосам. Не стоило об этом говорить.

– Нет, конечно, я понимаю. Не горячись. Просто я знаю, что в Коннектикуте кое-кто работает по такой схеме.

– Ну, так то ж в Коннектикуте… Люди, о которых идет речь, инвесторы, получили награду Фонда Берда за свой предыдущий проект. Ее не дают за то, что у тебя шеф-кондитер на неполной занятости. – Он вздохнул в трубку. «Ох уж эти вздохи». – Кэти, если у тебя нет серьезных намерений по этому вопросу, то так и скажи. Было бы здорово снова поработать вместе, но я не полезу в петлю, чтобы ты потом постоянно отрывалась на детей.

Кейт едва не крикнула в трубку, что да, конечно, согласна. Предложение и впрямь было заманчивое. Она уже ощущала под рукой гладкую сталь кухонной утвари, ощущала ту сосредоточенность, что ведет к успеху, способность принимать в расчет все разнообразные, переменчивые факторы, что не всегда получалось в других областях жизни. На память пришел эпизод из дневников: Джона с коробкой для завтраков, на которой нарисован Винни-Пух. Трехлетний Джона с растрепанными волосами в свой первый день в подготовительной группе. Элизабет забирает его домой, а он не хочет уходить, и ей это даже приятно. «Как быстро все проходит».

– Нет, нет, я обязательно позвоню, – пообещала она. – Дай мне еще раз их номер телефона. – Потянувшись за ручкой, она заметила, что Крис помогает Пайпер запустить ярко раскрашенного змея в воздух. Змей взвился и полетел, подхваченный переменчивым ветром, и ее вытянутые вверх руки застыли между двумя желаниями: отпустить и удержать.

Кейт вышла во двор, прихватив с собой две чашки кофе и зажав под мышкой камеру. Крис с детьми бежал к дальнему краю лужайки, стараясь поймать ветер. Геометрические фигуры то ныряли, то взвивались над землей футов на двадцать, оставаясь на высоте до тех пор, пока их хозяева продолжали движение.

Кейт поставила чашки и сняла крышку с объектива камеры. Навела фокус на взволнованные детские лица. Вот Джеймс пятится назад, не сводя глаз со своего змея. Щелк! Передавая Пайпер катушку с бечевкой, он ободряюще улыбается ей, а она смотрит на него так, словно получает луну с неба. Щелк! Вот Крис, его глаза и волосы выдают человека из другого часового пояса, а лицо светится любовью.

Однажды утром, когда они еще только встречались, незадолго до обручения, он неожиданно появился в ресторане отеля. Кейт посмотрела в дальний конец зала, а он там, за одним из столиков, прямо с самолета из Южной Америки, хотя предполагалось, что сначала заглянет в офис по поводу срочного проекта. Крис сидел с затуманенными усталостью глазами и всклокоченными, как у сумасшедшего, волосами, довольно прихлебывая кофе и ожидая ее. В этом весь Крис. Если ему что-то нужно, если для него что-то важно, то плевать, как он в данный момент выглядит и где в данный момент должен быть. Она испытала тогда такой могучий прилив любви, что поняла, это чувство не оставит ее никогда. Чего она тогда не знала – иногда нужно постараться, чтобы с этим жить.

Они уже бежали по двору назад; потом Крис перешел на шаг и направился за своим кофе.

– Спасибо.

Он отпил из чашки, то ли не замечая, то ли не обращая внимания, что кофе уже чуть теплый – остыл, пока она разговаривала по телефону. Крис оглянулся на детей, пытающихся своими силами управиться со змеями.

– Я продержу его в воздухе еще десять секунд!

– А я – десять минут, пока он не разобьется.

– Это нечестное пари!

Змей Пайпер уже упал, и теперь они вдвоем старались удержать в воздухе змея Джеймса.

– Тебе звонили? – спросил Крис.

– Да. Энтони. Насчет ресторана.

Он поднялся, прихлебывая кофе и наблюдая за детьми, и шагнул на лужайку.

– Что ты ему ответила? – Весь его вид свидетельствовал о том, что разговор интересен ему постольку-поскольку.

– Ответила, что перезвоню владельцам. Предполагалось, что буду звонить я, а я думала, что это они должны позвонить мне. Так что теперь моя очередь.

Он повернулся и удивленно посмотрел на нее.

– О!

Судя по всему, Крис полагал, что она уже отказалась.

– Думаю, мне по крайней мере стоит их выслушать.

– А что такое надо услышать, чего ты еще не знаешь? – с улыбкой поинтересовался он.

– Кое-какие детали. Дату открытия. Оклад. Должность.

– Должность? – В его глазах появилось то снисходительно-насмешливое выражение, которое появлялось всегда, когда он слышал какую-то, как ему представлялось, глупость.

– Я имею в виду свои должностные обязанности. Насколько они велики. Возможно ли разделение работы. Например, одна смена занимается только десертами, а другая всем остальным.

Это было нереально, и оба это знали.

– Согласись, такая структура не совсем традиционна для ресторанов.

Вопрос был риторический, но ему хотелось представить ситуацию предельно ясно и услышать ее признание. Что сейчас им не до этого, что надо подождать, что будут и другие рестораны, потом, через несколько лет, когда их положение как семьи укрепится настолько, чтобы Кейт могла вернуться к работе. Вот так он считал, но не хотел говорить за нее.

Кейт знала, что позиции у них не противоположные. У них не так, как у Элизабет с Дейвом. Крис поддержал бы ее, но предпочитал, чтобы, пока он зависает на Бали или в Бостоне, она сидела дома. Ей и самой не нравилась идея оставлять детей с няней на полный день, да и долгие смены в еще незнакомом ресторане означали, что она пропустит все связанное со школой, плюс к тому бесконечную готовку и разорванные уик-энды. Но сейчас ей представлялось справедливым, чтобы кто-то вступился и за другую сторону. Многим мамам приходится работать полный рабочий день или в неудобное время, потому что они либо остро нуждаются в работе, либо она очень им интересна, либо и то, и другое. И еще в этом споре без спора присутствовала третья сторона, защищающая ту точку зрения, что у человека должен быть шанс заниматься любимым делом. Но когда она пыталась сформулировать, как это может звучать, получалось что-то невнятное. Куда лучше об этом писала Элизабет: «Дело было в идентичности, в идее и ее реализации, в ее праве на что-то, что не имело никакого отношения к Дейву и детям».

Крис осторожно забрал у нее камеру, снова повернулся к детям и навел объектив на Джеймса, помогающего Пайпер распутать бечевку. А она смотрела на него с восхищением и верой в старшего брата, который может все поправить, когда захочет. Кейт видела, каким старшим братом он может стать в окружении людей, которые поощряют в нем доброту и верность, а не стремление унижать младших.

Щелк! Крис отвел камеру и заглянул в окошко – что там вышло. Потом нажал на кнопку перемотки, прокрутив назад те кадры, что сняла Кейт, – яркие змеи на фоне неба, светящиеся радостью лица глядящих вверх детей, – и уселся, продолжая рассматривать старые отпускные фотографии, с чашкой кофе. Разговор о ресторане закончился.

Кейт повернулась и прошла в дом – перехватить что-нибудь. Номер телефона хозяина ресторана лежал на столе. Можно было бы записать сообщение на голосовую почту. И пока оставить. «Привет, это Кейт Спенсер, знакомая Энтони Делливера. Хотела бы сообщить, что готова обсудить ваше предложение». Или: «Привет, я – Кейт Спенсер. Ставлю вас в известность, что вынуждена отказаться от вашего предложения». Она отогнула фольгу на коробочке с йогуртом и взяла из ящика ложку, а когда снова вышла во двор, Крис сосредоточенно смотрел на камеру. Кейт склонилась над его плечом; у нее получились хорошие кадры на пляже и карусели. Но муж смотрел на фотографии с крокетом; на Пайпер, такую крошечную между длинными руками Дейва Мартина, показывавшего, как правильно бить по мячу. Дейва, стоявшего здесь, у них во дворе, совсем недавно, перепачкавшегося в песке, без рубашки, совсем как дома в окружении играющих во дворе детей. Дейва, выглядевшего здесь своим.

Крис посмотрел на нее.

– Когда здесь был Дейв Мартин?

Только тут Кейт поняла, что еще не рассказывала об этом. Еще не успев открыть рот, она уже знала, как все это прозвучит. «Да! Представляешь, он приезжал! Совсем выскочило из головы прошлой ночью». Можно еще приобнять его за шею, напомнить, что ее так отвлекло. Но она только неловко рассмеялась:

– Ох да, просто не было случая тебе об этом рассказать.

Он прокрутил кадр назад, к предыдущему кадру. Дети носятся по газону в пижамах… Дейв на кухне ест блинчики…

– Он здесь ночевал?

– Нет. Они приехали рано утром. Всего на день. Перекусили гамбургерами и поздно вечером уехали.

– О.

Он еще секунду смотрел ей в глаза, но лицо оставалось бесстрастным. Потом снова перевел взгляд на камеру. В кадре Дейв Мартин стоял, опершись на кухонный стол, взъерошенный, непринужденный. Как дома.

Глава 26

Закат спустился несколько часов назад, а вечеринка на яхте еще продолжалась. Развешанные по мачте и парусам гирлянды иллюминации высвечивали ее контуры, отчего она напоминала морскую рождественскую елку. Музыка и смех плескались в открытые окна чердака.

В тетради с фотографией Элизабет, Джоны и Анны на обложке было лишь несколько записей. Сундучок стоял на полу перед кушеткой; сломанная крышка криво сидела на петлях. Вечером Кейт начнет следующую и последнюю тетрадь, ту самую, что проведет ее через оставшиеся дни последнего года Элизабет – рождение Эмили, тридцать восьмой день рождения и события, повернувшие ее к Майклу. Удивительно – мысль, что все подходит к концу, не принесла облегчения. Чтение дневников было сродни так и не состоявшемуся разговору, заканчивать который не хотелось. Занять ее место не мог уже никто и ничто.

Кейт устроилась в кресле, поставив рядом стакан с ледяным чаем, и открыла последние страницы тетради.

Поздней осенью 2000 года общий тон записей изменился на более бодрый; почти все они касались смешных и огорчительных моментов с детьми, их здоровья и планов на праздники.

«Дети в гостиной, играют с рождественским набором, представляют Марию, Иосифа и одного из ангелов командой гольфистов. По-моему, ангела у них зовут просто «Бью!». В этом году они нашли себе увлечение, и я тоже чувствую приближение праздника – после стольких-то лет. А это, как говорит Надя, лучший барометр счастья».

Кейт снова порылась в памяти, пытаясь найти кого-нибудь с этим именем, но так и не смогла. В эти месяцы в записях больше не сквозило ощущение неудовлетворенности; несколько раз упоминались занятия живописью и предварительные переговоры с островной галереей. Она чаще и с большей теплотой, чем все предыдущие годы, писала о Дейве.

«Дейв получил наконец «спайдер», и теперь он на седьмом небе. Все окна открыты, хоть сейчас и середина декабря, ветер треплет волосы, открывая проплешинку, признавать существование которой он не желает и указывать на которую я не собираюсь. Он возвратился с миллионом ярдов гирлянд, и я обернула их вокруг перил, пока Анна днем спала. Когда она встала и вышла на крыльцо, ее глаза расширились от изумления. «Мамочка! На лестнице выросли кусты!» Даже не верится, что через год, в это время, у нас появится третий».

Здесь заговорила та Элизабет, которую знала Кейт. Мать, болезненно и остро ощущающая семейную жизнь. Радость по поводу беременности, фиксация каждой детали, каждого ультразвукового сканирования, как будто все это в первый раз. «Щуп идет по позвоночнику, похожему на ступенчатую лесенку, и останавливается на лице. Малышка прикрывает ручонкой глаза, словно уже устала от всех нас и нашего постоянного подсматривания: «А, снова эти папарацци!»

Сразу после рождения Эмили Кейт приехала из Вашингтона и навестила Элизабет, незадолго до выписки. Присев на кровать рядом с подругой, она заглянула в матовые глаза девочки, ничего не отражавшие и неподвижные, как у большой рыбы. Они обсудили дефекты, замечать которые матери вроде бы не положено: завернутое ушко, совсем как у Джоны, но есть надежда, что оно еще развернется; завитки волосков между крошечными лопатками (полуангел-полугном). «Но ведь они выпадут?»

Еще одна девочка… Элизабет даже не скрывала облегчения. «Я так рада, что у каждой есть сестра».

Кейт только улыбнулась, подумав о том, какие неоднозначные отношения установились у нее самой с Рейчел. Подумала, но сдержалась и промолчала. Отношения – вещь непостоянная; и, пока двое живы, всегда есть надежда на перемены. Вместо этого она сказала: «Знаешь, иногда подруга может быть не хуже сестры».

В то время Кейт казалось, что так оно и есть для них обеих. Хотя и по разным причинам. Элизабет, как ей представлялось, считала, будто она не в состоянии понять, каково это, быть единственным ребенком в семье, не иметь той, которая уравновешивала бы родительское внимание и любовь. Не важно, что Элизабет была не единственным ребенком и не испытала такой удушающей любви. А Элизабет, подумала тогда Кейт, никогда бы не смогла понять, что значит постоянно чувствовать рядом с собой присутствие другой, лучшей! Как же мало Кейт знала о ней.

Они долго молчали, умиротворенные и немного печальные. Кейт достала камеру и сделала снимок, тот самый, что и сейчас висел на дверце холодильника у Мартинов. Элизабет, бледная, в больничном халате, и младенец, розовый комочек, у ее груди.

Кейт подняла крышку со сломанным замком и потянулась за следующей тетрадью из этой стопки, но обнаружила, что там лежит другая, с простой обложкой, которую она читала в июне, когда они уезжали от Мартинов. Под ней – остальные прочитанные, а под ними – только выцветшая полосатая обивка старого сундучка. Она перекопала всю среднюю стопку и ту, что слева, но не нашла ничего нового. Сердце заколотилось. Кейт наклонила сундучок и разложила тетрадки перед собой, словно крупье фишки. Тетрадь с композицией из детских наклеек «Холлмарк». Тетрадь из колледжа с геометрическим рисунком; еще одна, разрисованная пастельными мелками, и много других, которые она уже читала. Кейт смотрела на разложенную стопку, пытаясь найти затерявшуюся, но видела лишь знакомое. Та, которую она только что закончила, с улыбающейся Элизабет на обложке, лежала сверху, бросаясь в глаза, как вызов всему, что она ожидала найти: первые, скучные подробности предсказуемой жизни, потом другие, запретные, тайные знаки смены курса. И все – неправда.

Кейт постаралась восстановить в памяти, когда видела пропавший дневник и видела ли вообще, но не могла вспомнить, как он выглядел. Да и был ли он? Вроде бы да, и она даже листала его тогда, на парковке отеля. Первая запись относилась ко времени перед рождением Эмили. Но полной уверенности не было. И все же он должен где-то быть. Несколько месяцев так и не получивших объяснения важных событий в жизни той, что вела дневник с таким постоянством.

Джеймс? Но кроме того эпизода, когда он сунул свой нос в чужие дела, интерес к дневникам больше никак не проявлялся. Да и хитрости ему недоставало – оставил тетрадь лежать открытой на ее кровати. Пайпер тоже исключалась. И не только из-за того, что она не умела читать, а просто потому, что не любила взбираться по лестнице на чердак точно так же, как избегала крутых ступенек на детской площадке.

Кейт спустилась в детскую спальню. Джеймс мерно посапывал. В рассеянном ночном свете на подушке вырисовывался его профиль с приоткрытым во сне ртом. Она заглянула под кровать, но там не было ничего, кроме его любимого плюшевого динозавра. Выдвинула ящики комода и шкафчик, слегка подтолкнула пальцем книжки. Все не то, ничего похожего на тетрадь с пружинным креплением.

Кейт направилась в спальню, чуть помедлив у ванной, где Крис принимал душ. Его можно исключить. Он практически сразу потерял к дневникам всякий интерес и больше внимания обращал на то, как они отвлекают Кейт, чем на их содержание. Еще вчера, когда они сидели с детьми на берегу, она завела речь о смешанных чувствах Элизабет по поводу материнства. Муж посмотрел на нее с тем же выражением, с каким врач смотрит на пациента, потом отвернулся, чтобы взглянуть на детей, игравших у полосы прибоя.

– Крис? Ты слышал, что я сказала?

– Да. А ты сама слышала, что сказала?

– Ты о чем?

– О том, что ты только и говоришь об этом с тех пор, как мы сюда приехали.

Он произнес это с улыбкой, струйкой посыпая песок на ее лодыжку.

– Я понимаю, ты без нее скучаешь. Но неужели ты не чувствуешь, что это немного странно – так погружаться во все это? Мы здесь последние дни. Выбрось все это из головы.

И прихлопнул жужжавшую возле ее ноги муху.

Упрек задел Кейт, но спорить она не стала. Им было так хорошо вместе после его возвращения, что не хотелось портить все разногласиями. Она просто толкнула его дружески плечом в плечо и грустно улыбнулась.

Но сейчас Кейт замерла в спальне, прислушиваясь к доносившимся из душа звукам. Может, тетрадь у него? Может, он убрал ее подальше до конца отпуска? В ванной комнате послышался шлепок упавшего мыла. Она тихонько выдвинула верхний ящик комода, пробежалась пальцами по носкам и нижнему белью, снова выровняла аккуратные стопочки, как нравилось мужу. Потом провела ладонью под сложенными во втором ящике рубашками-поло. В шкафу стоял его чемодан. Пустой, если не считать несколько биографий и журнала о путешествиях, который он так и не распечатал.

Что-то скрипнуло, и вода перестала литься. Кейт быстро провела рукой под матрасом с его стороны кровати, уже зная, что там ничего нет. Это так не похоже на Криса – брать ее вещи.

Вещи…

Рука замерла между пружинами и матрасом. Дейв. Он возвращался в дом, чтобы принять душ. Это было уже после того, как он сказал, что хочет, чтобы она вернула дневники. Ее ответ его не устроил. Уже потом он попросил воспользоваться душем в ванной вместо того, чтобы пойти в тот, за домом, которым обычно пользовались гости. И еще она вспомнила, какое беззаботное, чуть ли не самодовольное настроение было у него в вечер перед отъездом. Казалось, он совсем не сердится, но и смирившимся тоже не выглядел. Пожалуй, он держался как прагматик, взявший дело в свои руки.

Пока Кейт стояла, мысль о том, что Дейв взял пропавший дневник, переросла из предположения в уверенность. Она уже представляла, как он спланировал поездку на остров после того, как понял, насколько она ненадежный хранитель. Надо же, потеряла ключ от сундучка. Картина нарисовалась сама собой: он проходит через дом в спальню, потом в чулан, отодвигает в сторону корзину для белья и взбирается по лестнице. Садится на кушетку, смотрит на взломанный сундучок.

Кейт схватила телефон на кухне и вышла с ним на крыльцо. Открывая панель телефона, она обратила внимание на время, но это ее не остановило.

Дейв ответил на третьем сигнале. Ответил с оттенком досады в голосе. Ответил как человек, знающий, что на звонок после десяти вечера должно ответить.

– Ты взял ее. Не смог удержаться, вот и взял, ведь так?

– Кейт… – Ни замешательства, ни отрицания, всего лишь спокойное приветствие.

– У тебя нет никакого права, чтобы вот так забирать ее, Дейв. Так нельзя.

– Не хочешь хотя бы объяснить, о чем идет речь?

Опять этот его южный говорок. Ни злости, ни обиды. Казалось, его это даже забавляло.

– Ты знаешь, о чем. Ты был на чердаке и забрал тетрадь.

Он молчал.

– Взял ее, когда был в душе.

Наступила его очередь.

– Позволь кое-что уточнить, – медленно заговорил он. – Выходит, ты потеряла тетрадь, но не знаешь, каким образом. И ты вспоминаешь про меня и звонишь, чтобы заявить о том, что у меня нет прав на вещи собственной жены. Несмотря на то, что сама не очень-то их ценишь и плохо за ними следишь. Сначала ключ, теперь одна из тетрадей. Я бы сказал, есть основания для увольнения, дорогуша.

Кейт почувствовала, как кровь прилила к щекам, как вспыхнули уши и самые чувствительные точки на шее.

– Итак, ты приехал и забрал ее. Только мне интересно, планировал ли ты заранее выкрасть ее или это пришло тебе в голову уже после обеда?

Она говорила торопливо, испытывая облегчение от того, что можно высказаться открыто.

– А твоя маленькая речь на тему, что я должна делить это с тобой, была всего лишь отвлекающим маневром, так? Ты уже знал, что возьмешь дневник, если я не соглашусь? Или ты обозлился и тогда все решил?

Его южный шарм немедленно испарился.

– Я не собираюсь удостаивать все это ответом. Могу сказать тебе что-нибудь не то, Кейт. Знаю, ты числилась у Элизабет в особых подругах. Но ты и впрямь не в себе, если на самом деле считаешь, что я не имею права на эти бумаги, если мнишь, что имеешь какие-то особые привилегии.

– Привилегии? Да разве речь сейчас идет о каких-то там привилегиях? Господи Иисусе! Я не просила этой ответственности, а ты все это время ведешь себя так, словно я чем-то обижаю тебя. А ведь я всего лишь выполняю то, о чем меня просила твоя жена. У меня от этого уже нервы на пределе, не могу спать – все пытаюсь понять, что со всем этим делать…

– Я еще не закончил. – Судя по тону, он держался, но мог взорваться в любой момент. – Если ты с такой легкостью разбрасываешься обвинениями в воровстве, когда на самом-то деле просто потеряла эту тетрадь, тогда позволять тебе хранить дневники Элизабет – еще большая ошибка, чем мне казалось вначале.

– Позволять мне хранить их? – Слова вылетали, словно картечь. – Словно я постучалась в твою дверь и чего-то попросила? Словно я хотела этого?

– Как бы ни обстояли дела, Кейт, постарайся не указывать мне, что входит в мои права, а что нет. Мне не в чем перед тобой оправдываться. Если бы я захотел забрать одну из этих тетрадей, черт бы ее побрал, так это мое право…

– …а если у тебя есть с этим проблемы, так эти проблемы идут не от меня, а от твоей жены, – не дослушав, перебила она. – Потому что она уж точно не хотела, чтобы ты копался в ее дневниках.

На крыльцо, стряхивая воду рукой с мокрых волос, вышел Крис. Услышав, как она разговаривает, он остановился и вскинул брови.

– Не смей указывать мне на то, чего могла хотеть моя жена, – гремел в трубке голос Дейва. – Ты воспринимала ее только в одной плоскости, словно картонный манекен. Использовала, когда тебе было нужно. И думаешь, я не видел? Элизабет, может, и не замечала, но я это прекрасно все понимал. Она смотрела на тебя снизу вверх, а ты чувствовала себя такой умной и значительной и обращалась с ней как с сиделкой из агентства!

Кейт вцепилась в поручни и, что называется, «спустила всех собак».

– Ты даже не понимаешь, о чем говоришь! Мы поддерживали друг друга – это было нужно нам обеим. Большую часть времени тебя даже не было рядом!

Ее уже несло.

– Если ты знал свою жену так хорошо и видел все так ясно, то как ты мог просмотреть, что она собирается отправиться в Калифорнию с каким-то парнем? Давай выясняй, что она собиралась там делать. Потому что с меня довольно. Мне осточертело быть посредницей. И я уже сыта этим по горло.

Она сбросила номер и с размаху швырнула телефон в траву.

Крис глядел на нее во все глаза.

– Черт побери, да что это с тобой?

Кейт спустилась по ступенькам во двор, стараясь унять дыхание и пульс, но получалось плохо. Она снова привалилась спиной к поручням крыльца.

– Дейв забрал одну из тетрадей Элизабет, когда был здесь. Ту, где она объясняет, почему отправилась в Лос-Анджелес. Он просто вошел в дом и забрал ее с нашего чердака.

Крис положил ладонь ей на шею и посмотрел под ноги, словно говоря: «Боже-дай-мне-силы». Потом поднял глаза.

– Ради всего святого, ведь это же была тетрадь его жены! Я бы на твоем месте поблагодарил за счастливое избавление и предоставил ему самому разбираться, куда собиралась его жена. Ты же все лето с ума сходишь из-за этого.

– Ты не понял? Это мне дали решать, что с ними делать.

Она топнула босой ногой по доскам настила.

– Она мне доверила – это ее желание. А я не справилась.

Эмоции сдавили горло, и Кейт уже не справлялась с голосом, а только смотрела на мужа так, словно он пропустил главный логический посыл.

– Почему вы так стараетесь уберечь эти дневники друг от друга? – Крис склонился, заглядывая ей в глаза, и она отвернулась, скрывая подступившие слезы. Он шагнул ближе, обнял ее за плечи.

– Отдай ему остальные тетради и покончи с этим. Зачем взваливать все на себя? Зачем тебе эта проблема?