Неделя холодных отношений Сивинских Александр

ВТОРНИК

Отделение воды под твердью, появление всходов растений и деревьев плодоносящих.

Тяжело упал с неизвестного дерева замёрзший ещё мокрым лист.

Опустился к его лицу далёкий запах тёплого дыма.

Показалось?

Будто бы он стал дышать редко-редко, слышать и чувствовать тонко и тщательно.

Глеб прочно встал у обрыва.

Из-за кромки дальнего леса над заливом приподнялось узким краем густое в морозном воздухе солнце.

Днём это небо станет чистым, а пока позади солнца, как необязательная временная декорация, продолжала висеть полоса задержавшихся ночных туч.

И вот оно….

Глеб ждал этого всё утро.

Солнце ещё не выглянуло и на половину своего красного диска, а от него вверх, ложась на высокую серую пелену, как на занавес, плавно и высоко поднялся язык розового пламени. Сначала волшебный свет был узким у основания и совсем острым ближе к своей вершине, но в следующие минуты, пока солнце окончательно не оторвалось от горизонта, эта высокая полоса жёлто-оранжево-розового света упрямо выпрямлялась, стройнела, уходила ввысь, минуя рыхло лежащую полосу некрасивых туч, и становилась похожей на неподвижный вертикальный свет гигантского театрального прожектора.

Ещё через мгновение, когда солнце набрало так необходимую для своего полноценного рождения силу, луч исчез.

Блеск тонких, острых снежинок, прозрачных, ещё не белых, – как будто застывшая хрупкая паутинка беззвучно хрустнула где-то наверху и понеслась к земле короткими блестящими сверкающими иглами.

Капитан Глеб Никитин не ошибся.

За эти дни все его чувства действительно сильно обострились.

Шорох за спиной…

Он обернулся.

Шорох.… И тени.

Чуть впереди и слева, в высокой сухой траве стояла и тихо смотрела на него большая чёрная собака. Не волк, а именно собака.

Совсем близко от первой, уступом, вправо, окружая Глеба и прижимая его к обрыву – ещё одна, и ещё…

Другие собаки шли к нему молча, одинаково жуткими движениями опуская грязные морды к земле.

Без звука, пока без взгляда в его сторону, прямо перед его ногами тропинку пересёк ещё один, огромный серый пёс.

Звери остановились, зная, что нужно делать.

Холод, добыча после голодной ночи…

Серый вожак задрожал губой над клыками.

«Ребята, а у меня ведь сын…».

Не мигая, не отрывая взгляда от жёлтых глаз зверя, Глеб начал отступать к обрыву. Раскрытая левая ладонь спокойным жестом держала на расстоянии преследователей; правая – плавно дёрнула из чехла нож.

Часто ступая назад, капитан Глеб продолжал спускаться.

Проявившийся из-под снега песок скатывался на его ботинки, трава обрыва шевелилась уже почти на уровне глаз.

Прыжок сверху каждой из диких собак мог бы достать его горло.

Не мигая – в жёлтые глаза!

Ещё несколько шажков назад…

Глеб точно знал, где он сейчас стоит и что должно сейчас оказаться в его отведенной за спину ладони. Вместе с ножом – одна из здоровенных недогорелых палок, воткнутых им в тот, первый день, в снежную могилу Вадима.

«Ну-с, товарищи собачки, а теперь подходите…».

Один из зверей, рыхлая, с обвисшим брюхом, чёрно-белая сука торопливо скатилась по обрыву и жадно пила талую воду из случайной промоины на краю залива.

Внезапно за кустами раздался троекратный условный свист.

Неумелый, родной, спасительный….

– Я же тебя вечером про волков спрашивал, ты сказал, что их здесь нет…. А это что?

Сашка кивнул на многочисленные торопливые следы по-над обрывом.

– Даже и не знаю. Не видел. Может суслики на рассвете так набезобразничали?

Они возвращались к костру.

Сашка шёл медленно, кривясь на яркое солнце неумытым с утра лицом, Глеб – задумчиво постукивая чёрной палкой по своему башмаку.

– Па, сегодня ведь самая длинная ночь была, правильно?

– Да, теперь с каждым днём природа всё теплее и теплее будет. Скоро восьмое марта.

– И ещё, кстати…

Капитан Глеб внимательно оглядел сына.

– Нож с собой?

– Вот, на ремне, под свитером. А что такое?

– Да так, внеплановая проверка формы одежды. Держи своего «Центуриона» всегда при себе. Всегда. Даже когда идёшь недалеко за водой или за дровами. Понял?

– Ну, понял… Чего-то серьёзное намечается?

– Это если вдруг данные суслики войной на нас двинутся…. Ты что-нибудь с утра пил?

– Не, проснулся, тебя ждал, потом решил поискать поблизости.

– Спасибо, что нашёл.

Капитан Глеб угостил сына густым желудёвым кофе.

– Спасибо, папа.

– Не стоит благодарностей, сын.

Вместе помолчали, наслаждаясь горячим.

– Дровишки-то наши заканчиваются…

– Да-а…. И в ближнем лесу почти ничего существенного не осталось.

– Оно конечно…. Придумать что-то нужно.

– Обязательно.

Капитан Глеб Никитин вкусно выдохнул, отставил в сторону свою питьевую банку.

– Дед мне рассказывал. А я – тебе. По случаю. После войны в его степном селе хорошего топлива было маловато. Кругом дубовые леса, но сухостой-то уже весь жители повыпиливали за прошедшие годы, а деловую древесину нельзя было брать из кварталов под страхом расстрела.

Мальчишки кололи на дрова дубовые пни.

Корчевали пень длинной жердиной, тоже дубовой, вагой она в их краях называлась, а если не поддавался – загоняли сверху клинья. Сколько клиньев стальных они тогда поразбивали, ого! Дед ругался, когда рассказывал: если промахивался кто кувалдой по центру клина, то зарубка от кувалды-то такая здоровенная на металле на раз оставалась…

А когда ходили за дровами в дальний лес, то придумывали каждому брать с собой по длинной жерди, на конце которой примотан крюк из толстой проволоки. Нижних-то сучьев на деревьях тоже уже совсем не осталось, а до верхних никак было не добраться, не влезть даже самому ловкому из пацанов на толстенное, голое снизу дерево!

Забрасывали на сухой дубовый сук поочерёдно свои приспособления, потом всей компанией тянули за веревку, привязанную к жерди.

Сучья ломались с треском, как кости. Еле успевали мальчишки из-под них, падающих, отскакивать! В охапку дров навязывали – и на спину, да ещё по снегу несколько палок волочатся, гудят, отдаются в хребет. Дед говорил, что пока из лесу до села они добычу вытаскивали – всю спину дровишки-то успевали им отгудеть.…

А на санках было нельзя! Вроде как использование техники, транспорт. Лесничий если видел, догонял – рубил санки-то. В те времена с инструментишком-то на селе было туговато. Долото, сверло какое приходилось по соседям искать.… Вот.

Глеб с сожалением наклонил над костром пустую кружку.

– Нет больше кофия.

Окончательно разбуженный и собственноручно умытый Сашка улыбался, потягиваясь.

– Мораль понял – немедленно иду за дровами.

– Не спеши сынок, подожди папку-то. Кстати, анекдот в тему хочешь?

– Приличный?

– Конечно! Не сомневайся!

Капитан Глеб Никитин сосредоточенно нахмурился.

– …Две женщины отсидели десять лет в одной камере. Вышли и ещё три часа болтали у тюремных ворот.

– Всё?

– Всё.

– Это ты про нас, что ли?

– Типа…

Отец хитро, сквозь лёгкий дым костра улыбнулся сыну.

– И, так как у нас нет в домашнем хозяйстве ни длинных дубовых жердей, ни гнутых крюков, то держи…

Глеб снял с пояса свой ремень с тяжёлой металлической пряжкой.

– Держи. Почти два метра. Захлёстывай за сухую ветку, какая понравится, дёргай и отбегай в сторону. Пригодится на деревозаготовках. А я пока ещё раз к обрыву прогуляюсь.

– Это зачем?

Сашка насторожился.

– Новая забота у нас появилась. Попозже расскажу.

За камышами, на тонком льду кругами ходила большая ворона.

Птица не удалялась от приметного места, сосредоточенно долбила хрустящий лёд в одной точке.

Капитан Глеб Никитин был любопытен не менее её.

Ворона обиженно вскаркнула-вскрикнула и тяжёлыми взмахами улетела на обрыв, в сторону береговых сосен.

Глеб наклонился, внимательного рассматривая вмёрзшего под лёд в мелкой травяной воде огромного тухлого судака.

«Не карпаччо, конечно, не лангуст, но…».

Быстрей, чем это получалось у обиженной им птицы, капитан Глеб выдолбил ножом и выволок на лёд судака.

«То, что надо!».

К костру Глеб и Сашка подошли одновременно. Оба – с дровами.

Свежий ягодный взвар приготовился практически мгновенно, с добавленными брусничными листьями и запах, и цвет напитка приятно изменились.

– Вкусно?

– А то!

– О, сколько нам открытий чудных…

Не обращая никакого внимания на неудобство своего отрезанного рукава, Сашка вольно развалился в костровом тепле, на хрустящей циновке, и через полчаса уже начал посапывать, кивая склонённой головой.

– Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку гулять!

– Сейчас бы на пляж…

– Ладно, спящий курортник, кончай чаёвничать! Пошли.

– Ку-уда ещё?!

– Дело есть. Мстить будем.

Когда лес достаточно прояснился, расступаясь деревьями в очевидной близости обрыва, капитан Глеб остановился.

– Запомни вон ту сваленную ольху. И просьба – не броди по окрестным кустам без надобности, старайся ступать прямо за мной.

К первому бревну, ровно лежащему на краю большой поляны, они, задыхаясь, вдвоём подтащили ещё одно, тяжёлое, мокрое, и положили его в длину, поверх.

– Так, не спеши.… Теперь точная работа начинается.

Один конец верхнего бревна, командуя сыном, Глеб укрепил меж сучьев нижнего. Свободный же конец с надрывом и хрипом приподнял сам и, кивая сбившимся набок козырьком кепки, указал Сашке, куда и как правильно поставить между брёвен корявую, заранее приготовленную им палку.

– Не качается? Давай-ка перекурим…. В смысле передохнём.

Капитан Глеб обтёр ладонью густо испачканный мокрой древесной гнилью рукав куртки, с удовольствием осмотрел конструкцию.

– Примерно так. Эта палочка временная. Сейчас мы её заменим.

– Ты опять уходишь?

– На минуту, я до воды рядышком спущусь. Если что – свисти.

Ещё десять минут потребовалось капитану Глебу Никитину, чтобы напрягая дрожащие ноги, втащить на обрыв воняющего судачину.

– Я его есть не буду!

– А если Родина скажет «надо»? А если наш президент тебя об этом попросит?!

Сашка с ужасом и гримасой смотрел на жёлто-чёрные бока рыбы, в некоторых местах давно уже проткнутые перебитыми рёбрами.

– Нет. Даже если президент…

– Ладно, остынь. Этот деликатес не для нас, гурманов. Подержи-ка лучше повыше…

Глеб продел сквозь судака аккуратную тонкую палку и взгромоздил приманку под приподнятый конец верхней ольхи.

– Теперь плавненько, очень тихо пускай…. Классно!

Придерживая плечом громадный, обледеневший конец настороженного бревна капитан Глеб слегка покачал смертельное устройство.

– Запоминай: сверху – гнёт, палочка – сторожок. Вся эта штука называется кулёма. Предназначена убивать крупных вражеских зверей, запросто ломая при этом их совсем не субтильные позвоночники.

– Ты же сам сказал, что медведей здесь нет?

– А суслики? Ежли они внезапно взбунтуются, да соберутся походом на наше-то становище….

– Пошли, пожалуйста, быстрей от этой вони!

– Ну, это как ты скажешь.

Утреннее солнце пропало, и дальнейший день постепенно становился серым.

Под мраком надвигающихся с востока снежных туч огонь привычного костра с каждой минутой казался им всё увереннее и сильнее.

– …На советском телевидении как-то рассказывали о способах капиталистической журналистики. Приводили пример добровольного погружения одного американского репортёра в низы общества, в абсолютную нищету. Ради шокирующего материала отчаянный парень на два месяца отказался от своего привычного образа жизни, для чистоты эксперимента полностью ушёл на улицу, в гетто. Спал на асфальте, одевался в хламьё, питался помоями. Кто он такой, в каком году о нём говорили – не помню. В голове застряла только одна его фраза: «Я ел всегда, когда была возможность, ел много, про запас, потому что не знал, когда придётся есть ещё…».

– А мы пьём…

– Согласен, пока мы только пьём. Покушаем позже. Обещаю.

– Ты так много вспоминаешь из прежних времён…

– Не грех, если есть что вспомнить. В молодости впечатления любого человека всегда резче. Это сейчас, в ваши пластмассовые времена, многое можно запросто и тупо купить в магазине, подсмотреть в интернете, а раньше нам приходилось постоянно что-то придумывать, выкручиваться. Вот особо интересные ситуации и запоминались.

Капитан Глеб огляделся.

Имелась полнейшая уверенность, что запаса дров должно было хватить им до утра.

Он поднял от углей свою банку с горячим ягодным отваром.

– В городе моего детства любимой забавой был хоккей. В разном виде: с шайбой, с мячом, на дворовых коробках, в валенках, на реке. Пацаны играли в хоккей безо всяких условий и претензий. Формы у нас ни у кого не было, об инвентаре сегодняшнем и слыхом мы не слыхивали, даже и не мечтали, клюшки сами себе из шестислойной фанеры выпиливали.

На простенькие, футбольные, пластмассовые щитки наклеивали по несколько тонких слоев обыкновенного войлока, обрезков от голенищ старых валенок. Получалась такая классная хоккейная защита! Потом кто-то придумал, что нужно ещё такие специальные чашечки на колени, к этим щиткам в дополнение обязательно пришивать. Ну, и где же их взять?

За забором нашего двора размещалась кукольная фабрика. Однажды днём, чтобы не выглядеть законченными злодеями и не попасть под солёные выстрелы сторожей, мы пролезли по-тихому через дыру в заборе на территорию заводского склада, а там продукция – заготовки для пластмассовых кукол! По десятку кукольных голов украл каждый, во дворе резали их потом пополам, приделывали к своим хоккейным щиткам. Головы-то мягкие, гнулись как надо!

А ещё раньше соседские мужики из молочных сепараторов себе шлемы мотоциклетные делали. Это когда новые правила ввели, что без шлемов на мотоциклах ездить было нельзя, а в продаже они были в дефиците…

Деревья вокруг костра почти уже сомкнулись в густом сумраке наступавшего вечера.

Капитан Глеб Никитин не спеша поднялся, встал у огня в полный рост, потянулся, с улыбкой зевая.

– В магазин за пряниками не сбегаешь?

– Деньги внезапно кончились….

– Ну, раз так…

Глеб опять опустился на свою циновку, удобно опёрся спиной о высокую стену спутанных корней.

– Времена проходят, вспоминаешь тех, прежних мальчишек, своих одноклассников, иногда приходят в голову мысли, что с возрастом тяжелей, да нет, скорее тягостней слушать разные анекдоты, небыли про кладбище. Ведь там уже лежат когда-то бывшие близкими тебе люди…

После долгого молчания пришёл черёд Сашке походить вокруг костра.

Вернувшись из-за ближнего чёрного дерева к огню он поправил штаны, отряхнул куртку и так же шумно вздохнув, как и отец, прочно опустился на своё привычное камышовое место.

Шевельнул длинной палочкой откатившиеся угли, поморщился от дыма.

– А ты ведь никогда по-серьёзному и не говорил, почему стал моряком, правда? Рассказывал только, что город, где ты родился, сухопутный вроде, да?

– Из-за корысти, сынок, из-за неё, проклятой. Вбил себе в голову в юности, что лучший способ помочь бедным – это не стать одним из них, вот и позарился твой папка на большую морскую зарплату….

Капитан Глеб говорил тихо, проникновенно, глядя только в огонь, но плечи его сильно вздрагивали от еле сдерживаемого хохота.

– Да ну тебя! Я же действительно серьёзно!

Сашка с досады хлестнул прутом ближнюю головешку.

– Ладно, не обижайся.

Глеб вытер рукавом нечаянно выбежавшую на лицо смешливую слезу, не заметив, что заодно растёр по небритой щеке пылинку свежего серого пепла. Приобнял сына.

– Только романтика. Клянусь! Не могло в те годы быть в моей голове ничего другого, кроме этого замечательного слова. Романтика! Даже и морскую профессию я выбирал себе из дурацких непрактических соображений. Быть только штурманом! Только он, этот прекрасный специалист, единственный из всего экипажа, управляет на своей вахте гордым кораблём, стоит всегда на мостике, на свежем воздухе, среди штормовых брызг, громовым голосом командует рулевому: «Право руля! Кар-р-рамба!».

Это потом я узнал, что такое для штурманов рейсовый отчёт, списание пустой тары из-под картошки и макарон, подготовка нуднейших финансовых и промысловых документов…

– Но ведь интересно же было?

– Ко-онечно!

Капитан Глеб Никитин мечтательно сложил руки на затылке.

– Да, бывало… Я помню хруст винтовой водочной пробки на запотевшей бутылке, когда случалось угощать турецкого лоцмана на фоне минаретов Айя-Софии в проливе Босфор; запомнил махину пропыхтевшего мимо нас супертанкера «Салем» за сутки до того, как его оранжевая туша глухо лопнула на скалах у необитаемого африканского берега; по причине собственного разгильдяйства я попадал в территориальных водах Туниса под ракетный обстрел; вместе с командой своего тунцеловного сейнера сутки непрерывно блевал, уходя неправильным курсом к Корсике от дикого урагана. И если кто-то мне скажет, что это только из-за денег.… Впрочем, большинство хотело тогда от моря только денег.

– А у меня был азарт. Однажды мы, группа курсачей, возвращались с моря, с рабочей практики. Наша плавбаза после шестимесячного рейса заходила на рейд, уже был виден знакомый берег и тут нашему капитану передают по радио, что, мол, навстречу вам выходит из порта в такой же рейс другая плавбаза и что на ней недокомплект экипажа, просьба объявить, может, кто из ваших пересядет к ним на борт.

Наш кэп объявил по громкой связи по всем помещениям, весь народ хохотал, но я на полном серьёзе примчался на мостик и попросил отправить меня немедленно ещё в один рейс. Мне было интересно!

– Полгода и сразу же ещё полгода?!

– Ни усталости, ни комплексов по этому поводу у меня тогда не было. Кому-то спаренные рейсы были выгодны из-за денег, кое-кто чуял хорошего капитана и, следовательно, выгодный рейс с гарантированными заходами в загранпорты. Другим это нужно было для должности, для получения плавательного ценза. Некоторые, особо ушлые, кроили таким образом свои семейные обстоятельства, чтобы не оставаться в неподходящий момент дома или отпуск взять летом.

А я…! Молодость, свобода!

– Жалеешь?

– О чём?

– О свободе-то?

– Когда ты уже начал получаться, я никогда сверх необходимого в море не задерживался.

– Тогда предлагаю…

Сашка лениво, не вставая с нагретого места, протянул к отцу банку с ягодным варевом.

– Давай, за море?

– За море!

И они чокнулись. Роскошными мужскими движениями, но без особого хрустального звона.

– А какие самые сильные твои впечатления о морях?

– Красивых было много, а вот самое, самое…. Пожалуй, фотография сбитого мёртвого летчика, выставленная в витрине какого-то сувенирного магазинчика в Луанде. Ангольцы в те времена много воевали, постоянно гордились своими победами. Представляешь, вокруг нас, отпускных, прогуливающихся и беззаботных, – тропический рай, пальмы, ананасы, и вдруг, прямо в глаза, крупно так, высокохудожественно, мёртвый молодой парень, европеец, красивый, в военной форме, и с разорванными кишками…

С моря обязательно приходят. Устало, опустошённо. Приезжать или прилетать из рейса – уже не то….

Дикий, пронзительный, внезапно и гулко возникший где-то в дальней чаще, утробный звериный вой прокатился мимо их костра по тёмному зимнему лесу и глухо пропал в еловых посадках.

Сашка вздрогнул, открыв рот, придвинулся ближе к огню.

– Па, что это?!

– Наша первая месть, парень…

– Ловушка сработала?

– Да, скорее всего.

– А кто там?

– Не сегодня.… Ждём рассвета.

Сон из круглых Сашкиных глаз пропал, казалось, навсегда.

Он как вскочил на ноги, услышав рёв умирающего вдалеке зверя, так и продолжал стоя суетиться в светлом круге огня, то подбрасывая в костёр излишние пока дрова, то с особым вниманием спрашивал отца о разном, раньше ему неинтересном.

Глеб, наоборот, сидел, опираясь о нагретые корни умиротворённо, изредка посматривая в окружающую их мир темноту, спокойно и задумчиво потягивал из банки горячую ягодную воду.