Сакура, свадьба, смерть Сивинских Александр
– Слышь, ты, козёл…!
– Всё, понял! У вас здесь близкий родственник комендантом служит, правильно?!
Но двигался паренёк стремительно, соответственно возрасту. Было заметно, что в недавние школьные годы ему доводилось заниматься чем-то спортивным.
Поэтому и попал он Глебу Никитину с первого же удара.
Правой, по скуле.
И прыгнул-то он после этого тоже ловко, желая уже ногой попортить рёбра временно лежащему на земле капитану Глебу.
Но не всегда желания участников дискуссии совпадают.
С усилием прогоняя создавшийся в голове туман, Глеб всё-таки отвлёкся на серьёзные намерения парня, и рывком перекатился на полметра в сторону.
Значительных размеров красивый башмак пролетел мимо.
Глеб вскочил на ноги, смахнул пыль с виска, и встал в боевую стойку.
– Невежливо. И не практично. И в чём же причина, малыш? Неужели, я не нравлюсь тебе как мужчина?!
Младший комендант суетливо подпрыгивал, готовясь к очередному удару, но счёл возможным пояснить.
– За то, что с гастерами тут возишься! Чёрные нам здесь не нужны!
– А какие нужны – синие?
На этот раз Глеб был готов и нырнул, уходя головой, под руку противника.
Тот, кто однажды научился ездить на велосипеде, никогда не позабудет нужных движений.
Так и в боксе.
От второго-то удара капитан Глеб Никитин ушёл осознанно, реагируя на явно излишнее дёрганье паренька, а вот над своим ответным движением он даже и не задумывался – это произошло автоматически, с учётом прожитых лет и опыта подобных обстоятельств.
Грубиян лязгнул челюстью, вздрогнул причёской и грохнулся на землю.
Пришло время посмотреть на него внимательнее.
Глеб подошёл, присел рядом, тронул за плечо неподвижного человека.
– Вставай, вставай, приятель…. Скоро обед. Негоже пропускать очередной приём пищи.
Парень замычал, зашевелился, подогнул ноги, намереваясь подняться.
– Вот, правильно. Ты живой – и это уже хорошо.
Тратить время на дальнейший осмотр величественных развалин Колизея не входило в планы капитана Глеба. Он безмятежно отвернулся, отряхиваясь, поставил ногу на скамейку, готовясь завязать шнурок.
Рёв.
И нож.
Не поворачиваясь, просто коротко оглянуться, сантиметров на десять переместить себя в сторону, приподнять руку, пропустить под ней свирепый, тычком, с разбегу, удар блестящего лезвия, принять на собственную спину потное тело хрипящего от ярости противника, схватить обеими руками его руку, ту самую, что пролетела вперёд с ножом, крутануть её, до хруста, до стона позади, и отпрыгнуть в сторону, не успев при этом завязать ни один из шнурков.
Полсекунды, секунда…. Примерно так.
Капитан Глеб оглянулся.
Паренёк вновь тупо, по-носорожьему, готовился подняться и броситься на него с ножом.
Это было неправильно, нехорошо. И обидно.
Движения-то помнятся…
Поясной ремень из тёмно-синего плотного брезента, с тяжёлой, литой металлической пряжкой всегда и везде был с Глебом. И в его ночных похождениях в порту Хельсинки, и среди карибских скал, и на просеках родных лесов, и в напряжённых мужских разговорах посреди африканских улочек Сьерра-Леоне.
Движение-то одно….
Со свистом ткани о ткань капитан Глеб Никитин выхлестнул ремень с пояса и намотал его на кулак, оставив полметра с пряжкой на воле.
– С гастерами полизаться захотелось?! Козёл! Урою!
Крик – и рука с ножом летит на Глеба уже сверху.
Точный взмах ремнём – и нож на земле, а паренёк скулит по соседству, зажимая рассечённую литой пряжкой ладонь.
– Ну, а теперь моя очередь, малыш!
То, что иногда нужно останавливаться, даже если и очень хочется при этом посовершать ещё немало приятных движений, учила когда-то юного Глеба одна опытная женщина. Он дружеский совет запомнил.
Сколько раз разъярённый капитан Глеб успел взмахнуть своим жестоким ремнём, никто и никогда не сможет узнать. Главное, что он вовремя выдохнул и остановился.
Вовремя.
Окровавленный, с тёмно-красными полосами на своих белоснежных льняных одеждах, невежливый паренёк хрипел у него под ногами уже по-настоящему.
– Ну и что ж такого мы с тобой тут натворили, милок? Ты пошто к старому человеку приставать-то беспричинно вздумал?
Умыться было нечем, поэтому Глеб просто заправил свой ремень на штатное место и присел на ближнюю скамеечку.
– Впрочем, чего это я?! Я ж ведь и не старый ещё, а просто пожилой, так себе, самую малость…. И всё-таки, приятель, настойчиво хочу узнать, какие же основные претензии у твоего родственника-коменданта ко мне, невинному страннику? Ответь, а?
Осознав, что его оставили жить, злодей заговорил.
Тихо, с придыханием, сплёвывая осколки зубов и комки густой крови.
– Твой…, твой…, этот, гастер, грязный который…, чёрный, он сдал человека, который…, которые его на работу…, устраивали. А ты – с ним…, всегда…, спрашивал, говорил…. После этой свадьбы вы на Игорька, … на Игоря, на нашего, предьявы стали вешать…, что это он невесту…, что замочил он её. Вот. Вот так…
– Игорёк?! Очкастенький такой? Свадебный свидетель? Он что, тоже ваш?!
– Племянник…, коменданта. Мой брат…, троюродный. А вы…, на него, а мы, а нам дядька сказал…, чтобы наехать на тебя….
– Вот это фокус!
Капитан Глеб Никитин совершенно искренне изумился, и с серьёзным выражением лица принялся задумчиво почёсывать собственный затылок.
– Ладно, эту ценную информацию оставим на потом, а сейчас…
Пощёлкав телефоном, он, тщательно прицелившись к физиономии полосато-окровавленного паренька, сделал несколько снимков.
– Запомни, малыш, – для нужд хорошего человека у меня всегда найдется подходящее количество денежных знаков. И я всегда готов отдать их в обмен на настоящее удовольствие. Не серди меня лично и передай всему своему святому семейству, чтобы и они избегали разговаривать со мной невежливо, в том числе, и на языке жестов.
Ты же ведь не хочешь, чтобы тебя нашли однажды в густом лесу, ставшего жертвой, допустим, жестокого медведя, который, вот ведь зверюга, додумается до того, что, для примера, изуродует тебя кастетом. За деньги-то и медведь в лапы кастет возьмёт…. Не хочешь же ведь ты стать персонажем такой смешной сказки, а? Ну, скажи….
– Не-ет…
– Ну, вот и хорошо, вот и замечательно! Заодно передай своим ментятам, всем, оптом, и бывшим, и настоящим, чтобы и Ивана моего они оставили в покое. Стань личным ангелом-хранителем для него, береги парня, очень тебе советую! Я буду изредка сюда приезжать, интересоваться.
Почувствовав, что дыхание пришло в норму, и что нет больше причин сердиться по пустякам, капитан Глеб поднялся со скамейки. Собравшись уже было уходить, ещё раз наклонился к стонущему на земле пареньку.
– А вот насчёт «урою, урою…», то это ты, приятель, явно погорячился. Для таких подвигов ты урыльником не вышел. Так что вот так…. Прощай!
Было жарко, и страшно кружилась голова. То ли от увесистого первого удара, то ли от духоты и запаха недавней чужой крови.
С заботой о чувствах близких ему людей капитан Глеб Никитин осторожно потрогал вспухшую скулу, скептически осмотрел свои пыльные джинсы и решил срочно вернуть себе былой шикарный облик.
Выглядеть неубедительным не хотелось, случайно встречаться до поры с Марьяной и Иваном – тоже.
Забор был рядом.
В три движения Глеб ухватился за высокие острые прутья и перемахнул через плотно заросшую широкими листьями хмеля кованую решётку.
Территорию ботанического сада и ближние жилые дома разделяла железная дорога.
Многочисленными полосами в обе стороны вдоль забора просторно тянулись ровные блестящие рельсы, совсем близко светился на светофоре красный огонь, точно и дисциплинированно рядом с полотном торчали столбики с цифрами расстояний.
Пахло смолой шпал, и было ещё жарче, чем на солнечных аллеях сада.
Очень хотелось пить и умыться.
Особенно умыться.
Дальше, за железной дорогой, виднелись убогие задние заборы неухоженных огородов и бедные домики пригорода. За густотой яблоневых листьев в одном из дворов напротив капитан Глеб рассмотрел колодец.
– Эй, хозяева! Эй, есть тут кто живой?
– Чего раскричался-то? Невтерпёж, что ли?!
Злобный лай мелкой собачонки и тихий человеческий голос раздались одновременно.
Из глубины огорода к Глебу вышла низенькая старушка.
– Тебе чего? Самогону?
– Да что вы, бабуля! В такую-то жару?! Просто водички, попить, умыться…
– А-а…
Пёстрая старушка с пристальным вниманием осмотрела Глеба.
– Тогда хорошо, а то мужчины ко мне больше всё за напитками ходят, водичку-то они только по понедельникам просят…. А водичка-то здесь хорошая, вкусная! Проходи, милок, проходи, собачка-то моя не кусается. Добрая она, как звонок у меня тут, в калитке-то, для предупреждения.
По тропинке, прохладно скрытой под навесами старых яблонь, медленная старушка провела капитана Глеба к колодцу. Аромат спелых, подгнивающих на земле яблок и слив вспоминался детством, таким же был и деревянный, рассохшийся над крышкой колодца, ворот с намотанной цепью.
– Тебе попить или умыться?
– И того, и другого. И побольше.
Минуту старушка молча понаблюдала за Глебом, за его сноровистыми движениями и, убедившись, видно, что он умеет обращаться с колодцами и не утопит её ведро, довольно хмыкнула и потихоньку побрела через садовые заросли к своему домику.
Капитан Глеб выплеснул остатки тёплой воды на ближнюю грядку, поднял из глубины новую, ледяную, прозрачную.
Для начала с жадностью сплюнул тягучую слюну в предвкушении, терпеливо глотнул из ведра только пару раз, едва не взвыв от ломоты в зубах.
Снял рубаху, бросил её на низкую яблоневую ветку по соседству, и не спеша начал поливать себе потную спину и плечи, черпая из ведра литровой стеклянной банкой.
Остановился, ещё немного попил, и вновь начал умываться.
– Держи, милок…
Старушка опять возникла из-за деревьев неслышно и незаметно.
– Держи вот, утрись.
– Да что вы, я так обсохну, на жаре-то!
– И не капризничай, бери! Полотенчико у меня чистое, не побрезгуй…
– Да я….
– Ладно тебе.
Не дослушав, старушка повернулась, собираясь уходить.
– Утрёшься, как следует, повесь полотенчико-то обязательно посохнуть. А я пойду, чаёк поставлю, и ты тоже, как управишься, приходи в дом.
Спокойствие такого странного жизненного перерыва возникло для него как нельзя кстати.
Случайно вырвавшись из бурных событий роскошного ботанического пространства, капитан Глеб вновь оказался в похожих зелёных зарослях, но уже в тихих, беспроблемных, волшебных уже своим внезапным возникновением.
Обычно окраинные городские посадки бывают или огородными, с грандиозными плантациями картошки, или же чисто фруктовыми, с привычным набором с первого же взгляда, издалека, узнаваемых яблонь, груш, слив, крыжовника и малины.
Этот же садик тихой старушки был не таким.
Глеб шёл по тропинке к бело-синему домику и удивлялся.
Ещё у колодца он отметил поблизости красные листья клёна австрийского, справа от дорожки ровно возвышались десятка два красивых, степенных и ухоженных туй, а совсем ближе к домику росли два роскошных рододендрона.
Кроме того, на овощных, вроде как, грядках, нежно голубели шафран и лаванда.
– Чего смотришь-то так? Вроде понимаешь что в растениях-то, а?
– Интересно у вас тут, необычно.
– Интересно ему…. Садись, чай вот будем пить. Варенье бери, накладывай, сама варила.
На открытой, без стёкол, веранде маленького домика стоял такой же крохотный стол. И два деревянных стула, скрипучих, тяжёлых.
– Спасибо.
– Умылся? Полегчало?
Услышав простые, по-матерински добрые и внимательные слова, капитан Глеб Никитин вдруг почувствовал страшный голод.
– Гулял, что ли, в наших-то краях?
Старушка принесла из домика горячий чайник.
– Да, прогуливался…
– По делам или как? Личное что?
– Личное.
– Покушать ничего не хочешь?
– Нет, нет, что вы!
Врать капитан Глеб умел, и чрезвычайно искусно, но иногда и у него в этом деле случались неудачи.
– Ой, прогульщик ты, прогульщик…. Тоже мне, время-то обед уже, а он, смотрите-ка, мужчина видный, а от еды отказывается, привередничает! Давай-ка, я тебе, милок, картошечки положу, давеча отварила, да огурчиков свеженьких порежу…
– Да я…
– Ты сил должен набраться, не спорь! Знаю я вас таких, хорохорятся, свою линию гнут, а старых-то людей не слушают…. Ешь, ешь, давай! Тоже мне….
И крепко посолённые огурцы, и почти полбуханки чёрного хлеба, и штук пять тёплых, ароматных, картофелин, извлечённых старушкой из укутанной в тряпьё оранжевой эмалированной кастрюльки, он тоже проглотил в полмгновенья.
– Ну вот, и хорошо! А спорил ведь, охламон такой, не хотел слушать, что ему говорят…
Старушка улыбалась, расставляя на столе чашки.
– Сейчас мы ещё чайку…
– Стоп. Чаёк-то, вижу, у нас ещё горячий, всё равно ждать его готовности нужно, да и передышка моему пищеварительному организму необходима….
Капитан Глеб Никитин поднялся из-за стола.
– Давайте-ка я пока что-нибудь полезное по хозяйству сделаю, а? Вы же не против?
Старушка беззвучно залилась смехом, краем платка прикрывая рот.
– Мне б зятя бы такого годков тридцать назад?!
– А то! Мне б вашу дочку встретить, да в молодые-то мои годы…. Э-эх!
Раньше, на полпути от колодца к домику Глеб, только-только умывшись, заметил ржавую железную бочку, почти по край вкопанную в землю. Бочка воняла пустотой и гниющей на жаре тиной, сохраняя на дне совсем немного воды, предназначенной для заботливого полива огородных грядок.
– Я вам воды натаскаю!
И натаскал, чувствуя подзабытую сладость тяжёлого труда, и умылся ещё раз у колодца, только поливала ему в этот раз на шею и на плечи уже заботливая старенькая хозяйка.
За столом Глеб с удовольствием выпил подряд две большие чашки ароматного чая.
– Не покупной ведь? Сами готовите?
– Вот, угадала я – травки ты чувствуешь, в растениях разбираешься! Правильно, сама и розмарин сушила-растила, и чабрец мой, с огородика, и календула, и чагу сама в леске, в ближнем-то, собирала. И мята есть, вот, позабыла ведь совсем!
– А откуда у вас такие удивительные деревья-то взялись? Обычно ведь такого у людей на огородах не бывает?
Жалко моргнув, старушка поднялась, отвернулась, молча махнула посудной тряпкой по столу.
– Я чем-то обидел вас?!
Капитан Глеб тоже вскочил из-за стола, встал рядом с хозяйкой.
– Да не гоношись ты, допивай чай-то свой, простынет…
Старушка поднесла тряпку к глазам.
– Внучка моя, Катюшка, садила это всё, и деревца, и кустики…. Жили они у меня здесь, она в школу ходила, с отцом-то у них не получилось, ну, не было его, с самого начала…. Не повезло дочке-то моей, родила-то без законного мужа, страдала очень по этому поводу. Хорошо хоть Катюшка такая получилась, как солнышко! И меня любила, уважала, и мамочку свою всё целовала, миловала… Умница, приветливая, училась хорошо. В растениях-то разбиралась с самого детства! А тут рядом, под самым боком у нас, – ботанический сад! Она там и дневала, и ночевала. Семена различные приносила, собирала, отросточки какие-то ей ещё прежний директор давал, разрешал, вроде как для опытов…. А она всё тут, у бабушки, и высаживала…. Мы с ней по железной дороге любили гулять по вечерам, так она там и нашла маленькие клёны, туи, между рельсов-то, да по обочинам. Догадалась ведь, что ветром выносит семена из ботанического сада, вот они там, за забором, на откосах-то, и приживаются. Вроде как бесхозные, бесплатные… Катюшка-то их бережно, совочком своим детским, выкапывала, приживляла, и вдоль колодца здесь и садила…. И лекарственные травки, и цветы ещё диковинные…
Потом в два дня всё и случилось.
Нашли дочку-то мою, Катюшкину маму, убитой, в заводском районе, за гаражами. Шла она вечером с работы, надругались над ней нелюди, да и задушили…
Старушка плакала, уже не стесняясь, и не скрывая красных глаз.
Крупные мутные слёзы текли по тёмным, морщинистым, щекам.
Глеб слушал её, окаменев.
– Катюшка-то в шестом классе тогда училась…. Как узнала про это, про маму-то, про свою, так и растерялась вся. Как будто бы и не она. Меня целый день не узнавала, не отвечала. Сидела в саду на скамеечке, из стороны в сторону качалась. А я-то, старая курица, не доглядела…. Смотрела за ней, смотрела, а потом отвернулась на минутку, по делам, по каким-то домашним, опомнилась, хвать, а Катюшки-то в садике-то и нет…. Я туда, я – сюда! Догадалась на железку выскочить, а она там, неподалёку совсем, идёт, прямо по рельсам, от меня…. А навстречу ей поезд, из-за поворота…, гудел он, гудел, страшно так…. Я упала без памяти, ничего дальше не видела. Говорят, что Катюшка-то и не бежала никуда от поезда-то, сознательно, значит….
Старушка развела руками.
– Вот. Хоронили их в один день. Я для Катюшкиной-то памяти вон там, у самых рельсов, крестик ей поставила, сама из берёзовых досточек по осени выстрогала. Кругом цветов её любимых посадила…. Десять лет почти уже прошло. Вот ведь как бывает.
Корявой ладошкой хозяйка смахнула со щёк остатки слёз, а со стола, тряпкой, – какую-то соринку.
– …И ты, милок, пока молодой ещё, резвый, не оставляй в беде никого, особенно если близкий человек страдает или опасность какая ему грозит. Ты-то вон какой, в силе, в уме, всегда сможешь вокруг что важное и нужное углядеть, а они, в расстройстве да в слабости, не всегда заметят плохое-то около себя…. Злых людей по сторонам много, ядовитых слов и намерений под руками у них – ещё больше…. Ты уж, милок, постарайся, побереги своих-то, ладно?
– Обещаю, мать. Сделаю.
Через забор возвращаться не хотелось.
Капитан Глеб Никитин не спеша, размышляя, обошёл территорию ботанического сада по ближним прохладным улочкам, отстоял небольшую разноцветную очередь у главных ворот и ещё раз купил у радостного кассира входной билет.
Внимательный Ванька сразу же заметил изменения в его внешности.
– Ого! С каким это бычком ты уже успел пободаться?!
– Грецкие орехи в вышине рассматривал. Один упал.
– Орех-то хоть живой?
– Стонет где-то в зарослях…
– Не, Глеб, а по правде, кто это тебя по физиономии-то так?! И по какому поводу?
– Держи свои штаны, почти высохли.
По-прежнему замотанный в белый халат Иван уютно расположился в мягком директорском кресле.
– Ага! Спасибо!
– Никто не приходил?
– Не-ет! Ни директорша, ни Антонна! Я тут журнал читал, про жуков, про скарабеев…
– Ладно, одевайся по-быстрому и топай, перевыполняй производственные задания.
– А ты?
– Начальницу твою дождусь, пообщаемся, а потом по своим делам двинусь.
Без вопросов, нахмурившись, Иван быстро переоделся за перегородкой и выскочил на улицу, сильно хлопнув дверью.
Про скарабеев и на самом деле написано было немало.
Капитан Глеб Никитин не успел дочитать и одной журнальной страницы, как вернулась директорша.
Толстенькая женщина отдувалась, махала себе в лицо папкой с бумагами.
– Жарища-то какая! И прогноз ведь не меняется!
– Ничего, скоро Новый Год, тогда и охладимся.
Директорша звонко расхохоталась.
– Шутник вы! Про зиму уже вспомнили.
– Да, но давайте-ка ближними событиями займёмся, продолжим наш так некстати прерванный увлекательный разговор.
– А про что мы говорили?
Взгляд через сильные очки, действительно, был абсолютно наивен и честен.
– Про ягоды мы недоговорили, про ягоды…
Отодвинув прозрачную тюлевую занавеску, капитан Глеб взял с подоконника припрятанные там перед уходом смятые салфетки.
– Эти вот, тёмно-красные, вы сразу опознали – сакура, а вот с другими, посветлее, определиться точно не успели, начальство вас побеспокоило.
– Да, да, припоминаю!
Директорша наклонилась над столом, придерживая очки.
– Ну да, правильно! Я же и тогда сказала, что это ягоды тиса, удивилась ещё, что они как-то не вовремя, не по сезону появились!
– Ягоды тиса? Высокого такого, хвойного?!
– Да, тис ягодный – хвойное дерево. Но на самом-то деле это у него не ягоды, а присемянники, в которых уже сами созревающие семена и спрятаны! Из-за ярких присемянников этот вид тиса так и называется – ягодный. У нас в саду три таких дерева, одно помоложе, а два совсем старые – под сто лет им уже! Только вот никак не пойму, почему они так рано-то в этом году проявились? Обычно ведь в сентябре созревали…
– Ладно, тис, понятно. Он ядовитый? Ну, ягоды его? Семенники или как их там?!
– О, конечно же! Но не присемянники, а исключительно сами семена, и хвоя тоже у него очень ядовитая! Нельзя ни иголки жевать, ни семена есть! У нас на табличках так и написано! Мы предупреждаем, информируем. Да у нас же про это все прекрасно знают! И студенты многие, и сотрудники…
– Плохо, что все.
Капитан Глеб Никитин шагнул от стола к двери, потом к распахнутому окну, отвёл от лица развевающуюся на сквозняке занавеску.
– Вы только что упомянули про сроки созревания тиса. Что вас удивило?
– Да меня и не только тис удивил! Вы вот ещё и сакуру мне принесли, так и она с ягодами-то тоже не по срокам, только не рано, а, наоборот, поздно!
Директорша пристально, как под микроскоп, поднесла к толстым стёклам очков тёмную ягодку сакуры.