Сакура, свадьба, смерть Сивинских Александр

Обойдя костёр по кругу, Глеб побросал в огонь всё оставшиеся по сторонам мелкие ветки. Пламя уже начинало ровно гудеть, раскаляя собой ещё не прогоревшие толстые головешки.

Он подошёл к Марьяне, обнял её со спины.

После взглядов на яркий огонь пришлось ждать прояснения горизонта.

– …Смотри, они, возможно, пришли сюда из далёких стран, месяцами им приходилось преодолевать южные океаны, а сейчас – стоят у этого берега, ожидая своей очереди захода в порт. Мне приходилось переживать такое. Шесть месяцев рейса позади – и огни нашей пятиэтажки уже видны в бинокль, а приходится ещё ждать…. Именно тогда я и решил, как это скверно – напрасное ожидание.

– А когда мы будем купаться?

– Ого! Ты маленькая, но отважная!

– Трепач.

– Двадцать два.

Близкий и мощный огонь костра не давал им даже возможности задумываться о неприятностях ночной прохлады. Они помогали друг другу снимать одежду и смотрели своими блестящими глазами в глаза, сияющие напротив.

– Бери. Не бойся! Держи, чуть наклоняя… Во-от так! Молодец.

Глеб поднял из костра два толстых сосновых обломка, пылающих как факелы, один протянул Марьяне.

– Пошли.

От костра, по тёмной траве, нагие – к морю.

Оранжевый свет колыхался в руках, отражаясь в росе под ногами.

Несколько быстрых шагов – и они остановились, Глеб осторожно взял у Марьяны её факел и воткнул оба в прибрежный песок, в метре от воды.

– Не бойся, в этом море в начале ночи вода всегда тёплая. Идём…

Весь земной мир остался позади.

Темнота и свет луны.

Даже шорох мелкого прибоя – уже не здесь.

Они плыли рядом, медленно, прямо к луне.

Такого в её жизни не было никогда.

И даже ничего похожего на эту ночь – не было.

Как будто мгновенно растаял кусок острого льда в теле – и прекрасно!

Своей рубашкой Глеб вытер волосы Марьяне, закутав её, смеющуюся, с головой, в длинные рукава.

– Твоя одежда должна быть сухой.

– А твоя?

– Меня беречь не надо.

Всё, что было приготовлено им для костра, капитан Глеб, когда они только вышли из воды, бросил в огонь. Пламя с шумом взметнулось в высокую темноту.

– Грейся, отважная! И одевайся, одевайся! Тоже мне, наяда нашлась, простынешь…

– А вот и не буду!

Скорчив рожицу, Марьяна показала Глебу язык.

– Останусь так и всем на свете скажу, что в этом виноват ты!

– Мне тогда будет, чем гордиться! Быстро одевайся, а то…!

Марья смешно взвизгнула, отпрыгнув на другую сторону огня.

– Слушаюсь, о повелитель!

– Вот такие рапорты о боеготовности и приносят победы великим армиям…

Глеб закатал джинсы, свою обувь они несли в руках.

Роса на холодной траве уже не казалась им чужой.

К дороге они вышли быстро, идти по асфальту шоссе было приятно – он почти полностью сохранил своё дневное тепло.

– Как здорово!

Марьяна улыбнулась, переступая босыми ногами по асфальту.

– А как мы вернёмся домой?

– Пешком. Такси не получится вызвать.

– Почему?!

– Я, кажется, оставил телефон у тебя дома.

– Тогда спорим, что ты уже проголодался?

– Жестокая…

Судьба не позволила им войти в город на рассвете.

Дребезжащий свет фар настиг их уже через пять минут после того, как они добрались до шоссе, капитан Глеб повернулся лицом к попутной машине и встал на середину дороги, сразу же показав серьёзность своих намерений.

Заскрипев тормозами, грузовик остановился в метре от него.

Щурясь из-под ладони на свет, Глеб улыбнулся.

– Приятель, срочно нужно в город! Заболела любимая бабушка! Подкинешь?

– И внучку с собой берём?

– Обязательно! Без неё меня лишат долгожданного наследства!

– Прыгайте в будку! Стучите – там откроют.

Через свет фар водителя не было видно, но Глеб крикнул в спешке, на бегу, туда, в направлении кабины:

– Пиво за мной! Много!

– Я езжу только на водке….

В одном из домов пригорода прорвало водопровод, почти после суток работы на аварийном объекте бригада сантехников возвращалась на базу.

По полу грязной будки каталась уже ненужная чугунная фасонина, дребезжала щеколда скрипучей дверцы инструментального шкафа, глухо грохотали на поворотах, сталкиваясь расцарапанными боками кислородные и ацетиленовые баллоны.

Мужики устали.

Один из них, в брезентовой куртке сварщика, протянул руку Марьяне, помогая ей подняться в будку, другой, толстый и краснолицый, сразу же начал принюхиваться к рубашке капитана Глеба.

– А чего это от вас костром-то несёт? С шашлыков, что ли, так припозднились?

Работяги понуро устроились на продавленном, чудовищно грязном диване.

Старший из них заботливо усадил Марьяну на какой-то разодранный пуфик.

Глеб присел на корточки у стенки, держась за тяжёлый сварочный аппарат.

– Где мебель-то собирали, коллеги?

– В подвалах, на чердаках…. Там много чего полезного валяется.

Внимательно рассмотрев при свете мутной потолочной лампочки неожиданных попутчиков, в первую очередь, конечно же, Марьяну, толстый недовольно проворчал, укоряя соратников.

– Просил же всех не курить…. Накурили тут – аж крыша поднимается!

В углу дивана храпел третий.

На одном серьёзном ухабе аварийку сильно тряхнуло, будка заскрипела особенно жалостливо, сонный мужик скатился со своего скорбного ложа и стукнулся лбом о незаметную до того времени кувалду на полу. Молча поднялся, сел рядом со своими.

Борода, липкие пряди волос. Шляпа задом наперед.

Не глядя ни на кого, не до конца ещё проснувшись, грассируя, сантехник начал рассказывать всем о посещении им какой-то особенной пивнушки, о неполных стаканах, о неудавшейся жизни. Наклонился, пошарил в потёмках у себя под ногами, бережно достал из рабочей сумки неуверенную бутылку с давно сорванной этикеткой, отпил из неё несколько глотков и стал читать стихи.

Ни для кого, в темноту, уставившись взглядом в толстые металлические туши кислородных баллонов.

– Таня, Танюшка, дальняя подгужка….

Потом его начало рвать.

Капитан Глеб Никитин жестом поднял Марьяну, быстро сам сел на изувеченный пуфик и посадил Марьяну себе на колени, спрятав её лицо в вороте своей рубашки.

– Доедешь? Или давай лучше выйдем?

Марьяна молча хохотала, стукая его кулачками по плечам.

– А ты, оказывается выносливая, хоть и дерзкая особа…

Поэт тяжело откашлялся, утёр рот нечистым рукавом и начал убеждать всех присутствующих, что он, вообще-то, непьющий.

– Брагу делаю дома не для себя, ни в коей мере…. Ребята хвалят качество! Я вчера опохмелил троих наших! Сам выпил кружку…

Почувствовав, что проговорился, остановиться уже не смог и продолжил признаваться по инерции.

– Целую.

Подумал немного, почесал грязный нос и добавил в задумчивости приятных воспоминаний:

– Два раза…

Потом мужики обсуждали какой-то сложный объект, стерву-диспетчера, делали прогнозы в отношении предстоящей спиртовой промывки шлангов. Толстый, рассказывая о жизни своих родственников в далёкой башкирской деревне, вдруг громко загоготал.

– …У них там, в посёлке, свиньи хоботами весь пол съели, а лошадь лицом стекло выдавила и нюхает столовую…

Потом аварийка остановилась, водитель грохнул из кабины кулаком по стенке будки и заорал через окошко:

– Эй, внучата! Приехали, город! Нам сейчас на окружную нужно будет поворачивать, а вы – выходите!

Мило попрощавшись с трудовым коллективом, Марьяна спрыгнула в объятия капитана Глеба. Он поцеловал её, запыхавшуюся, пахнущую остатками дурного курева и выпитым другими людьми самогоном.

– Извини.

– Ничего, ребята колоритные. Почти до дома нас подвезли!

– Ага. Ещё раз извини за такое возвращение.

– Да не извиняйся ты! Всё нормально!

– В каждом споре истина – всё-таки не в руках спорщиков, иначе они бы не горячились….

– Хорошо. Тогда оставлю тебя без горячего.

– Действительно, я очень хочу есть!

Тихо.

В городе было тихо.

В этот пока ещё совсем не предрассветный час солнце обозначило себя чуть розовым восточным краем горизонта, но не спешило делать даже продольные улицы светлыми.

Они так и шли, босиком.

Городской асфальт тротуаров казался сухим и тёплым, по его ровной поверхности ступать было гораздо приятнее, чем по росистой обочине шершавого приморского шоссе.

Глеб взял у Марьяны её кроссовки, и она, задумчивая и тихая, шагала, засунув кулачки в карманы куртки.

Проехали, обогнав их, две оранжевые мусорные машины, прозвенел где-то далёкий рабочий трамвай.

– Так ты не куришь из-за принципа?

– Ага.

– Из-за какого же?

– Не люблю просить. Не люблю стоять перед человеком с протянутой рукой. Это только на первый взгляд может показаться, что просьба дать закурить или зажигалку – такая обычная, но ведь любая просьба – это всегда унижение! Даже в мелочах. «Дай мне того, чего нет у меня….». Не хочу.

– Так и не проси. Имей всегда свои сигареты.

– Тогда другие будут передо мной унижаться. Что, возможно, ещё хуже.

– Ладно. Это я немного устала…

В темноте под немыми фонарями им приходилось быть внимательнее.

После одного из перекрёстков капитан Глеб тронул Марьяну за плечо.

– Осторожнее…

Метров десять тротуара перед ними было засыпано смешными, толстенькими, приплюснутыми по вершинкам, желудями.

– Это дуб австрийский…

– Не порань ноги.

Дом Глеб узнал.

Сам, не уточняя и не переспрашивая, направился к нужному подъезду.

– Смотри, какое шикарное объявление!

На бумажке, криво приклеенной на подъездной двери, крупными буквами было выведено: «Куплю Землю….», и дальше ещё что-то про необходимое количество соток и коммуникации.

– Действительно!

Согреваясь, Марьяна замерла в объятиях Глеба.

Возвратившись домой, почти переступив порог, они не спешили.

– А вот ещё одно! «Танец живота для начинающих». Какой живот у начинающих?!

И снова – горячий кофе, жёлтый халат, свет ночника.

И снова, согретые, они удивлялись телами друг другу, вспоминая огромную луну над ночным морем.

– Я, наверно, уже не усну…

– Я тоже…

– Ты что хочешь на завтрак?

– Буду рад любой вкусной еде.

– А что ты сам любишь готовить?

С любопытством и в ожидании интересного ответа Марьяна положила на грудь Глебу руки. Он лежал на спине, рассматривая рассветные узоры на прозрачных шторах.

– Мясо. Или большую рыбу. То, с чем нужно обязательно повозиться, поработать, прочное, убедительное…

– Расскажи о чём-нибудь таком, а?!

– Слушай.

Мгновение помолчав, капитан Глеб Никитин улыбнулся.

– Я про океан.

…Можно длинную жизнь прожить рядом с человеком, так и не узнав, каков он собой, что таит в душе, на что способен сегодня, каким окажется в следующее мгновение, а вот иногда, если уж очень посчастливится, можно за короткое время, в промежутке двух странных ночей точно угадаь человека, и по вздоху его, по блеску глаз, по улыбке совершенно правильно понимать, о чём он сейчас думает, и какие удивительные картины встают в эту минуту перед его мысленным взором.

Марьяна была уверена, какими словами Глеб будет говорить ей о своём любимом океане. И была рада, что именно она слышит в такую ночь его рассказ.

– …Океан кормит. И неплохо. Однажды наш экипаж сильно поиздержался в чужом порту на ремонте, за полгода береговой жизни мы истратили все свои авансы, поэтому капитан и разрешил мне, а я был тогда вторым помощником, отвечал за продовольствие, организовать кормёжку ребят продуктами, рассчитанными на длительный предстоящий рейс. Но предупредил всех, что на промысле нам придётся дружно питаться только тем, что поймаем. Мужики согласились.

В Гвинейском заливе мы тогда промышляли желтопёрых тунцов – гигантских стремительных рыб со скорбно сжатыми ртами. Каждый – больше ста килограммов, плотные и вкусные особи.

Повар в том рейсе был асом в своём деле, баловал нас так, что экипаж даже и не чувствовал, что все макароны, колбасу и консервы мы давно уже съели на берегу.

Главным блюдом были тушёные тунцовые рёбрышки. Толщиной с палец, а мясо у жёлтопёрых – не хуже качественной телятины, сочное, розовое! Не отличить.

Мы много работали, уловы радовали десятками тонн, аппетит у коллектива был соответствующий.

Сложился обеденный ритуал – и никто даже не подумал изменить его до конца рейса – на второе всегда подавались тунцовые рёбрышки. Кто-то просил по два, кто – по три штуки. По четыре не съедал никто – слишком сытно, а повар страшно сердился, если на тарелках оставалось недоеденное. Кусок хлеба – в подливку, компот из сухофруктов – на третье, лучшего и не могло быть!

– Ну, разве ты не перфекционист?!

– Я – реалист, с уклоном в поклонение низменным инстинктам.

– Не верю!

– Хочешь, я прямо сейчас наглядно продемонстрирую, как поступают настоящие мужчины с колбасными запасами, случайно обнаруженными в домашних холодильниках не верящих им женщин?

– Ага! Всё-таки моя колбаса привлекает гурманов?!

– Ещё как. Вообще-то я выгодный – ем мало.

– Есть шанс доказать это…

И под серой луной, и на смятых простынях, и за крошечным кухонным столиком они продолжали удивляться, каждое мгновение имея возможность видеть друг друга по-иному.

Верхний свет просторного абажура делал близкое лицо Марьяны пронзительнее, чётче, старше, но Глеб точно знал, что оно всё равно прежнее – первоначальное, как и в то самое цветочное утро, чуть растерянное и неуловимо упрямое.

А она впервые в своей жизни ощущала совсем рядом пристальный взгляд такого близкого ей и одновременно отдалённого от всех остальных людей мужчины.

Они вместе чувствовали, как недолог миг такой встречи, что совсем скоро расставание…

Именно поэтому и было важным для них успеть многое услышать, а спросив, как можно больше узнать, да так, чтобы потом, когда что-то на протяжении жизненного пути непременно позабудется или слукавит память, или придётся некоторое из услышанного исказить с целью собственного удобства, быть уверенным, что всё остальное – правда.

– А вообще-то из меня не получится хорошего повара.

– Почему?

– Чувствую, что чрезмерно брезглив для такой профессии.

– Тянет часто мыть руки?

– Нет, тут другое, скорее изобилие собственных условностей. Самое невозможное для меня – грязный нож. Не помню когда, но однажды я решил, что грязь на острой стали оружия или инструмента – это дико, и теперь любой нож, который оказывается поблизости от меня, я тщательно мою. Даже чужой, не говоря уже о своих, привычных. Не могу представить себе меча короля Артура в бараньем сале или с остатками засохшей вражеской крови…. Из других бытовых примеров – всегда стремлюсь унизить человека, жующего прилюдно семечки. Мерзкое зрелище. Брезгливое, до рвоты, отвращение вызывает и общественное, групповое сосание кальянов…

– Всегда и везде? Может это болезнь у тебя такая сложная, гигиеническая, не помню уж её названия-то, а?

Марьяна смеялась, глядя прямо ему в глаза, а Глеб улыбался в ответ сам и ничуть не смущался именно такому вниманию.

– Нет, конечно же, не всегда! Вот техническая грязь – это не грязь, приходилось мне есть и сырую картошку, и хлеб, наполовину с дорожной глиной, и гальюны драить голыми руками…. Но вот нож – он всегда должен быть чистым!

– Я тебе верю.

– Это хорошо.

В эти минуты капитан Глеб думал о многом. Говорил – тоже, но пока не о самом главном.

– А ещё я не умею болеть…

– Это вообще здорово.

– Мне нравится смотреть, как ты пьёшь чай, смешно закутавшись в халат. Хочешь, я принесу тебе чаю?

– Хочу. Неси.

…Далёкий свет на кухне, шипенье чайника и осторожный стук чашек делили весь мир надвое.

В усталости такой странной ночи Марьяне начал сниться удивительный сон.

…Как будто она знала человека, который долго стремился к вершине.

Это была его единственная цель, его жизнь, его страсть.

Он лез, ломая ногти, оставляя на скалах капли крови.

Марьяна ясно слышала, как ещё в начале пути кто-то из опытных людей сказал ему, что в этих горах он будет один, поэтому нужно быть предельно осторожным. Он знал, что сорвется – никто не поможет, друзья далеко внизу.

Она знала, она видела, как ради своей вершины он жертвовал многим, лез, полз, карабкался. Ломал пальцы, снова лез. И вот.…

Нет, до сверкающего пика ему было ещё очень далеко, вокруг были только грозные камни, он оглядывался: есть ли эта вершина?!

На одной из холодных скал этот человек встретил другого человека, тоже осторожного, и так же неимоверно израненного. С первых слов, с первых же взаимных взглядов они решают: «Дальше – в одной связке!». Но нужны ли им теперь их вершины?! Безусловно! Какие? Неважно….

Они вместе. Теперь каждый из них знает: кому-то одному упасть уже не получится – погибнут оба. Все движения, решения и дела – теперь в заботе не о собственном одиночестве, а о жизни двоих.

Марьяна кричит в огромную пустоту: «А как же вершина-то?!».

И сверху, гулко и невидимо ей отвечает голос: «…Вершина ждет других одиночеств, которым ещё предстоит встретиться на пути к ней».

– Ваш чай, уважаемая.

– Что?! Я задремала?

– Ты уснула.

– А ещё отец мне в детстве рассказывал историю, я плакала…

Взъерошенная коротким сном Марьяна действительно забавно закуталась в свой халат и осторожными глотками пробовала чай.

– Вкусно!

– Шоколад поломать?

– Давай!

Всё ещё тихо за окном.

Там постепенно возникали, конечно, какие-то автомобильные шумы на дороге, но как-то неуверенно, не по-рабочему, не активно.

Скоро будет воскресное утро.

Скоро…

– Отец видел, как я трепетно отношусь к разным червячкам, к лягушатам, курицам, поэтому как-то, без умысла, и рассказал мне про случай своего детства. Множества других историй и не надо, чтобы дочка с тех пор стала доверять отцу…