Маленький друг Тартт Донна

— Три!

Дэнни положил руку на плечо Юджину и, обернувшись на «транс Ам», быстро сказал:

— Посторожи дверь одну минуту, пожалуйста, не пускай его внутрь. — Он вбежал в трейлер Гам и достал ее пистолет двадцать второго калибра из жестяной коробки для крупы, сунул его за голенище сапога и аккуратно прикрыл штаниной джинсов. Снаружи раздались тяжелые быстрые шаги, и испуганный голос Юджина заверещал:

— Только посмей поднять на меня руку!

Дэнни едва успел выпрямиться, как дверь распахнулась и внутрь влетел красный от гнева Фариш. Он схватил Дэнни за шиворот и одним движением, как котенка, выкинул на улицу. Дэнни опять приземлился на четвереньки, и только сумел выпрямиться, как Фариш догнал его и, схватив за воротник, поволок к машине. Откуда-то сбоку появился плачущий навзрыд Кертис и попытался обнять Дэнни. Дэнни, задохнувшийся в тисках хватки Фариша, едва сумел выдавить из себя:

— До свидания, малыш, веди себя хорошо…

Тут Фариш распахнул водительскую дверцу и с силой втолкнул Дэнни внутрь.

— Заткнись и рули, — сказал он.

Крыша цистерны была гораздо более ветхой, чем она показалась Харриет в прошлому году. Доски посерели от времени, гвозди расшатались и кое-где даже выступали над поверхностью на пару сантиметров. В некоторых местах, там, где дерево совсем прогнило, зияли черные дыры. Сверху крыша была обильно усеяна белыми закорючками птичьего помета.

Харриет придирчиво осмотрела ее, стоя на лестнице, потом осторожно подтянулась и ступила на скрипучую поверхность. Вначале она решила доползти до остроконечной вершины, но неожиданно доска под ее ногой осела, и ступня Харриет провалилась внутрь. В ужасе она перенесла вес на соседнюю доску — та заскрипела и спружинила, и Харриет с бьющимся сердцем медленно отползла назад, на самый край крыши. Почему здесь так странно дышится? Кажется, что воздух разреженный, не насыщенный кислородом. «Может быть, у меня горная болезнь?» — с удивлением подумала Харриет. Она не очень ясно понимала, что это такое, но симптомы горной болезни, описанные в книгах об альпинистах, полностью совпадали с ее нынешними ощущениями. Черепичные крыши блестели в лучах солнца, с одной стороны поднималась темно-зеленая громада леса, в котором они так часто играли с Хилли, устраивали сражения и парады, кидали друг в друга комьями красной глины, рыли траншеи и метали импровизированные гранаты.

Харриет дважды обошла цистерну по балкончику, но не увидела никакой двери. Она уже подумала, что ее вообще нет, как вдруг заметила ржавую ручку — посеревшие доски были так хорошо пригнаны друг к другу, что дверь практически сливалась с поверхностью крыши. Харриет встала на колени и потянула ручку на себя — расхлябанные петли заскрипели, и дверь легко поддалась. Харриет с грохотом уронила створку двери на доски и заглянула внутрь.

Внутри было темно, оттуда несло тухлятиной. В застоявшемся, сумеречном воздухе стоял негромкий, какой-то интимный комариный звон. Сквозь дыры в крыше внутрь проникали редкие, карандашно-тонкие лучи света, они пересекались в тяжелом воздухе, выхватывая маленькие вихри пылинок. В самом низу темнела вода — густая и блестящая, как машинное масло, а в дальнем углу Харриет разглядела раздутый труп какого-то животного, плавающий на боку. Вниз вела разъеденная ржавчиной шаткая железная лестница, которая кончалась практически над поверхностью воды. Когда Харриет немного привыкла к темноте, она разглядела странный черный пакет, прикрученный несколькими слоями скотча к верхней ступеньке лестницы. Осторожно Харриет просунула ногу в дверь и потрогала его носком кроссовки. Пакет был довольно мягкий. После минутного колебания Харриет легла на живот и свесилась головой в дверной проем. Она протянула руку и ощупала пакет — никаких острых углов, содержимое пакета слегка перетекало под нажатием пальцев — это были явно не деньги и не оружие.

Харриет попыталась отодрать клейкую ленту, но она была прикручена намертво. Поняв, что ей не удастся даже подсунуть ноготь под края ленты, она разорвала ногтями несколько слоев полиэтилена и сунула палец внутрь. На ощупь опять полиэтилен! Белая пыль высыпалась из пакета и, медленно кружась, спланировала вниз, к черной маслянистой поверхности воды. Харриет завороженно следила за переливчатым блеском, который возникал, когда частицы пыли попадали в столбики света. Конечно, она прекрасно знала про наркотики из полицейских фильмов, которые каждый божий день крутили по телевизору, но то были понятные, легко опознаваемые предметы — самокруточные сигаретки, одноразовые шприцы или веселые разноцветные таблетки.

Внутри разорванного свертка что-то отсвечивало тусклым беловатым сиянием. Харриет нетерпеливо расширила пальцами дыру и тут же в испуге отдернула руку — ей показалось, что содержимое пакета шевелится, пульсирует в играющем свете тонких лучей. Приглядевшись, она поняла, что весь сверток был забит плотно прижатыми друг к другу маленькими белыми пакетиками, доверху наполненными каким-то порошком наподобие соли или сахара. Она вытащила один, уронив при этом в воду несколько соседних пакетиков. Они не сразу утонули, вначале немного поплавали, как полудохлые рыбы. Разорвав верх пакетика, она с любопытством поднесла его к носу и принюхалась — порошок был не вонючий, он слегка отдавал каким-то химическим запахом, немного напоминающим запах того средства для чистки ванн, которым пользовалась Ида. Ну, что бы это ни было, оно принадлежало ему, а посему должно было подвергнуться уничтожению. Размахнувшись, Харриет метнула пакетик вниз, а потом, не слишком задумываясь о том, почему она так поступает, начала методично опустошать сверток, пока все его содержимое не оказалось в воде.

Сидя в машине, Фариш слегка притих и, казалось, забыл о цели своей поездки. Все время, пока Дэнни вел ее через хлопковые поля, подернутые дымкой утреннего тумана и плавающих над ними пестицидных паров, он тревожно посматривал в сторону брата; Фариш казался совершенно расслабленным. Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и похлопывал по колену в такт уханью радиоприемника, время от времени издавая глубокий, блаженный вздох. Они мчались в сторону города, а из приемника неслись отрывистые вопли какой-то популярной группы. Дэнни вспомнил, как пару лет назад, когда он только что купил «транс Ам», они с Фаришем обожали прыгнуть в машину и помчаться по шоссе куда глаза глядят — один раз доехали до Техаса, в другой раз рванули в Индиану, просто так, наугад, без какой-либо конкретной цели. Что они видели там? Только мелькающие дорожные знаки, да ясное синее небо, да пролетающие мимо деревушки, но все равно, каким прекрасным было то ощущение дороги! И Фариш тогда относился к нему как к брату, а не как к врагу. Дэнни исподволь бросил на него взгляд — Фариш все так же сидел, закрыв глаза, и барабанил пальцами по приборной доске, но только что-то слишком сильно он это делал. С возрастом он все больше начинал напоминать отца — той особенной улыбкой, с которой покойный папаша произносил что-нибудь уничижительное с ненатуральной веселостью, обычно предшествующей взрывам яростной жестокости.

«Непослушник! Непослушник!» — это было любимое слово отца, которое Дэнни знал с детства. А когда он как-то раз произнес его на уроке, учительница посмеялась над ним. «Такого слова нет в нашем языке», — сказала она. Но Дэнни навсегда запомнил безумную хрипотцу отцовского голоса, с которой он приговаривал: «Непослушник!», резко опуская руку с ремнем на звуке «уш» на голые ягодицы Дэнни, стоящего, нагнувшись над кухонным столом, держась побелевшими пальцами за его обшарпанный край. И он не мог забыть вида собственных рук — веснушчатых, с грязными, обломанными ногтями, с белыми от напряжения костяшками, покрытыми зарубцевавшимися шрамами. Он читал свои руки как книги, он смотрел на них в минуты жесточайшего горя и унижения — на спортивной площадке в школе, в зале суда перед присяжными, на похоронах близких, у постели умирающих, во время разборок и ссор.

Они въехали в город, проехали мимо туманных очертаний Старого госпиталя — во дворе старшеклассницы-чирлидеры собрались на утреннюю репетицию очередного танца. Их резкие, четкие движения, прыгающие хвостики на голове, длинные загорелые ноги в другое время точно привлекли бы внимание Дэнни, возможно, он даже припарковал был машину около аптеки и вволю понаблюдал за ними. Однако сегодня ему было не до длинноногих соплюшек.

Дэнни потряс головой. Ему отчаянно хотелось отлить, казалось, что моча вот-вот выплеснется из глаз. Он попытался сосредоточиться на своей миссии, но все равно ни о чем другом не мог думать. Сутки без наркотиков оставили во рту неприятный химический привкус. Фариш сидел спокойно, насвистывая мелодию, но его полицейская сука на заднем сиденье следила за каждым движением Дэнни, как будто знала, что у него на уме. Дэнни попытался взвинтить себя, подбодрить, вспомнить все обиды, нанесенные ему Фаришем. Это было несложно, к тому же его подстегивала холодная уверенность в том, что Фариш позвал его сюда в последнее путешествие. Как он собирался его прикончить, Дэнни не знал, но от этого предчувствия ледяной холод разливался у него в животе и руки, сжимающие руль, немели от страха.

Ладно, скоро все будет позади. Юджин позаботится о Кертисе, а Гам… Как Дэнни ни старался, он не мог вызвать в себе любви к Гам. Конечно, бедная старушка настрадалась в жизни, и со всеми ее болячками, с этими опухолями, язвами, укусами просто чудо, как это она еще жила на свете, но ведь… Она его тоже не любила, верно? Никто его не любил, кроме Кертиса…

Какая разница, в конце концов? Он будет посылать домой деньги. Как только устроится и жизнь пойдет своим чередом…

Они проехали мимо старого отеля «Александрия» с его покосившимся крыльцом и сгнившими ставнями — люди говорили, что в нем живут привидения — и ничего удивительного, после того что здесь когда-то произошло: сотни людей погибли тут как в братской могиле. С тех пор не только отель, весь город пришел в запустение. Как часто Дэнни хотелось поднять голову и завыть на небо: «За что вы меня бросили здесь, в этой занюханной дыре, ну почему я не родился в каком-нибудь другом месте?» В первый раз он попал в тюрьму даже не по своей воле — отец послал его украсть очень дорогую электропилу, а оказалось, что хозяин-немец ночью сторожил свои инструменты с винтовкой в руках. Смешно и противно теперь вспоминать, как он стремился из тюрьмы на волю, как хотел снова оказаться дома, среди «своих». Он должен был понимать, что один раз в тюрьме — значит, навеки в тюрьме. После освобождения на нем стояло такое огромное клеймо «вор», что и думать было невозможно о том, чтобы начать новую жизнь.

Какая там жизнь! Оставалось одно — перебраться в другой штат, где его никто не знает, и попытаться обосноваться там.

Натчез-стрит — что за дурацкое слово «Натчез»! — они проехали мимо торговой палаты с лозунгом на фасаде: «Александрия — пусть будет так, как должно!» «Нет, — усмехнувшись, подумал Дэнни. — Не так, как должно, а так, как, блин, есть на самом деле».

Он резко крутанул руль и повернул к зоне торговых складов. Фариш, казалось, слегка пришел в себя и воззрился на него с некоторым удивлением.

— Что ты делаешь?

— Ты велел мне ехать сюда. — Дэнни старался, чтобы его голос звучал как можно нейтральнее.

— Я?

Дэнни надо было что-то сказать, но ничего в голову не приходило. А действительно, разве Фариш упомянул башню? Почему-то теперь Дэнни не был в этом так уверен.

— Ты сказал, что хочешь проверить меня, — проговорил он осторожно, чтобы посмотреть, как Фариш отреагирует.

Фариш пожал плечами и, к удивлению Дэнни, откинулся на спинку и отвернулся к окну. Как обычно, поездка в машине привела его в хорошее расположение духа. Он слегка потянулся, зевнул и сказал, все еще глядя в окно:

— Слушай, не мешало бы нам позавтракать.

Решимость Дэнни слегка поколебалась. Он ужасно хотел есть. Однако он вовремя вспомнил о своем плане. Нет, надо покончить с этим раз и навсегда. И он продолжал ехать вперед. Колея сузилась, ее обступили деревья. Они давно уже съехали с асфальтовой дороги и сейчас продвигались по напрочь разбитому гравию.

— Просто ищу место, где можно развернуться, — пробормотал Дэнни, понимая, какую ужасную чушь он несет.

Затем он остановил машину. До башни было довольно далеко, но дорога стала такой ухабистой, что он побоялся застрять в яме. Как только машина остановилась, собаки разразились отчаянным лаем, прыгая на заднем сиденье и пытаясь перелезть через их головы вперед. Дэнни сделал вид, что хочет открыть свою дверцу, наклонился и вытащил из-за голенища пистолет.

— Ну вот, мы и приехали, — сказал он и направил пистолет на Фариша.

Но Фариш не видел пистолета. Он повернулся к дверце, перевалив вбок свой толстый живот.

— А ну вниз, кому я сказал! — обратился он к суке по имени Ван Зант. — Вниз, я сказал, вниз! — Он поднял руку, овчарка прижала уши и осела на задние лапы.

— Что? Непослушничать будем, так? Попробуй, давай!

Он даже не взглянул ни на Дэнни, ни на его пистолет. Чтобы привлечь его внимание, Дэнни слегка прокашлялся. Фариш поднял вверх грязную лиловую руку.

— А ну осади коней, — сказал он хрипло, — я должен поучить эту чертову суку. По-моему, она забыла, кто из нас хозяин. Меня тошнит от тебя, поняла? — Удар по голове. — Сука безмозглая, наглая тварь, ты будешь слушаться или нет? — Фариш и собака застыли, пожирая друг друга взглядом. Уши овчарки были плотно прижаты к голове, желтые глаза горели злобным огнем.

— Ну давай, давай, попробуй, высуни зубы, я тебе так врежу, что ты уже больше никогда…

Дэнни прицелился и выстрелил Фаришу в голову. Все получилось очень просто: крэк! Голова Фариша откинулась назад, рот открылся. Странно обыденным жестом Фариш схватился за приборную доску и повернулся к Дэнни — его здоровый глаз был закрыт, но незрячий белесо-голубой зрачок округлился, будто от изумления. Изо рта Фариша полезла кровавая пена. Дэнни выстрелил еще раз, в шею, и Фариш повалился головой на приборную панель. Дэнни распахнул свою дверь, вышел из машины и огляделся по сторонам. Все, он сделал это! Теперь назад дороги нет. Фариш лежал, практически упираясь головой в лобовое стекло, от его шеи осталось лишь кровавое месиво, но губы еще шевелились. Младшая из овчарок, Сейбл, отчаянно скребла передними лапами по спинке пассажирского сиденья, а вторая, эта тварь Ван Зант, перелезла на водительское сиденье, покрутилась на нем и вдруг начала лаять — отрывисто, звонко, будто звала на помощь. Дэнни растерянно отступил назад. Над головой его кружилась целая стая птиц, вспугнутых выстрелом. Он посмотрел в сторону машины — изнутри она вся была забрызгана кровью.

«Надо было мне позавтракать», — подумал он и вдруг вспомнил о самом насущном деле, которое уже не терпело отлагательств. Великое блаженство растеклось по его телу, когда его измученный мочевой пузырь наконец-то опорожнился. «Все идет хорошо!» — пронеслось в его голове. Дэнни застегнул молнию на джинсах, огляделся и тут медленно, медленно ужас его положения стал доходить до него — и в животе противно похолодело.

Во-первых, что ему теперь делать с машиной? Его чудесная машина еще пять минут назад была игрушкой, его ласточкой, такой чистенькой и сияющей, что хоть сейчас на выставку. А теперь она вся, абсолютно вся была изнутри заляпана кровью. Кровь стекала на пол с головы и шеи Фариша, упершегося лбом в приборную доску, жирные темно-красные капли крови покрыли затейливым узором лобовое стекло. Сейбл металась по заднему сиденью, задевая хвостом окна, Ван Зант сидела рядом с хозяином, тычась носом в его щеку и, не переставая, лаяла своим новым, отрывистым, пронзительным лаем: «На помощь! Спасите! Убивают!»

Дэнни потер подбородок и дико огляделся по сторонам. Адреналин схлынул, и та непреодолимая сила, что раньше заставила его нажать на спусковой крючок, отступила, как волна в океане, оставив его растерянно дрожать на мелководье. Ну зачем он застрелил Фариша в машине? Почему не подождал более удобного момента? Повел себя как полный идиот. И что ему теперь делать с трупом? Дэнни присел на корточки и уронил голову на сложенные руки. Кроме мороженого и спрайта, он ничего не ел уже неделю, и теперь сил у него почти не осталось. Больше всего ему хотелось лечь на мягкую травку, закрыть глаза и хорошенько выспаться. Как загипнотизированный, он несколько мгновений глядел на приветливо качающуюся перед глазами буроватую траву, но потом взял себя в руки и с трудом поднялся. Черт! Ему надо встряхнуться, небольшая доза ему не помешает, но тут он вспомнил, что ничего с собой не прихватил из дома. Искать в карманах у Фариша нельзя. Вот не повезло! Прихрамывая, он подошел к машине спереди. Ван Зант бросилась на него с такой силой, что ее нос ударился о лобовое стекло с резким хрустом, заставившим его в панике отскочить назад.

Какофония собачьего лая оглушала, и Дэнни постоял какое-то время, закрыв глаза и пытаясь сосредоточиться. Он ведь не хотел делать то, что сделал, но Фариш не оставил ему выбора. Что ж, в таком случае ему нужно искать наилучший выход из этой паршивой ситуации, и делать это он может лишь постепенно, продвигаясь вперед шаг за шагом.

Харриет испугали птицы — внезапно, после какого-то хлопка, сотни птиц поднялись в воздух, огласив окрестности оглушительным гомоном. Четыре или пять ворон опустились на башню и уселись на поручень балкончика совсем недалеко от нее. Взгляд одной из птиц, совсем человеческий, умный, проницательный, но какой-то лукавый, нечистый, на секунду пересекся со взглядом Харриет. Птица склонила голову набок с таким видом, будто готова была что-то ей сказать, но тут вдали прозвучал второй хлопок, и она с шумом снялась с места, расправила крылья и исчезла за выступом крыши. Теперь Харриет различила вдалеке какие-то звуки, вроде приглушенного собачьего лая. Она насторожилась, встала на четвереньки, осторожно доползла до края крыши и высунулась как можно дальше — посмотреть, что там происходит.

Вдалеке на заросшей дороге она увидела «транс Ам». Рядом с ним, широко расставив ноги и слегка качаясь, стоял Дэнни Ратклифф, зажимая руками уши, словно кто-то кричал на него. Его поза, напряженная, застывшая, полная отчаяния, напугала Харриет, но в следующий момент она поняла, что именно там происходит, и любопытство взяло верх над ее страхом. Вся его машина была залита кровью. Даже издалека ее невозможно было с чем-либо спутать. Кровь была на стеклах, в особенности на лобовом, а внутри машины происходило нечто ужасное, будто кто-то бился о стенки и метался в ярости или агонии. Казалось, что Дэнни Ратклифф тоже боится этого. Он отступил от машины на несколько шагов — ноги его не гнулись, ступали как деревянные.

На Харриет внезапно нашло удивительное спокойствие. С самого верха водонапорной башни события, разворачивающиеся внизу, показались ей какими-то мелкими, не особенно важными. В голове у нее все еще стоял легкий шум, и было немного тяжело дышать, как во время горной болезни. «Похоже, я попала в переделку, — сказала она себе. — И у меня большие неприятности!» Но почему-то она не могла заставить себя поверить в это.

Вдалеке Дэнни Ратклифф нагнулся и подобрал с земли какой-то блестящий предмет, и при виде его сердце Харриет забилось еще быстрее. Это был пистолет! В звенящей тишине ей вдруг показалось, что она слышит мелодию марша, которую кто-то (не иначе как Хилли!) выводил на трубе, а когда она повернула голову на звук, луч солнца как будто упал на металлическую поверхность тромбона и заиграл, пуская ей в глаза солнечного зайчика.

Птицы, птицы везде — черные, мелкие и крупные, они накрыли его, как радиоактивный гриб, носясь туда-сюда со скоростью шрапнели. Эти птицы были плохим знаком, он сам не понимал почему, только их черные крылья мельтешили у него перед глазами, посылая в мозг зашифрованный поток информации. Дэнни прижал руки к ушам: в запачканном кровью стекле он видел свое отражение, перекошенное, размытое, а на заднем плане бежали красноватые облака. Ему было плохо, он едва соображал от усталости; ему надо было принять душ, потом хорошенько перекусить, ему надо было домой, в постель. «Я застрелил своего брата, и почему? Потому что мне так сильно надо было отлить, что у меня голова не соображала?» Фариш бы умер от смеха, если бы ему рассказали такую историю. Дэнни вспомнил, как Фариш обожал вычитывать подобные анекдоты в газетах: как пьяница мочился на дорогу с эстакады, поскользнулся и рухнул на шоссе прямо под колеса машин; как один тупой чувак проснулся от телефонного звонка, нашарил пистолет в ящике тумбочки и выстрелил себе в висок…

Пистолет лежал у ног Дэнни. Кряхтя, он нагнулся и подобрал его. В машине сука по имени Сейбл нервно и торопливо обнюхивала щеку и шею Фариша. Ван Зант сидела не шевелясь, следя за Дэнни настороженными желтыми глазами. Когда он сделал шаг к машине, она вжалась спиной в противоположную дверцу машины и загавкала с удвоенной энергией. «А ну попробуй подойди! — казалось, говорила ее ощеренная пасть. — Только попробуй открыть эту чертову дверь!» Дэнни вспомнил, как Фариш дрессировал эту суку у них во дворе: он обматывался старыми ватными пальто, накручивал на руки мешки и кричал ей: «Фас! Фас!» А потом по двору еще долго летали ошметки ваты и темной ткани.

Колени Дэнни тряслись. Он потер лицо руками, стараясь успокоиться, прицелился через руку в желтый глаз Ван Зант и спустил курок. В стекле образовалась дырка величиной с серебряный доллар. Скрипя зубами, пытаясь не слушать истошный визг, раздавшийся из машины, Дэнни всунул дуло пистолета в образовавшуюся дыру и спустил курок еще раз. Затем он слегка повернул дуло и выстрелил в грудь второй собаке, Сейбл. Потом отшвырнул пистолет в кусты и отошел от машины.

Он никогда в жизни не забудет того воя и плача, что раздавались из машины. Это были какие-то сверхъестественные, почти металлические звуки, такие невыносимо-страдальческие причитания и всхлипы, что у него сразу же разболелись и зубы и голова. Ему захотелось упасть на землю и биться головой о камни, чтобы вышибить эти звуки из мозга… Дэнни, шатаясь, бросился в кусты, куда, по его мнению, должен был упасть пистолет. После нескольких минут конвульсивных поисков он нашел его в густых зарослях сорняков. Но магазин был пуст, больше пуль в нем не было. Дэнни хорошенько вытер его о рубашку и забросил еще дальше, потом сел на землю и зажал уши пальцами. Так он сидел очень долго, пока до него внезапно не дошло, что вокруг все стихло. Тишина обрушилась неожиданно и так же страшно, как предсмертный собачий вой, что предшествовал ей.

«А она сейчас шла бы между столиков и несла нам кофе на подносе», — внезапно подумал Дэнни. Та тощенькая официантка с плоской попой, Трейси, которая всегда ему улыбалась. Если бы он поехал в «Белую кухню», они бы с Фаришем сейчас уплетали булочки, а Фариш толкал бы свою речь, которую он каждый раз произносил практически слово в слово: что он не хочет «пить» яйца, пусть Трейси скажет повару, чтобы сварил яйца вкрутую, а если она не знает, что значит «крутые яйца», он готов ей показать… И она бы понимающе усмехнулась и заверила его, что, конечно, она все передаст повару. А Дэнни сидел бы напротив Фариша и думал: «Братишка, ты и не знаешь, что ты только что был на волосок от смерти…»

Но он сидел на земле в зарослях травы, и ему нужно было что-то делать. Дэнни сжал и разжал кисть одной руки, потом другой. «Господи, я не могу сидеть тут вечно, — в панике подумал он. — Надо что-то предпринять». Но что?

Он нерешительно подошел к машине. Из образовавшейся дыры в окне доносилась музыка — какая-та очередная дурацкая песня о звездной пыли на ее волосах. Интересно, представляют ли себе люди, которые сочиняют и поют такие песни, что под их музыку могут совершаться убийства? Конечно, нет, они гуляют по Лос-Анджелесу в белых костюмах с искрой, попивают коктейли на вечерних приемах, нюхают кокаин с серебряных подносов и думают, что все в жизни должно быть им доставлено на блюдечке. И не подозревают о несчастном человеке в богом забытом городишке, затерянном посреди штата Миссисипи, который только что вляпался в дерьмо по самые уши. А даже если бы и знали, им было бы абсолютно на это наплевать.

Дэнни подошел еще на один шаг к машине. Он представлял, что ему сейчас надо сделать, вопрос был в том, как это выполнить? Потому что он скорее взял бы пилу и отпилил себе руку, чем дотронулся до тела брата. Господи, мне надо всего один раз нюхнуть! И тут он вспомнил про спрятанный в башне продукт — да его же там столько, что ему на всю жизнь хватит! Так с этого и надо начать. Небольшая доза взбодрит его, но только надо торопиться: чем больше он тянет, тем дольше «транс Ам» будет стоять тут среди сорняков с мертвецом внутри и двумя застреленными полицейскими собаками, истекающими кровью на сиденьях.

Харриет сжала ржавые поручни так сильно, что руки занемели. Она лежала на гнилых досках крыши головой вниз, так что вся кровь прилила к лицу и бешено стучала в висках. Крики, доносившиеся из машины, наконец стихли, но тишина показалась ей еще более зловещей, чем тот нечеловеческий вой и визг, от которых каждый волос на ее голове шевелился, а тело парализовало страхом.

А он продолжал стоять неподвижно и издалека казался совсем маленьким и безобидным. Вдруг он встрепенулся и пошел по направлению к кустам — сердце Харриет сделало полный оборот и упало куда-то в желудок. «Пожалуйста, только не сюда, только пусть он не идет сюда», — повторяла она про себя. Дэнни Ратклифф исчез в кустах, потом появился опять с пистолетом в руках. Он осмотрел его, тщательно протер о подол рубахи и, широко размахнувшись, забросил далеко в сорняки.

Локти у Харриет болели. Она немного изменила положение тела, но не осмелилась сесть. Харриет не совсем понимала, чему именно она стала свидетелем, да только с чем можно спутать предсмертные хрипы, которые все еще стояли у нее в ушах? Он убил кого-то, кто сидел там, в его машине, застрелил из пистолета, а теперь, что теперь? Что он собирается делать? Она боролась с искушением не смотреть в его сторону, спрятаться, забиться в дальний угол, закрыть голову руками, притвориться, что ее нет. Но все же не могла отвести глаз от фигуры Дэнни Ратклиффа, хотя от напряжения глаза начали слезиться, и он то и дело расплывался в каком-то горячем тумане.

Дэнни Ратклифф опять подошел к машине, разглядывая неподвижные тела своих жертв через лобовое стекло. Ей хорошо была видна его мускулистая спина, черная тень от нее приятно успокаивала глаза. Вдруг он повернулся и быстрым шагом направился прямо к башне.

Харриет чуть не закричала от страха. Волна паники захлестнула ее. Дрожащими руками она нащупала пакет с револьвером. Почему-то сейчас этот старый револьвер, который она, возможно, и зарядила-то неправильно, показался ей весьма слабой защитой от Дэнни Ратклиффа, в особенности на таком шатком пятачке, как крыша водонапорной башни. Харриет заметалась по крыше. Куда деваться? Спуститься пониже? Или взобраться на самый верх? Лечь или сесть? Что он сделает с ней, когда увидит ее здесь? «Конечно, убьет, — подсказал ей холодный, беспощадный голос разума, — швырнет вниз прямо с высоты башни и даже не задумается». И тут звук его шагов раздался на лестнице.

Бум… бум… бум… Шаги отдавались гулким эхом в глубинах цистерны. Харриет представила себя летящей вниз, стремительно приближающуюся землю и последний, смертельный удар о подножие башни и от отчаяния чуть не бросилась в черную воду вместе со своим револьвером. Что-то удержало ее в последний момент. В воде у нее не было ни единого шанса выжить, но здесь, наверху, она еще могла попробовать.

Бум… бум…

Харриет крепко сжала револьвер обеими руками — он был тяжелый и холодный. Она неуклюже подползла к краю крыши и глянула вниз. Она не видела Дэнни, хотя вся башня сотрясалась от его тяжелых шагов.

Бум… бум… ближе… ближе…

Харриет направила дуло револьвера туда, где гремели шаги и как можно дальше высунулась из-за бортика. Когда наконец показалась темноволосая голова, Харриет закрыла глаза и нажала на спусковой крючок.

Бабах!!! Со всей силой отдачи револьвер ударил ее в нос. Оглушенная, она упала на спину, выпустив его и закрывая обеими руками лицо. В мозгу взорвался сноп огненных искр, боль была оглушающей, из-под пальцев потекла густая, маслянистая кровь, ее железистый вкус появился в горле. Харриет услышала лязг падающего вниз револьвера, пересчитывающего ступеньки лестницы, отскакивающего от стенки цистерны, — цок-цок-цок — как если бы кто-то проводил металлической палочкой по прутьям решетки. Харриет отняла руки от лица — все пальцы были густо измазаны темно-красной кровью, и на секунду она забыла, кто она такая и где находится.

Звук выстрела так оглушил Дэнни, что он чуть не свалился с лестницы. Что-то прогрохотало у него над головой, и в следующую секунду он получил крепкий удар по макушке чем-то очень тяжелым. После мгновенной отключки Дэнни подумал, что летит вниз, но, опомнившись, понял, что продолжает стоять на лестнице, крепко обняв железные балки руками, прильнув всем телом к ржавым прутьям ступеней. Что-то, грохоча, падало все ниже и ниже, пока с тупым стуком не приземлилось далеко внизу.

Дэнни ощупал гудящую голову — на ней быстро вырастала огромная шишка — и посмотрел вниз, в надежде определить, что же именно его зацепило. Солнце било ему прямо в глаза, и единственное, что он смог увидеть — это собственную тень на черном пугале железной лестницы. Вдалеке, на полянке, окна «транс Ам» горели золотом в солнечных лучах. А что, если Фариш заминировал башню? Дэнни так не считал, но сейчас он уже не был в этом уверен.

«Ну и что? — пронеслась отчаянная мысль. — Даже если меня разнесет на куски — по большому счету насрать, меньше проблем будет». Он еще раз потер шишку рукой и продолжал ползти вверх.

Харриет пришла в себя — она лежала на боку на старой крыше, — и это был не сон, не кошмар, не ее собственная дурацкая выдумка. Все это было реально, вот только она больше не слышала шагов Дэнни Ратклиффа. В панике она вскочила на ноги, не зная, куда бежать, как вдруг железная рука схватила ее за щиколотку и за ее спиной выросли его голова и плечи, как в бассейне, когда пловец неожиданно появляется из воды и вылезает на бортик. Она закричала и забилась в ужасе и вдруг, неожиданно для себя, сумела высвободить ногу и бросилась к двери в цистерну. Дэнни Ратклифф поднялся на крышу за ее спиной, огромный, заляпанный кровью, страшный, дурно пахнущий, и устремился за ней. Харриет не помнила, как нырнула в дверь, скатилась по шаткой лестнице к самой воде, а над ее головой продолжали звучать тяжелые шаги и уродливые мотоциклетные сапоги клацали по железу. Харриет разжала пальцы и нырнула в воду ногами вперед. Она погрузилась в нее до самого дна, едва выдержав ударившее ей в нос зловоние, и, оттолкнувшись ногами, мощным гребком послала свое тело вверх. Однако, как только ее голова показалась над водой, сильная рука схватила ее за волосы, и прямо перед собой она увидела перекошенное от гнева лицо Дэнни Ратклиффа. Он был еще страшнее, чем она ожидала, — с разбитой губой, с небритыми щеками, измазанными бурыми потеками. Он вытащил ее за волосы из воды — она увидела, как напряглись бицепсы на его руках, и закричала от ужаса и боли.

— Ты кто? — заорал он ей прямо в лицо.

Харриет задергалась, пытаясь вырваться, вцепилась руками в его рубашку, но ноги ее были под водой, и, несмотря на то, что она никогда в жизни не дралась с таким остервенением, освободиться ей не удавалось.

— Что ты делаешь тут? Говори! — его голос сорвался. Он сам казался испуганным, но от этого был еще более опасен, как загнанный зверь, которому нечего терять. — Что тебе надо от меня?

Харриет издала полузадушенный крик, вспенивая вокруг себя воду и тщетно пытаясь найти опору. Дэнни Ратклифф прижал ее ноги к борту цистерны коленом и с каким-то неестественно высоким, сумасшедшим смехом сунул ее голову в мерзкую вонючую воду, потом резко вытащил обратно.

— Ну теперь-то ты у меня заговоришь, сука! — яростно вскрикнул он.

Дэнни кричал не только от гнева, но и от пережитого шока. Он действовал интуитивно и теперь, когда девчонка была у него в руках в буквальном смысле этого слова, не очень представлял, как ему с ней поступить.

Нос у девчонки был расквашен, кровавые сопли спускались из ноздрей, щеки перепачканы ржавчиной и грязью. Но она молча буравила его своими кошачьими глазами, взъерошившись, как амбарная сова.

— А ну говори, мерзавка! — заорал ей Дэнни прямо в ухо. Его голос сумасшедшим рикошетом отскакивал от стен цистерны. — Отвечай мне! Отвечай!!!

В полумраке цистерны белое лицо девчушки светилось над водой, как полная луна на небе. Он внезапно услышал ее испуганные, мелкие вздохи.

— Что ты тут делаешь, а? Говори! — Он опять тряханул ее что было сил, держа за шею, и с ее губ невольно сорвался жалобный, тоненький писк. Это еще больше подстегнуло его злость, и он издал такой свирепый и неистовый рык, что девчонка сразу заткнулась, а ее лицо побелело еще больше.

Голова у Дэнни гудела, все тело ломило. «Думай, — говорил он себе, — думай!» Ну да, сейчас он держит ее, а дальше что? Впрочем, ответ напрашивался сам собой: отпустить ее он никак не мог.

— Слушай, малявка, — сказал он. — Говори немедленно, как тебя зовут и почему ты здесь оказалась, и может быть, я тебя не утоплю.

Это была откровенная ложь, и звучало это как ложь, и по ее посеревшему от ужаса лицу он догадался, что она это понимает. Ее отчаянный взгляд немного поколебал его решимость, все-таки она еще совсем ребенок, но другого выхода у него не было.

— Я тебя отпущу, — пробормотал он как можно убедительнее.

Однако, к его раздражению, девчонка надула щеки и продолжала молчать. Он чуть приподнял ее, чтобы рассмотреть ее лицо, — хоть на улице стояла жара, она выглядела совсем продрогшей. Дэнни даже слышал, как у нее стучат зубы. Он перехватил поудобнее руку, сжал ее шею и снова хорошенько потряс, но, хотя слезы градом текли по ее щекам, она не проронила ни слова. И вдруг Дэнни заметил маленькие белесые шарики, плавающие вокруг. В испуге он отпрянул, не понимая, что это такое — лягушачьи яйца? — но в следующее мгновение тишину цистерны разорвал крик, полный такого отчаяния и злобы, что напугал его самого.

— Господи Иисусе! Боже милосердный!!!!! Что это? — Он не мог поверить своим глазам, поднял взгляд к вершине лестницы и увидел там лохмотья мешка, так тщательно упакованного когда-то Фаришем. Что, все напрасно? Брата убил зазря? Наркотиков нет, бежать невозможно. И если его найдут, его ждет электрический стул.

— Ты это сделала? Ты?

Ее губы слегка пошевелились.

— Что ты сделала? Зачем? Ты хоть понимаешь, что это такое? — в отчаянии заорал Дэнни, сильнее стискивая ее шею и поворачивая ее голову лицом вверх.

Хриплым голосом она прошептала:

— Мешок для мусора.

Это были ее первые слова. У Дэнни перехватило дыхание от ярости, отчаяния, разочарования, безнадеги. Он сдавил шею Харриет и сунул ее голову под воду.

У Харриет едва хватило времени сделать вдох, прежде чем ее голова опустилась под воду. Она боролась изо всех сил, взметая вокруг себя вихри волн, но силы их были неравны. Ее сердце стучало глухо, но так сильно, что казалось, она слышит этот стук откуда-то снаружи. Туки-тук, туки-тук, и ее уносило течением вдаль по реке, и ей представлялся сундук, катимый потоком по камням речного дна, и уже совсем не хватало воздуха, и тут…

Боль пронзила ее, когда он выдернул ее из воды за волосы. Он кричал ей в лицо слова, которых она не понимала, и его глаза были безумными, белыми, почти прозрачными, в них было страшно смотреть. Она кашляла и задыхалась, вода попала в нос и уши, но потом она как-то сумела упереться носком в стену цистерны и сделать полный вдох, божественно прекрасный, самый чудесный на свете. Харриет дышала и дышала, не вникая в слова, которые он изрыгал, пока его вопль не превратился в истерический визг и он опять не погрузил ее голову в воду.

Дэнни сжал зубы до ломоты, его плечи затекли от напряжения и болели так, что впору было заорать. Лестница, за которую он держался, скрипела и тряслась, и от этого его бросало то в жар, то в холод. А вдруг она оборвется? Он не знал, сможет ли долго продержаться на воде. Коровы же плавают и собаки тоже. Технически говоря, ничто не мешает ему тоже поплыть, верно? Но все равно ему было жутко. Девчонка брыкалась и лягалась, и он с трудом удерживал ее. Как долго следует держать человека под водой, чтобы он утонул? Мерзкое занятие — топить людей, и вдвойне противно, когда надо делать это одной рукой.

Звон комаров становился все нестерпимей: наконец-то они поняли, что он не собирается никуда уходить. Вот первый воткнул свое жало ему в шею, второй сел на висок, сразу с десяток впились в руки.

«Ну давай же, давай», — говорил он то ли себе, то ли девчонке. Он давил ей на голову правой рукой, более сильной, а левой держался за нижнюю ступеньку лестницы. Эта рука занемела настолько, что ему приходилось время от времени смотреть на свои побелевшие пальцы, чтобы удостовериться, что они еще цепляются за ржавые прутья…

Вдруг он понял, что малявка перестала сопротивляться. Не может быть, неужели все? Он немного подождал, но ее шея обмякла в его руке, как тряпка. Дэнни ослабил хватку, намереваясь сразу же схватить опять, если девчонка шевельнется, но ее тело плавало в воде, как топляк.

Внезапно Дэнни так сильно затрясло, что ему пришлось уцепиться обеими руками за лестницу. Все еще дрожа, он подтянулся, встал на самый нижний прут. Ржавая лестница протестующе заскрипела под его тяжестью. Хоть он и очень устал и больше всего на свете хотел выбраться наверх, к свету, он все же заставил себя обернуться и ногой оттолкнул тело девчонки — оно отплыло в сторону, медленно вращаясь, и почти исчезло в полумраке.

Харриет больше не боялась. Что-то странное произошло с ней, оковы спали, замки раскрылись, сила тяжести не давила на нее, она плыла и плыла, поднимаясь ввысь, подвешенная, как космонавт, в безвоздушном пространстве вечной ночи.

Какой необычный вокруг пейзаж. В ушах звенело, она почти доплыла до солнца, она видела его, солнце грело ей спину, она пролетала над бедной, разрушенной, опустошенной землей. «Теперь я знаю, как это — умирать!» Если открыть глаза, она увидит свою тень, распростертую над голубой гладью бассейна, как рождественский ангел.

Вода тихо плескалась вокруг ее тела, повторяя ритм ее дыхания. Казалось, что вода помогает ей, дышит за нее. Сколько времени она уже не дышала? Она может еще немного потерпеть.

Еще немного, и еще немного. Внезапно Харриет почувствовала толчок в плечо, и ее тело заскользило по воде к дальней стенке цистерны. Оранжевые искры рассыпались перед глазами. Она продолжала плыть прямо по звездам. Боль разрасталась в ее груди, но надо было еще немного потерпеть, еще немного потерпеть, еще самую малость…

Харриет ударилась макушкой о стенку цистерны. В тот же момент она слегка повернула голову и сделала крошечный вдох, перед тем как тихо опустить лицо обратно в воду. Этого вдоха, конечно, не хватило бы ей надолго, но он помог слегка успокоить жгучую боль, которая распирала легкие. И опять темнота и покой захватили ее, и она тихо кружилась в воде и ждала, ждала, а ее мокрая одежда с тихим плеском гладила ее тело.

Ну еще чуть-чуть. Надо еще капельку подождать. Это же игра, я люблю играть в игры. Все дальше плыла она, как маленькая белая луна, освещающая темные пустыни земли.

Дэнни прижался всем телом к лестнице. Топить девчонку оказалось невероятно тяжело, и это нечеловеческое усилие заставило его на время забыть о наркотиках, но теперь ощущение безнадежности вдруг обрушилась на него с такой силой, что ему захотелось завыть, закричать, ударить кулаками по земле. Как теперь он сможет уехать из города? Машина вся заляпана кровью, ее придется оставить, денег нет. Он рассчитывал на продукт, мог бы загнать несколько доз по дешевке в Пул-Холле, чтобы обеспечить себе отъезд, но без денег куда он денется? У него при себе было около сорока долларов (он предусмотрительно взял их с собой, рассудив, что не сможет платить за бензин метамфетамином). Конечно, оставался еще лучший друг Фариша — его бумажник, который он всегда носил в заднем кармане и при случае открывал и демонстрировал содержимое за карточным столом или в бильярдной, но сколько денег в нем было, Дэнни не знал. В лучшем случае там будет тысяча долларов.

Еще были кольца Фариша, которые тоже можно загнать, — вот и все его богатство. Дэнни провел рукой по лицу. Вероятно, он сможет купить где-нибудь фальшивые документы. Или найти работу, которая не требовала бы документов, например собирать хлопок или табак. Но это была такая серая, безрадостная перспектива, и как разительно отличалась она от райского существования, на которое он рассчитывал!

А когда найдут тело Фариша, он немедленно попадет в розыск. Он стер с пистолета отпечатки и бросил его там же, в сорняках. Может, лучше было бы забрать его с собой? Не так уж много у него ценного имущества, за которое можно получить деньги.

Он обернулся и взглянул на бесформенные очертания плавающего в воде тела. Зачем она уничтожила наркотики? ЗАЧЕМ? Эта девчонка вызывала у Дэнни что-то вроде суеверного трепета; конечно, больше всего она напоминала маленькую ведьму, но может быть, это был его талисман, а он уничтожил его собственными руками? Кто она такая, Дэнни так и не узнал. Если бы они были на твердой земле, он наверняка вытряс бы из нее ответ, но сейчас поздно было думать об этом.

Он наклонился к воде и выудил один из подмокших пакетиков. Продукт совершенно слипся и размок, но, может, его удастся растворить в воде и вмазать? Он никогда не кололся, но ведь не поздно и начать. Держась одной рукой за лестницу, Дэнни выловил из воды около дюжины пакетиков.

Последний взгляд — и он начал подниматься. Лестница скрипела, кряхтела и дрожала под его тяжестью, как будто готова была обвалиться, и, когда он выполз на крышу, из его груди вырвался глубокий вздох облегчения. Дэнни с трудом поднялся и встал, расставив дрожащие ноги и оглядываясь по сторонам. Все тело у него болело, словно его долго и методично избивали, — впрочем, это было недалеко от истины. С запада шла гроза, там небо почернело, низкие тяжелые тучи собирались над рекой.

Дэнни потянулся, распрямил спину. И несмотря на то, что он был совершенно мокрый, несчастный, голодный и усталый, настроение у него вдруг поднялось. Черт возьми, а жизнь-то продолжается! Он шагнул по направлению к лестнице и поначалу не услышал предательского скрипа у себя под ногами. Крэк!! Гнилая доска провалилась — внезапно мир наклонился, перед его глазами мелькнул кусочек голубого неба, серая поверхность крыши…

Одно мгновение он еще держался на ногах, отчаянно размахивая руками, но потом послышался треск еще одной подгнившей доски и Дэнни повис в образовавшейся дыре, держась за соседние доски локтями.

Харриет колыхалась на поверхности воды уже так долго, что потеряла счет времени. Она хотела еще раз немножко повернуть голову, чтобы вдохнуть через нос, но ей это не удалось. Ее легкие больше не могли существовать без кислорода, они самопроизвольно сокращались, требуя втянуть в себя хоть что-нибудь, будь то воздух или вода. В то самое мгновение, когда ее рот сам открылся для вдоха, она подняла из воды голову и впустила воздух внутрь — освежающий, прекрасный, животворящий воздух.

Облегчение было таким сильным, что она чуть не пошла на дно. Держась одной рукой за скользкую стену, Харриет дышала и дышала, хрипя, всхлипывая и фыркая от облегчения. Внезапно ей стало безразлично, где был Дэнни Ратклифф и что он собирался с ней сделать, на минуту весь смысл вселенной сосредоточился лишь в следующем полном, чудесном вдохе.

Сверху послышался громкий треск. В первую секунду Харриет показалось, что это был пистолетный выстрел, но она даже не шелохнулась — пусть Дэнни Ратклифф стреляет, если хочет, она больше не в силах бороться. По крайней мере, она умрет быстро.

Однако, когда в темную воду полетели обломки досок и на ее поверхность упало рваное пятно света, Харриет подняла голову — прямо над ней болтались две ноги в мотоциклетных сапогах.

Крэк!!! С треском отломилась еще одна доска.

Дэнни не видел, но почувствовал несущуюся ему навстречу воду и его охватил дикий ужас. В его сознании в одно мгновение пролетел поток спутанных воспоминаний, из которых выделилось предупреждение отца задержать дыхание и не открывать рот. А затем вода ударила ему в нос и уши, и он закричал от ужаса с закрытым ртом, бессмысленно тараща глаза в зелено-желтую тьму.

Он погружался, вниз и вниз, но тут его ноги ударились о дно. Дэнни подпрыгнул и, разгребая воду, карабкаясь по ней вверх, пулей вылетел наружу. Едва сделав вдох, он опять погрузился в пучину.

Его снова обступила угрюмая, беззвучная муть. Уровень воды был выше его роста не больше чем на полметра. Над его головой вода сияла ярко-зеленым светом, и он опять оттолкнулся от дна и устремился вверх. Теперь он понял, что лучше держать руки по швам, а не размахивать ими, как делали пловцы в телевизоре.

Когда первый испуг прошел, Дэнни попробовал сориентироваться. Теперь цистерна была залита светом, который проникал внутрь через дыру в крыше, выставляя напоказ отвратительные склизкие стены и темную маслянистую поверхность воды. После нескольких прыжков Дэнни увидел, что лестница находится слева от него.

А что, если попытаться допрыгнуть до нее? Почему бы и нет, надо только постепенно продвигаться в том направлении. В любом случае ничего другого ему не остается. Он опять погрузился в темноту, снова вынырнул и тут прямо перед собой увидел ожившую девчонку. Обомлев, Дэнни глотнул воды и разразился лающим кашлем. Он еле успел закрыть рот до следующего погружения. Девчонка обеими руками держалась за нижнюю ступеньку лестницы.

У него что, видения начались? Ее испуганное лицо, изжелта-серое, с темными кругами вокруг глаз, на секунду показалось ему лицом той старой дамы Э. Клив.

Задыхаясь, кашляя, он выпрыгнул на поверхность. Сомнений не было, девчонка ожила, и она уже подтягивалась на лестнице, намереваясь поставить ногу на нижнюю ступеньку. В ярости он прыгнул в ее сторону, выбросил руку вперед, собираясь схватить за ногу, но промахнулся и опять ухнул в воду среди облака брызг.

В следующий прыжок Дэнни сумел достать ступеньку, но она была настолько изъедена ржавчиной и покрыта плесенью, что выскользнула из его пальцев. Еще один прыжок — и он ухватился за нее обеими руками, с благодарностью прильнув лицом к ржавым прутьям. Откашлявшись, Дэнни поднял голову. Девчонка с ловкостью обезьяны карабкалась наверх, и вода стекала с ее одежды прямо на его лицо. Волна гнева прошла через его тело. Да как она посмела? Он рванулся вверх следом за ней, ржавый металл завизжал, заголосил под его тяжестью, как живое существо. И тут, как в замедленной съемке, Дэнни увидел, как под ногой девчонки подломилась ступенька, она на секунду застыла, потеряв опору, потом изловчилась и закинула ногу на следующую ступень. «Да эта лестница не выдержит, не выдержит ее, — пронеслось у него в голове, — вот сейчас она обвалится…» Девчонка на секунду заслонила своим телом проем в крыше, потом исчезла из виду. По лестнице пробежала дрожь, она затряслась, словно в агонии, и вдруг одним плавным движением оторвалась от стены и упала вниз, в воду, увлекая Дэнни за собой.

Тяжело дыша, Харриет в изнеможении повалилась на доски крыши. Изо рта и из носа текла вода, из горла лезла мутная слизь. Солнце зашло за тучу, и пронизывающий влажный ветер заставил ее передернуться от холода. Крыша наполовину провалилась, а там, где еще держалась, вид прогнувшихся серых досок не вызывал никакого доверия. Ее собственное дыхание, короткое, неровное, мешало ей сосредоточиться, а когда Харриет встала на колени, резкая боль пронзила ее живот.

Из цистерны послышались частые всплески и приглушенные крики. Харриет легла животом на доски и подползла к рваным краям проломанного отверстия. Голова у нее кружилась, во рту стоял вкус тухлой воды, но она ничего не могла с собой поделать — ей нужно было посмотреть, что происходит с ее убийцей.

Внизу вода бурлила, по ней плавали доски, щепки, ярко-зеленая тина, оторвавшаяся от стен, и какие-то бурые пузыри.

Затем вода еще больше вскипела и на поверхности появилась голова Дэнни Ратклиффа с открытым ртом и безумными глазами. Его руки хватались за все, что попадалось, за доски, за щепки, но все это была мелочь, не способная выдержать его вес, и через секунду он опять исчез из виду в мутно-зеленой вспененной воде. Харриет ждала, завороженная этим зрелищем. Запрокинутое лицо снова появилось над водой, устремленные на нее глаза были слепыми, беспомощными, стеклянными, как глаза отрубленной головы, которую палач поднимает за волосы, чтобы показать притихшей толпе. Рот открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы, — казалось, он хотел ей что-то сказать, но тут вода снова поглотила его.

Харриет отползла от зияющей дыры и медленно съехала на животе вниз по крыше к самому ограждению башни. Все небо заволокло тучами, первые тяжелые капли дождя упали на землю, и вдруг с неба полился настоящий тропический ливень, теплый, свежий, и благодатный. Он немного освежил Харриет и смыл налипшую на нее грязь и слизь. Капли звонко барабанили по крыше, но не настолько громко, чтобы заглушить предсмертные хрипы и плеск, доносящиеся из цистерны.

Харриет попыталась поставить ногу на ступеньку лестницы, но вдруг ее охватил приступ неудержимого кашля. Из носа, изо рта полилась зловонная мутная пена. Она упала лицом на доски, отплевываясь, с отвращением вдыхая запах гнили, намертво въевшийся в ее кожу, слушая звуки страшной борьбы, происходящей в цистерне. Ей пришло в голову, что и Робин, возможно, издавал подобные хрипы, болтаясь на той веревке. И все же слышать, как бьется в предсмертной агонии человек, было непереносимо. Как же это получилось? Весь ее план пошел насмарку, она ведь хотела убить его одним чистым, метким выстрелом — пах! — и все. Она и сама не прочь таким же образом исчезнуть с лица земли — испариться вместе с облачком дыма, вылетающим из ствола револьвера.

От истосковавшейся по дождю земли поднимался благодарный пар. Вдалеке стоял неподвижный «транс Ам», окна в нем запотели, внутри царила тишина; вполне можно было предположить, что там расположилась ищущая уединения влюбленная пара. Потом Харриет часто вспоминала эту картину, странную интимность неподвижно стоящей машины с непроницаемыми стеклами, ее интригующую загадочность..

Было уже два часа дня, когда мокрая насквозь Харриет, предварительно послушав у двери, все ли тихо в доме, неслышно скользнула внутрь. Кроме мистера Годфри, который, похоже, не узнал ее, и миссис Фонтейн, которая уставилась на ее замызганную одежду, открыв от изумления рот, она не встретила никого по дороге домой. Осторожно открыв заднюю дверь, она на цыпочках прокралась по коридору, влетела в нижнюю ванную комнату и заперлась на задвижку.

В маленьком помещении ванной гнилостный запах тухлятины стал настолько силен, что заставил ее вприпрыжку помчаться к унитазу. Ее вырвало тонкой струей зелено-желтой жижи. Харриет открыла холодную воду, подставила под струю ладони и пила, пила, пока вода не пошла обратно. Дрожа от отвращения, она сдернула с себя одежду, почистила зубы, прополоскала их мятным раствором листерина, потом забралась в ванну, вылила в нее половину флакона ароматической пены и включила горячую воду. Она вымыла голову шампунем, так крепко натерла тело мочалкой, что кожа порозовела и заскрипела от чистоты, но ей было никак не избавиться от мерзкого запаха, — казалось, он навсегда въелся в ее кожу. Даже немеющим от листерина языком она все равно ощущала тот гнилостный вкус, который сразу же вызывал в ее памяти раздувшийся безобразный труп, плававший у стены цистерны.

В дверь резко постучали.

— Харриет, — послышался голос матери. — Это ты там?

— Да, мэм, — ответила Харриет, стараясь, чтобы ее голос звучал естественно.

— Что ты там делаешь, пачкаешь в ванной?

— Нет, мэм, — сказала Харриет, оглядывая запачканный пол и разбросанные повсюду флаконы и полотенца.

— Ты же знаешь, мне не нравится, когда ты пользуешься этой ванной.

Харриет ничего не сказала. Волна судорог свела ей живот, она села на край ванны, согнувшись в три погибели и обхватив себя руками.

— Смотри, я проверю, все ли ты за собой убрала, — сказала за дверью мать.

Вода, которой наглоталась Харриет, выливалась наружу, — она едва успела добежать до унитаза, как из ее горла хлынул могучий гнилостный поток, пахнувший точно так же, как вода, в которой утонул Дэнни Ратклифф.

Харриет несколько раз пила воду из-под крана, и сразу же эта вода выливалась из горла назад, но постепенно спазмы в животе немного поутихли. Харриет выстирала свою одежду и развесила ее сушиться, вымыла ванну и раковину «Кометом», но мерзкий запах так и не исчез, — казалось, теперь она сама источала его. Ей вспомнилась картинка в «Нэшнл джиогрэфик» — пингвин, попавший в нефтяную лужу. Жалкий маленький пингвинчик стоял в ведре с водой, зоологи-спасатели оттирали его от нефти губками, а он повесил голову, раскрыл свой желтый клювик и растопырил в стороны крылья, будто боялся испачкать их о свое замаранное нефтью тело. В результате Харриет вылила на себя почти весь флакон каких-то ужасных духов, который когда-то ей подарил отец. Голова у нее кружилась от влажной жары ванной, но гнилостный запах все равно оставался на языке, как пятно, которое невозможно отмыть.

Харриет завернулась в полотенце, бросила последний взгляд на оставленный в ванной беспорядок — у нее не было сил задвигать на место флаконы и складывать щетки и мочалки, — и устало побрела наверх. Плохо соображая, что делает, она залезла в свою постель, в которой не спала уже несколько недель, и завернулась с головой в одеяла. Постель была так божественно хороша, прохладна и мягка, что Харриет сразу же провалилась в сон, невзирая на жгучую резь в животе.

Ее разбудила мать. За окном сгущались сумерки. Живот у Харриет ужасно болел, а глаза резало так, что приходилось сощуривать их до узеньких щелочек.

— Что? — спросила она слабо.

— Я спрашиваю, ты заболела?

— Не знаю.

Мать Харриет нагнулась, чтобы пощупать ее лоб, затем нахмурила брови.

— Что за странный запах? — Она нагнулась к дочери и принюхалась. — Ты что, надушилась тем зеленым одеколоном?

— Нет, мам. — Харриет уже давно не могла обходиться без вранья, как без воздуха, а иногда врать было легче, чем дышать.

— Какой-то у него неприятный запах. Знаешь, лучше я куплю тебе маленький флакончик «Шанель № 5», хочешь? Или «Норелл», которым пользуется бабушка. Правда, мне самой он не особенно нравится…

Харриет устало закрыла глаза. Казалось, не прошло и секунды, как она снова увидела мать у своей кровати. На этот раз та держала стакан воды и таблетку аспирина.

— Выпей, — сказала она. — Наверное, лучше тебе сегодня не ужинать. Я позвоню маме, узнаю, есть ли у нее немного бульона.

Она ушла, а Харриет выползла из постели, завернулась в старый плед и побежала в туалет. Рвота прошла, но зато разыгрался понос. Она попрыскала вокруг освежителем воздуха и, мельком взглянув на себя в зеркало, поразилась, насколько красными были ее глаза. Дрожа от озноба, она прошлепала к кровати и забралась под одеяла.

Мать опять разбудила ее, на этот раз в руке у нее был термометр.

— Открой рот, — сказала мать и вставила термометр между губ Харриет.

Харриет смотрела в потолок. В животе бурлило и жгло. Потом пришла ее сестра Алисон в таком же халате, как у миссис Дорьер, и объясняла ей, что ее укусил ядовитый паук и что только переливание крови может ее спасти. Нет, сказала Харриет, это я. Я убила его. Миссис Дорьер подошла к ней с аппаратом в руках. Вокруг нее столпились другие люди в голубых халатах, и кто-то сказал: пора, она почти готова. Оставьте меня, сказала Харриет, я не хочу, дайте мне умереть. Хорошо, улыбнувшись, сказала миссис Дорьер и ушла. Харриет стало страшно. Она видела вокруг себя доброжелательные, улыбающиеся лица каких-то старушек, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы спасти ее, все терпеливо ждали, когда она умрет.

— Харриет?

Вздрогнув, она приподнялась на постели. Мать стояла над ней, держа в руках плошку с бульоном, от которого поднимался омерзительно мясной запах.

— Я не хочу, — слабо сказала Харриет, отводя ее рукой.

— Пожалуйста, дорогая, выпей немного. — Плошка была из рубинового стекла, и Харриет ее обожала. Как-то раз Либби сняла ее с полки, завернула в папиросную бумагу и отдала Харриет. Она сделала это просто так, потому что знала, как ее племянница любит эту вещицу. Но теперь, в полумраке спальни, рубиновое стекло светилось мрачным, зловещим, багровым огнем.

— Не хочу! — тверже сказала Харриет, отворачиваясь от матери. — Нет, не буду.

— Харриет! — Мать подсунула плошку прямо под нос Харриет. — А ну-ка выпей бульон. Быстро. — Она произнесла это своим капризным, не терпящим возражений голосом, и Харриет ничего не оставалось, как проглотить тошнотворную жидкость. Но хоть она и старалась не дышать, чтобы не начать давиться, это не помогло, — как только она вытерла рот бумажной салфеткой, весь бульон без всякого предупреждения пошел назад и растекся огромной зловонной лужей по всему покрывалу. Мать Харриет вскрикнула и невольно отпрыгнула.

— Извини, — несчастным голосом пробормотала Харриет.

— Ох, детка, ну и грязь ты тут развела. Ой, нет, не надо! — воскликнула Шарлот в панике, видя, что дочь собирается лечь прямо в собственную блевотину. И тут случилось нечто странное. Прямо в лицо Харриет ударила струя слепящего света. Это была лампа, которая висела у них в холле. Харриет вдруг поняла, что она уже не в постели и даже не в своей спальне, а лежит на полу в узком проходе между двумя возвышающимися над ней конструкциями из старых газет. И что самое странное, рядом с ней на коленях стоит Эдди и поддерживает ее голову.

Харриет подняла руку и попыталась сесть. Откуда-то выплыло лица матери, красное, перекошенное, плачущее. Она бросилась к Харриет, но Эдди предупреждающе подняла руку: «Отойди, ты не даешь ей вздохнуть!» Самым странным было то, что у нее ужасно болела шея, впрочем, голова тоже раскалывалась. Вторая странность заключалась в присутствии Эдди — бабушка никогда не проходила в их доме дальше холла и уж точно не поднималась на второй этаж.

«Как я попала сюда?» — хотела она спросить Эдди, но слова не могли слететь с губ, вместо них на поверхность выходили лишь маленькие пузырьки. Эдди, глядя на нее с волнением, положила холодный палец ей на губы. Не выпуская внучку из объятий, она осторожно помогла Харриет сесть. Харриет, с трудом ворочая онемевшей шеей, осмотрелась. За спиной бабушки, рыдая, стояла мать, рядом с ней неподвижно застыла Алисон, уставившись на нее широко открытыми глазами и кусая пальцы. Эдди спросила:

— Как долго это продолжалось?

— О, я не знаю… — пробормотала Шарлот, поднося руки к вискам.

— Шарлот, вспомни, это очень важно, у нее только что были судороги.

Больничная комната ожидания казалась слишком ярко освещенной и сверкала безукоризненной чистотой, но, если присмотреться, и стулья, и линолеум были потертыми и довольно ветхими. Алисон, устроившись в уголке, читала забытый кем-то комикс, а две пожилые дамы пытались разговаривать с сидящим в коляске дряхлым стариком, который в ответ на их расспросы только тряс головой и бормотал несвязные слова. Сидя на стуле, привалившись боком к Эдди, Харриет то погружалась в неспокойную дремоту, то вздрагивала, просыпаясь. В очередном сне она шла к библиотеке, нагруженная книгами, но улицы сужались, становились все темнее, и вдруг на ее пути выросла целая баррикада из огромных черных камней. «О, теперь мне надо найти телефон», — сказала она себе…

— Харриет? — Над ней стояла сестра с креслом-каталкой, молоденькая, довольно хорошенькая, с таким разрисованным румянами и помадой лицом, что напомнила Харриет актеров из театра Кабуки в Японии (Харриет видела фотографии театра в огромном альбоме «Иллюстрированная история театра Кабуки» в доме у Тэт).

Они поехали через ярко освещенные залы и длинные, сумрачные коридоры, и время от времени сестра наклонялась к Харриет и гладила прохладной, мягкой рукой по ее щеке. Харриет была так слаба, что даже не могла отдернуть голову. Каблуки Эдди четко отстукивали ритм за ее спиной. Потом сестра отодвинула какую-то занавеску и вкатила кресло в смотровую.

— Ну давай, малышка, — ласково приговаривала она, помогая Харриет перелезть на высокую кровать. — Надо измерить температуру. О, да мы совсем больны, ах ты, моя лапочка, ну ничего, сейчас мы возьмем кровь и… вот и хорошо, умничка, теперь отдыхай.

Сестра вышла, а Харриет свернулась на кровати калачиком, держась обеими руками за живот. Спазмы не проходили, жжение и резь стали почти непереносимыми. «Это все из-за воды, которой я там наглоталась, — подумала Харриет. — Надо же рассказать врачам про воду, но только нет, ни в коем случае, им нельзя ничего говорить!» Но тут страшный старик в мокрой меховой шапке погнался за ней по желтым берегам реки и кричал ей слова, которые она не могла разобрать…

— Юная мисс, просыпайтесь. Вот так, садитесь, садитесь.

Харриет посмотрела в лицо незнакомца в белом халате. Рядом стояла сестра, протягивая ей стакан с какой-то белой взвесью. «Чтобы успокоить желудок», — сказала она.

С виду доктор был самый настоящий индиец, у него были иссиня-черные волнистые волосы и печальные глаза с опущенными вниз наружными уголками. Он спросил ее имя и помнит ли она, где находится, потом заглянул ей в уши и нос, больно нажал на живот и ощупал под мышками ледяными пальцами, от которых она сразу же покрылась гусиной кожей.

— Это первый припадок? — спросил он Эдди.

— Да.

— Ты ела или пила что-нибудь странное на вкус? — обратился доктор к Харриет.

Острый, проницательный взгляд его темно-карих глаз с красноватыми белками заставил ее потупиться. Она отрицательно покачала головой: «Нет».

Доктор мягко взял ее рукой за шею и поднял пальцами подбородок.

— А горло болит? — спросил он вкрадчиво.

Откуда-то издалека до нее долетел испуганный голос Эдди:

— Боже мой, что это у нее на горле?

— Да, несколько пятен. — Доктор провел по ним рукой, затем резко нажал большим пальцем. — Больно?

Харриет издала неопределенный звук. Горло, конечно, болело, но шея ныла гораздо сильнее.

Когда доктор закончил осмотр, Харриет в изнеможении опустилась на подушки. Эдди разговаривала с индийцем.

— Невролог посещает клинику каждые две недели, — говорил он. — Может быть, мы сумеем вызвать его сюда из Джексона завтра во второй половине дня… — И так далее, монотонным, скучным голосом. Приступы рези в животе Харриет заставляли ее каждый раз вздрагивать и прижимать руки к животу.

— Харриет, — услышала она голос Эдди, — посмотри-ка на меня, детка.

Сквозь боль Харриет послушно открыла глаза.

— Посмотрите, доктор, вы видите? Глаза у нее красные, как у кролика. Это может быть воспаление.

— Симптомы вызывают сомнения, они весьма неоднозначны, в любом случае нам надо подождать результатов анализов.