Паломино Стил Даниэла

32

– Ну? Как жизнь? Когда вы открываетесь? – Чарли звонил ей каждую неделю, чтобы пожаловаться на уйму работы и выяснить, как продвигаются дела на ранчо.

– Мы открываемся через две недели, Чарли.

– А на что это будет похоже? На открытие банка? Вы будете раздавать тостеры, воздушные шарики и кепочки?

Сэм улыбнулась. Последние пять месяцев он ее постоянно подбадривал, ведь ей было очень тяжело. Конечно, по сравнению с целой жизнью пять месяцев – это ерунда, но Сэм работала по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, и эти пять месяцев, казалось, растянулись на целых десять лет. Работники ранчо снесли маленькие домишки, построили новые сараи, изменили внешний вид коттеджей, сделали пандусы, устроили бассейн, продали большую часть скота, оставив лишь несколько коров, чтобы они давали молоко и забавляли ребятишек. Пришлось брать на работу психотерапевтов, знакомиться с медсестрами, общаться с докторами, а это неизбежно было сопряжено с поездками. Сэм полетела в Денвер, чтобы повидаться с врачом, который сделал ей первую операцию на позвоночнике, потом побывала в Фениксе, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, а затем наконец отправилась в Даллас и Хьюстон. В каждом городе она виделась с ведущими ортопедами. Сэм наняла секретаршу, которая сопровождала ее в поездках. Это облегчало Саманте жизнь и придавало ей более деловой вид. Она хотела рассказать врачам о своей программе, чтобы они направляли к ней пациентов – детей, которые могли бы провести на ранчо от четырех до шести недель, научиться вновь наслаждаться жизнью, ездить на лошадях, общаться с детьми, у которых такие же проблемы, стать независимыми от своих родителей и самим себя обслуживать.

Во время презентации своего проекта Сэм показывала фотографии ранчо – такого, каким оно было и каким, по ее замыслу, должно было стать. Она разработала подробные планы занятий по оздоровительной гимнастике, дала справку на весь персонал и подробно изложила свою биографию. И повсюду, куда бы она ни приезжала, ее ждал теплый прием. Врачи были потрясены. Они связывали ее с другими докторами, большинство приглашало домой, чтобы познакомить с женами и детьми. А в Хьюстоне у Саманты даже появился поклонник, однако Сэм удалось изящно вывернуться из неловкой ситуации, не испортив отношений с этим врачом. К концу поездок Сэм знала, что по крайней мере сорок семь врачей в шести разных городах будут посылать пациентов на ее ранчо.

Она сохранила за ним название «Лорд» и оставила часть старых работников. Джоша Сэм, как и обещала, сделала управляющим и даже дала ему бронзовую табличку, чтобы он повесил на своей двери. Джош был в восторге. Однако Саманте нужны были и молодые работники, и вдвоем с Джошем они тщательно отбирали кандидатов, оценивая их отношение к детям, к инвалидам, к лошадям. Саманте не нужны были слишком старые работники, не нужны были нетерпеливые люди или люди с тяжелым характером; она остерегалась тех, кто мог проявить неосторожность в обращении с детьми или с лошадьми. Только на отбор персонала ушло почти два месяца. Но зато теперь у Саманты была дюжина работников, двое – еще со старых времен, десятеро новых. Больше всех ей нравился широкоплечий, красивый, рыжеволосый и зеленоглазый «малец» (как называл его Джош) по имени Джеф. Он был застенчивым и закрытым парнем, но, ничего не рассказывая о своей жизни, был готов часами говорить про то, что нужно сделать на ранчо. В его послужном списке говорилось, что в свои двадцать четыре года он успел поработать на разных ранчо: за восемь лет – Джеф начал работать в шестнадцать – он успел побывать на пяти ранчо в трех разных штатах. Когда Сэм поинтересовалась причиной столь частых переездов, Джеф ответил лишь, что он много путешествовал вместе с отцом, но теперь живет самостоятельно. Когда же она позвонила на два последних места его работы, ей посоветовали сделать все возможное, чтобы его удержать, а если он захочет уволиться, прислать его обратно к ним. В результате Джеф Пикетт стал помощником управляющего, и Джош был вполне доволен своим подчиненным.

Единственным, что действительно тревожило Сэм – да и то лишь некоторое время, – был вопрос, откуда достать нужные деньги; однако, если человеку чего-нибудь очень хочется – а ей хотелось страстно, – он горы способен свернуть. Кэролайн оставила Саманте небольшую сумму денег, которая в первые же недели была истрачена на строительство. Потом подоспели деньги, вырученные за продажу скота, а после этого Джош подкинул Саманте весьма полезную идею. Он сказал, что теперь им не понадобится большая часть современного оборудования, имевшегося на ранчо, не будут нужны тракторы, грузовики, сельскохозяйственный инвентарь. Поэтому Сэм продала их и построила шесть новых коттеджей и плавательный бассейн. Когда и эти деньги подошли к концу, она занялась поисками грантов и обнаружила, что это новый источник средств, о котором она раньше и не подозревала, а получив три гранта, взяла ссуду в банке.

За месяц до открытия ранчо Саманте позвонил Харви, который отдыхал в Палм-Спрингс вместе с Мэгги: устраивал со своими старыми приятелями теннисные турниры. Харви спросил, нельзя ли им с Мэгги навестить Саманту, а когда приехал, то заявил, что хочет вложить в ее ранчо пятьдесят тысяч долларов. А ей как раз такой суммы не хватало, и, когда он выписал чек, Саманта сказала Харви, что его послал сам Господь Бог. Так что теперь средства у нее были, а через год или два на банковском счету ее организации уже будут деньги и они перейдут на полную самоокупаемость. Сэм не стремилась разбогатеть на этом деле. Она хотела заработать лишь столько, сколько было необходимо для обустройства жизни и поддержания хозяйства на ранчо.

Сэм сказала Чарли, что открытие намечено на 7 июня и через несколько дней на ранчо должны приехать недостающие специалисты по физическому тренингу. Кроме того, предстояло еще привезти несколько лошадей. Ванны уже были оборудованы джакузи, бассейн выглядел фантастически, в коттеджах было очень уютно, и в ближайшие два месяца Сэм собиралась принять тридцать шесть ребятишек.

– А когда я смогу приехать?

– Не знаю, дорогой. В любое время, как только пожелаешь. Или лучше подожди немного, вот мы начнем, сориентируемся немного. Наверное, я буду крутиться как белка в колесе.

Выяснилось, что это было еще мягко сказано. Саманта даже не представляла себе, насколько она будет занята. Каждое утро она была завалена бумажной работой: приходили письма от врачей, просьбы родителей – а потом целый день вместе с Джошем обучала ребятишек. В одной из заявок на грант она заказала специальные седла для детей-инвалидов. А получив пятьдесят штук, подала заявку еще на пятьдесят, подозревая, что вскоре они понадобятся. В работе с детьми Сэм проявляла безграничное терпение, занимаясь с группами по два-три человека. И всякий раз происходило одно и то же: сначала дети, сев верхом, испуганно вцеплялись в переднюю луку седла. Но потом Джош начинал прогуливать лошадь, дети чувствовали удивительную свободу, движение захватывало их, возникало впечатление, будто они не сидят, а ходят, и в конце концов ребятишки визжали от радости. Наблюдая за ними, Сэм не могла совладать с волнением и неизменно приходила в восторг, а Джош и другие ковбои украдкой смахивали слезу.

Все дети полюбили Саманту и, подражая старым ковбоям, которые два с лишним года назад прозвали ее за выгоревшие на солнце волосы Белогривкой, тоже стали ее так называть. Где бы она ни появлялась в своем инвалидном кресле: на занятиях с психотерапевтами, в бассейне или в хорошеньких маленьких домиках, где принималась стелить их постели или прибираться в комнатах, – везде слышались крики:

– Белогривка!.. Белогривка!

Сэм за всем успевала следить, а вечером в столовой, где теперь питались все, включая Саманту, велись бесконечные споры по поводу того, кто сегодня будет сидеть за ее столом, кто сядет справа, кто слева. А сев в кружок у костра, спорили, кто будет держать Сэм за руку. Самым взрослым пациентом был шестнадцатилетний мальчик, который поначалу угрюмо молчал и держался враждебно; за полтора года он перенес двенадцать операций на позвоночнике: парень катался на мотоцикле и попал в аварию, а его старший брат погиб. Однако, проведя четыре недели на ранчо, парнишка преобразился. Рыжий Джеф стал его наставником, и они быстро подружились. Младше всех была семилетняя шепелявая девочка с огромными голубыми глазами, на которые то и дело наворачивались слезы. У нее с рождения вместо ног были култышки. Она еще не до конца преодолела свой страх перед лошадьми, но уже прекрасно играла с другими детьми.

Порой, изумленно оглядевшись – лето было в разгаре, и детей на ранчо прибавилось, – Сэм поражалась тому, что ее не угнетает присутствие стольких калек. Когда-то лишь совершенство казалось ей нормой, и она не справилась бы ни с одной из трудностей, которые сейчас возникали на каждом шагу и были частью обычного существования: некоторые дети отказывались общаться с окружающими, протезы не подходили, на ранчо подчас попадали четырнадцатилетние подростки, которым нужно было менять бумажные подгузники, инвалидные кресла застревали и не ехали вперед, тормоза ломались… Порой Саманта изумлялась, как она со всем справляется, но самым удивительным было то, что это стало ее особым стилем жизни. Она мечтала иметь детей, и ее молитвы были наконец услышаны: к концу августа на ранчо было пятьдесят три ребенка. Затем она сделала еще одно нововведение. Саманта получила очередной грант, купила специально оборудованный школьный автобус и договорилась с местной школой насчет того, что после Дня труда ребятишки, приехавшие на ранчо, смогут ездить на занятия. Для многих детей это была возможность впервые вернуться в школу и оказаться среди нормальных детей, и Сэм считала, что это хорошая психологическая тренировка перед отъездом домой. В общем, Сэм продумала почти все, что только можно, и когда в конце августа ее навестили Чарли и Мелли, они были совершенно потрясены увиденным.

– Сэм, о тебе еще не писали в газетах? – Чарли завороженно глядел на подростков, которые возвращались под вечер домой после конной прогулки по холмам.

Большинство детей обожало лошадей. Сэм и в этом плане проявила крайнюю предусмотрительность: они с Джошем тщательно выбирали самых смирных животных, которые внушали бы седокам чувство уверенности.

Однако Сэм в ответ на вопрос Чарли покачала головой.

– Я не хочу рекламы, Чарли.

– Почему? – удивился Чарли, приученный к рекламе и шумихе жизнью в Нью-Йорке.

– Не знаю. Наверное, мне так больше нравится. Мы живем тихо и спокойно. Я не хочу показухи. Мне хочется просто помогать детям.

– Ну, это у тебя получается на «отлично»! – Чарли расплылся в улыбке, поглядывая на Мелли, которая догоняла малышку Сэм, бежавшую по дорожке. – В жизни не видел таких счастливых детей. Им у тебя хорошо, правда?

– Надеюсь.

Детям, да и родителям, а также врачам и прочим работникам действительно было хорошо у Саманты. Она претворила мечты в жизнь. Дети получали максимум свободы, родители обретали надежду, врачи могли осчастливить убитых горем родителей и детей, а жизнь других работников ранчо становилась куда более осмысленной. И почти всегда на ранчо были дети, ради которых и стоило все это затевать. Бывало, конечно, что к ним попадали детишки, которым не могли помочь даже самые заботливые психотерапевты и наставники. Бывали случаи, когда даже любовь и терпение Сэм не давали желаемого результата. Это происходило в тех случаях, когда дети были еще не готовы принять помощь, не дозрели до нее, а порой – такое тоже встречалось – было понятно, что они не дозреют никогда. Сэм и ее коллегам было тяжело признать, что они не в состоянии помочь ребенку, но они все равно старались как могли, старались до последней минуты, до отъезда ребенка с ранчо.

Удивительно, что, несмотря на скопление увечных детей, на ранчо всегда царило веселье, слышались смех и восторженные крики, мелькали улыбающиеся лица. Сэм и сама никогда еще не чувствовала себя такой счастливой и умиротворенной. И теперь, встречаясь с хозяевами или работниками ранчо и отбирая новый персонал, она спрашивала людей только о том, что непосредственно касалось дела. Бесконечные и бесплодные поиски Тейта прекратились. Саманта спокойно говорила, приводя в уныние Чарли, что ее удел – всю жизнь быть одной и заниматься только ранчо и «своими детишками». Казалось, ей больше ничего не нужно, и Джош любил приговаривать, что это ужасное безобразие. В тридцать два года Сэм по-прежнему отличалась изумительной красотой, и Джошу больно было осознавать, что она одинока. Сэм никем из мужчин не интересовалась и вела себя очень осторожно, стараясь не подавать надежды одиноким отцам пациентов и врачам, которым она нравилась. Она считала, что для нее личная жизнь больше невозможна, это навсегда закрытая дверь. И все же она не вызывала жалости, ведь Сэм постоянно была окружена детьми, которые ее обожали и которых она искренне любила.

Дело было в октябре, день выдался необычайно теплый, Саманта чем-то занималась во дворе, и вдруг ее позвали в контору – принять необычного пациента. Его направил на ранчо судья Лос-Анджелеса, услышавший о деятельности Сэм. За «обучение» мальчика должен был платить суд. Сэм знала, что он приедет утром. Знала она и то, что история мальчика довольно своеобразна, однако социальный работник сказал ей по телефону, что объяснит все на месте, когда они приедут. Сэм заинтриговали его слова, но в то утро у них с Джошем были кое-какие дела, и она не захотела поджидать ребенка в конторе. До возвращения детей из школы ей еще предстояло выполнить кучу дел. В тот момент на ранчо проживал шестьдесят один человек. Сэм уже решила, что на ранчо можно будет разместить максимум сто десять детей. Что ж, пока еще есть возможности для расширения численности.

Когда Джеф пришел за Самантой – она беседовала с Джошем, остановившись возле джакузи, – он посмотрел на нее как-то странно. И, вернувшись в контору, Сэм поняла почему. В маленьком сломанном инвалидном кресле сидел съежившийся светловолосый мальчик с огромными голубыми глазами; руки его были сплошь в синяках, и он судорожно прижимал к себе старого плюшевого мишку. Увидев его, Сэм чуть не ахнула – настолько он был не похож на остальных. За последние пять месяцев она перевидала множество увечных детей: приезжая на ранчо, они плакали, хныкали, упрямились, капризничали. Им не хотелось ходить в школу, они боялись лошадей, не понимали, с какой стати они должны теперь сами стелить себе постели, но при всех различиях этих детей роднило одно: они были обласканы и даже заласканы родителями, которые души в них не чаяли и страшно переживали, что судьба так жестоко обошлась с их любимыми крошками. Никогда еще на ранчо не попадал столь откровенно нелюбимый ребенок, малыш, чьи тело и душа были так жестоко изранены. Когда Сэм подъехала к нему поближе и протянула руки, пытаясь заговорить с мальчиком, он заслонился локтем и жалобно заплакал. Сэм переглянулась с социальным работником и, переведя взгляд на мальчика, по-прежнему стискивавшего своего плюшевого мишку, тихонько проговорила:

– Не бойся, Тимми. Здесь тебя никто не обидит. Меня зовут Сэм. А это Джеф. – Она указала на рыжеволосого юношу, однако Тимми сидел зажмурившись и плакал все громче и громче. – Ты боишься?

Сэм спросила еле слышно, и через минуту мальчик кивнул и приоткрыл один глаз.

– Я тоже боялась, когда приехала сюда в первый раз. Пока я не покалечилась, я очень много каталась верхом, но когда впервые приехала сюда, тоже боялась лошадей. Ты тоже их боишься?

Он решительно затряс головой.

– А чего ты боишься?

Мальчик открыл второй глаз и в ужасе уставился на Саманту.

– Ну скажи.

Наконец раздался тихий, сдавленный шепот:

– Тебя.

Сэм была потрясена. Она подняла глаза на Джефа, социального работника и свою секретаршу, взглядом умоляя их отойти подальше. Они медленно отступили в глубь комнаты.

– Но почему ты меня боишься, Тимми? – продолжала Саманта. – Я не сделаю тебе ничего плохого. Ты же видишь, я, как и ты, сижу в инвалидном кресле.

Какое-то время он молча смотрел на нее, потом кивнул.

– А почему ты в кресле?

– Я попала в аварию, – Сэм теперь не рассказывала о том, что она упала с лошади. Это не соответствовало ее замыслам, ведь она пыталась приучить детей к верховой езде. – Но я чувствую себя уже гораздо лучше и очень многое могу делать самостоятельно.

– Я тоже. Я умею сам себе готовить.

«Неужели ему приходится самому готовить обед? – изумилась Сэм. – Кто же все-таки этот мальчик и почему он так зверски избит?»

– А что ты любишь готовить?

– Спагетти. Ну их еще продают в консервных банках.

– У нас здесь тоже есть спагетти.

Мальчик грустно кивнул.

– Я знаю. В тюрьме всегда дают спагетти.

Сердце Саманты дрогнуло, она потянулась к ребенку и взяла его за руку. На этот раз он не стал прятаться, хотя второй рукой по-прежнему судорожно сжимал старого грязного мишку.

– По-твоему, здесь у нас как в тюрьме?

Мальчик кивнул.

– Ну что ты. Здесь у нас летний лагерь для ребят. Ты когда-нибудь ездил в лагерь?

Он покачал головой, и Саманта подумала, что он выглядит не на свои шесть лет, а года на четыре. Она уже знала, что, когда ему был всего годик, он перенес полиомиелит, пагубно отразившийся на развитии его ног и таза.

– Моя мама сидит в тюрьме, – внезапно произнес мальчик.

– Мне грустно это слышать.

Он снова кивнул.

– Ее посадили на три месяца.

– И поэтому ты здесь? – А где же отец… или бабушка? Кто-нибудь, кому дорог этот ребенок? Впервые Саманта так расстроилась, принимая пациента. Она была готова три шкуры спустить с родственников мальчика за то, что они с ним сделали. – Ты будешь с нами, пока она не вернется домой?

– Наверно.

– Ты хочешь научиться ездить на лошади?

– Наверно.

– Я могу тебя научить. Я люблю лошадей. Тут у нас есть прекрасные лошади. Ты можешь выбрать ту, что тебе понравится.

На ранчо оставалась примерно дюжина лошадей, которые на данный момент не имели седоков. Каждому из детей выделялась какая-то одна лошадь, на которой они ездили, пока жили у Саманты.

– Ну так как, Тимми?

– Угу… да… – Однако он все время нервно посматривал на Джефа. – А это кто?

– Джеф.

– Он легавый?

– Нет, – Сэм решила говорить тем же языком. – У нас тут нет легавых. Он просто ухаживает за лошадьми и за ребятишками.

– А он бьет детей?

– Нет! – шокированно воскликнула Сэм и, потянувшись к мальчику, погладила его по голове. – Здесь тебя никто не обидит, Тимми. Никогда. Я обещаю. – Мальчик опять кивнул, но было видно, что он ей не верит. – Кстати, может быть, мы с тобой немного побудем вместе? Ты можешь посмотреть, как я учу ребят ездить верхом, а потом мы поплаваем в бассейне.

– У вас есть бассейн? – Глаза его зажглись.

– Ну конечно!

Но сперва Сэм хотела искупать малыша в ванне. Он был такой грязный! Похоже, его не купали по целым неделям.

– Хочешь посмотреть свою комнату?

Мальчик пожал плечами, однако от Сэм не укрылось, что он заинтересовался еще больше; она слегка усмехнулась и протянула ему книжку-раскраску вместе с цветными фломастерами, попросив немного подождать.

– Ты куда? – В его глазах вновь появились подозрительность и испуг.

– Человек, который тебя привез, хочет, чтобы я подписала кое-какие бумаги. Я сделаю это и отведу тебя в твою комнату, а потом покажу бассейн. О’кей?

– О’кей. – Он принялся доставать фломастеры, а Сэм пересекла комнату в своем кресле и знаком пригласила социального работника пройти вслед за ней в комнату секретарши. Джефа она шепотом попросила остаться.

Социальный работник, который привез мальчика, был усталым мужчиной лет пятидесяти. Он многое перевидал на своем веку, и, по его мнению, этот мальчик был не хуже остальных. Однако для Саманты такие дети, как Тимми, были в новинку.

– Господи, кто же о нем заботился?

– Никто. Мать посадили в тюрьму две недели назад, и соседи решили, что ребенка тоже куда-то отправили. Мамаша ни слова не сказала полицейским про мальчика, когда ее забирали. Он сидел один в квартире, смотрел телевизор и питался консервами. Но потом мы все же заставили мать разговориться. – Мужчина вздохнул. – Она наркоманка. Большую часть жизни проводит то в тюрьме, то в центрах и больницах, где лечат наркоманов, то еще бог знает где. Малыш – «безалиментный ребенок», она ему даже ни одной прививки не сделала. Неудивительно, что он заболел полиомиелитом!

Социальный работник досадливо нахмурился, а Сэм смутилась.

– Извините, но что такое «безалиментный ребенок»?

Мужчина улыбнулся.

– Я забываю, что остались еще порядочные люди, которые не знают подобных выражений. «Безалиментный ребенок» – это ребенок проститутки. Она не знает, кто его отец. Им мог быть кто угодно.

– А почему ее не лишат материнских прав? Куда смотрит суд?

– Он может это сделать. Я думаю, что на сей раз судья серьезно обдумывает эту возможность. Вообще-то она и сама не прочь отказаться от ребенка. Она считает себя этакой мученицей времен ранних христиан, ведь бедняжка уже шесть лет подряд ухаживает за ребенком-инвалидом, сколько можно?! – Мужчина умолк и потом сказал, глядя Саманте в глаза: – Должен предупредить вас, что к тому же здесь имело место жестокое обращение с ребенком. Вы видели синяки на его руках. Она избивала его зонтиком. Чуть не сломала мальчику позвоночник.

– О господи, неужели ей опять отдадут мальчика?

– Она же прошла психологическую реабилитацию, – бесцветным голосом ответил мужчина. По роду своей работы он насмотрелся такого, что его уже ничем нельзя было прошибить.

А вот Сэм никогда ни с чем подобным раньше не сталкивалась.

– Ему оказывалась психиатрическая помощь?

Мужчина отрицательно покачал головой.

– Мы считаем его нормальным, если не считать, конечно, ограниченных двигательных возможностей. Но умственно он полноценен, с психикой у него все в порядке.

Саманте хотелось закричать на него. Разве может у малыша быть все в порядке с психикой, если мать избивает его зонтиком? Мальчик жутко запуган. Ей это сразу бросилось в глаза.

– В общем, его мать отсидела в тюрьме уже две недели, и если у нее не будет никаких нарушений, ее выпустят досрочно – через два месяца. Так что вы берете его на шестьдесят дней.

Как берут напрокат автомобиль или еще какую-нибудь вещь… Малыш напрокат. Инвалид напрокат… Сэм ощутила дурноту.

– А потом?

– Потом она получит его обратно, если только суд не примет решения лишить ее материнства или она сама от него не откажется. Не знаю, может быть, вы, если захотите, сможете его усыновить.

– Разве его не могут усыновить какие-нибудь приличные люди?

– Пока она не лишена материнских прав – нет, а заставить ее отказаться вы не можете. Да и потом, – социальный работник пожал плечами, – кто захочет усыновить ребенка в инвалидной коляске? В общем, как ни посмотреть на эту ситуацию, он все равно рано или поздно окажется в приюте.

«В тюрьме», – как сказал сам Тимми.

До чего же безрадостная участь ждет этого шестилетнего ребенка!

Сэм печально посмотрела вслед этому унылому мужчине, который направился к выходу.

– Мы очень рады, что он поступил к нам. И если понадобится, я подержу его подольше. Неважно, будет суд за него платить или нет.

Мужчина кивнул.