Не/много магии Давыдова Александра
— Да помню-помню, — он подхватил жену и крутанул ее вокруг себя. Та засмеялась, прижалась к его шее. От Кэтрин пахло вишневым пирогом и ванилью. — Где Сэм?
— Боюсь, уже лёг спать. Знаешь, он даже плакал…
— Значит, придется разбудить! — Кэм прошел через гостиную, остановился около лестницы, закинул голову и заорал во весь голос. — Эй, Сэмми! Вставай! Угадай, что тебе привёз папка?
— Что, что? — восторженный писк из детской.
— Пойдем вместе в гараж и проверим багажник. Боюсь, я один не дотащу подарок, слишком огромный!
— Машина! Это красная машина, да? Та самая, из…
— И машина, и новый Лего, и куча страшно вредных и вкусных гамбургеров, и пепси, и всё-всё-всё!
— Ё-ё-ё! — завизжал приёмный сын и кубарем скатился вниз по лестнице в одном носке.
— А почему папа не едет с нами? Он не хочет смотреть на пирамиды?
— Его не отпустили с работы, — Кэтрин улыбнулась через силу. Чтобы скрыть волнение, полезла в сумочку проверять билеты. — Прощайтесь быстрее, нам уже пора на борт.
— А почему мы не летим на самолёте? — Сэм взялся за большой палец Кэма и потянул его к себе. Не хотел без него. — Почему плывем на пароходе? Это же до-о-о-олго.
— Зато ты можешь представить себя мореходом!
— Колумбом?
— Хоть бы и Колумбом. Из иллюминатора самолёта что увидишь? Облака и океан — далеко внизу. А ты будешь смотреть на волны, слушать чаек, бегать по палубе, загорать… Вернёшься почерневший от солнца, как настоящий морской волк.
— И успеет немного тебя забыть, так удобно, — Кэтрин наклонилась к уху Кэма. Хотела было поцеловать, но раздумала — просто подышала ему на ухо. — В машину лучше не садись, поезжай на экспрессе. Я как-то не сдержалась, пожелала…
— Не переживай. Я бы и сам как-нибудь разобрался с этим…. Но спасибо за предупреждение!
— Не за что, — она отвернулась, крепко взяла сына за руку и пошла к трапу.
Кэм глядел им вслед, поглаживая бумажник в нагрудном кармане. Там семейная фотография на пикнике, Сэм вымазался в соусе барбекю, размахивает игрушечной лопаткой — вот-вот стукнет маму по уху. И Сэмов рисунок — неровное солнце с разноцветными лучами и подпись корявыми печатными буквами: «З первым дном лета пап!»
— Контракт можно подписывать только для себя?
— Нет, вы можете приобрести наши услуги в подарок. Для друзей, родственников…
— Можно и для детей?
— Конечно. К тому же, для клиентов любого возраста на детскую литературу у нас скидки.
— Всё правильно, господин Кам?
— Да, всё верно, — он рассматривал иллюстрации. Влюбленную парочку на берегу Сены, двух дуралеев в пуховиках — изображают «снежных ангелов», мальчик с папой строят игрушечную башню…
— Тогда подпишите — здесь и здесь, рядом с галочками.
Он задумался на несколько секунд. Прикрыл глаза, прокручивая в голове получившиеся книги. По-моему, вышло неплохо.
— Угу, готово.
— Деньги за выполненную работу можете получить в центральной бухгалтерии.
— И отпускные?
— Да. Вы ведь отдыхаете всю осень?
— До декабря, верно.
Кам вышел из офиса и зажмурился — на оранжевое осеннее солнце и золотую листву. Пошёл, загребая пыль ботинками, стряхивая с себя придуманных героев из чужих историй — Флёр нужен был романтичный возлюбленный, Светке — безбашенный друг, а Сэму — добрый папа, вместо того, который сидел сейчас в тюрьме. Все эти персонажи уже почти до конца истаяли, держались за Кама совсем слабо тонкими призрачными пальцами — и разбившийся в авиакатастрофе Камю, и сорвавшийся со стены башни Камиль, и попавший в аварию на трассе Кэм. У каждой истории бывает конец, что тут поделаешь. Так заведено. За десять лет, которые Кам провел, превращаясь в героев чужих мечтаний, ему ни разу не захотелось остаться там навсегда.
— Ну, и ладно, — пробормотал он. Передёрнул плечами — за них больше никто не держался. На душе было легко и спокойно.
Кам сунул руки в карманы и, насвистывая, пошел домой. Нужно будет посчитать и прикинуть, на сколько хватит заработанных денег. И придумать, наконец придумать на осень нормальный сюжет, без банальщины. Чтобы она — как её будут звать, Джина? Инна? Катрин? — забыла про свою собственную историю и захотела остаться в его истории, навсегда. Главное — придумать получше. Чего уж проще.
Puzzle
Я села в угол, достала чуппа-чупс и уставилась на ковер. Там лежал недособранный паззл, над которым я билась уже с полгода, если не больше…
Тогда шел снег, и те продавцы, которым не досталось места в крытых павильонах, стояли за забором рынка и предлагали всякую всячину, приправленную своей дрожью и проклятьями по поводу холода. На развале можно было найти что угодно: белых крысят, учебники по химии и астрономии, наклейки голографические, ножи кухонные, ерунду брендированную. У ног одного из продавцов свалены были коробки неровной мятой кучей, сквозь уже порядочный слой снега, засыпавший их, читались надписи «неликвидно».
— Почему неликвидно? — спросила я.
— Производственный брак. Не хватает частей, нет инструкции по сборке. Нелицензионные версии.
— Посмотреть можно? И сколько они стоят? — у меня вдруг покраснели щеки и неровно запрыгало сердце. Вспомнила о рассказах друзей про то, как на свалках или закрытых фабричных складах находили порой шедевры, подобных которым никогда не встретишь в официальных магазинах.
— Смотри, — равнодушно отозвался торговец.
Буквы на мокром картоне, за исключением красного штампа о неликвидности, читались плохо. В основном под руку попадались паззлы карьер с отсутствующими ступенями, детей с непредсказуемым набором хромосом, отпусков без обратного билета. Мне никогда не казалось, что для подобного рода явлений требуется паззл — жизнь может предоставить это в полном объеме и даже больше — абсолютно бесплатно. Понятно, почему их никто не покупает.
Но на одном из глубинных уровней «культурных слоев» обнаружилась коробка с магом. Мало того, что просроченная, без инструкции и, как объяснил продавец, с потерянными частями паззла, так еще и запрещенная к сборке в реальности.
Известно, что сказочных героев собирают на киностудиях. Отведенный им срок жизни — около года, пока снимается фильм. С ними общаются режиссеры, операторы и специально обученные психологи. Обычные люди, не имеющие отношения к киноиндустрии — никогда. В магазине просто так их не купишь. И встретить головоломку, из которой можно собрать настоящего мага, на черном рынке — неслыханная удача и редкость. Поэтому я сразу же шепнула:
— Сколько?
Ответ не порадовал. Не то что с собой, у меня в принципе не было такой суммы.
Тем более, не хватает частей… А хотя бы при отсутствии одной части паззл не реализуется. Или реализуется неправильно. Но, понимая, что это безумие, из-за того, что больше такого шанса могло никогда не представиться, я попросила отложить его для себя хотя бы на пару часов и пошла искать деньги.
Дома у меня лежало несколько собранных паззлов: лицензионных, с прилагающимися товарными чеками. Я повертела их в руках, задумалась — но лишь на мгновение, уж слишком велик был азарт — не упустить бы редкую находку! И побежала в ближайший секонд-хэнд. Ведь там за уже собранный паззл (специально для ленивых покупателей) можно выручить иногда даже большую сумму, чем та, за которую ты приобретал головоломку в новом, не сложенном состоянии. Вырученных за мои готовые «картинки» денег плюс пары тысяч, отложенных на отпуск, хватило как раз для покупки такого вожделенного и бесполезного, но безумно редкого экземпляра.
Тогда это еще казалось выигрышным и вполне забавным.
Сладости и головоломки… Где-то мне приходилось слышать фразу о том, что именно наличие сладостей и головоломок априори знаменует собой успешность проведения детского праздника. Накормить и развлечь — вот и весь секрет успеха. Думаю, правда, что он работает не только с детьми.
Мы питаем слабость к конфетам и варенью с тех самых пор, когда родители начинают их прятать от нас. Найти в вазочке на комоде припрятанную шоколадку и влезть ложкой в вожделенную банку с яблочным джемом — что может быть лучше? Это даже не просто сладкий вкус, а натуральный вкус победы. Я, мол, перехитрил взрослых и добыл-таки сладости!
С возрастом спектр применения сладкого расширяется.
Чуппа-чупсом при случае рот заткнуть можно; упоминание о пунше и пироге приписывается в виде посткриптума к приглашению на корпоратив, чтобы заманить туда побольше народу; денрожденный пирог сопровождает, как это ни странно, именно дни рождения; а сладкой ватой можно смело давиться летом в зоопарке, глядя на белых медведей, изнывающих от жары на берегу бетонного бассейна.
А, как же так, забыла «Родные просторы». Как же без «Родных просторов» — то. Непатриотично. Итак, граждане, конфеты «Родные просторы» наилучшим образом подходят для того, чтобы посыпать крошками обширные пространства стола, кухни, дивана, ковра и так далее.
Только вот нет уже той радости, что была в детстве от добычи сладостей. Чем дальше, тем проще они достаются.
А от пищи обычной мы плавно перейдем к пище для ума. К паззлам, да. К головоломкам.
Паззлы бывают разной степени сложности: от десятикусочковых для детей дошкольного возраста до трехмерных-извращенческих, изображающих… мм, ну, например, синее небо без облаков (ну и собирай это до второго пришествия, если заняться больше нечем).
Главный подвох любого паззла — это отсутствие подвоха. Внимательно смотрим на коробочку — и опля! там всегда нарисовано, что должно получиться в итоге.
Любой паззл всегда собирается по инструкции и по образцу. Образец описан в журнале, втемяшен родителями, рассказан друзьями, подсмотрен в замочную скважину, прочитан в книжке, увиден в телевизоре, поведан духовным наставником. Некоторые образцы попроще, некоторые посложнее, но не суть важно.
Суть важно то, что весь мир с упоением собирает паззлы. Кто-то их покупает, кто-то ворует, кому-то — в наследство достаются (такие ценные-преценные паззлы — семейные реликвии). Всегда — по образцу. Шаг влево шаг вправо равняется побегу. И кусочки все готовые идут в комплекте — с коробочкой.
Но образец — это же так скучно. Собранный по образцу паззл похож на шоколадку в супермаркете. Их десятки видов перед тобой, и ты можешь позволить себе купить любую. Но, как ни крути, на вкус она вовсе не так замечательна, как та, которую ты впервые попробовал в детстве, получив в награду за хорошее поведение или утащив тайком из коробки, спрятанной на самой дальней полке серванта.
Некоторым не нужны безвкусные сладости, не нужны головоломки по образцу. Они пробуют создать что-то свое, а если кусочки не складываются — пускают в ход ножницы и клей. И пытаются собрать куски реальности в нужном им, только им порядке. А не так, как это положено.
Как ребенок лезет за конфетой на верхнюю полку, не думая о том, что может упасть и удариться, так и экспериментаторы в поисках не-образцовых элементов паззла рискуют собой. Такой углядит себе где-то под потолком выше антресолей великолепный кусочек, которого в паззле как раз только и не хватает, и пододвигает уже к стене стол. А на стол ставит стул. А на стул пару томов англо-русского словаря, и еще пару книжек, и путеводитель по какому-нибудь Таймырскому автономному округу. И сам влезает на это сооружение неустойчивое, и тянет, и тянет ручонки к вожделенному кусочку. И ведь навернется же, как пить дать, глупец с этого своего сооружения, и разобьет голову к чертям собачьим, и будут уже врачи собирать паззл из костей его черепа, и не все найдут, и будет у кого-то уже в голове дыра. Черная, прошу заметить.
— А не надо потому что велосипед изобретать и к антресолям тянуться. Что мешает купить нормальный человеческий паззл в состоянии полной комплектации? С прилагающимся образцом?
— Ну… мне нужен тот, именно тот кусочек, без него моя вселенная не полная, какие, к черту, эти ваши головоломки и детские игрушки!
— Так. На вот тебе чуппа-чупс, заткнись и посиди в уголочке. Хотя бы к сладостям ты адекватно относишься или как?..
Я села в угол, достала чуппа-чупс и уставилась на ковер. Там сидел недособранный паззл, над которым я билась уже с полгода, если не больше. Эти разговоры в стиле «сама с собой» уже порядком действовали на нервы, но одиночество и невозможность общения я переношу очень плохо. Поэтому и приходилось говорить с собой. Чтоб не оглохнуть (честно говоря — не свихнуться) от тишины.
Я его почти собрала. И он оказался великолепен. Волшебен, как и положено магу. Он в шутку дезинтегрировал материю и выдергивал куски Предвечного Света из колеса Сансары. Его харизма заставляла окружающих искренне улыбаться, а его ум зашкаливал за пределы разумного.
Но мне не давал покоя единственный, ма-аленький недостаток — он был немножечко мертв. Тот самый отсутствующий элемент, о котором говорил продавец… Вобщем, в паззле не хватало сердца. Как он действовал без него — не знаю. Наверно, с помощью магии.
Маг был холоден, как лед, и иногда даже просто не хотел со мной разговаривать.
— Привет.
— Привет, я занят.
— Понятно.
Не более пирамидки из трех фраз, не более, чем просто обратить внимание. От кокона одиночества, в котором он принципиально пребывал постоянно, сводило челюсти. Он был холодным, как абсолютный минус. Как полярная зима. Как вакуум на орбите. Как айсберг. Я же не хотела играть роль «Титаника», хотя была весьма близка к оной.
Что будет, если обнять льдину? Либо она растает, либо ты замерзнешь насмерть. А если льдина размером с небоскреб? Какой из ответов будет верен?
Поэтому я видела единственный выход — найти недостающий кусок паззла. Я пыталась так и этак приладить к нему осколки своих лучших снов, его мечты, несбыточные вещи и контрабандой привезенное из музея голливудского кинематографа Кольцо Всевластья. Но ничего не получалось. Кусочки не подходили.
Дыра на месте его сердца оставалась дырой, маг оставался мертвым, а я оставалась в одиночестве рядом с ним.
Я выплюнула чуппа-чупс, выдернула себя из угла и потащила из кухни табуретку — к антресолям. Плюс два толстых тома какого-то словаря, плюс путеводитель по Таймыру — высоты как раз хватило, чтобы дотянуться до самого верха, куда была задвинута коробка с документами.
Под руку попадалось всё не то — инструкция к паззлу об окончании школы, свидетельство о победе в конкурсе сборки «красный диплом престижного вуза», квитанции из секонд-хенда о продаже уже собранных было паззлов об ученых степенях и своем доме, квитанция о так и не полученном на почте наборе, на который мне стало уже давно и решительно наплевать «здоровые, гениальные и любящие дети. собери сам».
Как говорится, всё, что нужно человеку для счастья. В свое время я собрала необходимые головоломки по образцу и могла спокойно жить дальше. Но теперь ими, наверно, пользовался кто-то другой, а купленный на деньги от их продажи паззл оказался неправильным. Отнюдь не безвкусным. Редким. Необычным. Удивительным. Но не способным полюбить или избавить меня от одиночества.
На самом дне коробки я всё-таки нашла схему сборки себя — потерять ее было бы верхом глупости, всё равно что страховой полис или паспорт. «Угасание реализации после начала демонтажа — от одной до шести минут» — утверждал производитель, и я от души хотела верить, что он не врет. Уж одной минуты мне должно было хватить за глаза.
Какой элемент можно правильно вложить в дыру на груди слева, если никакие заменители не работают? Правильно, такое красное и стучит. А где его взять? Недаром синонимом слова «полюбить» является фраза «отдать свое сердце». Так что выход из тупика был найден.
Я вытащила из холодильника бутылку с абсентом, от его вкуса хотелось спать, блевать, болеть и щуриться, как от слишком яркого солнца, но я заставила себя выпить как можно больше. Просто в трезвом виде мне не хватило бы храбрости. С ножами был полный порядок, как раз недавно точила; тот, который для разделки мяса, даже мыть не пришлось. В голове плыло, в глазах двоилось, и, боюсь, магу в итоге достанется весьма неровно вырезанное сердце. Хотя, надеюсь, ему понравится кусок из лицензионной версии, проверенной 25-ю годами эксплуатации.
Сжимая в кулаке еще трепыхающийся комочек, я вхожу в комнату. Подхожу к магу. Протягиваю руку. Слышится негромкий щелчок — паззл наконец сложился. Он оглядывается, и я больше не вижу в его глазах льда, только удивление. А через мгновение не вижу уже вообще ничего, потому что без сердца рассыпаюсь на отдельные кусочки и умираю. Если слово «умереть» приложимо к паззлу.
Все люди в нашем мире — головоломки. В большей или меньшей мере.
…
Шел снег, и те продавцы, которые не нашли себе места в крытых рядах рынка, стояли за забором и предлагали всякую всячину, приправленную проклятиями по поводу метели и перепрыгиванием с ноги на ногу. Здесь можно было найти что угодно: хамелеончиков, учебники по алхимии и астрологии, лейблы известных фирм, кинжалы, прочий полезный хлам. У ног одного из продавцов громоздились коробки неровной кучей, сквозь уже порядочный слой снега, засыпавший их, читались надписи «неликвидно».
— Почему неликвидно? — спросил я.
— В них не хватает частей, иногда очень важных. Нет инструкции по сборке… — он продолжал что-то говорить, но я уже не слушал его, яростно зарылся в гору мокрого картона, который раз, питая абсолютно дурацкую надежду, шанс — один на миллион… Сломанные головоломки увозят за город и «хоронят» там на огромных свалках. Но иногда контрабандисты притаскивают оттуда отдельные, особенно хорошо сохранившиеся или красивые паззлы, и продают нелегально.
Мне кажется, что когда-нибудь я обязательно найду ее, как когда-то она — меня. И мы придумаем, как жить дальше, даже если сердце — всего одно на двоих.
Черный дворецкий
— Скажи, а если заниматься любовью с мухомором, то можно отравиться насмерть?
— Что? — я резко оборачиваюсь.
Мика — помятая со сна, в пижаме, с фиолетовым плюшевым слоном под мышкой — зябко переступает босыми ногами по кафельному полу и дрожит от утренней прохлады. Мне почему-то вспоминаются птенцы пингвинов, передачу о которых я недавно вырезал из ленты. Такие же взъерошенные и насупленные, они выбирались из гнезд и начинали бродить, путаясь среди взрослых и внося изрядную долю беспорядка в жизнь птичьего острова.
— А если сначала подарить ему букет цветов?
— Кому?
— Ну, мухомору же. Он тогда станет добрый и не станет тебя отравлять, да?
Я медленно, стараясь выиграть время на обдумывание ответа, откладываю в сторону надкушенный бутерброд. Машинально смахиваю крошки со стола. Осторожно интересуюсь:
— Почему ты решила спросить об этом?
— Не знаю, — пожимает плечами девочка. — А зачем влюбленные дарят друг другу цветы? Чтобы задобрить или для красоты?
— Давай, ты сначала умоешься, почистишь зубы, оденешься и обуешься — сколько раз тебе говорили не ходить на террасу босиком? И потом, когда приведешь себя в порядок, приходи завтракать — я отвечу на все вопросы.
Мика рассеянно кивает, утаскивает из вазочки абрикос и убегает в дом. Я иду за ней следом, и с порога слышу крики. На втором этаже ссорятся.
— Ну, хватит, успокойся, купим тебе новый, — бубнит мистер Кейн, хозяин дома.
— Папа, но мне же его Марк подарил! А теперь эта, эта… — Алиса, старшая сестра, задыхается от возмущения. — Почему она вечно берет мои вещи без спроса? Ничего без присмотра оставить нельзя!
— Ты же обычно запираешь спальню на ключ?
— Да кто же знал, что она так рано вдруг проснется? На пять минут оставила дверь открытой — и пожалуйста!
— Сегодня после работы мы с тобой поедем и выберем точно такой же, как подарил Марк. Тем более, ты, вроде, не собиралась активировать сет срочно? Хотя бы до вечера дело ждет?
— Ждет…
— Вот и отлично. А теперь извини, я опаздываю, — мистер Кейн спускается в холл. Смотрится в зеркало, снимает с вешалки плащ и подзывает меня к себе:
— У нас непредвиденная ситуация, Кристоф. Мика не пойдет сегодня в школу, вам придется посидеть с ней. Ничего сверхопасного, просто несвоевременная активация чужого сета. Мне не хотелось бы везти ее к психологу сейчас, лучше выждать пару дней, не находите?
Я киваю.
— Как обычно, накормите ее завтраком… потом, может быть, сводите на прогулку — погоду обещали хорошую. Главное, проследите, чтобы она не забила голову какой-нибудь ерундой. Я на вас надеюсь. С меня — лишний выходной в этом месяце и двойная ставка за сегодня. Договорились? Вот и ладненько.
С улицы слышится шорох. Служебный мобиль обычно забирает Говарда Кейна от самого крыльца.
Когда я иду обратно на террасу со стаканом молока и тостами, мимо проносится Алиса. Аккуратно — волосок к волоску — уложенная прическа, бледно-фарфоровое лицо, крепко сжатые губы и шаг, как у манекенщицы на подиуме — будто вбивая гвозди в паркет. Улыбается мне, легкий кивок, на лице ни тени волнения. Как будто и не она вовсе кричала десять минут назад.
Хотя неудивительно — у Алисы в голове ни капли «глупостей». С одной стороны, для карьеры это прекрасно, но с другой стороны, в некоторых банальных душевных вопросах она навсегда останется как дитя малое. В самом деле, в двадцать пять лет бегать ко мне, чтобы выяснить, «что такое стыдно?» — это слишком. Уж от загрузки морально-ценностного блока я бы на ее месте отказываться не стал…
Мика стремительно допивает молоко, держа стакан обеими руками, облизывает белые усы и выдает очередной гениальный вопрос:
— Крис, а если я полюблю кого-то сильно-сильно, мне обязательно придется выпить яду?
— Нет.
— Тогда надо будет заколоть себя кинжалом?
— Нет, Мика, — я понимаю, что кто-то еще до завтрака успел добраться до Вильяма нашего Шекспира. Вот ведь, обычно девчонку из-под палки даже с экрана читать не заставишь, а тут сама пролезла в отцовскую библиотеку. Можно сказать, прикоснулась к антиквариату.
После завтрака мы начинаем срочно собираться в парк. Я пресекаю все попытки просочиться мимо меня к компьютеру «хоть на секу-у-ундочку!» и иду следом за Микой до самого порога ее комнаты, следя, чтобы она никуда не свернула. Говорю: «У тебя пять минут на сборы», запираю ее на ключ и направляюсь в библиотеку. Надо же выяснить, что еще она успела прочитать.
Прохожу мимо родительской спальни. Судя по какофонии, доносящейся из-за прикрытой двери, Стелла Кейн сегодня дома. Я громко стучусь, потом заглядываю внутрь. Мама Мики слушает больше пяти звуковых дорожек одновременно — я не умею их считать, нормального слуха на это не хватает — от хип-хопа до тяжелого дума. И дирижирует карандашом в такт эквалайзеру на мониторе, закрыв глаза.
Мне приходится кричать:
— Доброе утро!
— Утро, — отзывается Стелла и делает звук чуть тише. — Как там моя девочка?
В отличие от своей старшей дочери миссис Кейн выглядит неважно. На щеках дорожки от слез, голос дрожит. Уж если кто в этом доме и волнуется за Мику, то это она.
— Мне так жаль, что я сама не могу… — она постукивает карандашом по столу, пальцы дрожат. — Понимаешь?
— Конечно, понимаю, — я смотрю на Стеллу и вспоминаю, как десять лет назад сидел с ней на той же террасе за вечерним чаем и отвечал на вопрос: «Почему я люблю мужа?». А потом и на остальные вопросы. — Всё будет хорошо. Мика здоровая и умная девочка, она справится.
Стелла всхлипывает, вытирает глаза тыльной стороной ладони и врубает звук на полную катушку. Я поспешно ретируюсь в коридор.
Книжная «добыча» Мики оказывается не такой уж и великой, к моему облегчению. Спасибо эстетическому вкусу мистера Кейна, у которого в библиотеке большинство томов без суперобложек, да и по названиям романы о любви среди классики отыскать не так-то просто.
Кроме «Ромео и Джульетты» на столе лежат только «Женщина французского лейтенанта» и «Война миров». И если первая грозит мне необходимостью ответов на довольно логичные вопросы в стиле «А почему та тетенька — вне общества? Ее за это нельзя любить?», то дизайнера обложки для уэллсовского романа я готов просто удушить собственными руками. Спрашивается, зачем было изображать влюбленную пару под прицелом треножника? И какие нервы мне теперь понадобятся, чтобы с хорошей миной выдержать град предположений о межвидовых связях людей с инопланетными захватчиками?
Ставя книги обратно на полку, я не могу удержаться от соблазна, и на несколько мгновений замираю, проводя подушечками пальцев по кожаным переплетам и вдыхая щекочущий запах пыли. Всё-таки газеты для «черных» на бесчувственной глянцевой бумаге — это не то. И пусть к новостным лентам я уже привык… Не сказать, чтобы мне приятно было их читать, но, уменьшив скорость вдвое, я вполне могу воспринимать необходимую часть информации.
А вот книги — это же совсем другое…
Когда меня только выписали из больницы, мама со слезами на глазах отдала для двоюродной сестры подаренный накануне мне на семилетие сет восприятия. Это было гораздо обиднее, чем, например, отобранная в песочнице игрушка.
Друзья во дворе один за другим хвастались, что им родители наконец разрешили смотреть познавательные передачи на TV, а я чувствовал себя больным изгоем. Самым отвратительным из детских кошмаров были слова доктора при выписке из больницы, куда я попал, неудачно слетев с качелей. Этот разговор потом снился мне почти каждую ночь:
— К сожалению, никаких сетов. У мальчика было слишком сильное сотрясение, и гематома передавила некоторые нервные окончания… Безопаснее будет записать его в «черные».
— А может?… — мама тогда так больно сжала мою руку, что я чуть не закричал.
— Вы же не хотите, чтобы ваш сын сошел с ума?
Именно книги тогда не позволили мне окончательно ощутить себя ущербным.
— Сам подумай, — сказал отец, вывалив на пол моей комнаты гору потрепанных томиков с разноцветными обложками. — Ты пока не можешь смотреть TV, зато некоторые из твоих друзей, может быть, никогда в жизни не прочитают ни одной книжки. Не потому что не умеют — им просто покажется это не нужным. Зачем тратить время на чтение одной повести, если можно за десять минут прокрутить ленту о ней со всеми видеорядами и гиперссылками? А ты сможешь ее вдумчиво прочитать. Если понравится — посмотреть фильм по ней. Заинтересует — узнаешь всё об авторе. Да, пусть не одновременно и не функционально, зато сможешь сам выбирать, что тебе надо. А не заглатывать весь ком образов разом.
Тогда я, пожалуй, не понял и половины того, что он хотел мне объяснить. Но, повзрослев и осмыслив отцовские слова, не раз сказал за них «спасибо». Конечно, порой я чувствовал зависть по отношению к пользователям сетов — без активации мне не хватало чувств для адекватного восприятия СМИ, потребления продуктов новейшего искусства и понимания нюансов научного прогресса. И, естественно, я даже не мог мечтать об интеллектуальной работе.
Зато получал хорошие деньги — «черным» в сфере обслуживания, если их уровень интеллекта позволяет устроиться на частную службу в семью, неплохо платят. Еще — всегда мог ответить на вопрос из любой сферы: не в силу своего всезнайства, а потому что не барахтался во всей полноте образов и значений, которые неизбежно вываливались из ноосферы на любого пользователя сета.
А в выходные выбирался с хорошей книгой в сад и погружался в один, тщательно выбранный мир, не отвлекаясь на другие раздражители.
Погода и вправду оказалась волшебная. На тротуары планируют желтые листья, в воздухе пахнет осенними цветами и чуть уловимо тянет запахом костра. Солнце выпуталось из редких облаков и весело скачет по следам поливальных машин и в окнах домов.
Рабочие мобили и первая волна общественного транспорта уже прокатилась, на улицах виднеются только «черные» воспитатели, провожающие детей ко второму уроку. Обычно я искренне сочувствую тем из них, кто работает с мальчиками — стоит отвернуться, те не только тянут в рот всё, что плохо лежит, но и пытаются попробовать окружающий мир на прочность. На секунду ослабишь внимание, а воспитанник уже нашел палку, и с упоением колотит ей — хорошо, по ограде или дереву, а если по витрине магазина или даже по первому встречному?
Девочки в этом плане спокойнее. Женщины вообще легче адаптировались к сетам, гораздо лучше с ними сжились, и поэтому на сотню «черных» девяносто девять — мужчины. Алиса, помнится, после активации восприятия всего через полтора месяца уже научилась себя контролировать и уяснила, что лучше спрашивать и смотреть, чем пробовать несъедобное и трогать осиные гнезда.
Но сегодня я, напротив, завидую встречным счастливцам. Я бы предпочел вести в школу двух мальчиков, даже если бы они были сверхлюбознательны и с полным отсутствием самоконтроля. Тут надо крепче держать за руки и полностью напрячь внимание — вот и все дела. И вовсе не требуется отвечать на лавину самых неудобных вопросов, которые только может придумать любознательное существо, «заглотившее» сет не по возрасту:
— А кто такие извращения? Как можно заниматься любовью с ними? Они будут третьи, да?
— А когда бабочка опыляет цветок, она его любит? А если не любит, то ягоды не получится?
— А почему любить детей и взрослых — это по-разному? Как именно по-разному? Какая любовь лучше? А какая сильнее?
— А могут ли любить друг друга человек и страшное инопланетное чудовище? А как же они могут сделать это технически?
Спасибо тебе, старина Уэллс…
Мы доходим до парка, и мне удается ненадолго отвлечь внимание Мики. Вытащить его из океана новых смыслов, в которых ее умишко беспорядочно барахтается, и «прилепить» к привычному материальному миру. На земле лежат красноватые и бордовые листья, некоторые из них напоминают сердечко.
Мы собираем гербарий, и я рассказываю, почему именно сердце считается символом любви. Зачем именно его показывают в лентах о чувствах, и почему оно бьется, когда кто-то влюблен. Мика улыбается и перебирает собранные листья, бормоча под нос какую-то песенку. Различаю только «L’amour, l’amour…» с неправильным акцентом.
Я не понимаю, что случилось, но через секунду Мика начинает плакать. Сначала она просто всхлипывает, потом начинает горько рыдать и стучать кулачком о рукав моего пальто.
— Что такое, девочка моя?
Она со слезами на глазах показывает мне разорванный напополам листик:
— Что делать, если влюбленным приходится расстаться? У них так же рвется сердце? А как после этого жить?
Новые вопросы сыплются лавиной. Мика даже не слушает и не ждет моих ответов, ей надо просто выговориться, чтобы осознание обратной стороны чувства не расплавило ей мозг.
— Правда, что любящие люди могут обманывать друг друга?
— А если один любит, а другой ему изменил?
— А если оба изменили?
— Неужели любовь может умереть?
Я сочувственно глажу ее по голове, успокаиваю, как могу, и вспоминаю своего брата. Сейчас он уже на пенсии, хотя и младше меня на двенадцать лет, нежится где-то на юге, на пляже у теплого моря. Хочется верить, что под пальмами. Иногда звонит, спросит «Как сам? Как родители?», посетует на то, что никак не соберется навестить нас — и до следующего звонка.
А раньше был актером. Пять лет учился, готовился, проходил психологическую подготовку. Активировал все требуемые приложения, купил самую современную версию сета. И всё равно — отыграл всего шесть лет, потом «сломался».
Так же, как Мика только что, он за секунду мог упасть из объятий самой светлой радости в бездны черного отчаяния, если этого требовала роль. Он мог почувствовать и прожить десяток жизней за пять минут. Со своей партнершей они вдвоем играли любой спектакль, он — все мужские роли, она — женские. И каждый зритель в зале верил в перевоплощение, пусть даже молодой влюбленный мальчик через всего долю секунды становился старым озлобленным скрягой.
Сет выдает человеку всю палитру чувства или знания. Ты получаешь все точки зрения на вопрос, ноосфера вываливает их к тебе в черепную коробочку независимо от того, был ли у тебя связанный с ними жизненный опыт и готов ли ты к ним.
Мой брат был готов, и тот сломался.
А Мика — не готова. Что там говорить, большинство из «цветных» так никогда и не активируют сет любви. Боятся. И не зря. Уж слишком широка палитра.
— А любовь вообще бывает счастливая?
— Бывает, девочка моя, конечно, бывает. Твои мама и папа — они же любят друг друга вот уже столько лет. Они вместе, и никогда не расстанутся, у них есть ты и Алиса…
У Говарда Кейна не активирован этот сет вообще, и никогда не будет — все платы заняты бизнес-приложениями. А Стелла считает, что любит своего мужа, потому что так спокойнее. Любит ли она его на самом деле — не ведаю. Я знаю ее с детства, но она давно перестала со мной откровенничать. Особенно после активации этого злосчастного сета — от скуки, перед рождением Мики.
Мы идем домой медленно. Мика устала, она загребает листья ногами и беззвучно шепчет что-то себе под нос. Вопросы кончились, или она ищет новые формулировки? Не знаю.
Сейчас я как никогда чувствую себя счастливым. Наверно, это несправедливо по отношению к Мике, но, глядя на нее, я очень рад тому, что знаю о любви — да и о чем угодно! — не из сета. Пусть для меня она не многофункциональна, я чувствую лишь то, чему научился сам, но зато для меня она естественна.
Я «черный», а значит поглощаю переживаемые чувства, они навсегда остаются при мне в каком-то, пусть не всегда правильном, но однозначном виде. А те «цветные», которые осмеливаются активировать эмоциональные сеты, не могут их принять полностью. Чувство преломляется на поверхности сознания и дробится во множество точек зрения, между которыми ум так и мечется до конца жизни, не в силах выбрать единственно правильную. Если же эмоция не активирована, то, «возможно», цветной никогда не сможет ее испытать. Потому что не научился извлекать ее из жизни и забирать внутрь. Только черный цвет способен поглощать мир без остатка.
Уже на пороге Мика спрашивает меня почти шепотом:
— Скажи, как мне теперь жить с этим? — У нее заплаканные огромные глаза, окруженные сетью морщинок — кажется, что десятилетняя девочка вдруг постарела, как в страшных сказках, по мановению палочки злой колдуньи. — Вдруг я кого-нибудь полюблю, и буду заранее знать, что любовь может умереть? И у меня разорвется сердце?
— Не знаю, Мика, — вздыхаю. Надо убедить мистера Кейна не ждать, а завтра же везти дочь в больницу. Наверняка, психологи смогут успокоить ее лучше, чем я. — Я сам никогда не думал о таком. Можно просто — любить, не предполагая ничего. А сложно — я не умею. Я же не «цветной», как ты.
Вечером Стелла набирается храбрости и забирает у меня Мику в свою комнату. Нет, я уверен, у нее не хватит духу поговорить с дочерью, она просто обнимет ее, может быть, укачает, как маленькую. Поставит на мониторе заставку с розовыми сердцами и l’amour в наушниках.
А если Мике повезет, даже расскажет сказку. Из тех, что я рассказывал Стелле сорок лет назад, когда только пришел работать к ним в семью дворецким. Тем, кто отвечает воспитаннику на пороге, когда двери в палитру сета распахиваются настежь. И лишь надеется на то, что его слова потом помогут внутри, в разноцветном пространстве multitasking. Потому что сам никогда не смогу зайти туда.
После одиннадцати, когда в округе начинают гаснуть огни, я всегда обхожу дом — закрываю ставни. «Цветные» должны спать в полной тишине и темноте, чтобы ничто лишнее не царапало их сознание, и так перегруженное изнутри крошечными муравьиными смыслами, разбегающимися в разные стороны.
Под окном Микиной комнаты я спотыкаюсь о что-то мягкое. Наклоняюсь и поднимаю с газона фиолетового плюшевого слона, без которого до этого она лет пять наотрез отказывалась засыпать. Его голова наполовину оторвана от тела, из «раны» сыплются темные шарики набивочного материала. Окно разбито.
Разворачиваюсь и бегу обратно, к парадному крыльцу — до него ближе. Я дворецкий и всегда остаюсь на пороге… но в этот раз моя помощь потребуется внутри. Лишь бы успеть.
Скажи, если заниматься любовью с мухомором, то можно отравиться?
Посмертный корабль из Сивера
«Пассажиров, опаздывающих на рейс до Сивера, просим срочно пройти к выходу номер четыре, посадка заканчивается!» — электронный голос был прямо-таки проникнут ощущением надвигающейся катастрофы. Типа, опоздаешь — и капец. И не будет больше в жизни счастья. Ни тебе, ни службам космопорта, ни Сиверу, ни электронному голосу.
Лина выглянула из-за угла, внимательно осмотрелась по сторонам — докторов или служителей порядка вокруг видно не было — и быстро пошла, даже побежала к кораблям. Если что, никто не придерется — мало ли, опаздывает человек на рейс, волнуется, вот и спешит. А вовсе ни от кого не убегает, нет-нет.
Как раз за это Лина и ценила порты. Каждый второй здесь куда-то несется, тащит сумки-чемоданы, тянет за собой женщин, детей и собак, нервничает, смотрит на часы, ругает нерадивые аверокомпании. Текут с деловитым скрипом ленты транспортеров, пролетают капсулы с багажом, на полу сидят и невозмутимо курят «дети звезд» в полосатых беретах, а по стеклам то и дело пробегает дрожь от стартующих кораблей. Если хочешь потеряться в толпе, лучше места не найти.
Кое-кто навострился отлично прятаться, да и портов (что авиа-, что космо-) по пути было достаточно, поэтому за всю дорогу Лина почти ни разу не попалась докам на глаза. Вообще пыталась ничье внимание не привлекать. Всего-то трижды побегать пришлось: из отделения банка, где она обналичивала свою карточку — опасно, конечно, но без денег никак, по улицам Чареи — знакомый сдал, сволочь, и еще дома, на Гейле, когда из больницы выписывалась.
…
Парень на соседней кровати больше походил не на человека, а на кибер-привидение. Белый, почти прозрачный, весь обмотанный проводами. Днем он молча считал пластиковые квадраты на потолке, беспомощно улыбался медсестрам, демонстрируя полную покорность судьбе, и тайком тренировал гибкость шейного отдела позвоночника. Народ его уважал, потому что однажды тому уже удалось дотянуться и перекусить проводки на внешнем водителе сердечного ритма. Но — как сказала Вигдис, будь проклята бессонница старшей сестры вместе с ее ночным обходом клиники! — парня в очередной раз достали с того света.
Ночью кибер начинал вещать. Или делился известными ему дорогами, или просто — байки рассказывал. От него-то Лина о посмертном корабле и услышала.
Плавает в звездном море корабль. Режет чернильную ночь неба от Сивера до маяка, на самом краю системы. Если полететь на нем и загадать желание никогда больше не вернуться — всё сбудется. Сам сойдешь на маяке, а душа твоя пересядет в призрачный корабль, брат-близнец рейсового космолета сиверского — и поминай, как звали. Только увидишь краем глаза, над плечом у тебя промелькнет посмертной птицей клипер призрачный с рваными парусами или дирижабль пылающий. Подмигнет взлетными огнями и умчится в пустоту, и похоронит в себе дух, а тело твое осядет мешком бесформенным на улицах Валдена, города-маяка. И заголосят прохожие, и завоют сирены.
— Вот в сирены я верю, — говорила Вигдис, когда парень замолкал. — А остальное — пфф, сказка.
Правда, сама порой приговаривала:
— Эх, на маяк бы…
— Ты ж в него не веришь, — подкалывали соседи.
— Не верю, что Летучий голландец с него стартует. А в то, что там глухая провинция, ни медицины хорошей, как здесь, ни системы слежения нет — почему бы не поверить.
…
Лина устроилась в кресле у окна и аккуратно застегнула ремни безопасности. Вежливо кивнула проводнице — мол, не беспокойтесь, всё в порядке — и уткнулась носом в стекло. Взлет уже перестал казаться ей волнующим зрелищем (еще бы, когда взлетаешь раз двадцать за последний месяц), зато иллюминатор отлично холодил лоб. И нос, раз уж на то пошло.