Печальный кипарис Кристи Агата

Глава первая

Анонимное письмо! Элинор Карлайл держала открытое письмо в руке и смотрела на неги, не зная, что делать. Ей никогда не приходилось сталкиваться с подобными вещами. Противная штука: плохой почерк, ошибки в правописании и синтаксисе, дешевая розовая бумага.

«Это, чтобы предупредить вас, — гласило письмо.

— Не хочу называть имен, но кое-кто присосался к вашей тетушке, как пиявка, и если вы не побережетесь, потеряете все. Девчонки очень хитрые, а старые дамы верят им, когда они к ним подлизываются. Лучше приезжайте и сами взгляните, что делается. Не годится, чтобы вы и ваш молодой человек потеряли свое добро, а она очень ловкая, а старая миссис может окочуриться в любой момент.

Доброжелатель».

Элинор еще с отвращением смотрела на это послание, когда открылась дверь и горничная доложила: «Мистер Уэлман», — и вошел Родди.

Родди! Как всегда, когда она его видела, Элинор испытывала смешанное чувство: внезапную радость и сознание того, что она не должна эту радость показывать. Ведь было совершенно ясно, что Родди, хотя и любил ее, чувствовал к ней далеко не то, что она к нему. Первый взгляд на него заставил сердце Элинор так забиться, затопил все ее существо такой нежностью, что ей стало почти физически больно. Просто глупо, что у человека — да, да, совершенно ничем не примечательного молодого человека — есть такая власть над другим. Чтобы один лишь взгляд на него вызывал у тебя головокружение и какое-то странное, неосознанное желание… может быть, даже желание заплакать… А ведь предполагается, что любовь приносит радость, а не боль… Но если любовь слишком сильна… Ясно одно: ей нужно быть очень осторожной, держаться непринужденно и даже небрежно. Мужчины не любят, когда им досаждают восхищением и обожанием. Во всяком случае, Родди этого не любит. Приветствие Элинор прозвучало легко и беззаботно:

— Хэлло, Родди!

— Хэлло, дорогая! Вид у тебя просто трагический. Что это, неоплаченный счет.

Элинор покачала головой:

— Нет, это, видишь ли… анонимное письмо. Брови у Родди поползли вверх. Его подвижное лицо как-то сразу изменилось и застыло. Он издал возглас неудовольствия.

Элинор сделала шаг к письменному столу:

— Пожалуй, лучше всего порвать…

Она могла бы сделать это, и Родди не остановил бы ее, ибо чувство брезгливости к подобным вещам явно преобладало у него над любопытством. Однако внезапно Элинор передумала:

— Может, тебе его все-таки лучше сначала прочесть. Потом мы его сожжем. Это насчет тети Лауры.

Брови Родди поднялись еще выше:

— Тети Лауры.

Он взял письмо, прочел его и, весь передернувшись, вернул Элинор.

— Да, — сказал он, — сжечь, и дело с концом! Ну и странные же есть на свете люди!

— Думаешь, это кто-нибудь из прислуги? — спросила Элинор.

— Пожалуй, да.

— Он колебался.

— Интересно, о ком говорится в этой штуке.

Элинор задумчиво обронила:

— Это, должно быть, о Мэри Джеррард.

Родди нахмурился, пытаясь припомнить:

— Мэри Джеррард? Кто это?

— Девочка из сторожки. Неужели не помнишь? Тетя Лаура всегда любила эту малышку и была так добра к ней. Платила за нее в школу… и даже за уроки музыки и французского.

— Ах, да, припоминаю: этакая худышка с белесыми лохмами.

Элинор кивнула.

— Ты, верно, не видел ее с того лета, когда мама и отец были за границей. Правда, ты бывал в Хантербери реже, чем я, да и она в последнее время служила в Германии кем-то вроде компаньонки, но мы часто играли вместе, когда были детьми.

— Что она представляет собой сейчас? — поинтересовался Родди.

— Очень мило выглядит. Хорошие манеры и все такое. Теперь никто не принял бы ее за дочь старика Джеррарда.

— Значит, стала чем-то вроде леди?

— Да. Думаю, из-за этого ей сейчас трудновато приходится в сторожке. Миссис Джеррард умерла несколько лет назад, а с отцом Мэри не ладит. Он фыркает по поводу ее образования, говорит, что она задается.

Родди заявил с раздражением:

— Люди никогда не думают о том, сколько причиняют вреда, давая кому-то «образование»! Часто это не доброта, а, наоборот, жестокость.

Элинор, однако, думала о другом:

— Судя по всему, она действительно часто бывает в господском доме. Я знаю, она читает вслух тете Лауре после того, как у той был удар.

— А что, сиделка ей читать не может?

— Сиделка О’Брайен, — ответила с улыбкой Элинор, — говорит с ирландским акцентом, от которого можно с ума сойти! Неудивительно, что тетя предпочитает Мэри.

Пару минут Родди нервно расхаживал по комнате. Потом он сказал:

— Знаешь, Элинор, я думаю, нам нужно съездить туда.

В голосе Элинор прозвучало отвращение.

— Из-за этого?..

— Нет, нет, вовсе нет. А впрочем, черт побери, давай будем честными: да! Это мерзкая писулька, но в ней может быть и правда. Я имею в виду, что старушка здорово больна, а…

— Родди взглянул на Элинор со своей обаятельной улыбкой, признавая несовершенство человеческой натуры, и закончил:

— …а деньги имеют значение и для тебя и для меня, Элинор.

— О да, — быстро согласилась она. Родди серьезно продолжал:

— Не сочти меня таким уж расчетливым, но в конце концов тетя Лаура всегда сама говорила, что мы ее единственные родственники. Ты — ее племянница, дочь ее брата, а я племянник ее мужа. Она то и дело давала нам понять, что после ее смерти все перейдет к тебе или ко мне, а вероятнее всего — к нам обоим. И это большие деньги, Элинор.

— Да, пожалуй, — задумчиво согласилась она.

— Содержание Хантербери обходится недешево. Дядя Генри, когда он встретился с твоей тетей Лаурой, был человеком состоятельным. Да и она сама была богатой наследницей. Ей и твоему отцу досталось после родителей прекрасное состояние. Жаль, что твой отец так увлекся биржевыми спекуляциями.

Элинор вздохнула.

— Бедный папа, у него никогда не было делового чутья. Перед смертью денежные дела очень беспокоили его.

— Да, твоя тетя Лаура оказалась более деловой. Она вышла за дядю Генри, они купили Хантербери, и она как-то говорила мне, что ей всегда везло с помещением капитала.

— Дядя Генри по завещанию все оставил ей, не так ли.

Родди кивнул:

— Да, жаль, что он умер так скоро. А она так и не вышла замуж во второй раз. Верная душа, ничего не скажешь. И к нам всегда очень добра. Ко мне относилась так, словно я ее родной племянник. Если приходилось туго, она всегда меня выручала. К счастью, я не очень часто заставляю ее делать это.

— Со мной она тоже была очень щедра, — с благодарностью вставила Элинор.

— Тетя Лаура молодчина, — согласился Родди.

— Но, видишь ли, Элинор, быть может, мы оба жили, ну… выше своих средств, что ли… Да и с работой тоже… Я, например, работаю у «Льюиса и Хьюма». Надрываться не приходится, и местечко это меня устраивает. Я сохраняю уважение к самому себе, ибо как-никак, а тружусь, но заметь, не беспокоюсь о будущем, потому что рассчитываю на тетю Лауру.

Элинор вздохнула:

— О нас тоже можно сказать, что мы пиявки.

— Чепуха! Просто нам давали понять, что со временем у нас будут деньги. Естественно, это отражается на нашем поведении.

Элинор раздумывала над чем-то.

— Ведь тетя никогда не говорила нам конкретно, как она распорядится своими деньгами.

— Да какое это имеет значение? Ведь мы собираемся пожениться, так что совершенно безразлично, поделит ли она состояние между нами или оставит его кому-то одному.

Он с нежностью улыбнулся и добавил:

— Все-таки хорошо, что мы любим друг друга. Ведь ты любишь меня, Элинор?

— Да.

Ответ ее прозвучал холодно, как по обязанности.

— Да, — передразнил ее Родди.

— Ты просто прелесть, Элинор. Этакая снежная королева, ледяная и недоступная. Наверное, за это я тебя и люблю.

Элинор затаила дыхание, но голос ее звучал спокойно:

— Вот как?

— Да.

— Родди нахмурился.

— Некоторые женщины такие хваткие и наглые, просто до омерзения… или, наоборот, удержу не знают в своем собачьем обожании, ну, душат им человека, и только. Терпеть этого не могу! С тобой же я никогда ни в чем не уверен, в любой момент ты можешь окатить меня этим твоим холодным, отчужденным взглядом и заявить, что передумала, — и при этом даже глазом не моргнешь. Ты изумительна, Элинор. Такая законченная, изысканная, словно произведение искусства!.. Я думаю, наш брак будет очень счастливым… Мы любим друг друга, но не слишком. Мы хорошие друзья. В наших вкусах много общего. Мы знаем друг друга наизусть. Ты мне никогда не надоешь, потому что ты такая изменчивая, такая неуловимая. Я вот могу надоесть тебе, уж очень я заурядный.

Элинор покачала головой.

— Никогда ты не надоешь мне, Родди, никогда!

Родди поцеловал ее и сказал:

— Тетя Лаура неглупа и, наверное, сообразила, как у нас обстоит дело, хотя мы не были у нее с тех пор, как все между собой решили. Пожалуй, неплохой предлог поехать туда?

— Да, я как раз думала… Родди закончил фразу за нее:

— …что мы бываем там реже, чем могли бы. Мне это тоже приходило в голову. Когда у нее случился первый удар, мы приезжали почти каждую неделю, а теперь не были там почти два месяца…

— Мы бы приехали немедленно, если бы она нас позвала.

— Да, разумеется. И мы знаем, что за ней хороший уход, и сиделка О’Брайен нравится ей. Но все равно, может быть, мы были немного невнимательны. Я говорю сейчас без всякой мысли о деньгах.

Элинор кивнула:

— Я знаю.

— Так что это гнусное письмо принесло какую-то пользу. Мы отправимся туда, чтобы защитить свои интересы. И еще потому, что действительно любим нашу дорогую старушку.

Он чиркнул спичкой и, поджигая письмо, задумчиво проронил:

— Интересно, чьих рук это дело?.. Кто-то «за нас», как мы говорили, когда были детьми. Что ж, всякое бывает… Матушка Джима Партингтона отправилась на Ривьеру, по уши влюбилась там в молодого врача-итальянца и оставила ему все состояние, до последнего фартинга. Джим с сестрами пробовали опротестовать завещание, да куда там…

Элинор улыбнулась:

— Тете Лауре нравится новый доктор, преемник доктора Рэнсома, но не до такой уж степени! Да и в этом противном письме говорится о девушке. Это, должно быть, Мэри.

— Мы поедем туда и сами все увидим, — завершил разговор Родди.

Сиделка О’Брайен, шурша всем, что было на ней накрахмаленного, проследовала из спальни миссис Уэлман в ванную комнату. Обернувшись через плечо, она сказала:

— Сию минуту поставлю чайник. Вы ведь не откажетесь от чашечки чая.

Сиделка Хопкинс и не собиралась отказываться:

— Я, милочка, всегда не прочь выпить чашечку. Что может быть лучше чашки хорошего крепкого чая.

О’Брайен, наполняя чайник водой и ставя его на газовую плитку, говорила:

— У меня все в этом шкафу — чайничек для заварки, чашки, сахар, а Эдна приносит мне свежее молоко два раза в день. Ни к чему без конца звонить и беспокоить прислугу. А плитка здесь замечательная, чайник закипает моментально.

О’Брайен была высокая рыжеволосая женщина лет тридцати, с ослепительно белыми зубами, веснушчатым лицом и милой улыбкой. Пациенты любили ее за бодрость и энергию. Хопкинс, медсестра, приходившая каждое утро, чтобы помочь в уходе за отличавшейся солидной комплекцией больной дамой, была добродушного вида женщина средних лет, производившая впечатление бойкой и смышленой.

Сейчас она одобрительно говорила:

— Этот дом поставлен как надо.

Другая кивнула, соглашаясь.

— Несколько старомодно кое-что, нет центрального отопления, но зато сколько угодно каминов, и девушки услужливы. Миссис Бишоп, домоправительница, держит горничных в ежовых рукавицах. Хопкинс фыркнула:

— Эти теперешние девчонки сами не знают, чего хотят, а уж насчет работы…

— Мэри Джеррард хорошая девушка, — примирительно заметила О’Брайен.

— Просто не знаю, что миссис Уэлман делала бы без нее. Слышали, как она требовала ее сегодня? Ну, что же, девочка мила, и обращение у нее приятное.

Хопкинс внесла свою лепту в беседу:

— Мне жалко Мэри. Этот несносный старик, ее папаша, делает все, чтобы отравить ей жизнь.

— Да уж, от старого черта доброго слова не дождешься, — согласилась О’Брайен.

— А вот и чайник вскипел.

Не прошло и минуты, как горячий крепкий чай уже дымился. Сиделки расположились за столом в комнате О’Брайен, соседней со спальней миссис Уэлман.

— Мистер Уэлман и мисс Карлайл приезжают сегодня, — сообщила О’Брайен.

— Утром пришла телеграмма

— То-то я смотрю, — оживилась Хопкинс, — старая леди так возбуждена. Давненько они здесь не бывали, а?

— Уже больше двух месяцев. Милый джентльмен мистер Уэлман только выглядит чересчур гордым.

Хопкинс заявила:

— А я видела недавно ее фотографию в «Тэтлер» — с подругой в Ньюмаркете.

— Она ведь очень известна в обществе, правда? — поинтересовалась О’Брайен.

— И всегда так чудно одета. Вы думаете, она действительно красивая?

— Трудно сказать, ведь эти светские дамы так мажутся, что и не сообразишь, каковы они на самом деле. Я лично считаю, что по внешности она и в подметки не годится Мэри Джеррард.

О’Брайен поджала губы и чуть-чуть склонила голову набок.

— Тут вы, может, и правы, но Мэри не хватает стиля. На это Хопкинс назидательно заметила:

— Были бы тряпки, стиль будет.

Восседая над чашками с ароматным напитком, женщины ближе придвинулись друг к другу. О’Брайен рассказывала:

— Странная вещь случилась сегодня ночью. Я, знаете, вошла часа в два, чтобы, как всегда, поудобнее устроить бедняжку, а она и не спит. Как только увидела меня, сразу заговорила: «Фотографию, дайте мне фотографию». Я, сами понимаете, отвечаю: «Конечно, миссис Уэлман, но, может, лучше подождать до утра?» А она все свое: «Нет, я должна взглянуть на нее сейчас». Тогда я спросила: «А где это фото? Вы ведь хотите одну из фотографий мистера Родерика?» Но она так странно сказала: «Кого? Родерика? Нет, Льюиса». А потом начала приподниматься на подушках, да с таким трудом… Я приподняла ее, она достала ключи из маленькой шкатулки, что стоит возле ее постели на столике, и велела мне открыть второй ящик конторки, а там и правда фотография, большая, в серебряной рамке. И такой, знаете, красивый мужчина! А через все фото написано «Льюис». Старомодное все, конечно, видно, он снимался много лет назад. Я принесла фотографию ей, и она смотрела на нее долго, долго. Потом вздохнула и сказала мне, чтобы я убрала ее назад. И, поверите ли, когда я обернулась, она уже спала, да так сладко, ровно младенец.

— Думаете, это был ее муж? — с любопытством спросила Хопкинс.

— Вовсе нет! Сегодня утром я мимоходом поинтересовалась у миссис Бишоп, как звали покойного мистера Уэлмана, и она сказала, что Генри.

Женщины обменялись взглядами. У Хопкинс был длинный нос, и сейчас кончик его слегка подергивался от приятного возбуждения. Она размышляла вслух:

— Льюис, Льюис… Что-то я не могу припомнить здесь таких.

— Ведь это было много лет назад, милочка, — напомнила ей другая.

— Верно, а я здесь недавно. И все-таки…

О’Брайен повторила мечтательно:

— Такой красивый мужчина. Похож, знаете, на кавалерийского офицера.

Хопкинс прихлебывала свой чай.

— Это очень интересно.

Потом с глубоким вздохом завершила беседу:

— Быть может, его убили на войне.

Когда Хопкинс, приятно освеженная чаем и разговором на романтическую тему, наконец вышла из дома, ее догнала Мэри Джеррард.

— Можно мне пойти в деревню вместе с вами, сестра?

— Ну, разумеется, дорогуша.

Мэри сказала, чуть задыхаясь:

— Мне нужно поговорить с вами. Я так беспокоюсь, так беспокоюсь…

Женщина постарше окинула ее добрым взглядом. В свои двадцать один год Мэри Джеррард была очаровательным созданием. Что-то в ее облике наводило на мысль о дикой розе: длинная гибкая шея, волосы цвета бледного золота и ярко-синие глаза.

— А что случилось? — сочувственно спросила Хопкинс.

— Да ничего особенного, просто время идет, а я ровно ничего не делаю. Миссис Уэлман была удивительно добра, дала мне такое дорогое образование. Я думаю, теперь мне уже пора начать самой зарабатывать на жизнь. Надо научиться чему-нибудь настоящему, понимаете.

Собеседница кивнула, и Мэри продолжала:

— Я пыталась объяснить это миссис Уэлман, но это так трудно… Она, кажется, просто не понимает меня. Все говорит, что времени еще сколько угодно.

— Не забывайте, она очень больна, — вставила медсестра.

Мэри залилась краской.

— О, я знаю. Наверное, не надо приставать к ней. Но я так тревожусь, да и отец все время придирается ко мне. Без конца ворчит, что я строю из себя леди. Но я действительно хочу наконец делать что-то! Беда в том, что научиться чему-нибудь почти всегда дорого стоит. Я теперь неплохо знаю немецкий, и, может, это мне пригодится. А вообще-то мне хотелось бы стать медсестрой. Мне нравится ухаживать за больными.

— Для этого нужно быть сильной, как лошадь, — трезво заметила Хопкинс.

— А я сильная! И мне по-настоящему нравится это дело. Мамина сестра, которую я и не видела, ну, та, что уехала в Новую Зеландию, была медсестрой. Так что это у меня в крови.

— Как насчет того, чтобы заняться массажем? — продолжала Хопкинс.

— Этим можно недурно зарабатывать.

Мэри, по-видимому, была в нерешительности.

— Но ведь выучиться на массажистку дорого стоит, правда? Я надеялась… но мне просто стыдно быть такой жадной… Она уже столько сделала для меня.

— Вы имеете в виду миссис Уэлман? Чепуха! По-моему, она обязана вам в этом помочь. Она дала вам шикарное образование, но на нем одном далеко не уедешь. Вы ведь не хотите стать учительницей?

— Ну, для этого я недостаточно умна.

— Ум уму рознь. Послушайтесь моего совета, Мэри: пока не торопитесь. Мне кажется, миссис Уэлман должна помочь вам в жизни на первых порах, и я не сомневаюсь, что именно так она и собирается поступить. Но дело в том, что она любит вас и не хочет расставаться с вами. Бедной старухе, наполовину парализованной, приятно видеть около себя хорошенькую молодую девушку. И вы действительно умеете правильно вести себя у постели больной, ничего не скажешь.

— Если вы и впрямь думаете так, — тихо проговорила Мэри, — мне будет не так стыдно бездельничать. Милая миссис Уэлман… Я очень, очень люблю ее. Она всегда была так добра ко мне, и я сделаю для нее все на свете.

Ответ Хопкинс прозвучал довольно сухо:

— Тогда лучшее, что вы можете сделать, это оставаться там, где вы есть, и перестать трепыхаться. Это все скоро кончится. Она держится молодцом, но… У нее будет второй удар, а потом третий. Я-то насмотрелась на такие случаи. Так что терпение, душенька. Если вы скрасите старой леди последние дни ее жизни, — это будет доброе дело с вашей стороны. А потом найдется время подумать обо всем прочем.

Они приближались к массивным чугунным воротам. С порога сторожки с видимым трудом, ковыляя, спускался пожилой сгорбленный мужчина. Хопкинс весело окликнула его:

— Доброе утро, мистер Джеррард! Погода-то сегодня просто чудо, а?

— Только не для меня, — проворчал старик Джеррард, искоса бросив на женщин недружелюбный взгляд.

— Вам бы такой прострел, так вы бы…

— Я думаю, это из-за того, что на прошлой неделе было сыровато. Если сейчас будет солнечно и сухо, все у вас как рукой снимет.

Однако эти приветливые слова, казалось, привели старика в еще большее раздражение.

— А, сиделки, медсестры, все вы на один лад. Наплевать вам на чужие страдания. Вот и Мэри тоже заладила одно: «Буду медсестрой, буду медсестрой». Это после всяких там французских и немецких заграниц…

Мэри ответила резковато: