История моего безумия Коэн Тьерри

Глава 47

День 1-й

Мне страшно. Страх электризует мозг, парализуя мысли и тело. Я похож на попавшее в капкан животное: оно чувствует, что вырваться не удастся, и покорно ждет смерти.

Единственная отдушина – пачка бумаги и ручка.

Я решил вести дневник последних дней, может, удастся успокоить взбесившиеся мысли, положив их на бумагу. Чтобы оставить след. Текст, который я напишу по его требованию, будет неполным без этого свидетельства.

Я вдруг осознаю, что не теряю надежды обрести свободу. Учитывая ситуацию, надежда безумная, но в этой истории все лишено смысла.

Буду писать в темноте и прятать листки под матрас.

День 2-й

Я написал пролог меньше чем за день и, хотите верьте, хотите нет, получил удовольствие от работы.

Я увлеченно сочинял завязку, заманивал читателя намеками и загадочными зацепками, которые раскрою в следующих главах.

Главная тема романа – смерть. Она присутствовала в большинстве прологов моих предыдущих текстов: так я давал понять, что впереди головокружительные приключения.

Однажды Господин Издатель поинтересовался, почему я так поступаю. Все просто: смерть и болезнь очень жестоки, все наносное, поверхностное становится неважным, и человек возвращается к истинному смыслу своего существования. Болезнь и смерть заставляют нас говорить вполголоса и не заноситься, мы забываем о суетном и начинаем думать о жизни и судьбе.

Все так, но сегодня я впервые пишу о собственной смерти. Это особенно вдохновляет: любой автор позавидовал бы такому уникальному сюжету. Нужно выжать из него все возможное.

Мной овладевает азарт, я забываю о заточении и испытываю удовольствие – нездоровое, даже патологическое, но понятное тем, кто вечно ищет главный сюжет своей жизни.

В данном случае – сюжет собственной смерти.

Я завтракал и перечитывал написанные накануне страницы. На экране появилось лицо Джима.

– Пролог хорош, – сказал он. – Слегка претенциозен, да и стиль, как всегда, хромает, но мне понравилось, что ты превратил финал истории в наживку. Умеешь заинтриговать читателей, что и говорить.

– Ждешь благодарностей за комплимент?

Он пропустил колкость мимо ушей и продолжил:

– Ты смирился со своей участью. Я это оценил.

– Такой уж у меня стиль…

– Теперь опиши, каким ты был до публикации первого романа.

– Я был хорошим человеком.

– Это банальное определение, а мне нужны слова, фразы, главы, которые позволят читателю понять, какой смысл ты в него вкладываешь.

– Расскажешь, зачем ты все это делаешь?

– Когда закончишь первую часть истории.

Камера погасла.

Да, я был хорошим человеком.

День 4-й

Я писал первые главы и заливался слезами. Рассказ о счастливых временах, когда мы с Даной жили вместе, был пыткой и наслаждением. Слова выпускали на волю воспоминания, пробуждавшие прежние чувства. Я уподобился заброшенному дому, в котором неожиданно открыли двери и окна.

Джим не показывался три дня, но я знаю, он там, по другую сторону экрана – следит, как продвигается работа. Мне мешает его скрытое присутствие. Я представляю, как он злорадствует над моими сомнениями, насмехается над «убогостью» стиля, и выхожу из себя.

Сегодня утром он наконец появился и с места в карьер сообщил:

– Я разочарован. Ты слишком скупо описал молодые годы.

– А по-моему, я рассказал вполне достаточно, чтобы быть понятым.

– Возможно… но ты обошел молчанием детство, учебу в колледже и университете.

– Это никому не интересно. Я родился, когда встретил Дану.

– Ах-ах-ах, как красиво, – съязвил он. – А потом бросил ее. Черная неблагодарность! Особенно если учесть, как много она сделала, чтобы ты преуспел на литературном поприще!

– Да, бросил и снова стал жалким придурком.

– Другой бы спорил… Не меняй тему – я тобой недоволен.

– Повторяю – я включил то, что считал нужным. Но ты можешь поделиться со мной воспоминаниями… обо мне и объяснить причины своей ненависти.

Он заговорил не сразу:

– Ты был посредственностью, но красивой и спортивной, поэтому тебя любили. Я терпеть тебя не мог – по тем же причинам. Мир так устроен, что знания, ученость не гарантируют человеку симпатий окружающих. Все, чего человек добился благодаря упорному труду и силе воли, гроша ломаного не стоит в глазах дураков. Зато они превозносят до небес врожденные таланты. Я работал, как зверь, чтобы вырваться из своей среды, получал лучшие оценки, преподаватели меня уважали, но больше никто даже не смотрел в мою сторону, не восхищался моими успехами.

– Ошибаешься! Неуважение к уму тут ни при чем. Ты просто не вызывал симпатии! Был мрачным, замкнутым, заносчивым! Некоторые ребята – не такие одаренные от природы, как ты, но добрые и остроумные, – легко заводили друзей. А ты смотрел на всех свысока, отталкивал любого, кто пытался с тобой сблизиться.

– Что ты называешь симпатией? Способность всегда, в любой ситуации, говорить то, что хотят услышать другие? Притворство, побуждающее смеяться над несмешными шутками? Ты считаешь милыми людей, которые вечно изображают кого-то другого? Ты сказал, что некоторые наши соученики были остроумными. А тебе известно значение этого слова? Ни у одного из вас не было чувства юмора! Все ваши шутки звучали непристойно, омерзительно.

– Не понимаю… ты так сильно нас презирал, но тебя почему-то заботил наш образ жизни…

– Я верил, что наступит день и мои усилия будут вознаграждены. Меня полюбят таким, какой я есть – за образованность и тонкий ум, – а вы все сольетесь с общей массой безликих невежд. Станете частью народонаселения, способного только набирать кредиты и потреблять, жаждущего, чтобы все было «не хуже, чем у других»: маленький дом, маленькая машина, безделушки-сюськи-пуськи! Мне была уготована иная судьба.

– И какая же?

Он шумно задышал, глаза остекленели, рот скривился от омерзения, навеянного болезненными воспоминаниями.

Я ждал продолжения, но Джим неожиданно отключился.

День 6-й

– Получилось еще хуже, чем я ожидал, – объявил вечером Джим, прочитав третью главу.

– О чем ты говоришь? О моем стиле?

– Нет, насчет стиля у меня давно нет иллюзий. Я имел в виду легкость, с которой ты нашел издателя.

– Иногда так бывает, каждый год выходит масса дебютных романов.

– Ты прав… – В его голосе прозвучала горечь.

– Почему тебя это так бесит? Ты предрекал мне унылое, посредственное будущее, но ошибся. С кем не бывает… В прошлый раз ты закончил разговор фразой: «Мне была уготована иная судьба». Объясни.

Он отвел взгляд и погрузился в свои мысли. Прошло несколько невыносимо долгих секунд.

– Я хотел стать писателем, – с ноткой меланхолии в голосе произнес он наконец.

Зависть! Неужели движущей силой его ненависти могло стать это детское чувство? Он презирал меня, как никого другого, считал пустышкой, воображалой – и завидовал? Не мог простить, что я преуспел там, где он потерпел неудачу?

– Я прочел всех классиков, – продолжил Джим. – Был первым по литературе. Преподаватели читали вслух мои сочинения, приводили их в пример. Я поступил на филологический факультет, встретил там блестящих студентов, конкуренция меня возбуждала, заставляла работать еще усердней. Я всегда получал высшие баллы, профессора мной восхищались, сокурсники завидовали. Я был уверен в своем предназначении. Знал, что напишу великолепный роман и критики назовут меня самым талантливым писателем страны.

Прошлое не отпускало его, раны все еще кровоточили.

– Написал? – спросил я, надеясь отвлечь его.

– Завершив учебу, я получил должность ассистента в престижном университете, собирался писать диссертацию, но мне было неинтересно состязаться с себе подобными, демонстрировать им свои знания. Я хотел покорить мир и начал писать роман, рассчитывая прославиться. Я работал пять лет, тратил на сочинительство все свободное время, просиживал ночи напролет. Ты никогда не поймешь, что такое настоящий писательский труд. У тебя плоский, пустой, банальный язык. Сочинительство – это вечный бой, и я мужественно сражался, а когда закончил, был уверен, что создал шедевр. Мой роман и был шедевром.

– И ты разослал рукопись издателям…

Я забежал вперед, и его лицо еще больше потемнело, дыхание стало прерывистым.

– Разослал. И все мне отказали. «Написано блестяще, но… история скучная».

Он стукнул кулаком по столу, и картинка на мгновение сместилась.

– Кого волнует история?! – выкрикнул он. – История – предлог, она – раствор, позволяющий связать слова во фразы, показать всю тонкость и красоту языка! Все истории давно написаны! Разве после появления библейских текстов кто-нибудь придумал хоть один новый сюжет, описал неизвестные чувства? А потом я понял… издательствами руководят маркетологи, а вовсе не блюстители чистоты языка. Им нужен саспенс, сюжеты, пригодные для экранизации. Они хотят получать «продукт», который можно продавать с помощью рекламы и выставлять на полках супермаркетов между пачками стирального порошка и бутылками пива.

Эти аргументы были мне знакомы – я сам использовал их, но в других целях. А сегодня слышу обвинения в свой адрес, потому что в его глазах олицетворяю победу коммерческого начала.

– Все не так просто, – возразил я. – Некоторые издательства ищут в текстах именно красоту языка, сюжет для них вторичен.

– Повторяю, отказали все! – взвился он. – Те, о ком ты говоришь, ответили, что я пишу… высокотехнично, но недостаточно… человечно.

Он замолчал, как будто хотел отыскать в хаотичном нагромождении мыслей ускользающую логику.

– Ты написал еще что-нибудь?

– Нет. Запал исчез. Зачем убиваться ради невежд? Я защитил диссертацию. Без вдохновения. Стал профессором провинциального университета. А через несколько лет появился ты.

– Я?

– Да. Ты был повсюду. В газетах и глянцевых журналах, на рекламных щитах… Ты стал писателем!

Он засмеялся, как безумный.

– Сэмюэль Сандерсон, мускулистый красавец с весьма заурядными способностями, сочинил роман и за несколько недель стал звездой. Это было невероятно, немыслимо. И несправедливо. Я купил книгу… прочел от корки до корки. И что же? Набор штампов, сентиментальная интрига, достойная худших образцов телемыла, случайный набор слов. Но ты нашел издателя и вкушал плоды славы. Я прочел все рецензии. Только самые смелые и независимые критики высмеивали твой стиль, но свора бескультурных журналистов, обожающих аромат известности, пела тебе осанну. Я узнал, что у тебя очаровательная жена и маленькая дочка. Ты преуспел во всем, а я проиграл. Это была черная несправедливость. Я возненавидел тебя за то, кем ты стал, чего добился. Каждый твой новый роман, каждое появление на публике оскорбляли меня. Я перестал читать прессу, не включал телевизор, но это не помогло. Билборды с улиц никуда не делись, женщины читали твои романы в транспорте, в кофейнях, в парках. Меня всегда завораживала их способность отключаться от реальности и погружаться в твой мир, лить слезы и улыбаться, забывая обо всем на свете. Я чувствовал, что схожу с ума. А потом…

Он замолчал, снова уйдя в себя, и его лицо помрачнело.

– Что – потом? – спросил я участливым тоном.

– Потом я встретил женщину. Она была не от мира сего. Нежная, великодушная, милая… И очень наивная. Идеальная добыча для всех мерзавцев-соблазнителей. Она восхищалась мной, гордилась, что ее муж – профессор литературы, автор большого романа. Для нее не имело значения, что я преподаю в провинциальном университете, а рукопись мою отвергли… Она всегда смотрела на меня с любовью, уговаривала вернуться к писательству. Я снова обрел надежду и веру в себя. Я был для нее непререкаемым авторитетом в литературе. Если я говорил: «Обрати внимание на эту книгу», – она немедленно следовала моему совету. Но однажды я застал ее за чтением одного из твоих романов: она лежала на диване и плакала, листая страницы. Романтическая, простодушная натура сыграла с ней злую шутку. Не представляешь, как я был разочарован. В тот вечер мы впервые серьезно повздорили, потом стали ссориться все чаще. Я не мог позволить ей понапрасну тратить время, мне хотелось быть ее Вергилием в мире настоящей литературы. Я должен был научить любимую женщину отличать высокий стиль от ремесленных поделок и…

Он не закончил фразу, я понял, что больше ничего от него не услышу, но все-таки спросил:

– И что же случилось?

Он издал презрительный смешок.

– Вот ты и расскажи. Берись за дело. Время идет, и мне начинает казаться, что ты не успеешь к сроку.

– Успею, не сомневайся.

День 8-й

Несколько последних дней я описывал свое погружение в полный обмана мир социальных сетей. Рассказал о встрече с Джессикой, о том, как был разочарован, когда потерял ее. Сегодня утром, прочитав эти страницы, Джим наконец-то решил объяснить мне истинные причины своей ненависти.

– Итак, ты винишь в своем падении социальные сети? – спросил он.

– Не совсем так. Если ты читал внимательно, должен был понять, что я не считаю Интернет катализатором всех моих несчастий. Я и без него пошел бы ко дну – раньше или позже. Без Даны я перестал быть собой.

– И надеялся найти себя с… Джессикой?

– К ней я испытывал не только сексуальное влечение.

– Но ты трахнул ее на первом же свидании! – взорвался он.

– Мы занимались любовью.

Я испугался, что он сейчас выключит камеру, и поспешил задать мучивший меня вопрос.

– Чем у тебя кончилось с той женщиной?

– А ты не догадываешься? – процедил он, и в его глазах зажегся нехороший огонек.

– Нет.

– Она влюбилась в тебя.

– Что-о-о?

– Джессика, моя Джессика, влюбилась в тебя.

Экран погас.

Я был ошеломлен. Джессика – жена Джима! Единственная женщина, которую он любил! А я отобрал ее у него. Теперь все понятно. Впрочем, нет. Я не знаю, встретились мы с ней случайно или Джим намеренно упомянул мое имя. Нет, он бы не стал. Будь это так, Джессика бы мне непременно рассказала. Что он с ней сделал? Неужели убил, чтобы отомстить за измену?

Я так нервничал, что не мог усидеть на месте и всю вторую половину дня мерил шагами тесную камеру, задавая себе один-единственный вопрос: виноват ли я в смерти Джессики?

Я много раз вызывал Джима, но он не отозвался. Пришлось пригрозить, что не напишу больше ни строчки, если он не ответит на мои вопросы.

День 9-й

Он связался со мной вскоре после полудня.

– Не думай, что напугал меня своим детским шантажом, я в любом случае собирался все тебе объяснить.

– Я хочу, чтобы мы поговорили о Джессике. Пойми – если я причинил тебе боль, то ненамеренно! Я не знал, что ты ее муж. Она никогда о тебе не говорила! В противном случае ничего бы не было.

Он издал резкий смешок.

– Ты знал, что женщина замужем, но это не помешало тебе соблазнить ее.

– Да, но она не была одной из многих. Я влюбился.

– Врешь. Будь это так, ты бы в лепешку разбился, чтобы найти ее.

– Я сделал все, что мог! Она ни разу не ответила. А потом написала, что мы больше никогда не увидимся. И я решил уважать ее выбор, хотя мне было очень нелегко!

Злая гримаса исказила лицо Джима, он подался вперед, как будто хотел ударить меня.

– Нелегко? Ты страдал? Да неужели?! Тот, кто любит, не отступается так быстро. И не ищет утешения в объятиях других женщин.

– Да в чем ты меня упрекаешь, в конце-то концов? Я ее не обманывал! И не насиловал! Она взрослая, самостоятельная женщина!

Джим сокрушенно покачал головой.

– Вот тут ты ошибаешься. Джессика инфантильна, и ты этим воспользовался!

– Ничего подобного! Ты виноват не меньше моего! Она говорила, что не так уж и счастлива с тобой! – огрызнулся я.

По тому, как он дернулся, я понял, что зашел слишком далеко.

– Она была счастлива, пока ты не вторгся в нашу жизнь! – заорал он. – У нас все было хорошо.

– Правда? А я, значит, все разрушил, просто пообщавшись с ней на Фейсбуке и поговорив по телефону? Ты сам в это веришь?

– Дело не в Фейсбуке и не в телефоне, ты действовал намного изощренней!

– Не понимаю…

– Твои романы! Твои чертовы романы! – Его лицо перекосилось от ненависти. – Она прочла их… и засомневалась! В нас, в нашей любви. У нас были здоровые, ровные отношения, лишенные сентиментальных безумств. Потом она прочла твои романы и начала смотреть на любовь сквозь призму сладеньких глупостей, которые ты так ловко облекаешь в слова. Признания, нежные взгляды, клятвы, подарки, доказательства любви! Я все это отвергаю, потому что считаю олицетворением лживости и коварства мира, к которому ты принадлежишь. Вы начали переписываться, она влюбилась в тебя, идеал романтического автора, и уступила.

Он завелся – только что пена изо рта не шла.

– Она меня разлюбила. И это твоя вина.

Голос у него сорвался, последнюю фразу он произнес почти шепотом.

– Она столько для меня значила…

– Что ты с ней сделал?

Он не ответил, отдавшись печальным мыслям.

– Отвечай, негодяй! – выкрикнул я. – Ты убил ее? Лишил жизни за то, что разлюбила? Или не мог вынести, что мы занимались любовью?

Мои вопли вывели его из задумчивости.

– Пиши – и я отвечу.

– Говори сейчас!

Он захохотал, и от этого сатанинского смеха у меня кровь застыла в жилах.

– Пытаешься обхитрить меня, Сэмюэль? Имей терпение, сейчас увидишь.

Он отключился. Через несколько минут на экране снова появилось изображение, и я ужаснулся.

Джессика смотрела прямо в камеру. Не та женщина, которую я знал, – ее пугающая версия: лицо усталое, исхудавшее, под глазами темные круги.

– Джессика… – прошептал я.

Мне показалось, что она не услышала. Джим сел рядом, и в ее глазах появился страх.

– Видишь? Джессика снова стала покорной и верной женой.

– Ублюдок… Что ты с ней сотворил? – со слезами в голосе спросил я.

– Промыл мозги от мусора, которым ты и подобные тебе их забили. А потом заново обучил искусству быть женой. Она способная ученица. И отличная повариха. Кстати, это она готовит тебе еду.

Он небрежным движением провел по волосам Джессики – как будто погладил кошку или птицу.

– Поздоровайся с Сэмюэлем, Джессика.

– Добрый день, – послушно произнесла она едва слышным голосом.

– Скажи ему, что ты теперь счастлива.