Это моя вина Локхарт Эмили

Паноптикум

На следующей неделе Фрэнки несколько раз видела Мэттью в столовой с ребятами-старшеклассниками. Но когда ты в девятом классе – ты не можешь так просто подойти к ним и при всех поздороваться. Однажды он пробежал мимо нее, переодетый для футбольной тренировки с парой бутсов в руке.

– Опаздываю! – улыбнулся он ей, обернувшись на бегу, и унесся по направлению к полю.

Ох, какие у него ноги.

Может, она и не заинтересовала его? Фрэнки задумалась, провожая его взглядом. Может, она для него слишком маленькая?

Может, она разонравилась ему, когда напомнила Дину о споре из-за «Пиратов Карибского моря»?

Всю неделю она старалась не думать о нем и занималась учебой. На выходных они с Триш и Арти поехали в город поиграть в фрисби.

В начале второй недели занятий Фрэнки решила отказаться от латыни и выбрала предмет под названием «Города, искусство и протест», обещавший быть интереснее. Вела его мисс Дженссон, недавно пришедшая в Алабастер. Она носила расшитые бусинами свитера и необычные юбки. Мисс Дженссон получила степень магистра истории искусств в Колумбийском университете. Она говорила всем, что сбежала в Алабастер из Нью-Йорка, но на уроках она только и делала, что обсуждала Нью-Йорк. Забавно.

Это был первый предмет на памяти Фрэнки, который нельзя было описать одним словом. Французский. Биология. Латынь. История.

Мисс Дженссон рассказывала о разных городах и их концепциях. Об отличиях городов, растущих естественным образом, от маленьких, специально спланированных поселений, таких как кампус Алабастера. Ученики читали архитектурную критику, историю Парижа и изучали Паноптикум – тюрьму, спланированную философом Иеремией Бентамом, жившим на рубеже восемнадцатого – девятнадцатого веков, но так никогда и не построенную.

Архитектура Паноптикума позволяла охране наблюдать за узниками так, чтобы те не знали, смотрят на них или нет, и в итоге те начинали чувствовать, что за ними постоянно следит некое вездесущее существо. Другими словами, все узники Паноптикума знали, что в любой момент на них могут смотреть, так что в итоге требовался минимум охраны. Паноптикум внушил бы своим обитателям настолько всеобъемлющее чувство паранойи, что они сами бы начали себя охранять.

Мисс Дженссон задала ученикам прочитать выдержки из книги «Надзирать и наказывать», в которой Мишель Фуко использует идею паноптикума в качестве метафоры западного общества с его страстью к стандартизации и наблюдению. Это значит, что мы проводим свою жизнь в среде, которая работает как паноптикум. Школы. Больницы. Заводы. Офисные здания. Даже городские улицы.

За вами всегда кто-то наблюдает.

Или, возможно, кто-то наблюдает за вами.

Или вам кажется, будто кто-то наблюдает за вами.

Таким образом, ты следуешь правилам, независимо от того, следят за тобой или нет.

Ты начинаешь думать, что за тобой следит нечто сверхъестественное. Что наблюдатель знает о тебе такие вещи, которых ты никогда никому не рассказывала. Даже если наблюдатель – всего лишь директор частной школы. Или восемнадцатилетний школьник.

Или пятнадцатилетняя девушка, притворяющаяся восемнадцатилетним школьником.

Это постоянная паранойя. Как то жуткое чувство, когда тебе кажется, что отец знает о том пиве, хотя ты выпила его четыре дня назад, и нет никаких признаков того, что отец в курсе.

Или закрываешь за собой дверь туалета, даже если ты одна в доме. Или когда у тебя новый парень, а ты у себя в комнате ковыряешь в носу – и думаешь, что это мерзко, и что каким-то образом твой парень это увидит и бросит тебя – такую мерзкую, – как только вы встретитесь в следующий раз. А еще ты как будто слышишь голос своей бабушки, которая напоминает, что надо пользоваться салфеткой. И та жуткая девчонка-заводила – ты помнишь ее мерзкий голос, когда в пятом классе она увидела, как ты размазываешь козявку по нижней стороне парты, и полгода говорила всем, что ты ешь сопли, хотя всем должно быть ясно, что если бы ты ела свои козявки, ты бы не размазывала их по парте.

То есть ты не можешь решить: ковыряешь ли ты в носу, потому что тебе так хочется, или не ковыряешь, потому что это не гигиенично. Ты как будто разговариваешь со всеми, кто мог бы за тобой наблюдать и осудить тебя (за действие или желание) – даже если умом понимаешь, что тебя никто не видит.

Это и есть паноптикум.

«Города, искусство и протест» оказались куда лучше латыни. Фрэнки быстро прочитала все, что им задали.

Приглашение

Впервые Фрэнки увидела бледно-голубые конверты на уроке истории где-то в середине второй недели учебы. Стелла Аллан, девушка со второго курса, которая жила в том же коридоре, что и Фрэнки, сидела рядом со своей подругой Клаудией – они сравнивали свои конспекты.

Стелла была маленького роста. Рулевая в команде гребцов. Громкий, резкий голос. Носила такой длинный хвост, что Фрэнки удивлялась, как он ее не перевешивает. Мозг у нее был размером с кукурузное зернышко.

– Кто-нибудь еще получил такой? – окликнула всех Стелла, демонстрируя конверт.

Фрэнки знала, что Стелла встречается с Дином.

– Нет.

– А ты? – Стелла повернулась к Триш.

– Что это?

– Ты знала бы, если бы получила такой же! – пропела Стелла. – Если у тебя его нет, я не могу показать тебе свой.

В столовой во время обеда Фрэнки не могла не заметить бледно-голубые конверты в руках и карманах некоторых популярных старшеклассников. А когда она взглянула на угловой стол, который всегда занимали такие люди, то Мэттью, Дин, Альфа и вся их стая сидели, откинувшись назад, карточки лежали на столе.

После обеда Фрэнки проверила свой почтовый ящик, но там не оказалось ничего, кроме рекламки матча по водному поло в субботу.

Вечером Фрэнки сидела в библиотеке одна. Она отпросилась из общежития, чтобы подготовиться к завтрашней контрольной по биологии, а когда закончила с биологией, спустилась в секцию 8000 поискать какую-нибудь интересную книжку.

Среди металлических стеллажей в подвале библиотеки было холодно, стоял запах пыльной бумаги. Фрэнки искала что-нибудь из П. – Г. Вудхауса – ей понравилась «Что-нибудь эдакое», прочитанная летом. Она не потрудилась заглянуть в каталог, так что сейчас просматривала полку с авторами на букву «В», забыв, как правильно пишется его имя, и уже начала задаваться вопросом: не стоит ли ей подняться наверх и найти помощь в компьютере или выбрать что-нибудь интересное из того, что проще найти, как вдруг услышала голоса.

В конце длинного ряда стеллажей располагались кабинки для индивидуальных занятий с лампами дневного света и дверцами из прозрачного пластика. В каждую кабинку помещались два стула и стол. В одну из них втиснулись четверо парней со старшего курса – Мэттью, Альфа, Дин и Каллум – двое сидели на столе, двое на стульях. Кабинки были неплохо изолированы, и Фрэнки не слышала, что они говорят. Не задумавшись над этим обстоятельством – не считая, конечно, осознания того, что Мэттью Ливингстон находится всего в паре метров от нее, она двинулась дальше вдоль стеллажа, где наконец, нашла целую полку с книгами Вудхауса. Выбрав «Кодекс чести Вустеров» из-за названия, девушка уселась на пол и открыла ее. Фрэнки настолько погрузилась в чтение, что вздрогнула, когда дверь кабинки открылась и до нее донеслись голоса.

– Гиджет… – рассмеялся друг Мэттью Каллум. – Ребята, я вам не верю.

Гиджет была симпатичной девушкой с третьего курса, которая пока еще ни с кем из Алабастер не встречалась.

Мэттью отвесил Каллуму шуточный подзатыльник.

– Это не благотворительность, придурок.

– В каком смысле? – спросил Каллум.

– Это аванс в счет будущих услуг, – ответил Мэттью.

– Как скажешь.

– Мы серьезно, – сказал Альфа, приобнимая Каллума за плечи, – нам в будущем могут понадобиться твои таланты.

– Ладно.

– А пока не забудь про свидание с Гиджет в пятницу, – сказал Мэттью. – Альфа, ну ты и сводник.

– Это правда. – Фрэнки видела, как Альфа во главе компании прошел мимо прохода, в котором сидела она. – Я люблю вмешиваться в чужую жизнь, – продолжил он. – Это такой кайф.

– Ты псих, ты в курсе? – усмехнулся Мэттью.

– Надо было закрыть меня, – с философским видом произнес Альфа. – О, погоди, так меня же уже закрыли!

«Паноптикум», – подумала Фрэнки.

– Тюрьма Алабастер, – рассмеялся Мэттью.

– Такая зеленая, такая интеллектуальная, такая манящая, – простонал Альфа. – Что даже когда вожак сбегает, он приползает обратно, умоляя: посадите меня в клетку!

Они поднимались по лестнице и так шумели в библиотеке, словно были в ней хозяевами.

Спустя минуту Фрэнки услышала шаги в обратном направлении. Она подняла глаза и там – темный силуэт на фоне льющегося из кабинок света – стоял Мэттью.

– Привет, – сказал он. – Я так и думал, что это ты. Что читаешь?

Она показала ему «Кодекс чести Вустеров».

– Неплохая книжка.

– Читал ее?

– Читал у него другое. Не помню что. Слушай.

– Что? – Она хотела встать, но он стоял совсем рядом, наклонившись к ней, и если бы она поднялась, их лица оказались бы слишком близко.

– Ты проверяла почту? – спросил Мэттью.

– Эм, да. Утром. Давно.

– Ну, тогда, – он широко улыбнулся и повернулся к выходу из библиотеки. – Тебе стоит ее перепроверить.

Судя по звукам шагов, он перешел на бег и скоро исчез.

Фрэнки оставила стопку книг на полу и направилась к почтовым ящикам в главном здании. В холле никого не было, не считая сурово взирающих со стен бывших директоров и председателей попечительского совета. Фрэнки показала им язык и дрожащими руками открыла ящик.

Внутри оказался бледно-голубой конверт, запечатанный красным воском, как любовное письмо викторианских времен.

– Фрэнки Ландау-Бэнкс, – гласили вырезанные из газеты и наклеенные на карточку буквы. Все остальное было напечатано на принтере, и, по всей видимости, текст был одним для всех:

«Никому не рассказывай об этом приглашении. В субботу, через десять минут после отбоя, оденься в черное. Возьми с собой алкоголь – если сможешь. Приходи на поле для гольфа. Следи, чтобы тебя не заметили! Твоим товарищем в этой преступной жизни станет…»

пустое место и снова наклеенные буквы —

Мэттью Ливингстон.

Ни подписи, ни намека на то, кто прислал приглашение. Фрэнки перевернула конверт. Ничего. Она снова посмотрела на конверт. На красном воске проступала печать – силуэт собаки с длинными ушами. Бассет-хаунд.

Фрэнк-старший входил в клуб «Бассетов» в Алабастер. Каждые два месяца он брал Фрэнки и Зеду с собой в дорогой стейк-хаус в Бостоне, где встречался со старыми друзьями – Хэнком Саттоном (генеральным директором компании, производящей бумагу), Уильямом Стирфортом (известным адвокатом) и доктором Джоном Монтегю (главным врачом бостонской окружной больницы). Мужчины обычно выпивали пару бутылок вина и съедали по большому стейку, пока Фрэнки и Зеда ели сырное фондю. Старые однокашники расслаблялись от вина и белковой пищи и рассказывали о «Бассетах».

Это было секретное общество, хотя никто не мог сказать точно, в чем заключалась его цель. Фрэнк-старший рассказывал в основном о выходках вроде расклейки загадочных зашифрованных сообщений или побегов за периметр кампуса после отбоя. Судя по всему, они с друзьями хотели, чтобы Фрэнки и Зеда знали о существовании общества, но не собирались отвечать на прямые вопросы.

Однажды, созерцая остатки обильного ужина на испачканной белой скатерти, «старики» признались, что вели запись своих проделок в тетради, которую называли «Бесславная история». Но когда Фрэнки спросила у мистера Саттона, что же они туда записывали, он только рассмеялся и покачал головой.

– Если я тебе расскажу, это перестанет быть тайной, так ведь?

– Но вы же рассказываете нам про общество, – удивилась Фрэнки, – так что это не такой уж секрет.

– Секреты обладают силой, если кто-то знает об их существовании, – ответил мистер Саттон. – Достаточно показать самый краешек, а остальное не выпускать на свет.

– А где вы храните эти записи?

– Упакованная в пластырь! – рассмеялся доктор Монтегю, которому досталось больше каберне, чем остальным.

– Смотрите на запад, парни! – захихикал Старший.

– О нет, – простонал мистер Стирфорт. – Только не это.

– Не могу поверить, что мы это делали, – усмехнулся доктор Монтегю. – Обратитесь к книгам, мужчины!

– О чем вы? – поинтересовалась Фрэнки.

– Да так, ничего особенного, – отмахнулся доктор Монтегю.

– Не обращай внимания на отца и этих старых дураков слева от меня, – сказал мистер Саттон. – Вы, очаровательные леди, лучше знаете, как вести себя в хорошем ресторане, нежели они.

– А кто сказал, что Фрэнки не станет «бассетом»? – заметила Зеда. Тогда она училась на старшем курсе, а Фрэнки только что поступила. – Может, она вступит в клуб. Тогда ей нужно обо всем рассказать.

Мистер Саттон расхохотался, а мистер Стирфорт сказал:

– Прости, Фрэнки, но это мужской клуб.

– Зеда, ты же это знала, – недовольно произнес Старший. – Зачем подкидывать Зайке идеи только для того, чтобы ее разочаровать?

– Да, знала, – ответила Зеда. – Я думаю, что это глупо, вот что.

– Хватит, – оборвал ее Старший.

– Кто будет десерт? – спросил доктор Монтегю. – Я возьму бостонский пирог с кремом.

Теперь, глядя на печать с бассет-хаундом на конверте, Фрэнки на какой-то момент задумалась, вспомнив об обществе, в котором состоял ее отец. Оно еще существует, это ясно. И Фрэнки задалась вопросом, как именно оно функционирует и какой властью обладает.

Но по большей части (давайте будем до конца честными) Фрэнки думала о другом. В конце концов, Мэттью Ливингстон – сам Мэттью Ливингстон – пригласил ее на свидание!

В лесах

Алабастер охранялся не слишком тщательно. Ощущения, что за тобой постоянно наблюдают, вызванного похожей на паноптикум сущностью закрытой школы, оказалось достаточно, чтобы большая часть учеников подчинялась правилам без нужды в дополнительном надзоре.

В субботу утром Мэттью просунул под дверь комнаты Фрэнки записку, где объяснил, что ей следует спуститься на второй этаж по северной лестнице – оставаясь, таким образом, как можно дальше от комнаты охраны, – потом пройти через гостиную в маленькую кухню, которой никто не пользовался и из которой черный ход вел на крохотное крыльцо и к мусорным контейнерам. Существовало мнение, что засов на двери подключен к сигнализации, но Мэттью знал, что как минимум в прошлом году это было не так.

Записка, написанная рукой Мэттью.

Внизу он большими буквами написал «Сожги это», но Фрэнки все равно полдня носила записку с собой. Она шла на свидание с Мэттью Ливингстоном.

Поздно вечером.

На вечеринку, которую устраивают он и его друзья.

Год назад Фрэнки сказала бы, что это невозможно. Она была ребенком, а он почти взрослым мужчиной. Она была никем, а он золотым мальчиком. Но вот все это происходит – так легко, как, ну., упасть с велосипеда.

Триш не пригласили. Ее парня, Арти, тоже. Фрэнки начала было извиняться, но Триш только отмахнулась:

– Я и без того проведу на поле для гольфа пару часов в субботу. Арти хочет поиграть. Я не собираюсь возвращаться туда среди ночи, чтобы посмотреть, как компания парней со старшего курса пьет пиво. Ненавижу такие вечеринки.

– С каких пор? – спросила Фрэнки, вытягиваясь на кровати. – С каких пор ты вообще бываешь на таких вечеринках?

– Братья брали с собой на Нантакете этим летом. Там просто холодно и скучно. Парни выпендривались друг перед другом и постепенно напивались.

– Там что, не было девушек?

– Были, но… – Триш вздохнула. – Все равно было понятно, что это только для парней. Я несколько раз сходила, а потом сказала Тоферу и Джеймсу, что останусь дома.

– И что ты делала?

– Смотрела кино с родителями. Пекла крамблы[8].

– С ягодами?

– И с персиками. И с ревенем.

– Ты серьезно?

– Это прикольно, – ответила Триш. – Намного прикольнее, чем слушать, как парни говорят через губу и обсуждают спорт, уж поверь мне.

Слова подруги разозлили Фрэнки. Отказавшись от того, что делают парни, ради типично женского занятия, Триш закрыла дверь – дверь между собой и тем мужским клубом на берегу, куда ее привели братья. Да, конечно, приглашение никуда не делось. Она все еще могла открыть эту дверь. Но если она еще одно лето проведет за плитой, ребята перестанут приглашать ее. Вместо этого они привыкнут, что каждый раз по возвращении их ждет на столе теплый десерт.

– Ты проснешься, когда я позвоню и попрошу впустить меня через кухню? – спросила Фрэнки, подавив раздражение.

– Разумеется, – ответила Триш. – Я положу телефон поближе.

Ночи стояли еще теплые – было только начало сентября, – так что Фрэнки надела черные чиносы и темно-синюю футболку с длинными рукавами. Она щедро нанесла кондиционер, чтобы укротить кудри, и тронула щеки перламутровыми румянами. Мэттью, как и обещал, ждал ее в лесу за общежитием Хитон.

– Привет, – шепнул он. – Ты добралась.

Она кивнула.

– Получила мою записку?

– Да.

– Сожгла ее?

– Вот, посмотри. – Фрэнки поднесла руку к его лицу

– Пластырь.

– Я не думала, что она будет так быстро гореть. На чем ты ее написал, на салфетке?

Мэттью рассмеялся. Они шли по лесу, окружавшему кампус Алабастер, там, куда не попадал свет фонарей с центрального двора.

Фрэнки видела пробирающиеся сквозь темноту фигуры в черном, хотя никого не узнавала.

Минуту они шли молча. Потом Мэттью взял ее за руку, за ту, на которой был пластырь.

– Я боюсь, что ты можешь снова поранить руку, – пояснил он. – Думаю, в целях безопасности мне лучше держать ее самому, чтобы защитить от шипов и злых лесных зверей.

– Ладно, – согласилась Фрэнки. – Но если тебе покажется, что она жирная, то это от мази, которую я наложила полчаса назад. Не думай, что я и сама покрыта жиром с головы до ног.

– Я учту.

– Я не источаю гной или что-то в этом роде.

– Юмористка.

Ладонь Мэттью оказалась большой и надежной. Фрэнки почувствовала, как от радости по руке пробежали мурашки.

– Это я и ищу в девушках, – продолжил Мэттью. – Я ищу кого-нибудь, кто не источает гной.

Она рассмеялась.

– А если серьезно, – сказал он, поглаживая другой рукой ее запястье. – Я рад, что ты пришла. Я переживал, что ты не придешь.

Он что, с ума сошел? Он старшекурсник, спортсмен, все считают его привлекательным, у него есть машина, однажды он унаследует целую кучу известных по всей стране газет, они с друзьями пересекли всю страну, снимая видео о том, как едят пироги. А она, Фрэнки… Нет, она не думала о себе слишком плохо. Она знала, что на удивление хорошо разбирается в некоторых предметах и умеет смешить своих друзей, и плюс-минус хорошо выглядит большую часть времени. Но при этом она оставалась гетеросексуальной второкурсницей без парня и без какого-то социального статуса (особенно теперь, когда Зеда выпустилась). Девушка в ее положении не может отказаться пойти на вечеринку на поле для гольфа с Мэттью Ливингстоном. Разве что на другой планете.

Фрэнки принялась лихорадочно подбирать ответ.

Ей ничего в этой жизни не хотелось больше, чем начать встречаться с Мэттью. Но он только что произнес эту фразу – о том, как он беспокоился, что она не придет, – на которую практически невозможно что-то ответить, сохранив при этом достоинство. Что можно сказать, чтобы получить то, чего ей так хочется? Синапсы в мозгу принялись просчитывать варианты, в том числе следующие:

Можно сказать: «А вот и я».

Протестую. Звучит жеманно.

Можно сказать: «Ну конечно, я пришла».

Протестую. Звучит так, будто я без ума от него.

Можно сказать: «А почему бы мне не прийти?»

Протестую. Ему будет неудобно отвечать на этот вопрос.

Можно сменить тему.

Протестую. Людям нравится, когда их слушают.

Можно сказать: «Я никогда не была на вечеринке на поле для гольфа».

Протестую. Слишком по-детски.

Можно сказать: «Я никогда не пропускаю вечеринки».

Протестую. Нагловато. Кроме того, звучит так, будто в прошлом году я была на куче вечеринок, а он быстро выяснит, что это не так.

Мне нужно рассмешить его. И нужно сделать это так, чтобы Мэттью не был полностью уверен, что он мне нравится.

Гольф. Поле для гольфа.

– Я сносно играю в гольф, – наконец сказала Фрэнки спустя всего две целых и восемь десятых секунды. – И никогда не упускаю шанса сыграть пару лунок.

Получилось. Мэттью засмеялся!

Фрэнки буквально светилась от удовольствия. Это приятнее, чем выиграть дебаты в дискуссионном клубе.

– Тебе понадобятся инфракрасные очки.

– А что, у тебя их нет?

– Эм. Нет.

– Ты ждешь, что я буду играть в гольф ночью без серьезного армейского снаряжения? – притворно возмутилась Фрэнки. – Мне кажется, это нечестно. Хочу, чтобы эти технические проблемы учли при подсчете очков.

Обрадовавшись, что произносит достаточно внятные и даже забавные вещи, Фрэнки украдкой бросила взгляд на Мэттью. У него был профиль истинного бостонца, а белая кожа светилась под россыпью веснушек.