Это моя вина Локхарт Эмили

Клуб самоубийц

В понедельник после того, как Фрэнки получила футболку, мисс Дженссон – преподавательница предмета «Города, искусство и протест» – принесла стопку ксерокопий газет и журнальных статей. Она хотела помочь ученикам с идеями для итоговых работ. В одной из статей говорилось о существовавшей в Сан-Франциско группе, которая называла себя «Клуб самоубийц».

Клуб взял свое название из сборника рассказов Роберта Льюиса Стивенсона, где описывается небольшое закрытое общество, члены которого согласились покончить с собой. Они в отчаянии, но при этом проживают оставшиеся дни свободными от социальных ограничений. Члены «Клуба самоубийц» в Сан-Франциско, созданного больше чем через сто лет после публикации рассказов, не собирались кончать с собой. Они просто хотели жить с той же самой бесшабашной радостью.

Позже клуб изменил название на «Общество какофонии», а еще позже на «Какофония 2.0» – но это был тот же самый клуб, как его ни называй. Члены клуба освобождают себя от чувства, что за ними наблюдают, вызванного паноптикумом.

Паноптикум заставляет их чувствовать себя так, будто за ними наблюдают, так что они решили:

1) Проникать туда, где за ними невозможно наблюдать, например, в канализацию;

2) Делать то, что воображаемый невидимый наблюдатель запретил бы им делать, к примеру, забираться на самую верхнюю точку моста; или

3) Вести себя так, чтоб рассердить невидимого наблюдателя, не нарушая при этом никаких правил. Например, устраивать вечеринки на кладбищах или садиться в утренний автобус одетыми как клоуны.

Члены клуба отказываются подчиняться неписаным правилам и ставят публику в известность о существовании этих правил, публично нарушая их.

Позже Фрэнки написала работу о «Клубе самоубийц» и порожденных им клубах городских исследователей. Это было очень хорошее эссе. Она получила за него пятерку.

Здесь, дабы наши читатели имели всю полноту информации, мы приводим краткую выдержку из работы, которую Фрэнки сдала мисс Дженссон пятого декабря на втором курсе.

Деятельность клуба и обществ, происшедших от него: «Общества какофонии» и «Какофонии 2.0» – можно разделить на две категории: городские исследования и публичное шутовство. Как городские исследователи, они взбирались на подвесные мосты, из которых следует отметить Золотые Ворота. Они проникали в заброшенные здания и спускались в канализацию на неофициальные экскурсии. Они устраивали карнавалы на кладбищах.

В качестве городских шутов они одевались в костюмы животных и шли в боулинг. Одним из самых громких их перформансов стала акция «Клоуны в автобусе», когда десятки на первый взгляд не связанных друг с другом клоунов садились на разных остановках на утренний автобус пригородного маршрута (веб-сайт «Сантархии», веб-сайт «Какофония Лос-Анджелеса»).

Другое подобное мероприятие – «Мартовские невесты» – проводилось каждый год в течение последних восьми лет. Участники, одетые в свадебные платья, разгуливали по улицам, покупая тесты на беременность, флиртуя с продавцами в магазинах вечерней одежды, заходили в «Тиффани» и примеряли белье в «Викториа сикрет». Заканчивали они шампанским в баре, где они составляли новый план: «делать предложения туристкам, пока мы не женимся или нас не выкинут» (веб-сайт «Мартовских невест»).

Члены клуба проводили выходные, одевшись в костюмы Санта-Кпауса. Первый «СантаКон» – иногда называемый «Сантархия» – был организован как некий сюрреалистический праздник, своего рода розыгрыш. Он состоялся в 1994 году. Участники распевали непристойные версии рождественских гимнов и слонялись по улицам. Мероприятие оказалось настолько успешным, что организаторы сочли его слишком совершенным, чтобы пытаться повторить. Тем не менее впоследствии они приняли лозунг «Любое интересное дело стоит повторять, пока не надоест» (веб-сайт «Сантархии»).

Теперь «СантаКон» проводится примерно в тридцати городах. Некоторые из мероприятий посвящены сбору средств на благотворительные нужды, другие включают в себя преимущественно поход по барам. Основная идея праздника заключается не в критике коммерциализации Рождества, хотя многие авторы придерживаются именно этого мнения. Основная идея та же, что и у «Клуба самоубийц» и «Общества какофонии»: оживить сюрреалистичные ситуации, в которых исчезают привычные структуры общества.

В Портленде, когда группу Санта-Клаусов изгоняли из торгового центра, они скандировали «Хо! Хо! Хо! Мы никуда не уйдем!» и «Быть Сантой – не преступление». В ответ на угрозы полиции они закричали «Раз, два, три… С Рождеством!». Затем они разбежались и добрались на поезде в центр, где отправились в китайский ресторан (Чак Паланик, «Беглецы и бродяги»).

Многие из приключений клуба выходят за рамки розыгрыша или повседневного сюрреализма и могут быть названы социальной критикой. Недавнее мероприятие «Клоуны против коммерции» было призвано проверить, до каких границ может дойти клоун, оскорбляющий деловых людей в центре Лос-Анджелеса, прежде чем будет арестован или избит. Другое мероприятие – «Барбекю из голубей», устроенное вымышленным «Обществом друзей гриля Сан-Франциско», рекламировалось шуточными листовками, которые, тем не менее, критикуют промышленное разведение животных и генную инженерию (Листовка «Друзей гриля»),

И «Мартовские невесты» и «СантаКон» берут священные символы древних социальных институтов – свадебные платья представляют институты брака, а Санта – Рождество – и выворачивают их наизнанку.

Городские исследования бросают вызов неписаным правилам, регулирующим использование общественных зданий и служб. Нельзя забираться на мосты. Нельзя спускаться в тоннели под улицами.

Члены «Клуба самоубийц» делают все это.

И можно ли найти лучший способ социальной критики?

Впоследствии, по причинам, которые станут ясными позже, Фрэнки сожгла свое эссе. На этот раз она проделала это в душевой и не нанесла себе травм.

Чудовище

В среду Фрэнки намеренно опоздала на несколько минут на встречу с Портером.

Обмен письмами с ним вновь поднял в ней волну неуверенности, какой она не испытывала с прошлого года. Первые несколько дней после разрыва Фрэнки терзалась мыслями о том, что Бесс оказалась лучше нее. Обычная, милая Бесс, должно быть, красивее, очаровательнее, опытнее, умнее, чем Фрэнки – иначе бы Портеру не нужно было бы изменять.

Неважно, что Бесс не стала девушкой Портера. Неважно, что в глубине души Фрэнки знала, что она умна и очаровательна. Значение имело только то, что она оказалась заменимой. Что для Портера она была никем, и ее можно было с легкостью поменять на лучшую модель. И не то чтобы эта лучшая модель была так уж хороша.

А следовательно, сама Фрэнки и вовсе не имела никакой ценности.

Это неприятное ощущение и каждое слово в каждом письме, которое Фрэнки отправила Портеру, было нацелено против него. Она заставила его извиняться разными способами, забрасывала «забытыми положительными», критиковала за грамматические ошибки – и заставила ждать, прежде чем принять его приглашение. И все это потому, что она помнила, как мало значила для него.

Закусочная «Крыльцо» была предназначена для учеников, которые предпочитали потратиться, вместо того чтобы есть в столовой. Если не принимать во внимание старомодное крыльцо, это была обычная забегаловка: бургеры, сэндвичи с курицей, картошка, газировка, молочные коктейли и мороженое. Кроме этого там был стенд с шоколадными батончиками и холодильник с соками. Раз в пару лет ученики требовали увеличить выбор как в «Крыльце», так и в столовой. Обычно они просили вегетарианские бургеры, фруктовый лед и печеную картошку в «Крыльце» и свежие овощи в салатном баре в столовой – в поддержку либо здорового питания, либо более экологичного сельского хозяйства. Но до сих пор единственной уступкой этим требованиям стала чаша с печального вида яблоками у кассы.

В любом случае можно было взять бумажную тарелку, полную жирной еды, и съесть ее внутри, рядом с пышущим жаром и брызжущим маслом грилем, или выйти наружу, на крытое крыльцо.

Когда Фрэнки пришла, Портер сидел снаружи, с двумя порциями картошки с сыром. Разумеется, это не была их первая встреча за год. Они постоянно сталкивались, даже ходили вместе на геометрию. Но впервые за все это время она не попыталась избежать встречи. Когда он встал, то оказался таким высоким, что она почувствовала себя совсем маленькой.

– Привет, спасибо, что пришла, – сказал он.

– Не за что. Это мне? – Она протянула руку и схватила картошину, прежде чем сесть напротив Портера.

– Да. Не знал, что ты будешь пить.

– У них есть этот розовый лимонад?

– Пойду проверю.

Он вбежал внутрь и через несколько минут вернулся с бутылкой розового лимонада и банкой имбирного пива. Фрэнки тут же пожалела, что заказала розовый лимонад – более детский выбор сделать было невозможно.

– Ну, что новенького? – спросила Фрэнки.

Портер откинулся на спинку стула. Он выглядел куда меньшим гиком, чем когда они только начали встречаться. Новая стрижка. Рубашка навыпуск.

– С лакроссом все отлично, – сообщил он. – «Клубу шпионов» после выпуска Бакингема постепенно приходит конец.

Фрэнки кивнула.

– Я слышал, ты решила пропустить вечеринку Федерации из-за своего парня со старшего курса, – поддразнил Портер.

– Откуда ты знаешь, что я встречаюсь со старшекурсником?

– Да ладно тебе, Фрэнки, все знают.

– Неужели?

– Естественно. Одна из гиков была вознесена из безвестности звездой кампуса.

– Все не так. – Комментарий Портера задел ее за живое. Неужели все действительно воспринимают ее такой? Неужели все думают, что популярный старшекурсник спас ее от безвестности? Неужели ее социальное положение полностью зависит от Мэттью?

Похоже на то.

Потому что в основном это правда.

Но неужели Мэттью воспринимает ее так же?

– Так у вас с Ливингстоном все серьезно? – спросил Портер.

– Да, – ответила Фрэнки. – Я думаю, да.

– Он намного старше тебя.

– И что?

– А вот что. – Портер съел кусок картошки и откинулся назад. – Ты выглядишь великолепно, Фрэнки. Не дай ему воспользоваться тобой.

– Прости?

– Ты знаешь, о чем я.

– Нет, о чем ты?

– Не позволяй ему воспользоваться тобой.

– Ты об этом хотел поговорить?

Портер почесал шею.

– Вроде того. Да.

– Ты имеешь в виду то, о чем я думаю?

– Что? – Он выглядел совершенно невинно. – Я ничего не имею против тебя. Или против него. Я просто беспокоюсь.

– Почему моя внешность заставляет тебя считать, что я собираюсь позволить кому-то воспользоваться мной? – огрызнулась Фрэнки. – Раньше ты ничего такого обо мне не думал. Я никогда не позволяла тебе воспользоваться мной.

– Нет, но…

– Нет, правда, с каких пор я стала человеком, которым легко воспользоваться?

– Эм-м…

– То есть обмануть меня, да, легко. Это я поняла. Ты дал мне много поводов, чтобы убедиться, спасибо. Но разве мной так просто воспользоваться?

– Эм…

– Ну, Портер? Отвечай.

– Нет.

– И?

– Ливингстон, – проговорил Портер. – Он…

– Что?

– Ну, я же сказал, он старше. А ты…

– Что? Ты посылал мне все эти сообщения, придумал план и все прочее, чтобы сказать мне что-то. Так что давай, говори.

– Ты стала такой красивой, Фрэнки. Это комплимент.

– И что ты имеешь в виду под «воспользоваться»? Ты предполагаешь, что вы, парни, хотите чего-то, чего мы, девушки, не хотим. Может быть, мы тоже этого хотим? Может быть, это Мэттью следует опасаться, что я воспользуюсь им?

– Не набрасывайся на меня. Я пытался тебя защитить.

– Думаешь, если ты попросишь меня быть осторожней, это что-то изменит? Что это помешает Мэттью забраться мне под юбку? – Фрэнки знала, что это грубо, но она разозлилась. – То есть мы целуемся с Мэттью и я думаю про себя: «Ой, Портер же говорил, что мной могут воспользоваться. Ой, надо же, спасибо. Наверное, мне лучше пойти домой», – ты так это себе представляешь?

– Ты не могла бы говорить потише? На нас люди смотрят.

На них действительно оглядывались.

– Портер, – уже гораздо тише прошипела Фрэнки. – Я расстрою тебя. Когда мы развлекаемся с Мэттью, я не думаю о тебе. Я вообще не думаю.

– По легче, Фрэнки. Я не это имел в виду.

– Тогда что ты имел в виду?! – рявкнула Фрэнки. – Думаешь, если грудь у меня больше, чем в прошлом году, то я не могу за себя постоять? Или ты хочешь сказать, что считаешь Мэттью потенциальным насильником? Или ты хотел мне напомнить, что ты тоже здоровенный парень, что ты защитишь меня, потому что ты такой же большой, как Мэттью?

– Фрэнки, да что случилось? – Теперь Портер расстроился.

Ее несло.

– Или ты мне таким хитрым образом пытаешься сказать, что я шлюха, раз встречаюсь со старшекурсником? Что мне надо следить за репутацией? Что ты хотел сказать на самом деле, Портер? Я бы хотела послушать.

– Фрэнки, не знаю, что я такого сказал, но ты завелась на пустом месте. Я начал с извинений, если помнишь.

– Я не завелась. Я просто пытаюсь понять твое якобы невинное замечание.

– У тебя с головой не в порядке, – сказал Портер, поднимаясь на ноги. – Я хотел тебе помочь. В память о прошлом.

– В следующий раз можешь не утруждаться.

Портер ушел. Спустился по лестнице, оставив недоеденную картошку и неоткрытую банку имбирного пива.

Когда он скрылся за углом, Фрэнки открыла ее и залпом выпила половину. Потом она коснулась синей футболки под свитером.

Ее разум как будто вспыхнул, словно она наполнила его энергией, открыв все обидные слои в безобидном с виду заявлении Портера: «Ты выглядишь великолепно, Фрэнки. Не дай ему воспользоваться тобой».

Она ощутила странную гордость за то, что сделала. Она была права насчет того, что Портер имел в виду на самом деле, она в этом не сомневалась.

Но еще она знала, что вела себя как чудовище.

Фрэнки не была довольна собой, когда кричала на Портера, но она собой восхищалась. На этот раз она не оказалась самой младшей за столом, как было все ее детство, так что ей не пришлось прибегать к помощи больших (Фрэнка-старшего, мамы, Зеды), чтобы понять, что происходит.

Она восхищалась собой за то, что не начала обиженно сопеть, ворчать или ныть, не стала делать ничего из тех вещей, которые принято делать, если тебя обидели, но ты не можешь себя защитить.

Она восхищалась собой за то, что взяла управление ситуацией на себя, за то, что она сама решала, как она будет развиваться.

Она восхищалась своей способностью вести разговор, своей смелостью, своей властью.

Так значит, я чудовище, подумала она. Во всяком случае, это лучше, чем быть чьей-то сестренкой, чьей-то подругой, какой-то второкурсницей, какой-то девушкой. Кем-то, чье мнение ничего не значит.

Фрэнки пошла на следующий урок, не пытаясь найти Мэттью, Триш или кого-то еще. Ее переполняла сила. А вместе с ней вина, ощущение собственной правоты, радость и страх.

Верный орден

Как мои читатели, вне всякого сомнения, уже поняли, «Верный орден бассет-хаундов» все еще процветал в Алабастере.

Чтобы понять события, которые за этим последуют, вам нужно ознакомиться с его историей более подробно. Ходили слухи, что «Орден бассетов» был основан молодым человеком, который затем возглавил вторую по масштабам группировку ирландской мафии в стране. Он был менее враждебным к чужакам, чем общество «Череп и Кости» в Йеле, менее интеллектуальным и более тайным, чем «Фи Бета Каппа», и не таким готичным как «Орден Гимгаул» в Университете Северной Каролины. Его члены, в основном старшекурсники, получали загадочные письма, приглашающие их на тайную церемонию инициации.

В некоторые годы присутствие «Ордена» ощущалось сильнее, чем в другие. Фрэнки закончила первый курс, так ни разу не заметив герб с бассет-хаундом, украшавший приглашение на вечеринку на поле для гольфа. Хотя, по правде говоря, эта печать красовалась на листках, приклеенных на доску объявлений. Кроме печати, листки содержали шифр 9/4/11 /23/ТОР, означавший, что в девять часов в месте сбора четыре (кладовка на верхнем этаже общежития Флаерти) 23 ноября состоится важное собрание.

(Разумеется, члены «Верного ордена» могли бы сообщать друг другу место и время встречи по электронной почте, но частью их миссии – как, строго говоря, и у других тайных обществ – было не хранить свое существование в полной тайне. Оставаться загадкой, о которой знают достаточно, чтобы хотеть узнать больше. Так, чтобы членство в обществе имело определенную ценность. Если о тайном обществе никто ничего не знает, состоять в нем уже не так интересно, верно?)

Печать с гербом общества – на этот раз с оттенком угрозы – появилась рядом с комнатами девушек со старшего курса, которые однажды в столовой, не понижая голоса, критиковали существование исключительно мужского клуба в школе, где с 1965 года учились оба пола.

Однажды утром в прошлом мае Фрэнки случайно набрела на собрание «бассетов», но приняла его за попытку гребцов укрепить командный ДУХ.

Наткнувшись перед этим на Портера и Бесс и большую часть ночи прорыдав на плече Триш, Фрэнки, которой, несмотря на все уверения, что она ненавидит Портера, было без него одиноко, вышла из общежития в шесть утра и пошла прогуляться к пруду. Пруд представлял собой небольшую украшенную мостиком лужицу у самого края кампуса. Там, в 6.14 утра она обнаружила около двадцати пяти парней – в основном с третьего и четвертого курсов, плюс один второкурсник по имени Сэм. Они стояли на мостике и кидали в воду монетки. Фрэнки под покровом деревьев наблюдала за ними, задаваясь вопросом, что могло заставить всех этих ребят встать до завтрака, который в воскресенье начинался в шесть. Ей не хотелось проходить мимо них – она хотела побыть одна, – так что она как раз собиралась развернуться и уйти, когда Мэттью Ливингстон снял футболку. Фрэнки остановилась.

Потом он снял остальное.

Раздевшись полностью, он бросился в воду. Остальные последовали за ним, за исключением второкурсника, который остался сторожить одежду.

Все молчали. Если кому-то надо было что-то сказать, он говорил шепотом. Но в основном они просто минуту поплавали вокруг, потом выбрались из грязного пруда на сушу. Они забыли полотенца и, шепотом ругаясь, вытирали руки и ноги футболками. Фрэнки еще несколько минут наблюдала за ними.

Она не могла оторваться.

Когда один из старшекурсников взглянул в ее направлении, она поспешно скрылась за деревьями и пошла через весь кампус в библиотеку.

Большая часть секретных обществ – во всяком случае, тех, о которых пишут в книгах или в интернете – существует в университетах. Или среди взрослых. Это клубы, в которые принимают членов определенной социальной группы, или клубы, привязанные к какой-то системе ценностей – рыцарства или равенства. Или клубы, куда принимают за какие-то личные достижения. Это как братства, только без своих центров и юридических лиц. В университетах эти сообщества обычно локальные и не распространяются дальше кампуса, но взрослые общества, как правило, серьезнее и куда крупнее.

Мы не знаем, чем они занимаются на самом деле. Потому что они тайные.

«Верный орден бассет-хаундов» был задуман как общество для избранных учеников Алабастер – «избранных» значит имеющих отношение к самым богатым и самым преданным Алабастер семьям. Тех, кто считался достаточно крутым. Многие из университетских обществ при отборе своих членов руководствуются их личными достижениями. И разумеется, никто, чьи достижения не были признаны выдающимися, не мог быть принят в ряды «бассет-хаундов».

Но в этом случае речь шла о достижениях, как их понимают семнадцатилетние подростки, а не учителя или родители. Так что способность повеселить окружающих значила куда больше способности написать толковое эссе о Второй мировой войне, а способности на футбольном поле засчитывались только в том случае, если им не уступали способности постоять за себя в раздевалке. Богатство и социальное положение на первый взгляд ничего не значили. На самом деле эти факторы давали тем, кто ими обладал, ощущение полной безопасности и уверенности в своем месте в мире, а это зачастую позволяло занять доминирующее положение в обществе, что, в свою очередь, позволяло вступить в «Верный орден».

Разумеется, организация, названная в честь длинноухой собаки с короткими лапками, не может быть убийственно серьезной. Общество «Череп и Кости», чем бы оно ни занималось, вне всякого сомнения, куда менее бестолково, чем «Бассет-хаунды». «Бассеты» не заявляли, что их интересуют изменения общественного порядка или учебные достижения. Они не считали себя серьезными бунтарями. «Бассеты» были больше озабочены тем, как достать пива, как выскользнуть из общежития и возвратиться незамеченными и как нравиться девушкам – и тем не менее можно точно сказать, что они обладали определенным могуществом.

«Орден» был очень важен для этих мальчиков, потому что он определял их отношения с другими социальными институтами – в первую очередь, самой школой. Как Фрэнк-старший, они воспринимали себя скорее «бассетами», нежели игроками в теннис, белыми, протестантами, жителями Восточного Побережья, хорошими лыжниками, гетеросексуалами и привлекательными молодыми людьми – хотя все это было правдой для большей их части. «Верный орден» был так важен для них, потому что он позволял им – чье положение в мире было на самом верху – испытать азарт бунта, побыть нарушителями правил, и повеселиться без лишнего риска.

«Орден» позволял им поиграть в плохих парней. Поиграть в то, что они не такие, как все.

Без последствий.

«Орден» давал им идентичность, отличную от ценностей школы, и позволял почувствовать себя в кругу семьи вдали от дома. На самом деле, совершая все эти бунтарские поступки (например, когда они пили пиво на поле для гольфа), «бассеты» совершенно не рисковали своим социальным положением. Напротив, они укрепляли дружбу с другими будущими лидерами этого мира, дружбу, которая впоследствии очень, очень им пригодится.

Каждый год члены «Верного ордена» совершали ритуал, принося клятву своему новому королю и купаясь в пруду нагишом. Новое поколение третьекурсников принимало Мантию бассета в прямом и переносном смысле (мантия представляла собой побитое молью шерстяное покрывало отвратительного коричневого оттенка), все они кидали монетки в Южный пруд, что иногда понималось как потеря невинности, а иногда как присяга вечной верности.

На этот ритуал и наткнулась Фрэнки в конце первого года учебы, его кульминацией было посвящение одного из третьекурсников, которого весь год к этому готовили, в ранг Короля-Бассета и передача ему символической фарфоровой собачки. С этого момента он должен был направлять других членов ордена, возглавлять их, отдавать им приказы и принуждать выполнять свою волю.

Трон Короля-Бассета, в тот год, когда в деятельность клуба вмешалась Фрэнки Ландау-Бэнкс, занимали два человека. Альфу пригласили посещать вечеринки и собрания клуба еще на втором курсе, с тем, чтобы в конце третьего он стал королем. Но третий курс он провел в Нью-Йорке. Никто тогда не знал, что Альфа вернется, так что ему пришлось искать замену.

Этой заменой стал Мэттью Ливингстон.

Морской конек

Каждую неделю в Алабастер показывали фильм. Как правило, у фильма был рейтинг G[16], против которого не могли возражать даже самые консервативные из бывших учеников, пожертвовавших деньги на строительство нового комплекса искусств. Как-то в октябре, среди недели Мэттью спросил, не хочет ли Фрэнки пойти посмотреть «Маппет-Муви».

– Никого из ребят не будет. Только ты, я, мисс Пигги и огромная пачка тянучек, – сказал Мэттью. – Я зайду за тобой, и мы пойдем вместе.

Им не часто удавалось устроить свидание без свиты его друзей.

Триш (дискуссионный клуб) и Арти (дискуссионный клуб, клуб аудиовизуальных технологий) в пятницу собирались пойти на вечеринку Федерации гиков.

– Ты должна пойти! – взвыла Триш, когда Фрэнки сказала ей про кино. – Без тебя дискуссионный клуб вообще не пригласили бы. Вся Федерация считает тебя героиней.

– Я знаю, знаю, – ответила Фрэнки. – Но подумай сама: конфеты, симпатичный парень, темный кинотеатр? Или компания гиков, которая танцует макарену, чтобы посмеяться над собой?

– Нет, подумай по-другому, – настаивала Триш. – Резиновые конфеты, которые даже едой не назовешь, парень, с которым ты тусуешься все время, и дурацкий кукольный спектакль для пятилеток против потрясающего диджея, картофельных чипсов и всех твоих друзей.

– Это не просто кукольный спектакль, – возразила Фрэнки. – И я давно и преданно долюбливаю Кермита. И буду защищать его.

– Долюбливаешь?

– Долюбливаю. Забытое положительное от «недолюбливать».

– Ты хочешь сказать, любишь.

– Долюбливаю.

– Симпатизируешь ему.

– Долюбливаю его. И Животное тоже. Я смотрела «Маппет-шоу» на видео, когда была маленькая.

Триш сменила тему.

– В пятницу, прежде чем они за нами зайдут, надо будет сделать маски для лица и накрасить ногти. Что думаешь: быстренько поужинаем и вернемся сюда для девчачьих занятий?

– Да, без этого мы можем оказаться отразимы.

– Это ты можешь оказаться отразима, – сказала Триш. – Я – нормальный человек.

Тем вечером Фрэнки пришла на ужин одна. Современные танцы по какой-то неважной причине отменили.

Она поняла, что с самого начала года не бывала в столовой одна. На завтрак она всегда приходила с Триш или другими девушками, жившими по соседству, а на обед либо с Мэттью, либо с друзьями по дискуссионному клубу, с которыми они вместе были на пятом уроке.

Иногда она ходила ужинать с Триш и Арти, и тогда они сидели за столами второго курса, но обычно, поскольку танцы заканчивались раньше футбола, она встречала Мэттью и его друзей рядом с новым спортзалом.

В тот день Фрэнки была голодна и пошла на ужин, как только столовая открылась. Но отстояв очередь, она оказалась одна с тарелкой баклажанов под пармезаном и стаканом яблочного сока, и не знала, куда пойти. Триш и Арти сидели за столами второго курса, вместе с другими знакомыми Фрэнки.

Столы старшего курса, где всегда сидели Мэттью с друзьями – был пуст.

Фрэнки взглянула на часы и поняла, что Мэттью не придет еще десять минут. Она знала, что ей следует пойти и сесть с второкурсниками. Она имела право сесть за стол со старшим курсом, когда ее приглашали. Официальных правил насчет того, кто где сидел, не существовало, но никто с младших курсов – даже с третьего – не сидел за столом старшего, кроме как в сопровождении старшекурсника, с 1958 года.

Фрэнки хотела сидеть вместе с Мэттью, Альфой и их друзьями. Не только потому, что ей нравилось быть с ними, но и потому, что сесть за стол со вторым курсом означало бы признать, что она не ровня Мэттью. Что на самом деле она не друг его друзьям. Кроме того, это значило бы подчиниться паноптикуму, о котором говорила мисс Дженссон. Сесть с Триш и Арти значило бы подчиниться неписаным правилам, опасаясь, что несуществующий наблюдатель ее заметит.

Никто меня за это не накажет, сказала Фрэнки.

Я могу нарушить это правило, если захочу.

Никто не сможет меня остановить.

Фрэнки уверенно подошла к столу Мэттью и села. Как будто это был ее стол. Как будто у нее было право сидеть здесь.

Она села и начала есть.

За едой она читала «Яйца, бобы и лепешки» П. – Г. Вудхауса. Арти и Триш окликнули и помахали ей, но она предпочла понять их неправильно и помахала в ответ.

Никто не заговорил с ней, хотя за соседними столами сидели старшекурсники, с которыми она была знакома. Пришел Каллум и сел за соседний стол с компанией других ребят с лакросса. Он даже не кивнул ей.

Она продолжала читать и есть.

Какая-то часть Фрэнки ощущала то, что чувствовал бы на ее месте любой подросток: ей было неловко.

Она жалела о том, что нарушила это дурацкое правило. Она мечтала, чтобы Мэттью пришел и спас ее. То, что Каллум не заговорил с ней, ужасно расстроило ее. Ясно, что он и другие ребята не воспринимали ее как отдельного человека, только как игрушку Мэттью. Может быть, ей лучше встать и уйти. Сесть рядом с Триш? Только если она сейчас встанет, это будет еще более неловко. Зачем она вообще сделала такую глупость?

Но другой части Фрэнки нравилось, что она заставила всех говорить о себе, что она нарушила правило, настолько глубоко укоренившееся в головах, что все забыли о том, что это, собственно, и не было правилом. Что она поступила вопреки ощущению, что за ней наблюдают, навязанному паноптикумом школы-интерната.

Наконец появились Мэттью, Дин и Альфа в компании Стеллы и Элизабет. Они сели, гремя подносами, и принялись переставлять на стол стаканы с соком и молоком. Альфа вскочил, чтобы принести салфетки. Дин побежал за солью к соседнему столу.

Только Элизабет высказалась по поводу того, где сидела Фрэнки. Но она была чужаком, она сама заработала свои деньги, ей незнакомо было ощущение ноблесс оближ – то самое, на которое постоянно ссылается Берти Вустер в рассказах Вудхауса. Ощущение, что благородное происхождение сопровождается обязанностью хорошо обращаться с окружающими.

– Занимаешь стол старшего курса, да, мелочь? – беззлобно поддразнила ее Элизабет, опускаясь рядом и разгружая поднос, уставленный блюдцами из салатного бара – консервированной свеклой, маринованными грибами, оливками и изюмом. А также тарелкой с поджаренным маффином и маслом и двумя стаканами сока.

– Возможно, – сказала Фрэнки, приготовившись защититься. – Или, может быть, я вздыхала по Мэттью и ждала его, как брошенный щенок. Снаружи трудно понять, правда?

Элизабет подняла брови:

– Да у тебя стальные яйца.

Фрэнки терпеть не могла это выражение с тех пор, как Зеда указала, что оно приравнивает смелость к мужским причиндалам, но она кивнула Элизабет и сказала:

– Иногда да.

– А ты что думаешь, Ливингстон? – спросила Элизабет Мэттью. – Твоя девочка ждет тебя за столом старшего курса.

Мэттью встал, потянулся к Фрэнки и погладил ее по щеке.