Убийство Роджера Экройда Кристи Агата

Глава 4

Обед в Фернли

Около половины восьмого я позвонил в парадное Фернли. Дверь тотчас же открыл Паркер, дворецкий.

Вечер был прекрасный, и я предпочел пройтись пешком. Я вошел в просторный квадратный холл, Паркер помог мне снять пальто. В это время секретарь Экройда, приятный молодой человек по имени Реймонд, с бумагами в руках проходил в кабинет хозяина.

— Добрый вечер, доктор. Пришли обедать? Или это профессиональный визит?

Второй вопрос был, вероятно, вызван тем, что он увидел, как я поставил на дубовую кушетку свой черный саквояж.

Я объяснил, что в любой момент ожидал вызова по случаю родов и поэтому пришел, готовый к срочному вызову. Реймонд кивнул и пошел дальше, бросив через плечо:

— Проходите в гостиную. Дорогу вы знаете. Дамы сейчас придут. Мне нужно только отнести эти бумаги мистеру Экройду. Я доложу ему, что вы уже здесь.

С появлением Реймонда Паркер ушел, и в холле я остался один. Я поправил галстук, посмотрел в большое зеркало и через всю комнату направился прямо к двери, которая, как я знал, вела в гостиную.

В тот момент, когда я поворачивал ручку, изнутри послышался звук, — как мне показалось, звук опущенной оконной рамы. Я отметил это совершенно подсознательно и в то время не придал этому никакого значения.

Отворив дверь, я вошел и чуть не столкнулся с мисс Рассел, как раз выходившей оттуда. Мы оба извинились.

Я обнаружил, что впервые смотрю на экономку оценивающим взглядом, думая о том, насколько же красива она была раньше, если красота ее сохранилась и поныне. Седина не тронула ее темные волосы, и если бы у нее всегда был румянец, как был он у нее в эту минуту, строгость ее облика не была бы столь заметна. Я невольно отметил, что она вошла снаружи, так как дыхание ее было учащенным, и казалось, что перед этим она бежала.

— Боюсь, что я пришел на несколько минут раньше, — сказал я.

— О! Не думаю. Сейчас уже половина восьмого доктор Шеппард.

Она несколько помедлила, а затем заметила:

— Я не знала, что вы сегодня у нас обедаете. Мистер Экройд не сказал мне об этом.

Мне показалось, что мое присутствие здесь на обеде для нее чем-то неприятно. Но я не мог понять — чем?

— Как ваше колено? — поинтересовался я.

— Все так же, благодарю вас, доктор. А теперь мне нужно идти. Миссис Экройд сейчас придет. Я… Я только заходила взглянуть, на месте ли цветы.

Она быстро исчезла из комнаты. Я подошел к окну, удивляясь ее явному желанию оправдать свое присутствие в гостиной.

Окна были высокие — французские, они открывались на террасу. Следовательно, звук, услышанный мною, не мог быть звуком опускаемой рамы.

Может быть — уголь в камине? Нет, это вовсе не подходит. Выдвижной ящик бюро? Нет, не то.

Затем мой взгляд остановился на предмете, который, как я знаю, здесь называют серебряным столом. Его стеклянная крышка открывается. Через нее можно видеть содержимое стола. Я подошел и стал рассматривать находившиеся в нем вещи. Там были две или три старинные серебряные монеты, детская туфля, принадлежавшая, как утверждают, королю Чарльзу Первому, несколько китайских нефритовых статуэток и довольно много уникальных африканских вещичек.

Желая получше рассмотреть одну из нефритовых фигурок, я поднял крышку. Она выскользнула из моей руки и захлопнулась.

Я тотчас же узнал звук, который слышал. Это был звук осторожно и мягко опускаемой крышки этого самого стола. С удовлетворением проделал я два или три раза эту операцию. Затем снова поднял крышку, чтобы более тщательно рассмотреть содержимое.

Я все еще стоял, склонившись над открытым серебряным столом, когда в комнату вошла Флора Экройд. Флору Экройд многие не любят, но никто не может не восхищаться ею. А для своих друзей она просто очаровательна. Прежде всего, поражает ее необыкновенная красота. У нее настоящие скандинавские светло-золотистые волосы. Голубизна глаз схожа с голубизной воды норвежских фиордов, а кожа лица — поистине кровь с молоком. У нее прямые мальчишеские плечи и узкие бедра. А великолепное здоровье может служить приятным утешением медику, утомленному своими пациентами. Простая английская девушка… Я рискую показаться старомодным, но подлинная красота заставляет сердце биться чаще.

Флора присоединилась ко мне и, разглядывая содержимое серебряного стола, выразила еретические сомнения относительно того, носил ли когда-нибудь король Чарльз Первый детские туфли.

— И вообще, — продолжала Флора, — вся эта никчемная и пустая возня вокруг вещей из-за того лишь, что их кто-то носил или пользовался ими, сдается мне обыкновенной чепухой! Сейчас ведь их никто не носит и никто ими не пользуется. Перо, которым Джордж Элиот написала «Мельницу на Флоссе», в конце концов, только перо и ничего более! А если действительно кто так уж любит Джордж Элиот, пусть купит себе «Мельницу на Флоссе» в дешевом издании и читает.

— Вы, наверное, никогда не читаете таких несовременных книг, мисс Флора?

— Вы ошибаетесь, доктор Шеппард. Я люблю «Мельницу на Флоссе».

Мне было очень приятно услышать это. То, что в наши дни читают молодые женщины и чем они откровенно восхищаются, меня просто пугает.

— Вы меня еще не поздравили, доктор Шеппард, — сказала Флора. — Разве вы не слышали? — она протянула мне левую руку. На среднем пальце матово светилась искусно вкрапленная в кольцо одинокая жемчужина.

— Я намерена выйти за Ральфа, — продолжала она. — И дядя весьма доволен. Как видите, я не ухожу из семьи.

Я взял ее руки в свои и произнес:

— Моя дорогая, я надеюсь, вы будете очень счастливы!

— Мы помолвлены уже с месяц, — спокойно продолжала Флора, — но объявили об этом только вчера. Дядя собирается привести в порядок домик Кросс-Стоунз и отдать его нам, а мы собираемся сделать вид, что будем обрабатывать землю. На самом же деле мы всю зиму станем заниматься охотой, немного поживем в городе, а затем отправимся в путешествие на яхте.

Я люблю море! Конечно, я буду заниматься и приходскими делами, посещать все воскресные службы…

Шурша платьем и многословно извиняясь за опоздание, вошла миссис Экройд.

С огорчением должен признаться, что к миссис Экройд я питаю отвращение. Вся она состоит из костей, сухожилий и зубов. Женщина она крайне неприятная. Обрушивая на вас поток слов, она скользит по вашему лицу, вашей фигуре холодным изучающим взглядом своих маленьких и жестких бледно-голубых глаз.

Оставив Флору у окна, я шагнул навстречу миссис Экройд. Она сунула мне в ладонь для пожатия горсть своих суставов и колец и разразилась нескончаемым потоком слов. Известно ли мне о помолвке Флоры? Такая подходящая во всех отношениях партия! Бедная девочка влюбилась с первого взгляда. Какая превосходная пара — он жгучий брюнет, а она яркая блондинка!

— Скажу вам, дорогой доктор Шеппард, это такая радость для материнского сердца!

Миссис Экройд вздохнула, отдавая дань переживаниям своего материнского сердца, но не забывая, однако, в то же время внимательно следить за мной.

— Я удивляюсь! Вы такой давний друг дорогого Роджера. Мы знаем, как он считается с вашим мнением. Мне так трудно в моем положении вдовы! А тут еще так много утомительного с этой дарственной записью. Вы ведь знаете все, доктор. Я вполне уверена, что Роджер намерен сделать дарственную запись на дорогую Флору, но вы же знаете, он несколько сдержан в отношении денег! Я слыхала, что это свойственно даже промышленным магнатам. Понимаете, я хотела бы знать, не смогли бы вы побеседовать с ним по этому вопросу? Вы так нравитесь Флоре! Мы чувствуем, вы испытанный друг, хотя и знаем вас немногим более двух лет.

Красноречие миссис Экройд было неожиданно прервано, так как дверь гостиной отворилась снова. Я был рад, что ее прервали, так как терпеть не могу вмешиваться в чужие дела, и у меня не было ни малейшего намерения воздействовать на Экройда в отношении его дарственной записи. Если бы нам не помешали, я был бы вынужден сообщить ей об этом.

— Вы знакомы с майором Блантом, не правда ли?

— Да, конечно!

Гектора Бланта знают многие… По крайней мере — благодаря его славе. Я думаю, что никто больше него не убивал диких животных в самых невероятных местах. Стоит вам упомянуть его имя, и вам скажут: «Блант? Вы имеете в виду того знаменитого охотника?».

Его дружба с Экройдом всегда несколько удивляла меня. Это два совершенно непохожих друг на друга человека. Подружились они рано, в юности, и хотя их пути разошлись, дружба — сохранилась. Примерно один раз в два года Блант проводит по две недели в Фернли, а итог — множество голов животных с удивительными рогами и застывшими стеклянными глазами, которые привлекают ваше внимание сразу же, как только вы ступите на порог дома. Эти трофеи — постоянное напоминание о дружбе хозяина дома с Блантом.

Блант вошел в комнату свойственной ему одному неторопливой мягкой поступью. Это человек среднего роста, очень коренастый и крепко сложенный. Его лицо, почти цвета красного дерева, странно невыразительно, а серые глаза словно постоянно наблюдают за чем-то очень отдаленным… Говорит он мало, и то, о чем он говорит, произносится отрывисто, словно слова расстаются с ним против его желания.

Утвердительно спросив в обычной своей отрывистой манере «Как поживаете, Шеппард», он установил свою коренастую фигуру прямо напротив камина и стал смотреть поверх нас. Так, будто увидел где-то там, в своем Тимбукту, нечто чрезвычайно заинтересовавшее его…

— Майор Блант, — позвала его Флора, — я хочу, чтобы вы рассказали мне об этих африканских предметах. Я уверена, вы знаете, что это такое.

Опасаясь, что миссис Экройд снова затеет свой разговор о дарственной записи, я поспешил заговорить о новом виде сладкого горошка. Мне было известно, что есть новый вид сладкого горошка, ибо я прочитал о нем в то утро в «Дейли мейл». Миссис Экройд ничего не смыслит в садоводстве, зато она принадлежит к женщинам, стремящимся любой ценой доказать, что они в курсе событий, и что они тоже читают «Дейли мейл». Эту умную беседу мы и вели до самого прихода Экрой-да и его секретаря, после чего Паркер пригласил всех к столу.

За столом я оказался между миссис Экройд и Флорой. Блант восседал по другую сторону миссис Экройд, а Джоффри Реймонд — рядом с ним. Обед прошел невесело. Экройд был явно озабочен. Выглядел он плохо и почти ничего не ел. Разговор поддерживали мио-сис Экройд, Реймонд и я. На Флору, очевидно, действовала подавленность дяди. А Блант впал в свое привычное молчание.

Как только закончился обед, Экройд взял меня под руку и отвел в свой кабинет.

— После кофе нас здесь никто не потревожит, — объяснил он. — Я попросил Реймонда позаботиться, чтобы нам не мешали.

Я незаметно наблюдал за ним. Было видно, что он чем-то очень взволнован. С минуту или две он шагал взад-вперед по комнате, потом, когда Паркер вошел с подносом, опустился в кресло перед камином.

Кабинет был удобным помещением. Одну из его стен занимали книжные полки. Высокие кресла обиты темно-синей кожей. У окна — большой письменный стол, на котором лежали подшитые и аккуратно надписанные деловые бумаги. На круглом столе — множество газет и журналов.

— У меня опять эти боли после еды, — небрежно заметил Экройд, отпивая кофе. — Вы должны дать мне еще своих таблеток.

Меня поразило его старание создать впечатление, будто наша встреча носит чисто медицинский характер. Я повел себя соответственно.

— Я так и думал. Я принес их с собой.

— Добрый человек! Дайте же их.

— Они у меня в саквояже в холле. Я сейчас принесу.

— Не беспокойтесь, — остановил он меня, — их принесет Паркер. Паркер, принесите саквояж доктора.

— Хорошо, сэр.

Паркер вышел. Я собирался заговорить, но Экройд предупредительно вскинул руку.

— Подождите! Разве вы не видите: мои нервы в таком состоянии, что я с трудом себя сдерживаю?

Я отлично это видел, и мне было не по себе. Различные предчувствия одолевали меня.

Экройд тотчас же продолжил.

— Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно, — попросил он.

Несколько удивившись просьбе, я встал и подошел к окну. Это окно было не французское, а обычное, подъемного типа. Тяжелые шторы из синего бархата задернуты, но само окно в верхней части — открыто. Я все еще стоял у окна, когда в комнату вошел Паркер с моим саквояжем.

— Все в порядке, — сказал я, возвращаясь.

— Вы задвинули шпингалет?

— Да, да! Но что с вами, Экройд? — дверь за Паркером только что закрылась, иначе я не задавал бы этого вопроса. Прежде, чем ответить, Экройд с минуту молчал.

— Я в аду, — произнес он медленно. — Да оставьте вы эти проклятые таблетки! Я говорил о них только для Паркера. Слуги так любопытны! Подойдите сюда и садитесь. Дверь тоже закрыта?

— Да. Нас не смогут подслушать, не волнуйтесь.

— Шеппард, никто не знает, что я пережил за эти двадцать четыре часа. Если чей-нибудь дом когда-либо вдруг рассыпался на обломки прямо на глазах у своего хозяина, так это именно я сейчас стою среди обломков своего дома! Дела Ральфа — это последняя капля. Но теперь не об этом. Здесь совсем другое… Совсем другое! Я не знаю, что мне делать. Но я должен решиться.

— Что же вас беспокоит?

Минуту или две Экройд молчал. Казалось, он не хотел начинать. Когда же он вновь заговорил, его вопрос оказался для меня полной неожиданностью. Я ожидал всего, но не этого.

— Шеппард, вы посещали Эшли Феррарса во время его последней болезни, не так ли?

— Да.

Казалось, сформулировать следующий вопрос ему было еще труднее.

— Вы никогда не подозревали… вам никогда не приходило в голову, что… ну, что его могли отравить?

С минуту или две я молчал. Затем решил, что сказать. Роджер Экройд — это не Каролина.

— Я скажу вам правду, — ответил я. — В то время у меня еще не было никаких подозрений, но с тех пор как… В общем, внушила мне эту мысль моя сестра Каролина во время совершенно праздного разговора! И с той минуты я не в состоянии выбросить все это из головы. Но предупреждаю, у меня все же нет никаких оснований для таких подозрений.

— Он был отравлен, — сказал Экройд. Произнес он это мрачным, отчужденным голосом.

— Кем? — глухо спросил я.

— Своей женой.

— Откуда вам это известно?

— Она сама мне сказала.

— Когда?

— Вчера! Боже мой! Вчера! А кажется, что прошло уже десять лет…

С минуту я ждал, а потом вновь он продолжил.

— Вы понимаете, Шеппард, я говорю вам это по секрету. Это не должно идти дальше. Мне нужен ваш совет. Я не могу носить весь этот груз один. Я не знаю, что делать!

— Вы можете рассказать все по порядку? Для меня многое не ясно. Как пришла миссис Феррарс к мысли сделать вам это признание?

— Это было так… Три месяца назад я предложил миссис Феррарс выйти за меня замуж. Она отказалась. Я сделал вторичное предложение, и она согласилась, но не позволила мне объявить о нашей помолвке до окончания ее годичного траура. Вчера я заходил к ней и напомнил, что со времени смерти ее мужа прошел уже год и три недели, и больше ничто не должно препятствовать тому, чтобы наша помолвка стала всеобщим достоянием! Я заметил ей, что в последние дни она очень странно себя ведет. И она вдруг окончательно сломалась! Она… она рассказала мне все. О своей ненависти к животной грубости мужа, о растущей любви ко мне и… об ужасном средстве, которое она избрала. Яд! Боже мой! Это было хладнокровное убийство.

На лице Экройда я видел отвращение и ужас. Миссис Феррарс, наверное, видела все это тоже. Экройд не принадлежал к числу тех великих влюбленных, которые ради любви могут простить все. Он — из числа обстоятельных и положительных граждан. И все благотворное и здоровое, что было в нем, его законопослушание и добродетель, должно быть, оттолкнули его от Феррарс в самый критический для нее момент, в момент откровения.

— Да, — продолжал он тихим монотонным голосом, — она во всем призналась. И мне кажется, что существует какая-то личность, которая обо всем знала, шантажировала ее и получала от нее крупные денежные суммы. Все это доводило ее чуть ли не до умопомешательства!

— Кто был этот человек?

Перед моими глазами вдруг возник образ Ральфа Пэтона и миссис Феррарс, идущих рядом. Он склонил к ней свою голову… Я почти физически ощутил внезапный толчок волнения. Подумать только… Нет, это невозможно. Я вспомнил, как он приветливо встретил меня днем. Абсурд!

— Ей не хотелось называть его имени, — медленно произнес Экройд. — Фактически она даже не сказала, что это был мужчина. Но конечно…

— Конечно, — согласился я, — это должен быть мужчина. — И у вас нет никаких подозрений?

Вместо ответа Экройд застонал и уронил голову на руки.

— Не может быть, — простонал он. — Я схожу с ума от одной лишь мысли об этом. Я даже не решусь сказать вам, какое чудовищное подозрение пришло мне в голову! Хотя скажу вам вот что. Кое-что из ее рассказа наводит меня на мысль, что эта личность может оказаться среди моих домашних… Но этого не может быть! Я, наверное, не так ее понял…

— Что же вы ей сказали? — спросил я.

— Что я мог сказать? Она, конечно, видела, насколько я потрясен. А потом было неясно, что же предпринимать мне во всей этой истории. Понимаете, она сделала меня соучастником уже после того, как сам факт свершился. Полагаю, она видела все это яснее, чем я. Вы знаете, я был ошеломлен! Она попросила у меня двадцать четыре часа… взяла с меня обещание ничего не предпринимать до окончания срока. Она наотрез отказалась назвать имя негодяя, который шантажировал ее. Я думаю, что из боязни, как бы я не пошел и не избил его, а тогда не миновать беды и ей самой! Она заверила, что в течение этих двадцати четырех часов я получу от нее письмо. Боже мой! Клянусь вам, Шеппард, мне и в голову не приходило то, что она задумала. Самоубийство! И это я толкнул ее к нему…

— Ну что вы, — сказал я, — не нужно так преувеличивать. Ответственность за ее смерть к вам не имеет никакого отношения.

— Но что мне теперь делать? Вот в чем вопрос! Бедная женщина умерла. Стоит ли ворошить прошлое?

— Вполне с вами согласен.

— Но здесь есть другая сторона. Как мне найти мерзавца, который привел ее к смерти? Разве это не равносильно тому, что он сам убил ее? Он знал о первом преступлении и воспользовался этим бесстыдно, как хищник! Она понесла наказание. А он — разве он должен оставаться ненаказанным?

— Понимаю, — проговорил я медленно. — Вы хотите загнать его в угол. Вы, конечно, знаете, что тогда вся эта история будет предана широкой огласке?

— Да, я думаю об этом. Я по-разному подходил к этому вопросу…

— Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, однако, следует учесть, чего это будет стоить.

Экройд встал и заходил по комнате. Потом снова вернулся в кресло.

— Послушайте, Шеппард! Допустим, мы оставим все, как есть. Если от нее не будет ни слова, мы не будем поднимать этого дела…

— Как это понимать — «если от нее не будет ни слова»? — спросил я с любопытством.

— У меня такое чувство, что перед тем, как уйти, она где-то или как-то оставила для меня письмо. Я не могу объяснить всего, но у меня такое чувство.

Я покачал головой.

— Она не оставила ни письма, ни записки. Я спрашивал.

— Шеппард, я уверен, что оставила! И более того: мне кажется, что, избрав для себя смерть обдуманно, она даже хотела, чтобы все стало известно, лишь бы отомстить тому человеку, который довел ее до отчаяния. Я думаю, что если бы я пришел к ней тогда еще раз, она назвала бы мне его имя и попросила пойти к нему, и сделать все возможное.

Он посмотрел на меня.

— Вы не верите в подобные предчувствия?

— О да, верю. В некотором смысле!.. Если, как вы говорите, от нее должно быть письмо… — я умолк.

Бесшумно отворилась дверь, и вошел Паркер с подносом, на котором лежало несколько писем.

— Вечерняя почта, сэр, — сказал он, отдавая Экройду поднос. Он собрал чашки и вышел.

Я немного отвлекся, а когда снова посмотрел на Экройда, то увидел, что он стоял, окаменев. Взгляд его был прикован к узкому голубому конверту. Остальные письма упали наземь.

— Ее почерк, — прошептал он. — Должно быть, она выходила и опустила его в почтовый ящик прошлой ночью, как раз перед тем, как… перед тем, как…

Молниеносным движением он вскрыл конверт и извлек оттуда большое письмо. Резко подняв голову, он взглянул на меня.

— Вы уверены, Шеппард, что закрыли окно? — спросил он.

— Вполне, — ответил я удивленно, — а что вас тревожит?

— Весь вечер меня не покидает странное чувство, будто за мной кто-то следит, кто-то наблюдает. Что это там?! — он резко обернулся. Я невольно повторил его движение. Нам обоим показалось, что дверная ручка слегка щелкнула.

Я быстро подошел к двери и отворил ее. Там никого не было.

— Нервы, — пробормотал Экройд.

Он развернул плотные листы бумаги и прочитал вслух приглушенным голосом:

«Дорогой мой, дорогой мой Роджер… за жизнь нужно платить жизнью. Я понимаю… я поняла это сегодня по вашему лицу. И потому ухожу по единственному еще открытому для меня пути. Оставляю вам наказать человека, который за этот год превратил мою жизнь в ад на земле. Сегодня днем я вам не назвала его имени, но я напишу о нем сейчас. У меня нет ни детей, ни близких родственников. Мне некого щадить, и поэтому не бойтесь огласки. Если можете, дорогой мой Роджер, простите мне то зло, которое я чуть было не причинила вам, и которое, когда пришел срок, я все же не смогла причинить»…

Не переворачивая страницы, Экройд замолчал.

— Вы меня извините, Шеппард, но я должен прочитать это один, — произнес он нерешительно. — Письмо написано только для меня, только для меня одного.

Он вложил письмо в конверт и положил на стол.

— Потом, когда буду один.

— Нет! — крикнул я под влиянием какого-то инстинктивного побуждения, — читайте сейчас!

Зкройд посмотрел на меня с изумлением.

— Извините, — сказал я, краснея. — Я не имел в виду, чтобы вы читали вслух мне. Прочитайте сами, пока я еще здесь.

Экройд покачал головой.

— Нет, я лучше подожду.