Волки Кальи Кинг Стивен

— Постоял там, покурил, — отвечает он. — Такая хорошая погода, что не хочется заходить под крышу. Разве ты меня не видел?

— Видел, конечно, — ответил Каллагэн. — Но ты с головой ушел в свои мысли, вот я и не стал окликать тебя. Открой мне, пожалуйста, кладовую.

Люп проходит в короткий коридор, открывает замок на решетчатой двери соответствующей ниши.

— Хорошие туфли, — говорит он. — «Бэлли». — С чего это кто-то решил оставит пару туфель «Бэлли» пьяницам?

— Наверное, эти туфли чем-то не угодили хозяину, — отвечает Каллагэн. Он слышит колокольца, их сладостную и вгоняющую в ужас мелодию, и скрипит зубами. Окружающий мир вдруг начинает мерцать. «Только не сейчас, — думает он. — Пожалуйста, только не сейчас».

Это не молитва, в Нью-Йорке он молится мало, но, возможно, кто-то слышит его, потому что звон исчезает. Вместе с мерцанием. Из другой комнаты кто-то громко вопрошает, когда же, наконец, подадут ужин. Кто-то ругается. Все, как всегда. А вот ему хочется выпить. Тоже обычное дело, но сейчас очень уж хочется, нестерпимо. Он не может не думать о том, как его пальцы сжимали обтянутую резиной рукоятку тесака. О весе тесака. О звуке, с которым тесак развалил голову вампира. И прежний вкус опять во рту. Мертвый вкус крови Барлоу. И слова. Что сказал ему Барлоу на кухне дома Петри, перед тем, как сломал крест, подаренный ему матерью? «Печально наблюдать крушение веры»?

«Этим вечером я пойду на собрание „АА“», — думает он, надевая резинку на туфли «Бэлли» и бросая их в кучу обуви. Иногда они помогают. Он никогда не говорит: «Я — Дон и я алкоголик», — но иногда эти собрания помогают.

Люп стоит к нему вплотную и, обернувшись, Каллагэн от неожиданности ахает.

— Ты чего такой пугливый? — Люп смеется. Рассеянно почесывает шею. Следы от прокусов еще есть, но к утру они исчезнут. Однако, Каллагэн знает, вампиры что-то видят. Что-то чувствуют. В общем, могут вычислить таких, как Люп.

— Послушай, — говорит он Люпу, — я вот думаю, а не уехать или из города на неделю или две. Развеяться. Отчего бы нам не поехать вместе? Побудем на природе. Порыбачим.

— Не могу, — отвечает Люп. — В отеле мне отпуск положен только в июне, а кроме того, здесь работать некому. Но, если ты хочешь уехать, с Роуэном я все улажу. Нет проблем, — Люп пристально смотрит на него. — Похоже, отдых пойдет тебе на пользу. Ты выглядишь уставшим. И ты такой нервный.

— Нет, то всего лишь мысли вслух, — качает головой Каллагэн. Никуда он, конечно, не поедет. Если останется, сможет приглядывать за Люпом, оберегать его. И теперь он кое-что знает. Убивать их не труднее, чем давить клопов на стене. И после них мало чего остается. А с Люпом все будет в порядке. Вампиры третьего типа, вроде мистера Марк-Кросс-Брифкейса не убивают свои жертвы, даже не изменяют их, не превращают в вампиров. По крайней мере, он этого не заметил. И он всегда будет начеку, это ему по силам. Будет на страже. Попытается хотя бы этим искупить содеянное в Салемс-Лоте. И у Люпа все будет хорошо.

— Да только с Люпом ты ошибся, — Роланд свернул сигарету из крошек, которые выгреб со дна кисета. Табак больше напоминал пыль.

— Да, — согласился Каллагэн. — Ошибся. Роланд, сигаретной бумаги у меня нет, но вот с табаком могу помочь. В доме есть хороший табак, с юга. Мне он без надобности, но Розалита по вечерам иногда выкуривает трубку.

— Позже я с удовольствием возьму его и скажу, спасибо тебе, — ответил Роланд. — Впрочем, табака мне недостает куда как меньше, чем кофе. Заканчивай свою историю. Ничего не упускай, я думаю, мы должны услышать все, это важно, но…

— Я знаю. Времени в обрез.

— Да, — кивнул Роланд. — Времени в обрез.

— Тогда скажу сразу, мой друг подхватил эту болезнь… СПИД, так в результате ее назвали? — он посмотрел на Эдди, тот кивнул. — Ясно. Наверное, нормальное название, не хуже других. Вы, возможно, знаете, что эта болезнь может долго не давать о себе знать, но с моим другом все вышло иначе. Она буквально сожрала его. К середине мая 1976 года Люп Дельгадо уже одной ногой стоял в могиле. Стал бледным, как смерть. Практически постоянно температурил. Иной раз всю ночь проводил над унитазом: его рвало. Роуэн запретил бы ему появляться на кухне, но такой необходимости не возникло: Люп сам себе это запретил. А потом появились язвы.

— Они называются саркомой Капоши, — вставил Эдди. — Кожная болезнь. Уродует человека и вызывает страшную боль.

Каллагэн кивнул.

— Через три недели после того, как появились язвы, Люп оказался в Центральной больнице Нью-Йорка. Роуэн Магрудер и я пришли к нему как-то вечером, в конце июня. До этого мы говорили друг другу, что он выкарабкается, поправится, что он молодой и крепкий. Но в тот вечер, едва переступив порог палаты, мы поняли, что его дни сочтены. Он лежал в кислородной палатке. К рукам тянулись шланги капельниц. Боль ни на секунду не отпускала его. Он не хотел, чтобы мы подошли близко, опасаясь, что его болезнь заразная. И сказал нам, что никто не знает, чем же он болен.

— Отчего болезнь вызывала еще больший страх, — вставила Сюзанна.

— Да. По его словам, врачи считали, что это болезнь крови, вызванная гомосексуальными контактами, а может, использованием одной иглы с другими наркоманами. Но он хотел, чтобы мы знали, говорил нам снова и снова, что к наркотикам он не прикасался, анализы это подтвердили. «Не прикасался с 1970, — повторял он. — Ни к таблеткам, ни к травке. Клянусь Богом». Мы сказали ему, что и так об этом знаем. Сели на кровать с обеих сторон, взяли его за руки.

Каллагэн шумно сглотнул слюну.

— Наши руки… он заставил нас вымыть руки перед уходом. На всякий случай. И поблагодарил за то, что мы его навестили. «Дом», сказал он Роуэну, это лучшее, что у него было в жизни. Потому что там он действительно обрел дом.

— Никогда раньше мне не хотелось так выпить, как в тот вечер, когда мы вышли из Центральной больницы. Слава Богу, Магрудер был рядом, поэтому мы вместе проходили мимо баров. В тот вечер я улегся спать трезвым, но зная, что долго не удержусь. Именно первый стакан превращает тебя в пьяницу, так говорили на собраниях «Анонимных Алкоголиков», и меня от моего первого стакана уже отделяло совсем ничего. Где-то бармен уже ждал меня, чтобы наполнить его.

Через два дня Люп умер.

На похороны собралось человек триста, практически все они какое-то время провели в «Доме». Слезы лились рекой, произносились трогательные речи, в том числе и людьми, которые не смогли бы пройти по прямой, вычерченной мелом. Когда все закончилось, Магрудер взял меня за руку.

— Я не знаю, кто ты, Дон, но мне доподлинно известно, что ты — хороший человек и запойный пьяница, который не прикасался к спиртному… как давно?

Я подумал о том, чтобы как-то уйти от прямого ответа, но на это потребовались бы слишком большие усилия.

— С прошлого октября.

— Сейчас тебе хочется выпить. Это написано на твоем лице. И вот что я тебе скажу: если ты думаешь, что, пропустив стаканчик, ты сможешь оживить Люпа, я тебе разрешаю. Более того, найди меня, мы вместе пойдем в «Бларни стоун»[35] и сначала пропьем все, что у меня в бумажнике. Лады?

— Лады.

— Если ты напьешься сегодня, это будет самым худшим, что можно сделать, самым большим надругательством над памятью Люпа. Все равно, что помочиться на его мертвое лицо.

— Он был прав, и я это знал. Остаток этого дня провел так же, как и мой второй день в Нью-Йорке, бродил по городу, боролся с отвратительным вкусом во рту, боролся с желанием купить бутылку и устроиться в парке на лавочке. Я помню, как шел по Бродвею, по Десятой авеню. Потом оказался на Парк-авеню, в районе Тридцатых улиц. Уже начало темнеть, в обоих направлениях автомобили ехали по Парк-авеню с включенными фарами. На западе небо окрасилось в оранжевые и розовые тона. Улицы купались в этом великолепном предзакатном свете.

Я вдруг ощутил умиротворенность и подумал: «Я выиграю. Сегодня, по крайней мере, я выиграю». — И вот тут в голове зазвенели колокольца. Громче, чем всегда. Я почувствовал, что голова у меня разрывается. Парк-авеню замерцала передо мной и я подумал: «Боже, а ведь она нереальная. Парк-авеню нереальная, и все остальное тоже. Гигантская декорация. Весь Нью-Йорк — рисунок на заднике, а что находится за ним? Да ничего. Абсолютно ничего. Одна лишь темнота».

Потом ощущение реальности вернулось. Мелодия в голове начала утихать… утихать… смолкла. Я зашагал дальше, очень медленно. Как человек, идущий по тонкому льду. Боялся, что вывалюсь из этого мира, если надавлю на тротуар сильнее, и окажусь в темноте. Я знал, что все это какой-то бред, тогда я это знал, но знания не всегда помогают, не так ли?

— Не всегда, — Эдди вспомнил о тех днях, когда баловался героином в компании Генри.

— Не всегда, — согласилась Сюзанна.

— Не всегда, — кивнул Роланд, подумав о Иерихонском Холме. Подумав об упавшем на землю роге.

— Я прошел один квартал, потом два, три. Опять начал думать о том, что все будет хорошо. Да, я ощущаю во рту дурной вкус, да, я могу видеть вампиров третьего типа, но я к этому приспособлюсь. Особенно, с учетом того, что вампиры третьего типа не засекают меня. Я их видел, они меня — нет, словно мы находились по разные стороны стекла, которое пропускает свет только в одну сторону. Но в тот вечер я увидел кое-что похуже, гораздо хуже, чем эти вампиры.

— Ты увидел того, кто действительно умер, — сказала Сюзанна.

Каллагэн повернулся к ней. На лице читалось крайнее изумление.

— Как… как ты…

— Я знаю, потому что побывала в Нью-Йорке посредством Прыжка, — ответила Сюзанна. — Мы все побывали. Роланд говорит, что это люди, которые или не знают, что они умерли, или отказываются с этим смириться. Они... Как ты их называл Роланд?

— Бродячие мертвяки, — ответил Роланд. — Их немного.

— Но и немало, — Каллагэн вздохнул, — они знали, что я их вижу. На Парк-авеню мужчина без глаз и женщина без правых руки и ноги, с обожженным телом смотрели на меня так, будто думали, что я могу… ну, не знаю, вернуть им жизнь.

Я побежал. Бежал долго, потому что пришел в себя на углу Второй авеню и Девятнадцатой улицы, сидел на бордюрном камне, опустив голову, тяжело дыша.

Какой-то старичок подошел, спросил, все ли со мной в порядке. К тому времени я уже успел отдышаться и ответил, что да. Он сказал, что в таком случае мне бы лучше подняться. Менее чем в двух кварталах патрульная машина, она приближается к нам и меня могут загрести, если увидят сидящим на бордюрном камне. Я посмотрел старику в глаза и ответил: «Я видел вампиров. Даже убил одного. Я видел ходящие трупы. И вы думаете, что меня испугают два копа в патрульной машине?»

Он попятился. Предложил мне держаться от него подальше. Сказал, что хотел лишь оказать мне услугу и вот, мол, что он за это получил. «В Нью-Йорке, — воскликнул он, — ни одно доброе дело не остается безнаказанным», — и, разъяренный, потопал прочь.

Я расхохотался. Встал, оглядел себя. Рубашка вылезла из брюк. Сами брюки к какой-то краске. Я, конечно, понятия не имел, где успел в нее вляпаться. Я огляделся и, спасибо всем святым и грешникам, увидел, что совсем рядом бар «Американо» Потом я выяснил, что в Нью-Йорке их несколько, но тогда решил, что он перенесся сюда из сороковых годов, что спасти мне жизнь. Я вошел, сел на стул в конце стойки, а когда подошел бармен, сказал: «Ты для меня кое-что припас».

— Неужто, приятель? — спросил он.

— Да, — кивнул я.

— Тогда скажи, что именно, и я принесу.

— «Бушмиллс»,[36] — ответил я, — а поскольку ты держишь его для меня с прошлого октября, почему бы тебе сразу не налить двойную порцию.

Эдди передернуло.

— Плохая идея.

— В тот момент мне казалось, что это лучшая идея всех времен и народов. Я мог забыть Люпа, перестать видеть мертвяков, возможно, даже перестать видеть вампиров… москитов в образе человеческом.

— К восьми вечера я напился. К девяти сильно напился. К десяти нализался до чертиков. Смутно помнил, как бармен вышвыривает меня за дверь. Наутро проснулся на скамейке в парке, под газетным одеялом.

— Возвращение в исходную точку, — пробормотала Сюзанна.

— Ага, леди, возвращение в исходную точку, ты права, и я говорю, спасибо тебе. Я сел. Подумал, что моя голова сейчас расколется. Опустил ее между колен, а поскольку она не взорвалась, вновь поднял. Старуха сидела на скамье в двадцати ярдах от меня, обычная старуха, в платке на голове, кормила воробышков из бумажного пакета с орешками. Только синий свет гулял по ее щекам и лбу, вырывался изо рта и прятался в нем при, соответственно, выдохах и вдохах. Одна из них. Москит. Ходящие трупы исчезли, но я по-прежнему мог видеть вампиров третьего типа.

Вроде бы опять следовало напиться, но возникла одна маленькая проблема: отсутствие денег. Пока я спал под газетами, кто-то обчистил мои карманы, так что в бар путь мне был заказан, — Каллагэн улыбнулся. Криво, невесело.

— В тот день я нашел «Менпауэр». Нашел и на следующий день, и днем позже. Потом напился. Так и пошло. Три дня я работал трезвым, обычно разнорабочим на стройке или грузчиком на складе какой-нибудь большой компании, потом напивался до поросячьего визга, а следующий день приходил в себя. После чего цикл повторялся. Все лето 1976 года, которое я провел в Нью-Йорке. И везде, куда бы я ни пошел, мне слышалась песня Элтона Джона «Кто-то сегодня спас мне жизнь». Не знаю, была она популярна в то лето или нет, но я слышал ее везде. Однажды работал пять дней подряд в «Коури муверс». Пять дней без выпивки — то был мой июльский рекорд. На пятый день бригадир подошел ко мне и спросил, не хочу ли я работать у них постоянно.

— Не могу, — ответил я. — В моем контракте с «Менпауэр» черным по белому записано, что я целый месяц не могу поступать на постоянную работу в другую компанию.

— Да брось ты, — отмахнулся он. — Все плюют на это дерьмо. И знаешь, что я тебе скажу, Донни? Ты — хороший парень. И мне представляется, что ты можешь не только затаскивать мебель в фургон. Как насчет того, чтобы подумать об этом вечером?

— Я подумал, а размышления, как обычно в то лето, привели к выпивке. Так что я оказался в каком-то маленьком баре неподалеку от «Эмпайр-Стейт-Билдинг», потягивал виски и слушал Элтона Джона: «Ты почти вонзила в меня свои коготки, не так ли, дорогая?» А когда оклемался, обратился в другую компанию, где людей тоже нанимали на один день, но никогда не слышали о гребаной «Коури муверс».

Слово «гребаной» Каллагэн буквально выплюнул, что свойственно людям, которые крайне редко прибегают к ругательствам.

— Ты пил, ты бродил по городу, ты работал, — кивнул Роланд. — Но в то лето ты занимался и еще одним делом, не так ли?

— Да. Но мне потребовалось какое-то время, прежде чем я им занялся. Я несколько раз видел их, женщина, кормившая воробьев, была первой, но они ничего такого не делали. То есть я знал, кто они, но еще не мог пойти на хладнокровное убийство. А потом, как-то вечером в Бэттери-Парк,[37] увидел, как один кормится. К тому времени у меня в кармане уже лежал складной нож, который я всюду носил с собой. Я подошел к нему сзади, он продолжать жадно сосать кровь, и ударил четыре раза, в почку, между ребрами, в спину и шею. В последний удар вложил всю силу. Острие ножа вышло из адамова яблока. С хрустом.

Каллагэн говорил очень буднично, но от лица отхлынула кровь, оно стала белым, как полотно.

— Потом произошло тоже самое, что и в проулке за «Домом»: парень исчез, одежда осталась. Я это ожидал, но не мог знать наверняка, будет все как в прошлый раз или нет.

— Одного раза недостаточно, — пробормотала Сюзанна.

Каллагэн кивнул.

— В тот раз жертвой был юноша лет пятнадцати, пуэрториканец, может, доминиканец. Между ног у него стоял транзисторный приемник. Какая звучала музыка, не помню. Возможно, «Кто-то сегодня спас мне жизнь». Прошло пять минут. Я уже собрался щелкнуть пальцами у него под носом или похлопать по щекам, когда он моргнул, покачнулся, тряхнул головой и пришел в себя. Увидел меня, стоящего перед ним, и первым делом схватился за свой транзистор. Прижал к груди, как ребенка. «Что тебе нужно?» — спросил он. Я ответил, что мне ничего не нужно, совершенно ничего, но меня заинтересовала лежащая перед ним одежда. Юноша посмотрел вниз, присел, начал рыться в карманах. Я решил, что рыться он будет долго, и ушел, не опасаясь, что он побежит за мной. Вот так я убил второго вампира. С третьим проблем уже не возникло. С четвертым тем более. К концу августа я довел счет до шести. Шестой стала женщина, которую я видел в «Марин мидленд банк». Получается, что Нью-Йорк — маленький мир, не так ли?

Очень часто я приходил на угол Первой-авеню и Сорок седьмой улицы и стоял перед «Домом». Иногда появлялся там ближе к вечеру, когда пьяницы и бездомные стекались к обеду. Случалось, что Роуэн выходил и беседовал с ними. Сам он не курил, но всегда носил в кармане пару пачек и раздавал пьяницам, пока сигареты не заканчивались. Я не пытался прятаться от него, а он, если и замечал меня, то не подавал виду.

— Должно быть, ты к тому времени изменился, — заметил Эдди.

Каллагэн кивнул.

— Волосы у меня отросли до плеч и поседели. Появилась борода. И уж конечно, я более не следил за одеждой. Половина доставалась мне от вампиров. Одним из них был велосипедист-курьер. Так что я носил его сапоги. Конечно, не туфли «Бэлли», но почти новые и моего размера. Очень прочные. Они до сих пор у меня, — он мотнул головой в сторону дома. — Но я не думаю, что все это помешало бы ему узнать меня. Имея дело с алкоголиками, наркоманами и бездомными, которые лишь одной ногой в реальности, а второй-то — в Сумеречной зоне, привыкаешь к тому, что люди сильно меняются, и обычно не в лучшую сторону. Учишься видеть, кто скрывается под новыми синяками и слоями грязи. Я думаю, что дело в следующем: я стал одним из тех, кого ты, Роланд, называешь бродячими мертвяками. Невидимым для мира. Но мне представляется, что эти люди… эти бывшие люди, накрепко привязаны к Нью-Йорку…

— Они не уходят далеко, — согласился Роланд. Самокрутку он давно докурил. Ломкой бумаги и табачных крошек хватило на две затяжки. — Призраки всегда обитают в одном доме.

— Разумеется, в одном, бедняжки. А мне хотелось уехать. Каждый день солнце садилось чуть раньше, и каждый день я чувствовал, что зов тех дорог, тех тайных хайвеев, становится чуть сильнее. Частично, причину следовало искать в знаменитом географическом методе лечения жизненных проблем. Наверное, я уже убедил себя, что он мне поможет. Совершенно нелогичная, но мощная вера в то, что переезд все изменит в лучшую сторону. Частично в надежде, что в другом месте, более открытом месте, больше не придется иметь дело ни с вампирами, ни с ходящими трупами. Но был и еще один момент. Ну… пожалуй, решающий, — Каллагэн улыбнулся, точнее, чуть растянул губы, обнажив десны. — Кто-то начал на меня охотиться.

— Вампиры, — догадался Эдди.

— Д-да… — Каллагэн прикусил губу, потом повторил, более уверенно. — Да. Но не просто вампиры. Это предположение представлялось наиболее логичным, но было не совсем верным. По крайней мере, я знал, что это не мертвяки. Они могли меня видеть, но плевать на меня хотели, может, только надеялись, что я могу вернуть их в мир живых. Вампиры третьего типа меня засечь не могли, я это вам уже говорил, уж тем более догадаться, что именно я на них охочусь. Осмотрительностью, памятью на лица, они не отличались, в какой-то степени и им была свойственна амнезия, которая возникала у их жертв.

Впервые я понял, что мне грозит опасность, в одну из ночей, которую проводил в парке на Вашингтон-сквер, незадолго до того, как убил женщину из банка. Парк стал для меня домом, и не только для меня. Летом он превращался в общежитие под открытым небом. У меня даже появилась любимая скамья, хотя мне и не удавалось занимать ее каждую ночь… я и подходил к ней не каждую ночь.

В тот вечер, душный, с далекими раскатами грома, с зарницами, чувствовалось, что гроза может докатиться и до Нью-Йорка, я появился в парке около восьми вечера. С бутылкой в бумажном пакете и книгой Эзры Паунда «Кантос». Направлялся к своей скамье, когда увидел на спинке соседней надпись, нанесенную спреем: «ОН ПРИХОДИТ СЮДА, У НЕГО ОБОЖЖЕНА РУКА».

— Господи, — прошептала Сюзанна.

— Я тут же ушел из парка и провел ночь в проулке в двадцати кварталах от него. Я нисколько не сомневался, что в этой надписи речь шла обо мне. Через два вечера я снова увидел ту же надпись, на тротуаре около бара на Лексингтон-авеню, где я часто пропускал стаканчик, а иногда съедал сэндвич. На этот раз ее сделали мелом на асфальте, и подошвы прохожих практически стерли ее, но я все-таки сумел прочитать: «ОН ПРИХОДИТ СЮДА, У НЕГО ОБОЖЖЕНА РУКА». А вокруг роились кометы и звезды, словно автор хотел замаскировать надпись. В квартале от бара, на знаке «Стоянка запрещена», черным маркером написали: «ВОЛОСЫ У НЕГО В ОСНОВНОМ СЕДЫЕ». Наутро я увидел надпись на борту автобуса: «ВОЗМОЖНО, ЕГО ЗОВУТ КОЛЛИНГВУД». Спустя два или три дня, в тех местах, где я часто бывал, мне стали попадаться постеры, какие развешивают хозяева пропавших домашних животных. Я видел их в Нидл-Парке, в западной части Центрального парка, у бара «Городские огни» на Лексингтон-авеню, в паре клубов в Виллидж.

— Постеры поиска пропавших домашних животных, — промурлыкал Эдди. — Знаешь, блестящая, между прочим, идея.

— Все одинаковые, — продолжил Каллагэн. — «ВЫ НЕ ВИДЕЛИ НАШЕГО ИРЛАНДСКОГО СЕТТЕРА? ОН ГЛУПЫЙ И СТАРЫЙ, НО МЫ ЕГО ЛЮБИМ. У НЕГО ОБОЖЖЕННАЯ ПРАВАЯ ПЕРЕДНЯЯ ЛАПА. ОТКЛИКАЕТСЯ НА КЛИЧКИ КЕЛЛИ, КОЛЛИНС И КОЛЛИНГВУД. МЫ ЗАПЛАТИМ ОЧЕНЬ БОЛЬШОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ». А ниже ряд долларовых значков.

— И для кого развешивались эти постеры? — спросила Сюзанна.

Каллагэн пожал плечами.

— Не знаю. Может, для вампиров.

Эдди устало потер лицо.

— Ладно, давайте разбираться. У нас есть вампиры третьего типа… бродячие мертвяки… а теперь появляется эта третья компания. Члены которой развешивают постеры, использующиеся в случае потери домашнего животного, но речь в них идет совсем не о домашнем животном, и что-то пишут на стенах, дорожных знаках и тротуарах. Кто они?

— Слуги закона, — ответил Каллагэн. — Так они себя называют, иногда. Среди них не только мужчины, но и женщины. Иногда они называют себя регуляторами. Многие носят длинные желтые плащи… но не все. У большинства на руке татуировка… синий гроб… но не у всех…

— Большие охотники за гробами, Роланд, — пробормотал Эдди.

Роланд кивнул, не отрывая глаз от Каллагэна.

— Дай человеку выговориться, Эдди.

— Но на самом деле они… солдаты Алого короля, — добавил Каллагэн и перекрестился.

Эдди вытаращился на него. Рука Сюзанны легла на живот, начала его потирать. Роланд вспомнил, как они шли по парку Гейджа после того, как сумели покинуть монопоезд. Тогда дорога вывела их к еще более широкой дороге, которую Эдди, Сюзанна и Джейк назвали автострадой. На одном щите-указателе кто-то написал спреем: «БЕРЕГИСЬ ХОДЯЩЕГО ТРУПА». Другой украсил схематичным изображение раскрытого глаза и надписью: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ АЛЫЙ КОРОЛЬ».

— Вижу, вы слышали об этом джентльмене, — сухо заметил Каллагэн.

— Скажем так, он оставил свою отметину там, где мы смогли ее увидеть, — ответила ему Сюзанна.

Каллагэн мотнул головой в сторону Тандерклепа.

— Если для достижения поставленной цели вам придется пойти туда, вы увидите гораздо больше, надписи и картинки на стенах и щитах-указателях.

— А как насчет тебя? — спросил Эдди. — Что сделал ты?

— Прежде всего, сел и обдумал ситуацию. И решил, какой бы фантастикой и паранойей это не казалось, что за мной действительно следят, и совсем не обязательно, что вампиры третьего типа. Но при этом я отдавал себе отчет в том, что те, кто следит за мной, вполне могут натравить на меня этих вампиров.

На тот момент, не забывайте об этом, я не имел ни малейшего представления, какой таинственной может оказаться эта компания. В Салемс-Лоте Барлоу поселился в доме, который видел ужасную резню и где, по слухам, обитали привидения. Писатель, Мейерс, говорил, что этот дом, где царило зло, притянул к себе злобную тварь. В Нью-Йорке я вернулся к этой идее. Начал думать, что притянул к себе другого короля-вампира, другого вампира первого типа, точно так же, как Дом Марстенов притянул Барлоу. Правильная это была идея или нет (со временем выяснилось, что нет), я порадовался, что мой мозг, пусть и залитый спиртным, способен на логические умозаключения.

Первым делом мне предстояло ответить на вопрос: оставаться в Нью-Йорке или бежать прочь. Я знал, если не убегу, меня поймают, скорее раньше, чем позже. Потому что знали отличие, по которому меня можно найти, — Каллагэн поднял обожженную руку. — Они практически знали мою фамилию, на уточнение у них ушла бы неделя-полторы. Они могли взять под наблюдение все места, где я бывал, где оставался мой запах. Могли переговорить с людьми, с которыми я общался, выпивал, играл в шашки. С людьми, с которыми работал в «Менпауэр» и «Броуни мен».

Тут мне в голову пришла мысль, которой следовало прийти куда как быстрее, несмотря на месяц пьянства. Они могли найти Роуэна Магрудера и «Дом» и всех тех, кто знал меня. Сотрудников, добровольцев, десятки клиентов. Черт, да после девяти месяцев, которые я проработал в «Доме», сотни клиентов.

А самое главное, манили меня эти дороги, — Каллагэн посмотрел на Эдди и Сюзанну. — Вы знаете о пешеходном мосте через Гудзон, по которому можно попасть в Нью-Джерси? Он прячется в тени МДВ и на нем стоят деревянные корыта, из которых раньше пили коровы и лошади.

Эдди громко рассмеялся.

— Извини, отец, но это невозможно. За свою жизнь я проезжал по мосту Джорджа Вашингтона раз пятьсот. Мы с Генри частенько ездили в парк «Палисейдс». Нет там деревянного моста.

— Однако, есть, — спокойно ответил Каллагэн. — Его построили в начале девятнадцатого столетия, а потом несколько раз ремонтировали. На середине есть табличка с надписью «ДВУХСОТЛЕТНЯЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ ЗАВЕРШЕНА „ПРОМЫШЛЕННОЙ КОМПАНИЕЙ ЛАМЕРКА“ В 1975». Я сразу вспомнил это название, когда впервые увидел Энди, здешнего робота. Согласно табличке на его груди, эта компания участвовала в его изготовлении.

— Нам тоже она встречалась, — заметил Эдди. — В городе Лад. Только там она называлась «Ламерк фаундри».

— Возможно, разные подразделения одной компании, — подала голос Сюзанна.

Роланд ничего не сказал, только шевельнул оставшимися пальцами правой руки: поторопись, мол, поторопись.

— Он есть, но его трудно увидеть, — продолжил Каллагэн. — Он прячется. И это только первая из тайных дорог. Они расходятся от Нью-Йорка во все стороны, как паутина.

— Дороги, по которым совершается Прыжок, — пробормотал Эдди. — Логично.

— Я не знаю, так ли это или нет, — вновь заговорил Каллагэн. — Но могу сказать, что в своих странствиях, которые заняли у меня несколько последующих лет, я видел много чего удивительного и встретил множество хороших людей. Наверное, я бы оскорбил их, назвав нормальными или обычными, но такими они и были. И благодаря им я куда с большим уважением стал относиться к таким определениям, как нормальный и обычный.

Я не мог покинуть Нью-Йорк, еще раз не повидавшись с Роуэном Мадругером. Хотел, чтобы он знал, что я, пусть и помочился на лицо мертвого Люпа (напился же, чего там говорить), но не скинул штаны и не навалил сверху кучу дерьма. То есть хотел сказать ему, что окончательно я не сдался. И если уж решил бежать, то не в панике, не как кролик бежит от луча фонарика, — Каллагэн снова заплакал. Наконец, вытер глаза рукавом рубашки. — Опять же, я хотел хоть с кем-то попрощаться, чтобы кто-то попрощался со мной. Когда мы говорим: «До свидания», — и нам говорят: «До свидания», — эти слова означают, что мы еще живы. Я хотел его обнять, передать поцелуй, полученный от Люпа. Когда он сказал мне: «Ты для нас слишком ценен, чтобы мы могли потерять тебя…»

Он увидел Розалиту, спешащую к ним через лужайку, и замолчал. Она протянула ему грифельную доску, исписанную мелом. Эдди вдруг подумал, что на доске, в окружении звезд и комет надпись: «ПОТЕРЯЛСЯ! ДВОРОВЫЙ ПЕС С ПОКУСАННОЙ ПЕРЕДНЕЙ ЛАПОЙ! ОТКЛИКАЕТСЯ НА ИМЯ РОЛАНД! ХАРАКТЕР ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ, МОЖЕТ УКУСИТЬ, НО МЫ ВСЕ РАВНО ЕГО ЛЮБИМ!!!»

— От Эйзенхарта, — Каллагэн поднял голову. — Если Оуверхолсер в здешних краях крупный фермер, а Эбен Тук — крупный бизнесмен, тогда Воуна Эйзенхарта следует называть крупный ранчером. Он пишет, что он, оба Слайтмана и ваш Джейк встретятся с нами в церкви в полдень, если мы не против. Трудно разобрать его каракули, но, похоже, он предлагает вам посетить фермы и ранчо на пути в «Рокинг Би», где вы проведете ночь. Вас это устраивает?

— Не совсем, — ответил Роланд. — Я бы хотел сначала получить карту.

Каллагэн обдумал его слова, посмотрел на Розалиту. Эдди решил, что эта женщина не только домоправительница. Она отошла, чтобы не мешать разговору, но в дом не вернулась. «Скорее, она хороший личный секретарь», — подумал он. Старику даже не пришлось ее звать. Она подошла, откликнувшись на взгляд. И отбыла, получив инструкции.

— Думаю, ленч мы устроим на лужайке перед церковью, — сказал Каллагэн. — Там есть старое железное дерево, в тени которого мы отлично устроимся. А к тому времени, когда мы закончим ленч, близнецы Тавери уже нарисуют карту.

Роланд кивнул, предложение Каллагэна вполне его устроило.

Каллагэн встал, поморщившись, потер руками поясницу, потянулся.

— И я должен вам кое-что показать.

— Ты же не закончил свою историю, — напомнила ему Сюзанна.

— Не закончил, — согласился Каллагэн, — но времени в обрез. Я могу идти и говорить, а вы — идти и слушать.

— Конечно, можем, — Роланд тоже поднялся. Боль, конечно, никуда не делась, но значительно ослабела. Кошачье масло Розалиты заслуживало того, чтобы написать о нем домой. — И, прежде чем мы пойдем, я хочу задать тебе два вопроса.

— Я отвечу на них, если смогу, стрелок, будь уверен.

— Сначала о тех, кто выслеживал тебя… ты их видел в своих странствиях?

Каллагэн медленно кивнул.

— Ага, стрелок, видел, — он посмотрел на Эдди и Сюзанну. — Вы когда-нибудь видели цветную фотографию людей, сделанную со вспышкой… когда у всех красные глаза?

— Да, — ответил Эдди.

— У них такие вот глаза. Алые. И твой второй вопрос, Роланд?

— Они — Волки, отец? Эти слуги закона? Эти солдаты Алого короля? Они — Волки?

Ответил Каллагэн после долгой паузы.

— Точно я сказать не могу. Стопроцентной уверенности у меня нет. Но я так не думаю. Они, конечно, похитители, пусть крадут и не детей, — он задумался над своими словами. — В каком-то смысле они — Волки, — вновь помолчал. — Ага, в каком-то смысле Волки.