Маски (сборник) Брэдбери Рэй
Затем на его изможденном лице возникло выражение. Бросив камушек в глубокий пруд, видишь, как по воде кругами разбегается рябь, чтобы выплеснуться на далекие берега, волна за волной. Его лицо было тем прудом. Ее лик упал в молчаливые глубины, и по его лицу пробежала рябь. Узнавание. Изумление. Одно за другим. Признание. Жалость. Облегчение.
Облегчение. Сильнее всего его лицо, глаза, губы, темные брови выражали одно – облегчение!
Он изучал ее лицо сверху вниз, вдоль и поперек, по окружности, в диаметре, по массе, плотности, весу и растяжению! Когда же, черт возьми, он прекратит пялиться и получать УДОВОЛЬСТВИЕ от увиденного? В мыслях она дрожала и всхлипывала.
– О Натали, – сказал он, наконец нарушив молчание.
Он приблизился к ней.
– Натали, как давно мы не встречались. Я так рад тебя снова видеть.
Его руки обняли ее. Она стояла в оцепенении, не в силах шевельнуться; хотела, но не находила реакции на требование своего вопиющего разума. Она видела, как его лицо наклоняется к ее шее для традиционного поцелуя – это старческое, передразнивающее лицо чужака! И ладонь насмешливо похлопывает ее по лицу. Ее лицу!
– Натали, Натали, как же я рад тебя видеть!
– Зато я не рада тебя видеть! – мысленно кричала она. – О боже, я-то надеялась его сразить, а это он сразил меня. Это его лицо, искаженное болезнью, поразило меня!
Он неуклюже обнимал ее, и она заплакала.
– Ну, ладно, ладно, Натали. Я уже дома. Навсегда.
– С чего ты взял, что я плачу? – безмолвно вскричала она. – Из-за тебя? Ну, уж дудки! Я тебя ненавижу! Я могла бы оставить свое лицо молодым и подвижным, улыбчивым и миловидным. Миловидным, чтобы раздавить тебя, миловидным, чтобы издеваться над тобой. Когда я узнала, что ты возвращаешься навсегда, я захотела дать тебе то, что ты дал мне. Я боялась, как бы мое лицо не выдало малейшего доброго чувства к тебе. Я не доверяла предательским лицевым мышцам. Я велела их притянуть, привязать, приковать к кости, чтобы я уже никогда не улыбнулась тебе, не посмотрела на тебя без ненависти или мстительности. Я думала, это будет достойной расплатой за все годы твоего отсутствия. Как было бы легко оставить лицо в своем первоначальном виде. Ты, со своей истлевшей привлекательностью, был бы исхлестан и выпорот моей красотой. Но я думала, что ты все еще хорош собой. Теперь же этой операцией я просто ублажила тебя. Тебе льстит, что я не вполне состарилась. Ты думаешь, это сделали годы. Ты не знаешь про латки из овечьих кишок на моих щеках, про скальпели, искромсавшие мою красоту, про венец и стерильный нимб из повязок на моей голове! Я, сама того не ведая, утешила тебя своей уродливой метаморфозой. А я этого не хочу, нет, мне тошно от одной только мысли, что я тебе подыграла с помощью моего замысла, который так безумно провалился!
– Ладно, ладно, – твердил он. – Не плачь, Натали. Не плачь. Незачем плакать.
Незачем плакать? Если бы ты только знал, Стюарт.
Она вдруг прильнула к нему – не потому что ей захотелось, а чтобы не упасть в обморок; ей понадобилась опора, не важно какая, мраморный столб или Стюарт Бенджамин…
Она неожиданно осознала в тот миг, как ей расквитаться со Стюартом. Никакой надежды на ее внешность. Ее уродство умиротворяло его. Два сапога пара! В беде с кем только не поведешься.
– Стюарт, теперь я тебе нужна? Раз и навсегда? Я твой костыль. Что бы ты делал без меня, Стюарт? Ничего. Сгинул бы. Вот теперь-то я тебе нужна! Забавно. Куда же я подевала свой пистолет?
За ужином они сидели у длинного стола. Он на одном конце, она на противоположном. Над ними хрустальные люстры, между ними хрустальные канделябры. Длинный стол разделял их, как долгие годы.
Трапеза была безмолвной. То, что он хотел сказать, он, очевидно, не мог облечь в слова. А ее скомканная ярость была так велика, что она не могла есть. Может, она хотела обрушиться на него с гневными речами, а может, нет. Может…
Но по мере того, как ужин продолжался, и ложки тихо описывали в воздухе дуги, одни блюда сменялись другими, ее мелкая нервная дрожь несколько улеглась. Ее челюсти разжались, пальцы размялись, и в мягком освещении комнаты ее вдруг охватил ужас.
Ибо в комнате находилось еще нечто.
Натали неожиданно сказала:
– Стюарт, ты веришь в привидения?
Он поднял свое постаревшее, утомленное лицо на том краю мира, сотворенного из красного дерева.
– Иногда.
Она оглянулась и приложила руку к горлу.
– Что такое привидение, Стюарт? То, что умерло, или то, что нам кажется умершим? Нечто такое, что как тебе казалось, ты уложил в гроб на вечные времена. Стюарт, здесь есть нечто вроде ходячего мертвеца или фантома.
– Я верю тебе, – сказал он.
Это совсем на него не похоже. Десять лет назад он бы громогласно расхохотался, смачно поглощая еду и хлопая себя по колену.
– Я думал, что навечно схоронил этого призрака. Ты знаешь, как он зовется?
Ах, если бы я сохранила свой моложавый вид… чтобы его раздавить и унизить, а теперь мой доморощенный замысел только тешит его растревоженные мысли…
Вошел призрак прежней Натали, чтобы найти, обрести ее и снова обосноваться в своей смертной оболочке…
И тьма заполнила все пустоты, оживила плоть и придала голосам влюбленность… сделав их снова молодыми…
Оружие нетерпимо ко всему живому. Пистолет имеет круглый ствол, разинутую пасть и всегда готов кричать. Крик не принес облегчения. А только бесстрастную констатацию выстрела, пороха и дыма.
Натали лежала на полу, не ведая о беготне, дрожащих руках и обращенным к ней словам:
– Натали – ты мне нужна!
Стюарт лежал поперек нее и рыдал. Они лежали крест-накрест в верхней комнате в летних сумерках, словно «Х», составленный из человеческих тел. Икс – неизвестная величина трагического человеческого уравнения.
Шли часы, Стюарт лежал рядом с ней, беззвучно сотрясаясь. Единственное, что могло изменить лицо Натали, – это смерть.
Окоченение медленно стягивало расслабленные мышцы, и ее лицо украсилось самой жуткой бескровной усмешкой, какая только бывала у нее при жизни…
Их ничто не возмущало
Каждую ночь приходила новенькая. Он протягивал к ней руки, чтобы пощупать и поцеловать в грудь. Они отплясывали для него непристойные танцы, и он злостно отшлепывал их по самым чувствительным местам и вопил:
– Тащите выпивку! Выпивку сюда, черт побери!
Иногда заявлялись полненькие рыженькие, иногда худенькие брюнеточки, которые, деликатно откашлявшись, не показывали ему, что они прячут в носовых платках после того, как они прикладывали их ко рту. Иногда приходили крикливые блондинки, благоухавшие дешевыми духами и своим ремеслом. Его спальня содрогалась от их визитов и визга.
Разумеется, эти сцены разыгрывались в темноте. Когда он возвращался вечером домой после долгого знойного дня, проведенного за перелопачиванием всякого мусора, он принимал ванну, горланя обрывки песен и нещадно измочаливая себе спину. После обильного орошения подмышек квартой одеколона он облачался в халат, и не успевал он выключить свет, как в темную комнату безмолвно входила одна из них. Даже во тьме он отличал блондинку от брюнетки или рыжей. Он не задавался вопросом, откуда ему это известно. Он просто знал и все.
Он кричал:
– Привет, блондиночка!
Или:
– Привет, рыжик! Присаживайся, тяпни огненной водички!
– Еще как тяпну! – кричал в ответ пронзительный женский голос.
– Угощайся, детка, угощайся! – громыхал он.
– Спасибочки.
В темноте позвякивал стакан.
– До дна?
– До дна! – ответствовало сопрано.
– А-а-х, – смаковали его губы. – Хорошо пошла! – промолвил он с вожделением.
Он ощущал, как напряжение отпускает его тело. Он лег на диван и предложил:
– Еще по одной?
– Не возражаю!
Сегодня ночью он опять лег на диван. В комнате царила тьма и безмолвие. Дверь приоткрылась и захлопнулась, и, глядя в потолок и не включая света, он сказал:
– Привет, рыжая!
Ибо он знал, какой масти гостья пришла на этот раз. В темноте он чуял ее приближение, ощущал ее тепло и дыхание на своих щеках, и простер к ней руки:
– Выпьем, подружка!
Далеко, в недрах доходного дома кто-то включил воду. В затемненном квадрате комнаты, где он возлежал на тахте, послышался голос пришелицы:
– Отчего ж не выпить, Джо!
И вновь старый, милый сердцу перезвон: влага вслепую разливается по стаканам, губы еле слышно шевелятся в предвкушении глотка.
– Ах! – вздыхает один голос.
– Ах, – вторит ему другой.
– Отлично, малютка!
– Лучше некуда, Джо.
– Ты – рыжая, так ведь?
– Угадал с первого раза, красавчик Джо.
– Так я и думал. Как здорово что ты здесь! Старина Джо ужасно одинок. Вкалывает весь день до седьмого пота.
– Бедолага Джо, мой бедненький работяга Джо.
– Прижмись ко мне, крошка, согрей, а то холодно стало. Я совсем один, друзей у меня нет!
– Сейчас, Джо, сейчас!
Потом настала пора оценивать и переосмысливать части ее тела. Привычные, налитые теплые груди и истонченные ноги – не слишком тучные, не слишком худые. Она стояла рядом с ним в темноте, жаркая как печка в полуночной комнате, излучая слабый свет и тепло. Обнаженная и прекрасная.
– Распусти волосы, – сказал он, проливая выпивку на халат. – Я люблю, когда они спадают вниз.
– Да, конечно, Джо! – произнес высокий голос в комнате.
– И приляг рядом, – велел он.
– Твое желание – закон, Джо.
Они всегда повиновались. Их ничто не возмущало. Они исполняли все его прихоти. Никогда не жаловались. До чего же они были послушные!
– Обними меня за голову, – сказал он.
– Возьми меня за руки, – велел он.
– Потрогай меня тут, – попросил он, – и тут.
– Давай опрокинем еще по стаканчику, прежде чем ты меня поцелуешь, – сказал он наконец. – Черт возьми, нужно откупорить еще одну бутылку.
– Я откупорю, Джо.
В темноте что-то зашевелилось. Откупорилась бутылка.
– Такова жизнь, – сказал он, смеясь с зажмуренными глазами. – Комната, бутылка, женщина. Ведомо ли тебе, как одиноко в большом городе, где никого не знаешь? Нет. Очень мило, что ты с девочками заглядываешь ко мне на огонек. Скажи, ягодка, как тебя зовут?
– Может, не стоит, – сказала она.
– Да, ладно тебе. Как твое имя?
– Зови как хочешь.
– Элен?
– Можно и Элен.
– Знавал я когда-то одну Элен. В чем-то она была похожа на тебя: рыжеволосая, но ко мне не прикасалась. Я раз попытался поцеловать ее, но, наверное, я не был для нее достаточно хорош, и она отвесила мне оплеуху.
– Я бы так не поступила, Джо.
– Ну, ты другое дело, ты ей не чета.
Он призадумался, обливаясь потом.
– А может, тебя зовут Энн? Я знал одну польку по имени Энн. Она была Анной, но сменила имя на Энн. Она была блондинка, почти как та блондинка вчера вечером. Ты знаешь эту блондинку, милая?
– Да.
– И не ревнуешь?
– Нет.
– Странная ты женщина. Не ревнивая. А почему?
– Я знаю, Джо.
– Что знаешь?
– Тебя знаю. Знаю тебя. Понимаю тебя. Поэтому и не ревную.
– Где я остановился?
Он почувствовал стакан в своих пальцах и на своих губах.
– Энн тоже была отменной девушкой. Но вышла замуж за моряка. Представляешь, за чертова матроса? А не за меня! Черт! Так что, может, я буду звать тебя Энн.
– Энн – хорошее имя.
– Но ты лучше, чем Энн. Ты добра к одинокому старине Джо. Ты обращаешься с ним по-людски. Да. А может, я буду звать тебя Леотой. Я знал одну девушку, наполовину испанку, брюнетку по имени Леота.
– Зови меня как тебе угодно, дружок.
– Ладно, кончай разговоры. Давай просто пить и целоваться, хорошо, крохотуля?
– Заметано, Джо.
– Сделай одолжение, солнышко. Стяни с меня халат.
И в темноте разливалось тепло, дружелюбие, свечение и печальная нежность. Иногда он распевал песни, и по его щекам катились слезы.
– Ах, как же хорошо, что ты здесь, – сказал он. – Блондинка-блондиночка, не покидай меня. Обещаешь?
– Я буду с тобой каждую ночь, Джо.
– Отлично, просто замечательно. Теперь ложись рядом и целуй меня.
Воцарилось долгое молчание, а за ним что-то вроде всхлипов и рыданий. Они становились все громче. Сначала его голос, потом ее. Послышалось какое-то шевеление, ласковый шлепок.
– Ах, ты неотразима! – восклицал Джо. – Бесподобна!
– И ты, Джо, и ты!
– Я люблю тебя, ах, боже, как я тебя люблю!
– И я тебя люблю, Джо!
Вдруг кто-то замолотил в дверь.
– Открывайте там!!! – кричал домохозяин.
– А!!! – раздался вопль.
Дверь распахнулась настежь. Включили свет. Домохозяин стоял, положив руку на выключатель.
– Я больше не потреплю здесь никаких женщин! – вопил он. – Три недели я с этим мирился! Но мое терпение лопнуло! Убирайтесь и прихватите с собой своих женщин!
Домохозяин оглядывался по сторонам. Он застыл на месте. В комнате было четыре стены, никаких шкафов. Только немного мебели. Тахта, одно окно, один стул, один стол. Спрятаться негде.
На тахте лежал Джо, голый, ослепленный светом, и, моргая, глядел на домохозяина.
В комнате больше никого не было.
На полу валялись две пустые бутылки. Стакан выпал из руки Джо, пролившись на вечернюю газету.
Домохозяин посмотрел на распростертого голышом Джо. После долгой тягостной минуты он процедил сквозь зубы:
– Отсюда никуда.
Выключил свет, захлопнул дверь и запер на ключ снаружи.
– О, боже, боже, боже! – простонал Джо в темноте.
Из коридора было слышно, как домохозяин звонит в полицию.
Дротлдо
Звонок в дверь прозвучал непривычно и нервно. Тали пошла открывать, и ей показалось, что она слышит шаги, нерешительно удаляющиеся вниз по лестнице. Затем, словно набравшись решимости, шаги вернулись, и опять лихорадочно задребезжал звонок.
– А, доброе утро, миссис Раннион.
Миссис Раннион стояла по ту сторону двери, заглядывая внутрь, словно ожидая увидеть необузданную попойку, переминаясь с ноги на ногу, нехотя, не желая вторгаться, но имея что-то важное на уме. Она стояла, сцепив руки, постоянно теребила пальцы и смотрела поверх плеча Тали.
– Доброе утро, мисс Браун. Можно мне войти? Спасибо.
Дверь затворилась.
– О, какая у вас чистота и порядок!
– Благодарю.
– Я редко вас вижу, – сказала миссис Раннион. – И вот решила зайти. Я бываю так занята. Вижу, у вас тут все прибрано. Любо-дорого смотреть. Хорошо, когда у тебя живут люди, которые присматривают за жильем. Надеюсь, те, что будут здесь жить после вас, окажутся такими же чистоплотными, мисс Браун.
– Надеюсь, здесь еще долго не будет новых жильцов, – сказала Тали, встревоженная интонациями в голосе миссис Раннион. – Мне здесь очень нравится. По утрам здесь так хорошо.
Миссис Раннион села, поглаживая подлокотник кресла словно пса, как будто ей нужна была компания для своего очередного заявления.
– За этим я к вам и пришла. Из-за комнат, знаете ли.
– В чем дело?
– Мой брат приезжает из Иллинойса, недели через три, – сказала миссис Раннион, – а при нынешнем положении с жильем… Лос-Анджелес так разросся… Вчера вечером я как раз говорила мистеру Ранниону, как ужасно раздался Лос-Анджелес за десять лет. Помню, как сейчас – на Вилширском бульваре и в Ферфексе цирк-шапито разворачивал свои шатры, а теперь – полюбуйтесь…
– Так что вы говорили о своем брате, миссис Раннион.
– Ах да. Вот я и говорю, брат приезжает, а места нет. И… – она взглянула на свои извивающиеся пальцы, потом на Тали, потом в окно. – Ужасно не хочется это говорить, мисс Браун, но вам придется уступить комнату моему брату.
– Вы хотите, чтобы я съехала?
– Не подумайте, что я вас недолюбливаю, мисс Браун.
– С какой стати мне так думать. Все очень просто.
– Надеюсь, вы не станете жаловаться в Управление по связям с общественностью и чинить препятствия!
– Мне бы такое и в голову не пришло. Но я бы с удовольствием вселилась в квартиру поменьше…
– Но такой квартиры нет, и в ближайшие месяцы не предвидится…
– А я пару дней назад слышала, что Уильямсы возвращаются в Акрон. Я могла бы переехать на их место. Оно меньше, а с другой стороны, эта квартира великовата для меня одной. Мне столько места не нужно.
– Уильямсы? – переспросила домохозяйка. – Ах да, Уильямсы. Но на их место уже есть жильцы, молодожены.
– Может, еще подождут?
– Я не могу их подводить, я им уже пообещала.
Тали со странным выражением лица медленно присела.
– Но ведь я живу здесь два года. Я примерная жилица. Разве нет? Я содержу квартиру в чистоте. Разве нет? Я не закатываю оргий. Плачу вовремя. Так почему же я не имею права на комнату поменьше?
– Пожалуйста, мисс Браун, не ставьте меня в затруднительное положение, – вздохнула миссис Раннион, прикладывая ладонь к разгоряченному лбу. – Всякое бывает. Я уже пообещала сдать им эту квартиру, и вам придется съехать.
– Но я живу здесь…
– Мне очень жаль, мисс Браун.
– Вам жаль. А каково мне? Куда мне деваться?
– Наверняка найдется уйма всяких мест, если поискать как следует.
– Но вся моя мебель, укладывание вещей, переезд!
– Будьте добры, не пререкайтесь со мной, – устало и не без раздражения сказала миссис Раннион.
Она отдернула со лба руку.
– Вам нужно съехать отсюда, и весь разговор! – в ее голосе послышались гневные нотки. – Хватит об этом. Я не хочу выходить из себя, но вы доведете меня до белого каления, если не прекратите!
– С какой стати вам на меня сердиться? Я ухожу. Но сначала я хочу, чтобы вы об этом поговорили со мной.
– Разговор окончен, – отрезала миссис Раннион. – И слышать об этом не хочу. Сказано же вам коротко и ясно – выселяйтесь, и я буду довольна!
Тали смерила ее взглядом и медленно заговорила.
– Да, да, – сказала она, – я съеду, но прежде чем я стану укладывать вещи, я хочу понять, почему вы так странно ведете себя в таком элементарном вопросе?
– У меня полно забот. – Миссис Раннион вскочила и метнулась к двери, словно ей грозил потоп и погибель, если она задержится хоть на миг. – Я помогу вам, если нужно.
– Не извольте беспокоиться, – Тали сидела и говорила тихим голосом.
– Я помогу вам. Я непременно должна вам помочь.
– С какой стати? Миссис Раннион!
Домохозяйка остановилась, держась за дверную ручку, под серо-белой кожей ее лица перекатывались желваки. Глаза плотно зажмурились; затем она обернулась и вымолвила, едва дыша:
– Это не я хочу, чтобы вы съехали, но тут ходят всякие разговоры.
– Какие разговоры?
– Ничего особенного. Просто разговоры. Новые люди. Новые постояльцы приходили на прошлой неделе посмотреть жилье, но отказались вселяться, потому что…
– Потому – что?
Скулы миссис Раннион заходили. Казалось, она беспомощна, ее руки повисли, она тяжко дышала, в глазах стояли слезы, она не могла собраться с мыслями, чтобы заговорить. Она сделала глубокий вздох:
– Мистер Раннион…
– Что мистер Раннион?
– Он… это он хочет, чтобы вы съехали, а не я! – вскричала она. – O, клянусь, не я, мисс Тали. Вы мне нравитесь. Я знаю вас очень хорошо. Во всяком случае, мне так казалось. Но мистер Раннион… посмотрел на меня вечером за ужином и сказал, чтобы вы съехали. Потом он сидел в гостиной, курил трубку и сказал, что вы должны съехать, потому что ему сделали деловое предложение.
– Не понимаю.
Миссис Раннион простонала:
– O, не заставляйте меня продолжать. Я не хочу говорить. Он велел мне пойти к вам. Я не хотела. Мгновение назад я попыталась грубить вам, но у меня не получается. Он должен был сам прийти, но постыдился. Тогда он послал меня, и теперь стыдно мне, а я, напротив, попросила бы вас остаться, но он оторвет мне голову, и наш бизнес прогорит. Понимаете, в первый же день, когда вы пришли, мистер Раннион стал косо на вас поглядывать, хотя ничего не сказал. Но две недели назад…
Она смежила веки, открыла глаза, покатилась слеза.
– Когда вы приехали из отпуска, он увидел, какие темные у вас…
– O-о.
Они умолкли. Тали впитала в себя это одно-единственное слово и не выпустила наружу. Миссис Раннион было нечего сказать. Солнечный луч упал на ковер, прожужжала муха.
После долгого молчания Тали поднялась:
– Я завтра же съеду.
Читать бесплатно другие книги:
