Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена

Глава 17. Мир на грани войны

– Костя!

Скляр ворвался в кабинет. Александров никогда не видел его в таком возбуждении.

– Жмужкин оспорил сделку по «Звездному». Подал иск о признании ее ничтожной. А это ключевое предприятие холдинга!

– Что?! Как это может быть?

– Двух месяцев не прошло, вот мразь… – Платон стукнул кулаком по столу.

– Ты можешь толком объяснить? Ведь в этой сделке и его двести миллионов чистых денег. Он что, отрицает, что их получил?

– Отрицает, не отрицает… – Платон метался по кабинету Александрова. – Это война, Костя… Я урою этого мерзавца!

– Ты можешь, к чертовой матери, сесть, наконец! Ты иск видел?

– Видел… Он доказывает, что эти двести были только за сибирский комбинат…

Александров не мог попасть пальцем в кнопку селектора. Где Коля, черт? Ах да, он в Администрации. Скандал со «Звездным» – только этого не хватало…

Иск о признании недействительной сделки по внесению имущества комбината ЗАО «Звездный» в холдинг «Лесинвест» и о возмещении ущерба акционерам комбината рассматривался Арбитражным судом Архангельской области. Акционер холдинга «Лесинвест» гражданин Жмужкин Б.А. в судебном заседании поддержал иск. Через два месяца Платон проиграл суд в апелляционной инстанции и подал на кассацию.

– Этот мерзавец и туда, думаю, занес… – Скляр сидел в кабинете Александрова. – Деньги, которые он получил за «Звездный», требует признать возмещением ущерба. Хочет оставить нас с Листвянкой, Самбальским, своим сибирским и мелочью. А то еще и сибирский потом отспорит…

– Он с самого начала все именно так и задумал, выходит…

– Костя, ну какая теперь разница, сначала или не сначала? Это война. Которую ты не хотел, да и я тоже. Пока с апелляцией тянули, он еще прикупил картонный завод этого зайчонка. И сделал на днях Зайца генеральным. Это месседж нам, и весьма понятный: он свой кэш получил, теперь думает холдинг развалить. Но я ему ничего не отдам. Ни «Звездный», ни деньги. Война – значит, война. «Звездный» для нас – ключевой актив. А лесосеки сколько!

– Платон! Я не смогу на войну бабки палить, я сразу тебе сказал. Мне бы, дай бог, с итальянцами разобраться.

– А я разве у тебя деньги прошу? Во что война нам встанет, я не знаю, но как ее вести – это мой вопрос.

Скляр оспаривал все решения суда в пользу Жмужкина, подавал встречные иски, апелляции… Неутомимо скупал всю мелочевку вокруг «Звездного» – какие-то фанерные и лесопильные заводики в Няндоме, Вологде и еще черт знает где. Деньги палил направо и налево, Александрову пришлось все же увеличить лимит кредитной линии открытой Скляру всего три месяца назад. Уже пол-ярда, мать честная! И уже не хватает! Коля лишь кряхтел и чесал затылок. Банк не мог допустить не только убытков по кредитной линии Скляру, но даже и создания по ней дополнительных резервов. Итальянцы тут же в цене опустят.

Информация о лесном переделе стала ручейком просачиваться в газеты, но очень скоро полилась уже рекой. Правда, пока упоминались лишь имена Скляра и Жмужкина. Александров думал об одном – как дотянуть до сделки с Mediobanca.

Mediobanca делал вид, что ничего не происходит, но его гонцы зачастили в Русмежбанк. Обсуждали качество кредитного портфеля, рассматривали в лупу лесную кредитную линию. Видно было, что Скипа только и ждет любой просрочки по ней. Не дождется. Две трети кредита сидели в акциях холдинга, а до погашения остатка было еще далеко. Самое скверное было то, что Скипа мог в любой момент потребовать провести и оценку холдинга. А этот актив Русмежбанка усох. Из-за спорности акций «Звездного».

Шел уже июнь. Начальник специально созданного департамента по внешним инвестициям – читай, по сделке с Mediobanca – практически поселился в Милане. К нему то и дело летали яйцеголовые мальчики из «эрнстов с янгами» и «Джей Пи Моргана», весь банк поставлял им цифры по электронке чуть ли не еженедельно. В Милане шла битва за оценку.

К Чернявину же потянулись посланцы воюющих сторон – то Заяц от Жмужкина, то специальный человек Скляра по имени Аркадий, здоровенный мужик огромных габаритов, настоящий человек-гора. Их просьбы, конечно, то и дело входили между собой в перпендикуляр, но Чернявин задания принимал с выражением глубокого понимания, и более того, каждое старательно исполнял. Только на государевой службе может быть такая маневренность – и волки сыты, и… другие волки тоже. Но когда прибежал Заяц, бледный, с трясущимися руками, стало совсем интересно.

Скляр заказал на Зайца уголовку. Воровство целлюлозы на «Звездном», ее сбыт на подставные компании в оффшорах по заниженным ценам. На оффшорах оседает прибыль, они же и продают целлюлозу европейцам по ценам уже мировым.

Понятно, что именно так все и делают. Ясно, что это чистая уголовка, ясно, что у каждого уважающего себя трейдера есть свои противоядия, свои лазейки и ходы. Ясно, что так было, есть и будет, и мало кого это тревожит. Пока не появляются интересанты. Интересант Скляр – человек и в мирной жизни отнюдь не мягкий – взялся за слабое звено обороны Жмужкина в уверенности, что эта атака обеспечит ему решающий прорыв. Чернявин только хмыкал про себя, слушая Зайца. Ему-то всегда была ясно, что доставать Жмужкина будут именно так. Допрыгался зайчонок!

– Юра, помоги, умоляю! – Заяц закончил наконец свой скорбный рассказ, который Чернявин выслушал с удовольствием.

– Дима, я что – Следственный комитет?

– Они запрос на таможню отправили. Таможня же у вас! Статистика отгрузок, цен, фирмы-покупатели. Надо, чтобы ответ был никакой и чтобы данные контрактов совпали с бумагами, которые у меня при обыске изъяли.

– Тяжелая тема… Что ж Жмужкин тебя сразу не отмазал?

– Мог бы – отмазал. У него тоже под ногами земля горит, сам знаешь. А главное – ты же мой друг, а не Жмужкин. Помоги! Цена вопроса безразлична.

– Это-то понятно, – хмыкнул Чернявин. – Мы за ценой не постоим. Поразведаю. Позвони через неделю.

– Неделю?

– Не бзди, Заяц, как ты мне сам говорил. Ты уже обвиняемый?

– Уже, – Заяц умоляюще посмотрел Чернявину в глаза. – Юрик…

– Н-да, быстро они тебя. Но ведь не закрыли! Таможня по-любому не меньше месяца будет рассматривать. Неделя – нормально.

– А за неделю решишь?

– Через неделю скажу, что решаемо и за сколько. Подъедешь ко мне, скажем… в пятницу, все скажу, – Чернявин наслаждался беседой.

Через неделю на него вышел человек-гора Аркадий: «Юрьсергеич, надо проконтролировать вопросик. Таможня должна сработать четко и недвумысленно. Статистика отгрузок, цены, фирмы-покупатели. Задача понятна?»

Чернявин прикинул, посчитал и взял с Зайца по-божески. Сразу предупредил, что ответ будет – ни рыба ни мясо. Таможенники – люди государевы, тоже жопу прикрывают. Им же ясно, какого ответа следаки ждут. Вот вместо него будет «ни рыба ни мясо». Аркадию сказал: «Рассчитаемся по факту без базара, я не жадный». Сам же решил вообще ничего не предпринимать. Носу в Таможенный комитет не показывать.

Новый начальник департамента «по внешним инвестициям» экстренно прилетел из Милана – Mediobanca начал ставить палки в колеса. Итальянцы по-прежнему рвались в сделку – Скипа от возбуждения только что зубами не щелкал по телефону, – но взяли курс на покупку по дешевке и атаковали со всех сторон.

Собственный капитал Русмежбанка клиентщики вытащили на уровень пяти ярдов. Красовская сделала все возможное и невозможное, только поэтому Александров продолжал терпеть ее в банке. Торговля шла за надбавку. Русмежбанк бился за цену в семь миллиардов, Mediobanca предлагал шесть. Понятно, что не конец переговоров, но миллиард расхождения в цене… Александров был готов опустить цену миллионов на триста, но не больше.

– Намертво стоять, поняли? Есть понимание, как нашу оценку защищать? Откуда Скипа вообще эту дикую цифру взял?

– Константин Алексеевич… ряд факторов. Во-первых, они весь баланс не принимают, последний миллиард делят пополам. Дескать, как по указке сверху счета предприятий завели, так потом и выведут.

– Не принимают они последние пол-ярда, окей. Но остальное же – чистый частный рыночный бизнес. Пусть тогда на остальное дают коэффициент полтора!

– Тут они, Константин Алексеевич, второй финт делают. Остальное – да, устойчивый бизнес, но кредитный портфель сконцентрирован в четырех отраслях: оборонка, металлургия, тяжелое машиностроение и лес. К тому же слишком много связанных заемщиков. Под эти риски требуют создания дополнительных резервов. Да, по нормативам ЦБ это не требуется, но риски же налицо. Считают, что по-хорошему, нужно было бы на четыреста миллионов увеличить резервы…

Инвестиционщик долго пересказывал технические аргументы, которые итальянцы меняют чуть ли не ежедневно.

– …Поэтому и говорят, что при цене в шесть как раз и выходит коэффициент полтора. Грабеж какой-то!

– Коля! Что ты молчишь? Это что за фигня? Нельзя же скатерть с четырех концов поджигать! И пассивы половинить, и какие-то придуманные резервы из капитала вычитать. Это им кто-то про войну слил.

– Слил? – сквозь зубы усмехнулся Трофимов. – Весь Интернет эту войну обсуждает. Хотят посмотреть, как мы по итогам полугодия холдинг в отчетности отразим. По какой стоимости.

– Коль, вопрос надо добивать уже нам с тобой, и ждать мы больше не можем. Но к Скипе, считаю, лететь самим не стоит, хватит его баловать. Понял, инвестиционщик ты наш? Дуй в Милан, теперь мы их в гости к себе приглашаем. Я Скипе сегодня позвоню, а ты там всех остальных отмобилизуй, чтоб загорелись. Оттусуем, в бане отпарим, в «Большой» на «Лебединое» непременно… Все по полной программе, понял?

На «Большой» с баней в придачу итальянцы откликнулись охотно и успели подтянуться в Москву до закрытия сезона. Как по заказу, «Лебединое» давали в субботу. После балета Скипу со всей камарильей тусовали полночи в «Пушкине». На следующий день Анна с Катюней повели жену Скипы по музеям, а мужики отправились на дачу к Александрову, куда итальянцев привезли с милицейским эскортом, мигалками и прочими финтифлюшками – к полному их восторгу. Три часа в бане, потом бесконечное застолье.

В понедельник наконец сели в банке за стол переговоров. Сошлись на цене в шесть с половиной. По-банкирски выходила надбавка почти в сорок процентов и полтора миллиарда новых живых денег. По-государственному – а именно так будет считать Пригожин, который упорно твердит, что «по дешевке продавать нельзя», – это победой не выглядело. Как убедить государственников считать по-банкирски? Как убедить их, что никто ничего не продает, ни по дешевке, ни задорого, а наоборот – банк получает свежий капитал?

Александров сновал между ЦБ и Белым домом, Коля не вылезал из Администрации, Скляр пытался что-то проталкивать через Португалова. Но дело не двигалось, решающих бумаг, которыми можно было бы помахать перед носом Пригожина, получить не удавалось. Португалов, по словам Скляра, дважды заносил письма Александрова «папе», чтобы получить резолюцию, но тот занял позицию невмешательства в дела Центробанка. По формальному признаку.

Скляру полтора ярда денег Mediobanca были нужны почти так же, как Александрову. Но, увы, давить на Португалова он не мог. Тот откликнулся однажды на просьбу родственника и обслужил его приятеля по высшему классу – устроил встречу с «папой». Тем более, что помог, поступившись собственными принципами. Это Платон должен был оценить. А глубоко вникать в дела Викиного мужа он и не собирался. Один раз показал, что на него можно рассчитывать – и хватит.

Аркадий Степанович, который так участливо правил с Константином Алексеевичем его бумаги, так задушевно пил с ним чай после встреч, не любил Александрова до крайности. Когда Платон еще только строил планы своего холдинга и вскользь поделился ими с тещей и тестем, Португалов задумался. Хуже не будет, решил он, и рассказал Платону, как в начале девяностых ему пришлось разбираться с одной бумагой, пришедшей из Йоханнесбурга.

– Понимаешь, Платон, другой он! Не такой, как ты. Тебя я далеко не всегда понимаю, но ты самородок. В самом прямом смысле этого слова. А он – конторский. Дело не в ведомстве, среди нас люди разные были. Но бумага от Александрова пришла мерзкая донельзя. Никто не мог этого понять – жить с человеком под одной крышей, водку по вечерам трескать, а потом такое на него написать? И в глаза ему после этого смотреть? Даже мы, старой закалки мужики – сам подумай, как и когда мы росли, – и то крякнули. А он-то – мальчишка еще совсем был. Откуда столько злобы? Гадкий тип, я бы сказал. А Ваню Крылатова я хорошо помню… Средний человечек, без особых талантов, но старательный. Но сказать, чтобы подлый? Не подлее остальных.

– Спасибо, Аркадий Степанович. Никакая информация лишней не бывает. Но про Ваню мне слушать совсем не интересно.

– Ну и лады. Пойдем лучше выпьем.

От рассказа Португалова отношение Скляра к Александрову не изменилось. Оценки тестя, собственно, как и всех прочих, его интересовали разве что в общефилософском плане. Как часть картины маленького и понятного мира, где нет и не может быть тайн. Только секреты Полишинеля.

Поэтому насчет повторных заносов «папе» бумаг Скляр просто наврал. Точнее, присочинил. Да, он ходил к Португалову с бумагами Константина. Но тот уже ясно дал ему понять что – мол, какого рожна? Сколько можно-то? Скляр и сам расстроился…

Из Центробанка пришло то ли указание, то ли рекомендация, понимай, как хочешь: согласовать условия сделки с антимонопольной службой. Дескать, Русмежбанк – это акционерное общество, имеющее стратегическое значение для обеспечения обороны страны и безопасности государства. Это, конечно, мутил Пригожин – раз не только команды сверху, но даже кивка оттуда нет, значит, надо ставить палки в колеса и прикрывать собственный зад.

Посоветовавшись, Коля с Александровым решили не артачиться, не спорить, что ФАС тут вообще ни при чем. Проще получить искомое письмо. Антимонопольная служба – под Минэкономики, Чернявин и обеспечит, причем тихонечко, понизу, не привлекая внимания.

– А что, Костя? Заказывали письмо? Нате! Пригожин получит и утрется.

– Ты думаешь, Пригожин в антимонопольном не проложился? – Александров и Коля сидели, как обычно, вдвоем в обеденной комнате, примыкавшей к Колиному кабинету.

– Конечно, проложился, но им-то он кто? Ни брат, ни сват. Как ФАС от Центробанка зависит?

– Ну да… А Чернявин им начальник…

– Начальник не начальник, но ФАС – под Минэко. Если Чернявин снизу аккуратно и по-тихому зайдет – чего наверху кому-то в обратку отыгрывать ради Пригожина? И не с руки, и лениво.

– Надо же! – усмехнулся Александров. – Мне его теперь и вызывать-то не по протоколу. Замминистра! Придется тебе, Коль, ехать.

Коля отлавливал Чернявина дня три. Их с Александровым это нисколько не удивило и не напрягло. Ясное дело, продемонстрировать, кто теперь кому начальник – отказать себе в таком удовольствии Чернявин не в силах. Ну и пусть почешет свое эго, ничего страшного. Добившись приема, Коля отправился в Минэкономику, мобилизовав весь запас обаяния и кротости. Вернувшись, доложил, что все прошло мило. Мелкий в министерстве приосанился, обрел спокойствие и даже приветливость. Похоже, даже поумнел. С пониманием отнесся к проекту письма в ФАС, взял два дня на проработку ответа в недрах службы и пообещал тут же отсигнализировать, когда сбрасывать письмо официально. Проект ответа тоже принял, покивал, сказав, что не видит трудностей с подписанием.

Чернявина, по обыкновению, пот прошиб, когда секретарь доложила, что с ним хочет встретиться сам Трофимов Николай Николаевич. Но тут же он и сообразил, что это означает не требование, а просьбу.

Он принял Трофимова с приветливой сдержанностью, слушал, не перебивая. Конечно же, пообещал полную поддержку. После встречи еще дня два пребывал в полном восторге. Вот оно! Пошли, пошли к нему на поклон даже те, кто, казалось бы, от Минэкономики и не особо зависит. Все в этом мире зависят ото всех. Вот и Александрову приспичило. Чернявин лелеял это чувство, решив звонить к концу недели, не раньше. Не Трофимову, конечно, только самому Александрову…

Приемная Александрова ответила не слишком любезно, но меньше чем через час, уже с придыханием, спросила, можно ли соединить его с Константином Алексеевичем.

– Константин Алексеевич, тут ваш помощник у меня на приеме был, – Чернявин не смог удержаться от едкой шпильки.

В остальном поговорили мило. Чернявин сообщил, что письмо от Русмежбанка в ФАСе согласовано, ответ пронесут на подпись Председателю комитета быстро и аккуратно, как ребенка. «Можете отправлять официально, Константин Алексеевич». – «Спасибо, Юрий Сергеевич, надо бы нам вместе пообедать как-нибудь». – «Что вы, я на службе, поесть не успеваю. Но вы звоните мне запросто, если что, до свидания…»

– Вот пусть Пригожин и умоется. Сам напросился.

– Давай, Константин, вискаря по этому поводу дернем. Хоть одно дело легко прошло. Что-то у нас в последние месяцы жизнь тяжелая.

– А давай, Коль. Знаешь, когда все так трудно идет и хоть что-то проскакивает легко – это ценишь. Наливай.

– Как у Скляра со Жмужкиным?

– Задница полная, и конца этому я не вижу. С другой стороны, прессе наскучило, стихает. Добить бы нам нашу сделку века, потом легче будет остальные проблемы решать. Если ФАС быстро ответит, до отпуска еще можно успеть получить разрешение ЦБ. Ты Чернявина-то пришпоривай.

– Ну, будем!

Пошла вторая неделя, а вестей из Антимонопольного комитета не было. Коля предлагал насесть на министра, Александров осаживал его, говоря, что раз решили не гнать волну, то и не надо ее гнать. Были б сложности, Чернявин отзвонился бы, зачем ему себе самому проблемы создавать.

Глава 18. Мать и дочь

Июльский дождь был холодный, мелкий и беспросветный, совершенно осенний. Почему-то пахло соляркой, хотя в поселке был, конечно, газ. Лида сновала по дому, стараясь не беспокоить Машу. Та сидела целыми днями, обложившись книгами и конспектами, спускаясь вниз к роялю лишь к приходу отца. Лида ничего не говорила дочери, они понимали друг друга без слов. С младшей, Танечкой, тоже были свои отношения – ласки, секреты, шутки для двоих. Но совсем другие, чем с Машей… Танечка была любимицей бабушки, Лидиной мамы. Та забирала Танечку к себе под любым предлогом, готовила с ней уроки. Когда Таня рисовала, часами сидела рядом, глядя, как на мольберте внучки рождается очередное чудо, угадывая за линиями и пятнами на холсте, чем полна душа девочки. В этой любви и заботе Лида всегда ощущала привкус жалости. Неужели мама считает, что Лида обделяет младшую дочь вниманием?

А с Машей было иначе. Никого ближе не было для Лиды. Все лето, как только оставались вдвоем, они сидели в Интернете, обсуждали программы английских колледжей. Маша тянулась к истории искусств, повторяя, что это – так, просто интересно, но, наверное, действительно не специальность. Она готовилась в Финансовую академию, но Лида видела, что дочь мечтает об Англии. Чернявин, похоже, смирился, взял ей репетиторов по истории и математике. И Маша все говорила, что Финансовая академия – совсем неплохо, все же не консерватория. Эту ее готовность к компромиссу Лида объясняла для себя лишь страхом, что расплачиваться придется матери, отец ей Машиного выбора не простит. Маша занималась, не поднимая головы, но по дому ходила невеселая, в чем Лида тоже винила себя. Понятно, что Машка просто жалеет мать, видя ее беспросветную жизнь и ее отчаяние. Думать об этом было совсем нестерпимо.

– Мам, тебе плохо?

Лида не заметила, как дочь вошла на кухню. Улыбнулась:

– Нет, почему плохо? Есть хочешь?

– Не… Дай колы.

– Маш, кола – это отрава. Морс свежий, вон, на окне стоит. А почему ты решила, что мне плохо? – не удержалась Лида.

– Думаешь, я не вижу… Я вообще думаю, что, когда мы с Танькой у бабушки, тут у вас вообще черт знает что творится. Почему ты это терпишь?

– Что «это»?

– Не хочешь – не говори. Только не надо меня убеждать, что у вас с отцом все в порядке.

– Маш, ты зачем затеяла этот разговор?

Дочь потупила глаза.

– …Потому что я иногда его ненавижу. Это не часто бывает, но бывает. Ужасно, да?

Лида охнула и села на стул.

– Мам, давай покурим. Только не надо вот этого – «ты что, куришь?». Ты же – не он.

Маша вытянула из заднего кармана джинсов пачку и ловко выщелкнула две сигареты. Лида, опешив, взяла. Она курила второй или третий раз в жизни. Просто дула в сигарету, глядя, как Маша пускает колечки дыма в открытое окно, прямо в капли дождя. Вот, оказывается, как. Маша никогда не жаловалась на отца. Выходит, все проживала и переживала сама.

– Мам, не надо мне академии, я так решила. Давай прорываться в Англию. Пусть будет скандал, плевать. Я все же – как ты… История, искусство – это мое. Математика – тоже нормально. Но мне не нравится Финансовая академия. Вообще, та среда… Понимаешь, о чем я? Пажеский корпус для деток всех этих… Не хочу с ними.

Лида молчала в замешательстве. Она-то считала, что знает Машку до самых кончиков ее каштановых волос, до отполированных ноготков, совсем еще детских. А та стала взрослой без ее участия, сама все поняла, сама приняла решение, которого Лида страшилась. Сама, в полном одиночестве, хотя мать всегда была рядом. Не то чтобы не доверяла, просто такой характер. Не похожий на ее собственный.

– Мам, а ты знаешь, что водитель на нас стучит?

– Маш, я об этом не думаю.

– А я думаю… Противно. И обидно за тебя. Мне-то что, мне начхать…

– Маша! То «плевать», теперь – «начхать», что за выражения?!

– Мам, да не надо, ради бога! Ты же все понимаешь. Почему ты это терпишь? Только не говори, что ради нас с Танькой.

– А что ты хочешь услышать? Ради вас или не ради, но вы же у меня есть. И вам надо расти, учиться, жить и радоваться.

– Чему в этом доме можно радоваться?

– Жизни, которая у вас впереди. Которая за пределами этого дома. Мне. Бабушке. Ее собаке. Истории, музыке – много чему.

– Мам, а как сделать, чтобы в этом году не ехать никуда в отпуск? Это «всей семьей»… Я уже не могу. Давай я буду заниматься.

– Он не оставит тебя одну. Даже у бабушки. Сама, что ли, не понимаешь? Машунь, что с тобой? Почему именно сегодня на тебя так накатило?

– Мам, ты думаешь, я не слышала ваши вчерашние крики и хлопанье дверьми? Я и говорю, сколько можно терпеть? Хоть с тобой я могу об этом поговорить, чтобы понять, на что мы все рассчитываем? Будет только хуже.

– Маша, я не готова к этому разговору. Иди… Иди к себе, мне сейчас не до этого. Маша, погоди…

Лида подошла, повернула Машу лицом к себе, прижала ее голову к своей груди, погладила тихонько. Та отстранилась, сморгнула слезы.

– Постой, Машка… Спасибо, что заговорила об этом. Мы слишком много молчим с тобой. Иди, теперь иди. Я зайду к тебе потом, мы пойдем погулять, когда дождь кончится. Ты очень быстро повзрослела, дочь.

Третий день в доме стоял крик и хлопали двери. Чернявин вечерами не выпускал из рук телефон, с кем-то ругался, чего-то требовал, прихлебывал виски. Вообще, пил он немного, но в последние пару недель не разлучался с бутылкой, глотал какие-то таблетки, кричал на Лиду. Та терпела – главное, чтобы девочки не слышали. Он пару раз замахивался на жену, но тут же снова хватался за телефон. Накануне вечером орал, судя по всему, на какого-то чиновника. Что-то о письме, которое там написать не могут. Лида не прислушивалась, пока в криках мужа не промелькнуло «Александров». Господи, неужели Александрову не с кем больше работать и не на кого опереться, кроме этого… У нее чуть было не вырвалось «козла». Она удивилась, как незаметно, помимо ее воли новый лексикон проник в ее мысли и речь.

– Мам! – в кухню снова вошла Маша. – Переварила?

– Практически.

– Все переварила?

– Ты молодец, что решила ехать учиться в Англию. Ты просто молодец.

– Расскажешь мне, кто такой Александров?

Лида не хотела, чтобы дочь видела ее смятение. Сунула голову в духовку:

– У меня из-за тебя баранина перестоится. Будете сухое мясо есть.

– Мам, не хочешь о нем говорить?

– О ком?

– Я же ясно спросила: кто такой Александров?

– Сослуживец или какой-то партнер отца, точно не знаю…

– Мам, можно подумать, я не знаю, кто такой Александров. Любую газету открой. А ты почему из-за него так переживаешь?

Маша смотрела на нее в упор. Лида совсем растерялась.

– Да нет, я не…

– Нет, ты именно да! Я же видела вчера твое лицо. Ты его знаешь?

– Знала в институте, а что?

– И за это отец его ненавидит?

– Маша! Что ты говоришь! При чем тут институт? Александров, насколько я понимаю, ему и помог перейти в министерство и избавиться от этого комбината, от этих разборок, штрафов, от какой-то ртути, которую вечно сливали куда-то, от…

– Но только при этом отец ему все время вредит.

– Вредит?

– Можно подумать, ты хуже слышишь, чем я на втором этаже…

– А что ты слышала? – вырвалось у Лиды.

– Он в саду вчера орал по телефону, вы, грит, письмо с государственных позиций пишите. За бесценок стратегическое что-то продавать. Еще про подрыв безопасности… Цифрами шпарил и все повторял: «Банк Александрова банкротить надо, а вы его покрываете». Ты что, не слышала?

– Маш, я не слушаю чужие разговоры. – Лида чувствовала, как жалко прозвучали ее слова. – А…

– Что «а-аа»? Ты же мне только что пыталась изобразить, что из-за Александрова ничуть не переживаешь. Ну, ладно! И не хочешь знать, что было дальше?

– Маша! Мне не нужно знать подслушанный разговор.

– Да? Не нужно? А мне, представь себе, хочется, чтобы ты его знала. И вовсе не из-за твоего Александрова…

– Почему «из-за твоего»…

– А из-за тебя, мама! Из-за тебя, меня и Таньки. Знаешь, что он дальше сказал? Мне, говорит, что – самому садиться донос писать? В сортире при свечах. Так и сказал «в сортире при свечах». Мам, тебе не страшно с ним жить?

– Маша! Я ничего этого не слышала! Слышала, что он упоминает имя Константина… Алексеевича… кажется, но и только…

– Ах, Константина? Кажется, Алексеевича? Если бы ты себя сейчас в зеркале видела! Ты же сама не своя ходишь именно из-за этого, Константина, кажется, Алексеевича, так ведь? Только не говори, что у тебя с этим Александровым был в юности роман, вы трагически расстались, и ты с горя вышла за отца. Это слишком похоже на правду и до ужаса банально.

Лида обняла дочь и заплакала. Та целовала ее в щеки, в виски, повторяя: «Мама, прости, я не хотела делать тебе больно, но нельзя же быть такой…». Она никогда не поймет, как мать могла выбрать такую жизнь и почему продолжает ее терпеть. Ей не понять, что это все – ради них с Таней. Ради самой Маши, прежде всего. Для нее это банально.

Они долго сидели, обнявшись. Лида не хотела рассказывать о прошлом, а дочь не настаивала. Лида стеснялась переспрашивать: «Он именно так сказал? А при чем тут министр обороны? Это же банк!» Она просто обнимала Машу, а та все говорила… Про то, что слышала накануне, про то, что ненавидит отца, что не простит ему никогда искалеченной жизни матери и собственного детства. Одна Танюшка еще ничего не понимает, а могла бы, уже четырнадцать лет.

– Она все-таки больше на отца похожа, а я – на тебя, правда? – спрашивала Маша.

А Лида только обнимала ее, гладила по волосам, целовала в плечики – хрупкие такие, повторяла, что бог с ними – с отцом, с Александровым, они сами разберутся. А им с Машей надо думать совсем о другом.

– Знаешь, мам, надо скорей документы отправить и просто ждать. Вдруг примут? Здорово было бы. Я только не представляю, как я тебя тут одну оставлю… Мамочка моя, как мне тебя жалко…

– Маша! – спохватилась мать. – Водитель подъехал, Танечку с тенниса привез. Это уже шесть часов, что ли? Господи, а ты к роялю сегодня даже не подошла! Пойди поиграй, пожалуйста. Знаю, что не хочется. Ради меня.

– Ради него, – буркнула дочь, направляясь к инструменту.

После ужина Лида заглянула в глаза мужу:

– Юра, у тебя неприятности? Ты такой нервный в последние дни.

Чернявин за прошедшую неделю почти пожелтел. Его так переполняла желчная злоба, что он готов был излить ее даже жене. Да хоть стенке, так выговориться охота.

Александров – подонок! Разворовал банк, напичкал его итальянскими шпионами, а там и цэрэушники есть, как ему сообщили… Мотается частным самолетом на шопинги с женой по всей Европе. Связался, кстати, со Скляром, который по уши в дерьме. Законченный рейдер и бандит – вон, все газеты пишут. На нем уже висит все, что только можно. Никто не копал, но там и убийство наверняка найдется, а то и не одно… Лидка, чё, не знает о ком речь? О Скляре, том самом, который отобрал у него комбинат и посадил на зарплату. Но он его выведет на чистую воду. И Александрова тоже. Уже министру обороны написал. Только не может пока от своего министра добиться, чтобы тот подпись свою поставил, отнекивается, не наше, мол, дело. Как это – «не наше»? Ничего, подпишет. Сам бы подписал, но замминистра не по чину. Он и на это бы плюнул, но ему еще дочерей растить. А кто их растить будет, не Лидка же?

Чернявин с трудом сделал паузу, с неприязнью глянул на жену. Лида сидела молча, уставившись в стол.

– Чё скатерть все теребишь? Не интересно – не слушай.

– Интересно… Юра, а почему ему нельзя летать своим самолетом? Это же его частный банк и его собственные деньги?

– Сколько их там, его собственных денег? В его банк государство деньги закачивает, а он банк только разваливает. А Центробанк, этот размазня председатель, не хочет замечать. Обманутые вкладчики, слышала?

– Господи, Юра! Обманутые вкладчики-то тут при чем?

– При том, что деньги го-су-дарственные. Оборонные контракты, бюджетные средства. Из этих средств работники зарплаты получают. Вот тебе и вкладчики обманутые. Он кредиты раздает направо и налево всяким склярам. Это что – его деньги? Это народные деньги. Совсем, что ли, дура, не понимаешь?

– Что, в банке все деньги – государственные?

– Если банк лопнет, то какая разница – все деньги, которые он профукал, были государственными или не все? Перед людьми кто будет отвечать?

Выговорившись, Чернявин удалился спать. Лида еще долго сидела на кухне в раздумьях о другом дожде, июньском, но тоже холодном, что веял грибным духом в далеком девяносто втором, о ненависти и горе, что люди творят своими руками. О Машиной судьбе.

Глава 19. Донос при свечах

Наташа вошла в кабинет шефа со странным выражением лица, без слов положила перед ним письмо на бланке Федеральной антимонопольной службы.

«Председателю Правления ОАО

«Русский международный банк»,

К.А. Александрову…

Копия: Председателю Банка России

А.М. Пригожину

В связи с вашим обращением… одобрение дополнительной эмиссии с участием иностранного инвестора… не входит в сферу прямой компетенции… Тем не менее… ущерб безопасности государства и обороноспособности страны… Вхождение западного банка… не только идет вразрез с Федеральным законом… Считаем необходимым довести… в случае принципиального согласия Банка России с размещением дополнительной эмиссии в пользу банка Медия-банки…»

Александров поморщился: прямо так и написано «банка Медия-банки»…

«…В порядке информации сообщаем, что наши озабоченности по поводу… ведения счетов экспортно-импортных операций предприятий оборонного комплекса… до сведения Минобороны и Минфина России… С уважением…»

– Наташ, чаю зеленого принеси.

– Иду, Константин Алексеевич. Николай Николаевич хотел зайти.

Александров молча протянул Коле письмо.

– В ФАСе все сошли с ума. Как будем гасить? К Пригожину надо немедленно.

– А что ты теперь ему скажешь? Не надо было лезть к дуракам с дурацкими вопросами, чтобы не получать дурацких ответов.

– Неужели Голицын не поможет ФАС потушить? Чушь ведь полная.

Они говорили долго. Коля был готов драться. Но он понимал, что дело проиграно. Вчистую. Константину это пока говорить бессмысленно, но думать надо не о Mediobanca, а о том, как отбиваться от Счетной палаты, которую теперь, несомненно, на них нашлют. И уж если о чем и просить Старую площадь, так это не о Mediobanca, а чтобы «счетке» правильные установки дали. Скорее всего, часть оборонки у них отберут, но это самая малая из бед. Без сделки с Mediobanca им, в сущности, наплевать, что баланс съежится процентов на десять-пятнадцать. Хотя смотря какие команды поступят. Вот их-то и надо гасить. Тушить пожар, пока не разгорелся. В общем, ему срочно в Администрацию, а Александрову – к Пригожину и в Минфин. Но совсем не с теми речами, которые Константин сейчас произносит. Это он сгоряча. Два года работы псу под хвост, а главное – позор, страшный имиджевый удар. И все одна сраная бумажка… Одна бумажка…

– Кость, гадом буду, но это Чернявина рук дело.