Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена
– Юрий Сергеевич… Чернявин! Если вы хотите… Как мужчина с мужчиной, то немедленно – слышите, немедленно! – приезжайте, скажем…
– Я на службе, у меня день расписан. Я, в отличие от вас, родине служу.
– Чернявин, не валяйте дурака. Я через двадцать минут буду в ресторане «Горки» рядом с вашим министерством. Если не придете, пеняйте на себя. Послужите родине ровно до тех пор, пока наряд оперативников не придет к вам домой и на работу!
Александров вошел в пафосно-безликий, всегда пустой зал ресторана ровно через двадцать три минуты, уверенный, что Чернявин уже там. Тот взглянул на него, как обычно, исподлобья и ухмыльнулся. Александров знал, что его собственное лицо не выражает ничего. Он заказал водку с апельсиновым соком. Сообщил Чернявину, что жена не будет требовать развода и раздела имущества, если тот не станет препятствовать временному отъезду дочерей в сопровождении матери в Великобританию на учебу. Напомнил, что разрешение отца по закону требуется лишь для переезда на ПМЖ, и Чернявину не стоит рассчитывать, что он найдет в документах лазейку для применения отцовского запрета.
– А платить за учебу кто будет?
– Не хотите – можете не платить. Это не предмет данного разговора.
– То есть вы и платить за нее собрались. Ну-ну. Переспали уже, значит. Тогда сами знаете, что она шлюха. Покупаете ее, чтобы мне отомстить…
Александров заставил себя промолчать.
– …Могу себе представить, что она вам наговорила…
– Ничего принципиально нового о вас я не узнал.
– А про нее, думаете, тоже все знаете?
– Я знаю только, что у каждой матери есть право вырастить детей и дать им то образование, к которому они стремятся. Больше мне знать ничего не нужно.
– Красиво! Значит, не хотите ничего знать? А что она сумасшедшая – тоже знать не хотите?
– В каком смысле?
– В прямом! У нее навязчивые идеи! Не замечали? Пытался ее лечить, вроде помогало, потом опять накатывало. Сколько раз я дома яды находил! Она… она замышляла отравить меня или… ну… по-другому как-нибудь… Вчера пырнула кухонным ножом! У меня и свидетели есть. Документы без лазеек? Ха! Да она психически невменяема!
– Вы это сейчас придумали? – бесстрастно поинтересовался Александров. – Хорошо, что все выложили без утайки.
– А вам это не поможет, не надейтесь. Я-то, дурак, пришел к вам на разговор по понятиям. Думал, вы как мужчина повинитесь, мы договоримся, и я забуду, что вы обесчестили мою жену. Обо всем же можно договориться, при желании-то. Дурак я… Вы договариваться не умеете, за базар не отвечаете. Только кидать умеете. И у государства воровать, чтоб баб своих содержать.
– Разговор окончен.
– Именно! Пропало у меня желание с вами договариваться. У вас проверки идут одна за другой? Это только начало! С вашим дружком Скляром у меня счет будет отдельный, за комбинат. Он хоть и рейдер, но по факту сейчас особых долгов не имеет. А если бы не вы, то и комбинат сейчас был бы при мне. Без вас и вашего бабла ворованного Скляр один бы не решился. Поэтому с вами черта подведена. Отберут у вас ваш сраный банк, и вы по миру пойдете. Ровно так же, как вы пустили по миру меня, все отобрали. Даже бабу. Хотя она мне давно уже не нужна. Разве что как прислуга нерадивая. Но вы и дочерей, ради которых я живу, задумали у меня отобрать. Так вот, дочери мои при мне останутся и жить будут по моей, а не по вашей указке. Может, вас еще привлечь за растление несовершеннолетних? Надо подумать. Знаете, как с педофилами в тюрьмах обращаются?
– Слушай, ты, гнида, – неожиданно тихо произнес Александров. – Я не буду тратить времени на угрозы. В сущности, мне плевать, кто именно тебя переедет – Скляр или другой. Лида и девочки должны уехать как можно скорее. И они уедут.
Он бросил на стол тысячную бумажку и вышел.
Глава 22. Второй фронт
К вечеру служба безопасности банка добыла Александрову телефон дачи Чернявиных, где-то за Нахабином. Наутро, вместо того чтобы свернуть в сторону Москвы, он проскочил до Николиной Горы, через деревню Масловку перебрался на Новую Ригу и в одиннадцать вышел из машины перед Лидиными воротами. Позвонил, калитку открыла Маша.
– Ты Маша, правильно? Я Александров Константин Алексеевич. Мама дома?
– Дома, но она нездорова.
– Я не буду заходить. Можешь подняться к ней и попросить, чтобы она с городского позвонила мне на мобильный?
– С городского?
Маша пристально посмотрела на Александрова. Он поразился: много раз видел этот взгляд. И сразу вспомнил, где именно, – в зеркале, когда брился.
– Именно с городского? – С нажимом и, как ему показалось, с усмешкой переспросила Маша. – Почему именно с городского, а не с мобильного? Чтобы дешевле, да?
– Как удобнее, – сухо произнес Александров.
С какой легкостью девчонка его расколола!
Маша скрылась в доме. Александров успел сделать пару звонков, прежде чем калитка открылась снова. Он увидел Лиду. Лицо распухло, губа разбита, под глазом синяк, наспех замазанный пудрой.
– Я же говорила, что ты встретишься с Машей, – подобие улыбки далось Лиде не без усилий.
– Не будем тратить время. Собирайтесь, пожалуйста. В два ровно вас будет тут ждать машина. «Ниссан», номер… – он заглянул в бумажку, протянул ее Лиде. – И джип сопровождения. Квартиру тебе сейчас подбирают, пока сложите вещи, все будет готово. Вам нельзя оставаться тут.
– Костя, мы никуда не поедем.
– Лида!
– Костя! У девочек школа, ты подумал об этом? Как можно сменить школу в декабре, если у Маши последний класс?
– Значит, их будут возить в прежнюю школу.
Лида улыбнулась снова, на этот раз получилось лучше.
– Тогда наш побег продлится не больше двух дней. А я своими руками дам ему аргументы для лишения меня родительских прав.
– И что ты предлагаешь? – Александров даже растерялся от того, что Лида все обдумала раньше, а главное – лучше него.
– Ничего. Лечить синяки. Больше ровным счетом сделать ничего нельзя. Документы ушли, делай визы. У нас единственный шанс – уехать из страны. И то страшно… Вдруг он и там нас найдет и вернет силой.
Александров порывисто притянул Лиду к себе. Обнял и долго не отпускал. Поцеловал осторожно в макушку.
– Я-то думал, ты глупая и растерянная, опять ошибся. Ты молодец. Вот новый телефон, держи, я должен знать, что мы на связи. Маша очень красивая и действительно не по годам взрослая. Ты можешь ею гордиться.
Едва он сел в машину, доложили, что его ищет Скляр.
– Костя! Что ты сам не свой? Это я иду на захват комбината, а не ты. Забыл?
– Зато ты звучишь на удивление расслабленно.
– Встал, принял душ и выпил кофе.
– Богатые люди – особые люди, спят до полудня!
– У нас на Сардинии девять утра. Сижу, лично правлю документы по «Звездному». Протокол общего собрания акционеров, выборы совета директоров и ревизионной комиссии. От тебя нужен один человек, лучше – два…
– Мы не акционеры в комбинате…
– Это моя просьба. Лучше, чтобы не только мои люди сидели в совете. Решение совета о назначении генерального. Приказ о назначении главбуха, безопасника, зама по производству… «Тудое-сюдое», как Коля говорит. Пропуска нового образца уже печатаются. Хочешь, выпишу тебе пропуск номер один?
– Платон…
– Люблю я в тиши работать. В тиши мысли хорошие приходят. Люди правильные встречаются. Ты не хочешь меня навестить?
– Где – на Сардинии? С ума сошел? У меня вилы. И в банке, и вообще. Не могу. Да и не хочу, если честно.
– Жаль. Замутил-таки я новый проект. Не хочешь на пару со мной вином заняться? В хорошем смысле слова. Завтра мотану на Сицилию. Винный проект там раскручиваю.
– На Сицилии вино – дрянь.
– Узко мыслишь, Константин, в пределах доставок на твою яхту. Во-первых, это не так. Во-вторых вокруг Сицилии хоть и море, но поблизости много иных мест, где вино, как ты знаешь, офигенное. Кампанья, например. Много его, вина хорошего тут, короче. А главное, оно сильно недооценено по сравнению с остальными итальянскими винами.
– Ты, часом, с утра пораньше не принял?
– Константин, я же почти не пью. Вино должно быть не предметом потребления, а средством обогащения. Как, впрочем, и все остальное. Хорошо сказал?
– Неплохо.
– Так, может, подлетишь?
– Платон, никак. Тем более у нас мораторий на новые проекты.
– Совсем прижали?
– Достаточно, чтобы заниматься только текучкой.
– Константин, ты за холдинг не беспокойся. Я работаю! Зайца все же закроют, причем до Нового года. На фоне громкой кампании по поводу жуткой экологии вокруг комбината и зарплат ниже среднеотраслевых. Народ потихоньку пробуждается. А я, как вернусь, пойду к Жмужкину с новым пакетом корпоративных документов по «Звездному». Колядовать в Рождество. Ну если ничего не наколядуем, в конце января – заход. Все по законам жанра.
– Принял к сведению…
– Слушай, у тебя ничего не стряслось? Голос странный.
– Полный замот, только и всего.
– Тогда молчи и просто послушай дальше.
После захода на комбинат этот актив перестает быть спорным, исчезнет второй реестр, который Жмужкин завел в ходе тяжб. Александров сможет заткнуть «счетку» и Пригожина. А за пару месяцев в авральном режиме Скляр и его молодцы наведут марафет в холдинге.
– Первого апреля, в день дураков, проведем совет директоров… – говорил в трубке голос Платона.
Александров слушал.
По итогам года и по решению совета директоров, холдинг распределит дивиденды, которые Александров получит в июне. Это политический момент, переломный. Они начнут тут же затыкать военные дыры. Ради этого можно на год забыть о мелованной бумаге. Жила Россия без нее век, пусть еще чуток поживет.
– Тем более, думаю, бумагоделательную машину грамотнее ставить не на Самбальском, а на «Звездном». Объяснить?
– Объяснишь через годик…
– Злой ты сегодня, и это меня расстраивает.
Технологи, которых Скляр собрал за последний год, предложили целлюлозу с одной из трех очередей на «Звездном» рукавом пускать напрямую в бумагоделательную машину. Резкое снижение затрат. Раз так, то Самбальский комбинат в перспективе им не нужен. Подоить его еще лет пять на прежнем оборудовании, на пердячем пару можно, конечно, но годовой доход у него – всего полтинник. А полтинник в год – это для них сейчас не деньги – «дыры в судьбе надо шпаклевать». Поэтому жизни Самбальскому комбинату Платон отвел год. Поработает на износ, выдаст на-гора лимонов восемьдесят. Эти деньги – немедленно на дивиденды, а комбинат – под нож. Продать по цене металлолома с землей. Плюс Скляр еще до конца не посчитал, сколько накапает с Листвянки и сибирского комбината… Но в целом Александров может рассчитывать миллионов на сто пятьдесят.
– Ради банка мы на год забываем про развитие, вместо этого я пытаюсь пятью хлебами накормить всех страждущих. Вас с Колей из говна вытащить, чуток зарплаты поднять и символически области подкинуть. Чтобы всем жить дружно.
– Дружно жить – это хорошо. – Александрову сегодня почему-то претил обычный тон Скляра. Впрочем, его дело.
– Вот так, кот Леопольд. Пошел рассовывать мышей по мышеловкам. Жаль, что ты не хочешь подскочить ко мне сюда, ты бы оценил мой замысел.
– Приедешь, расскажешь. Сейчас у меня голова совсем другим занята, извини.
– Знаешь, только в покое так ясно видишь, что все надо самому дотирать. Никогда не задумывался, почему у всех наших великих все идет через одно место? Разучились сами работать. А команды давать – гораздо проще, чем результат получить. Если хочешь, чтобы что-то было сделано правильно, сделай сам. Я так думаю.
– Это хорошо, – рассеянно произнес Александров.
Чернявин всю неделю избегал встречи с человеком-горой Аркадием, все ждал, что таможня сама разродится таким результатом, которым он перед горой и отчитается. Ответил на звонок Аркадия, когда дальше прятаться стало невозможно. Аркадий приветствовал Чернявина самым радостным образом, и тот решил, что все сложилось. С облегчением, прямо физическим, откликнулся на предложение Аракадия подъехать и, повесив трубку, побежал в бытовку.
Вопрос, с которым явился Аркадий, оказался, однако, весьма непростым. Для его решения требовалась поддержка Минприроды, что было муторно и для Чернявина совершенно нерентабельно.
– Вы, Юрьсергеич, это должны решить до Нового года. И не вздумайте нас второй раз продинамить, – внезапно заявил Аркадий, заиграв желваками.
– Что такое? – Чернявин выработал за полгода работы в министерстве умение приподнимать левую бровь и стеклянными глазами смотреть на собеседника.
– В таможню носа вы не совали, по Зайцу не сделали ничего. Все сложилось само… Ну, я слегка подправил… Так что «по факту», как вы тогда выразились, у нас считалки не будет, шеф сэкономил деньги.
Чернявин попытался приосаниться и даже многозначительно хмыкнул, что «само» ничего и никогда не складывается. Если «по факту» человек-гора считает, что он ничего не должен, то он, Чернявин, ничего у него и не вымогает. В конце концов, они в служебном кабинете. Просто не понимает, что Аркадий… э-э-ээ… имеет в виду. И просит больше подобных вопросов с ним не поднимать.
– И тем не менее, Юрьсергеич, – произнес человек-гора, приветливо улыбнувшись в ответ. – Я сюда езжу не для того, чтобы экономить деньги шефа, а чтобы осваивать выделенный бюджет, получая плановый результат, ясно? Поэтому сегодняшнее поручение – контрольное. В хорошем смысле этого слова.
У Чернявина пополз было холодок по спине, но тут же на смену страху пришла трезвая мысль, что коль так, то Зайца можно еще чуток пощипать. Аркадий глянул ему в глаза и, ухмыльнувшись, чуть тише добавил:
– Зайца закроют без вашей помощи. Это так, для ориентировки. Ну, я погнал.
Зайца закрыли двадцать четвертого декабря. В неортодоксальном мире царила благостная рождественская ночь. Дева Мария ступала по земле под пение Jingle Bells и Tannenbaum, когда прокурор Краснопресненского района убеждал дежурного судью, что на свободе Заяц и дальше будет разворовывать комбинат, нанося ущерб его владельцам, обществу и государству.
Чернявин похолодел, прочтя заметку в новостях, но принял полстакана и решил забить. Пал солдат на поле брани, что ж, война – дело такое. У него самого война на домашнем фронте. И Новый год скоро, потом Рождество, он отоспится, в церковь сходит.
Теперь, три года спустя, разглядывая зубчатые башни девятнадцатого века в городе Лидсе, в Западном Йоркшире, он часто вспоминал ту оплошность. Трудно, что ли, было сочувствие изобразить? Жене заячьей денег подкинуть по мелочи, к адвокату подъехать помощь предложить…
Все новогодние праздники он ходил по даче мрачный, думая только о том, как быстрее сварганить иск об ограничении родительских прав Лиды. Раз и навсегда перекрыть дорогу и этой сучке, и ее хахалю. Адвокат говорил, что оснований хватает – совершение умышленного преступления против жизни или здоровья супруга, – но более простым вариантом считал иск о признании матери недееспособной. Основание – хранение ядов, что подтверждают водитель и горничная, и факт применения оружия в виде кухонного резака, что засвидетельствовал водитель, который именно в этот момент принес в кухню продукты. А дальше – чуток замотивировать органы опеки, и вопрос будет решен. Правда, придется долго выбивать по суду экспертизу на невменяемость. Это не день, и может, даже не месяц и не два. Значит – уже почти к весне. И снова, как и год назад, прошлой весной, пронзило острым жалом – отберут! Если промедлит еще чуть-чуть, отберут же! Уже не комбинат, дочерей отберут. Ни перед чем не остановятся, это же бандиты!
Но даже теперь, в Лидсе, в Западном Йоркшире, тяжелее всего было вспоминать собственную звериную злобу, затравленый взгляд любимой младшей Танечки, ненависть в глазах Машки, дряни неблагодарной. Вот до чего эта сука Лидка его довела тогда! Как ему еще о Зайце было помнить?
Вскоре после Рождества он решился сыграть на опережение. Водитель доложил, что Лида провела два часа в ГУМе. Чем она там занималась столько времени без денег и без пакетов на выходе – было ясно как день. С хахалем своим встречалась. За подтверждением дело не стало: когда он вечером зашел к ней в спальню, вид у нее был напуганный.
– Нагулялась? – спросил жену Чернявин почти ласково.
Что с дуры взять, думает за спиной своего хахаля отсидеться. Нет уж, хорош с ним шутки шутить. Лида отвернулась к стене.
– Ну-ну, – сказал он и направился в комнату младшей, Танечки.
– У мамы, по-моему, с давлением не все в порядке. Хотел померить, а она в слезы. Давно она в постели лежит?
– Она меня после школы накормила и сразу легла. Мы с Машей ей давление померили, совсем низкое. Маша говорит, «спазм, пройдет», а мне так страшно. Пап, это не инсульт?
– Какой инсульт! Наверное, действительно, спазм. Может, «скорую» вызвать, как думаешь?
– Зачем «скорую»? – В комнату ворвалась Машка. – Оставь маму в покое! Что ты задумал?
Чернявин уже набирал «ноль-три»…
Врачихе с квадратными мужскими плечами и короткой стрижкой он открыл дверь сам. Снял с нее пальто, выразительно сунув в карман три «пятирублевки», как он их называл, выразительно посмотрел в глаза:
– У моей жены нервный срыв. Хроническое. Депрессии постоянно, твердит, что жить не хочется, истерики. Тут же давление падает. Сейчас совсем плохо. В больницу ее надо.
– Разберемся, – отодвинув его плечом, произнесла докторица. – Где больная?
– Вот сюда, по лестнице.
Докторица измерила Лиде давление, стала спрашивать, когда и как начался сосудистый криз, что больная чувствует. Лида лежала с полузакрытыми глазами:
– У меня часто давление падает, ничего особенного, это нервное переутомление.
– Нервное… Понятно, что нервное. Щас давление смеряем, посмотрим… Так у вас и давление! Щас укольчик…
– Не надо, прошу вас. Я не переношу кодеин и кофеин.
– Откуда вы это знаете? – сурово спросила докторица.
– Оставьте меня, – уже с раздражением произнесла Лида.
Она не могла смотреть ни на врача, ни на выглядывавшего из-за ее спины Чернявина.
– Что значит «оставьте»? Вам что – жизнь надоела?
– Такая – надоела, – вдруг, резко сев в постели, громко произнесла Лида. – Я вас не звала. Что вам от меня надо? От вас перегаром несет за версту. Кто вас позвал? Он? Вы откуда? Я к Кунцевской прикреплена! Мы вас не вызывали!
Докторица выразительно взглянула на Чернявина.
– Вам надо в больницу.
– Это не вам решать! – вскрикнула Лида. – Немедленно вызовите дежурного врача из Кунцевской. Откуда вы взялись?
– Что это ты, голуба, разбуянилась? – Докторица еще раз взглянула на Чернявина. Прочтя на его лице полную поддержку, сдернула с Лиды одеяло. – Муж, ну-ка быстро одежду, на улице мороз. Давай, подруга, одевайся по-шустрому и вперед.
– Вы с ума сошли?! Что вы себе позволяете? Я никуда не поеду.
– А тебя никто тут и не спрашивает…
– Я не оставлю девочек! – уже как безумная, закричала в голос Лида. – Нет! Не оставлю!.. Не оставлю с ним!
– С отцом?
Лида бросилась на подушку, отвернулась к стене и зарыдала.
– Вот так и бьется то и дело, – вполголоса произнес Чернявин. – Просто душа разрывается смотреть.
Врачиха принялась куда-то звонить: «…Уколы не хочет, в больницу не хочет, орет, как психическая. Аллё! Тут у меня острый случай! Сосудистый криз на почве приступа острого психоза. Мне в Кунцевку ее или к вам? Ну да, прикреплены, говорят. Но муж считает, что там хуже. Примете? Ну да, понятное дело…»
– Ну-ка, поднимайся, голуба. Муж, помогайте.
– В Кунцевскую, только туда! – уже в голос повторял Чернявин, вместе с докторицей поднимая Лиду с кровати. – Мы прикреплены, по дороге созвонюсь, договорюсь об отдельной палате. Условия там райские… Отдохнет, подлечится.
Как рассказывала потом Лида Александрову, она плохо помнила, как позволила этим двоим запихнуть ее в машину «скорой помощи». Помнила только, как отчаянно кричала Маша, бежавшая за ними до калитки: «Не забирайте маму в больницу! Вы не в Кунцевскую ее везете, я вам не верю! Вы изверги оба!»
На следующий день в обед Чернявин сидел в кабинете заведующей девятым отделением острых психиатрических заболеваний и судебно-медицинской экспертизы больницы Кащенко с выражением страдания на лице. Завотделения, стерва лет сорока пяти, внимательно его слушала. На столе у нее громоздились коробки шоколадных наборов.
Лида лежала во второй, так называемой «надзорной палате», на десять мест. Ее койка с панцирной сеткой стояла посреди комнаты. Стеклянную дверь в палату закрывать было запрещено, выключать свет на ночь – тоже. Пациентам «надзорных палат» не разрешали пользоваться телефонами, личные вещи, включая расчески, отбирали, а зубные щетки выдавали только по команде и забирали снова. В палате пахло мочой, потом и безумием. По комнате бродили нечесаные женщины, чей возраст не поддавался определению. Шаркая тапками, они выходили в коридор, откуда доносилась смесь запахов сортира, карболки, хлорки и борща. Чернявину не позволили подойти к палате, но разрешили посмотреть на длинный, тянущийся вдоль отделения коридор. Он остался доволен увиденным. Завотделением, бряцая ключами, вывела его сначала за первую, потом за вторую железную дверь, и они снова уселись в ее кабинете.
– Врач «скорой» и наш приемный покой поставили «острый психоз на фоне запущенной депрессии». Вообще не понимаю, как можно такое написать. Ладно, разберемся. Понятно, что случай тяжелый. Билась, кричала, врачу «скорой» оказывала сопротивление… Вы правильно сделали, что не поехали в Кунцевскую. Условия у нас, конечно, аховые, но с острой психиатрией мы имеем дело каждый день. Ведь что главное? Главное – это правильный диагноз. Вы согласны? Если вы говорите, что депрессии, срывы, подобные вчерашнему, были постоянно, почему вы не обращались в ПНД?
– Она сопротивлялась. Я давно говорил, что надо лечиться. Диагноз – это действительно главное. Как же без диагноза лечить? Психиатрия – дело тонкое. Вы понаблюдайте ее подольше, чтоб уж с диагнозом не ошибиться. У нас вообще обстоятельства крайне сложные, вы должны о них знать.
– Конечно, я должна все знать о своем пациенте.
– Она неоднократно покушалась на мою жизнь. Пыталась отравить. Пару недель назад пырнула ножом. Я боюсь за девочек.
– Ножом пырнуть? Вы мне… правду говорите?
– Готов бумаги принести, которые в суде рассматриваются, я иск подал. Свидетели есть. Рука не поднялась уголовку на мать собственных детей заводить. И потом, я не хочу развода. Это моя жена, значит – мой крест. Я не брошу ее. Подлечите, и пусть живет у матери, пусть время от времени встречается с дочерьми, но под моим наблюдением. Боюсь за них. Тут не знаешь, чего опасаться. Непредсказуемо… Больной человек.
– Первую неделю посещения запрещены. Потом – в зависимости от динамики. Если не будет обострений, буду разрешать один звонок родственникам в день. Запишите мне ваши телефоны, чтобы сестры могли проверить, что она звонит именно родным. Больные, знаете, могут и в полицию позвонить, и в МЧС… – Стерва аккуратно подвигала на столе коробки шоколадных конфет, прикрыв ими конверт, неизвестно откуда оказавшийся на ее столе. – Все, Юрий Сергеевич, меня больные ждут. Сами видели, отделение переполнено, семьдесят человек. А я одна. Приходите в следующий приемный день.
«Так, время есть, по крайней мере, до середины февраля. Пусть они теперь думают, как на опережение сыграть, а мне уже торопиться некуда. Мы с этой бабой друг друга поняли, без диагноза она Лидку не выпустит, а с диагнозом все пойдет проще. А может, даже и с ограничением прав не возиться, больно муторно. Можно просто в больнице подольше подержать, пока сам собой не решится вопрос, где будет учиться эта дрянь Машка. У Лидки за это время крыша отъедет окончательно, потому что не сойти там с ума просто невозможно. Ну, полгодика капельниц – и в семье будет покой…»
– Константин Алексеевич… Это Маша Чернявина… Вы в банке? Нет? А когда будете? Мне надо вас увидеть.
– Маша? Что случилось?
– Вы когда в банке будете?
– Через час, а что случилось?
– Я так и думала. У вас телефон был выключен, вы, значит, на встрече или совещании были. У вас этот номер высветился? Вы поняли, это тот мобильный, который вы маме тогда дали.
Маша тараторила без остановки. Александров не перебивал, понимая, что ничего путного он по телефону от нее не добьется.
– Константин Алексеевич! Я вас буду у банка ждать. Наберите меня, как подъедете, вот на этот номер, да? Я в «Кофемании» посижу пока. Знаете «Кофеманию» напротив вашего банка?
– Маша, можешь сказать, что случилось?
– Мама в больнице.
– Что с ней?!
– Да это отец ее туда запихнул, я вам все расскажу, когда приедете. Вас не ломает в «Кофеманию» зайти, или мне у крыльца вас подождать?
– Не стой на морозе. Закажи себе кофе, поесть что-нибудь. Я приеду к тебе через полчаса, пробок нет.
В «Кофемании» Александров слушал Машин сбивчивый рассказ. Мама в Кащенко. Отец ничего не говорит. Машу к маме не пускают. Бабушка ездила один раз, час билась под дверью. Там в приемные часы – полная засада. Все орут, санитарки бешеные… Маму выпустили к бабушке на десять минут, потом потащили укол какой-то делать. У бабушки вечером плохо с сердцем было. Там палаты на десять человек, а кругом психи.
Александров представил, как Лида лежит на тонком замызганном больничном одеяле в голубом байковом халате. Халат был именно голубым и тоже очень тонким, а из-под него торчала ночная рубашка и Лидины ноги в носках. Он почувствовал что-то, похожее на любовь, и разозлился, потому что Лиду не любил. Он знал, что не любит и Машу, но любовался ею. Старается быть сосредоточенной, рассказывать о своем горе скупо, но при этом смотрит с доверчивостью и отчаянием одновременно. Такая красивая… И страшно забавная. Не замечает, с какой скоростью поедает пирожные, не замечает, что он все подкладывает их ей на тарелку. Голодная, наверное. От этой мысли сжалось сердце. Это его дочь…
Глава 23. Ледяное небо
Они с Викой только что вернулись из Церматта. Платон еще года три назад решил, что больше ни ногой ни в Куршавель, ни в Давос. Попробовал Лех, Вербье, Шамони – все не то. Теперь вот Церматт – еще одно разочарование. В лучшем отеле «Риффенальп 2222» с бассейном, спа, прекрасной кухней и винным погребом Вика изнывала от тоски. Отель стоял не в деревне, где были хоть какие-то развлечения, а прямо на склоне, именно на отметке 2222 метров, хотя это, конечно, было рекламным враньем. От отеля вниз, в деревню, автомобильной дороги не было. Постояльцы либо сидели вечерами в единственном ресторане отеля и в баре, где пианист играл одно и то же из вечера в вечер, либо отправлялись вниз на игрушечном электропоезде, который плелся до деревни сорок минут. Но «Риффенальп» был единственным отелем, где можно было выйти на склон прямо из собственной спальни. А жить в деревне и таскаться на гору по переполненным подъемникам для Платона было неприемлемо. Да и сами склоны были для него слабоваты, с Монбланом не сравнить.
«Придется осваивать эту грёбаную Америку или Западную Колумбию, куда долететь невозможно. К тому же там дикий холод. А какие альтернативы, если в Европе уже толком не покатаешься?» – думал он, пока его Brabus 800 и джип сопровождения катили по плохонькой шоссейке в Архангельской области.
Платон не представлял, что бывает так холодно. За стеклами джипа стояла глухая, непроглядно-черная ночь. Было восемь утра. Воздух ледяной. Именно ледяной, а не морозный. «За бортом», как выразился водитель, температура минус двадцать три, а казалось – все сорок. Даже в Сибири не так холодно, а тут еще и влажность от Северной Двины, от моря. Пока спускался с крыльца и садился в машину, всего несколько вдохов обожгли горло, и даже сейчас, спустя полчаса, оно еще саднило. Как тут люди живут?
Машины свернули по указателю «пос. Звездный», и в салоне запахло серой. Такой смеси вони и холода не встречалось ему ни на одном целлюлозном комбинате. «Добро пожаловать в ад, – усмехнулся про себя Скляр. – Как тут люди живут?»
Вообще, он так и не знал, правильно ли приезжать сюда в этот день самому. Но не в его характере было пускать события на самотек. Все может случиться. Его ребята – конечно, профи, но оценить ситуацию и решить, какой именно ресурс использовать, может только он сам. Причем не из Москвы. Он должен принимать собственные решения на месте.
– Как обстановка? – спросил он в телефон.
– Пока нормально. Ведем переговоры.
– Менты с вами?
– За поворотом стоят. Не волнуйтесь, Платон Валерианович, не в первый раз. Если что-то нештатное, тут же наберу. Вы далеко?
– В десяти километрах. Пока постою. Давай, Володь, действуй…
Платон велел водителю остановиться. Вышел из машины, глотнул серно-сульфатной стужи, дыхание снова перехватило. Лучше дышать через шарф, сера не так чувствуется. Он не нервничал, просто было холодно. Ледяной озноб тут же проник под дубленку и свитер. Платон глянул на свои горные ботинки на толстой подошве, поднял глаза вверх. Звездная чернота. Удивительно, что при такой влажности практически нет облаков. Звезды казались крепко пришитыми к иссиня-черному небу, как золотые пуговицы к военному сукну.
– Чайку налить? – спросил охранник, приспустив стекло и показывая Платону термос.
– Закрой окно, машину выстудишь, – ответил Платон и шагнул с черного шоссе на сугроб насыпи. Сугроб был твердый, он спрыгнул и пошел по полю, тоже ледяному и твердому. Ноги почти не проваливались, только наст оглушительно хрустел под ногами, такая тишь стояла вокруг. Тишь и темень. Надо брать комбинаты летом, когда солнце круглые сутки. Он остановился, посмотрел снова на небо, потом назад, где два джипа на шоссейке слились в маленькое черное пятно.
Сегодня все пройдет хорошо. Все сложится. Платон не волновался. Просто стоял на целине под ледяным небом с пуговицами-звездами – совсем не таким, как в Церматте.
– Вижу я ваши бумаги, и что? Не мое дело в них разбираться.
Крепкий мужик лет пятидесяти, начальник службы безопасности комбината, угрюмо пялился на Володю. Держался он начальственно, но Володя видел – слабак. И вся его служба безопасности – так, тупые мордовороты, даже не интересно.
– Тут и разбираться нечего. Вот мое удостоверение. А это, – Володя с нарочитым почтением кивнул на стоящего рядом мужчину в ладно сидевшей дубленке, – Сергей Анатольевич Власов, новый директор комбината. Вот решение совета директоров о его назначении.
– У нас есть директор. Потапов Николай Павлович.
– Смотри, мужик…
– Я тебе не мужик. Евгений Сергеевич Кулаев, начальник службы безопасности комбината. А вот ты кто такой – еще разберемся!
– Вы путаете, Евгений Сергеевич, – со спокойной усмешкой произнес Володя. – Это я начальник службы безопасности. Я же вам показал свое удостоверение.
– Хватит! Я сказал – все! Отойдите от ворот, – безопасник нелогично перешел на «вы». – В восемь тридцать приедет директор, будем разбираться. Сейчас сотрудники комбината начнут подходить, освободите проход! У нас рабочий день.
– Слушай, Евгений Сергеевич, ты все понимаешь, не мальчик…
– Ты мне не тыкай! У меня приказ.
– Как хочешь, твое дело. Считай, что один черный шар ты уже заработал.
Володя с Власовым отошли в сторону и закурили.
– Ну что, будем Потапова ждать, или ментам свистнем? – спросил Власов.
– Погоди, Анатольич, не дрейфь, покачаем еще ситуацию. Народ вон подтягивается, надо с ним поработать. Чё сразу людей ментами стращать?
Первые три автобуса прибыли еще в семь. В них приехали сотрудники комбината, перевербованные новой властью. Накануне вечером Володя собрал их в клубе поселка, выдал свеженькие пахучие – прямо из типографии – пропуска нового образца. Люди стояли у автобусов, мерзли, переминались с ноги на ногу, ждали команды. По шоссейке подкатывали старенькие «лады» и заворачивали на парковку. По натоптанным тропкам тянулся пеший народ из поселка.
– Алик, Саша, второй Саша. Встать на ворота, никого не пропускать, – негромко скомандовал Володя.
За воротами тем временем вокруг начальника службы безопасности росла приличного размера толпа охранников в форме, с рациями и дубинками.
– Ничего они не знают, ха… А зачем всю охрану согнали?
– Стволы у них тоже есть? – поинтересовался Власов.
– Должны быть.
Подходивший и подъезжавший народ толпился у ворот.
– Не пускают? Новые, что ль, не пускают? Евгений Сергеич, запускайте, холодно! А этих в шею гоните!
Кулаев пытался что-то объяснять им через головы Алика, Саши и второго Саши, намертво вцепившихся в калитку.
– Кулаев! Евгений Сергеевич! Раз решил ждать директора, то уж жди. Не подстрекай сотрудников к беспорядкам!
Володя глянул на часы: восемь двадцать три… Кивнул головой парню в куртке, стоявшему во главе группы, которая приехала на трех автобусах: давай, мол. Парень скомандовал остальным: «Доставайте». Те стали вытаскивать из автобусов плакаты и становиться в пикет. Плакаты были нехитрые: «Нашим детям нужен свежий воздух», «Требуем нормальных зарплат».
Парень в куртке и две женщины в шубах стали выкрикивать какие-то лозунги, а к воротам все прибывал народ. Пикетчики были в явном меньшинстве, но это не имело значения. Народ все тянулся к воротам, вокруг пикетчиков росла толпа, на автобусников пялились с живым интересом, кто-то отпускал шутки.
– Семь тысяч работников, чёрт. – Власов закурил. – Хоть бы половина не пришла, что ли. Знают же, что сегодня работы не будет. Нет, поглазеть тянутся. Не сорвались бы с колес.
Читать бесплатно другие книги:
