Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена

Глава 20. Всеобщая мобилизация

Пригожин приветливо поил Александрова чаем, повторяя банальность про дураков, которых нельзя заставлять молиться. Заверял, что причин для расстройства нет, к письму никто всерьез относиться не собирается, а задача Центробанка – осуществлять надзор.

– …За нормативами прежде всего, а у тебя с этим вопросом полный порядок. Поэтому, с чего это ты впал в такое уныние, я в толк не возьму. Низкая оценка, которую враги-итальяшки тебе насчитали, меня, конечно, беспокоит, но я всегда предвидел, что по-другому и не будет.

Александров слушал, стиснув зубы, а Пригожин ласково корил его, что зря Александров вот так, с бухты-барахты, ни с кем не посоветовавшись, написал письмо в ФАС. Никого мнение ФАСа не интересует, не в свою епархию полезли. Правда, теперь что-то с этим письмом надо делать… А может, не надо? Забыть его, и все дела. Разве Александров по-другому считает?

Перетерпеть, все перетерпеть… Александров старательно пил чай, а Пригожин прохаживался по кабинету, рассуждая, что всех беспокоит только низкая оценка Русмежбанка. Даже не с точки зрения допэмиссии, банк ведь частный, пусть продает Александров за сколько хочет. Так и сказал: «за сколько хочет»! Но все должно было выглядеть гораздо масштабнее, разве нет? Понятно, что итальянцы – это враги, но тем не менее. Может, они углядели что-то такое, что он, Пригожин, прошляпил?

Александров пытался убеждать Пригожина, что полтора миллиарда живых долларов – это огромный рывок вперед. Разве такие деньги на дороге валяются? Огромный прирост, огромные возможности! И в будущем никаких ограничений от этого не возникнет. Можно, например, следующую допэмиссию разместить в России. Присутствие в Русмежбанке итальянского акционера только аппетита инвесторам добавит. А также комфорта.

– Аппетита, аппетита… Что это ты вражеского лексикона, Алексеич, нахватался? У всех есть аппетит – по дешевке что-то урвать… Аппетит, понимаешь… За полтора миллиарда четверть своего банка отдать хочешь? Дело твое, конечно, банк-то частный, – повторял Пригожин.

– Алексей Михалыч, это же не продажа, а увеличение капитала! Они деньги в банк несут! Да, меньше, чем я рассчитывал, но это же намного лучше, чем ничего. Эти деньги – на что работать будут, прикинь? На страну…

– Да что ты заладил… Не гони коней, дай разобраться. Оценка-то низкая, наверное, неспроста? Где у тебя в хозяйстве дырки, которые я проворонил? Как они говорят, эти шпионы западные, – где скелеты в шкафу?

– Михалыч, какие, к черту, скелеты, шпионы! Все же нормально шло до этого кретинского письма!

– Забудь ты про это письмо! Оценка почему такая низкая? Это тебе за твои же деньги янги с морганами так посчитали?

Александров пустился в объяснения. Три четверти кредитов сконцентрированы всего в четырех отраслях. Хоть в одном российском банке разве по-другому? Нефть, газ, уголь, металл, оружие, недвижимость, остатки тяжелого машиностроения, стройматериалы да лес. Страна такая! Они с Колей во многих смыслах первопроходцы, лесную отрасль поднимают! Диверсификация, модернизация и все остальные… – он чуть было не обмолвился, но вовремя прикусил язык, – кремлевские мантры…

– Тебе не стыдно, что бумагу, вот ту, что у тебя в принтере лежит, которую тоннами переводят вот на такие пасквили, – Александров потряс письмом из антимонопольного ведомства, – твоя страна в Финляндии покупает?

– Ну-ну, это ты уже загнул. Это наша бумага. «Снегурочка» называется.

– Ну да, это офсет. А каждый глянцевый журнал, которые наши бабы разглядывают, он на какой бумаге? На импортной! Ты думаешь о платежном балансе страны?

– Ну-ну, понесло тебя, Константин Алексеевич. Давай не будем приплетать к простому вопросу государственные интересы, платежный баланс.

– Да именно ими прикрываются те, кто стоит за этим наветом!

– А кто, кстати, стоит? – еще больше оживился Пригожин. – Не может быть, чтобы ты не разузнал.

Разговор шел явно в неконструктивном русле, но Пригожин не торопился отпускать Александрова.

– Может, стоит тебе проверку прислать? Так, для спокойствия. Найти, так сказать, скелеты и обезвредить, а? Не дожидаясь, пока враги нас прищучат.

Проверку Пригожин прислал, ничего нового проверяющие не обнаружили. Предсказуемо попеняли на хилые залоги по лесной кредитной линии, указав, что надо провести оценку холдинга. Но предписаний по этому поводу им выдать не могли. Александров убеждал Колю, что теперь они закрылись проверкой Центробанка и все в ажуре. Коля соглашался, что все могло быть гораздо хуже, но повторял, что цыплят считают именно по осени.

В плохом всегда есть что-то положительное. Александров все откладывал решение вопроса с Красовской, не решаясь выгнать самого «урожайного» клиентщика банка. Но похоже, клиентские резервы исчерпались. Тень немилости, накрывшая банк, анализу не подлежала. Тень – она и есть тень. И Александров, не вызывая к себе бывшую первую леди, отправил к ней кадровика с предложением писать заявление. Сам он торопился на встречу.

Ресторан «Ватрушка» на Большой Никитской, рядом со студенческим театром МГУ, Лида наверняка найдет без труда, даже если ее водитель – полный идиот. Ведь должен же у нее быть водитель… Александров из-за спины охранника попытался рассмотреть, что впереди, и понял, что улица стоит. А если у нее нет водителя, она, должно быть, уже на месте. Александров прислушивался к себе, чтобы понять, чувствует ли он вообще что-нибудь? Понятно было одно: разговор пойдет не только о Чернявине.

Катюня недавно вернулась наконец из Лондона, повидав Сережу, и тут же с Анькой Трофимовой забурилась в какое-то альпийское спа. Так что до первых дней сентября, когда им с Колей придется лететь забирать жен, о Катюне можно было не думать. Об их с Лидой прошлом Александров не думал тем более, как и все восемнадцать или сколько там лет. Только в последние дни спрашивал себя, какого черта такие девушки, как Лида, выходят замуж за мудаков.

Он увидел Лиду сразу. Она сидела в дальнем углу у окна. Все та же стрижка: челка и крупные кольца каштановых волос до плеч. Светло-серый костюм, с брюками, кажется, он толком не разглядел, под пиджаком что-то темненькое. Александров присел, ожидая, что сейчас возникнет пауза, но Лида тут же заговорила. Быстро, уверенно, как будто они вчера только расстались. Спрашивала, здорово ли ему нагадил Чернявин и сумеет ли Александров его обуздать. О чем, по правде говоря, Александров еще не успел толком подумать.

– Я должна тебе рассказать о своей жизни, иначе тебе трудно будет понять, почему мне так необходима твоя помощь. Постараюсь покороче и без лишних эмоций, ты наберись терпения, пожалуйста.

– Давай сначала еду закажем, ты выпьешь что-нибудь?

– Выпью, как ни странно, бокал шампанского.

– Ты наконец полюбила шампанское?

– Да нет, но сейчас захотелось. Закажи мне салат. Все равно какой. Есть совсем не хочу, но пусть стоит что-то, правда?

Лида рассказывала о дочерях, о том, что ее проблема обычна – надо выбирать путь для старшей девочки, это всегда непростой момент. Через два года и второй поступать… Рассказывала про Машину музыку, выбор которой был ошибкой, про то, что та стала покуривать. Александров уже начал скучать, но терпел, понимая, что Лида никак не может подойти к главному. Хотя главное было очевидно: человек, с которым она прожила восемнадцать лет, оказался мерзавцем. Лида тоже, видимо, это понимала и искала слова, чтобы объяснить, почему она жила с мужем столько лет и почему именно сейчас у нее кризис. Рассказать, как Чернявин орет на нее, распускает руки… и почему Маша его ненавидит? Чтобы Костя не подумал, что ее желание ему помочь – лишь предлог попросить о чем-то? Лида не знала, как об этом говорить, и произносила пустые фразы о гнетущей атмосфере в доме.

Александров понимал все, что она недоговаривала. Он видел, что Лидино отчаяние не надуманное. Она уже давно перестала воспринимать пустые советы – не замечать, не реагировать, думать о себе, о дочерях… Он видел, как трудно Лиде облечь свою жизнь в такие слова, которые звучали бы не банально. Оба знали, что в Лидиной нехитрой истории нет ничего исключительного, кроме того, что она безысходна.

– Мы с Машей собираем документы. Но даже не решили, в какой колледж или университет. Понятно, что Оксфорд есть Оксфорд, но ее туда вряд ли возьмут, да? А кроме него так много университетов, колледжей, но мы не можем понять, если ли между ними разница. И, конечно… Деньги же – очень большой фактор. Нет, ты не думай… Этот вопрос мы как-то сами должны решить, я не о деньгах. Ты только помоги нам сориентироваться, а потом… – Лида потупила глаза, одернула лацкан пиджака. – …помоги Маше уехать.

– Конечно, помогу. Когда ей поступать?

– Следующей осенью. Мы в пять колледжей документы готовим. Толком не понимая, почему именно туда… Они нам зимой должны ответить. А ее могут вообще никуда не принять? Мне об этом даже думать страшно, Костя. Ведь ее куда-то примут, правда? А потом визы, где жить… Господи, я ничего не понимаю, мне так стыдно перед тобой… Ты, наверное, думаешь: баба прожила жизнь, не ведая, как она устроена, даже визу дочери сделать неспособна. Поверь, неспособна. Я не могу выйти из дома больше чем на пару часов, водитель докладывает, где и что я делала. Машку отец… муж… просто может прибить под горячую руку. И добром никогда ее не отпустит. Он может нас обеих запереть в доме, он может… Он способен на все, понимаешь?

Александров понимал. Он помнил, как был влюблен именно в Лидину нерешительность, деликатность, кротость, невысказанность, в которых была загадка. Лида казалась неуловимой, ему было страшно ее чем-то ранить нечаянно. Он пытался разгадать эту загадку, в которой был нерв, было беспокойство, была нежность. А потом в какой-то момент Лидина неуловимость растворилась в его собственном неуюте и стала утомительно-скучной. В какой-то момент… Нет, это случилось еще до того, как он встретил Катюню. Просто он слишком долго не мог себе в этом признаться.

Он смотрел на Лиду, думая, насколько бездарно та распорядилась собственной жизнью. Не дочерей, а ее саму нужно срочно вывезти в Англию. Еще полжизни впереди, столько всего можно успеть.

– Я должен отправить Машу в хороший английский колледж, так стоит вопрос?

– Если честно, именно так. Мы сами можем только собрать тайком документы. Поверь, это все, что мы можем.

– Лида, а что будет с тобой?

– Мне все равно. Что будет, то будет. Мне главное – Машу спасти сейчас.

– А вторая дочь, Таня, правильно? Что будет с ней, если мы вывезем Машу? – Александров сам не понял, как вырвалось у него это «мы».

– Ты считаешь, они должны уехать вместе?

– Судя по тому, что ты рассказала, вы все должны уехать. Если положение в семье именно такое, половинчатых решений быть не может. Твоя жизнь – уже ад, взгляни правде в глаза.

– Я знаю… Но это же нереально. Или ты считаешь, что это возможно? – В глазах появилась надежда. Отчаянная, робкая надежда, и тут же – сомнение и страх. Лида осталась прежней.

– Не вижу, почему нет, – ответил он с досадой. – Трудно – да, но реально.

Надежда в глазах Лиды снова уступила сомнению, и Александров понял, что жизнь втаскивает его в совсем новый проект, который не нужен ему совершенно.

– Короче, я все понял. Нет альтернативы, – повторил он все с той же досадой. – Не ищи ее. Ты хочешь остальную жизнь прожить так, как сейчас? Собирай документы на обеих дочерей, я через пару дней дам тебе список школ для Тани. Тани – правильно?

– Да… Маша и Таня.

– Неделю вам на обдумывание. Еще неделя – на отправку документов. Я пришлю тебе агента… консультанта… как оформить выезд детей, если отец против. Это самое непростое. Как у тебя с деньгами?

– У меня нет своих денег.

– Это я понимаю. А с текущими как?

– Да мне ничего и не нужно. Все на дом привозят…

– Это понятно, – усмехнулся Александров.

– Почему ты усмехнулся? Ты считаешь меня…

– Тебе показалось. Вот, возьми деньги. На текущие накладные расходы, которых у тебя сейчас будет много. И не придумывай лишних проблем, – Александров протянул через стол банковскую упаковку пятитысячных бумажек.

– Полмиллиона? Зачем так много?

– Останется лишнее, вернешь, – снова усмехнулся он.

Теперь и Лида засмеялась.

– Ты совсем не изменился! Совершенно не изменился… А я… постарела?

– Нет. Та же детская улыбка, та же грусть в глазах, которые я… Которая в тебе особенно привлекательна. Какая старость! Тебе тридцать девять, середина молодости! Молодец, что нашла меня.

– Ты правда не сердишься на меня?

– Лида! Еще один лишний вопрос. Ты сейчас можешь построить новую жизнь. Если бы я когда-нибудь узнал, что у тебя был этот шанс, а ты его упустила – из-за своих вечных надуманных причин, – я бы тебе этого не простил.

– Костя, мне нужно еще развестись, да? Ведь у нас нет сейчас своих средств к существованию. Я уже не говорю о колледжах и остальном. Все-таки мы не сможем уехать все вместе…

– Лида, у тебя в голове каша. Развод, тем более дележ имущества с Чернявиным? О чем ты? Ситуация и так сложная. Если ты сейчас затеешь развод, то… Ладно, опускаем аргументы. Как минимум, не управишься с отправкой Маши… Маши – правильно?…в Англию до следующего лета. Я заплачу за колледжи, деньги на жизнь в Англии у вас тоже будут. По крайней мере, на первые пару лет. А дальше будем решать проблемы поэтапно.

– Костя… Я…

– Лида, не надо ничего говорить, это лишнее. Мы достаточно ценим друг друга, чтобы считать это само собой разумеющимся.

– Спасибо, – Лида опустила глаза, ковырнула салат.

Впервые в разговоре возникла пауза. Она была громкой. Александров смотрел на Лиду и вспоминал какую-то огромную квартиру на Смоленской набережной. То ли это был Новый год, то ли чей-то день рождения. Лида стояла у окна в темно-красном платье. Александров подумал, что совсем недавно, этой весной, он размышлял, как сложилась бы жизнь, если бы его женой была Лида. Сейчас этот вопрос казался дурацким. Сложилось то, что сложилось. Их жизни разошлись, а сегодня встретились. Вообще, ничего удивительного. А пауза все не стихала…

– Лида… Посмотри на меня. Что-то еще?

– Да. Но, скорее всего, это не главное, главное мы все обсудили. Ты правда веришь, что все получится?

– Получится, мы все уже решили. Или ты не уверена?

– Уже почти уверена, – Лида засмеялась. – По-другому действительно нельзя, наверное. Нет альтернативы, ты прав.

– Так что еще? А то мне уже пора.

– Ты называешь… моих дочерей по имени и все переспрашиваешь – «правильно?». Надо же, ты только сегодня узнал про Машу и Таню. Они такие разные…

Александров махнул официанту – счет, мол. И приготовился слушать, какие разные Маша и Таня.

– Надо же… – повторила Лида, – …ты только сегодня узнал их имена. Маше уже семнадцать… Костя…

Он услышал, как напрягся Лидин голос. Она смотрела на него с какой-то непонятной болью. Господи, что там еще она придумала?

– Костя… Ты слышишь меня?

– Да, Лида, слушаю, конечно…

– Я… Костя… знаешь… Маша – она… Она твоя дочь.

– Маша? Маша – моя дочь?

Александров почувствовал, что еще минуту назад жизнь была намного проще. Лида вглядывалась в его лицо.

– Это… Наверное, это ничего не меняет… Я забеременела в феврале, перед тем как мы расстались. Поняла, когда тебя уже не было рядом. Я не могла убить ребенка. Твоего ребенка… И не хотела этого. Ты мне веришь?

Александров почувствовал злость. Не потому, что не верил Лиде, совсем не поэтому. Он смотрел в окно и лихорадочно, совершенно против воли, злясь на себя, вспоминал, как он встретил Катюню. Как сказал Лиде, что им надо расстаться. Он позвонил ей в тот день… Они встретились в парке Горького… Было солнечно и холодно, кажется, был март… Лида еще не знала в марте, что беременна? Какая разница? Как она могла ему не сказать? Тогда, потом – неважно когда? Какое право она имела не сказать ему? Получается, что он жил все эти годы… А Лида растила его дочь… Его дочь растил Чернявин!

Он перевел взгляд на Лиду. Та смотрела на него не мигая, лицо у нее пошло пятнами. Он хотел спросить… Нет, ничего не хотел спрашивать.

– У тебя есть ее фото?

– Есть, вот…

Александров смотрел на девочку в бейсболке и майке, обтягивающей плоскую грудь, и пытался представить, как сложилась бы жизнь, если бы эта девочка все семнадцать лет была его частью. Он не знал, что должен сказать и что должен чувствовать. Он просто смотрел на девочку Машу, на ее чужую улыбку. Она совсем не похожа на Сережу… А при чем тут Сережа?.. Это его дочь.

– Это Маша. Моя дочь, – он даже не удивился, насколько глупо это прозвучало. – Когда я смогу ее увидеть?

– Ты хочешь ее увидеть?

– По-моему, это естественно. Прости, я не спросил, хочешь ли этого ты. Я… я не знаю, что сказать. Прости.

– Ничего не надо говорить. Спасибо тебе. Ты честный…

Александров поднялся из-за стола, пошел в туалет, прислонился к косяку. У него есть дочь, ей семнадцать лет, она живет в семье Чернявина… Какого черта Лида вышла замуж именно за Чернявина? Злость не проходила никак. Хотелось… Ничего не хотелось. Лида, Маша и вторая девочка… Таня, кажется… Им надо уехать. Он должен отправить свою дочь в Англию учиться, увезти ее из дома Чернявина. И мать тоже. Только это и было понятно, а все остальное… Все равно сейчас не разобраться. А может, и разбираться не стоит. Девочка в бейсболке. Семнадцать лет он жил без нее, а она без него. Не факт, что теперь надо все менять. Мария Константиновна Александрова… Его дочь носит фамилию этого мерзавца Чернявина. Он злился на Лиду все больше. Стоп, так нельзя. Он вернулся к столу.

– Лида… А Маша знает?

– Нет.

– Ясно. Давай решать проблемы, которые надо решать. Обещай мне, что ты не пропадешь, не потеряешь или не сменишь телефон, что мне не надо будет тебя искать. Я же все равно найду… Мы должны сделать, что запланировали, а там дальше жизнь сама подскажет.

– Костя… Обещай мне, что не будет никакого «дальше», ладно? Все и так сложно до предела, я не знаю, как ты со всем справишься. Ты отважный человек, но ты не представляешь, через что нам придется пройти.

– Не преувеличивай. Это не более чем неприятный, но конечный рабочий процесс. С понятным результатом. Маша будет учиться в Англии. Думаю, что в Оксфорде. Зачем тратить время на поиски другого колледжа, когда знаешь, что Оксфорд – лучший. Чернявин вас отпустит, никуда не денется. Все будет хорошо.

– Конечно… У тебя всегда все получается, – в Лидином голосе проскользнула непонятная нотка.

– Не все и не всегда, но этот вопрос я решу. Лида! – неожиданно и совершенно против воли произнес Александров. – А ты не хочешь с девочками приехать ко мне на дачу на день? Ты же найдешь, что им сказать. Я сейчас живу один.

– Нет, Костя, это лишнее. Понимаю, тебе хочется увидеть Машу. Ты ее увидишь рано или поздно. У нас с тобой будет много дел, и вы с ней встретитесь. Она очень взрослая и чуткая девочка. Кстати, это она рассказала мне о кознях, которые строит тебе… Юрий. Она все понимает.

– При этом не знает, кто ее отец… Хотя я не имею права тебя судить.

– Это провидение… или я не знаю, что. Маша пришла ко мне с вопросом, кто такой Александров и почему отец его так ненавидит.

Лида принялась было пересказывать их разговор с дочерью июльским дождливым днем, но по лицу Александрова поняла, что это лишнее. Все сказано. Пора расставаться. Она встала и попросила не провожать ее до машины.

«Все-таки у нее есть водитель», – подумал Александров.

Неплохо было бы сейчас хотя бы рюмку граппы, хотя еще лучше – стакан вискаря… Он глянул на часы и ужаснулся: обещал вернуться в банк час назад. Там ждали люди, бумаги, на четыре назначено совещание. Надо срочно срываться и лететь. В жизни ничего не изменилось от появления девочки в бейсболке и ее матери.

В машине по дороге в банк он размышлял, что делать с Чернявиным. Вопрос, конечно, далеко не так прост, как он представлял его Лиде, и результат отнюдь не гарантирован. Только угроза может заставить Чернявина отпустить Лиду с девочками в Англию. Угроза реальная, очевидная, но пригодная для торга и размена. Угроза, которая подвесит его на крючке. Так, а откуда Александров мог узнать, что подлая бумага из антимонопольного комитета – дело рук Чернявина? От кого, если не от Лиды? Это как раз мелочь, узнал и узнал. Но какая может быть угроза? Чем можно его прижать? Выгнать с работы? Это назад не отыгрывается, а значит, не годится. Более того, есть фактор Скляра.

Скляр тем временем шел проторенным путем и добился признания приватизации комбината «Звездный» незаконной. Судебные иски к комбинату подали с дюжину мелких акционеров, которым якобы не платили дивидендов. Чернявин стал Скляру неожиданно полезен, а ситуация Скляра превратилась в проблему Александрова. Это уже была вторая проблема. Точнее, третья, если еще учесть банк. Хотя банку Чернявин дальше гадить не будет, побоится засветиться.

– Идиоты мы с тобой, Коля, – объявил Александров, ввалившись в кабинет.

Рассказал, откуда растут ноги у подлой фасовской бумаги. Коля не спрашивал, как Александров узнал. Даже близким друзьям свои источники никто не светит. Но раз узнал Александров, то и Чернявину станет известно, что они знают.

– Он вразнос может пойти, если не обозначить, что конкретно его ждет. От страха проклятой неопределенности, – заявил Коля.

– И станет гадить с удвоенной силой, уже на поражение, – согласился Александров, перестав наконец думать о Маше, отчего даже повеселел. – Коль, придумай, как его подвесить.

– Самое простое – за кредит.

– Да я буквально неделю назад подписал продление оставшегося двадцатника.

– Надолго?

– На полгода. На удивление все некстати.

– Да уж… Если сейчас направить уведомление о взыскании?.. Подумает, что мы мечемся.

– Может, с министром по душам поговорить?

– Не вариант, только лишняя засветка.

– Тогда с Платоном поговори, узнай, нет ли у него к Чернявину претензий.

– Единственное, что остается, – согласился Коля. – Должен сложиться общий рисунок распасовки этого пидора по пяти углам. Как у Платона, кстати, ситуация?

Глава 21. Объявление войны

Ситуация у Скляра развивалась динамично. Он добился искомого решения суда. Приватизацию комбината «Звездный» признали незаконной из-за неисполнения его акционерами своих инвестиционных обязательств перед государством. Их неисполнение государство, правда, терпело еще со времен приватизации, но терпение лопнуло.

К октябрю, когда жены Александрова и Трофимова, измученные отдыхом в альпийском спа, только-только восстановили здоровье в Москве, служба судебных приставов арестовала и продала с торгов акции «Звездного». Их купили две компании Скляра.

– Дурак платит дважды, – повторял Платон.

– Ты кого имеешь в виду – себя или Жмужкина? – подтрунивал Коля. – Он же тебе за расторгнутую сделку по «Звездному» должен еще и бабки вернуть.

– Ага, сейчас… У него нет претензий по тем двадцати процентам, которые я за кэш у него купил. Это называется – с особым цинизмом. Но вопрос сейчас не в этом. Мне нужны не деньги, а комбинат.

– И мне тоже, – произнес Александров. – Забирай, как можно быстрее и ставь немедленно акции в залог по кредитной линии.

– Как только, так сразу, – ответил Скляр. – Надеюсь, ты не строишь иллюзий насчет того, что я начну погашать эту кредитную линию? От второй покупки комбината у меня денег не прибавится.

– И какой у тебя в этой связи план? – хмуро поинтересовался Александров. – Кредит уже в просрочке. Технической пока. Но за квартал надо что-то решить.

Структура холдинга запуталась уже окончательно, потому что пока решение о продаже «Звездного» с торгов вступало в силу, Жмужкин создал второй реестр и клонировал «Звездный», одновременно пытаясь оспорить законность проведенных торгов. Доля Скляра скакнула до шестидесяти процентов, жмужкинская усохла до пятнадцати – при условии, что торги в итоге будут признаны законными. Скляр исходил именно из этого, однако его не радовала роль главного акционера. Он предлагал Русмежбанку увеличить свою долю. Резоны Платона были, как обычно, нелинейны. Линейным был лишь главный аргумент – ему нечем погашать кредитную линию, которая выросла до пятисот восьмидесяти миллионов.

– План у меня вполне, мужики. Обменять еще одну часть кредита на акции, – заявил Скляр. – Чтобы у меня стало сорок пять процентов, у вас сорок, а у Бори его пятнашка.

Скляр считал, что если у него не будет полного контроля, а Русмежбанк по-прежнему останется гарантом хоть какой-то гармонии, то Жмужкин быстрее смирится с новой реальностью. Война кончится скорее.

– Вся твоя неэвклидова геометрия покоится на аксиоме, что денег нету, – хмуро заметил Коля. – Заметь, не у нас нету, а именно у тебя. У нас тоже с деньгами напряг, но – опять-таки заметь, – в первую очередь тоже из-за тебя.

– Спорный вопрос, – жестко ответил Скляр.

– Возможно, – не менее жестко ответил Коля. – В западных учебниках пишут, что лонгируемый кредит не несет убытков. Если его лонгировать бесконечно. Рассказывают, как плохо это заканчивается. Как выясняется, в России и конвертируемый кредит убытками не грозит. Скорее всего, это тоже кончится плохо. По крайней мере в нашем случае.

– Можешь словами жонглировать сколько хочешь, это ни на что не влияет. Чтобы все кончилось хорошо, я должен зайти на комбинат. – Скляр холодно посмотрел на обоих. – Тогда два виртуальных комбината схлопнутся в один реальный.

Оставалось решить, как провести общее собрание акционеров при полном противлении одной из сторон, а именно Жмужкина. Решили вопрос быстро. Как ни проводи, Жмужкин все равно будет оспаривать решения через суд. Поэтому как именно проводить – значения не имеет никакого. «Деньги не великие», – цинично заявил Скляр, имея в виду занос судейским. На сороковой день, точно по закону и в соответствии с русскими канонами, провели общее собрание – по месту регистрации холдинга, то есть на острове Джерси. Помянули виртуальный комбинат, распили бутылку и пожелали Жмужкину решать проблему подсудности вопроса долго и счастливо.

Веселье, однако, не меняло того факта, что комбинат «Звездный» продолжал работать под контролем Жмужкина и его челяди, в том числе и Зайца, ходившего под уголовкой.

– Чёрт нас побрал поехать к тебе на Гарду из Милана – повторял Александров.

– Возомнили себя инвестиционным банком, как Скипа. Только в Италии такое померещится, – поддакивал Коля. – Слияния и поглощения la russe. Заносы, судебные приставы, уголовка и стрельба…

Скляр эти стоны пропускал мимо ушей, размышляя, пойдет ли на пользу общему делу изменение Зайцу меры пресечения. Обвинение давно предъявлено, но сто пятьдесят девятая – отнюдь не убийство, и Заяц ходил под подпиской о невыезде. А значит, по-прежнему рулил на комбинате. Коля убеждал Платона не тратить на это время и ресурсы. Принципиально – не Зайца закрыть, а зайти на комбинат. Это переломный момент и, скорее всего, прекращение войны.

– Так именно ради захода надо закрыть! Понятный сигнал областным ментам. Завтра отправлю Аркашу к Чернявину.

Александров взглянул на Колю.

– Платон, ты хочешь сказать, что Чернявин поможет закрыть Зайца?

– Должен. Но, кажется, эта гнида по заячьему вопросу водит нас за нос.

– Ты маякни, когда решение будешь принимать. У нас к нему свой счет, – с нажимом произнес Коля.

– Да помню я, помню… Пока не понимаю, как связать. Аркадий повидается с ним и доложит. Сколько же все это будет стоить папаше Дорсету? Даже страшно сказать…

– И не говори, все равно соврешь.

Александров слушал их молча. Всего год назад он сидел на этом же самом месте, и ему было стыдно перед Зайцем, почти приятелем. Ему было неловко перед Чернявиным. Ему перед собой было стыдно: отъехал от договоренностей. Тогда он был на низком старте, готовился взять новый барьер, за которым его партнером будет Mediobanca… Рывок в иной пласт атмосферы, где другой воздух, другие понятия, другая этика. Он считал, что его принципы, вся его жизнь логично подвели к этому рывку и дали на него право.

Сейчас вернулась мертвая пустота. Раньше она поднималась изнутри, потом отступала – пусть и на время, но отступала. Теперь пустота была снаружи, обволакивала его плотным вязким холодом. Пустота оказалась тем пластом атмосферы, куда он попал и где должен был жить и дышать. Пустота поглотила все, что совсем недавно он считал своим кодексом чести. Сейчас он обсуждает, сажать ли в тюрьму Зайца и как именно это сделать. Платит деньги банка рейдеру, чтобы тот посадил человека за решетку.

– Мужики, давайте закругляться, – произнес Александров. – Не нравится мне этот разговор.

– Это наша родина, сынок! – воскликнул Скляр. – Это война, Костя, тотальная мобилизация. Ты только сейчас понял, что ли?

– Платон. Мы отмобилизовались еще тогда, когда по уши вложились в этот холдинг. По сути – в тебя. Захватывать предприятия я не умею и не хочу. Это твой вопрос. Не верю, что его нельзя решить переговорно. Ты мужик горячий, но что-то уже стало слишком горячо.

– Переговорно? Главная проблема этой страны в том, что люди тут недоговороспособны. В этом корень зла.

– И тем не менее. Гаси конфликт.

– Ясно, Платон? – расхохотался Коля. – У тебя война, а нам надо дыры в собственной судьбе шпаклевать.

Дыры шпаклевать становилось все сложнее. В банк зачастили проверки. После плановой появились, как и ожидалось, аудиторы Счетной палаты – проверить целевое использование средств, выделенных предприятиям оборонного комплекса из госбюджета. Как можно проверить целевое использование банковских пассивов – оставалось загадкой. Кто вслед за «счеткой» наслал на них Росмониторинг, обдумывать было уже некогда, да, впрочем, и ни к чему. По осени цыплят в банке считали все, кому не лень.

Без всяких подсчетов, руководствуясь одним лишь политическим чутьем, Пригожин выставил штрафы за несоблюдение нормативов по лимитам на одного заемщика, на группу связанных заемщиков и еще на что-то. Полетел норматив ликвидности, потому что мерзавец министр обороны заставлял оборонные предприятия выводить средства из Русмежбанка. Акции холдинга аудиторы «счетки» сочли сомнительными активами, находящимися в споре. Все эти якобы нарушения были притянуты за уши, но таковы правила гона.

Коля уже не фланировал по коридорам на Старой площади, а мотался по регионам. Чем-то надо было компенсировать ощутимый отток средств оборонщиков. Губеры принимали его душевно, но переводить бюджеты в Русмежбанк не торопилсь. Даже давно обласканный орловский губернатор хныкал и уговаривал Александрова не держать на него зла, если он заберет из банка хотя бы часть бюджета. Депутаты, дескать, этот вопрос муссируют, а скоро уже бюджет следующего года утверждать, и он заранее должен им бросить хоть какую-то кость.

Александров повторял себе, что надо выстоять. Тем временем шел уже декабрь, а английская проблема была еще не решена. С Лидой он виделся дважды, узнал, что Маша подала в Оксфорд на специальность «история, английская литература и история искусств». Тане мать выбрала Оxford High School для девочек, но подали, конечно, еще в четыре. В выбор школ Александров вмешиваться не собирался.

Сейчас он снова сидел с Лидой в «Ватрушке», куда вызвал ее для решения главной проблемы: пришло время встретиться с Чернявиным. Лида возражала: нет, сначала она сама должна все сказать мужу. Почему? Должна, и все…

Она выглядела измученной. Александров смотрел на ее руки, совсем еще по-юному пухлые, но без маникюра, с запущенными ногтями, которые Лида то и дело принималась покусывать, тут же спохватывалась и тогда принималась теребить салфетку. Зачем ей говорить с Чернявиным? Это отвечало ее представлениям о долге перед дочерьми, перед Александровым, быть может, даже перед Чернявиным. Пускай так. Но что хорошего из этого может выйти?

Про себя Александров уже решил, что нужно Чернявину в лоб сказать о письме ФАСа, пригрозить изгнанием с работы и потребовать назад двадцатник. А в итоге пообещать еще одно продление и вести его на этом поводке до Лидиного отъезда. Собственно, он встретился с Лидой только затем, чтобы решить, когда это сделать. Может быть, она с девочками уедет куда-нибудь на выходные, прихватив пару будних дней? Нет, Чернявин их никуда не отпустит, а Маше нельзя пропускать школу… Хорошо, может быть, Лида готова у матери пару дней побыть? С девочками же Чернявин не будет сводить счеты? Нет, дочерей она с ним не оставит…

– Тебе придется признаться, как ты узнал обо всем, то есть рассказать о моем письме. Иначе ничего не выйдет, – твердила Лида и не хотела слышать, что у Александрова достаточно собственных каналов. – Я поговорю с ним сегодня вечером. Утром позвоню тебе, и ты решишь, надо ли тебе встречаться. Я продумала, что скажу… Скажу, что недавно встречалась с тобой, потому что… потому что он сам рассказал мне о войне между вами и… ну, и мне логично было объединиться с тобой… Против него. Да, против него, можно назвать вещи своими именами.

– Ты с ума сошла! Зачем ты взваливаешь это на себя, да еще в такой упаковке?

– Костя… – Лида бросила на него беспомощный взгляд.

– Лида! Ни в коем случае не примешивай сюда служебные вопросы!

– Да? А как же?

– Никак! Нельзя тебе с ним объясняться. Я завтра договорюсь о встрече.

– Нет, я должна сама. Ты не понимаешь… Я все равно сегодня все ему скажу, я уже решила, как именно.

Было ясно, что она ничего не решила, и скажет мужу ровно то, что скажет. Ее не переубедить.

– Я буду ждать твоего звонка утром.

– Да-да. Как только он уедет на работу, я позвоню. Обещаю.

Александров не мог заснуть всю ночь. Он знал, что бывает сентиментален, это говорили ему и Лида, и Катюня. Но он не ожидал, что его может так скрутить. Проваливаясь в сон, он видел шестилетнего Сережу, который катил к нему на велосипеде с улыбкой до ушей, и тут же рядом с Сережей, уже взрослым, появлялась Маша в бейсболке, она была выше Сережи на целую голову, и Александров не понимал, когда она успела вырасти. Очнувшись от морока, он вставал, отправлялся бродить по дому. Как он не отговорил Лиду от бессмысленного объяснения? Эта мысль крутилась в голове безостановочно, он гнал ее, но мысль все крутилась, язвила занозой, и он понимал, что дело совсем не в этой занозе, а совсем в другом, о чем он старался не думать… Ложился, закрывал глаза, и снова подступали образы, плыли картины, в них были и Лида, и Катюня, и Маша с Сережей, и еще другое, мучительное и непонятное, что в полусне додумать до конца мешала та же безостановочно зудящая мысль.

Утром Лида не позвонила. Александров прождал до обеда, трижды набирал ее, но телефон не отвечал. Он подождал еще час и снова набрал номер. После второго гудка услышал знакомый мужской голос:

– Я так понимаю, что господин Александров хочет побеседовать с моей женой? В четвертый раз уже звонит, надо же.

– Юрий Сергеевич, что с Лидой?

– Это вы отчета от меня требуете? А вас не касается! Решили из-под юбки бабы меня достать? А могли бы прийти ко мне, повиниться, попробовать договориться как мужчина с мужчиной.

Именно такого Александров и ожидал.

– Повторяю вопрос… Что с Лидой? И с… девочками?

– А чё с ними? Все в полном порядке, под домашним арестом. Девчонкам я просто пригрозил, что выпорю, если что. А мать с компрессами валяется, изображает жертву домашнего насилия.