Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена

Глава 11. Только через мой труп

Деньги за Листвянку уже давно пришли на Кипр, и вот уже с месяц Чернявин прикидывал, как ловчее разрулить вопрос с кредитом. Позванивал в приемную Александрова – насчет встречи, но приемная молчала. Это было в порядке вещей: приема у Александрова можно и по месяцу ждать, и это даже на руку. Он же отмечается, тому докладывают, молчит – его дело. Кредит давно перекочевал в пределах кипрского банка на запасной оффшор, зарегистрированный в Белизе. Желания замылить его в лоб, втупую, у Чернявина не было, это уголовка чистой воды. И он продолжал добросовестно звонить Александрову, зная, что при встрече на какую-то обтекаемую договоренность они выйдут, а там будет видно.

Теперь в городе Лидсе, в Западном Йоркшире, особенно на прогулках, Чернявину было странно, что он боялся Александрова. Цепенел под его взглядом. А это был не удав – шакал разве что. Не было в том раскладе никакой уголовки, никто и не подумал бы заниматься возвратом проблемного кредита, и слушать Александрова никто не стал бы. Правильная же мысль пришла – по миру пустить этого мерзавца, когда тот его кинул. Но он еще на что-то рассчитывал, бегал к нему на встречи, как дурак. На что расчитывал? Согласился быть у них на побегушках. Мог бы и в тюрьму угодить, на волоске же висел – так эти отморозки все обстряпали.

Александрову докладывали о звонках Чернявина, и хотя говорить ему с Чернявиным было не о чем, чувство неловкости, совершенно лишнее, все равно царапало. Кстати! Эти звонки напомнили, что он должен вопрос один со Скляром урегулировать!

– Платон, заедешь ко мне?

– Тебе надо, ты и приезжай, – добродушно парировал Скляр. – Послезавтра. Жмужкин едет соглашение акционеров дотирать, так что без тебя – никак. Представляешь, он акции сибирского комбината уже в холдинг внес, даже до подписания соглашения. У Бори Жмужкина доверие проснулось, уму непостижимо! Так что приезжай.

– Договорились.

– Кстати, за Листвянку, которую я уже оплатил, надо кредитную линию увеличить. Был же такой разговор?

– Разговор был, но я ничего не обещал. Именно по этому сороковнику и надо поговорить…

– К обеду подъезжай, удобно?

– Устраивает, – Александров повесил трубку, увидев, что в кабинет входит Коля.

– Костя, я на Красовскую давлю, но со счетами оборонки дело медленно двигается. Рявкни на нее дополнительно.

Красовская не была бы крепким профи, если бы не знала, по какому вопросу ее вызывает руководство. Александров не успел задать вопрос, а она уже раскрыла папку и положила на стол график. За полтора месяца подписано восемнадцать договоров, но объемы пока маленькие, у каждого клиента свои обстоятельства, у одного кредит надо в другом банке закрыть, у другого аккредитив висит…

– Оль, сколько к концу квартала соберешь? – перебил Коля. – Рассказ твой понятен, но нужен результат.

– По остаткам? Думаю, миллардов пять в рублях.

– Это не цифры. Нам на балансе прирост пассивов нужен не меньше трехсот миллионов. Это в долларах.

– Николай Николаевич, крутимся… Насильно же их не заставишь. К июлю триста? Вот честно, обещать не могу.

– Выпиши с десяток самых жирных и строптивых, и мы на уровне первых лиц их будем окучивать, – заявил Александров. – Найдем, чем заинтересовать. Нам до августа надо с Mediobanca цену согласовать, кровь из носу. Большой банк стоит дороже, чем не очень большой, согласна, Оль? Тогда выполняй. Сейчас все от тебя зависит.

– Ясно, Константин Алексеевич. Я могу идти?

– Погоди. Кредитом Скляру твой департамент занимался? Пришли мне выборку кредита и поставленное обеспечение.

– Там все в порядке…

– Пришли документы, сам разберусь. Все, иди. Коля, я к Платону погнал, терка со Жмужкиным, цифры пусть под рукой будут, – не дожидаясь, пока за Красовской закроется дверь, объяснил Александров.

– Угу… Кость, нам по-любому с Mediobanca надо основные условия до лета подписать. Момент нельзя упускать. Потом все забудут, кто что обещал.

– Согласен. Надо только от Центробанка по оценке еще кивок получить, и вперед. И в Милан надо бы еще разок слетать, чтобы градус поддержать. Ты как?

– Как пионер, всегда готов. К концу следующей недели, например. Как обычно, на четверг и пятницу.

– Только без жен, не возражаешь? Опять начнется туда-сюда, шопинг… Не хочу на выходные зависать.

– Как скажешь.

– С Катюней в последнее время – кирдык полный. Парафинит меня с утра до вечера. Пытался ее в Марбелью отправить – почиститься, поголодать, массажики поделать. Не хочет. Хочет, чтобы я был рядом.

– Болезнь не нова. Не обращай внимания, скорее пройдет. Начнешь на цырлах бегать – только больше разойдется. А может, ты ей дом какой-нибудь купишь? Виллу в Тоскане, например? Займется подушками, гобеленами – два года покоя гарантированы.

– Не, Коль. Ей и до нашего дома особого дела нет. Я тебе по секрету скажу, – Александров даже голос понизил. – У нас зимой все крыльцо обледенело. Пока я сам лично прислугу и охрану не отодрал, Катька даже не замечала. Ходила по льду, будто так и надо. Я не понимаю – она не видит, что ли, что в доме бардак?

– У нее не депрессия?

– Именно что депрессия. Но к врачам идти не хочет. Я и не настаиваю. Посадят на таблетки, тоже радости мало. Психолог ей нужен, это факт…

– Или любовник…

– Я, Коль, на все согласен, лишь бы ей было хорошо, а в доме покой. Все, разбежались, если у тебя ничего срочного.

За обедом Александров приглядывался к Жмужкину, которого знал шапочно. Скляр потчевал японским меню: у него служили два повара, японец и итальянец. Скляр любил японскую еду на ланч, а итальянскую – на ужин.

– Откуда рыбу везешь?

– Из Марокко, трижды в неделю доставляют. Сегодня окунь особенно хорош. Боря, ты на икру налегай, ты же большой ценитель икорки. Константин, водки?

– Нет, беленькое какое? «Пюлиньи»? Отлично. Еще работать…

– А ты, Борь?

– Я тоже.

– Так, мужики, – Скляр подцепил на палочки сашими из лосося и открыл совещание в верхах. Кивнул на мужчину лет сорока пяти, скромно сидящего в конце стола. – Я еще пригласил Эдика, зама, ну вы его знаете. Он свел все ваши правки. Надеюсь, это финальный вариант. Предлагаю обсудить.

– Дай поесть сначала, – Боря был верен себе, а Александров, обмакнув сашими в соус с васаби и положив его в рот, взял листочек и принялся внимательно читать.

– Платон! Что ты отсебятину изобретаешь, есть же Закон об акционерных обществах, есть Гражданский кодекс. Эти вопросы, где галочка, – зачем тут квалифицированное большинство, что ты усложняешь? – Александров перебросил листочек на сторону Платона.

– Не согласен. Допэмиссия, увеличение уставняка – это по умолчанию, а вот эти – потому что так договорились.

– Нет, Платон, не пойдет. Квалифицированное – в нашем случае полный консенсус. Гармония – вещь хорошая, но работать-то надо, а не только консенсус искать.

– Константин Алексеевич, – вмешался Жмужкин.

– Просто Константин…

– Я с вами полностью согласен. У вас с Платоном или у вас со мной всегда будет простое большинство. Или у меня с Платоном. Считаю, что квалицифированное везде надо убирать. Квалифицированное – это все равно что отдать вам право вето. Вы не согласны – и все! Мы с Платоном отдыхаем.

– И так плохо, и эдак? – засмеялся Александров.

– Плохо! – трагически воскликнул Жмужкин. – Не рабочая конструкция… Но Платон же – само упрямство.

– Ты что предлагаешь, Боря? Разбежаться? – с нажимом спросил Скляр.

– Упаси господь! Я уже увяз по самые уши, акции тебе продал за три копейки…

– Давайте начнем с легкого… Совет директоров – простым или квалифицированным?

– Что нам мешает сразу прописать квоты в Совете и внести это в соглашение. Раз и навсегда! Квоты!

– Чего их прописывать, Боря, квоты – соответственно акциям.

– Два землекопа и две трети? – спросил Александров. – Сколько членов совета будет?

– Девять.

– Почему девять?

– Так, нечетное число от балды, – засмеялся Платон.

– И как ты мне двадцать пять процентов от девяти отрежешь?..

К горячему утрясли и этот вопрос и перешли к главному для Александрова – к его праву на выход из холдинга, на продажу акций. Александров настаивал на безусловном выходе через четыре года, Жмужкин с Платоном давили на него. Требовали срок в семь лет, а раньше – только если холдинг выйдет на согласованные объемы.

– Ты меня за идиота, Платон, держишь? Финансами вы с Борей рулите. Еще большой вопрос – сколько вы на дивиденты решите распределять, особенно с учетом твоей безудержной тяги к скупке новых активов. А я так и буду сидеть, потому что вам меня нечем выкупить?

Грязные тарелки, ножи, вилки и смятые салфетки давно унесли, а они все рисовали цифры, кубики и квадратики на бумажках. Три взрослых мальчика увлеклись считалками. Все трое прекрасно знали, что жизнь сметет их сегодняшние подсчеты, а может быть, сломает и саму конструкцию. Еще они знали, что главное – это химия их союза или стечение обстоятельств. Сколько на берегу ни договаривайся, с берега мало что увидишь. Но игра затягивала, и они накручивали все новые винтики и бантики, как дети, играющие в солдатиков, охваченные азартной жаждой победы.

– Боря, на мой взгляд, – нормальный мужик. Ноет, кривляется, да… Но серьезно настроен, – заявил Александров, когда Жмужчин отбыл к самолету.

– Не строй иллюзий. Он жаден до такой степени, что в подкорке у него все время сидит вариант «кинуть». Пока в голове рацио, можно рассчитывать, что все сложится. Но если инстинкты возобладают, можно ждать всего, что угодно. Как трудный подросток, – Скляр рассмеялся, но смех его был недобрым.

– Какого черта тогда с ним…

– Костя, не так много людей, у которых вообще рацио присутствует. И еще меньше людей, у которых в придачу к рацио – два целлюлозных комбината.

– Ладно, жизнь покажет, – вздохнул Александров, – давай о другом. Как именно ты купил Листвянку? Через переуступку обязательств по кредиту, забрав залог?

– Костя! Еще раз по-русски.

– Как ты мог купить комбинат, если его акции у меня в залоге? А на комбинате висит кредит. Где он сейчас?

– Костя, лажа какая-то. Никакого обременения не было, акции уже в реестре на «Квантум» перерегистрированы, лежат себе в депозитарии моего банка. До конца недели собирался в холдинг внести.

– Красовская не могла так лохануться… Это начальник департамента, которая кредитом занималась, – пояснил Александров.

– Лоханулась ли?

– Платон, это я у себя буду разбираться. Не думаю, чтобы Чернявин пошел на такой подлог.

– Чернявин на все пойдет, а тем более, ты говорил, что там и этот, зайчик, руку приложил.

– Я Зайца худо-бедно давно знаю. Жук и своего не упустит, но… Мелкий он слишком, чтобы смелости набраться… Тем более подкупить моего начальника департамента… Хотя… Искушения, искушения… Но точно не Чернявин. Он проще.

– Опять иллюзии, Костя.

– Платон, он мне третью неделю дозванивается, а мне слегка не по себе, что я свинтил с их проекта.

– Он крышу искал.

– Я так ему и сказал, когда отказывался. Но по факту-то я сам свинтил. Может, поставить его финдиректором в холдинге и дать им с Зайцем на двоих процентов пять? Или три. Вроде компенсации?

– Ты понимаешь, что такое пять процентов, Костя? Это больше ста миллионов! Что за благотворительность?

Платону не хотелось добавлять, что они со Жмужкиным и самому-то Александрову дали акций больше, чем его кредит. Что значит – человек с государственными деньгами работать привык! Пять процентов туда, три – сюда. Слышал бы Жмужкин…

– Платон, мы же не мелочные люди…

– Не мелочные. Потому что цену деньгам знаем. И знаем, какой кровью они достаются. В холдинге ноги Чернявина не будет. Только через мой труп.

– Не потянет – снимем. Он ведь свой собственный новый бизнес в отрасли уже не начнет.

– Да мне чихать, начнет или нет. Мне не чихать, что эта гнида будет крысятничать, а ты нас с Борькой будешь спрашивать, где, вашу мать, дивиденды. Он у тебя, насколько я понимаю, сороковник намылился зажать!

– Значит, не возьмешь?

– Я же сказал: через мой труп. Тебе мало, что ты поставил личную подпись под двумя договорами залога, а они оказались полной лажей! Ни обременения в реестре, ни акций в твоем депозитарии. Тебе мало, что эта тварь, к которой ты испытываешь необъяснимое сострадание, оставила тебя с носом? Это твое дело. А мне сороковник изволь выдать. Я никакого кредита в придачу к акциям не получал.

Давно Александров не был так зол. Лоханулась Красовская, как же! Нет, Олечка, примадонна наша, не лоханулась ты, а по легкому срубить решила, в надежде, что пронесет… Но это все же не Чернявин. Александров полагался на свое знание людей больше, чем на факты. Факты – штука плоская, в отличие от оценок, многомерных настолько, насколько ты способен разглядеть грани. То, что Красовскую подговорил Заяц, у него сомнений не вызывало. Хотя какая разница, кто именно ее подговорил. Чернявин же согласился.

– Красовскую ко мне, – гаркнул он в селектор, не успев сесть за стол, – и Чернявина на завтра в график! На десять, другого времени для него у меня нет.

Красовская явилась, как всегда, с бумажками.

– Константин Алексеевич, мы на этой неделе еще с восемью концернами подписываем, вот, посмотрите, какие обороты в ближайший месяц…

– Ольга! Ты как кредит Листвянскому комбинату оформила?

Красовская мгновенно перестроилась:

– Как обычно! Кредитное соглашение с комбинатом. Поручители – два кипрских акционера. В обеспечение поручительства – договор залога акций комбината.

– Акции в нашем депозитарии хранятся? Ты проверяла?

– Должны быть в нашем, не помню…

– Выписку из реестра об обременении получила? Или тоже не помнишь?

– Из реестра? – замялась Красовская.

– Понятно. Говори честно, лоханулась или занесли?

– Давайте, я все же проверю… – Красовская пыталась еще что-то сказать, но когда Александров начинал распекать, остановить его было невозможно. Говорил он в таких случаях долго, накручивая себя и подавляя собеседника. Делал редкие паузы, смотрел в компьютер, переводя дух, но едва жертва произносила полфразы, снова начинал свой монолог, распаляясь все больше и больше. Красовская сидела, глядя на него преданными глазами, зная, что должна молчать.

– Что молчишь? – Александров, весь красный, взглянул на нее.

– Мы завтра же сделаем отметку в реестре об обременении. Это все, что я сейчас могу сказать. Не знаю, как это получилось.

– Отметку ты не сделаешь, потому что акции уже проданы Скляру, которому ты же открывала кредитную линию… И не ври, что забыла! Когда Скляру кредит открывала, где прописано целевое использование, в том числе покупка Листвянского, что ж не вспомнила?

Александров пошел на новый виток монолога:

– Я тебя, бля…. уволил бы на хер, чтобы ты сюда дорогу забыла. Но ты у меня сначала этот кредит вернешь. Будешь землю есть, это твой косяк… Нет, если хочешь, можешь сразу писать заявление. Вот бумага, пиши! Пиши! Не хочешь? Не думай только, что я покричу, потом успокоюсь и спишу на убытки. Занесли тебе, Оля! Я семь лет не верил, когда мне со всех сторон нашептывали…

Выгнав Красовскую, Александров долго не мог успокоиться. Эту сучку он теперь, конечно, выгонит. Но сорок лимонов на убытки списывать, когда сделка с Mediobanca на носу? К нему стал сочиться ручеек сотрудников, истомившихся за долгие часы обеда у Скляра и разговора с Красовской. График полетел.

– Не, Коль, я сначала разгребу, через часик, ладно. Лучше, через два.

Он выслушивал начальника службы безопасности, потом рекламщика, потом еще кого-то. Включился только, когда третий клиентский департамент сообщил, что кредит Ступянскому уходит в просрочку.

– А вы с Бугровым ему еще и второй собирались за моей спиной выдать. Что делать собираешься?

– Провел на проекте совещание. У них продажи идут, просто не так быстро, как рассчитывали. Просят растянуть кредит.

– Понятно. Лонгированные кредиты убытков не несут. Если их продлевать бесконечно. На сколько просят продлить?

– На год. Чтобы поквартально нам платить по двести вместо трехсот пятидесяти, как сейчас.

«Не так трагично, как я думал, может, и без дополнительных резервов обойдемся», – Александров выгнал клиентщика и закричал по селектору:

– Коля! Я свободен!

Коля тут же просочился через комнату отдыха и первое, что он произнес, было:

– Костя, давай махнем, день такой тяжелый был.

– Давай. Я у Платона часа три обедал… Это по холдингу… Потом, как добрый князь, с нашими головотяпами разбирался. А у тебя что?

– Да я сегодня на экономическом совещании по банковской политике от премьера оплеух огреб…

В девять Александров отпустил секретарей. В приемной уселся охранник, притушив свет. Банк опустел. В гараже оставались только две машины – Александрова и Трофимова. Они все сидели, проговаривая и заново проживая уходящий день, обсуждая премьера, Mediobanca, Жмужкина, Красовскую, Чернявина. И еще многое, многое другое.

Глава 12.

Лида не помнила, как прошел день. Услышала только, что распахнулись ворота и во двор вкатил «лэндкрузер» мужа. Боже, уже восьмой час! Она что – весь день провела в своих мыслях? Даже холодец не поставила.

– Чего застыла? Дай выпить и холодца. И хрена побольше.

– Юра, я не успела холодец, он же полдня должен…

– Ни хера не делаешь, муж пришел, накормить не можешь! Что есть? – Муж открыл холодильник.

– Юра, пойди разденься, вымойся. Может, в бассейн сходишь? Я быстро. Через пятнадцать минут все будет готово.

– Какой, к черту, бассейн? Я жрать хочу. Где девочки?

– Так сегодня среда, они у бабушки ночуют.

Чернявин достал из буфета бутылку виски, плеснул в стакан. Лида спешно накрывала на стол, ставила закуски – ветчину, квашеную капусту, мисочку с икрой, соленые огурцы, копченую колбасу, лихорадочно думая, чем же еще накормить мужа.

– А борщ? Борщ будешь?

– Ну, если больше в доме ничего нет… А на второе пельмени. Пельмени хоть есть?

– Да, вечер не обещает покоя, – вдруг помимо воли вырвалось у Лиды.

Она от страха прикрыла рот рукой, но тут… муж влепил ей пощечину!

– Покоя захотела, сука, – прошипел Чернявин.

Лида с рыданиями бросилась в спальню. Муж ударил ее лишь однажды, много лет назад. Тогда она заявила ему, что если это повторится, она уйдет. Тогда он весь остаток дня просил у нее прощения, рассказывал про развинтившиеся нервы. Нет, он окончательно сошел с ума. Что бы сегодня ни случилось, он же влетел в дом, как полный психопат. Лида сидела на кровати. Слезы высохли, она обреченно думала, что, видимо, больше никогда не увидит никакой радости в жизни. Веселые пузырьки полопались… Она стареет, муж – злобный невропат. Если бы он хотя бы отпустил ее на работу, любую – переводчиком, редактором, да хоть библиотекарем. Было бы у нее дело, ходила бы она по улицам, видела бы других людей, наверняка среди них были бы и хорошие, интересные люди. Были бы хоть осколки жизни. А так – только обреченность загнанной лошади. Снует от мужа к девочкам, из столовой на кухню, угождает горничной и водителю, которых муж на нее науськивает.

Чернявин ходил из угла в угол, подливал виски в стакан, руками хватал ветчину, огурцы, колбасу. «В доме одни бабы, а еды никогда нет. Сволочь, какая сволочь! Клерком его сделать вздумал. Какая мерзкая ветчина, – он открыл холодильник, намазал кусок ветчины горчицей, – только с горчицей и можно жрать эту дрянь…»

Алекандров сказал себе «спокойно», когда в десять секретарь доложила, что явился Чернявин.

– Юрий Сергеевич, я сразу к делу. Оказывается, вы не выполнили обязательства по договору залога. Не внесли в реестр обременение акций. Короче, продали Платону Скляру без согласования с банком комбинат, который находится у нас в залоге.

Чернявин был готов к разговору. Он, как обычно, откашлялся:

– Да, Константин Алексеевич, я сам удивился, чего это Ольга Сергеевна не потребовала акции в ваш депозитарий на хранение. Но мы тогда торопились, чтобы к аукциону… А потом Скляр наехал. Я ему сказал, что акции заложены, но он угрожал… Думаю, он так и планировал – вас кинуть. Но кредит целенький. Успел с комбината вынуть, чтобы Скляр не дотянулся. Сидит на моей кипрской компании. Знал, что вы это оцените.

– Придется вернуть.

– Придется – верну. Если ваши сотрудники прошляпили, я не собираюсь этим пользоваться.

Александров не ожидал такой покладистости и сразу понизил градус разговора.

– Юрий Сергеевич, рад, что мы по-хорошему решили этот вопрос. Собственно, я хотел спросить, какие у вас прикидки на будущее. Может, мы сможем посотрудничать.

– Понятное дело, для того и вызвали. Места делите? Вам же в холдинге все руководство надо с нуля формировать. Первым лицом?…Из уважения к вам готов! С расчетом на перспективу… и на понимание.

– Юрий Сергеевич, акционеры не видят вас в составе руководства холдинга. Я другие возможности хотел с вами обсудить…

– Это что – Жмужкин против? Он же меня пятнадцать лет знает! Ааа… это Скляр против. За кого же они вас-то держат? – Чернявин почувствовал, как ярость, бешенство против этих зажравшихся сучар, этих разводил, захлестывает его. – Опять кидаете?

– Слушайте, не валяйте дурака! Я разве вам что-то обещал?

– А разве не вы требовали, чтобы я продал Скляру комбинат? Вы что, считали, что меня на улицу можно выкинуть?

– На улицу никто вас выкидывать не собирается. На госслужбе поработать не хотите?

– Чего я там забыл? – при этих словах Константин невольно вспомнил Шарикова. – А кем?

– Думаю, неплохо было бы, если бы вы поддержали отрасль на уровне правительства.

– Министром природных ресурсов посадите? – оживился Чернявин. – А что… Если на пару со Скляром похлопочете… С его-то тестем, вообще не вопрос.

– Министром исключается, а вот замом… – Александрову становился противен этот разговор. – Предлагаю завершить неприятную ситуацию с кредитом, договориться о вашем переходе на госслужбу, и мы продолжим сотрудничество. Тяжбы нам не нужны, а человек в исполнительной власти, которому мы доверяем, – нужен, и даже очень.

– А что? Ведь складно все выйти может, – у Чернявина на носу выступили капли пота. – Вы меня замом по лесу в Минпром, а я вам… Я вам верой и правдой. При этом у вас на крючке, вы посадили, вы и снимете, – Чернявин засмеялся, не замечая, как слюна брызжет на бумаги, как Александров морщится. – Вам и за кредит беспокоиться нечего. Я – вот он, весь ваш, весь на виду. Отработаю…

– Постойте, по кредиту мы же договорились!

– Интересно, мне что – из бюджетной зарплаты его выплачивать?

– Почему выплачивать, просто верните, и все.

– Нет, ну как же… Если б в холдинге… А раз…

– Вы же только что сказали, что вернете кредит!

– Сказал. Если скажете вернуть, верну. Как пришлете уведомление о досрочном взыскании, так сразу… Но при новом раскладе очень прошу не взыскивать. Какое тогда сотрудничество?

– Это как? – опешил Александров.

– Ну… зачем взыскивать? Я готов личную гарантию выставить.

– То есть под честное слово?

Зря, зря он взялся за устройство судьбы Чернявина! Видно же, что за человек.

– Константин Алексеевич, вы ж меня не просто так на госслужбу отправляете. Ведь понятно, для чего. Это, считай, подъемные, что ли… Полежат у меня на оффшоре, я их покручу годика два, а лучше три… ну и тут чего-то подкопится тем временем, – Чернявин помимо своей воли скорчил гримасу, как будто подмигивая Александрову. – А я сейчас вам личную гарантию, чтоб вам резервы не создавать… Это для аудиторов. А так – ну по понятиям-то, ведь мы ж теперь одна команда.

– Юрий Сергеевич, кредит мы взыскиваем, а вам я смогу, думаю, через какое-то время предложить достойную должность. На офшоре крутить будете, что от Скляра за комбинат получили.

– И жить на зарплату?

– Так, всё, – Александров хлопнул рукой по столу. – Кредит назад, про место в министерстве я поговорю. Но не думайте, что мы пустим вас в свободное плавание. Мы со Скляром вам своими людьми поможем.

Александров подумал, что неплохо было бы избавиться от пары собственных менеджеров, но так… отпустив их не очень далеко, и чтоб помогали. И за этим психом приглядывали.

– Какой у меня выход, – сквозь зубы ответил Чернявин. – Вынужден согласиться, раз уж так…

Сейчас он сидел на кухне, снова прокручивая в голове этот разговор. Потом схватился за телефон.

– Дим, да, я… Завтра встретиться надо! Что значит «день забит». У меня тоже забит. Подъедь, давай, в «Ла Маре», потолкуем.

Плеснув виски в стакан, Чернявин выпил, почувствовал, что наконец начинает отпускать. Кредит Александров долго с него будет взыскивать.

Лида лежала в кровати уже без слез, уставившись в стену. «Третий год хочу обои переклеить… Ни сил, ни настроения… За окном стемнело, уже десятый час, наверное. Что с ним происходит? Странный разговор насчет Австрии, заявлениие, что с Александровым будет работать, а сейчас эта злоба! Он снова попал в переплет. Врагов у него немало, с его-то характером». Лиде хотелось думать совсем о другом. Она прикрыла глаза…

Мамина дача. Любимое место. Жаль, что теперь некогда туда ездить. Скрипучие крашеные полы, застекленная веранда, воду надо было таскать из колодца. Вокруг дома – заросли сирени, которая ранним летом тревожно стучится в стекла полуоткрытых окон. Лида плавает в этом запахе, сидит на веранде, зарывшись в конспекты. Сессия, экзамен… да, точно, по философии. Костя приехал, не предупредив, с шампанским, с ранней клубникой и огромным тортом.