Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена
– Юрий Сергеевич, верните кредит – и все при своих.
– Нет уж! – Чернявин как будто очнулся, в его голосе слышалась непонятная Александрову решимость и понятная злость. – Я буду бороться! В одиночку, раз вы… Мне эти деньги помогут.
– Подумайте, Юрий Сергеевич. Подумайте спокойно. Война – дело нервное и крайне дорогостоящее. Можно и по-доброму.
– По-доброму? Кинули меня этому Скляру в пасть…
– Мне не нравится этот тон. Наш банк, как минимум, ничем не ухудшил ваше положение. Считаю, что встреча закончена.
И снова Чернявин с Зайцем спускались по ступенькам банка.
– Сучара законченная. Не видать ему кредита, как своих ушей.
– Ты что задумал, Юрочка? Утром еще боялся, что за отпиленный лимон он тебе башку открутит, а сейчас сороковник хочешь замылить? Слушай, пошли пожрем и все обсудим. Ты ж дерганый, под горячую руку…
– Еще раз скажешь, что я дерганый, – в рыло дам! Не пойду я с тобой жрать…
Чернявин сел в машину, хлопнув дверцей перед мордой Зайца. Как он мог повестись на его рассказки? Рылом он не вышел Александрову в партнеры! Заяц, понятно, пидор, но кредит он шустро провернул. А это при любом раскладе не помешает. Нет, как не помешает? Может, надо, наоборот, быстрее его вернуть? Ведь с этим кредитом Скляр и возьмет его за яйца. Ясно же, что они в сговоре. Нет, как это – вернуть? Чернявин снова увидел улетающий от него комбинат и понял, что на нем еще летит и сороковник. А вот это уже выкусите! Фиг вам, а не сороковник! Пока Скляр не влез, немедленно вывести на свой запасной оффшор. Но какой же пидор Александров! Он-то, дурак, думал – на таком уровне уже не кидают. Крупный пидор, так пусть и получит по-крупному. А что он получит? Мысли суетливо побежали по новому кругу, толкаясь и спотыкаясь. Если бы у него была жена как жена. А к Лидке разве можно припасть за утешением? Настоящая баба нутром чует, когда крайняк, а эта… Кроме книжек своих да кухни, ее ничего интересует. Господи, о чем он думает? С Лидкой потом разберется. Скляр!.. Страх снова стянул подреберье в комок, не давая думать. Он вытащил из портфеля флакон, жахнул таблетку прозака. Подумал, заглотил еще и таблетку феназепама. На подъезде к даче стало отпускать. Он набрал офис. Привалко снова залопотал было что-то, но тут Чернявину стало совсем худо, обморочно, потливо…
– На этой неделе меня не ждите, сами крутитесь, – он нажал отбой.
Его крутило весь день. Крутил уже не страх, а ярость. К ночи живот разболелся так, что он решил принять слабительное.
Раздражение Александрова от встречи с мелкими сменилось досадой на себя. Сначала пообещал в необъяснимом порыве, потом разозлился, что наврали, потом стало неудобно перед ними… Вот черт, совсем нервы развинтились. С самого начала нечего было связываться с таким народцем. Они же одноклеточные. Он велел найти Скляра.
– Звоню, как обещал. Будут тебе четыреста. Присылай гонцов оформлять. Но деньги получишь после того, как я запарафированный проект соглашения о холдинге увижу. В документах, а не так, как ты на коленке нам в Милане рисовал.
– Костя, аплодирую верному решению. Слушай, давай так: четыреста, как договорились, но пусть это будет не кредит, а кредитная линия с лимитом хотя бы на пятьсот. Обещаю любую сумму свыше четырехсот согласовывать с банком. Если хочешь, с тобой лично.
– Выходит, Листвянку берешь?
– Выходит, беру. Тебя что-то смущает?
Александров не обмолвился, что уже выдал кредит под залог акций Листвянки, но ему стало совсем не по себе. Теперь второй раз выдаст еще сорок Скляру на покупку тех же акций – ну не идиот ли? Самое простое и соблазнительное решение – сдать Чернявина Скляру – он не рассматривал. Это крысятничество, и рано или поздно стало бы известно на рынке. Нет, каждому свое… Пусть Скляр покупает Чернявина, а ему надо взыскивать кредит, который сам же и выдал.
– Костя! Ты что замолк? Все же складывается!
– Похоже, что складывается…
– Значит, работаем! Как будут новости, отзвонюсь.
Уже через три дня Платон подписал предварительный договор покупки Листвянки. Он сам удивился, когда Чернявин проявил инициативу – попросил о встрече, пришел и тут же с порога заявил: «Вы все равно меня удушите на деньги Александрова, я знаю». Интересно, откуда он знает про Александрова? Хотя на свете секретов не бывает.
Все в конце концов всплывает. Про всех. Даже про Александрова. Скляр вспомнил, как тот на секунду оцепенел, когда на Гарде он пробросил про доносы в сортирах… Вспомнил и тут же выкинул из головы. Каждый принимает решения сам, и каждый потом сам платит по своим счетам. Если их предъявляют и платить все же приходится. На человеческие отношения эти мелочи не влияют. Скляр был в этом уверен и тогда, и два года спустя, приняв свое решение: его собственный холдинг должен развиваться, а банк Александрова не должен больше путаться под ногами. Но в тот день, когда к нему в кабинет вошел Чернявин, Скляр о судьбе банка Александрова еще не думал.
Этого мелкого Скляр, конечно, быстренько опустил в цене: тот заикнулся было о шестидесяти, но по глазам было видно, что хочет пятьдесят. Платон сказал «сорок – и по рукам». Дал понять, что за последнюю десятку можно и повоевать. А после войны… одни руины, как известно… Война, конечно, тоже штука недешевая, но с бюджетом в три единички он так прижмет Чернявина, что тому мало не покажется. Сказал и сам испугался: Чернявин стал сизым, и Скляр подумал – не обгадил бы его кабинет, не дай бог. «Не будем, воевать, правильно? – почти ласково спросил он. – Деньги на ветер пускать, коррупционеров кормить… Зачем?»
Все-таки Скляр чуял в этой договоренности подвох. Стояло еще что-то в глазах у Чернявина, кроме страха. Но думать об этом некогда, надо браться за Зайца, пока все удачно складывается. И немедленно после этого дожимать Жмужкина.
Позвонила Вика с вопросом, когда он собирается домой. Платон любил Вику, но не любил вопрос «когда», тем более что домой он не собирался. В графике у него стоял ужин, на который был приглашен собственник крупного английского частного инвестицонного фонда. Платон расчитывал затащить англичанина в головную компанию своей группы, в «Квантум», в которой лес, даже с холдингом, был лишь частью, причем далеко не главной, а ядро составляли машиностроение и металл. Пустое дело – уговаривать институциональных инвесторов, замордованных процедурами, регуляциями и службами контроля, вложиться в российский бизнес. А вот частный фонд, где решение принимает одно лицо… Расчеты и регламенты человеческий опыт, его оценку рисков, его чутье не заменят.
Англичанин уже месяца три копался в «Квантуме». Опять за ужином станет рассказывать, какой «Квантум» непрозрачный, как не раскрыт потенциал его активов… Предложить ему, что ли – пусть плюнет на свой фонд, который уже все равно наверняка ему обрыдл, и поработает пару лет у Скляра. Пусть перекраивает, перестраивает все, что его душе угодно. «Могу же я для собственного покоя купить себе манагера за три-четыре миллиона в год», – повторял он про себя, направляясь наверх, в обеденный зал.
За ужином с видом на реку, на подсвеченные Белый дом и «Украину», англичанин сказал, что инвестировать в группу Скляра он действительно не готов. Слишком всего много, слишком все разнородно. На предложение перейти к Скляру работать – засмеялся, сказав, что может порекомендовать сына: талантлив, восемь лет опыта работы в инвестиционном банке, учит русский. Для сына неплохо было бы вырваться из рутины, поработать в группе, где решение тоже принимает одно лицо. Скляр ответил, что «Квантум» – не тренировочная площадка для молодняка, но отчего же не посмотреть парня. Англичанин никак не выразил своего отношения к тому, что его сын был ненамного моложе самого Скляра. Вместо этого пригласил Платона в свое поместье в Шотландии, сказав, что сейчас самый сезон охоты на оленей. Скляр заявил, что к охоте равнодушен, и завел разговор о прогнозах цен на металл. Домой приехал к полуночи.
Вика сидела с бокалом белого вина, щелкая пультом телевизора.
– Навоевался?
– Вовсе нет, сегодня был, кстати, совершенно мирный день. Видимо, от этого я так и устал.
– Есть ты, конечно, не хочешь. А что хочешь?
– Спать.
– Платон…
– Только не говори, что ты меня совсем не видишь, что я вечно усталый, что тебе чего-то не хватает.
– Тепла мне не хватает… Зима все не кончается.
– Уже весна, малыш!
– Значит, весна хреновая, потому что все равно зима. Не хочу на лыжах. Давай вместо этого на острова? На Карибы хочу, просто и без затей. И яхты там дешевые.
– Смешная ты. Яхты дешевые… Ты же знаешь, чт для меня лыжи!
– Мне так хочется тепла.
– Малыш, это метафора? Упрек, что от меня тепла нет?
– Платон! Не усложняй, это всего лишь констатация: я устала от холода и хочу на острова.
– Малыш, я вообще не уверен, что смогу куда-то до конца марта вырваться. Если снег уже не застанем, сразу рванем на острова, окей?
– Ну да, – протянула почти жалобно Вика. – Это уже, считай, в апреле. А там ты скажешь, что скоро майские, а майские – это Сардиния. Так соскучилась по нашей вилле. А ты нет?
– Наверное, да, только не успеваю об этом подумать. Сейчас очень острый момент.
– Это из-за сделки с этим… ну, который на старушку похож, кругленький такой?
– Это ты о Жмужкине? Очень похоже. Маленький, кругленький… Да, из-за него, можно сказать. Мы с ним и с Александровым такой колоссальный проект замутили! Я рад, что уговорил Костю, и дело не только в его деньгах.
– Понимаю, – произнесла Вика. – С Александровым у тебя все должно сложиться. Он мудрый, и, в сущности, добрый. Хотя и жесткий. Не настолько, как ты, конечно, но тоже жесткий.
– Пойдем спать? – рассмеялся Платон и притянул Вику к себе. – Ничего больше не хочу. Только обнять тебя и провалиться в сон.
– И ничего больше?
– Там посмотрим…
Чернявин почувствовал почти облегчение, когда поставил подпись под предварительным договором о продаже Листвянки. К воскресенью же план у него сложился полностью. Пусть летит себе комбинат по воздуху, пусть летит к Скляру, раз такая ему судьба досталась. Пусть летит вместе с Привалко, с его ртутью и воровством химикатов… Из Скляра больше сороковника было не вытянуть, мало, конечно, но не беда. А вот Александров свой кредит увидит нескоро.
Даже от Зайца бывает прок, сам бы Чернявин не уговорил Красовскую взять акции в залог у кипрских компаний, но «забыть» потребовать от них передать акции на хранение в депозитарий Русмежбанка и внести обременение в реестр. Пусть теперь комбинат летит на все четыре стороны, и чем быстрее – тем лучше, но только без кредита. Пока скляровские гонцы не начали копаться в отчетности комбината, кредит уже на Кипре окажется. Там же, где и второй сороковник, который от Скляра придет.
Для России восемьдесят миллионов – сумма маловатая, если опять все с нуля поднимать. В еврозоне – полный коммунизм, туда соваться бессмысленно. В Черногорию разве или в Хорватию? Там много гниющих упаковочных производств, которые можно взять по дешевке, да жить там больно отстойно. Девочкам нужно образование, воспитание, круг общения, а не грязные балканцы. Ни музеев, ни театров, отстой. Ну, с этим разберемся, сейчас надо взять менеджера, который эти восемьдесят миллионов с годик на финансовых рынках покрутит. Процентов так под семь-восемь годовых, не меньше. Есть ведь где-то такие ставки. А за годик-другой он присмотрит что-то за границей, заберет по дешевке, и все дела.
– Лид, завтрак готов? Я вот думаю, а не переехать ли нам, скажем, в Австрию? – вопреки собственному мнению о еврозоне произнес Чернявин.
– В Австрию? С чего вдруг?
– Это для тебя вдруг, а я давно обдумываю.
– Ты мне ни разу не говорил… А как же комбинат?
От этого вопроса Чернявин мгновенно озверел:
– Тебе-то что? Ты, что ль, на комбинате горбатишься? Мой комбинат, сам решу, что с ним делать.
– Юра, я только спросила. Просто не понимаю, как ты из Австрии будешь комбинатом руководить, у тебя же все разворуют.
– А кто сказал, что я из Австрии им рулить собираюсь? Чего т все за меня додумываешь, ведь ни черта не смыслишь?
– Тогда зачем меня спрашивать? – Лида закончила накрывать на стол и пошла звать девочек завтракать. Чернявин хотел сказать ей вдогонку еще пару ласковых, но не успел, Таня и Маша вышли к столу.
– Чем, дочурки, отца порадуете? Отец как белка в колесе всю неделю, девочек толком не видит. В школе что нового?
Младшая, Таня принялась рассказывать про художественную школу, старшая, Маша, сидела молча, ковыряя сырник. «Семнадцать лет, трудный возраст. Никакого почтения к отцу», – подумал Чернявин. Маша уже с год странным образом замкнулась в себе, и чувствовал в этом Чернявин какую-то скрытую враждебность. Чуял, но никак не мог ущучить.
– Маш, чё молчишь, насупилась?
– А что, пап, сказать?
– Я тебе должен сказать, что мне сказать? Ну, ты даешь, – Чернявин засмеялся и потрепал Машу по щеке. Та съежилась, но не отстранилась.
– Чё ежишься? Ежик. Еще скажи, отец тебя не любит.
Таня с набитым ртом продолжала рассказывать, как ее картины взяли на выставку в коммерческую клинику-спа по соседству, и одна уже продалась за восемь тысяч рублей.
– Это какая?
– Та, где женщина кудрявая, одна щека розовая, а другая синяя, помнишь?
– Не помню, дочур, если честно. Не нравится мне, что ты все абстракцией этой увлекаешься. У тебя пейзажи хорошо получаются. Натуралистично. А бабами разнощекими нельзя увлекаться… потом еще какая-нибудь глупость в голову полезет. Это все нервную систему расшатывает. Поняла меня?
– Не-а, – Таня стала качаться на стуле. – А я так вижу! И это сейчас в тренде.
– В каком, к черту, тренде? Где ты этих глупостей наслушалась и бездумно повторяешь? Это у вас в школе так говорят?
– Угу. Почему глупостей? Тренд, нормальное слово.
– Нормальное, – буркнул Чернявин, – только бессмысленное.
Он метнул взгляд на жену. Вот до чего ее воспитание доводит. Одна волком смотрит, другая «я так вижу» отвечает. Очень плохо, если она так видит, значит, с нервами не все в порядке. А Лидке бы только его пилить да книжки свои гребаные читать. Проворонит дочерей. Тогда он ее просто придушит.
Скинув вопрос с покупкой Листвянки на оформителей сделки, Скляр за пару дней додушил Зайца и взялся за Жмужкина. Тот сидел в своем офисе в Питере, ныл в телефон, слал Скляру таблицы с непонятными расчетами и считал уже не только знаки после запятых, но и расчеты затрат на юристов, которые работают над договорами, на их поездки в Москву, на те же телефонные разговоры. Требовал приплюсовать все эти расходы к оценке его доли в холдинге. При этом он уже подписал договор, по которому должен был получить кэш – о продаже части акций комбината «Звездный» и второго, в Сибири. Но ныть продолжал, хотя прекрасно знал, что никакой оплаты проданных акций не будет, пока они втроем – он, Скляр и Александров, – не заключат соглашения по холдингу в целом. Скляр терпел и додавливал вопрос.
К концу недели он почувствовал, что утомился. В субботу тем не менее отправился в «Квантум» – бумаги посмотреть в тиши, не отвлекаясь на фиглярство Бори Жмужкина, – но воскресенье твердо решил провести дома. Только он и Вика, и чтобы никаких гостей.
Они лежали в шезлонгах у бассейна и резались в нарды. Платон рассказывал историю «про маленького зайчика», жена смеялась, звонко, переливчато…
– Ох, Платон, по сравнению с тобой все – маленькие зайчики. А ты серый волк.
– Малыш, этот был особенно маленький и особенно вонючий.
– Тогда, может, это не зайчик, а скунс? Ракун, да?
– Рокки-ракун, пам-пам-пам-па-па… Only to find where’s his rival. Нет, малыш, на ракуна он не тянет… Хотя, может, и тянет… Обосрался и почти что завонял.
Сказать, что Заяц сразу обосрался на встрече со Скляром, было, конечно, легким преувеличением. Скляр предложил ему за четверть Самбальского восемь миллионов. Хотя вторую четверть с торгов купил за шесть, так что пусть Заяц спасибо скажет. Вместо спасибо Заяц стал извиваться ужом.
– Тогда покупайте вместе с картонным. Вы Самбальский возьмете, Платон Валерианович, и цену на целлюлозу задерете, перекроете мне кислород.
– Дмитрий Андреевич, если бы я хотел купить ваш картонный, я бы сказал: «Хочу купить картонный». Но я не хочу.
– Вообще или пока? Может, мы договоримся, что картонный вы обязуетесь у меня в течение двух лет купить? Как?
– Никак. Не собираюсь брать обязательств купить ваш картонный через два года. Куплю, когда захочу и если захочу.
– У меня заводик есть по производству пленки. Небольшой, да, но если вторую очередь построить, будет, можно сказать, концерн! Если бы картонный продать, я бы уже не восемь, а тридцать восемь в него вложить мог.
– Хороший план. А при чем тут я?
– Ну, помогите, раз вы у меня Самбальский отбираете!
Скляру стало скучно. Что ж за люди такие с их уверенностью, что им все должны помогать!
– Давайте конкретнее. Мы договорились о продаже четверти Самбальского за восемь?
– Платон Валерианович, это грабеж… Комбинат стоит все шестьдесят…
Скляр смотрел на Зайца: он правда, что ли, не хочет понимать, что его двадцать пять процентов акций в Самбальском комбинате не стоят ничего? Не хочет понимать, что Платон, купив госдолю, на счет раз раздербанит комбинат, который сроду никому не платил дивидендов? Старику-основателю за его пятьдесят процентов заплатит немногим больше, чем восемь миллионов, чтобы не воевать, и раздербанит. Наедет сразу через фискальную полицию, таможню и Комиссию по ценным бумагам. Все легально! Враждебные поглощения – не криминал. Вся история капитализма на них построена. Он честно предлагает Зайцу вместо наезда аж восемь миллионов, а тот артачится. Не слышит его зайчик! От дури и жадности, от заячьего инстинкта, что можно еще что-то слупить.
– Мои условия, – заявил Заяц, – я продам вам двадцать пять процентов акций Самбальского с большим дисконтом, то есть за восемь, но только если вы подпишите мне оферту на покупку картонного завода на год. Максимум через два.
Это по каким понятим он ему условия ставит? Ситуация не переговорная.
– Дмитрий Андреевич, позвольте я вам еще раз обрисую ситуацию? Просто и без затей. Я вам готов подарить восемь миллионов. Подарить! Потому что могу, в принципе, взять и просто так. То есть ваши двадцать пять не стоят ничего. Понимаете, это не стоит ни-че-го! Ноль!
– Как это они ничего не стоят, Платон Валерианович?!
– Кто у вас их купит, после того как я купил с торгов четверть?
– А пятьдесят у директора…
– Вы думаете, он решит объединиться с вами, а не со мной? Интересная мысль. Короче: дарю вам восемь миллионов за вашу четверть, но это предложение действительно в течение трех дней. Через три дня я не покупаю вообще. Картонный завод не рассматривается.
– Платон Владимирович! Давайте все же съездим, посмотрим картонный. Вы своими глазами увидите: это же чудо! Нельзя же так… Поставьте себя на мое место.
– Дмитрий Андреевич, зачем мне ставить себя на ваше место? Сроки я обозначил, жду вашего решения.
– Платон, а мне его жалко, – перебила Вика мужа. – Человек… да, не твоего масштаба… но работал, суетился, что-то сколачивал, крутился между налоговой, ментами и бандитами. По-своему воевал на несколько фронтов.
– Вик, с кем он воевал? В этой стране все воюют, чтобы выжить. Он работал, бабки заколачивал.
– Ну, работал. Тут приходишь ты, большой, можно сказать огромный. Прешь, как каток. Он от отчаяния хочет хоть что-то еще выторговать. По-человечески это же понятно.
– Викуль, он счастлив быть должен, что я хоть за сколько его бумажки покупаю. Но он не способен смотреть вперед. Не я, так другие сметут этот доморощенный бизнес. Что у нас в леспроме творится, думаю, даже тебе примерно понятно.
– Что значит, «даже мне»?
– Не обижайся, это так, к слову, – Платон потянулся с шезлонга и чмокнул жену в висок. – Куча неиспользуемого добра, доисторические производства. Я не общественный деятель, но активы должны работать, я так хочу. Если на других они не работают, пусть работают на меня. Зайцы, кролики не ставят таких задач. Я им даю кэш, а тем, которые еще мозги не пропили, могу и работу дать. Слушай, что мы воскресенье тратим на лекцию по политэкономии?
– Нет, уж договори, пожалуйста.
Скляр подлил в бокалы шампанского из ведерка, стоявшего рядом, и чокнулся с Викой.
– Мы же активы консолидируем, чтобы оперировать совершенно иными масштабами. Наш холдинг – с Александровым и Жмужкиным – становится лидером отрасли, вытягивает ее на уровнь мировой конкуренции. Вместе с другими, такими же крупными – их немного, но они есть. Мы развиваемся, а значит, приумножаем ВВП. Мы казну, в конце концов пополняем, потому что крупные работают в белую. А под ногами путается зайчик! Предел его мечтаний – получать на свой картонный тридцать мешков целлюлозы по сходной цене. Это его масштаб.
– А целлюлозу разве в мешках продают?
– Это фигура речи… Пошли поплаваем.
Глава 9. И не мелкие
Москва встретила Бориса Жмужкина непогодой, косым дождем и совсем немосковским, питерским, ветром, так что с первой минуты он пожалел, что приехал. Кой черт прилетел своим самолетом, теперь вот в пробке на развязке Боровского шоссе застрял, никакой экономии времени. Хотя рейсовым было бы еще хуже. Ближе к центру его «шестисотый» прочно встал на подъезде к Октябрьской площади. Впереди эвакуаторы растаскивали аварию, весь Ленинский полз одним рядом, то и дело светофор включался красным, а по зебре все бежали и бежали пешеходы под зонтами, как будто так и надо, как будто все в порядке вещей – и дождь, и эвакуаторы, и что он никуда доехать не может. Ничего хорошего в этой Москве ждать не приходится.
Охрана Жмужкина встречала Скляра в просторном, но замызганном вестибюле. Платон поднялся по роскошной, пологой, но давно не знавшей ремонта лестнице на второй этаж. В широкой прихожей бывшей квартиры стояла нелепая офисная стойка из стекла и металла, напротив – большой, видавший виды диван, на котором два охранника, развалившись, пялились в телевизор.
Войдя в огромный кабинет, Платон даже не сразу заметил хозяина. Жмужкин сидел за столом в меховой кацавейке без рукавов, надетой поверх костюма с галстуком, и что-то писал, пригнувшись к столу.
– Платоша! Приехал! – Жмужчин встал, подошел к печи с голландскими изразцами, припал к ней пухлой щекой, съежившись и глядя на Платона одним глазом. В этот момент он выглядел почти старичком, хотя ему только стукнул полтинник.
«Сохранил, – подумал Скляр, обводя взглядом кабинет с потрескавшейся лепниной. – Взял дореволюционное здание, а до ума довести пожлобился».
– Холодно у вас в Москве, мерзну – сил нет. Только печка спасает. Настоящая!
– Боря, я рад, что ты приехал, надо добить все вопросы. Все, что я обещал, сделано.
– Что сделано? – Жмужкин прищурил утонувший в щеке глаз на сплющенном с одного боку лице.
– Может, сядем? Не стоя же разговаривать…
– Садись, бога ради, кто мешает? А я тут, у печки… Чаю хочешь?
– Хочу! Я не могу разговаривать, когда ты к печи прилип и глаза зажмурил!
– Какие мы капризные! Я у вас в Москве, похоже, уже бронхит схватил, пока добрался. Что за город?! Теперь буду лечиться до лета, – Жмужкин, не отпуская печь, отлепил от нее щеку. – Так что ты приехал?
– Ударить по рукам по основным условиям холдинга, Боря.
– Какого холдинга, еще ничего не сделано.
– Не капризничай. Я купил госдолю Самбальского, а на вторую четверть Самбальского и на Листвянку подписал предварительные договора покупки.
– Предварительные… – с горестной гримасой вздохнул Жмужкин. – Я же говорю, все по-прежнему вилами по воде. Зачем ты меня вытащил в этот холод?
– Боря, я ничего окончательного не подпишу, пока не подписаны все – повторяю, все – документы по холдингу. А реально сделано действительно все, включая главное: Александров входит в холдинг на наших условиях и открывает кредит на весь проект. Двадцать пять процентов акций на пять лет его устраивает. Все сделано, Боря!
– Допустим…
– Давай теперь между собой окончательно разберемся. Я плачу тебе двести, как договорились. Хотел за них по двадцать пять в каждом из комбинатов, но ты поставил в договорах двадцать. Черт с тобой. Остальные восемьдесят ты вносишь в холдинг, и уже второй месяц ноешь на тему, как их оценить. По этому поводу можно препираться до бесконечности, слать мне таблицы и занимать себя иной бессмысленной работой. Александров получает двадцать пять от холдинга, это устраивает и его, и тебя, и меня. Все понимают, что у него должен быть блокирующий пакет.
– Опять двадцать пять! – воскликнул Жмужкин. – Сколько можно повторять одно и то же!
– Боря, я внес своих активов на триста и купил у тебя на двести, итого пятьсот. Плюс Листвянка, половина Самбальского. Плюс договорился, что старик-основатель за десятку внесет свою половину Самбальского в холдинг. Итого у меня шестьсот двадцать, у тебя шестьсот. Ты может считать, что у тебя все еще семьсот. Предлагаю считать, что мы, как минимум, уравнялись.
– Еще скажи, что у тебя больше, – продолжая обнимать печь, ехидно произнес Жмужкин.
– Боря, мы с Нового года одно и то же пересчитываем. Хочешь все по десятому кругу запустить? О чем мы спорим? Не уравнялись? Хорошо, я не жлоб. У тебя сорок три, у меня – тридцать два, и на этом ставим точку. Даже пополам, по тридцать семь с половиной делить не требую, заметь.
– На сорок пять я согласен.
– Боря! Сорока пяти тут близко не было. Это ты в самолете, пока летел, решил себе еще чуток отхомячить?
Жмужкин почти вприпрыжку добежал от печки до стола, сел, схватил ручку и припал к бумагам, так что стало не видно глаз.
– Мы же Александрову долю отдаем, так? За сколько?
– За четыреста, Боря! Сколько раз можно спрашивать. Я договорился, что он даст еще сотку. Доли в сорок три и тридцать два я тебе предлагаю при условии, что эта последняя сотка – долг холдинга. Не мой долг, а холдинга. Он заемщик!!! – Платон уже чуть ли не кричал. От раздражения, что Боря делает вид, что не понимает. – Последнюю сотку Александрова вешаем долгом не на меня, а на холдинг!
– Так он за четыреста получает, – Жмужкин перестал водить карандашом по бумаге, вытащил калькулятор, – активов на шестьсот. А вы с ним сто лимонов на холдинг зафигачить хотите, чтобы я уже никогда не увидел дивидендов?
Платон сел напротив Жмужкина, тот тыкал пальцами в калькулятор, выписывал какие-то цифры на бумаге, зачеркивал, начинал все сначала. Платон молчал.
– Александрову-то почему двадцать пять? – приговаривал Жмужкин. – Понимаю еще за пятьсот, но за четыреста… Грабеж. И мы еще ему сотню будем должны.
– Боря, мы позвали его на блокирующий пакет. Он – «белый рыцарь», это твое выражение! Ты хочешь с кэшем в шоколаде получать дивиденды, а мне одному кредит тянуть? И за твой кэш, и за Листвянку с Самбальским?
– Так-то оно так… Дай до понедельника подумать…
– Боря, нечего кривляться. Ты в Москву две недели собирался. Для чего? Чтобы улететь думать? Не устраивает – скажи прямо.
– Так-то оно так, – Жмужкин встал и снова припал к печи. Помолчал, прижался к ней другим боком, теперь Платон не видел его лица. Жмужкин гладил вторую, согретую щеку, глядя в окно. – Все так… Как же холодно… все так, Платон… В целом… устраивает. Но хочется еще до понедельника прикинуть.
Платон расхохотался. Он смеялся громко и заразительно, а Жмужкин укоризненно смотрел на него одним глазом.
– Боря, я тебя люблю, – Скляр улыбался Жмужкину своей самой лучезарной улыбкой. – Прям по Гоголю! «Надо бы в город съездить, прицениться, почем нынче мертвые души»… У нас на берегу активов на ярд восемьсот, если честно считать стоимость моих активов, Листвянки и Самбальского. Но ты же только свои считать любишь честно. Точнее – по-своему. После объединения капитализация холдинга станет два ярда, как минимум. Твои шестьсот…
– У меня семьсот!..
– …Мы за два года из холдинга конфетку сделаем, через пару лет, не больше, получим западного инвестора. Захочешь, долю Александрова ему продадим, Александров только рад будет. Не захочешь, через четыре года выведем на размещение.
– Только не надо про размещение! – воскликнул Жмужкин тонким, почти бабьим голосом. – Не могу я слышать эти слова – «листинг», «размещение», «айпио»! У вас тут эпидемия в Москве! Сколотят пять амбаров и тут же на листинг мылятся в Лондон. Жульничество одно.
– Честное слово, ты на Коробочку похож в этой меховой шняге. Не заговаривай мне зубы и отойди наконец от печки! Что ты к ней прилип! Уже весна на улице, не слыхал? Смотри вперед, Боря! У нас такие перспективы!
– Ох, Платон… Какая весна… Ну, хорошо, хорошо, я не в силах тебе сопротивляться, ты и мертвого уговоришь, – Жмужкин отлепился от печки и протянул Платону руку. Сухую, но пухлую и мягкую, как котлета.
– По рукам, Боря.
– Давай выпьем, что ли? – тоскливо предложил Жмужкин.
– Если тебе так хочется. За нашу договоренность. Мы друг друга не первый год знаем, Боря. Тебе непременно нужен перфоманс! Оба же знали, что договоримся. Давай теперь к понедельнику готовь трехсторонний проект договора о холдинге.
– Прессингуешь, Платоша?
– Не люблю время тратить. Пока договор не подпишем, даже кредит брать не на кого. Холдинг надо оформить, чтобы сразу за кредит Александрову акции отдать. И сделки по Листвянке и Самбальскому я закрыть не могу. Ты потом передумаешь, а у меня этот мусор на руках останется.
Жмужкин снова прищурился. Нагнулся, пошарил на нижней полке обшарпанного буфета и вытащил бутылку Paillard.
– Смотри, припас для тебя девяносто седьмой год, раритет. И бокальчики… Baccarat! Как звенит, слышишь? А ты меня душишь. Никакого доверия…
– Боря, у нас все на доверии. Страна у нас такая. Ты самый настоящий Жмуркин. Играешь сам с собой в жмурки.
– Четыреста лимонов… – неожиданно мечтательно произнес Жмужкин. – С этими деньгами холдинг уже на два тянет, а то и больше.
– Вот именно. И тут же берем еще миллионов пятьсот на рынке! Дух не захватывает, Боря? Азбука, первый курс финансового колледжа! Creating equity with debt!
– Создаем капитал из долгов? – Жмужкин разлил по бокалам вино. – Единственная из твоих идей, которая мне по сердцу.
В среду Скляр звонил Жмужкину:
– Где договор по холдингу? Пока не запарфируем, Александров денег не даст.
– Я тут подумал… – Жмужкин, как всегда, пытался уйти от прямого ответа, – что-то больно легко ты Чернявина уломал. Он активы никуда не слил? Может, он тебе пустышку впарить хочет?
– Проверяем… Я потому и гоню. И ему размышления не на пользу, и Зайцу, этому второму.
– Заяц, между прочим, известная у нас в Питере личность.
– Боря! Договор где?
– Где-где… – снова завздыхал Жмужкин. – Готов…
– Так шли.
– Вышлю сейчас. Еще разок дай посмотреть.
Через два часа Скляр снова набрал Жмужкина.
– Боря, кончай канитель. Затеяли дело на три ярда, а ты тормозишь на каждом повороте. Если через полчаса не пришлешь, я сажусь в самолет и лечу в Питер откручивать тебе яйца.
– Платон, ну что ты меня все душишь? – заныл Жмужкин. – Я человек слова. Только что отправили, лови.
– Домой не вздумай уйти. Через час получишь правки.
– Какие правки! Там нечего править! Это окончательный вариант!
– Целую тебя, Боря, в нос, – Платон повесил трубку и велел соединить с Александровым.
Тем временем юристы принесли договор и соглашение акционеров. Платон внес несколько поправок, отправил файлы в Питер и снова набрал Борю. Долго объяснял, что поправил и почему. Но психотерапия не помогла, и Скляр отправил своих юристов ночным поездом в Питер, дотирать договор на месте.
Глава 10. Лида
В семь утра Лида уже сновала между кухней и столовой. Муж сказал, что уедет в девять. Это означало, что, приведя себя в порядок – Чернявин не мог видеть ее на кухне в халате – и отправив девочек в школу, она должна убрать со стола, приготовить сырники, заново накрыть на стол и вывесить на плечики три выглаженные рубашки с галстуками на выбор.
Несчастной Лида чувствовала себя давно, и с каждым годом становилось все хуже. Они познакомились с Юрой, когда она только-только отходила от разрыва с Костей. Юра, уже владелец какого-то крупного лесного бизнеса, приехал в Москву учиться в Институте управления. Кто же его привел тогда к ним на вечеринку их инязовской компании? Лиде нездоровилось тогда, она пришла через силу, ей было все равно, с кем разговаривать. Пришедший парень покружил по комнате, подсел к ней.
Отчего-то возникла симпатия к нему… Он был такой немосковский, смущался, то и дело пятерней убирал челку со лба. Смотрел исподлобья и все убирал и убирал непослушную челку.
– Любите стихи? – спросил он ее.
Лида не очень любила стихи, а Юра начал читать что-то из Есенина, которого она совсем не переносила. Что-то простое, банальное, и при этом так старательно, с выражением, то и дело поднимая на нее глаза, будто проверяя, понимает ли она, как значительно каждое слово. Это было нудно, но почему-то трогательно.
Шел девяносто четвертый год, с едой все еще были проблемы, стол был по-студенчески скромным, и вдруг Юра предложил поехать в ресторан. Снова взглянул на нее исподлобья, пристально, почти испытующе…
– Поехали, Лида. У вас вид усталый, перезанимались, наверное. Мне хочется напоить вас шампанским, чтобы вы смеялись. У вас такой красивый смех.
Это было тоже банально, но Лида устала лелеять свою боль, которую носила в себе еще с зимы, не обсуждая ни с матерью, ни с подругами. «А почему бы и не поехать?» – подумала она.
Юра тогда привез ее… Куда же он ее привез? В ресторан ЦДЛ, кажется. Нет, в другой, на Тишинке, что ли? Как же он назывался? Лида не помнила, что они заказали из еды, помнила только бутылку шампанского, французского. Она не разбиралась в названиях, а французское шампанское в ресторане – это вообще ей было недоступно. Да и не нужно. Костя тоже всегда заказывал шампанское в ресторанах, а она не понимала, зачем… А тут вдруг захотелось пить прохладную, шипучую жидкость большими глотками, как воду, утоляя странную жажду и привычную боль. Шампанское – действительно вкусно, оказывается. Тело вдруг стало легким, будто его наполнили веселые пузырьки. А Юра все говорил о своем заводе. Лида мало что понимала, но видела его увлечение, силу. Человек, сам пробившийся в большой бизнес, без родителей, без связей… «Сильный, отважный человек», – думала она, чувствуя, как в пузырьках вспенивается надежда, что жизнь ее, может, и не кончилась, как казалось еще утром. Всплывала смутная приязнь к этому нудноватому, но такому цельному парню совсем из иного мира, не похожему ни на сокурсников, ни на Костю. Почему-то хотелось ему помочь…
Лида плохо помнила, как получилось, что Юра повез ее к себе домой. Она была пьяна. Не столько от шампанского, сколько от тающей боли, от благодарности, от надежды на счастье. Лида ушла от него в три ночи. Он спал, и она была этому рада. Ей не хотелось объяснений, уговоров остаться, проводов до машины. Она выскользнула из подъезда на улицу и поймала левака на старом, грязном «москвиче».
На следующий день Юра ждал ее у института с цветами, и, не дав ей опомниться, потащил снова в ресторан. Да, вот это и был ресторан ЦДЛ. «Грибоедов» – сказала она мечтательно, когда они вошли в зал. «Какой Грибоедов?», – спросил Юра, и она весь вечер рассказывала ему о Булгакове, а он слушал… Они поженились двадцать третьего апреля. Надо же, как хорошо она помнит эту дату… А уже под Новый год родилась Машенька.
– Лида, что сидишь? Все мечтаешь? Идиотская у тебя улыбка все-таки, – в столовую вошел Юра в трусах, футболке, носках и шлепанцах. – Какой мне костюм надевать? Где синий в полоску?
Читать бесплатно другие книги:
