#Как это было у меня. 90-е Васильев Сергей

Крым (1994 год)

Тверьуниверсалбанк открыл представительство в Крыму

Несмотря на отсутствие на Украине законодательной базы для деятельности иностранных банков, Крым все больше привлекает к себе внимание российских банкиров. Вслед за банком «Национальный кредит» (см. Ъ от 11 июня) свое представительство в Севастополе открыл на днях Тверьуниверсалбанк. Вчера участвовавшие в его открытии представители банка возвратились в Москву.

«КоммерсантЪ», 23 июня 1994 года15

Самым забавным из наших региональных проектов было открытие представительства банка в Крыму.

И зачем нас туда понесло?

Всему виной был еще один Серега, тоже наш однокурсник. Мы почти сразу взяли его в команду и с самого начала поставили рулить кредитным департаментом. Но дела у него как-то не заладились. Особо хороших кредитов выдавать не получалось, да к тому же этим делом тогда у нас занимались все. Я сам постоянно притаскивал каких-то клиентов на кредиты, Андрюха никому не мог отказать и приводил всех, кто просил у него денег. Но особо активен тогда был Леха, от него постоянно приходили какие-то люди и компании, которым обязательно следовало дать кредит. Каждый из нас чувствовал себя правым и потому настоятельно протаскивал своих протеже. Не то чтобы мы были особо уверены в этих компаниях и в том, что они вернут кредиты. Просто мы все время встречались с какими-то людьми, что-то с ними обсуждали и говорили им: «Приходите к нам, у нас много денег».

— А кредит дадите? — спрашивали те.

— Конечно, — отвечали мы, как бы демонстрируя свою важность и вес в банке.

А потом уже было неудобно отказывать — мы же им так уверенно обещали.

И потому мы трое — я, Андрей и Леха — все время протаскивали какие-то кредиты. Так что Сереге, по сути, приходилось просто оформлять договора по нашим указаниям.

А потом постепенно начала брать контроль в свои руки Тверь. Нужно было начинать утверждать все кредиты через центральный офис, и Серегина работа превратилась во что-то трудноописуемое.

Он стал путаться, кто у него начальник: то ли глава кредитного департамента в Твери, то ли я (в то время первый вице-президент банка), то ли Андрюха (он тогда стал директором московского филиала), то ли Леха, который как начальник валютного департамента то и дело проталкивал кого-то из клиентов. Так как Серега шесть лет прожил с Лехой в одной комнате в общаге и именно Леха привел его в банк, не слушать его Серега тоже не мог!

В общем, голова у него начала трещать.

Но, главное, Серега стал пить.

Вообще-то он и в институте любил «пройтись по водочке» и даже мог позволить себе чуть «загулять» — и, например, не пойти на экзамены или пропустить какие-то семинары. Словом, он был склонен позволять себе вольности, и потом результаты этих вольностей ему приходилось героически преодолевать.

Итак, Серега стал «загуливать» — и иногда по нескольку дней не появлялся в банке. Когда мы его находили, то были вынуждены долго приводить его в чувство, так как Серега не мог пить много — он быстро пьянел и становился совсем «никакой».

Он был нашим лучшим другом, мы все его горячо любили и обожали, смеялись над «слабостью» его организма, шутили над этим, но…

Но вот уже несколько раз Серегина «слабость» случалась в самый неподходящий момент: то когда нам вместе с ним нужно было ехать в Тверь к Козыревой, то когда он забывал что-то вовремя подписать. В общем, начались проблемы.

И вдруг Серега выступил с неожиданной инициативой: «А давайте я открою филиал в Крыму?»

Он вырос в Севастополе, поступил в Физтех из Крыма, стал там победителем всех физико-математических олимпиад. Потому эта его инициатива не показалась нам странной.

Более того, она решала нам сразу массу проблем.

Во-первых, если бы Серега ушел работать в Крым, мы поставили бы тогда начальником кредитного департамента кого-нибудь другого, более дисциплинированного и без «слабостей».

Во-вторых, Серега давно уже хотел порулить чем-то сам, он устал бегать между нами.

И, в-третьих, тогда казалось, что Крым и российская военная база в Севастополе — это круто. А Серега вроде бы уже даже договорился, что база Черноморского флота РФ начнет вести свои денежные расчеты через нас, через Тверьуниверсалбанк.

В тот момент нам почему-то казалось, что мы сможем наладить вообще все расчеты между Россией и Украиной через это представительство в Крыму.

В общем, так и решили.

Было лето. Вместе с Козыревой мы всей командой полетели в Симферополь на встречу с крымским правительством. Провели конференцию для местных банков и на пару дней поехали к морю отдохнуть и позагорать на пляже у Воронцовского дворца.

Все двери тогда были открыты для нас.

Лучший дворец в Крыму, где отдыхали до этого, кажется, только члены ЦК, пустынный пляж, мы, молодые, — и Александра Михайловна. Мы видели, что она волнуется, подбирая вечерние платья и купальный костюм. Она впервые отдыхала вместе с нами.

И, мне кажется, тогда она была счастливее, чем когда-либо еще!

P.S.

Из той затеи так ничего и не получилось. Национальный банк Украины не дал нам лицензию, а работать как представительство мы не хотели.

Серега промучился с этим проектом около года, а когда вернулся, все нормальные должности в банке были уже заняты. Мы старались его куда-то пристроить, но так и не смогли.

После краха Серега уехал со своей немецкой подругой в Берлин, где и живет до сих пор.

Козырева и двоевластие (1991–1996 годы)

Когда мы, четыре молодых студента Физтеха, ждали первой встречи с ней, мы думали, что увидим типичную пожилую советскую начальницу в очках и с портфелем. А к нам приехала на модном иностранном автомобиле черного цвета красивая и со вкусом одетая женщина.

Она была уже немолода, но возраст был ей к лицу! Она была красива.

Мы все в нее сразу же влюбились — и, думаю, она тоже сразу влюбилась в нас.

Нам в ней нравилась ее властность, красота, уверенность в себе — и, конечно, то, что она сразу же поверила в нас. А ей, наверное, понравились наша молодость, наглость и уверенность в себе.

А еще… она была не замужем, мы узнали об этом чуть позже. Это многое стало нам в ней объяснять.

Когда мы познакомились, Александре Михайловне Козыревой было сорок три, а нам — по двадцать пять.

Она всю жизнь проработала в областной конторе Стройбанка в Твери, быстро (по советским меркам) пройдя карьерную лестницу от инженера до начальника областного управления Жилсоцбанка.

А как только задули ветры перестройки, она решила акционировать эту советскую контору — и вот в 1990 году, за год до нашей встречи, ей это удалось, и она одной из первых среди региональных банков получила лицензию независимого коммерческого банка за номером 777.

Оказавшись в свои сорок три довольно большим тверским начальником, она оставалась незамужней. У нее были две дочери, но мужа не было.

Мы часто у нее про это спрашивали: «Как так, почему?»

А она всегда отвечала, улыбаясь: «Трудно найти мужчину с соответствующим темпераментом и скоростью жизни… в Твери».

Но мы чувствовали, что она что-то не договаривает, что кто-то у нее есть, хотя мы его и не знаем.

За все те пять лет, что мы тесно и близко общались — а мы, по сути, тогда жили одной большой семьей, — мы так и не увидели ее мужчину.

Это была для нас загадка, тема для шуток и прибауток. Мы все время придумывали, за кого бы выдать замуж Александру Михайловну. А она сама часто шутливо спрашивала нас: «Ну почему вы не найдете мне подходящую партию в Москве?» — и загадочно улыбалась. Она не показывала нам своего мужчину, а мы ей — наших жен и подруг.

И мы, и она как будто стеснялись признаться друг другу, что у нас есть кто-то еще.

Тогда в нашем банке мы жили одной семьей, были полностью поглощены друг другом, этой нашей влюбленностью и никого не хотели туда впускать. Она полностью в нас поверила и абсолютно нам доверилась.

Она сразу же назначила нам большие зарплаты, выделила первые деньги на развитие, но главное — она дала нам право подписи.

По сути, она не контролировала нас вообще. Мы сразу же ринулись в бой, в конкурентную борьбу, в новые проекты, и обо всех результатах мы рассказывали Козыревой уже постфактум.

Эту скорость нашего развития она, конечно, увидела сразу и была ею заворожена. Мне кажется, ни мы, ни она не ожидали такого стремительного роста.

Уже через год московский филиал достиг размеров своей alma mater — тверской головной конторы.

Не меньше нас впечатленная таким успехом, Александра Михайловна просто не хотела этому мешать. К тому же в какой-то момент она просто потеряла нить событий, понимание того, что мы там делаем у себя в Москве.

Но постепенно к изначальной влюбленности стало примешиваться и чувство ревности. Все больше и больше успехи московского филиала стали ее напрягать. Ей стало казаться, что ее саму теперь замечают меньше, а всё больше и больше стали замечать нас.

И более всего это касалось меня, руководителя московского филиала и командира московской команды.

Постепенно она стала ревновать к разного рода газетным публикациям с моими, а не ее цитатами. Газеты тогда с удовольствием о нас писали и охотно брали у меня интервью, но я все больше стал замечать, что отказываюсь от контактов с прессой, так как боюсь, что это обидит Александру Михайловну.

Апогеем стала публикация рейтинга самых влиятельных бизнесменов России, где я, вице-президент Тверьуниверсалбанка, числился где-то на двадцатом месте между президентами других банков, «Газпрома», МПС… а Козыревой там не было вообще!

Я не знаю, кто составлял тот рейтинг и как я туда попал.

Но это дико ее взбесило. Она стала звонить и обвинять меня в том, что это я специально все подстроил. Я оправдывался как мог, хотя, конечно, внутренне был безумно горд.

Но с того момента наша влюбленность прошла, и начался длинный период тягостного взаимного уважения и внутренней конкуренции. Постепенно во всем банке стали формироваться два лагеря: «за Козыреву» и «за Васильева».

А точнее, все старались держаться сразу обоих лагерей. При ней все были за нее. При мне — за меня. Всем было трудно разделиться, так как она была самая главная — главный начальник, а мы, московская команда, — главный двигатель развития банка; все понимали это негласное двоевластие — и, как могли, пытались вписаться в эту картинку.

И она, и мы вносили тогда свой вклад в развитие банка и вместе совершали те ошибки, которые в конечном итоге привели к его краху.

Мы всё делали вместе. И в результате к 1996 году это уже был наш общий ребенок. Плод нашей любви и страданий, ревности и упреков.

Осенью 1991 года Александра Михайловна Козырева подписала приказ о назначении меня директором московского филиала Тверьуниверсалбанка и о приеме на работу всей команды, а летом 1996 года — приказ о нашем увольнении.

Но тогда и ей самой было очень тяжело.

За неделю до того в прямом эфире ОРТ председатель ЦБ РФ Сергей Дубинин объявил об отзыве лицензии у Тверьуниверсалбанка.

P.S.

Только через пять лет мы впервые встретились вновь.

У меня за спиной уже была масса новых проектов и собственная инвестиционная группа «Русские фонды», а у нее — все тот же восставший из пепла Тверьуниверсалбанк. По ее приглашению я приехал на очередной юбилей ТУБа и привез в подарок стеклянную птицу Феникс как знак возрождения банка.

Много всего со мной произошло за те пять лет после ТУБа, но этот момент нашей встречи был, наверное, самым важным.

Я помню, как мы тогда танцевали с ней вместе — и, перебивая друг друга, тихо, между собой, извинялись за все, что было. И говорили друг другу, что нет для нас ничего важнее, чем помириться.

Ведь у нас был общий ребенок — Тверьуниверсалбанк.

Наташка

Когда Козырева пригласила нас в Тверь на встречу, первой, кого мы увидели в банке, была Наташка. Точнее, Наталья Владимировна.

Она представилась: «Главный бухгалтер банка».

Ей было тогда около тридцати, чуть больше, чем нам, но она оказалась самой молодой среди всех руководителей в этом тверском Жилсоцбанке. Она не стала сразу сходиться с нами, но мы сами поняли, что если и сможем говорить тут с кем-нибудь на одном языке, то это будет она.

И постепенно мы становились все ближе и ближе.

Мы с нею были почти одного возраста, практически одинаково все понимали, и нам это казалось очень важным.

Она была умной и грамотной — наверное, в тот момент самой грамотной в банке. По большому счету, если мы у кого-то тогда в головной конторе чему и научились, то именно у нее.

Она уже успела поработать в советских банках, все там понимала — и одновременно уже чувствовала волну перемен и быстро училась, что трудно давалось остальным, более возрастным руководителям.

Козырева это быстро поняла — и почти сразу стала нас всех ревновать к Наташке.

Когда мы командой или поодиночке приезжали в Тверь на разные собрания и советы директоров — а это происходило часто, — то заваливались в Наташкин кабинет.

— Что-то вы все засиживаетесь у Натальи Владимировны! — с шутливой обидой говорила нам Козырева, как бы случайно заходя к Наташке.

— А нам просто негде сидеть, выделите нам кабинет, — с юмором парировали мы.

И постепенно именно этот Наташкин кабинет, где мы все, московская команда, собирались, стал своего рода веселой фрондой остальному тверскому банку. Мы приезжали туда с удовольствием, смеялись, шутили, что-то обсуждали, ругались, спорили — и именно там, мне кажется, и решались по-настоящему все наши дела. Именно там мы обо всем и договаривались. А потом уже шли на заседание совета директоров или к Козыревой, где уже с ужимками и с недомолвками проводили официальные и полупротокольные встречи.

Но главным, как мне кажется, было то, что Козырева по-настоящему ревновала. Ведь и она, и Наташка — обе были не замужем!

Но если наши отношения с Александрой Михайловной временами менялись от любви до ненависти, то с Наташей мы все время оставались друзьями — и в период расцвета банка, и во время краха, и после него.

P.S.

После краха Тверьуниверсалбанка Наташа еще немного поработала в нем с временной администрацией, а потом переехала в Санкт-Петербург, где присоединилась к питерской команде ТУБа — и сейчас она там, в Питере, большой начальник.

Вексельный центр (1994 год)

Кредиторы получили возможность продать безнадежные долги

С уникальным для российского банковского рынка предложением организовать торги межбанковскими долгами выступил Тверьуниверсалбанк. Вчера руководство его московского филиала объявило о создании на базе собственного вексельного центра торговой площадки, где банки-кредиторы могут объявлять текущие котировки банковских долгов и, оформив эти долги векселем, продавать его юридическим лицам. Блиц-опрос, проведенный среди коммерческих банков, выявил их очень высокую заинтересованность в подобного рода операциях.

«КоммерсантЪ», 17 мая 1994 года16

Была тогда такая мода — все называть «центрами».

В этом слове звучало что-то советское: «центральный комитет», «центр творчества молодежи» и все такое. У нас в ТУБе к тому моменту их было уже два: Межбанковский расчетный центр — и вот теперь Вексельный центр.

Многие банки, глядя на то, как мы развиваем свою вексельную программу, стали ее копировать, и рынок быстро наполнился банковскими векселями.

Их стали выпускать все: и крупные банки, и средние, и мелкие.

Многие, как и мы, старались сделать так, чтобы их векселя использовались в расчетах, но не у всех это получалось. Зачастую держатели векселей просто хотели их продать с дисконтом, чтобы получить деньги. Но какой-то единой площадки или биржи, где бы котировались банковские векселя и вообще долги, в стране не было.

И мы решили такую площадку создать!

Мы сняли в центре, рядом с Тверской улицей, большой помпезный офис и объявили торжественно, что мы запускаем долговую площадку Тверьуниверсалбанка, а точнее — Вексельный центр. И стали ежедневно принимать котировки на продажу или покупку банковских векселей, обращающихся на свободном рынке.

Нужно сказать, что тогда мы были одним из банков, наиболее часто цитируемых в российской коммерческой прессе. За нами, за нашими проектами и инициативами жадно следили корреспонденты, потому что знали, что мы обязательно запустим что-то неожиданное и нетривиальное.

Так было и тут.

Новость о создании Вексельного центра и наши ежедневные котировальные листы стали очень популярны среди журналистов. Они с удовольствием брали у нас эти материалы и ставили на свои газетные полосы.

Мы почти ничего не зарабатывали на самом Вексельном центре, но приобрели еще большую известность. Нас постоянно цитировали, и, по всеобщему признанию, эта площадка стала главным местом, где можно было узнать котировку того или иного векселя.

Кроме того, мы вдруг поняли, что площадка стала инструментом «влияния».

На рынке часто ходили слухи о платежеспособности того или иного банка, но их нельзя было проверить. А вот когда к нам на площадку стали приходить держатели чьих-то векселей и говорить, что готовы продать их за 50% — при том, что срок по векселям уже наступил, — это точно свидетельствовало о том, что у банка проблемы!

Для любого банка подобная информация была большой головной болью. Так наша площадка превратилась в инструмент давления на банки, в своего рода «черный» список.

В общем, постепенно Вексельный центр с его котировками стал известным и влиятельным в банковском сообществе.

Но, кроме того, на самой площадке начала формироваться новая молодая команда — эти ребята перешли туда из разных отделов ТУБа и с энтузиазмом включились в проект. Именно они и стали в будущем костяком новой команды, с которой я работаю до сих пор…

P.S.

Как только кризис накрыл банк, нам пришлось временно перевести работу по банковским долгам на сторону. Странно было бы котировать чужие долги, когда впору выставлять на площадке собственные, — так что мы передали Вексельный центр со всей командой в дружественный банк, о чем и сообщили журналистам.

Та пресс-конференция, о которой сразу же написала вся пресса, настолько вывела из себя Козыреву, что далее наш с нею конфликт развивался уже необратимо.

Собственные деньги (конец 1994 года)

Этот проект был, наверное, самым фантасмагоричным из всех, которые мы тогда пытались запустить.

Мы начали печатать собственные деньги!

На самом пике развития нашей вексельной программы векселя банка уже принимали в расчеты все: крупнейшие российские компании, областные администрации (в счет налогов), таможенная служба (в счет таможенных сборов), энергетики (за электричество) и т.д.

По сути, эти векселя становились своего рода деньгами для компаний, которые ими рассчитывались между собой. И тогда, что вполне логично, у нас встал вопрос: а почему этими бумагами не могут платить простые люди — заключая сделки между собой или хотя бы оплачивая товары в магазинах?

Действительно, а почему нет?

Существовала только одна трудность. Вексель был всегда именной и передавался по индоссаменту, то есть на нем все время следовало писать, кто и кому его передал. Часто, когда вексель приходил к нам на погашение, к нему был приклеен длинный лист бумаги с передаточными надписями от одной компании на другую. Это работало в случае с юридическими лицами — но понятно, что с физическими лицами это работать не будет.

Нужно было что-то придумать, чтобы убрать эти передаточные надписи с векселя банка.

И мы придумали!

Мы решили начать выпуск банковских чеков17.

При этом основной «фишкой» было то, что эти чеки по виду и размеру мы хотели сделать такими же, как реальные банкноты ЦБ — и с теми же номиналами: 1000, 5000, 10 000, 50 000, 100 000 и 500 000 рублей.

Нарисовать картинки для этих банкнот я тут же попросил Полину.

Полина, тоже физтешка, была очень талантливая девушка — но особенно хорошо она умела рисовать. У нас она работала в рекламном отделе и отвечала за внутрибанковскую газету.

В общем, рисовать собственные деньги мы поручили Полине. Она подошла к этому творчески, с огромным энтузиазмом. Представляете, какой это вызов: нарисовать новую собственную банкноту!

Так у нас появились какие-то купола, кокошники и прочие атрибуты, отражающие, как нам казалось, мощь банка и его тверскую принадлежность.

Задумка была простая. Все предприятия тогда остро нуждались в наличных деньгах, чтобы выдавать зарплаты. Взаимные расчеты между компаниями еще как-то шли — бартером, обменом, банковскими или другими векселями, — а вот зарплату людям нужно было платить именно деньгами, которых у всех как раз и не хватало.

Наши банковские векселя имелись у многих предприятий, но они не могли выдать ими зарплату своим рабочим. Мы хотели предложить компаниям менять наши векселя на наши же чеки-банкноты, чтобы платить ими людям. А у них эти чеки, в свою очередь, с удовольствием брали бы в оплату за товары в магазинах.

В общем, по замыслу, должен был получиться полный круговорот наших «тубовских» «денег» на рынке.

Мы связались даже с фабрикой «Гознак» — и там подтвердили, что готовы выпустить по себестоимости специальные защищенные купюры, не хуже, чем у Центрального банка!

Осталось только договориться с самим ЦБ, чтобы он нам это разрешил. Вопрос «А можем ли мы вообще выпускать такие чеки-банкноты?» оставался непроясненным. В тот момент в законодательстве на этот счет была прореха, и однозначно юристы нам ответить не могли. Они говорили, что нужно идти в ЦБ и спрашивать там: разрешат или нет.

И я пошел в Центральный банк.

Тогда эту тему там курировал Алексашенко. Он встретил меня с недоверчивой улыбкой, но выслушал. Спросил: «Вы что, хотите выпустить собственные деньги?»

Я ответил ему что-то про денежные суррогаты, которыми был уже наводнен рынок. Про то, что редприятия часто платят рабочим своей же продукцией, так как наличности не хватает. Ответил, что наши «чеки» — это более удобно, современно и все такое.

— Ну, не знаю… — сказал он мне. — Все это очень спорно…

В общем, его ответ сводился к тому, что Центробанк нам этого не запрещает — вроде подобного прецедента не случалось, — но и разрешать точно не будет.

Ни то ни се.

В результате мы так и не решились на свой страх и риск запустить собственные деньги в оборот, хотя к этому уже почти все было готово…

ФРС и векселя ТУБа (1995 год)

Авалированные Минфином векселя могут стать хитом сезона

В настоящее время завершается реализация программы заготовки топлива на предприятиях топливно-энергетического комплекса, при финансировании которой были использованы векселя трех банков, авалированные Министерством финансов. В финансировании другой подобной программы — завоза продукции в районы Крайнего Севера — участвуют пока пять банков. Эти программы заинтересовали экспертов Ъ тем, что задействованные в них векселя коммерческих банков, гарантом по которым выступает Минфин, фактически могут заменить выводимые из обращения казначейские обязательства.

«КоммерсантЪ», 26 октября 1995 года18

В разгар нашей вексельной эпопеи в Москву прилетел Джеральд Корриган, бывший председатель Федерального резервного банка Нью-Йорка. Именно он организовал год назад нашу «американскую учебу».

Его в Москве очень уважали и потому встречали на высоком уровне.

И вот на одну такую высокую встречу позвали и меня. Этот круглый стол проходил в небольшом зале гостиницы «Россия» с видом на Кремль.

За столом сидел первый вице-премьер Сосковец — как оказалось, большой друг Корригана. Точнее, он хотел казаться таким другом и все время панибратски обнимался с Джерри и предлагал тому коньячок. Они все-таки принадлежали к разным поколениям, Сосковцу тогда было около пятидесяти, Корригану — уже за шестьдесят.

Кроме них двоих, главных лиц на той встрече, присутствовали несколько приглашенных от правительства, а также мы, два банкира с того самого Российско-американского банковского форума.

Мы, как я понял вскоре после начала встречи, должны были изображать что-то вроде птенцов гнезда Корригана. Джерри очень гордился тем, как он организовал нашу «американскую учебу». А сделал он действительно немало. Он чуть ли не лично написал пособие по банковскому делу, чтобы нас, сотню молодых русских банкиров, всего за один месяц чему-то научить.

Научить — а потом развезти всех по разным штатам Америки, в разные города, и поселить в семьях реальных американских банкиров, — чтобы мы поняли, как они живут и работают.

Это было действительно важное для Корригана дело, которое он, влиятельный американский финансист, свершил на закате своих лет, сразу после того как ушел с поста председателя ФРБ Нью-Йорка.

И потому к нам, своим «студентам», он относился с большой симпатией и чувством гордости за собственный вклад в создание «новой России».

Почему-то из всех нас, тех ста учащихся, он выделил тогда именно меня и позвал на встречу с важным российским чиновником.

Мы сидели за большим круглым столом, шел какой-то общий разговор о российско-американских отношениях.

Джерри взял слово и начал рассказывать Сосковцу о том, как он организовал «американскую учебу» и как надеется, что эти молодые банкиры внесут большой вклад в развитие банковской системы России, — в общем, произнес какие-то дежурные торжественные слова.

После этого он взглянул на меня и предложил мне выступить: «Расскажи, чему ты научился, — возможно, у тебя есть что предложить вице-премьеру».

И тут я понял, что это шанс!

Лучшей возможности продвинуть нашу вексельную программу у меня не будет.

Я начал c благодарности: «Спасибо, Джерри, с вашей помощью я много узнал о рынке ценных бумаг Америки. Но самое интересное я вынес из вступления в вашей книжечке, где было написано о становлении банковской системы Америки в уже далеком XIX веке».

В тот момент Джерри еще отвлеченно смотрел в окно, куда-то в сторону Кремля, поскольку то, что я говорил, он слышал с некоторым запозданием — беседа тогда шла через переводчика, поскольку Сосковец по-английски не понимал.

Когда Джерри услышал что-то про XIX век и банковскую систему США, он обернулся и уставился на меня. Сосковец увидел его реакцию и тоже стал внимательно на меня смотреть.

Я продолжал:

— Тогда в Америке еще не существовало общей денежной единицы, компании вели между собой в основном товарный обмен. У каждого штата был свой банк и своя собственная валюта — эти деньги называли банкнотами. Помните, Джерри? — спросил я.

— Yes, yes, — отвечал он, еще не очень понимая, к чему я клоню.

— И именно эти банкноты различных банков штатов Америки и обеспечивали тогда расчеты на территориях, где был в основном бартер!

— Yes, yes! — кивал председатель Федерального резервного банка Нью-Йорка и широко улыбался.

— А в заключение я хотел бы сказать, что в прямом переводе на русский язык слово «банкнота» — bank note — означает банковский вексель. Тогда, в XIX веке, все штаты Америки вели свои расчеты банковскими векселями!

— Yes, yes! — с улыбкой продолжал кивать Корриган, а Сосковец смотрел то на него, то на меня.

— Так вот, — закончил я, — наша российская экономика сейчас примерно в том же состоянии, в каком американская была в XIX веке. У нас везде бартер, сплошные товарные зачеты, и потому мы начали выпускать банковские векселя, чтобы их использовали в расчетах! И наша вексельная программа очень быстро и успешно развивается.

Джерри уже внимательно смотрел на меня.

В их тогдашних американских лекциях нам ничего такого не рассказывали. Небольшой исторический экскурс в XIX век был дан нам лишь для расширения кругозора — не думаю, что эти страницы Джерри писал сам, скорее, он взял их из какого-нибудь учебника.

Но Джеральд Корриган был ведущим американским банкиром, одним из руководителей ФРС США19, и потому сразу уловил: то, что мы делаем, — правильно сейчас для России в ее разбитом и расхристанном состоянии.

И он тут же начал меня хвалить, давая знать Сосковцу: мол, смотри, каких я орлов для вас воспитал! Он все более возбужденно улыбался и в какой-то момент поинтересовался:

— А что думает на этот счет правительство России?

Сосковец внимательно следил за разговором и тут же по-деловому спросил меня:

— Что может сделать правительство? Чем помочь?

Я тут же сказал, что один проект мы с Минфином уже обсуждаем. Я имел в виду наше предложение кредитовать правительство РФ векселями Тверьуниверсалбанка, чтобы оно могло платить ими по разным бюджетным программам.

— И с кем вы разговариваете в Минфине? — тут же спросил Сосковец.

— С Казьминым, — ответил я. Андрей Казьмин тогда был заместителем министра финансов.