#Как это было у меня. 90-е Васильев Сергей
«КоммерсантЪ», 23 июля 1996 года25
Весь тот месяц, пока развивался кризис в банке, я внутренне на что-то надеялся.
Мы все на что-то надеялись. Никаких объективных предпосылок для спасения или для того, что кто-то придет и даст нам денег, мы уже не видели.
Но человек всегда живет надеждой.
Очень трудно принять неизбежное, очень трудно окружающим и самому себе признаться, что все кончено. Что весь этот огромный механизм, который ты запустил, все люди вокруг, работающие с тобой, — все это перестанет двигаться в один момент! В этом ты не можешь признаться себе, этого не желают принимать твои друзья, семья. Все хотят, чтобы все продолжалось, все крутилось, как и раньше.
Но конец приближался — и приближался неизбежно!
Я приехал поздно вечером домой, и мы всей семьей, как обычно, сели ужинать. Я, Рита, теща и дети — они тогда еще были маленькими, от трех до шести. В тот день, как и весь последний месяц, я чувствовал напряжение и усталость.
Периодически в домашних разговорах я упоминал о том, что у нас какие-то сложности, что мы боремся и т.п., но о глубине проблем я никому из близких не рассказывал.
Надо заметить, что за все пять лет бизнеса я вообще мало говорил жене и домашним о каких-то деталях наших банковских дел. Все так быстро развивалось, что я и сам не успевал усвоить происходящее и тем более не мог как-то стройно объяснять семье, что и как происходит у нас в банке.
И с какого-то момента дома я перестал рассказывать о работе вообще. Мы обсуждали друзей, их жен, детей, какие-то общие истории, слухи, интриги, но не дела. Так у нас в семье повелось. Потому периодические мои упоминания о проблемах никто в семье — ни жена, ни теща, ни родители (те вообще были далеки от всего этого) — всерьез не воспринимал.
Да и мне самому просто не хотелось погружать близких во все это.
Что бы я сказал, если бы они меня спросили: «А что мы будем делать, если?..»
Если завтра — конец?
Я не знал ответа и потому боялся вопроса. И упоминал о проблемах лишь вскользь.
В девять вечера мы сели за стол и включили, как у нас водилось, телевизор. Мы всегда ужинали под новости ОРТ.
Диктор рассказывал про победу Ельцина и проигрыш Зюганова — только что закончились выборы. Комментаторы объясняли причины успехов одного и неудач другого. А сразу после блока «Политика» диктор перешел к экономическим новостям и объявил: «У нас в гостях председатель Центрального банка России Сергей Дубинин, и мы поговорим о том, что происходит сейчас в банковской сфере. Если конкретнее, то нас, зрителей, волнует вопрос: что происходит с одним из ведущих российских банков — с Тверьуниверсалбанком?»
В то мгновение мы все замерли за столом — это было для меня в тот момент абсолютно неожиданно!
Я — и вся семья, — онемев, уставились в телевизор.
Дубинин рассказал примерно следующее: «У банка проблемы, он вложил много средств в офисную недвижимость и в разные кредиты, а кроме того, у него большая вексельная программа по всей стране. Мы, Центральный банк, ввели в Тверьуниверсалбанке временную администрацию. Она уже несколько недель работает там, но мы увидели, что руководство банка и в Твери, и в Москве начало проводить какие-то сомнительные операции, похожие на вывод активов, и потому Центральный банк принял решение отозвать лицензию у Тверьуниверсалбанка».
Это был шок. Я сидел с широко вытаращенными глазами и смотрел сквозь телевизор — в глаза Дубинина.
Это был конец!
Повисла тишина, только дети что-то болтали. Жена и теща ошарашенно молчали, не зная, что сказать.
Молчал и я.
Просидев так еще несколько минут, я поднялся и пошел к себе в кабинет. Мобильник уже разрывался — звонили все.
P.S.
В том выступлении Дубинина по центральному телевидению, кроме всего трагического для нас, прозвучала одна ключевая фраза, которую я не сразу осознал, а точнее, поначалу я в нее и не поверил.
А именно, он сказал, что вкладчики Тверьуниверсалбанка — каковых было много по всей стране — могут не беспокоиться, их сбережения сохранятся в целости.
Все вклады будут переведены в Сбербанк РФ. ЦБ уже договорился со Сбербанком, и тот проведет все выплаты, а в обеспечение этого получит некоторые активы ТУБа.
Такое решение ЦБ оказалось для меня тогда неожиданным.
Именно об этом мы просили Центробанк долгие месяцы, но нам все время отказывали.
Именно проблема вкладчиков тревожила нас тогда более всего, потому что я с ужасом представлял очереди возмущенных обманутых вкладчиков около московских, тверских, питерских и всех региональных филиалов банка.
Тогда в ЦБ еще не было Агентства страхования вкладов, защищавшего сбережения, как сейчас.
Именно в тот момент ЦБ впервые применил и протестировал процедуру, по которой теперь работает вся российская банковская система.
Скандал в семье (июль 1996 года)
Я приехал домой в Ильинское поздно вечером.
Было тупое осознание полной беспомощности и безысходности.
Что делать завтра? Что вообще будет завтра?
Жена и теща чем-то занимались на кухне, делая вид, что все как всегда.
Но в воздухе чувствовалось напряжение.
Мне казалось, что все у меня хотят что-то узнать, что даже дети вот-вот меня о чем-то начнут расспрашивать.
Но домашние молчали и чем-то тихо занимались, перемещаясь по комнатам, все готовились ужинать. Теща спрашивала о чем-то малозначительном. Сели за стол — я, Рита, теща, дети.
Первой не выдержала жена. Я не помню уже из-за чего, но мы начали друг на друга орать. Очень резко и очень громко. Прямо при детях.
Куда-то в угол со стола полетели тарелка и приборы.
«Я думал, что хоть дома меня ждут тишина и покой! — кричал я. — Я думал, что хоть здесь меня не будут доставать, что хоть здесь меня поддержат!»
Вскочив из-за стола, я побежал к себе, но вдруг понял, что не могу оставаться дома. Уже в спальне я стал лихорадочно одеваться.
Теща плакала за дверью: «Сережа, ну успокойся, мы все с тобой, ну что ты… Мы хотим тебе чем-нибудь помочь».
Рита что-то кричала мне с первого этажа.
Дети плакали: «Папа, не ругайся с мамой…»
Нервно одевшись, я схватил ключ от джипа и выбежал из дома, громко хлопнув дверью. Картина была ужасной, я выглядел рассвирепевшим и злым. Я понимал, что абсолютно неправ, но я просто не хотел в тот момент никого видеть. Никого!
И особенно я не хотел видеть семью — точнее, не хотел, чтобы семья видела меня таким.
Уже почти наступила ночь, когда я доехал до московской квартиры на Кутузовском.
Чувство опустошения не уходило. Та же потерянность, та же злость на все и на всех. На Козыреву, на Ефима, на всех, кто не вернул нам кредиты, на этот огромный офис на проспекте Вернадского, который мы зачем-то купили два года назад, заплатив кучу денег, а потом потратили еще одну кучу на его ремонт. На этот чертово здание центральной конторы, которое Козырева зачем-то вздумала строить в Твери. На Руслана Орехова из ГПУ Кремля. На ребят из ЦБ, которые расположились в моем кабинете. Что они вообще сделали в жизни, чтобы сесть хозяевами в мой кабинет?!
Я был зол на весь банк, на всех друзей вместе и на каждого по отдельности, за то, что они так мало сделали, чтобы выправить ситуацию.
А вся эта куча московских отделений с сотрудниками? Почему они не бегали весь год и не искали новых клиентов? А мы ведь им всем платили зарплату!
Зачем мы продолжали последние два года выдавать кредиты? Нужно было прекращать выдавать кредиты, тупо покупать валюту — тогда мы бы отбили все эти здания, и даже козыревский тверской офис…
В голове бурлила гремучая смесь из злости, обид, перечисления неудач, попыток найти себе оправдание и подсчетов, сколько же денег нам не хватило, чтобы выжить. Сколько у нас украли, сколько мы проели?
А главное… я вообще не знал, что будет завтра!
Вообще.
Сто тысяч долларов (июль 1996 года)
Примерно за месяц до краха часть денег мы разместили на корреспондентском счете в одном дружественном банке, чтобы можно было работать через него, если начнутся какие-то проблемы.
Это был своего рода страховой депозит.
Проценты по тому счету банк должен был заплатить нам наличными, это было тогда обычным делом.
И вот, когда у нас отозвали лицензию и нас в один день уволили, именно проценты с этого счета оказались единственными и последними личными деньгами, которые у нас остались.
Нужно сказать, что мы никогда не откладывали специально что-то на черный день. Тогда мы вообще не думали о черных днях, нам казалось, что мы будем только расти и расти. А в этот последний перед крахом год прибылей особо и не было, чтобы что-то значительное откладывать.
Мы не ограничивали свои обычные траты, жили и расходовали деньги, как всегда, но ничего и не откладывали.
И вот, как только Козырева уволила меня со всей командой, мы собрались вместе и поделили эти проценты. Как обычно — поровну. Я взял свою часть, это было около ста тысяч долларов, и поехал к себе в квартиру на Кутузовском.
Я очень хорошо помню этот момент.
Сейфа в квартире не было. И потому я решил положить их в шкаф в спальне. Открыл шкаф, положил эту пачку денег на полку шкафа и сел рядом на кровать.
Я сидел и тупо смотрел на эту пачку…
Сидел и смотрел… на эту пачку денег.
Именно в тот момент я четко и явственно понял: «Это все, что у меня осталось!»
Как такое могло случиться? Я сидел и не мог всего этого осознать. Мы ведь создали большой бизнес, у нас вроде бы все было.
Это же был огромный механизм, там крутились тысячи людей, наше имя было во всех газетах… а сейчас у меня ничего нет!
«Как такое может быть? Как это могло случиться?» — повторял и повторял я про себя.
Я сглатывал слюну, жмурился, пытаясь заплакать, и смотрел, смотрел на эту мою последнюю пачку денег.
Что мне делать? Мне тридцать один год. Я уже, казалось бы, всего достиг, был на вершине, а теперь я опять в самом низу, на самом дне.
«Ладно бы мне сейчас было уже сорок или пятьдесят, — думал я в тот момент. — После пятидесяти можно уйти и на пенсию, на покой, чтобы никого не видеть и не слышать. Но мне только тридцать один! Что мне делать?!» — орал я внутри себя.
Я смотрел и смотрел на эти сто тысяч долларов.
На сколько нам их хватит?
У меня семья, трое сыновей, куча разных расходов. Водителя, наверное, нужно будет отпустить, стану пока ездить сам. И надо съезжать с этой большой дачи. Придется, наверное, как-то урезать расходы — но какие?
Я вообще все эти последние пять лет не считал деньги. Просто не считал.
Я не знал толком, сколько я трачу. Сколько тратит семья.
«Надолго ли их хватит, этих ста тысяч? На месяц, на три? А может, если мы будем экономить, то и на шесть? Но как же нам их хватит, если только дача обходится в десять тысяч долларов в месяц? А сколько Рита тратит на еду? А на отдых?
Я не знаю!
Черт, вчера Рита сказала, что нужно заплатить за семейный абонемент на фитнес — кажется, десять тысяч долларов. Есть ли смысл отдавать десятую часть от того, что осталось, за какой-то фитнес? Блин, черт, о чем я думаю? Серега, ты должен взять себя в руки, — говорил я себе в этот момент. — Сожми зубы, перестань ныть. Сто тысяч — немалые деньги. Если экономить, на первое время хватит.
Ты сейчас свободен, ты можешь делать все, что захочешь. Весь прошлый год ты искал деньги для банка, привлекал клиентов, уговаривал одних, угождал другим. А сейчас можно заняться чем-то другим — серьезным и интересным. Да, у тебя уже нет банка, но тебя знают на рынке. Тебя все знают. Надо искать. Искать что-то новое…»
P.S.
Я не успел куда-то пойти и даже начать искать. Буквально на следующий день после того моего «общения» с пачкой в сто тысяч долларов мне было два звонка.
Из офисов Ходорковского и Прохорова с предложением встретиться…
Ходорковский или Прохоров? (август 1996 года)
Утром мне на мобильный позвонил Абрамов.
Сашу, точнее Александра Сергеевича Абрамова, я знал к тому моменту уже давно, еще со времен наших стройотрядовских посиделок на Колпачном, в здании обкома комсомола.
Он был старше нас лет на десять и тогда уже был вполне состоявшимся комсомольским начальником, — кажется, какой-то секретарь обкома. Познакомились мы буднично, стоя в общей очереди с подносом в обкомовской столовке, и с тех пор все время поддерживали контакт. Он видел наш сверхстремительный взлет в банковской сфере и сам начал пристраиваться туда же, ближе к банкам. И вскоре он стал одним из близких помощников Михаила Ходорковского, который каким-то образом сначала арендовал, а потом и вовсе выкупил то здание на Колпачном, где ранее располагался московский обком комсомола.
В нем к лету 1996-го уже размещался центральный штаб группы «Менатеп».
Там с Абрамовым мы и встретились, в помещении той же обкомовской столовки, правда, теперь это был уже только что отремонтированный, в красном дереве, приватный ресторан руководства «Менатепа».
Саша порасспрашивал меня о том, что у нас стряслось в банке, а затем сказал, что разговаривал с Михаилом (он имел в виду Ходорковского) и тот готов со мной увидеться и что-то предложить по работе. Я, конечно, тут же согласился — и уже назавтра он эту встречу мне организовал.
Но в тот же день ближе к вечеру мне позвонил Андрюха и сказал, что разговаривал с кем-то в «Онэксиме» и якобы Михаил Прохоров (глава Онэксимбанка) тоже хочет встретиться и переговорить о возможной работе.
Это все случилось в один день!
Ходорковский был очень мил и любезен.
Он не стал вообще вдаваться в проблемы ТУБа, в причины его краха, ни о чем меня не стал спрашивать, а просто сказал, что мы все (он имел в виду всех нас, первопроходцев банковского дела в России) должны держаться вместе и стараться не бросать друг друга, если у кого-то будут проблемы.
Затем он стал расспрашивать меня, чем я занимался в банке, за что отвечал, какие проекты вел. В общих чертах я ему объяснил, что занимался, по сути, всем, и назвал это «статистическим» бизнесом.
Он попросил уточнить, что я имею в виду.
— Когда мы открыли банк в Москве, — начал я, — а потом и в регионах, у нас не было крупных клиентов, точнее, сначала не было вообще никаких. И до конца работы банка крупных клиентов у нас так и не было.
— Как такое может быть? — спросил удивленно Ходорковский.
— Вот так, — ответил я. — Мы все — и я как руководитель — строили банк с нуля и создавали те бизнесы, которые генерируют каждый день мелкие и средние сделки, то есть мы пытались создавать машинку, работающую каждый день на «статистике», а не на отдельных крупных сделках.
Михаил внимательно выслушал меня, почти не перебивая и не переспрашивая.
— Это как раз то, что нам нужно, — резюмировал он, когда я закончил. — Мы с моими партнерами сейчас сконцентрировались на нефтянке, на промышленности, мы постепенно отходим от банковских дел, и потому нам нужны профессионалы — вот как раз такие, кто выстроил бы системный, «статистический», — повторил он мое слово, — банковский бизнес.
И он готов дать этот проект мне!
Я замер.
— Вы предлагаете мне возглавить весь банк «Менатеп»? — хотел было спросить я, но не решился.
И вовремя не решился, так как Михаил Борисович тут же уточнил, что президентом банка он уже назначил Александра Зурабова, а мне предлагает стать его замом.
Я в первый раз услышал фамилию Зурабова и спросил: «А кто это такой?» Ходорковский сказал, что Саша давно работает в нашей сфере, но крупных банков, таких как «Менатеп» или Тверьуниверсалбанк, он не возглавлял и поэтому именно такой заместитель с опытом руководства серьезным банком ему как раз и нужен.
— И вообще, — после небольшой паузы, задумавшись, сказал Михаил Борисович, — может, Сашу мы со временем куда-нибудь передвинем. И кто в результате будет президентом банка «Менатеп» — вопрос открытый.
На следующий день я встретился уже с Прохоровым. Я в первый раз тогда увидел М. Д., как любили дружески называть его в онэксимовской тусовке. Много раз я слышал от друзей и коллег про этого высокого парня, «дядю Степу», из уже крутого на тот момент Онэксимбанка, но встретился я с ним тогда впервые.
Это было в его кабинете на улице Маши Порываевой.
Мы расположились в креслах у маленького журнального столика, на котором дежурно лежали орешки и шоколад. Он сидел — огромный, огромные длинные ноги, и такие же огромные руки. И этими руками он все время жестикулировал в воздухе.
В этом человеке сразу чувствовался хозяин жизни, абсолютно уверенный в себе победитель. Он сразу сформулировал, что ему нужно.
— Я сейчас рулю «Онэксимом», — начал Прохоров. — А Потанин пошел рулить в правительство, его только что назначили вице-премьером. Хлопонина, с МФК, мы двинули рулить «Норильским никелем». А на МФК мы поставили Осинягова, из «Московских партнеров». У нас в группе сейчас все поляны, таким образом, покрыты. Остается только одна непокрытая — внутренние долги. Я давно слежу за твоей вексельной программой и долговой площадкой в ТУБе, — удивил меня Прохоров знанием наших «тубовских» проектов. — Нам нужно сделать то же самое, но еще круче! Потанина позвали в правительство именно для разрешения проблемы неплатежей. И потому тема внутренних долгов нам очень интересна. Ты, — он указал на меня, — в ней все понимаешь. Приходи к нам делать эту тему. Можешь взять людей, сколько тебе нужно. Мы дадим все необходимые ресурсы, место, где сесть, зарплаты людям. Договоримся по бонусам, прибылям и прочему.
Я спросил про позицию, которую он мне предлагает в банке.
Он объяснил мне это так: основной и ключевой банк в системе — Онэксимбанк, и там у него все основные позиции уже заняты. А в МФК как раз сейчас свободная поляна, можно все делать с нуля. И потому он предлагает мне стать директором департамента долговых обязательств АКБ «МФК».
Я сказал, что услышал его. И что мне нужно подумать.
P.S.
Таким образом, в тот день я получил два предложения: от Ходорковского — стать заместителем председателя правления банка «Менатеп» — и от Прохорова — возглавить департамент долговых обязательств банка МФК. Нужно было делать выбор…
Делаю выбор (август 1996 года)
После разговора с Ходорковским я встретился с Зурабовым — его тогда только назначили президентом банка «Менатеп».
Александр Зурабов был лет на пять старше меня — еще молодой, но уже с лысиной, типичный банковский работник. Он подтвердил мне, что Михаил Борисович звонил ему и что он должен обсудить со мной зоны ответственности в банке, если я в результате договорюсь с Ходорковским и выйду на работу в «Менатеп». Александр был вполне открыт и спокоен. Пожалуй, он казался даже чуть уставшим.
Рассказал он мне примерно следующее… Я мог бы заниматься всеми частными клиентами, депозитами, карточным обслуживанием — правда, в банке есть уже один директор, который за это отвечает, и парень он вроде бы толковый.
Есть отдельное направление инвестиционного банка, но там есть такой-то зампред, который сейчас вроде как это курирует, впрочем, может, он перейдет в ЮКОС. А может, и не перейдет. В корпоративном клиентском бизнесе тоже есть свой зампред.
После получаса рассказов о внутреннем устройстве банка «Менатеп» я понял, что разного рода начальников, зампредов и директоров департаментов там уже много и ничего конкретного Зурабов с ходу мне предложить не может. Ему это нужно будет еще раз обсудить с Ходорковским, или, возможно, с Невзлиным, или с Брудно и т.д.
В общем, картина оказалась достаточно запутанной, но Александр тем не менее был очень любезен, уважителен, и мы договорились встретиться еще раз после его разговора с Ходорковским. Тогда бы мы точно и определились с моей зоной ответственности в банке.
А я тем временем поехал к Осинягову, председателю правления банка МФК, куда меня пригласил Прохоров. Сергей Осинягов встретил меня настороженно и несколько по-барски. Он считал себя тогда — да и после — эдакой «белой банковской костью». В отличие от нас, он с молодости учился на банкира и всю свою жизнь работал в банках, тогда еще советских, — а именно в ВЭБе и в совзагранбанках.
Ему тогда было около сорока — холеный, лощеный советский загранбанкир. Еще до развала СССР он много поездил и пожил по заграницам, а с начала девяностых организовал свою инвесткомпанию и очень успешно начал торговать «вэбовками» (валютными облигациями Минфина) и разными советскими долгами внешнеторговых организаций.
Прохоров позвал его возглавить МФК, чтобы делать инвестиционный банк.
На той встрече Осинягов раскрыл мне задачу, которую поставили перед ним Потанин и Прохоров. Из «Онэксима» они делают крутой коммерческий банк, а МФК нужно превратить в не менее крутой инвестиционный банк.
Именно этим Осинягов и должен был заняться. Он с ходу дал мне понять, что недоволен тем, что знакомство со мной и мое представление в банк прошли через его голову, что я общался напрямую с самим Прохоровым, но тем не менее Сергей готов был взять меня в команду. Он подтвердил слова М. Д. о том, что я могу взять столько людей, сколько мне нужно.
Правда, свободных помещений в главном офисе, где сидели оба банка — и «Онэксим», и МФК, — уже не осталось. Были только какие-то площади в конце Кутузовского, на первом этаже жилого дома.
Из всего сказанного Осиняговым я вынес следующее: он моему возможному приходу в банк не рад, но и не очень этим обеспокоен. Мне и команде готовы дать какие-то помещения на выселках, чтобы я мог там заниматься внутренними долгами. Осинягов мне сказал, что мало сам в этом понимает и вообще к внутреннему рынку относится с пренебрежением, так как всю жизнь в загранбанках занимался внешними долгами, валютой. Это, по его мнению, было более круто.
В общем, из разговора я понял, что он, белая кость, собирается строить investment banking тут, на улице Маши Порываевой, рядом с Прохоровым, а я, если у меня получится, должен буду делать свой «внутренний рынок» где-то на задворках. Мешать мне Сергей не станет, раз уж меня позвал Прохоров, но и помогать тоже. Я увидел, что он в меня и во внутренний долговой рынок не верит, но готов меня терпеть и содержать команду, так как бюджет Прохоров ему на это утвердил.
Итак, после тех встреч мне нужно было выбрать одно из двух.
Первый вариант — должность заместителя председателя правления банка «Менатеп» — по статусу почти так же, как в ТУБе.
Место первого зампреда Зурабов мне не предложил, и я понял, что он будет настаивать в разговоре с Ходорковским на том, что мне нужно дать должность простого заместителя — одного из пяти или шести.
В принципе, в перспективе я мог, наверное, занять и пост первого заместителя, но не сразу. И вообще я увидел, что к этому времени структура группы «Менатеп» уже сильно разрослась. Там был сам Ходорковский, были его партнеры вроде Невзлина и Брудно, был и второй круг приближенных. Все это было примерно так же, как и у нас в Тверьуниверсалбанке, и потому ситуацию я прекрасно чувствовал и понимал.
«Менатеп» уже был вполне состоявшейся корпорацией людей и связей. В ней можно будет продвигаться наверх, но медленно и придется долго толкаться локтями с другими. Чувствовалось, что внутри уже много разных интриг и мне придется больше заниматься ими, а не делами.
Вторым вариантом было идти в МФК на должность директора департамента долговых обязательств. Офис где-то на выселках. Должность — даже не заместителя председателя правления, очевидное понижение в статусе — после моих «тубовских» регалий.
Но, с другой стороны, здесь мне дают возможность привести свою команду и сразу выделяют бюджет, чтобы я мог заниматься теми вещами, которые хорошо понимаю.
На мой окончательный выбор повлияли два основных фактора.
Во-первых, у меня была уже слаженная команда Вексельного центра. Тогда, в самый разгар краха ТУБа, я сказал Косте и Сергею, руководителям площадки: «Как только я определюсь, куда мне идти, я всех возьму с собой».
Это был важный для меня разговор. Они сами спросили, куда я собираюсь, и сказали, что готовы пойти со мной.
Это было очень важно для меня в тот кризисный момент, что кто-то мне говорит, что еще верит в меня и готов идти за мной. Кроме этих ребят никто тогда мне таких слов больше не сказал.
Вторым фактором был Потанин. Он недавно занял пост первого вице-премьера. В тот момент это назначение воспринималось как знаковое. В правительство России пришел настоящий молодой банкир — из нас, из новых.
Я понимал, что это очень важное назначение. Что влиятельность «Онэксима» и МФК сейчас на самой высоте.
С таким человеком в правительстве можно реально что-то придумывать и делать. Я помнил, как мы развивали свою вексельную программу. Помнил, как не хватало нам реальных связей в верхах, чтобы иметь хороших клиентов. У нас работал Рыжков, но он был из старой гвардии, у него не осталось уже реального влияния, а скорее, даже наоборот, ему подчас противодействовали.
В общем, свой первый вице-премьер — это было очень круто для банка. Такой банк обязательно ждет успех.
Я выбрал МФК.
P.S.
Решение я принял довольно быстро. Мне очень не хотелось тогда с этим тянуть.
В «Менатепе» еще какое-то время ждали моего ответа, но я так им и не позвонил. Нужно было связаться с Ходорковским и хоть как-то поблагодарить его за предложение, но я все не решался. А Зурабов так и не перезвонил мне, думая, что я буду названивать сам…
Осинягову так и не удалось возглавить инвестиционный банк в группе «Онэксим-МФК», он проиграл в конкурентной борьбе Борису Йордану, главе «Ренессанс-Капитала», и ушел из банка.
Что изменилось (август 1996 года)
Мне как директору департамента полагался автомобиль, но согласно внутрибанковскому статусу мне выделили… «Дэу Нексию».
Это было самое унизительное из всех изменений, которые мне нужно было принять. Я понял это не сразу.
Наверное, если бы Прохоров и Осинягов сразу бы сказали, что мне полагается «Дэу», я бы отказался от их предложения. И дело было не в самой машине, у меня их тогда было несколько — и личный «мерседес», и какой-то внедорожник, — и, в общем-то, машина мне была не нужна.
Дело было в статусе внутри банка.
Прохоров ездил на самом крутом автомобиле, каком-то «Ауди», удлиненной модели. У всех зампредов были хорошие «мерседесы» или «БМВ». «Дэу» полагались уже третьей по уровню касте. Сразу становилось понятно, кто на каком месте в иерархии банка!
Мне показали новый офис.
Он располагался на первом этаже нового жилого дома на пересечении Кутузовского проспекта и Рублевского шоссе. Места для команды здесь было много, но офис стоял на отшибе и приглашать кого-то на встречу сюда не хотелось — он выглядел несолидно и скорее отталкивал, чем привлекал.
И вообще, это был не тот офис, к которому я привык, — с приемной, где сидит секретарь, кабинетами и залом для сотрудников.
Это был просто набор комнат, в которых нам следовало как-то разместиться. Одно из помещений я взял себе, в другие рассадил команду.
Нужно отдать должное и Прохорову, и Осинягову — когда я переводил команду, они согласились взять всех и сразу, а это было около пятнадцати человек.
Кто-то в банке спросил: «А зачем так много?»
Но я сказал, что привык с ними всеми работать, и новый банк согласился с моими условиями. Так, со мной пришли и два моих новых зама, Костя и Сергей, пришли трейдеры, аналитики и девчонки из бухгалтерии.
Вся команда была молода — еще моложе меня. Мне был тридцать один год, а остальным по двадцать пять — двадцать семь.
Семья переехала из большого и дорогого по аренде дома в Ильинском в более бюджетный, на 2-й Успенке. Дом был вполне комфортным — в таком же сосновом лесу, в таком же старом совминовском поселке, как и прежний. Но как только я начал работать в МФК и у меня появилась внутренняя уверенность в завтрашнем дне, я почти сразу стал строить новый дом.
P.S.
Но самое главное — поменялся мой круг общения. Совсем.
Я почти не виделся тогда с нашей старой московской «тубовской» командой. Наверное, мы устали друг от друга.
А если мы и встречались, то только чтобы обсудить, что и как поделить из того «общего», что у нас осталось. Какие-то деньги, акции, землю на Рублевке. Кто-то взял деньгами, кто-то недостроем, кто-то землей. Это были все какие-то мелкие активы и деньги — единственное, что у нас тогда осталось от прошлой жизни.
А когда мы все поделили, то разошлись в разные стороны — искать лучшей доли. Это не было общим решением, ни о чем таком мы даже не дискутировали.
А может, имело смысл не разбегаться? Остаться вместе? Продолжать делать что-то единой командой? Но мы это даже не обсуждали — и как-то по умолчанию все решили, что вместе уже не стоит…
«Товарные» векселя «Лукойла» (осень 1996 года)
Первым проектом, с которого мы начали работу в МФК, стала покупка «товарных» векселей «Лукойла».
Сейчас уже трудно понять и представить, что такое «товарный» вексель «Лукойла», но тогда это была очень распространенная бумага, как и векселя многих нефтяных компаний.
«Лукойл» выпускал свои векселя и расплачивался ими за различные работы и услуги — за какую-нибудь стройку или за электричество, в общем, за все что угодно.
Но оплачивал он их не деньгами, а своим… мазутом или бензином.
Это был своего рода взаимозачет, просто в более удобной, ценнобумажной форме. Такое происходило на рынке уже много лет. И никто устоявшуюся практику не нарушал.
Мы стали первыми, кто решил ее нарушить.
«Лукойл» называл свои векселя «товарными», но по своей форме и по тому, что было написано на самих бумагах, это были обыкновенные векселя. А именно — на них было написано, что компания «Лукойл» должна заплатить предъявителю векселя такую-то сумму в такой-то день.
На векселе про его «товарность» не было ни слова, да и не могло быть, поскольку такое понятие просто отсутствовало в законодательстве. Это все сознавали, но никто и не думал идти к «Лукойлу» и просить по его векселям деньги, все пытались получить по ним бензин или мазут — а потом уже самостоятельно продавать на рынке, часто теряя на этом большой дисконт.
В ту пору всеобщих взаимных неплатежей такое было повсеместно. «Лукойл» тогда уже стал богатой и мощной нефтяной компанией, и никто не решался нарушать устоявшуюся практику. Все боялись, что если они поругаются с «Лукойлом», то потом будут стоять в длинных очередях за своей партией мазута по следующим векселям.
В общем, все так жили и мучились давно, но никто не решался это изменить.
Мы первыми рискнули купить векселя «Лукойла» на рынке за деньги и потребовать по ним деньги, а не мазут.
Первый такой вексель я приобрел через банк МФК на собственные средства. Мы тогда хотели просто попробовать, да к тому же я еще не знал, выделит ли банк нам, своему новому департаменту, деньги на такую покупку.
Сначала я решил рискнуть «на свои».
Срок по тому векселю наступал уже через месяц, дисконт был около 30%. Если «Лукойл» заплатил бы мне в срок, то доходность такой операции для меня составила бы 360% годовых!
Мы позвонили в «Лукойл», сказали, что у нас есть их вексель, и поинтересовались, куда его следует принести, чтобы предъявить к погашению за деньги.
На том конце провода сразу почувствовалось замешательство.
— Какие деньги? — стал нас спрашивать сотрудник «Лукойла». — Это ж вексель для получения мазута.
— На нем ничего такого не написано, — ответили мы и добавили, что придем с нотариусом.
Человек на той стороне замолчал и… положил трубку. Затем я стал выяснять процедуры открытия лимитов в МФК на покупку ценных бумаг и вообще узнавать, сколько в банке денег. Может ли МФК выделить нам собственные деньги на покупку векселей «Лукойла» — или нужно искать только клиентские заказы?
И тут я удивился снова. Оказалось, что в банке много денег! Я, работавший много лет руководителем крупного банка и в последний год лихорадочно искавший везде деньги, уже просто отвык от того, что у моего банка могут быть свободные ресурсы — и их много! А главное, что в самом МФК никто толком не сумел мне ответить, сколько у нас в банке сейчас вообще свободных денег.