#Как это было у меня. 90-е Васильев Сергей

«Черный вторник» (1995 год)

Опустошение рынка денег: банкиры констатируют факт

Такой настал порядок — хоть покати шаром. Как сообщил нашему корреспонденту вице-президент Тверьуниверсалбанка Сергей Васильев, «нынче свободных рублевых ресурсов на рынке копейки не сыщешь; денег у банков нет, а если есть, они опасаются с ними расставаться».

Трудно теперь придется мелким и средним банкам, не имеющим надежной клиентской базы и существовавшим доселе в основном за счет межбанковского рынка, полагает Сергей Васильев. В добрые времена дилеры крупных банков зарабатывали, привлекая у равновеликих банков дешевые ресурсы и продавая их значительно дороже мелким. Однако в дни кризиса банковское сообщество убедилось в рискованности подобных операций: даже устойчивые середняки, в результате исполнившие обязательства, «прошли по краю» и до смерти напугали солидные банки.

«Эксперт», 19 сентября 1995 года21

Мы начинали работу московского филиала с нуля, и потому первое время никаких клиентов у нас не было вообще.

Но, чтобы банк работал, мог выдавать кредиты и зарабатывать на них проценты, нужно было искать клиентов и деньги.

И первые деньги мы стали привлекать у… других банков. Мы брали у них межбанковские кредиты — сначала понемногу, потом все больше. Наша известность в Москве росла, равно как и доверие к нам на рынке, и нам довольно легко давали деньги — сначала в основном районные отделения Сбербанка, а затем и другие крупные и средние коммерческие банки.

Потом стал расширяться наш МРЦ — Межбанковский расчетный центр.

Мы открывали корреспондентские счета многим банкам, и остатки на них росли и росли.

В это же время мы стали строить и сеть своих отделений по Москве, чтобы там могли открывать счета не только банки, но и юридические и физические лица, — но этот процесс развивался не так быстро. Компании открывали у нас счета, и деньги «юриков» и «частников» увеличивались, но медленно.

В результате к лету 1995 года у нас был большой перекос именно в сторону банковских денег. То есть у нас было больше денег от других банков, чем от обычных клиентов.

Мы никак не были связаны с государством, с каким-то государственным бизнесом, у нас не было счетов крупных компаний — мы просто еще не обладали нужными знакомствами и связями, чтобы перевести к себе счета крупных госструктур вроде таможни или какого-нибудь министерства.

В общем, среди наших клиентов было много банков и мелких компаний, но в тот момент это нас не смущало. Такая же ситуация сложилась тогда у многих наших коллег — более того, некоторые банки вообще жили исключительно на межбанковских кредитах.

Существовало, конечно, некоторое количество банков, близких к бюджетным деньгам или нефтяным компаниям, у которых было много клиентских денег. Но это были не мы.

В то время нас еще мало смущало такое положение дел, у нас имелся мощный МРЦ, сильная вексельная программа, число наших отделений быстро росло, количество денег все время увеличивалось, и казалось, что так будет всегда и мы быстро нарастим и диверсифицируем клиентскую базу!

Но так продолжалось только четыре года…

Постепенно на рынке стали проявляться первые тревожные симптомы.

Первыми начали рушиться мелкие банки, завязанные исключительно на межбанк. Разорился один, потом другой, потом наступил кризис «Кассового союза» — площадки, через которую банки брали друг у друга кредиты.

Это был уже явный негативный тренд, но ни мы, ни другие участники рынка тогда еще не поняли, что происходит.

Нам доверяли банки и все чаще давали нам межбанковские кредиты. А между тем маховик кризисных явлений раскручивался, стали закрываться не только мелкие банки — остановил свои расчеты уже один из крупных, ММКБ, крупнейший тогда банк в Московской области.

Этот сигнал был уже очень тревожным, и начали распространяться… слухи. По рынку стали ходить какие-то списки банков, у которых, якобы по информации ЦБ, есть проблемы.

Банки стали закрывать лимиты друг друга, и вот…

Наступил день, который потом вошел в историю российского финансового рынка как «черный вторник». Потом будут и другие «черные вторники», «черные четверги» и «пятницы», но этот стал первым.

Когда истерия, нагнетаемая слухами, достигла апогея, все банки одномоментно — на всякий случай — остановили все свои операции на межбанковском рынке и начали отзывать друг у друга деньги.

Такого мы еще никогда не видели и потому не понимали, что происходит.

Уже в обед позвонили из нашего казначейства: «Не можем взять сегодня ни одного межбанковского кредита на рынке!» Затем — из валютного департамента: «Почти все банки, что держат у нас деньги, подали платежки на вывод средств на свои прямые корсчета в Америке!»

Но более всего нас встревожила ситуация в МРЦ. Серега сообщил, что подано рекордное количество платежек на вывод средств — и почти нет встречных платежей на нас.

Уже часам к трем дня стало ясно, что мы вылетаем в РКЦ на красное сальдо, то есть наших остатков в ЦБ не хватит, чтобы исполнить все платежи. Такого у нас еще не было!

Мы все срочно съехались в офис казначейства на проспекте Вернадского, устроив там что-то вроде штаба, чтобы найти ответ на один вопрос: «Что делать?»

Штаб заседал весь вечер, а потом и всю ночь. В таком составе мы начали собираться с того дня регулярно, но тогда это было в первый раз.

Кто-то звонил в знакомые банки: «Не забирайте деньги, у нас все хорошо!» Кто-то — в ЦБ в Москве.

Я объяснил ситуацию Козыревой и просил ее звонить в Центробанк в Твери — может, они сумеют помочь. Все происходящее и для Козыревой оказалось шокирующей новостью. Обороты в тверском офисе были уже давно гораздо меньше наших, и, когда головной конторе требовались деньги, мы ей легко помогали.

А тут случилось обратное: впервые за четыре года мы позвонили из Москвы не с победными реляциями, а с просьбой о помощи! «Звоните в ЦБ, нужно что-то делать!»

Сергей вел беседы с Нацбанками стран СНГ: мол, у нас все в порядке, не беспокойтесь.

Казначейство продавало все бумаги, что у нас были, либо пыталось под их залог срочно занимать у тех редких банков, где в тот момент еще оставались деньги.

Одним из таких немногих оказался тогда Онэксимбанк.

В тот момент мы впервые стали смотреть на платежки наших «юриков» и решать, какие из них ставить к оплате, а какие задержать на день, а то и на два.

Действительно, остановить платежку от банка из МРЦ мы тогда не могли, это вмиг стало бы известно всему рынку, а вот сделать такое с обычным клиентом оказалось более реальным. Расчеты в стране еще были не очень быстрыми, и клиент мог и не заметить задержки.

Около полуночи, подсчитывая все приходы и уходы, мы увидели, что дыра еще остается. Денег на утренние платежи нам все равно не хватало.

Нам недоставало совсем чуть-чуть — но взять их было уже неоткуда. Мы все сидели в напряжении, в состоянии какой-то неожиданной и полной безысходности. Предыдущие четыре года мы были способны самостоятельно решить любые проблемы, а теперь не знали, что нам делать. И что будет завтра.

И потому спасение оказалось для нас тогда неожиданным!

Уже после полуночи позвонила Козырева и сказала, что ЦБ в Москве тоже заседал весь день и решил-таки дать краткосрочные кредиты нескольким системообразующим банкам столицы. И нам, единственному региональному банку, — через РКЦ Твери.

Наутро все наши платежи прошли!

Нам опять стали верить, деньги начали поступать в МРЦ, как-то потихоньку возобновился рынок «межбанка», и жизнь пошла дальше — но уже совсем иная жизнь, не похожая на ту, что была до этого «черного вторника».

P.S.

Тогда нас спасли три фактора.

Во-первых, у нас имелись крупные денежные остатки Национальных банков стран СНГ, которые лежали у нас в МРЦ. Эти организации были медлительны, принимали решения неторопливо — и потому не повелись на слухи про кризис.

Во-вторых, нас спасли юридические лица, чьи платежи можно было на время задержать. Тогда мы поняли, что нам срочно нужна устойчивая база клиентов-юрлиц. После того дня именно за ними мы стали гоняться по рынку и привлекать их к себе.

И, конечно, очень кстати пришлась краткосрочная помощь ЦБ. Сейчас это обычное дело для Центробанка, когда он раздает однодневные кредиты, делает сделки РЕПО22, но тогда подобное произошло в первый раз.

С этого дня мы стали жить иной, очень напряженной жизнью.

В тот день мы прошли по лезвию. Мы поняли, что очень уязвимы. Безудержный рост банка остановился, и мы с трудом удерживали его в таком состоянии еще почти год.

Начался тяжелый период лихорадочного поиска денег на рынке. Мы, по сути, перестали затевать что-то новое, нужно было хотя бы доделать старые проекты, но ситуация дальше лишь усложнялась и усложнялась.

Фонд взаимопонимания и примирения (1994–1996 годы)

Где-то в середине 1994-го, то есть в самый пик нашего расцвета, клиентом банка стал Фонд взаимопонимания и примирения.

Это был полугосударственный фонд — точнее, его создало правительство России, но деньги туда поступали… немецкие. Российская Федерация тогда заключила с ФРГ договор о компенсациях, которые та должна была выплачивать узникам концентрационных лагерей времен Второй мировой войны.

Я уже точно не помню, почему именно у нас фонд завел счет, возможно, это произошло после нашей программы с ВЭБом, но никаких особых договоренностей с кем-то в правительстве у нас по этому поводу не было. Мы никому не давали взяток и не делали ничего подобного, клиент просто сам открыл у нас счет.

Как говорится, просто пришел «с улицы».

Вначале мы его и не замечали среди десятков тысяч наших клиентов. Но постепенно, анализируя клиентскую базу, мы стали обращать внимание, что его остатки в банке все растут и растут — причем не в рублях, а в… немецких марках!

И вот в какой-то момент мы увидели, что на счету одного этого клиента уже скопилось около 10% от суммарных остатков всех юридических лиц.

Я сразу же решил познакомиться с этой организацией и попросил устроить мне встречу с президентом фонда.

Его звали Виктор Александрович Князев, он был уже в возрасте и сам еще в юности прошел через немецкий концлагерь. Я представился и сказал, что мы рады, что у нас появился такой серьезный и социально важный клиент! «Чем мы можем быть полезны?» — спросил я.

И Князев обрисовал мне несколько важных для него задач.

Во-первых, надежность.

Во-вторых, так как денег на все выплаты не хватает, для фонда важна ставка, которую мы будем начислять на его депозиты.

И, в-третьих, нужна помощь в отделениях на местах по всей стране, поскольку бывшие узники — пожилые, часто уже больные люди и им порой трудно приехать за деньгами. Все это банк легко мог выполнить, и потому мы активно взялись помогать фонду в организации его работы с клиентами.

А кто были его клиенты? Это были советские люди, прошедшие через немецкие концлагеря. Таких тогда, как я узнал, еще оставалось в живых около полумиллиона человек.

Фонду предстояло их найти, получить от них заявления и начать проверять в немецких архивах и в архивах КГБ СССР: реально ли эти люди где-то работали, действительно ли они были угнаны? После получения подтверждений фонд выплачивал каждому узнику «законную» компенсацию от правительства ФРГ.

Максимальную сумму — 15 тысяч немецких марок — предоставляли заключенным концлагерей и гетто. Для советских граждан, занятых на принудительных работах на заводах, фермах или, скажем, в ресторанах, немецкой стороной предусмотрено было от 1,5 до 10 тысяч марок, в зависимости от тяжести условий.

По тем временам это были довольно большие суммы, особенно для пожилых людей.

Правительство ФРГ обязалось перечислить в Фонд взаимопонимания и примирения всего около 400 миллионов марок — огромные деньги!

Я все чаще и чаще стал приезжать к Князеву, чтобы наладить с нашей стороны максимальную помощь. Нужно сказать, что в самом начале фонд имел счета для выплат где-то в пяти-шести банках, так как ему нужно было охватить всю страну.

Но постепенно благодаря нашим сервисам, нашей активности и тому, что мы имели огромную корреспондентскую сеть банков по России, мы стали основным банком фонда — в какой-то момент все его деньги хранились только у нас.

Мы начали работать с фондом в 1994-м, когда средств у него было еще не слишком много, но к середине 1995-го он уже стал одним из главных наших клиентов, а после «черного вторника», когда от нас вывели деньги многие банки, — и вовсе самым крупным, ключевым для нас.

Я часто встречался тогда с Князевым, активно обсуждал с ним все проекты фонда.

Очень хорошо помню эти лица… лица… лица…

В какой-то момент Князев выступил с инициативой, что нужно не просто выплачивать людям компенсации, а сделать Книгу памяти. Эту идею высоко оценили и в Германии, и у нас в Москве.

Смысл ее был вот в чем: при выдаче денег нужно делать снимок бывшего узника, а если у него есть сохранившееся старое фото — времен его молодости, — то снимать с него копию.

И мы взялись организовать все это для фонда.

Мы закупили фотоаппараты, разослали их по филиалам и отделениям, а затем стали делать снимки и накапливать фотобанк. Все это было очень важно фонду — равно как и связь с банком, организовавшим такую работу.

Лица… лица… лица…

Так прошел весь 1995-й и начало 1996-го. Но дальше было все сложнее и сложнее…

Я приезжал к Князеву и слушал его рассказы про узников, но меня интересовало тогда только одно: когда в его фонд придут новые деньги из Германии и как бы еще немного задержать выплаты узникам.

Это было ужасно, это было кощунственно, но я кожей, нутром своим ощущал, что все последние месяцы существования банка мы жили именно за счет того, что фонд держал у нас свои огромные деньги!

Князев тогда ничего не подозревал, он занимался своей работой, готовил бумаги к очередным выплатам. А я приходил к нему и всякий раз советовал ему продлевать депозит — мол, тогда мы дадим еще чуть больший процент.

Я понимал, что, если фонд решит отозвать свой депозит, банк рухнет.

Фонд взаимопонимания и примирения стал в 1996 году для нас ключевым клиентом. Князев об этом не знал, думал, что он — один из многих. Тогда с помощью бесед и уговоров мне удалось сохранить сотрудничество с фондом до конца, до дня краха банка.

P.S.

Как только наши проблемы стали видны всем и в банк была введена временная администрация, мы сразу же рассказали ЦБ о том, что у нас есть такой клиент и что прежде всего нам нужно рассчитаться именно с ним.

Это дело принципа и чести — для всех нас, для банка.

И в ЦБ с нами согласились.

— Что вы предлагаете? — спросили они.

— Нам нужно отдать самое ценное, что у нас есть из активов, и мы считаем, что это — наш бизнес-центр на Трехпрудном, — ответили мы. Югославские девелоперы как раз к тому времени заканчивали его реконструкцию.

— Сколько он стоит? — спросили в ЦБ.

Мы потратили на его строительство денег чуть больше, чем составляла сумма всего депозита фонда в банке, и ЦБ согласился с нашим предложением. Здание, конечно, стоило дороже, но в тот критический момент на рынке никто его не покупал, и ничего другого не оставалось. Князев был ошарашен случившимся, но он тоже понимал, что других вариантов нет, и потому забрал здание.

Уже через год фонд продал его другому банку и вернул все свои деньги и даже с прибылью.

А еще через четыре года Князева уволили.

Деньги фонда после ТУБа побывали во многих российских банках, какие-то из них рухнули. Так что часть немецких выплат так и не дошла до советских узников…

Я еду в Кремль (лето 1996 года)

Положение Тверьуниверсалбанка. Ситуация должна проясниться в ближайшие дни

В последние дни в Москве распространились слухи о том, что один из крупнейших российских клиринговых банков — Тверьуниверсалбанк — испытывает некоторые затруднения. Естественно, что получить правдивую информацию по столь деликатному вопросу невозможно — в банке упорно отрицают наличие каких-либо серьезных проблем. Однако вчера источник в Банке России признал, что ЦБ внимательно следит за ситуацией в Тверьуниверсалбанке и в ближайшие дни возможно заявление по этому поводу.

«КоммерсантЪ», 2 июля 1996 года23

Ситуация с ликвидностью накалялась с каждым днем — и стало понятно, что тянуть больше нельзя. Уже невозможно ходить с хорошей миной при такой игре. Нужно было идти и просить деньги у всех.

У меня тогда был среди хороших знакомых один из заместителей главы Администрации президента Ельцина. Я понимал, что этот человек отвечает вовсе не за вопросы, касающиеся банков, но выше него я уже никого не знал.

Я позвонил ему и впервые сказал: «Спасай!»

Раньше он мне часто звонил с какими-то небольшими просьбами — помочь тому, помочь этому. Банк всегда шел навстречу — а тут я позвонил сам и сказал, что мы на грани и нам нужна встреча где-то на самом верху, потому что нас не хотят слушать в ЦБ.

Я пояснил, что может быть огромный взрыв. У нас сотни тысяч вкладчиков, наши клиенты — десятки тысяч предприятий!

— В общем, спасай, — сказал я.

Он перезвонил мне уже через несколько часов и сказал, что договорился о встрече в Кремле с начальником ГПУ Ореховым.

Здесь нужно сказать пару слов о том, кто это такой. Тогда Главное правовое управление Администрации президента (ГПУ) в кремлевских кулуарах называли внутренним политбюро, а Руслана Орехова — «серым кардиналом» Кремля. Без его визы тогда не проходила ни одна бумага к Ельцину и от Ельцина. В те годы Орехов мог все!

Я тут же перезвонил Козыревой и сказал, что есть договоренность о встрече с Ореховым. В тот момент я уже понимал, что это наш последний шанс.

Встречу назначили на утро, в каком-то из зданий Кремля.

Я не спал всю ночь, готовил речь, формулировал про себя какие-то доводы, аргументы. Была напечатана толстая папка с расчетами, с оценкой стоимости всех наших активов и прочего.

Когда я въезжал утром на машине через Боровицкие ворота, то мне казалось, что я проникаю в какой-то волшебный дворец, где все время творятся чудеса. Кризисы и проблемы остались снаружи, на московских улицах, а тут, за стенами Кремля, стояла тишина и спокойно возвышались вековые ели. Автомобиль тихо ехал по пустынным внутренним улочкам Кремля…

Когда я входил в огромное здание с огромными дверями, я был уже точно уверен, что здесь нам помогут и решат все наши проблемы.

Охрана провела меня по длинному-длинному коридору в приемную к Орехову.

Это было огромное помещение, по углам которого располагались старые, но добротные, еще советские столы. По-советски выглядел и стоящий тут же электрочайник. Ничего модного и сверхсовременного я не увидел. Все было старым, но надежным. Там же сидели две немолодые угрюмые тетки-секретарши.

Меня попросили подождать.

Пока я был в приемной, к Орехову никто не заходил и не выходил от него, и вроде бы секретарь его ни с кем не связывала.

«Наверное, он работает», — решил я.

Где-то через час секретарша предложила мне зайти и открыла передо мной дверь. Кабинет Орехова оказался огромным и длинным, а его стол стоял в дальнем углу этого кабинета.

Пока я шел к столу, пока садился на стул напротив, Орехов так и не оторвал взгляда от монитора, периодически нажимая какие-то клавиши и передвигая мышку. Я протянул было руку, перед тем как сесть, чтобы поздороваться, но хозяин кабинета так и не поднял на меня глаза, он продолжал что-то делать за компьютером. Я опустил руку, сделав вид, что не заметил, и сел напротив.

В тот момент я впервые увидел этого «серого кардинала» Кремля.

Он оказался молодым человеком — ненамного старше меня, а может, и не старше, — щуплого вида, маленький, как мне показалось.

— Какой у вас вопрос? — поинтересовался он, по-прежнему не отрываясь от своего компьютера.

Я начал излагать суть: мол, у нас большой банк, более тридцати филиалов по всей стране, сотни тысяч вкладчиков, десятки тысяч предприятий-клиентов. У нас огромная вексельная программа, которую мы развивали для решения проблемы неплатежей, большой расчетный центр для банков и т.д.

— И? — произнес Орехов через некоторое время, одновременно что-то то ли печатая, то ли заполняя.

— У нас проблемы, — сказал я. — Мы вложили много денег в недвижимость, у нас есть несколько построенных и купленных офисных центров в Москве, в Твери, много отделений в столице и других городах. Много кредитов. Это все большие деньги, их достаточно, но ликвидности не хватает. Нам нужно срочно помочь: дать денег. Например, под залог наших зданий. Этого нам точно хватит. Мы просили уже у других банков на рынке, но у всех сейчас недостаток ликвидности — и никто, даже под залог зданий, не дает. Нам нужна помощь ЦБ!

— А куда все это время смотрел ЦБ? — в ответ резко спросил Орехов. Он обращался как будто не ко мне, а куда-то в воздух или в сторону своего компьютера, на экран которого он так и продолжал смотреть.

Далее мне пришлось выслушать монолог о том, что он, Орехов, давно уже говорит Федеральной комиссии по ценным бумагам, что ребята в ЦБ вообще не следят за банками. Что у них там во всех этих коммерческих банках полный бардак, они распоряжаются деньгами как хотят, а Центробанк ничего не контролирует.

В принципе, в тот момент я понимал, что он отчасти прав, но одновременно я понял, что он вряд ли как-то будет содействовать нам при таком его отношении к ЦБ.

— Мы, к сожалению, не контролируем Центральный банк и помочь вам не сможем, — в конце концов сказал он. — Но спасибо за информацию, я доложу президенту, что в банковской системе бардак, коммерческие банки творят с деньгами что хотят, а ЦБ ничего не делает. С этим нужно кончать! — резюмировал он и наконец-то поднял на меня взгляд — в первый раз за все время встречи.

Он протянул мне руку, чтобы попрощаться. Стол был большой, и я обошел его, чтобы пожать ему, сказал «До свидания» и, уходя, бросил взгляд на экран его компьютера.

Там сверху вниз падали разные фигурки.

Он играл в тетрис…

Крах: советы бывалых (1996 год)

Как только начались проблемы с платежами и вообще стало понятно, что конец приближается, Андрей предложил поужинать с друзьями из Продовольственного банка.

Они были такими же, как мы: наши ровесники, тоже с Физтеха, тоже занимались банковским делом. Мы познакомились с ними и иногда пересекались еще в студенческие годы на волне стройотрядовского движения. Свой бизнес они начали с торговли компьютерами, потом создали — одними из первых — биржу, назвав ее Продовольственной.

Когда мы только задумывались о поиске первых контактов, у них уже была своя фирма, они уже учредили биржу и заключали первые сделки. Тогда они давали нам советы, как и что организовывать, кому звонить, с кем встречаться.

Но до банка первыми додумались мы. Уже после нас и на нашем примере они тоже открыли свой банк, назвав его, как и биржу, Продовольственным. Они смотрели на нас и делали примерно то же, что и мы, — как и все тогда на рынке. Все повторяли друг друга. Потому кризис не обошел и их.

Они создали Продовольственный банк чуть позже нас, но с проблемами столкнулись раньше. Хотя по своему размеру они уступал нам, но проблемы были похожи, и потому мы решили, что нам будет полезно выслушать советы друзей.

К тому ж мы просто были близки и все, что они нам рассказывали, воспринимали как нечто очень важное. Возможно, самое важное на тот момент.

Мы сидели в ресторане, пили, смеялись, горевали, охали, ахали и слушали их советы — советы людей бывалых!

До того момента мы еще не понимали, не чувствовали, что значит пройти через кризис.

Что значит пройти через крах банка.

Раньше наш банк двигался только вверх, все наши показатели росли. И мы тогда просто не понимали, что это значит — падать.

Вот их советы:

«Не отвечайте на телефонные звонки. Все, кто будут звонить вам с завтрашнего дня, станут просить или требовать деньги. Все! Никто не позвонит с предложением дать денег или вернуть долг — все будут только требовать с вас.

Все, кто вам должен, тут же исчезнут из виду и станут ждать, когда вы окончательно упадете — чтобы потом выкупить свои долги подешевле или вообще не гасить их.

Наиболее хитрые и жесткие кредиторы начнут тут же арестовывать ваши активы. Они не будут ждать ни дня. Не надейтесь на их милость и на какую-то справедливость. И потому, если вы хотите, чтобы ваши активы не достались самым жадным из кредиторов, завтра же начинайте их прятать.

Максимально сокращайте сотрудников! Сразу. Эта статья расходов будет вскоре для вас главной. Возмущенный персонал — самое противное зрелище. Вам только кажется, что все, кого вы взяли на работу и кому уже несколько лет платили зарплату, вас любят и готовы все вам простить. Уже завтра эти сотрудники будут плевать вам вслед и требовать с вас якобы неоплаченного отпуска. Проводите сокращение резче и быстрее, не допускайте никакой жалости!

Все имеющиеся у вас помещения сдайте в аренду какой-нибудь дочерней компании, чтобы эти площади быстро не нашли и не арестовали кредиторы, и начинайте сразу ходить по рынку и искать на них покупателей.

Далее — юристы. В ближайшие пару лет вам понадобятся хорошие юристы и адвокаты, готовьтесь!

И отложите деньги на бандитов. Через какое-то время они обязательно придут. Не все кредиторы — приличные люди. Есть люди “конкретные”, они наймут кого надо, чтобы вышибить из вас деньги».

Остальные советы звучали в том же духе: «Готовьтесь, будет жестко!»

По дороге в Тверь (июль 1996 года)

Тверьуниверсалбанк приостановил операции

Вчера слухи о затруднениях Тверьуниверсалбанка (ТУБ) подтвердились самым прискорбным образом. Представители банка официально признали, что ТУБ остановил активные операции. По их словам, остановка связана с работой в банке экспертной комиссии ЦБ. По окончании проверки, в понедельник, представители ТУБа обещают возобновить работу. Пока же все отделения банка в Москве закрыты.

«КоммерсантЪ», 5 июля 1996 года24

Временную администрацию, которую ЦБ назначил к нам в банк, возглавил Сергей Панов.

Это был сухощавый мужчина лет сорока — наверное, из каких-то советских чиновников среднего полета, а может, из военных. Я не успел еще тогда с ним близко познакомиться. С ним в центробанковской команде пришли несколько ребят помоложе, порезвее, но он был главным.

Они пришли в банк неожиданно, но резких движений не делали. Просто попросили выделить им несколько кабинетов на Трехпрудном. Там они и расположились.

Вели они себя вполне деликатно, а вначале даже робко.

Но право первой подписи у меня и у Козыревой, да и вообще у всех основных людей в Москве и Твери они забрали, и теперь все документы приходилось проводить через них.

Это не было неожиданным. Все-таки мы просили Центральный банк выдать нам стабилизационный кредит, и потому контроль над финансовыми потоками должен был оказаться в руках у представителей ЦБ.

Мы это понимали, но все равно такое положение вещей, конечно, нервировало.

В особенности напрягали мелочи, например, когда вдруг нам перестали приносить бутерброды, так как нужно было подписать какую-то платежку в соседнюю столовку, и т.п.

Мы нервничали и даже психовали, но новые правила игры приняли.

«Главное — наладить работу банка, восстановить с помощью ЦБ его платежеспособность, — говорили мы себе. — Это самое главное!»

Мы всё знали про свой банк, про его активы и пассивы, его слабости и преимущества.

И Панов, глава временной администрации, попросил меня за ближайшие пару дней составить для них план спасения банка, или, как называли его в ЦБ, план санации. Он просмотрит его — и если все будет в порядке, то мы вместе с ним поедем в Тверь, чтобы утвердить этот документ на совместном заседании совета директоров ТУБа и представителей ЦБ по Твери.

Много времени нам не требовалось, мы уже давно составили этот план и даже какое-то время ходили с ним в Центробанк.

Панов его просмотрел, в принципе одобрил, не особо вдаваясь в детали, и мы договорились назавтра ехать в Тверь.

— На чем вы поедете? — спросил я его.

— На машине. У меня же нет водителя, как у вас, банкиров, — ответил Панов и иронично улыбнулся.

Тогда, летом 1996-го, у руководителя Департамента санации коммерческих банков ЦБ РФ… не было водителя!

Я не стал ему предлагать ехать в моем автомобиле, в нашей ситуации в тот момент это было как-то не комильфо. Потому я спросил, могу ли я подсесть к нему, чтобы по дороге пообсуждать кое-какие вопросы. Он согласился, на том мы и договорились, а я своему водителю сказал, чтобы тот ждал меня у тверского офиса банка.

Мы выехали утром на Ленинградское шоссе, Панов сидел за рулем. Ленинградка оказалась на удивление пуста. Машины на трассе были, но не так уж много. За прошедшие пять лет я бесконечное число раз ездил по этой дороге, в Тверь и обратно. Она и раздражала меня, и одновременно воспринималась как нечто привычное. Больше всего в этой трассе меня напрягало то, что она была двухрядной. То есть одна полоса туда — и, через сплошную, другая, в обратную сторону. Чтобы ехать быстро — а я всегда хотел ехать быстро, — нужно было все время кого-то обгонять, периодически вылезая на встречку.

Но еще больше меня раздражали водители разных «жигулей» и «москвичей», медленно плетущиеся в своем ряду и не желающие хотя бы чуть-чуть сдать вправо, чтобы можно было их обогнать, не пересекая сплошную полосу. Я все время ругался на этих «тормозов», когда сидел в салоне нашего «мерседеса»: «Ну что вам стоит сдать вправо? Ну вы же видите, что мы спешим!»

У Панова была какая-то старая иномарка, а может, и «жигули», я уже не помню. Но вот что я хорошо запомнил, так это то, что ехал он тогда медленно, очень медленно! Точнее, он ехал ровно с той скоростью, которая была разрешена: в черте города — около 60 километров в час, на трассе — 90.

Но это было безумно медленно!

И главное, он ехал впритык к сплошной и никому не давал себя обогнать. Где-то через час нашего неторопливого движения он стал мне рассказывать, что очень любит соблюдать правила, ездить именно так — ме-е-едленно и размеренно, не замечая всех этих раздраженных водителей разных «мерседесов» и «БМВ».

«Я буду ехать ровно по своей полосе с той скоростью, какая разрешена! И пусть они мне там сигналят сколько хотят, — радостно улыбался Панов, оглядываясь на мигающую и гудящую ему сзади очередную иномарку. — Ха-ха-ха! — радостно смеялся он. — Сигналь, сигналь, а я буду ехать медленно, так, как положено».

P.S.

А я сидел пораженный и молчал. Впервые я сам оказался внутри этих медленных «жигулей», которые столько лет меня раздражали! Оказывается, здесь тоже кипели страсти, тоже был свой жизненный принцип…

Это — конец! (июль 1996 года)

После тяжелой непродолжительной болезни…

…Завершился кризис Тверьуниверсалбанка — ЦБ отозвал у него лицензию на совершение банковских операций. По словам сотрудников ЦБ, поспешность отзыва связана с тем, что возникла угроза интересам кредиторов банка. Речь идет о возможности несанкционированного временной администрацией вывода из Тверьуниверсалбанка части ликвидных активов.