Заговор Тюдоров Гортнер Кристофер
– Тогда ступай. Мистрис Парри проводит тебя в спальню. У нас тут более чем просторно, так что в твоем распоряжении несколько комнат на выбор.
Она так и осталась стоять у камина; блики огня очертили ее фигуру красноватым сиянием. Я пошел к двери, чувствуя, что взгляд Елизаветы неотступно следует за мной. Уже взявшись за дверной засов, я неожиданно для себя выпалил:
– Могу я задать один вопрос?
– Если я смогу на него ответить, – кивнула принцесса.
– Оно того стоило?
Елизавета вздохнула:
– Жизнь научила меня, что бороться за то, во что веришь, всегда стоит, и неважно, к чему это приведет. Никто и никогда не рискует зря.
Я склонил голову.
– А ты? – спросила она. – Стал бы ты так же ревностно бороться за меня, если бы узнал всю правду?
Я колебался лишь долю секунды.
– Да, – сказал я. – Что бы вы ни сделали, я на вашей стороне.
Елизавета одарила меня сухой улыбкой:
– Меньшего я и не ожидала. Ступай отдохнуть, друг мой. Ты это заслужил.
Я опасался, что не смогу заснуть, что события минувших дней будут преследовать меня в тишине под незнакомым кровом. На самом же деле, едва сняв одежду и забравшись в затхлую постель, я заснул как убитый, без сновидений – впервые с тех пор, как уехал из Хэтфилда.
Когда я проснулся, уже миновал полдень. Я определил это по направлению луча света, проникавшего в окно. Пока я спал, мистрис Парри послала кого-то позаботиться о моих нуждах. Мои чулки и короткие штаны, вкупе со свежей рубашкой, были аккуратно сложены стопкой возле седельной сумки, измятые и жесткие оттого, что сушились у огня, зато блаженно чистые и пахнущие лавандой. Умывшись и обработав рану на руке, я спустился в зал. При свете дня Эшридж выглядел не менее ухоженным, чем господский дом в Хэтфилде, – достаточно просторный, обставленный всей необходимой мебелью; и все же здесь веяло запустением, как во всяком жилье, где редко появляются люди.
Я позавтракал, сидя в одиночестве за широким столом; стыдливо красневшую служанку, которая прислуживала мне за завтраком, я прежде не видел, но заключил, что именно она приводила в порядок мою одежду. Мне сообщили, что Елизавета еще не выходила из спальни, а потому я отправился навестить Шафрана. Я обнаружил, что его отменно устроили в стойле, укрыли на ночь теплым одеялом и задали вдоволь корма. Под ногами у коня вертелся, обнюхивая солому, Уриан; узнав меня, пес залился радостным лаем. Слезы брызнули у меня из глаз, когда я вспомнил, как Перегрин любил этого пса. Я уткнулся лицом в густую шерсть Уриана, а он лизал мне руки и тихонько скулил, словно чуя мое горе, – и я всецело предался скорби.
Вытерев слезы, я вывел Уриана на покрытый снегом внутренний двор. Я бросал палку и радовался тому, с какой готовностью пес приносит ее назад, как весело прыгает вокруг меня и лаем просит повторить развлечение. Мне так давно не доводилось предаваться таким вот простым, бесхитростным человеческим занятиям, что сейчас игра с собакой казалась чем-то чуждым и в то же время восхитительным.
Наконец пес запыхался, вывалил из пасти длинный язык, а руки мои закоченели, точно баранина в леднике. Повернув к дому – Уриан не отставал от меня ни на шаг – и гадая, проснулась ли уже принцесса, я вдруг различил отчетливый стук копыт. Еще не обернувшись к дороге, я уже знал, что увижу, – всадников в плащах и шляпах, галопом скачущих к особняку.
Я бегом бросился в дом. Вот и ответ, которого мы ждали.
Мистрис Парри тоже слышала приближение всадников. Когда я вбежал в дом, она, подобрав юбки, торопливо спускалась по лестнице. Глянув на меня, она проговорила:
– Ее высочество сказала, чтобы ты спрятался. Никто не должен видеть тебя здесь. Тебя могут узнать.
– А что она?
Беспокойство, обуявшее мистрис Парри, оказалось заразным; я поймал себя на том, что озираюсь, почти ожидая, что входная дверь с грохотом распахнется и в особняк ворвутся люди королевы.
– Она останется в постели.
Мистрис Парри покачала головой, заметив мою нервозность.
– С таким-то слабым здоровьем, как у нее, простудиться – пара пустяков. Ничего серьезного, но она слишком дурно себя чувствует, чтобы встать с постели либо… – тут рот мистрис Парри сжался в непреклонную ниточку, – принимать посетителей. Этим благородным господам, кто бы они ни были, придется нелегко, если они думают, будто могут явиться сюда и докучать ей.
Я сразу понял, что это уловка. Занемогшую принцессу труднее будет увезти в Лондон. Я ничего не сказал, потому что в эту минуту в зал толпой ввалились прочие слуги – горничная, кухарки и судомойки, пара праздных конюхов. Вид у всех был чрезвычайно напуганный.
– Прочь отсюда! – бросила мистрис Парри, махнув рукой, и прислуга живо разбежалась по своим делам.
– Ты тоже, – прибавила она, повернувшись ко мне. – Не хватало еще, чтобы кто-то из них спросил, как это слуга королевы оказался в доме ее высочества.
Она права. Я должен скрыться. И чем скорее, тем лучше.
Я поспешил в свою комнату и принялся запихивать в седельную сумку все, что раньше достал из нее. Я озирался по сторонам, желая убедиться, что ничего не упустил, когда услыхал, что во двор рысью въехали всадники и, спешившись, принялись властно звать конюхов.
Они оказались в доме прежде, чем я успел даже добраться до двери. Я услышал топот кованых сапог и возмущенный голос мистрис Парри:
– Моя госпожа в постели! У нее жар! Вы не смеете врываться к ней…
Я вскинул сумку на плечо, нашарив рукоять шпаги. Осторожно выглянув в коридор, я заметил двоих стражников, которые, неся шляпы в руках, поднялись по лестнице и повернули в коридор напротив, ведший к комнате принцессы. Вслед за испуганным вскриком одной из служанок раздался бесцеремонный стук в дверь.
– Мадам, откройте немедля! Именем ее величества королевы…
Я отпрянул назад в комнату. Дыхание мое участилось. Может быть, люди королевы не станут обыскивать дом. Может быть, они только допросят Елизавету и, обнаружив, что она все это время была здесь и не поднималась с постели, решат…
За дверью раздались шаги.
Я лихорадочно метнулся к кровати, рассчитывая спрятаться под ней… но не успел. Дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял стражник.
– Эй, ты! – Он ткнул в меня пальцем в латной перчатке. – Спускайся вниз. Живо!
Он отвел меня в зал. Там уже собралась вся прислуга; женщины открыто плакали, мужчины были белы как мел. Я порадовался, что здесь нет мистрис Эшли и Кейт. Хорошо бы мистрис Парри еще не успела послать за ними…
Люди королевы расхаживали по залу; стол посредине был завален их служебным имуществом – сумками, оружием, бумагой, перьями и пузырьками с чернилами. Кое-кого из этих людей мне доводилось видеть при дворе, хотя их имен я не знал; они состояли в совете. Когда стражник толкнул меня к другим слугам, один из прибывших – худой седовласый вельможа с эспаньолкой и властными замашками человека, привыкшего отдавать приказы, повернулся в мою сторону и стал сверлить меня взглядом с таким видом, словно пытался вспомнить, где мог встречать меня.
Он отвел взгляд, и я обмяк от облегчения, опустив голову и вперив глаза в пол.
Седовласый вельможа холодно провозгласил:
– Я – лорд Уильям Говард, адмирал Англии. Я прибыл сюда по приказу ее величества, дабы обыскать этот дом и расследовать причастность проживающих здесь к недавнему изменническому мятежу против суверенной особы королевы. Томас Уайетт и прочие схвачены и доставлены в Тауэр. Ее величество проявит милосердие к невиновным, если невиновность таковых может быть доказана, однако никому из вас не дозволено покидать пределы этого дома или поместья под страхом немедленного ареста.
Он обвел нас ледяным взглядом, призванным подкрепить весомость его полномочий, а затем подал стражникам знак, и они вывели прислугу из зала.
Я хотел было уйти, но тут прозвучал голос лорда Говарда:
– Нет, ты останься.
Я оглянулся через плечо. Он узнал меня. Я отвесил поклон:
– Милорд…
– Не видел ли я тебя при дворе?
Говард явно не столько спрашивал, сколько размышлял вслух, однако я решил рискнуть.
– Возможно, милорд. Я был при ее высочестве и время от времени исполнял для нее различные поручения в…
– Не вздумай мне лгать. – Говард ничуть не повысил голоса, однако в его тоне безошибочно угадывалась угроза. – В противном случае у нас есть средства развязать лжецу язык, да так, что он мигом научится говорить правду.
Я умолк. Обдумывая свой следующий шаг, я гадал, кто же предал меня на этот раз. Скорее всего, Ренар; после стычки перед дверью моей комнаты в Уайтхолле у него имеются все причины желать, чтобы я сгинул бесследно. Он не сумел управиться с собственным агентом; Сибилла обманула его, похитила улики, за которыми он гонялся, выставила его дураком. К тому же один только Ренар мог пострадать, если бы я выложил все, что знаю. Уж верно, я мог бы поведать лорду Говарду, как испанский посол прилагал все старания, чтобы уничтожить сестру королевы, ухитрившись при этом прозевать заговор, который зрел под самым его носом. Меня этот рассказ, возможно, и не спас бы, но я был твердо уверен, что Ренар предпочел бы не предавать огласке свои постыдные промахи.
Лорд Говард склонил голову к плечу:
– Как тебя зовут?
Мгновение я колебался, но все же сказал:
– Прескотт, милорд. Оруженосец Прескотт.
Это была еще одна жалкая попытка выиграть время. И Ренар, и Мария знают меня как Дэниела Бичема; если бы Ренар приказал этим людям искать меня, он назвал бы имя Бичема.
– Прескотт, – задумчиво повторил лорд Говард. – Что ж, Прескотт, тебе запрещено покидать пределы поместья. Я хочу, чтобы ты все время был у меня под рукой. Быть может, возникнет необходимость еще раз побеседовать с тобой.
– Слушаюсь, милорд, – пробормотал я, почтительно склонив голову.
Говард не шелохнулся, пристально наблюдая, как я иду к двери. Я ожидал, что он вот-вот окликнет меня и прикажет вернуться, прежде чем я успею выйти. Сейчас он сообразит, что видел, как я посещал личные покои королевы… и уж тогда я действительно попаду из огня да в полымя.
«На свете не существуют людей без прошлого…»
Говард меня не остановил.
У дверей принцессы поставили стражу; никому не дозволено было видеться с ней, кроме мистрис Парри и членов совета. Вечером я сидел на кухне со слугами и одним ухом прислушивался к их обеспокоенному перешептыванию, а другим пытался разобрать, что обсуждают лорд Говард и его люди, которые ужинали в зале.
Вошла мистрис Парри с подносом, на котором стоял нетронутый ужин Елизаветы; я отозвал ее в сторону.
– Что происходит? Вам что-нибудь известно?
Явно перепуганная, несмотря на внешнюю сдержанность, она прошептала:
– Мятеж Уайетта подавлен. Вначале, правда, казалось, что мятежники могут победить; под командованием Уайетта было свыше двух тысяч человек, а королеве совет согласился выделить не более пяти сотен дополнительных стражников. Она двинулась маршем прямиком к ратуше и произнесла такую речь, что весь Лондон поднялся защищать ее. Люди Уайетта бросили его, когда увидели, какие силы выдвинулись против них. Лорд Говард тоже был там; он оборонял от мятежников ворота Ладгейт. К ночи Уайетт сдался. Жертвы были с обеих сторон, но не слишком много.
– А теперь?
Я вспомнил Скарклиффа. Сражался он на стороне Уайетта или же против него?
– Теперь жертв будет больше, – мрачно ответила она. – Уцелевших мятежников преследуют и ловят по всей стране. Но и это еще не самое худшее. Сегодня я была в комнате моей госпожи, когда лорд Говард сообщил ей, что в связке секретных посланий, отправлявшихся за границу, было якобы обнаружено письмо руки Уайетта, в котором он сообщал принцессе о своем замысле. Королева в ярости. Она приказала, чтобы мою госпожу немедля доставили ко двору. Я настаиваю, что она в таком состоянии не может ехать, но Говард послал за врачом. В нашем распоряжении от силы день-два. Прибудет врач, осмотрит мою госпожу и объявит ее здоровой. У него просто не будет иного выхода.
Я застыл, потрясенный до глубины души. Еще одно письмо, на сей раз от того самого человека, который шел походом на Лондон, найденное в связке посланий, отправленных за границу? Эта находка могла стать для Елизаветы роковой.
Случившемуся могло быть только одно объяснение, и при этой мысли у меня кровь застыла в жилах.
Ренар. Это его рук дело. Он нашел способ подделать письмо Уайетта, расставив силки, которые неминуемо погубят Елизавету.
Я прикусил нижнюю губу. Если у нас есть в запасе один-два дня, этого срока вполне может хватить.
– Как нам обратиться за помощью? Есть ли способ тайно отправить отсюда письмо?
Мистрис Парри потрясенно воззрилась на меня:
– Помилуй, каким образом? Люди королевы окружили поместье. Даже блоха из конюшни не выберется наружу незамеченной. Да и у кого нам просить помощи? Никто сейчас не поддержит мою госпожу, даже те, кто называл себя ее друзьями.
– Я знаю одного человека. Королева прислушивается к нему. Если бы только он сумел ее убедить…
– Ты не понимаешь. Королеву невозможно убедить. Она уже согласилась казнить леди Джейн Грей, Гилфорда Дадли и отца Джейн, герцога Саффолка. Лорд Говард сказал это принцессе в лицо. Видел бы ты, каким взглядом она его одарила! Если б она не лежала в постели, то наверняка ударила бы его. Нет, сейчас уже слишком поздно прибегать к помощи людей, к которым прислушивается королева. Мою госпожу отправят в Тауэр, и она… – голос мистрис Парри сорвался, – она это знает. Помоги ей Господь, все, что она сейчас может, – это тянуть время и по-прежнему притворяться больной в надежде, что ее спасет чудо.
– Боже милостивый, – прошептал я.
Я вспоминал их такими, какими видел в последний раз, в Тауэре: Джейн, с досадой пнувшая стопку бесполезных книг, а потом отдавшая мне футляр с письмами, и Гилфорд, жаждущий моей кончины, вздорный муженек, с которым ее обвенчали против воли. Им суждено было стать первыми жертвами Ренара. Последуют ли за ними Роберт и остальные братья Дадли? Погибнет ли и Кортни? Сколько еще крови Ренар прольет руками королевы?
И что станет с Елизаветой?
Глаза мистрис Парри влажно блестели от непролитых слез.
– Моя госпожа говорит, что, если дело дойдет до казни, она, как и ее мать, попросит доставить палача из Кале. Она говорит: не позволю, чтобы мне рубили голову топором, словно теленку на скотном дворе. Что же нам делать? Чем мы можем ей помочь?
Слуги все как один повернулись и с ужасом смотрели на нас. Я взял мистрис Парри за руку, заставив ее замолчать. Глаза ее расширились, когда я подошел к ней вплотную.
– Скажите ей, пусть напишет письмо королеве. Пусть отрицает, что знала о мятеже и о том, что его возглавляет Уайетт. Если ей удастся посеять в душе королевы сомнения, мы, быть может, сумеем спасти ее. Скажите, что я доставлю это письмо.
– Ты?! – изумленно прошептала мистрис Парри. – Но как ты…
– Неважно. – Я подтолкнул ее к кухонной двери. – Скажите ей – надо поторопиться, пока еще не поздно.
Шел снег, и мы не выходили из дома, запертые погодой в четырех стенах, между тем как советники и Говард то и дело поднимались по лестнице в комнату Елизаветы – дважды, а то и трижды в день. Всякий раз они возвращались ни с чем, так и не сумев ее запугать; всякий раз было слышно, как Говард раздраженно спорит в коридоре с советниками о дальнейших действиях. Мистрис Парри сказала, что он состоит с принцессой в родстве по материнской линии; стало быть, они не чужие друг другу. Бремя, навалившееся на меня, стало чуть легче, когда я начал подозревать, что лорд Говард на деле не так уж несгибаемо верен приказу, как кажется. Люди королевы обшарили в доме и во всем поместье каждый уголок; было очевидно, они ищут доказательство того, что Елизавета собирала в этом особняке оружие, дабы поддержать мятеж и обезопасить себя до тех пор, пока ее не провозгласят королевой, – как поступила в свое время Мария, когда боролась против Нортумберленда. Они нашли лишь прихваченные морозом изгороди да заржавленный обух топора в саду. Без вещественных доказательств вины Елизаветы лорд Говард все больше походил на человека, который предпочел бы оказаться где угодно, только не здесь.
Вечером, после ужина, когда люди королевы отправлялись по своим спальням, мистрис Парри приходила ко мне, чтобы поделиться новостями. Елизавета с одра болезни стойко оборонялась от обвинений в причастности к мятежу. Она заявляла, что «поверить не может, будто ей приписывают столь чудовищные деяния, однако теперь приходится пожинать плоды недавнего безрассудства». Она, как напоминал лорд Говард, при дворе поощряла Кортни, а также его друзей; кроме того, было установлено, что она сопротивлялась попыткам Марии обратить ее в католичество и даже, едва прибыв в Эшридж, отослала того самого францисканца, которого королева назначила наставлять ее в вопросах веры. Тем не менее, как я неустанно повторял мистрис Парри, ни один из этих поступков не был государственной изменой. Лишь слухи и косвенные намеки связывали имя Елизаветы с мятежом Уайетта, а одних только слухов и намеков было недостаточно, чтобы ее убить.
И все же, говоря об этом, я мысленным взором видел, как Елизавета, стоя у камина в своей спальне, бросает в огонь письмо Дадли. Если людям королевы вздумается обыскать темницу Роберта Дадли, что они там обнаружат? Какие еще тайны могут хранить Роберт и Елизавета?
На четвертый день, когда чахлое солнце пыталось пробиться сквозь плотную завесу облаков, от двора прибыл врач, заносчивый пожилой господин в остроконечном колпаке и традиционной черной мантии. Едва отряхнув с себя снег, он поспешил к Елизавете. Единственной, кто присутствовал при осмотре, была мистрис Парри; немыслимо, заявила она, чтобы ее госпожа осталась наедине с посторонним мужчиной. Врач покинул спальню два часа спустя, и вердикт его, как и опасалась мистрис Парри, был однозначен: да, у ее высочества леди Елизаветы развивается недомогание с приступами жара, однако ее состояние не настолько серьезно, чтобы ее нельзя было – разумеется, с необходимыми предосторожностями – доставить ко двору.
Лорд Говард приказал немедля собираться в путь. Его люди резво принялись за дело, радуясь тому, что наконец есть чем заняться, кроме как пожирать глазами служанок и опустошать местные погреба. Когда слуги заметались, грузя в повозки дорожное имущество и готовя во внутреннем дворе носилки, я незаметно пробрался в конюшню, чтобы оседлать Шафрана. Я закреплял на нем узду, когда со двора донесся знакомый звонкий голос. Я поспешил выйти наружу, под искрящийся солнечный свет, в котором плясали редкие снежинки. Сердце мое сжалось. Во дворе, у покрытых пеной кобылок стояли мистрис Эшли и моя Кейт, а перед ними, заслоняя вход в особняк, выстроились стражники во главе с самим лордом Говардом.
– Говорю вам, я должна быть при ней! – пылко твердила мистрис Эшли. – Никто и не удосужился известить меня, что она больна. Мы узнали обо всем только по случайности! Мы тотчас поспешили сюда, но путь занял несколько дней, потому что на дорогах повсюду заставы. Последние события, безусловно, прискорбны, однако к нам они не имеют ни малейшего отношения. Я гувернантка ее высочества, и вы должны меня пропустить!
Говард был явно выбит из колеи напором этой пухлой, похожей на курицу-несушку женщины, которая бесцеремонно грозила ему пальцем. Он выстоял против мятежников Уайетта, однако до сих пор ни разу не сталкивался с таким противником, как мистрис Кэт Эшли. Я направился к ним. Смерзшийся снег заскрипел под моими сапогами; Кейт оглянулась и увидела меня.
Она замерла. Затем подняла руку, откинула капюшон, и я увидел под ее глазами темные круги. Мне отчаянно захотелось броситься к ней, заключить в объятия; она появилась в самый недобрый час, стойко выдержав несколько дней изнурительного пути… но дать сейчас волю чувствам я не мог. После первого нашего разговора лорд Говард не донимал меня расспросами, и я не смел пробуждать его подозрений, открыто проявляя чрезмерную близость с дамами из свиты принцессы.
– Милорд, – проговорил я вслух, и Говард перевел взгляд на меня. – Это действительно мистрис Эшли и фрейлина ее высочества мистрис Стаффорд. Они служат в доме ее высочества в Хэтфилде.
– Да, я слышал, – сухо отозвался Говард, однако лицо его смягчилось.
Мистрис Эшли, сочтя это разрешением, без лишних слов решительно миновала его и вошла в дом. Кейт замешкалась. Словно почуяв безмолвную связь между нами, Говард демонстративно развернулся:
– Выезжаем через час. Никаких отговорок.
С этими словами он скрылся в доме.
Кейт шагнула ко мне и шепнула:
– Наш милый Перегрин…
Она потянулась, чтобы взять меня за руку. Я отстранился, мельком глянув на стражников, которые с интересом глазели на Кейт.
– Мистрис Стаффорд, – тихо сказал я, – мне надлежит вернуться к своим обязанностям. Ступайте в дом. Ее высочество, без сомнения, будет рада видеть вас.
– Что? – Кейт нахмурилась. – Нет, погоди! Мне нужно с тобой поговорить. Я хочу спросить…
Я намеренно отступил еще на шаг и, оборвав ее на полуслове, повернулся и пошел к конюшне. Я не оглянулся, хотя знал, что Кейт так и стоит, пораженно глядя мне вслед. Это слишком опасно, нам нельзя себя выдавать, твердил я мысленно, не желая задумываться о другой причине – несмываемом пятне, которое легло на мою душу, сделало меня трусом, не решавшимся смотреть ей в глаза.
Я услышал позади быстрые шаги, и вот Кейт уже нагнала меня; капюшон лежал складками на ее плечах, лицо разрумянилось от холода.
– Не избегай меня. Я столько пережила за это время. Я сходила с ума от страха за тебя. Когда приехал Сесил и показал твое письмо о том, что Перегрин… – Голос ее дрогнул, осекся. – Брендан, умоляю тебя, не молчи! Что с ним случилось? Что случилось с тобой? Что-то ужасное?
– Да. И это еще не закончилось.
Снова я поборол непреодолимое желание коснуться Кейт, привлечь ее к себе, ощутить тепло ее тела и поверить, что наша близость неизменна и вечна, что наша любовь способна преодолеть даже мою собственную слабость.
– Говард подозревает меня, – сказал я вслух. – Больше ни о чем не спрашивай. Все потом. Просто делай так, как я говорю.
Боль отразилась на лице Кейт, и видно было, как она колеблется, мечется между моим предостережением и незримой трещиной, которая пролегла между нами и которую Кейт чувствовала сердцем, хоть и не знала причины ее появления.
– Что я должна сделать? – спросила она.
Надеясь, что наш разговор покажется вполне невинным глазеющим на нас стражникам, и отчетливо сознавая, что затягивать его нельзя, я спросил:
– Ты носишь мой подарок?
– Ты же знаешь, что ношу. Он всегда со мной, на шее… – Кейт приглушенно охнула. – Какая же я глупая! Надо было оставить листок в Хэтфилде. При обыске его могут найти.
– Сними его.
Я старался сохранить бесстрастный вид, словно мы, как положено слугам, просто обменивались сплетнями.
Кейт потянулась было к застежке, но замерла:
– Зачем тебе понадобился этот листок? Я предлагала забрать его перед отъездом из Хэтфилда, но ты отказался.
– Кейт, прошу тебя. Некогда объяснять.
– Ты не можешь творить с этим листком все, что вздумается, – возразила она. – Это ключ к твоему прошлому, к твоему подлинному происхождению; он может выдать, что ты королевской крови.
– Никто не узнает об этом, кроме королевы. Может быть, это наш единственный шанс. Брось его, Кейт, и уходи. Не спрашивай больше ни о чем, не ищи со мной встречи. Что бы ни произошло, ты должна оставаться при ее высочестве. Сейчас я сражаюсь за нашу жизнь, за каждого из нас.
Я отвернулся, краем глаза следя, как Кейт возится с застежкой на шее, а потом запускает руку в корсаж.
– Я думала, ты мне доверяешь, – прошептала она.
Порывисто отпрянув, Кейт пошла прочь, и на миг мне почудилось, что с ее уходом мир опустел. Нет, сейчас я не вправе поддаваться чувствам. Все мои помыслы должны быть устремлены на предстоящее дело.
Я наклонился, якобы для того, чтобы поправить сапог, и пока стражники улюлюкали и свистели вслед прошедшей к дому Кейт, незаметно поднял то, что она бросила на снег, – цепочку с золотым, увенчанным алой капелькой рубина листком артишока.
Уайтхолл
Глава 21
Под щелканье кнутов и свист ветра, гнавшего поземкой снег по дороге, мы покинули Эшридж. Налетела буря; снегопад пока не усилился, но ветер продувал шерстяные плащи насквозь. Мистрис тщетно выпрашивала для нас еще один день отсрочки, с мольбой твердя лорду Говарду, что, если в такую непогоду с принцессой что-то случится, вся вина падет на его голову. Говард оставался непреклонен. Врач объявил состояние Елизаветы пригодным для поездки, и если только небо не рухнет на землю, он, Говард, предпочитает вытерпеть бурю, нежели навлечь на себя гнев ее величества.
Я лишь краем глаза успел увидеть Елизавету, когда ее, закутанную в меха, с опухшим лицом, доставили из спальни и усадили в мягкие носилки. Стражники тотчас окружили ее со всех сторон. Занавески носилок были задернуты. Не было ни малейшей возможности обменяться с ней хоть словом, а даже если бы и была, меня отправили тащиться позади, с повозками и слугами, а возле носилок ехали верхом мистрис Эшли, Бланш Парри и Кейт.
Мы ехали медленно. Носилки трясло на ухабистой дороге, и Елизавета несколько раз требовала остановки, сетуя на дурное самочувствие и вынуждая лорда Говарда уделять ей внимание. Она оттягивала неизбежное, готовая на все, чтобы продлить поездку, которая обычно занимала не более одного дня. Когда стало смеркаться, а до Лондона оставалось еще много часов пути, лорду Говарду пришлось объявить о ночлеге. Нам предстояло провести ночь в ближайшем поместье; хозяева, которым как снег на голову свалилось сообщение о нашем прибытии, постарались как могли разместить нас под своим кровом, уступив принцессе супружескую опочивальню.
Наутро мы двинулись в путь при первом свете дня. На сей раз занавески носилок Елизаветы всю дорогу оставались задернуты, и она ни разу ни на что не пожаловалась. Лорд Говард с каменным лицом ехал рядом с носилками; за ним следовали приближенные дамы Елизаветы. Со своего места в хвосте кортежа я, прищурившись, мог разглядеть Кейт. Вняв моей просьбе, она ни разу не обернулась, чтобы посмотреть на меня.
На закате, алыми мазками разукрасившем свинцово-серое небо, мы подъехали к воротам Лондона.
Все здесь преобразилось; подозрение, ядовитым бубоном набухавшее в недрах минувших дней, лопнуло, явив свое омерзительное нутро. На воротах висели отрубленные руки и ноги мятежников Уайетта. Кровь сочилась на мостовую, и бродячие псы, рыча друг на друга, жадно лакали из загустевших луж. На каждом углу призраками маячили виселицы, увешанные нагими трупами со вспоротыми животами; трупы окоченели и уже начали разлагаться. То было обычное наказание за государственную измену, но когда трупный смрад ударил мне в ноздри, ужас перед тем, что нас ожидало, едва не захлестнул меня с головой.
Я боялся, что на сей раз королева не пощадит никого из нас.
Лавки, мастерские, таверны были закрыты, двери домов заперты наглухо, и ставни захлопнуты, хотя еще не стемнело. Людей на улицах почти не встречалось, а редкие прохожие, едва завидев наш кортеж в сопровождении тяжеловооруженных всадников, бросались по домам, словно вспугнутые мыши. Все же каким-то непостижимым образом распространилось известие, что это едет не кто иной, как принцесса Елизавета, и вдоль пути к Уайтхоллу собралась небольшая толпа смельчаков – безмолвные взгляды, ошеломленные лица, на которых отпечатался ужас перед волной жестокости и смерти, прокатившейся по городу. Я заметил, что Говард крепче стиснул поводья, выразительно поглядывая на носилки принцессы, как будто ожидал взрыва.
И вдруг занавески распахнулись, явив взорам Елизавету, которая сидела, откинувшись на подушки; белое платье с высоким воротом лишь сильней подчеркивало бледность ее осунувшегося лица. Волосы ее были распущены, шею, словно страшное предзнаменование, обвивало ожерелье из темно-красных, ограненных клиньями рубинов. Когда взгляд бесстрастных темных глаз принцессы устремился на толпу, несколько женщин присели в реверансе и одинокий мужской голос выкрикнул:
– Храни Господь ваше высочество!
Говард подал знак стражникам. Прежде чем они окружили носилки, загородив собой принцессу, она успела метнуть на Говарда смеющийся взгляд. Даже испуганная до полусмерти, она оставалась самой собой.
Кейт наконец рискнула посмотреть на меня – в тот самый миг, когда перед нами вырос Уайтхолл, окруженный кордонами стражников, похожий больше на крепость, чем на дворец. Взгляд у нее был вопрошающий; она ехала лишь в нескольких шагах, но казалось, нас разделяет непреодолимая пропасть.
Мы проехали под главной аркой. Елизавета села прямо, замерла, глядя перед собой. Кортеж миновал кучку чиновников, которые из-за цепи стражников опасливо наблюдали за нами. Мы не остановились. Мы проехали дальше, через массивные ворота, которые вели в закрытый внутренний двор. Там ждали нас йомены с алебардами, в зеленых с белым мундирах Тюдоров.
Говард спешился и помог Елизавете выбраться из носилок. Кутаясь в меха, она окинула взглядом небрежно поклонившихся стражников и гневно нахмурилась.
– Так это моя приемная? – осведомилась она. – Где же в таком случае мне отведут жилье? В подземелье?
– Вашему высочеству отведены покои, специально приготовленные для таких случаев, – ответил Говард. – Йомены будут неотлучно сопровождать вас. Вам дозволяется выбрать трех женщин себе в прислужницы; все прочие будут распущены.
– Распущены? – Голос Елизаветы дрогнул. – Не хотите же вы в самом деле лишить меня людей, в чьей помощи я так нуждаюсь?
Говард не ответил. Тогда она воинственно вскинула подбородок:
– Я желаю видеть королеву, мою сестру. Я требую аудиенции ее величества, она не может…
Стражники шагнули к принцессе. Елизавета окинула взглядом их воинственные позы и стихла. Мистрис Эшли и Бланш Парри поспешили к ней; Елизавета, по всей видимости, вдруг осознала, что ее жизнь и впрямь целиком во власти Марии, потому что вновь повернулась к Говарду:
– Умоляю, милорд, ради наших родственных уз! – Рука Елизаветы, затянутая в перчатку, легла на рукав Говарда. – Не лишайте меня хотя бы оруженосца! Мой дорожный сундук такой тяжелый, пускай он его понесет!
Придуманная наспех уловка была неубедительна, и Говард это наверняка понимал. Любой из плечистых стражников мог без труда отнести сундук Елизаветы куда требуется, однако же Говард медлил, словно и впрямь обдумывал просьбу принцессы. Взгляд его переместился на меня, стоявшего возле Шафрана. Кейт, укутанная в плащ с капюшоном, тоже застыла, не зная, что предпринять.
– Никаких мужчин, – наконец проговорил Говард. – Я получил совершенно ясные приказания: ваше высочество может взять с собой только женщин.
– Но, милорд! – взмолилась Елизавета. – Он всего лишь слуга. Что он может натворить?
– Многое, – отрезал Говард, – если он тот самый, кого я в нем подозреваю.
Он знает, кто я такой. Все время знал. Возможно ли, чтобы он тайно потворствовал моим намерениям?..
Я бросил поводья и подошел к Говарду:
– Милорд, ее высочество нездорова. Уж верно она заслуживает такую скромную поблажку. – И, понизив голос, добавил: – Быть может, когда-нибудь ее положение улучшится и она сочтет возможным вознаградить вас за проявленное сострадание.
Лорд Уильям Говард беззвучно пошевелил губами. Как я предполагал, он не был лизоблюдом, готовым на все ради королевской милости. Он оборонял Лондон, подвергая свою жизнь опасности, чтобы защитить трон. Он был человек чести. Моя просьба, по всей вероятности, пробудила в нем голос и без того смятенной совести, потому что он коротко кивнул.
– Что ж, пускай поможет отнести вещи, однако после немедленно уйдет. Я не могу, – сказал он едва не извиняющимся тоном, – противоречить воле королевы. Если я заслужу ее немилость, как же я смогу быть другом вашего высочества?
Елизавета вздохнула:
– Благодарю, милорд.
Затем она выпрямилась, высоко подняв голову. Йомены сомкнулись вокруг нее. Елизавета вошла во дворец; Кейт, Эшли и Парри следовали за ней. Поднимая с повозки обитый кожей сундук с бронзовыми скрепами, я перехватил взгляд Говарда.
Неизменно бесстрастная маска его исчезла, обнажив встревоженное лицо.
– Что бы ты ни задумал, – прошептал он, – не мешкай.
Я поспешил за Елизаветой. В коридоре было промозгло и сыро, каменный свод потолка нависал над самой головой. Нас привели в глухие, без единого окна, комнаты, обставленные только самой необходимой мебелью. В комнатах царил холод; жаровен здесь не было. Стражники молча попятились через приемную, поклонились и вышли, захлопнув за нами дверь.
Мистрис Парри с ужасом озиралась по сторонам.
– Это возмутительно! – Мистрис Эшли топнула ногой. – Неужели ее величество решила уморить нас холодом?
Елизавета без сил опустилась на табурет, будто ноги вдруг отказали ей.
Я поставил сундук на пол.
– Давайте письмо, – сказал я. – Я доставлю его человеку, который не больше Говарда желает видеть вас в заключении.
Елизавета непонимающе взглянула на меня:
– Письмо?
– Ну да, ваше письмо к королеве. То, которое я попросил вас написать. Пожалуйста, ваше высочество. Медлить нельзя. У нас слишком мало времени.
– Я… я не поверила тебе, – вмешалась мистрис Парри. – И потом, у нас все равно бы ничего не вышло. Люди короля забрали из ее спальни все чернила, перья и бумагу. Ей просто нечем было писать, поэтому я… я не передала ей твои слова.
Елизавета обожгла ее убийственным взглядом, а Кейт, упав на колени, принялась рыться в своей ковровой сумке. Она достала стопку бумаги, заостренное перо и крохотный пузырек с чернилами. Развернувшись к столу, Елизавета откупорила пузырек и обмакнула перо в чернила. Она помедлила, занеся перо над бумагой, глянула на меня, а затем склонилась над столом и начала писать. В тишине отчетливо слышался яростный скрип пера.
Кейт неотрывно смотрела на меня. Нелегко было встречаться с ней взглядом, видеть страх в ее глазах и знать, что это моя вина, что это я не сумел уберечь нас. Впрочем, время еще есть; если мне удастся встретиться с королевой и убедить ее, я, быть может, еще сумею предотвратить самое страшное.
Елизавета перевернула бумагу, между ее зубов показался кончик языка. Затем она так же внезапно, как начала, прекратила писать и принялась штудировать исписанный лист. Казалось, она взвешивает каждое слово, проверяя, нет ли в нем ошибки. Удовлетворенная, она вновь окунула в чернила перо, начертала внизу страницы несколько линий наискосок и лишь затем поставила свою подпись.
– Песок! – бросила она.
Кейт снова порылась в сумке.
– Я не взяла с собой песка, – проговорила она и выругалась. – Когда мы узнали, что случилось, началась такая суета, и мы… мы…
Она осеклась, обессилев от чувств, которые до сих пор так старательно сдерживала, и Елизавета привлекла ее к себе.
– Нет-нет, – бормотала она, – не надо, Кейт, храбрая моя девочка! Даже не вздумай, слышишь? Если ты расплачешься, заплачу и я, а мы обе знаем, что слезы нам не помогут.
Поверх головы Кейт Елизавета подняла глаза на меня. Она не могла знать, что я предал Кейт, разделив ложе с другой женщиной, но в этот миг взгляд Елизаветы словно проник в самые темные глубины моей души. В этом взгляде я прочитал примирение со случившимся, в котором отказывал себе, намек на то, что и она когда-то стала жертвой преступной страсти. И вместе с тем взгляд Елизаветы предостерегал: те, кого мы любим превыше всего, не должны страдать из-за наших прегрешений. Им незачем знать, как мы провинились перед ними.
– Мне надо идти.
Мой хриплый голос сорвался. Кейт обернулась, вскинув дрожащую руку к губам. Я заставил себя ответить на ее испуганный взгляд, прижав ладонь к груди, к потайному карману камзола, куда спрятал золотой лепесток.
– Скоро отлив, – сказал я Елизавете, которая усердно дула на письмо, стараясь хоть как-то просушить чернила.
Я забрал у нее сложенный лист и убрал под плащ.
– Во время отлива вас не смогут доставить на барке в Тауэр. Делайте что хотите, но постарайтесь задержаться здесь до утра.
– Постараюсь, – кивнула Елизавета. – Храни тебя Господь, друг мой.
Я низко поклонился и вышел, чувствуя спиной неотрывный взгляд Кейт. И не оглянулся.
Я недостоин ее. Теперь – недостоин.
И все же я охотно отдам жизнь, только бы уберечь ее и Елизавету от беды.
Дворец погрузился в темноту, свет факелов, горевших на фасаде, едва пробивался сквозь плотный мрак зимней ночи. Завернувшись в плащ, я торопливо пробирался по внутреннему двору в густой тени высоких стен. Прибытие Елизаветы не могло остаться незамеченным, и мне нужно было как можно дольше не попадаться никому на глаза.
Поднявшись по боковой лестнице в галерею, я остановился и огляделся. Канцелярия, которую я искал, должна была находиться неподалеку от покоев королевы. Осторожно расспросив пробегавшего мимо пажа, я двинулся в нужном направлении. Часовых во дворце явно прибавилось, но ни один из них не проявлял ко мне ни малейшего интереса. Я шел целеустремленной, бодрой походкой слуги, которому необходимо поскорей исполнить крайне важное поручение. В стенных нишах томились скукой придворные – им явно не хватало развлечений. Видимо, все, у кого доставало средств, бежали из Лондона в относительную безопасность провинции, и все же заметно было, что отлаженный механизм двора по-прежнему работает на полную мощность: секретари и пажи спешили по своим делам с папками и сумками. Можно не сомневаться, что совет будет заседать всю ночь, решая, как лучше управиться с сестрой королевы.
Когда я отыскал Рочестера, тот давал указания клерку, согнувшемуся в три погибели над заваленным счетными книгами столом.
– Прошу прощения, если помешал, – проговорил я с порога.
Лорд вскинул голову, сверкнул глазами, сердясь на неожиданную помеху в делах. Вид у него был изможденный, обычно румяное лицо заметно побледнело. События минувших дней, по всей вероятности, изнурили его сверх меры, почти не оставив времени на трапезы с возлиянием и тем более на сон. Когда я сдвинул капюшон на затылок, чтобы свет свечи упал на мое лицо, Рочестер рявкнул на клерка: «Живей! Принеси документы из архива!» – и притворился, будто изучает раскрытую перед ним книгу. Секретарь, искоса глянув на меня, бочком выбрался из-за стола. Как только он скрылся, Рочестер выдохнул:
Читать бесплатно другие книги:
