Муза Кормашов Александр

– Ты любишь свое представление обо мне.

– Это одно и то же.

Они помолчали.

– Ты мною пользовалась, – сказал он. – Вот и весь сказ.

– В чем дело, Иса? Что произошло?

Он закрыл глаза, по телу пробежала дрожь.

– Ничего. Все так, как было с самого начала.

Она стукнула кулачком по перилам.

– Почему ты не хочешь быть со мной? Почему ты…

Отдаленный взрыв заставил их обоих замолчать.

– Черт! Это еще что такое? – Исаак обшаривал взглядом горизонт.

– Тереза говорит, что снова бомбят мосты. Твой отец правда в этом участвует?

Глаза Исаака потемнели от гнева, она даже попятилась.

– Я должен ехать в Малагу.

– В полночь? Какой в этом прок?

– Больше проку, чем стоять здесь.

– А как же мы? Всё, конец?

– Мы всегда смотрели на это по-разному, сама знаешь.

– А что мне делать с картиной?

– Отдай отцу. А мне надо со своим разбираться.

– Что ты предлагаешь? Я не собираюсь отказываться от нашего…

– Ты запуталась, Олив. И переживаешь, что не можешь работать…

Она схватила его за руки.

– Ты мне нужен! Без тебя я не могу рисовать.

– До меня же рисовала.

– Исаак, не бросай меня… пожалуйста.

– Прощай, Олив.

– Нет!

Он спустился с веранды и пошел через сад. Потом бросил прощальный взгляд на дом, и луна слегка подсветила его лицо. Олив спиной почувствовала, что кто-то стоит в дверях.

– Куда это он? – спросила Сара.

– Suerte, – бросил Исаак через плечо, прежде чем раствориться среди деревьев.

– Что это значит? – спросила Сара.

Олив ощутила подступающие слезы, но мать не должна была их видеть.

– Не важно.

– Я спрашиваю, что он сказал?

Олив поразило, как Сара изменилась в лице.

– Мама, это значит всего лишь «желаю удачи».

Через пару часов после того, как Исаак их оставил и исчез в ночи, одним залпом была подожжена финка Дона Альфонсо, а вторым церковь Святой Руфины в центре Арасуэло. Позже люди шептались о том, что они видели, как отец Лоренцо бежал от пожара в чем мать родила в сторону площади, а за ним голая женщина. Одни говорили, что никакой женщины не было, только священник в белом исподнем, сквозь которое просвечивал детородный орган. Другие готовы были поклясться на Библии, что женщина была – некое видение Руфины, спасающейся от всего этого безбожия, прежде чем растаять в воздухе.

Одно не подлежало сомнению: на рассвете глазам предстали черный остов церкви и такой же скелет дома Дона Альфонсо. В воздухе висел запах гари, разъедая глаза идущих по делам жителей, и вскоре вся деревня пребывала в трансе, отлично понимая, что возмездия за совершенные злодеяния им не избежать.

Тереза примчалась в серых предрассветных сумерках и заколотила в дверь. И Олив сразу поняла: случилось что-то ужасное.

– Исаак навалял дров…

– Что он сделал? Где он?

Тереза выглядела ошарашенной.

– Я не знаю. Церкви больше нет.

– То есть как – нет?

– Сгорела. И дом моего отца тоже.

– О господи! Тереза, заходи.

Спустя пару часов появился Дон Альфонсо, его некогда безукоризненный костюм был перепачкан сажей. Он тоже забарабанил в дверь, заставив Терезу, находившуюся у Олив на чердаке, сжаться от страха.

– Все будет хорошо, – прошептала Олив.

Тереза вцепилась ей в кисть.

– Сеньорита, вы не понимаете.

Гарольд впустил Дона Альфонсо, и тот сердито протопал в гостиную. Олив на цыпочках спустилась по лестнице и прилипла к дверной щели.

– Вы в курсе событий? – спросил он.

– Да.

– Слухами земля полнится. Это что-то из ряда вон. Я мог заживо сгореть… жена, дети. Мы еще живы только потому, что моя дочь Клара страдает бессонницей. Трое моих конюхов, домашний слуга и посудомойщик участвовали в поджоге. Сейчас они все, сеньор Шлосс, сидят в кутузке в ожидании наказания. И знаете, что они говорят? Им заплатил Исаак Роблес. А где он взял на это деньги? Точно не у меня. Ответа у меня нет, потому что я нигде не могу найти своего ублюдка. Вы знаете, сеньор, где он?

– Не знаю.

– Но вы в курсе, что мой дом спалили.

– Разве он не у себя в коттедже?

– Я послал туда Хорхе и Грегорио. Вот все, что они там нашли. – Дон Альфонсо поднял вверх номер журнала «Вог». – Вашей жены, если не ошибаюсь?

В глазах Гарольда промелькнуло удивление, но он быстро изобразил невозмутимость.

– Она их дает Терезе.

– Мой сын отпустил на волю три десятка моих чистокровных лошадей, сеньор. И поджег конюшню. Он спалил церковь.

– Присядьте, Дон Альфонсо, прошу вас. Это серьезные обвинения.

– Его сдали собственные друзья. Сеньор, он дьявол.

– Позвольте с вами не согласиться. – В голосе Гарольда явственно звучали нотки раздражения. – У вашего сына нет времени на такие игры. Ваш сын одаренный молодой человек.

Тут пришел черед Дона Альфонсо удивиться.

– Одаренный?

– Вы что, не видели его работы?

– Работы?

Прежде чем Гарольд успел дать пояснения, в комнату ворвалась Олив. Мужчины вздрогнули и посмотрели на нее.

– Возвращайся к себе наверх. – В голосе отца чувствовалось напряжение.

– Нет.

За спиной дочери возникла фигура Сары.

– Что здесь происходит? – спросила она. Ее взгляд остановился на Доне Альфонсо, и сразу кровь отлила от щек. – Он мертв? – прошептала она. – Мистер Роблес мертв?

– Не говори глупости, Сара. – Гарольд уже не справлялся с напряжением.

Дон Альфонсо вежливо кивнул хозяйке.

– Тереза у вас?

– Она наверху, – ответила Сара.

– Мама, – одернула ее дочь.

– Пожалуйста, приведите ее сюда, – попросил Дон Альфонсо.

– Нет, – отрезала Олив. – Она к вам не спустится.

– Лив, не дури, – сказал отец. – Веди себя прилично.

– Прилично?

– Сходи за Терезой.

Олив поднялась наверх, но Терезы нигде не было. Она подождала, выигрывая время, делая вид, что ее ищет, а сама молилась о том, чтобы та убежала в безопасное место. Наконец она уверенно сошла вниз и вернулась в гостиную. Увидев ее одну, Дон Альфонсо прищурился.

– Вы ее прячете, сеньорита? Я понял, это вы ей оказываете дружескую услугу.

– Никого я не прячу.

Он повернулся к ее родителям:

– То, что вы их прячете, выйдет вам боком. Исаака разыскивают по обвинению в воровстве, поджоге, уничтожении чужого имущества и покушении на убийство…

– Помилуйте, – перебил его Гарольд. – Не прячем мы ваших детей.

– Они больше не мои дети. А вам здесь нечего делать. Уезжайте.

– Напротив, – возразил Гарольд. – Я считаю, что мы должны защищать тех, кого не защищаете вы. Кажется, я начинаю вас понимать.

Дон Альфонсо рассмеялся.

– Иностранцы, что с вас взять. Думаете, вы их защищаете? Это вам потребуется их защита. Защитят они вас, как же. Думаете, вы под чудо-зонтиком, который держат влюбленные в вас служанка и садовник?

– Да, Тереза наша служанка, и, кстати, прекрасная, а вот Исаак не работает у нас садовником. Вы понятия не имеете, какой у вас сын…

– Я знаю его лучше, чем вы. Интересно, чем он будет вас оборонять, сеньор? Кастрюлей? Скорее, его дружки-говнюки проткнут вам грудь мотыгой и уйдут к «красным».

Когда Дон Альфонсо уехал в своем автомобиле, Олив рванула через ржавые ворота в сторону деревни, – скоро у нее засбоило дыхание и заныли ноги, – а потом в горку, к знакомому коттеджу. Исаака и Терезы на месте не было, а Хорхе с Грегорио перевернули все вверх дном. Дом показался ей голым, еще более голым, чем раньше. Для нее он стал деревенским раем, где легко думается и дышится и рисуется. Вот где хотелось укрыться от невзгод.

В комнате Исаака не было ничего, кроме разобранной кровати и кувшина с увядшими розами на подоконнике. Немудреный гардероб Терезы валялся в ее спальне на полу. Олив с удивлением обнаружила свой старый тюбик из-под ярко-зеленой краски, использованной для «Сада». А еще пробку от шампанского «Вдова Клико» и совсем уж странные вещи: кусок материи, ничем не отличавшейся от пижамы Гарольда; смятая пачка отцовских сигарет и в ней бычки с фильтрами в красной помаде, и не чьей-нибудь, а ее матери. Еще на полу валялись вырванные из блокнота листки, и на них аккуратным ученическим почерком выписанные английские слова и выражения: palaver – snaffled – crass – gosh – I’m starving – ghastly – selfish[74], а против них испанский перевод.

У Олив заколотилось сердце. Глядя на эти ошметки из жизни ее родителей, на оброненные ими когда-то словечки, Олив испытала отрезвляющее чувство: она совсем не знает своей подруги.

Хлопнула входная дверь, и у Олив пробежали мурашки по коже. Шагов не последовало, и она сказала себе, что это ветер. Но доносившийся вой действовал ей на нервы, и в ее воображении возник волк, спустившийся с гор. Она уже собиралась покинуть комнату Терезы, когда увидела на полу фотографию. Двое перед картиной «Руфина и лев». Она улыбается, а Исаак с чуть вздернутыми бровями принял позу автора законченного произведения. Олив раньше не видела этой фотографии, и сейчас она бессознательно сунула ее в карман.

Уходя по коридору, она увидела картину Исаака, приставленную к стене. Тереза, надо думать, принесла ее сюда с глаз долой. Олив в очередной раз сразили эти ненатуральные лица, ее и матери, два манекена, шокирующие своей внутренней пустотой.

Она вышла из коттеджа, и перед ней открылись холмы. В небе курился белый дым, напоминавший о пожарах. Исаак знал эти холмы получше, чем Дон Альфонсо, и, наверно, успел где-то тут укрыться. А вот у Терезы на это просто не было времени. Олив предчувствовала катастрофу и ничего не могла сделать.

– Тереза! – позвала она в пространство, которое вернуло ей призыв. – Тереза! – снова закричала Олив, охваченная паникой. Но все, что она слышала, – это эхо, разносившее имя среди холмов.

Ее засек Хорхе, когда она нырнула в лес за деревней. Они с Грегорио охотились в тех местах, и он случайно, повернув голову, заметил мелькнувшую загорелую ножку и темную косичку. Дальнейшее перевернуло жизнь деревни, которая, казалось, была обречена оставаться неизменной. Как бы свидетели тех событий ни желали отмолчаться, болезненному следу, длинному и неуничтожимому, суждено было протянуться на многие годы.

Находись Хорхе подальше, быстроногая Тереза от него, куда более грузного, наверняка бы ускользнула. Вдвоем же они выследили ее среди деревьев. Хорхе сделал предупредительный выстрел в воздух, Тереза обернулась, и Грегорио, воспользовавшись моментом, схватил ее сзади.

Она лягалась и кричала, но хватка не ослабевала.

– Где он? – заорал Хорхе, продираясь сквозь заросли папоротника.

– Ты о чем? Пусти меня! – Ей казалось, что сердце упрямо лезет вверх, а язык сейчас западет в горло.

– Где твой брат?

– Я не знаю!

Хорхе преодолел последние шаги и оказался с ней лицом к лицу. На нее пахнуло скисшим вином.

– Все ты знаешь, стерва глазастая, маленькая шпионка. Где он?

– Да не знаю я, – повторила она.

– Привяжи ее к дереву, – сказал Хорхе, но его напарник заколебался. – Ты меня слышал. Давай!

Грегорио медлил.

– Хорхе, я не знаю, где он, клянусь. – Тереза хваталась за соломинку. – Ты думаешь, он мне сказал бы? Никто мне ничего не говорит…

– Твой брат прошлой ночью спалил полдеревни. Считай, что он труп. И ты нам все расскажешь.

Он потащил ее за косу к дереву.

– Вы вместе в школе учились. – Она задыхалась от боли в черепной коробке. – Вы двадцать лет друзья, – шипела она. – Как на тебя посмотрит твоя мать?

– По крайней мере, у меня есть мать, в отличие от некоторых, – отбрил он ее.

– Грегорио, ты дрожишь, – обратилась она к более податливому напарнику, почуяв, что ему не по себе, и близкая к тому, чтобы совсем потерять голову от страха.

– Хорхе, давай отвезем ее в участок, – предложил он.

– Заткнись.

– Ну, правда. Я не буду ее привязывать. Дон Альфонсо ведь не говорил… Давай посадим ее в грузовик.

В конце концов Хорхе уступил, и они отвезли Терезу в одиночную камеру штаба гражданской гвардии, где она провела ночь.

– Проследи, чтобы она не покончила с собой. – Хорхе сплюнул на пол. – Как ее мамаша.

– Что? – изумился Грегорио.

Хорхе смерил его недоверчивым взглядом.

– Только не говори мне, что ты не знал. Ее мать утопилась. Не иначе как надоело возиться с этим куском дерьма. – Последнюю фразу, повысив голос, он обратил в сырой коридор, так чтобы его услышала в своей камере Тереза.

Она почти не спала. Одежонка на ней была так себе, а одеяло ей не предложили, но терзалась и дрожала она не столько от холода, сколько от мысли, что никто из хозяев за нее не заступился. Среди ночи, вглядываясь в темноту из-за решетки и вспоминая жестокие слова Хорхе, Тереза убеждала себя, что Олив должна появиться с минуты на минуту. Сейчас она выкрикнет ее имя и потребует, чтобы эти звери ее выпустили. Если не верить в спасение, то остается только ждать, что скоро появится расстрельная команда.

Однако Олив так и не пришла, как и Гарольд, чей авторитет был бы повыше. И когда занялся рассвет, Тереза сказала себе: «Все правильно, все правильно, с какой стати они должны прийти?» – и даже порадовалась, что никто не видел, как разлетелись в прах ее надежды.

В восемь утра к ней в камеру пришли Хорхе и Грегорио. Она сидела на койке, прижавшись всеми позвонками к холодной каменной стене.

– Встать! – приказал Хорхе.

Она встала, он подошел ближе.

– Тереза, последний раз спрашиваю. Где твой брат?

– Я не…

Он врезал ей по скуле, и она, откачнувшись, ударилась головой о стену.

– Я спросил, где он?

Тереза начала кричать, а он продолжал бить ее, тут что-то выкрикнул Грегорио, и она потеряла сознание. Очнулась она в кузове грузовика, подпрыгивающего на ухабах; глаза завязаны, во рту шатающийся зуб и железистый привкус крови.

Тереза повернула голову навстречу ветру, пытаясь определить, куда они направляются, но она пока не ориентировалась в пространстве. Ныла шея, пульсировало в висках. Повязку затянули так сильно, что она давила на глазницы. Пахло потом и как будто чужой кровью. Что, конец? Где-то в душе, да и в снах, она страшилась этого момента. Ей выстрелят в голову на задах какого-нибудь заброшенного строения, подальше от ее дома. И кто о ней вспомнит? Кто ее оплачет?

Грузовик остановился. Она услышала, как мужчины выскочили из кабины и открыли кузов.

– Не убивайте меня, не убивайте, – умоляла она, слыша дрожь собственного голоса и удивляясь этой неуемной жажде жизни и своей готовности пойти на любое унижение. Все, что угодно, лишь бы выжить. – Грегорио, пожалуйста. Пожалуйста. Спаси меня.

Но Грегорио молчал. Кто-то взял ее за руку, провел несколько шагов и силой усадил на стул. Затем человек удалился, похрустывая подошвами по гравию. Лицо ощутило солнечное тепло, а чувствительные веки – золотисто-оранжевый свет, пробивающийся через наглазную повязку. Вот и всё, подумала Тереза.

– Олив, – зашептала она, – Олив… – Тереза снова и снова повторяла это имя, и наконец повязку сняли. Сначала она только услышала хлопанье птичьих крыльев. Потом она приоткрыла глаза и, поморгав, привыкая к яркому свету, с удивлением увидела справа от себя Олив с золотым ореолом вокруг головы, а за ее спиной белые квадраты домов.

– Я на том свете? – спросила Тереза.

– Пока на этом, – ответил какой-то мужчина.

До нее с опозданием дошло, что она на главной площади, прямо перед остовом сожженной церкви. Подходили все новые жители деревни, но стоило Терезе повернуть голову в их сторону, как они отшатывались, подобно косяку рыб. Она привстала навстречу Олив, а та шагнула к ней и протянула руку, но Грегорио снова припечатал Терезу к стулу.

Хорхе помахал пистолетом перед толпой.

– Назад!

Но Олив не отошла.

– Что ты собираешься с ней делать? – крикнула она по-испански. – Говори, что ты собираешься с ней делать?

– Заткнись! – Хорхе подошел к грузовику и что-то достал с переднего сиденья. Вернувшись, он принялся не спеша кружить вокруг Терезы, уперев руки в бока, оценивая ее, принюхиваясь к ней, как какая-нибудь вдовушка к овару на рынке. Потом взял ее одной рукой за косу, а в другой сверкнули большие ножницы вроде секатора, которым садовник подравнивает кусты.

– Поступим по справедливости, – сказал он, зажимая косу в кулаке. – Я буду ее разматывать и отрезать по кусочку, задавая один и тот же вопрос: «Где твой брат?» Если ответишь, останешься с волосами.

Тереза окаменела, живой оставалась только коса, скрученная и дергающаяся в кулаке у Хорхе. Взгляд у нее сделался отрешенным. Тело еще было здесь, но сама она уже где-то там. Хорхе сноровисто распускал косу, а она даже не вскрикнула и не дернулась, просто сидела, глядя в пустоту, – такая неподвижная и задумчивая, словно с готовностью принимала участие в этом спектакле, но достаточно было приглядеться к ее сжатым побелевшим кулачкам.

– Остановитесь, – обратилась Олив к мужчинам. – Она не знает, где он.

Хорхе развернулся к Олив.

– Это она так утверждает.

Чик. Длинная черная прядь улеглась в пыли, точно змея. Зеваки не перешептывались и, кажется, не дышали.

– Сеньорита, – Грегорио повернулся к Олив, – не вмешивайтесь не в свое дело.

– Не мучьте ее, – сказала она. – Вы об этом еще пожалеете. Если ее отец узнает…

– Если ты не заткнешься, то будешь следующая! – закричал Хорхе и снова вскинул ножницы. – Где твой брат? – снова насел он на Терезу, но та хранила молчание, и он отхватил еще одну большую прядь.

«Тере, скажи хоть что-нибудь, – мысленно попросила ее Олив. – Соври». Но Тереза не размыкала губ, по-прежнему глядя на остов сгоревшей церкви, и Олив показалось, что это у нее срезали волосы. Хотя ее подруга ни разу не дрогнула, в пустых глазах светился страх.

– Где он? – вновь и вновь раздавался один и тот же вопрос. Не получая ответа, Хорхе отхватил волосы у основания черепа, большой разношерстный ком.

– Похожа на пушистый гриб, – засмеялся Хорхе. Деревенский люд его не поддержал, но и не попытался остановить.

– Тереза, я здесь, – выкрикнула Олив.

– Вот как она тебя отблагодарила, – сказал Грегорио.

Срезав копну волос, Хорхе достал из кармана опасную бритву.

– Что ты делаешь? – прошипел его напарник. – Она и так все поняла.

– Мне так не кажется, – ответил Хорхе и принялся соскабливать отдельные пучки, пока она не стала совершенно лысой, – такое унизительное наказание библейских времен, эпохи кровавых расправ.

– Вот что происходит, когда скрываешь информацию о разыскиваемом преступнике и отказываешься подчиняться закону, – объявил Хорхе, воздев бритву.

– Закону? – вырвалось у Олив.

Деревенские стояли как изваяния. Порезы на голом черепе сочились кровью. Хорхе потянул Терезу вверх, и она подчинилась как кукла.

– Снимай юбку и блузку, – приказал он.

– Хватит! – крикнула женщина рядом с Олив. Хорхе направился к ней.

– Что, Розита, ты на очереди? Тоже хочешь стать похожей на гриб? Я тебе обещаю, что ты будешь следующая.

Розита отшатнулась и замотала головой, лицо ее исказил страх. Тереза медленно стащила юбку и блузку и осталась в нижнем белье, из-под которого торчали худые ноги. Олив так хотелось прижать ее к себе, но она боялась, что это ей только повредит. Слишком уж завелся Хорхе, да и Грегорио, при всей неуверенности в себе, был достаточно опасен.

Последний принес из грузовика хламиду, сшитую словно в шестнадцатом веке, и бутылку непонятно с какой жидкостью. Он надел Терезе эту хламиду через голову и помог ей просунуть руки в тяжелые рукава.

– Сними туфли, – велел он ей, как отец ребенку, и больно было смотреть на то, как она молча подчинилась.

Она никак не могла развязать узел на шнурках, и Грегорио, потеряв терпение, просто распорол обувку перочинным ножом. Похоже, это стало последней каплей – не выбритая голова, не требование раздеться, – и эмоции вырвались наружу. Это была ее единственная пара, да, старая, но начищенная до блеска, и вот от туфельки остались кожаные ошметки, лежащие в пыли. Тереза ахнула и упала ничком, как подкошенная.

– Встать! – взвыл Хорхе, но она не пошевелилась. Он угрожающе помахал в воздухе бутылкой. – Вот так мы поступаем с предателями.

– Это кто предатель? – прохрипела Тереза.

– Хочешь, чтобы я сам влил это в твое горло?

Она подняла на него глаза, отказываясь выполнять его команду.

– Давай! – приказал старший своему напарнику.

Грегорио оседлал лежащую раньше, чем та успела что-то сообразить. Он завел ей руки за спину и прижал к земле коленом. Бледный, обливающийся потом, он силой разжал ей челюсти.

– Пей! – приказал он. Шок от того, что и Грегорио ей теперь враг, совсем парализовал Терезу, и Хорхе без труда сунул ей в рот горлышко бутылки.

– Пей, – прошипел Грегорио. – Пей до дна.

Тереза округлившимися глазами уставилась на Грегорио, так что он не мог отвести взгляд, и сверлила его, пока в нее вливали жидкость. Некоторые из толпы, не вынеся этой жути, побежали прочь.

Опустошив бутылку, мужчины отпустили Терезу. Она давилась, из уголков рта на землю стекали струйки густого масла.

– Кто знал, что рядом с нами живет дьявол? – прошептал мужчина рядом с Олив.

– А теперь вали домой, Тереза, – сказал Хорхе. – И смотри, не уделайся по дороге. Если в ближайшие день-два мы его не найдем, снова жди нас в гости.

Тереза с трудом поднялась на ноги, но тут же споткнулась, и Олив, оттолкнув истязателей, подхватила подругу. На этот раз они ее не остановили. Тереза привалилась к ней, и две девушки поплелись восвояси, а деревенские расступались, давая дорогу бритоголовому задыхающемуся существу, способному в любой момент опростаться, после того как в нее влили целую бутылку касторового масла.

Никто не рискнул в присутствии Хорхе и Грегорио сказать ей ободряющие слова. Все, запуганные, стояли с полуоткрытыми ртами. Они глядели девушкам вслед, а те уходили по пыльной дороге в сторону далекой финки. Наконец они исчезли из виду.

Хорхе и Грегорио залезли в грузовик и рванули в обратном направлении. Постепенно площадь опустела, и остались только черные клоки волос на гравии.

Олив искупала Терезу и сожгла грязную хламиду. Одела она ее в свой аранский свитер и голубые шелковые брючки, подаренные Сарой. Эти брючки, надо полагать, должны были как-то ее отвлечь, в действительности же они придали ей довольно нелепый вид в контрасте с грубым шерстяным свитером и голым черепом. К тому времени, когда Гарольд вернулся из Малаги, Тереза, получив две Сариных таблетки снотворного, крепко спала наверху в одной из спален.

Прежде чем ему успели рассказать о событиях на деревенской площади, Гарольд поведал домашним о том, что творится в городе. Он был потрясен. Дороги ужасные. Оба разрушенных моста, отрезавших центр города от внешнего мира, до сих пор не починены. Он назвал происходящее «извращенным буддизмом по-испански». Отдаться на волю судьбы – это хорошо, но ведь не ценой жизни! А как иначе объяснить нежелание отремонтировать мосты и тем самым накормить голодных жителей, не говоря уже о военных?

Гарольд припарковал машину на подъезде к городу и дошел до центра пешком. С провизией оказалось туго. Ни консервов, ни сыра – даже сыра! – ни пирогов. Ему удалось раздобыть килограмм сахара, пачку скверного желудевого кофе, ограниченный рацион засоленной трески, несколько свежих сардин, пачку сигарет и умеренно острые чоризо[75]. Центр было не узнать – там, где раньше висели корзины с товаром, остались одни развалины, тебя встречали потерянные лица бездомных, оставшихся без крова и куска хлеба. Гостиницы пока стояли не тронутые, так как их на ночь запирали от мародеров, но целые кварталы превратились в дымящиеся руины.

– Никакой организации, – сказал он. – Полный бардак, – он даже сплюнул, заставив жену и дочь вздрогнуть. Чем, собственно, был так раздосадован Гарольд, чужак, имевший возможность уехать в любое время?

Он рассказал им, что некоторые проживающие в городе эмигранты заселились в отель «Регина», но подавляющее большинство иностранцев собираются покинуть страну вторым запуском с помощью эсминцв, которые, по слухам, собирается предоставить британское консульство. Он сам видел в порту этих людей – англичан, американцев, аргентинцев, немцев, чилийцев, богатых испанцев – с паспортами в руках, а их дорожные сундуки шлепались на землю так, словно носильщики играли в домино.

– Они опасаются «красных», хотя главная угроза – это бомбардировщики Муссолини, – сказал он. – Единственным надежным способом доставлять еду теперь остается морской путь. Пока мосты не восстановят, других вариантов я не вижу.