Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай
Екатерина II просила Петра III подписать отречение, чтобы предупредить неисчислимые бедствия, которые в противном случае нельзя будет предотвратить, поскольку вся гвардия уже присягнула ей.
Измайлов передал текст отречения, которое Петр III должен был подписать:
«Во время кратковременного и самовластного моего царствования в Российской Империи я узнал на опыте, что не имею достаточных сил для такого бремени, и управление таковым государством не только самовластное, но какою бы не было формою превышает мои понятия, и потому и приметил я колебание, за которым могло бы последовать и совершенное оного разрушение к вечному моему бесславию. Итак, сообразив благовременно все сие, я добровольно и торжественно объявляю всей России и целому свету, что на всю жизнь свою отрекаюсь oт правления помянутым государством, не желая так царствовать ни самовластно, ни же под другою какою-либо формою правления, даже не домогаться того никогда пocpeдством какой-либо посторонней помощи. В удостоверение сего клянусь перед Богом и всею вселенною, написав и подписав сие отречение собственною своею рукою».
Приласканный Елизаветой Романовной Воронцовой, Петр III отречение подписал. Скоро началось разоружение голштинских солдат, их заперли в амбары, а Петру приказали сесть в карету и повезли в Петергоф.
Увы… Петр III слишком мало дорожил властью в России, чтобы устраивать войну из-за здешней короны, и напрасно его упрекали потом, что у него не хватало духа последовать воинственным советам фельдмаршала Миниха…
Чтобы добраться до Петергофского дворца, надо было проехать сквозь гвардейские полки, приведенные сюда Екатериной.
Пьяные гвардейцы, завидев карету императора, принялись кричать «Да здравствует Екатерина!» – и так неистово повторяли свои восклицания, что с Петром III сделался обморок.
Это тоже было истолковано как проявление трусости, хотя Петра III, как он говорил сам, просто потрясло открытие, что гвардейские полки в России изменяют своей присяге с такой же легкостью, как распутные жены своим мужьям.
Екатерина II через Измайлова передавала Петру III, что обязуется устроить ему «приятную жизнь в каком-нибудь выбранном им самим дворце, в отдалении от Петербурга, и исполнять по мере возможности все его желания». Однако едва Петр III вышел из кареты, с него сорвали орденскую ленту, шпагу и платье. Несколько минут бывший император сидел на крыльце среди солдат босиком, в одной рубашке.
Н.И. Панин с удовольствием рассказывал потом, что, когда он вышел, чтобы увести бывшего императора во дворец, Петр III бросился к нему, ловил его руки, прося его ходатайства, чтобы ему было позволено хотя бы удержать при себе четыре особенно дорогие ему вещи: скрипку, любимую собаку, арапа и Елизавету Воронцову.
Ему позволили удержать три первые вещи, а Воронцову отослали в Москву, где она была благополучно – вполне в духе этой дамской революции! – выдана замуж…
Ну а бывшего императора увезли в Ропшу.
Его сопровождали Алексей Орлов, Пассек, ставший за эти дни из поручика капитаном, князь Федор Барятинский и поручик Преображенского полка Баскаков…
Победительница же, дав убийцам необходимые инструкции, вернулась в Петербург.
6
«Въезд наш в Петербург невозможно описать, – пишет Е.Р. Дашкова. – Улицы были запружены ликующим народом, благословлявшим нас; кто не мог выйти – смотрел из окон. Звон колоколов, священники в облачении на паперти каждой церкви, полковая музыка производили неописуемое впечатление. Я была счастлива, что революция завершилась без пролития и капли крови».
Во время дамской революции крови действительно так и не было пролито.
Зато много было выпито вина…
30 июня, в день въезда Екатерины в столицу, войскам открыли все питейные заведения.
«День был самый красный, жаркий, – писал, вспоминая этот день, Гаврила Державин. – Кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки, в неистовом восторге и радости, носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина, и лили все вместе, без всякого разбору, в кадки и бочонки, что у кого случилось. В полночь в другой день с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступив к дворцу, требовал, чтоб императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова; ибо солдаты говорили, что дошел до них слух, что она увезена хитростями прусским королем, которого имя всему российскому народу было ненавистно. Их уверяли дежурные придворные, Ив. Ив. Шувалов и подполковник их, граф Разумовский, также и господа Орловы, что государыня почивает и, слава Богу, в вожделенном здравии; но они не верили и непременно желали, чтоб она им показалась. Государыня принуждена была встать, одеться в гвардейский мундир и проводить их до полка».
Эта пьянка была устроена, конечно, не случайно.
С одной стороны, и победу отпраздновать не мешало, а с другой стороны, в пьяном угаре никто не задумывался над манифестами Екатерины, никто не выяснял, насколько законно то, что она делает.
Так что решение Екатерины напоить армию было вполне разумным, хотя и не дешево обошлось казне. И три года спустя в Сенате все еще производилось дело петербургских виноторговцев о вознаграждении их «за растащенные при благополучном ее величества на императорский престол восшествии виноградные напитки солдатством и другими людьми».
6 июля был обнародован второй, «обстоятельный» манифест, в котором говорилось, что, видя Отечество гибнущее и вняв «присланным от народа избранным верноподданным» (это Алексея Орлова в ее спальню народ посылал?), императрица отдала себя или на жертву за любезное Отечество, или на избавление его от угрожавших опасностей.
«Самовластие, – гласил манифест, – не обузданное добрыми и человеколюбивыми качествами в государе, владеющем самодержавно, есть такое зло, которое многим пагубным следствиям непосредственно бывает причиною».
В этот же день в Ропше был убит император Петр III.
И еще раз подтвердилась необыкновенная мудрость Екатерины. Совсем не напрасно напоила она армию. Ведь вслед за торжественным манифестом от 6 июля по церквам читали другой, от 7 июля, печальный, извещавший о смерти впавшего в прежестокую колику бывшего императора и приглашавший молиться «без злопамятствия» о спасении…
Из донесения, посланного из Ропши Алексеем Орловым, явствовало, что Петр за столом заспорил с одним из собеседников; Орлов и другие бросились их разнимать, но сделали это так неловко, что хилый узник оказался мертвым.
«Не успели мы разнять, а его уже и не стало… – писал пьяный Орлов в донесении, – сами не помним, что делали».
Шевалье Рюльер, в служебные обязанности которого как раз и входил сбор сведений о Екатерине и произведенном перевороте, нарисовал более обстоятельную картину преступления.
«Один из графов Орловых (ибо с первого дня им дано было сие достоинство), тот самый солдат, известный по находящемуся на лице знаку, который утаил билет княгини Дашковой, и некто по имени Теплов, достигший из нижних чинов по особенному дару губить своих соперников, пришли вместе к несчастному государю и объявили при входе, что они намерены с ним обедать. По обыкновению русскому, перед обедом подали рюмки с водкою, и представленная императору была с ядом. Потому ли, что и спешили доставить свою новость, или ужас злодеяния понуждал их торопиться, через минуту они налили ему другую. Уже пламя распространялось по его жилам, злодейство, изображенное на их лицах, возбудило в нем подозрение – он отказался от другой; они употребили насилие, а он против них оборону. В сей ужасной борьбе, чтобы заглушить его крики, которые начинали раздаваться далеко, они бросились на него, схватили его за горло и повергли на землю; но как он защищался всеми силами, какие придает последнее отчаяние, а они избегали всячески, чтобы не нанести ему раны, опасаясь за сие наказания, то и призвали к себе на помощь двух офицеров, которым поручено было его караулить и которые в сие время стояли у дверей вне тюрьмы. Это был младший князь Барятинский и некто Потемкин, 17-ти лет от роду. Они показали такое рвение в заговоре, что, несмотря на их первую молодость, им вверили сию стражу. Они прибежали, и трое из сих убийц, обвязав и стянувши салфеткою шею сего несчастного императора (между тем как Орлов обеими коленями давил ему грудь и запер дыхание), таким образом его задушили, и он испустил дух в руках их.
Нельзя достоверно сказать, какое участие принимала императрица в сем приключении; но известно то, что в сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостью.
Вдруг является тот самый Орлов – растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Войдя в комнату, сверкающие и быстрые глаза его искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ее министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом публиковать о его смерти народу. Панин советовал пропустить одну ночь и на другой утро объявить сию новость, как будто сие случилось ночью. Приняв сей совет, императрица возвратилась с тем же лицом и продолжала обедать с тою же веселостью.
Е.Р. Дашкова. Портрет работы Д.Г. Левицкого. 1780-е гг.
Наутро, когда узнали, что Петр III умер от геморроидальной колики, она показалась, орошенная слезами, и возвестила печаль своим указом.
Тело покойного было привезено в Петербург и выставлено напоказ. Лицо черное, и шея уязвленная. Несмотря на сии ужасные знаки, чтобы усмирить возмущения, которые начинали обнаруживаться, и предупредить, чтобы самозванцы под его именем не потрясли бы некогда империю, его показывали три дня народу в простом наряде голштинского офицера.
Его солдаты, получив свободу, но без оружия, мешались в толпе народа и, смотря на своего государя, обнаруживали на лицах своих жалость, презрение, некоторый род стыда и позднего раскаяния.
Скоро их посадили на суда и отправили в свое отечество; но по роковому действию на них жестокой их судьбы буря потопила почти всех сих несчастных…»
Екатерина Романовна Дашкова, получив известие об убийстве Орловым ее крестного, была в таком огорчении и негодовании, что только на следующий день превозмогла себя и поехала во дворец.
Екатерину II она нашла грустной и растерянной…
– Как меня взволновала, даже ошеломила эта смерть! – сказала императрица.
– Она случилась слишком рано для вашей славы и для моей, – ответила ей восемнадцатилетняя Дашкова.
«Вечером в апартаментах императрицы, – делает примечание Дашкова, – я имела неосторожность выразить надежду, что Алексей Орлов более, чем когда-либо, почувствует, что мы с ним не можем иметь ничего общего, и отныне не посмеет никогда мне даже кланяться. Все братья Орловы стали с тех пор моими непримиримыми врагами, но Алексей по возвращении из Ропши, несмотря на свое нахальство, в продолжение двадцати лет ни разу не осмелился со мной заговорить».
И только когда скончавшегося якобы от геморроидального припадка и прежестокой боли в кишках Петра III хоронили в Александро-Невской лавре, заметили, что его лицо черно…
Тогда и распространился слух, будто хоронят не императора, а дворцового арапа. Но Екатерине II это уже не могло повредить. Мало ли чего могло показаться народу с похмелья.
7
Мы уже говорили о зеркальном отражении правления Петра I и Екатерины I в царствованиях Петра III и Екатерины II.
Петр – Великий и Екатерина – Великая.
В Романовых, выходцах из Пруссии, тяготение к Европе, к Балтике было всегда, как всегда повернута к Северному полюсу стрелка компаса.
При Петре Великом династия Романовых начинает практическую реализацию мечты Романовых о Европе, а Екатерина Великая, в этом смысле, сама и есть реальное осуществление этой мечты. Она вся, на сто процентов, пруссачка, и она взошла на русский престол под торжествующий грохот барабанов русской гвардии.
При общем одобрении знати, гвардии и духовенства Россия вступала в блистательную и такую трагичную Екатерининскую эпоху…
Гонения на православие, организованные первыми Романовыми, дали результат, вызвав в XVIII веке необыкновенное падение нравственности. Символично, что этот процесс совпал с окончательным закабалением Екатериной II русского народа…
Еще в 1762 году был издан указ, обязывающий крестьян предъявлять увольнительное разрешение от помещиков при записи в купцы, а через пять лет, 22 августа 1767 года, Екатерина издает указ, окончательно отделяющий русское крестьянство от государства, которое называется Российской империей.
Согласно этому указу русские крестьяне, осмеливающиеся подавать жалобы на своих владельцев, подлежали вечной ссылке на каторжные работы в Нерчинск.
Русский народ ответил на эти немыслимые притеснения крестьянской войной, и разве могли какие-то жестокости Пугачева сравниться с преступлением, совершенным по отношению к нему немкой Екатериной.
Точно так же и в семнадцатом году… Никакая жестокость по отношению к дворянству и царскому дому не могла быть слишком большой, чтобы перекрыть подлую и бессмысленную жестокость екатерининского Указа от 22 августа 1767 года.
Беззаконно возведенная на престол гвардейскими полками, Екатерина II на дворянство и опиралась и, даруя ему все новые привилегии, только еще сильнее увеличивала разрыв между высшими слоями общества и народными массами. Тогда окончательно сформировались понятия – «высший слой» и «подлый народ»… Отличались эти слои не культурой, даже не языком, а нравственностью.
И совсем не случайно, что именно Екатерина II и провела секуляризацию церковных земель, что именно при ее правлении сословие священников оказалось оттеснено на самое социальное дно и обремененный семьей, полуголодный сельский батюшка стал такой же типичной и характерной деталью русской жизни, как и утопающий в роскоши екатерининский вельможа…
В Екатерининскую эпоху разрыв между порабощенным русским народом и денационализированной аристократией вышел за границы материальных отношений и захватил и духовную сферу.
Православие оставалось с народом, а аристократия увлеклась масонством.
Екатерининская эпоха – это эпоха сознательного, поначалу поощряемого Екатериной насаждения масонства в России.
«В то время, как рационалисты Екатерининского времени, – пишет Виктор Острецов в своей книге “Масонство, культура и русская история”, – вместе с самой императрицей, под предлогом борьбы с суевериями, накладывают запрет на литературную деятельность православных людей, масонская литературная деятельность, начав свой забег со времен Елизаветинских, в последующие десятилетия процветает»…
Разврат Екатерины Великой и ее окружения нашел адекватное выражение в тогдашней (Иван Барков) поэзии, но он же и вызвал кризис русской литературы того времени. Никогда раньше наша литература не служила для развлечения, она должна была выражать и формировать национальную мысль, а теперь ей была вменена в обязанность развлекательность…
И русская литература начала развлекаться так, как развлекались вельможи Екатерининской эпохи, словно бы выполняя тяжелую и неподъемную работу.
В этом смысле кризис русской литературы с ее восхитительным косноязычием и завораживающей неуклюжестью лишь отразил духовный кризис послепетровской эпохи[153]…
Именно в правление Екатерины разрыв народа с сохраненным им православием и высшего общества, ориентированного на масонские ценности, приобрел очертания пропасти, преодолеть которую в дальнейшем не смогли никакие реформы.
Крестьянская война Пугачева – первое следствие этого разрыва.
Правление Петра I зеркально отразилось в правлении Екатерины II.
Эта зеркальность отражения усиливается и соответствием (с зеркальной поправкой наоборот) длительности правлений Петра I и Екатерины I и Петра III и Екатерины II.
Если правление Петра III, как и правление Екатерины I, самое короткое в истории династии Романовых, то правление Екатерины Великой, которая, кажется, менее всех других правителей и правительниц имела права на русский престол, одно из самых долгих.
И это при том, что, пожалуй, никто из наших монархов не сталкивался со столь многочисленными попытками законных наследников и самозванцев оспорить ее право на царство!
Это парадокс, но в нем и скрыты все сильные и слабые стороны екатерининского правления. Вынужденная зорко присматривать за своими возможными конкурентами, Екатерина II вела очень гибкую и осмотрительную, но всегда последовательную и твердую политику, никогда не позволяя личным симпатиям восторжествовать над интересами собственной безопасности и упрочения собственной власти.
Без видимого сожаления расставалась она с дорогими сердцу людьми и идеями, как только они входили в противоречие с ее самодержавным мировоззрением.
8
Правление Екатерины II завершает в русской истории эпоху, которую можно было бы назвать эпохой царствования детей и развратных женщин…
К концу жизни Екатерина II совсем растолстела и превратилась – она была невысокого роста! – в кругленькую немецкую старушку.
Она всех перехитрила и всех одолела. Перехитрила не любившую ее свекровь, императрицу Елизавету Петровну, когда та заподозрила ее в государственной измене…
Перехитрила своего брата императора Петра III, который хотя и был обвенчан с нею, но не желал исполнять супружеские обязанности. Любовник Екатерины Алексей Орлов убил этого незадачливого отказчика.
Правда, мертвый муж явился снова, и, приняв обличье Емельяна Пугачева, потряс всю империю невиданной крестьянской войной, но Екатерина II победила мужа и в этом, пугачевском обличье.
Восстание было утоплено в крови…
«Иных растыкали по кольям, других повесили ребром за крюки, некоторых четвертовали. Остальных… (пишет П.И. Рычков) простили, отрезав им носы и уши».
Самого же Пугачева судили отдельно.
«Пугачева, – пишет А.С. Пушкин, – привезли прямо на двор к графу Панину, который встретил его на крыльце, окруженный своим штабом. – Кто ты таков? – спросил он у самозванца. – Емельян Иванов, Пугачев, – отвечал тот. – Как же смел ты, вор, назваться государем? – продолжал Панин. – Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я воренок, а ворон-то еще летает…»
Когда Пугачев сидел на Меновом дворе, пишет А.С. Пушкин, симбирский дворянин, бежавший от него, приехал на него посмотреть и, видя его крепко привинченного на цепи, стал осыпать его укоризнами. Дворянин был очень дурен лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него посмотрев, сказал: «Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины, признаюсь, не видывал»…
Екатерина II приказала четвертовать «маркиза» Пугачева…
Екатерина II не уступила престол и Павлу, который давно подрос и считал себя сыном убитого Екатериной императора Петра III.
Любопытно, что в 1773 году почти совпали два события, странная близость которых насторожила императрицу Екатерину II.
Тогда, 17 сентября, был обнародован первый манифест Емельяна Пугачева под именем «императора Петра III», а через двенадцать дней, 29 сентября, состоялось бракосочетание великого князя Павла и девятнадцатилетней принцессы Вильгельмины (в крещении Натальи Алексеевны).
И наверняка, обнаружив, что невестка настраивает Павла вступить в борьбу за власть, Екатерина вспомнила слова «маркиза Пугачева» о вороне, который еще летает…
Когда 10 апреля 1776 года великая княгиня Наталья Алексеевна почувствовала приближение родов, императрица села у ее постели и не отходила, пока роженица и ее новорожденная дочь не отдали Богу душу.
«Великий князь, – писала Екатерина московскому главнокомандующему, князю М.Н. Волконскому, – в Фоминое воскресенье по утру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильныя, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней и нашла ее в порядочном состоянии и пробыла у ней до десяти часов утра, и, видя, что она еще имеет не прямыя муки, пошла одеваться и паки к ней возвратилась в 12 часов… Я и великий князь все пятеры сутки и день и ночь безвыходно у нея были. По кончине, при открытии тела, оказалось, что великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова S, но часть та, коя должна быть выгнута, была вогнута и лежала дитяте на затылке, что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов. К сему еще соединялись другие обстоятельствы, коих, чаю, примера нету. Одним словом, стечение таковое не позволяло ни матери, ни дитяте оставаться в живых. Скорбь моя была велика, но, предавшись в волю Божию, теперь надо помышлять о награде потери».
Вот эти-то подробности тазобедренного и позвоночного устройства великой княгини Наталии Алексеевны, которые зачем-то – зачем? – сообщает Екатерина московскому главнокомандующему, и наводят нас, помимо прямой заинтересованности императрицы в устранении невестки, на мысль, что императрица чем-то помогла Наталье Алексеевне умереть.
«Вы не можете себе представить, что она должна была выстрадать и мы с нею, – писала императрица Гримму. – Душа моя растерзана; я не имела ни минуты покоя во все эти пять дней и ни днем, ни ночью не покидала принцессу, пока она не закрыла глаз. Она говорила мне: “Какая вы прекрасная сиделка!”. Представьте себе мое положение: утешать одного, укреплять другую и, изнемогая телом и душою, быть вынужденною ободрять, решать и соображать все, что не должно быть забыто. Признаюсь вам, в жизнь мою я не была в положении более трудном, более ужасном, более тягостном: я забывала пить, есть, спать: силы мои поддерживались сама не знаю как. Я начинаю думать, что если после этого события моя нервная система не разстроится, то она несокрушима… Мы едва живы. Были мгновения, когда мне казалось, что внутренности мои раздираются при виде стольких страданий и что при каждом крике я сама чувствую боли. В пятницу я точно окаменела и даже до сих пор еще не сознаю себя. Часы слабости сменяются у меня часами силы: это происходит от перемежающейся лихорадки, которая, однако, более в духовном настроении, чем в физическом. Кто сам не испытал и не видал этого, не может составить себе понятия об этом. Вообразите, что я, будучи плаксива от природы, была свидетельницею кончины, не проронив ни слезинки. Я говорила себе: если ты заплачешь, другие будут рыдать, если ты разрыдаешься, другие дойдут до обморока, и все потеряют голову и разсудок, и все это будет непростительно».
«Два года тому назад покойная разсказывала нам, что, будучи ребенком, она подвергалась опасности сделаться кривою (ayant de la disposition devenir contrefaite), – пишет Екатерина госпоже Бьельке, – поэтому ландграфиня призвала какого-то шарлатана, который выпрямлял ее при помощи кулаков и колен. (La landgrave avait fait venir un charlatan, qui l'avait redressee a coups de poing et de genoux.) Этим-то и объясняется, что спинной хребет ея оказался изогнутым в виде буквы S, а нижняя часть позвоночника, которая должна быть выгнутою, у нея была вогнутою. Вот еще доказательство тому, что не из гордости, но вследствие невозможности она не могла нагибаться вперед»…
Урок, преподанный Екатериной, оказался усвоенным следующей ее невесткой. Вторая жена Павла Мария Федоровна интригами не занималась, и Екатерина не нашла в ней никаких недостатков, препятствующих рождению детей…
Мария Федоровна родила императрице прекрасных внуков.
Александра…
Константина…
А 25 июня 1796 года и Николая…
«Сегодня в три часа утра, – писала Екатерина Гримму о своей новой семейной радости, – мамаша родила громаднаго мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков, а руки немного поменьше моих. В жизнь свою в первый раз вижу такого рыцаря… Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».
Особенно радовало Екатерину, что всего через две недели после рождения внук начал есть кашу.
«Рыцарь Николай уже три дня кушает кашку, потому что безпрестанно просит есть. Я полагаю, что никогда еще осьмидневный ребенок не пользовался таким угощением; это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления; если так будет продолжаться, придется по прошествии шести недель отнять его от груди. Он смотрит на всех во все глаза (il toise tout Ie monde), голову держит прямо и поворачивает не хуже моего».
Внук-рыцарь сильно обрадовал старушку Екатерину…
Дождавшись, когда великий князь после крещения сына уехал в Павловск, императрица передала великой княгине бумагу, в которой предлагала потребовать от мужа отречения от своих прав на престол.
Императрица велела Марии Федоровне скрепить своею подписью эту бумагу как удостоверение согласия с ее стороны на ожидаемый акт отречения в пользу великого князя Александра Павловича.
Однако, к огорчению императрицы, великая княгиня нисколько не обрадовалась этому предложению и отказалась подписать требуемую бумагу.
Разгневавшись на непокорную невестку, императрица решила возвести на престол внука Александра, не спрашивая более ничьего согласия.
Этими заботами да еще любовником Платоном Александровичем Зубовым и развлекалась ожиревшая немецкая старушка в свое последнее лето и последнюю осень…
9
5 ноября 1796 года, вечером, был так называемый «Малый Эрмитаж». Императрица весело забавлялась шутками Льва Нарышкина, явившегося в костюме уличного торгаша и продававшего присутствовавшим разные безделушки. На другое утро, встав по своему обыкновению рано, Екатерина оделась, попила кофе, поговорила с Платоном Зубовым, а затем пошла, как деликатно пишет А.Г. Брикнер, «в гардероб, где обыкновенно никогда не оставалась более десяти минут».
Но на этот раз все было иначе. Поскольку прошло уже более получаса, а императрица не выходила, камердинер обеспокоился и решился войти.
Отворив дверь, он увидел упавшую с горшка императрицу.
Ее разбил паралич.
В бессознательном состоянии императрица лежала на полу.
Она так и не успела подписать подготовленный указ о лишении Павла престола.
«36-ти часов, без всякой перемены, имея от рождения 67 лет 6 месяцев и 15 дней, наконец, 6-го (17-го) ноября в четверток, пополудни, в три четверти десятого часа, к сетованию всея России, в сей временной жизни скончалась».
Современники считали, что Павла как раз и спасло то обстоятельство, что императрица так и не пришла в сознание…
Какая злая ирония истории…
Во времена царствования Елизаветы была придумана легенда о Петре Великом, который, спасая на судне тонущих во время наводнения матросов, простудился и помер…
Во времена Елизаветы привезена в Россию дочь мелкого Ангальт-Цербстского невладетельного князя, которой предстоит стать Екатериной Великой и которая – тут уже нет никакой легенды! – тоже уходит из жизни, сидя на судне.
Правда, ночном…
В шутку Екатерина сочинила для себя надгробную надпись…
«Здесь лежит Екатерина II, родившаяся в Штетине 21 апреля (2 мая) 1729 года. Она прибыла в Россию в 1744 г., чтобы выдти замуж за Петра III. Четырнадцати лет от роду, она возъимела тройное намерение – понравиться своему мужу, Елизавете и народу. Она ничего не забывала, чтобы успеть в этом. В течение 18 лет скуки и уединения она поневоле прочла много книг. Вступив на Российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастие, свободу и собственность. Она легко прощала и не питала ни к кому ненависти. Пощадливая, обходительная, от природы веселонравная, с душею республиканскою и с добрым сердцем, она имела друзей. Работа ей легко давалась, она любила искусства и быть на людях». Нам представляется более точной и справедливой эпитафия Екатерине, которую составил А.С. Пушкин…
«Царствование Екатерины II имело новое и сильное влияние на политическое и нравственное состояние России, – писал он. – Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше дворянство. Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление потомства. Ее великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве… Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. Ободренные таковою слабостию, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые отдаленные родственники временщика с жадностию пользовались кратким его царствованием. Отселе произошли сии огромные имения вовсе не известных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа. От канцлера до последнего протоколиста всё крало и всё было продажно. Таким образом развратная государыня развратила и свое государство».
Эти слова о развратной государыне, развратившей и свое государство, и есть, наверное, самая точная оценка противоречивой эпохи Екатерины II.
Книга четвертая
Павловичи
(служение)
Признаюсь, я нахожу весьма приятным, что мироздание имеет некоторую прочность, некоторую устойчивость, что если люди имеют возможность делать глупости в настоящем, могут в своих мечтах и планах вертеть по-своему будущим, то они, по крайней мере, не могут изменить прошедшего. Среди тревог настоящего, среди опасений за будущее, что было бы с нами, если бы и наше прошедшее было делом сомнительным и ненадежным?
Н.Н. Страхов
Глава первая
Пророчества
В конце XVIII – начале XIX века в высшем свете необычайное распространение приобрело верчение столов и вызывание духов. Многим русским аристократам хотелось тогда заглянуть через эту замочную скважину в будущее… Но зачем ходить на спиритические сеансы, если будущее было распахнуто молитвенному сознанию…
1
«Буди ты новый Адам и древний отец Дадамей, и напиши яже видел еси; и скажи яже слышал еси. Но не всем скажи и не всем напиши, а токмо избранным моим и токмо святым моим; тем напиши, которые могут вместить наши словеса и наша наказания. Тем и скажи и напиши. И прочая таковая многая к нему глаголаша»…
Такие голоса услышал 1 ноября 1787 года тридцатилетний тульский крестьянин Василий Васильев, и продолжалось это видение более тридцати часов…
До этого жизнь Василия Васильева была достаточно обыкновенна. Хотя, как утверждает автор его биографии, «больше у него было внимания о Божестве и о Божественной судьбе», но родители, крестьяне деревни Окулово Алексенского уезда Тульской губернии, недолго думая, быстро отыскали сыну лекарство от «задумчивости».
В семнадцать лет они женили его, и очень скоро Василий сам стал отцом троих сыновей. Теперь в своем Окулове Василий жил мало, освоив плотницкое ремесло, «шатался по разным городам»…
Неведомо когда Василий принял монашеский постриг и превратился в инока Авеля.
Амвросий, митрополит Петербургский, уведомил 19 марта 1800 года генерал-прокурора Обольянинова о крестьянине Васильеве, постриженном в декабре 1796 года в Александро-Невской лавре с наречением ему имени Авеля и сосланном в 1798 году в Валаамский монастырь, где он засел за сочинение прорицательных тетрадей.
Из этого послания следует, что пострижение Авеля состоялось много лет спустя после того, как он стал называть себя Авелем.
Кроме того, существует предание, что еще осенью 1785 года Василий Васильев появился в Валаамском Спасо-Преображенском монастыре и попросил настоятеля дозволить ему пожить здесь.
2
Игумен Назарий принял двадцативосьмилетнего странника, однако через год Авель отпросился у игумена в «пустынь», в «место уединенное», поселился отшельником неподалеку, в скиту, чтобы принять «попустительство искусов великих и превеликих».
Но и в этой версии не все сходится… Едва ли пострижение в монахи в Валаамском монастыре могло произойти так быстро, а главное, игумен Назарий был чрезвычайно опытным старцем, чтобы отпускать новоначального брата на пустынное жительство.
Хотя, может быть, потому и отпустил Назарий Авеля в пустынь, что был прозорлив и духовными очами прозирал, что назначено совершить Авелю.
Как бы то ни было, но после тридцатичасового видения Авеля, 1 ноября 1787 года, велено ему было выйти из пустыни в монастырь.
«И пришел он в монастырь того же года, месяца февраля в первое число и вшел в церковь Успения Пресвятыя Богородицы. И стал посреди церкви, весь исполнен умиления и радости, взирая на красоту церковную и на образ Божией Матери… внидя во внутренняя его; и соединился с ним, якобы един… человек. И начал в нем и им делать и действовать, якобы природным своим естеством; и дотоле действоваша в нем, дондеже всему его изучи и всему его научи… и вселися в сосуд, который на то уготован еще издревле. И от того время отец Авель стал вся познать и вся разумевать: наставляя его и вразумляя всей мудрости и всей премудрости».
И «с того убо время начал писать и сказывать, что кому вместно».
Но уже не на Валааме писал и сказывал Авель, а в Костроме, в Николо-Бабаевском монастыре на Волге…
3
Зимой 1796 года инок Николо-Бабаевского монастыря Авель показал монаху Аркадию книгу, в которой было написано о царской фамилии.
Аркадий донес о книге настоятелю и тот, прочитав, что 6 ноября нынешнего года матушка-государыня императрица Екатерина Алексеевна непременно помрет, немедленно отправил книгу и ее сочинителя по инстанциям.
Неизвестно, писал ли Авель, что императрицу хватит удар, когда она будет сидеть на ночном горшке, но все равно предсказание чрезвычайно разгневало петербургских чиновников.
– Како ты, злая глава, смел писать такие титлы на земного бога?! – кричал на костромского пророка обер-прокурор Сената генерал А.Н. Самойлов. – Кто научил тебя писать о подобных секретах?!
– Меня научил писать сию книгу Тот, Кто сотворил небо и землю и вся иже в них, – отвечал Авель. – Тот же повелел мне и все секреты оставлять…
Обер-прокурор направил Авеля в Тайную экспедицию.
Там пророка допрашивал «коллежский советник и кавалер» Александр Макаров.
Запись допроса сохранилась. Любопытно, что начался допрос вопросом самого Авеля.
– Есть ли Бог и есть ли диавол? – спросил он у своего следователя. – И признаешь ли ты их?
– Тебе хочется знать, есть ли Бог и есть ли диавол и признаются ли они от нас? – переспросил Макаров. – На сие тебе ответствуется, что в Бога мы веруем и по Священному Писанию не отвергаем бытия и диавола; таковые твои вопросы, которых бы тебе делать отнюдь сметь не должно, удовлетворяются из одного снисхождения, в чаянии, что ты, конечно, сею благосклонностью будешь убежден и дашь ясное и точное на требуемое от тебя сведение и не напишешь такой пустоши, каковую ты прислал. Если же и за сим будешь ты притворствовать и не отвечать на то, что тебя спрашивают, то должен ты уже на себя самого пенять, когда жребий твой нынешний переменится в несноснейший и ты доведешь себя до изнурения и самого истязания…
Доводить себя до изнурения и самого истязания Авель не стал и подробно рассказал, что крещен в веру греческого исповедания, которую содержа повинуется всем церковным преданиям и общественным положениям; женат, детей имеет троих сыновей; женат против воли и для того в своем селении жил мало, а всегда шатался по разным городам.
– Когда ты говоришь, что женат против воли и хаживал по разным местам, то где именно и в чем ты упражнялся? – спросил Макаров. – И какое имея пропитание, а домашним – пособие?
– Когда мне было еще десять лет от роду, то и начал мыслить об отсутствии из дому отца своего с тем, чтобы идти куда-либо в пустыню на службу Богу; а притом, слышав во Евангелии Христа Спасителя слово: «Аще кто оставит отца своего и матерь, жену и чада и вся имени Моего рода, то сторицею вся приимет и вселится в царствии небесном», внемля сему, вячше начал о том думать и искал случая о исполнении своего намерения. Будучи же семнадцати лет, тогда отец принудил жениться, а по прошествии несколько тому времени начал обучаться российской грамоте, а потом учился и плотничной работе.
– Откуда был глас и в чем он состоял?
– Когда был в пустыне Валаамской, был из воздуха глас, яко боговидцу Моисею пророку и якобы изречено тако: иди и скажи северной царице Екатерине Алексеевне, иди и рцы ей всю истину, еже аз тебе заповедую…
– Для чего внес в книгу свою такие слова, которые касаются Ея Величества и именно, якобы на нее сын восстанет и прочее, и как ты разумел их? – задал Макаров главный вопрос.
– На сие ответствую, – ответил Авель, – что восстание есть двоякое: иное делом, а иное словом и мыслию, и утверждаю под смертной казнью, что я восстание в книге своей разумел словом и мыслию; признаюся чистосердечно, что сам сии слова написал потому, что он, то есть сын, есть человек подобострастен, как и мы.
4
Когда императрице доложили об итогах допроса, Екатерина II спокойно выслушала пророчества Авеля, но когда услышала, что умрет 6 ноября нынешнего года, впала в истерику.
Скоро появился указ:
«Поелику в Тайной экспедиции по следствию оказалось, что крестьянин Василий Васильев неистовую книгу сочинял из самолюбия и мнимой похвалы от простых людей, что в непросвещенных могло бы произвести колеблемость и самое неустройство, а паче что осмелился он вместить тут дерзновеннейшие и самые оскорбительные слова, касающиеся до пресветлейшей особы Ее Императорского Величества и высочайшего Ея Величества дома, в чем и учинил собственноручное признание, а за сие дерзновение и буйственность, яко богохульник и оскорбитель высочайшей власти по государственным законам заслуживает смертную казнь; но Ее Императорское Величество, облегчая строгость законных предписаний, указать соизволила оного Василия Васильева, вместо заслуженного ему наказания, посадить в Шлиссельбургскую крепость, вследствие чего и отправить при ордере к тамошнему коменданту полковнику Колюбякину, за присмотром, с приказанием содержать его под крепчайшим караулом так, чтобы он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел; на пищу же производить ему по десяти копеек в каждый день, а вышесказанные, писанные им бумаги запечатать печатью генерал-прокурору, хранить в Тайной экспедиции».
Монах Авель. Гравюра начала XIX в.
9 марта Авеля разместили на пожизненное заключение в секретной камере номер двадцать два. Здесь, в Шлиссельбургской крепости, и провел узник десять месяцев и десять дней, пока императрицу не нашли свалившеюся с ночного горшка на полу будуара. Государыню поразил удар, и она скончалась, как и предсказал Авель, на следующий день – 6 ноября 1796 года…
Очень скоро «зело престрашная книга» монаха Авеля была показана императору Павлу.
Прочитав ее, Павел повелел отыскать «столь зрячего провидца».
5
Император Павел поначалу благоволил пророку.
Известно, что в новый 1797 год Василий (Авель) передал ему через князя Куракина письмо следующего содержания:
«Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь! С сим, с новонаступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить.
Сердечно чувствую высокомонаршия ваши ко мне недостойному сказуемые, неописанные милости, коих по гроб мой забыть не могу. Осмеливаюсь священную особу вашу просить о следующем и о последнем: 1) Благоволите указом не в продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин, дабы я мог стояти во церкви у престола Божия и приносити Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за вашу особу и за всю вашу царскую фамилию, да даст вам Бог дни благоприятны и времена спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты; 2) Егда меня заключили на вечное житие в Шлиссельбургскую крепость и дал я обещание Богу такое: егда отсюда освободят, и схожу в Иерусалим поклониться Гробу Господню и облобызать стопы, место ног Его; 3) Чтоб я был допущен лично к Вашему Императорскому Величеству воздать вам достодолжную благодарность и облобызать вашу дражайшую десницу и буду почитать себя счастливым; 4) Благоволите вы мне объяснить на бумаге, за что меня набольше посадил Самойлов в крепость, в чем остаюсь в ожидании благонадежным».
Тем не менее и при Павле Авель недолго гулял на свободе.
26 мая 1800 года, как следует из донесения генерала Макарова, Авель был «привезен исправно и посажен в каземат в равелине».
«Он, кажется, только колобродит, – доносил генерал, – и враки его ничего более не значат; а между тем думает мнимыми пророчествами и сновидениями выманить что-нибудь; нрава неспокойного».
Через два дня Авель написал митрополиту Амвросию: «Я, нижайший монах Авель, обошел все страны и пустыни, был и в царских палатах, и в великолепных чертогах и видел в них дивная и предивная, а наипаче видел и обрел в пустынных местах великия и тайныя и всему роду полезная; того ради, ваше высокопреосвященство, желаю я с вами видеться и духовно с вами поговорить и оныя пустынныя тайны вам показать. Прошу ваших святых молитв».
Уже на следующий день, 29 мая, митрополит Петербургский принимает Авеля, беседует с ним и в тот же день сообщает письменно Обольянинову: «Монах Авель по записке своей, в монастыре им написанной, открыл мне. Оное его открытие, им самим написанное, на рассмотрение ваше при сем прилагаю. Из разговора же я ничего достойного внимания не нашел, кроме открывающегося в нем помешательства в уме, ханжества и рассказов о своих тайновидениях, от которых пустынники даже в страх приходят. Впрочем, Бог весть».
6
Как и предсказывал Авель, император Павел закончил свой земной путь 11 марта 1801 года, а на престол взошел его убийца – император Александр I.
Он приказал послать Авеля в Соловецкий монастырь.
Здесь была составлена третья «зело престрашная книга», в которой рассказывалось о взятии и сожжении Москвы французами.
Как только исполнилось и это предсказание, 1 июля 1813 года Авель был выпущен из Соловецкого монастыря и поселился в Троице-Сергиевой лавре, жил он тихо, разговаривать не любил. К нему повадились было ездить московские барыни, донимавшие Авеля вопросами о дочерях да женихах, но Авель отвечал, что он не провидец.
События последних лет жизни пророка описаны на страницах журнала «Русская старина».
«Так, в 1817 году, после странствий, Авель по распоряжению императора Александра I был определен в Высотский монастырь под Серпуховом. Здесь он провел несколько лет под строгим присмотром монастырских властей, все высказывания его неукоснительно записывались. Авель, всегда смиренный, терпел долго и вдруг, однако, через несколько месяцев после кончины Александра I и воцарения Николая I потихоньку собрал свои вещи и скрылся из монастыря в неизвестном направлении, по некоторым данным – на свою родину в деревню Окулово Тульской губернии».
Если бы арестантам, подобно генералам, выдавали эполеты с вензелями императоров, при которых довелось им сидеть, у Авеля не хватило бы и места на таких эполетах.
Он сидел при Екатерине II, при Павле, при Александре I.
Вот и при Николае I ему не удалось никуда сбежать, его изловили и заточили по приказу нового императора в Спасо-Евфимьевом монастыре в Суздале.
При Николае I и скончался он в тесной арестантской камере 29 ноября 1841 года, унося в могилу самую свою «зело престрашную книгу» судеб русских императоров…
7
Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский, живший примерно в одни годы с монахом Авелем, «зело престрашных книг» предсказаний не составлял, но будущее было открыто ему едва ли не яснее, чем Авелю.
Когда граф Николая Александрович Протасов, назначенный Николаем I в 1835 году обер-прокурором Святейшего Синода, преобразовал его в министерство с подчиненными лично ему департаментами и тем самым освободил архиереев от бремени, как он издевательски выражался, руководства Русской Православной Церковью, митрополит Филарет написал Николаю I письмо…
«Государь! Св. Церковь не есть человеческое учреждение, это есть Царствие Божие земле, Царство вечной Истины и Добродетели, основанное Сыном Божиим… Ставить в видимом средоточии Церкви человека, епископской хиротонией не уполномоченного к тому Божественной Главой Церкви – что это значит, как не заменять Божественный Дух и Жизнь греховным человеческим элементом, не могущим ничего сообщить, ни распространить вокруг себя, кроме гниения ума и омертвения сердца?
Читать бесплатно другие книги:
