Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай
Только держала эту линейку в руках сама История государства Российского, сама его Судьба, разместившая на одной линии с древними русскими городами Москвою и Тверью и новую его столицу – Санкт-Петербург…
А Веребьенский обход, что ж… Государь – не просто верховный правитель, а еще и Помазанник Божий, и когда он сохраняет верность этому высокому предназначению, мистической глубиною наполняются его деяния.
Когда по линейке Истории Российской прочерчивается дорога, то и ноготь ложится именно там, где ему и положено быть…
Знаменитую поэму Н. Некрасова «Железная дорога» предваряет, как известно, разговор умного Вани, одетого в кучерский армячок, с «папашей» в пальто на генеральской красной подкладке.
– Папаша! – спрашивает Ваня. – Кто строил эту дорогу?
– Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!
В прижизненных изданиях поэм эпиграф был другим. Папаша отвечал, что дорогу построили «инженеры»…
Считается, что исправление Николай Алексаеевич Некрасов сделал по настоянию цензуры, поскольку сам он от своей сестры, которая была замужем за инженером-железнодорожником, конечно же, знал, кого считал герой его поэмы подлинным строителем дороги, но это объяснение не совсем верное…
И инженеры строили дорогу, и граф Петр Андреевич Клейнмихель…
11 апреля 1842 года скончался герой войны 1812 года, яростный противник железнодорожного строительства граф К.Ф. Толь… Главноуправляющим путями сообщений назначили графа П.А. Клейнмихеля.
До этого П.А. Клейнмихель заведовал строительной частью в ведомстве графа А.А. Аракчеева и был фигурой воистину запоминающейся.
В его послужном списке: управление военными поселенцами и организация составления тридцатитомного «Исторического описания одежды и вооружений Российских войск с древних времен»; устройство телеграфного сообщения между Санкт-Петербургом и Варшавою и восстановление сгоревшего в 1837 году Зимнего дворца; постройка зданий Чесменской богадельни и строительство Благовещенского (потом он был переименован в Николаевский, затем – в Лейтенанта Шмидта) моста через Большую Неву…
Но, разумеется, главным делом его стало строительство железной дороги! Как пишет его биограф В.И. Панаев, Петр Андреевич «вступил в управление ведомством путей сообщения с сильным против него (ведомства. – Н.К.) предубеждением и по своему горячему характеру тотчас же начал громить направо и налево».
Но, добавляет Панаев, «в самом непродолжительном времени полюбил ведомство путей сообщений, значительно распространил сферу его деятельности… Его называли “писарем”, но он был враг бюрократического порядка».
П.А. Клейнмихель объезжал работы по строительству дорог только два раза в год, весной и осенью, большей частью в самую распутицу, когда тарантас его приходилось то ставить на полозья, то снова водружать на колеса.
К приезду графа подготавливались все проекты, которые Петр Андреевич тут же на месте и утверждал. Необходимых специальных, технических знаний ему, разумеется, недоставало, но зато был огромный опыт разнообразного строительства, зато было знание человеческой природы, и, как это ни странно, технические «экспертизы» графа Клейнмихеля оказывались безошибочными.
Если пользоваться современной терминологией, то Петра Андреевича можно смело отнести к руководителям волюнтаристского типа.
Строительство было невиданное по размаху работ, по средствам, выделяемым для этого, и от желающих погреть руки вокруг стройки отбоя не было. Существенно облегчало возможность для махинаций отсутствие опыта строительства подобных сооружений.
Вот, например, департамент железных дорог заключил контракт на поставку шпал с лесопромышленниками Громовым и Скрябиным. Все вроде было правильно, но уже в ходе работ выяснилось что если шпалы принимать только в трех, предусмотренных контрактом пунктах (на реках Волге, Клязьме и Мсте), то доставка их на нужное место будет стоить в пятнадцать раз больше, чем стоят сами шпалы (5 рублей при действительной стоимости шпалы в тридцать копеек).
П.П. Мельников доложил об этом П.А. Клейнмихелю, и тот вызвал подрядчиков к себе.
Со свойственной ему прямотой он сказал, что из создавшегося положения видит только три выхода. Первый – добровольно изменить условия контракта и поставлять шпалы по всей линии. Второй – отказаться от контракта. И наконец, есть третий вариант. Прямо из его кабинета отправиться на прогулку по Владимирке в Сибирь. Подумавши, подрядчики согласились на первый вариант, выговорив себе, правда, несколько процентов надбавки.
Говорить о законности действий Клейнмихеля тут не приходится, но спасти для казны несколько миллионов рублей ему удалось.
И тут, конечно, можно поспорить с историками, утверждающими, будто Петр Андреевич только потому и удерживался на своем посту так долго, что во всем поддакивал царю. Объяснение это ложное уже хотя бы потому, что императору Николаю I не нужны были министры, которые умели только поддакивать. Скажем, к слову, что и графское достоинство Петр Андреевич Клейнмихель получил не за расшаркивания на дворцовых паркетах, а за восстановление сгоревшего Зимнего дворца.
Спору нет… Петр Андреевич Клейнмихель дворцовую службу, конечно, знал, но и строить тоже умел. Тем более что все вопросы, связанные с практическими работами, он смело передоверил опытным инженерам.
Николай Осипович Крафт возглавил Южную дирекцию (участок Бологое – Москва), а Павел Петрович Мельников – Северную (Бологое – Санкт-Петербург).
Кстати сказать, на примере отношений с Павлом Петровичем Мельниковым видно, что и пересиливать себя П.А. Клейнмихель, несмотря на свою взрывчатость и гневливость, тоже умел. Как пишет В.И. Панаев, Петр Андреевич «не жаловал Мельникова по причине сильной разнородности характеров… Мельников был холодного и спокойного характера и не отличался энергией… но Клейнмихель уважал в нем познания, его рыцарскую честность».
Результаты совмещения энергии и волюнтаризма Клейнмихеля со знаниями и спокойствием инженеров были налицо. Изыскательские работы были завершены в 1843 году, а в следующем уже приступили к земляным работам и строительству мостов…
Уже в июне 1846 года началось движение на участке Петербург – Александровский завод – Колпино, а в 1849 году на участке Колпино – Чудово (86 верст) и Тверь – Вышний Волочек (111 верст). Строили дорогу даже по западным меркам того времени очень быстро, но – для России-то это строительство было делом невиданным! – всем казалось, что строится она слишком медленно и для того и строится так, чтобы можно было разворовывать государственные деньги.
Этим, очевидно, вызвано и то, что никто из тогдашних сановников не заслужил такой, как остроумно заметила А.Ф. Тютчева, «популярной ненависти», как Петр Андреевич Клейнмихель.
В петербургских кофейнях тогда записывались в очередь, чтобы почитать его очередные приказы и поупражняться в остроумии, комментируя их.
Николай I, разумеется, легкомысленности остроумцев из кофеен не разделял, но и он не выдержал.
22 августа 1850 года в Москве за обедом он спросил:
– Петр Андреевич! Когда же ты все-таки повезешь меня в Москву железной дорогой?
– На будущий год, на юбилей коронации, Ваше Величество! – мгновенно ответил Клейнмихель.
За столом тогда присутствовал и П.П. Мельников.
– Вы слышали мой ответ государю? – спросил у него Клейнмихель после обеда.
– Слышал! – ответил Мельников. – Но это немыслимо.
– Вы слышали, – сказал Клейнмихель, – и это должно быть исполнено.
И ведь действительно было исполнено.
К лету 1851 года строительство завершили.
Сто шестьдесят лет назад, 18 августа 1851 года, из Петербурга отправился первый поезд. Император и вся августейшая семья ехали на празднование двадцатипятилетия коронации государя.
А 1 ноября 1851 года Санкт-Петербургско-Московская железная дорога была открыта и для общественного пользования.
Вот что писала тогда газета «Северная пчела»:
«Сегодня, в четверг 1 ноября, двинулся первый всенародный поезд по новой железной дороге в Москву. С утра большое число публики столпилось перед станцией и наполнило обширные ее сени. В одном отделении записывали виды проезжающих, в другом – продавали билеты на поезд, в третьем – принимался багаж пассажиров. Принятый багаж кладется в багажный вагон, стоящий под навесом, так что вещи не могут испортиться от дождя и снега. Получив билеты, пассажир входит в просторные сени, где ожидает время отправления.
В вагонах первого класса устроены для пассажиров покойные кресла, в которых можно и растянуться и уснуть…
В 11 ч. утра раздался первый звонок колокольчика, через 5 минут другой, а в 11 ч. 15 мин. подан был знак свистком, и поезд, ведомый паровозом № 154-м, двинулся. В поезде было 17 пассажиров первого класса, 63 – второго и 112 – третьего»…
К этому репортажу можно добавить, что первым пассажирам поезда Петербург – Москва выдавались сувениры – скатерти с подробным маршрутом-картой движения поезда. Эти сувениры, которых не углядел сотрудник «Северной пчелы», сейчас можно увидеть в музее Октябрьской железной дороги…
И тут хотелось бы снова вернуться к «Железной дороге» Н.А. Некрасова.
Некрасов, разумеется, великий поэт…
Про тень, набежавшую на стекла морозные, про мертвецов очень хорошо сказано в поэме. И нужно ли упрекать поэта, что в эти исполненные истинного таланта строки не вместились экскаваторы, выписанные П.П. Мельниковым для Северной дирекции из Америки и работавшие в районе Валдайской возвышенности, не вместился сам Петр Петрович Мельников, который «хотя и не был единственным начальником всей дороги, но… положительно был душою всего дела и учителем всего и всех…» здесь.
Не вместились в замечательную поэму Некрасова и мраморные доски в церкви в Любани, где высечены были фамилии всех строителей дороги[189].
Многое не вместилось в поэму Некрасова.
И что уж поделаешь тут, если и сама его «железная дорога» везла в одну сторону, а настоящая, имперская – в другую…
В первый же год было перевезено по этой железной дороге около 800 тысяч пассажиров. Первые пять лет дорога практически не приносила казне никакой выгоды, и только с 1856 года чистый доход взлетает сразу аж до 2 миллионов рублей и неуклонно год от года растет, достигнув к 1868 году почти 10 миллионов.
5
Завершая рассказ о строительстве первой железной дороги российской, надо сказать и о создании Министерства путей сообщения, о первых его руководителях, потому что эти люди, несомненно, входили в тот Преображенский батальон, который вел император Николай I на ополчившиеся против России силы зла и тьмы…
Как мы уже говорили, Петр Андреевич Клейнмихель, когда получил назначение на должность главноуправляющего путей сообщения, имел сильное предубеждение против этого ведомства, считая его царством взяточников и разгильдяев. За тринадцать проведенных в должности лет его представления претерпели существенную эволюцию, но в обществе – увы! – мнение о ведомстве не изменилось. Причем главным взяточником все считали уже самого П.А. Клейнмихеля.
«Клейнмихель… пал и уничтожен… – вспоминает современник. – Все поздравляют друг друга с победой, которая за недостатком настоящих побед составляет истинное общественное торжество».
Напомним, что в 1855 году, когда были произнесены эти слова, умер император Николай I, пал Севастополь…
Поводов для торжеств действительно было немного.
Генерал-адъютант К.В. Чевкин, занимая место низвергнутого Клейнмихеля, подобно самому Петру Андреевичу тринадцать лет назад, считал ведомство путей сообщений безнадежно зараженным «болезнью казнообирательства».
Константин Владимирович принадлежал к тому типу талантливых и энергичных русских людей, деяния которых настолько велики, что уже и не ощущаются как деятельность отдельного человека. В 1823 году он получил первый офицерский чин, а через восемь лет был уже генерал-майором. В 1834 году его назначили начальником штаба Корпуса горных инженеров. Сделано Чевкиным в самых различных областях так много, что и гигантская работа в должности главноуправляющего путей сообщений воспринимается только как эпизод…
А ведь Константин Владимирович имел непосредственное касательство еще к строительству Царскосельской дороги, во многом благодаря именно ему был положительно решен вопрос о строительстве дороги Петербург– Москва… Он и возглавил ведомство, когда началась лихорадка железнодорожного строительства. За время управления генерала Чевкина было построено 2123 версты железных дорог!
Еще в 1854 году в спешном порядке военного времени развернулись изыскательские работы по постройке новой железной дороги Москва – Харьков– Феодосия с веткой на Севастополь и линиями на Донбасс и Ростов-на-Дону.
Начальником экспедиции был Павел Петрович Мельников. Пронивелировав за два с половиной года 4000 километров трассы, 1857 году Мельников подготовил техническое обоснование по строительству железной дороги к югу от Москвы…
Павлу Петровичу Мельникову, избранному к тому времени уже почетным членом Петербургской академии наук, и предстояло в 1862 году сменить К.В. Чевкина.
Человек удивительно разносторонний, Мельников успешно совмещал свои профессорские обязанности с инженерной работой еще до того, как он начал вплотную заниматься железнодорожным строительством.
Когда в ночь на 3 февраля 1834 года вихрем сорвало купол с Троицкого собора лейб-гвардии Измайловского полка в Петербурге, Павел Петрович взялся за восстановление его. Ему удалось найти остроумное инженерное решение, позволившее без наружных лесов воздвигнуть двадцатипятиметровый купол на высоте в семьдесят пять метров. Разработанный для этого метод оценивается как крупный вклад в теорию и практику строительного искусства[190].
Не стояли на месте и научные исследования П.П. Мельникова. В 1836 году он публикует труд «Основания практической гидравлики, или О движении воды в различных случаях и действии ее ударом и сопротивлением», получивший высокую оценку академика М.В. Остроградского.
О широте интересов Павла Петровича Мельникова говорит и тот факт, что, будучи уже главой самой крупной в России стройки, он находит время и силы и становится редактором «Вестника путей сообщения». Удивительно, но и на новой издательской стезе П.П. Мельников проявил себя наилучшим образом. Во-первых, журнал превращается под его руководством в регулярное, ежемесячное издание, а во-вторых, подобно тому, как изнутри Измайловского собора поднимал Павел Петрович купол, «Вестник путей сообщения» постепенно превращается в первый в России железнодорожный журнал. Среди публикаций журнала нельзя не упомянуть и статьи самого Мельникова (общий объем 450 журнальных страниц), обобщившие материалы, собранные Мельниковым во время знакомства с железнодорожной Америкой. От номера к номеру журнал становится своеобразной школой русских инженеров, которым и предстояло в ближайшие годы заняться практическим строительством железных дорог. Напомним, что П.П. Мельников еще в 1835 году выпустил книгу о железных дорогах.
Вот при этом удивительном человеке Павле Петровиче Мельникове и было преобразовано ведомство в министерство, и так уж получилось, что человек который и строил сам первые железные дороги, стал и первым железнодорожным министром.
За семь лет, пока он возглавлял министерство, в России было построено около 5000 километров железных дорог…
Но – вот уж ирония судьбы! – именно при Мельникове-министре и было продано его детище – Николаевская железная дорога.
Павел Петрович, как мог, сопротивлялся продаже, но времена «крестьян-извозчиков» ушли в прошлое, возле железных дорог сколачивались миллионные состояния, и к дороге тянулись такие сильные руки, что противостоять этому напору у Мельникова просто не хватило сил.
– Да, ничего не поделаешь, – говорил он. – Надо уступать, но я утешаюсь тем, что неурядица должна скоро исчезнуть, ошибки можно впоследствии исправить и потери со временем даже вознаградятся, но дороги нужны обширной России, она покроется сетью, это главное, и каждая верста построенной железной дороги есть благо.
С этими словами, буквально выжитый из превратившегося в Клондайк министерства, и ушел Мельников в отставку. Заботы академика, генерала, отставного министра целиком переключились в эти годы на семью.
Очень хорошо устроил Павел Петрович свою племянницу.
П.П. Мельников. Скульптура работы М.М. Герасимова. 1955 г.
Она вышла замуж за наследника А.С. Пушкина и сделалась хозяйкой Михайловского. Это она с мужем и стояла, можно сказать, у истоков Михайловского музея-заповедника.
Так что и это семейное дело сделал Павел Петрович так же хорошо и очень задушевно, как делал все в своей насыщенной трудами на благо России жизни…
Удивительно достойно доживал академик, генерал-лейтенант Мельников свои последние годы в Любани, возле построенной им Николаевской железнодорожной магистрали…
6
Бывает, что человек болен и ему надобно лечиться, но близкие, чтобы не волновать его, о болезни не говорят, успокаивают, и человек живет, учится, работает, строит свое будущее, не понимая, что это будущее не принадлежит ему, оно разрушено, оно съедено той болезнью, которая развивается в нем. И спасение только в одном – немедленно, со всей серьезностью и ответственностью заняться лечением!
Правление Николая I во многом подобно этому человеку.
Восстание декабристов – серьезный рецидив болезни тайных обществ, которой оказалось заражено русское общество.
Но общество тогда испугалось. И испугались не столько болезни, сколько лечения. И решило позабыть о болезни…
Любопытны выводы А.Х. Бенкендорфа, рисующего Николаю I картину общественного мнения в 1830 году.
«Масса недовольных слагается из следующих элементов:
1. Из так называемых русских патриотов, воображающих в своем заблуждении, что всякая форма правления может найти применение в России; они утверждают, что Императорская фамилия немецкого происхождения, и мечтают о бессмысленных реформах в русском духе.
2. Из взяточников и лихоимцев, которые боятся суровых мер, направленных против их злоупотреблений.
3. Из гражданских чиновников, жалующихся на то, что их держат в черном теле, отдавая предпочтение военным и затрудняя им даже получение отличий.
4. Из литераторов и части читающей публики…
5. Из гвардейских офицеров, которые выражают определенное недовольство тем, что с ними, так же как и с войсками, дурно обращаются.
6. Из некоторых армейских офицеров, завидующих гвардейцам.
7. Из помещиков, которые жалуются на недостаток правосудия и недостаточное стремление изменить ход дел.
8. Из крупных коммерсантов, разделяющих мнение последних.
9. Из раскольников.
10. Из всего крепостного сословия, которое считает себя угнетенным и жаждет изменения своего положения»[191].
Десять пунктов Александра Христофоровича замечательны, прежде всего, тем, что написаны, как и сам доклад, на французском языке и воистину с какой-то нездешней легковесностью пытаются нарисовать картину жизни гигантской империи, сводя накопившиеся за века противоречия к набору водевильных сюжетов об армейских офицерах, завидующих гвардейцам; коммерсантах, разделяющих мнение помещиков; взяточниках, боящихся суровых мер, направленных против их злоупотреблений; гражданских чиновниках, жалующихся на затруднения в получении отличий…
Из бенкендорфского водевиля выпали только «так называемые русские патриоты, мечтающие о бессмысленных реформах в русском духе», и русские крепостные крестьяне, «которые, как писал А.Х. Бенкендорф, считают себя угнетенными».
«Знакомясь с правительственной деятельностью изучаемой эпохи, – отметил С.Ф. Платонов, – мы приходим к заключению, что первое время царствования Николая I было временем бодрой работы, поступательный характер которой, по сравнению с концом предшествующего царствования, очевиден. Однако позднейший наблюдатель с удивлением убеждается, что эта бодрая деятельность не привлекала к себе ни участия, ни сочувствия лучших интеллигентных сил тогдашнего общества и не создала императору Николаю I той популярности, которой пользовался в свои лучшие годы его предшественник Александр. Одну из причин этого явления можно видеть в том, что само правительство императора Николая I желало действовать независимо от общества и стремилось ограничить круг своих советников и сотрудников сферой бюрократии… Другая же причина сложнее. Она коренится в обстоятельствах, создавших попытку декабристов и репрессию 1825–1826 гг.
Разгром декабристов болезненно отразился не на одном их круге, а на всей той среде, которая образовала свои взгляды и симпатии под влиянием западноевропейских идей. Единство культурного корня живо чувствовалось не только всеми ветвями данного умственного направления, но даже и самим правительством, подозрение которого направлялось далее пределов уличенной среды; а страх перед этим подозрением и отчуждение от карающей силы охватывали не только причастных к 14 декабря, но и не причастных к нему сторонников западной культуры и последователей европейской философии. Поэтому как бы хорошо ни зарекомендовала себя новая власть, как бы ни была она далека от уничтоженной ею “аракчеевщины”, она все-таки оставалась для людей данного направления карающей силой. А между тем именно эти люди и стояли во главе умственного движения той эпохи».
Все это так, но определяющим моментом неприязни к императору была, разумеется, не «карающая сила», а национально ориентированная политика Николая I. Этого и не могла простить русскому императору рабовладельцы-космополиты. Некоторые исследователи, возражая на это утверждение, говорят, что упреки Николаю адресовали не только западники, но и славянофилы…
Это действительно так…
Темные силы, которые император не пресек при расследовании декабрьских событий, продолжали действовать вопреки воле государя, вопреки интересам страны. Эти темные силы пытались развести императора с А.С. Пушкиным, им удалось развести государя со славянофилами, защищавшими, в отличие от денационализированной аристократии, позиции патриотизма, государственности, православия.
Как это случилось?
Официальная, сформулированная С.С. Уваровым доктрина под «православием» и «самодержавием» понимала тот порядок, который существует в реальной действительности, под понятием «народность» – совокупность черт титульного народа. Славянофилы же видели идеал «православия» в московской, допетровской и даже «доромановской» эпохе, когда Церковь была независимой от государства носительницей соборного духа, когда в государстве «правительству принадлежала сила власти, земщине – сила мнения»… Черты народного духа славянофилы были расположены искать во всем славянстве, а не только в русских.
Но вот что любопытно… Фальшивую ноту в сформулированную С.С. Уваровым триаду привносило, как мы говорили, смещение акцентов, подсознательное стремление распространить рабовладельческую узурпацию XVIII века на всю историю Русской государственности. Опять же и в мечтательности, и расплывчатости некоторых тезисов наших славянофилов, тоже обнаруживается подсознательное стремление рабовладельцев увести разговор с насущных проблем в приятственную пустоту.
Николаю I трудно было соединить умозрительное славянолюбие, с тем конкретным и последовательным шаг за шагом отстаиванием русских интересов и интересов православия, которым была подчинена вся его политика. И именно этой политикой, а не только суровым отношением его к политическому и общественному легкомыслию обусловлена нелюбовь к императору «просвещенного» общества.
«Странная моя судьба… – словно бы отвечая будущим историкам, писал Николай I, – мне говорят, что я – один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что все, то есть все, что позволительно, должно бы быть для меня возможным, что я, стало быть, мог бы по усмотрению быть там, где хочется и делать то, что мне хочется. На деле, однако, именно для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине этой аномалии, есть только один ответ: долг! Да, это не пустое слово для того, кто с юности приучен понимать его так, как я. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, все должно умолкнуть перед этим одним чувством и уступать ему, пока не исчезнешь в могиле. Таков мой лозунг»…
И тут, наверное, и скрыт источник той неприязни, с которой встречались все начинания Николая I в так называемом передовом русском обществе.
Правление Николая I было попыткой вывести Россию на светлый путь ее исторической самореализации. И поэтому против императора Николая I восстали все темные силы.
Зарубежные венценосные враги Николая I готовы были пожертвовать принципами монархии только ради того, чтобы не дать русскому императору совершить то, что он собирался сделать. Объединилась против Николая I и вся та аристократия, которая ради своих интересов готова была пожертвовать интересами государства.
Наиболее ярко проявилось это в ходе Крымской войны.
Тогда против Николая I выступили не только Франция и Англия, не только Турция и Австрия, но и наиболее продвинутые, как говорят сейчас, русские дворяне-крепостники, и объединены они были в этом противостоянии аж с самими… Марксом и Энгельсом.
И произошло это потому, что деятельность императора, поставившего своим принципом следование долгу, пока не исчезнешь в могиле, невыносима была для них, ибо в корне противоречила их интересам.
7
Крымскую войну 1853–1854 годов, кажется, с самых первых ее дней, когда еще только начинались боевые действия, уже объявили поражением России, произошедшим вследствие гнилости и бессилия николаевского режима.
Формулировка эта практически без редактуры вошла в учебники нашей истории и мало у кого вызывает сомнения, хотя реальным фактам она, мягко говоря, не вполне соответствует…
Напомним, что осенью 1853 года в Молдавию и Валахию – «в залог доколе Турция не удовлетворит справедливым требованиям России» и не прекратит преследование своих подданных, исповедующих православие, – были введены русские войска.
Турция объявила тогда войну России.
Война эта началась первым в истории сражением военных пароходов. 5 ноября 1853 года турецкий пароходофрегат был захвачен русским «Владимиром», а 18 ноября эскадра вице-адмирала П.С. Нахимова уничтожила на Синопском рейде турецкий флот. В Синопском сражении у нас участвовало 6 кораблей и 2 фрегата. Турки (Осман-паша) имели 7 сильных фрегатов и 2 корвета, поддержанные четырьмя береговыми батареями.
Все турецкие суда были уничтожены, Осман-паша взят в плен, а береговые батареи срыты.
25 декабря 1853 года турецкая армия потерпела поражение и в Закавказье.
Казалось, начинается очередная победоносная для России кампания, но после Синопского торжества и побед в Закавказье натянутые отношения с Францией и Англией окончательно испортились.
Эти страны не желали допустить разгрома турок, и 23 декабря соединенный англо-французский флот вошел в Черное море. 15 февраля 1854 года последовал резкий английский ультиматум, после чего дипломатические сношения были прерваны.
Тут можно говорить и о просчетах во внешней политике России, однако коалицию враждебных нашей стране государств создали не только дипломатические ошибки ведомства Нессельроде, но прежде всего последовательное отстаивание Российской империей национальных интересов, вошедших сейчас в резкое противоречие с интересами Англии и Франции.
Россия попыталась наконец-то распахнуть себе выход в Средиземное море, и этого и не желали допустить наши западные противники. И трудно представить себе дипломатические ходы, которые могли бы помешать тому, что произошло.
28 февраля Англия и Франция заключили военный союз с Турцией.
Положение России усугублялось политикой Австрии и Пруссии, которые хотя и не вступили в войну, но вели себя угрожающе. Российские войска вынуждены были покинуть дунайские княжества и везде, за исключением Закавказья, перейти к обороне.
11 апреля состоялся Высочайший манифест о войне с Англией и Францией, но тем не менее, если не считать бомбардировки Одессы англо-французской эскадрой и неудачной попытки высадить десант, непосредственные боевые действия начались только во второй половине августа 1854 года.
Небольшой отряд морской команды и казаков под командой контр-адмирала Завойко (фрегат «Диана» и две шхуны с 60 орудиями) отразил тогда в Петропавловске-на-Камчатке нападение англо-французской эскадры (6 кораблей и фрегатов с 250 орудиями).
Высаженный союзниками десант у Петропавловска был разбит нашими матросами и линейцами. Счет потерь был невелик. 45 русских и 88 французов и англичан пало в том бою, но контр-адмирал Завойко, удерживая стратегическую инициативу, провел свою флотилию в Николаевск-на-Амуре и в заливе Кастри нанес поражение британской эскадре. Адмирал Принс, командовавший британской эскадрой, застрелился.
«Всех вод Тихого океана недостаточно, чтобы смыть позор британского флага!» – с горечью восклицает историк английского флота.
Одновременно англо-французская эскадра появилась под Кронштадтом, а на Белом море два английских пароходо-фрегата 6 июля произвели бомбардировку Соловецкого монастыря и 8 июля высадили на Соловецких островах десант, который был отбит монахами и солдатами.
Почти одновременно с этой более психологической, нежели боевой операцией начались уже серьезные боевые действия в Крыму.
6 сентября союзные войска высадили в Евпатории 60-тысячную сухопутную группировку, которую поддерживал мощный флот.
8 сентября, на Рождество Богородицы, англо-французский десант (55 тысяч) под командованием маршала А.Ж. Сент-Арно нанес поражение русской армии князя А.С. Меншикова (34 тысячи) на реке Альма в Крыму. Русские потери 5000 человек, потери союзников – 4300. Главное же – союзной армии был открыт путь на Севастополь. По количеству паровых кораблей англичане и французы значительно превосходили русский, преимущественно парусный флот, и 11 сентября, чтобы преградить путь противнику на Севастопольском рейде, были затоплены корабли «Три святителя», «Уриил», «Варна», «Силистрия», «Селафаил», «Сизополь», «Флора».
13 сентября армия союзников под командованием генералов Ф.Дж. Раглана и Ф. Канробер (67 тысяч) подошли к Севастополю, в котором находился семитысячный гарнизон и 24 тысячи человек флотских экипажей. Началась 349-дневная Севастопольская оборона, которую возглавили вице-адмиралы В.А. Корнилов и П.С. Нахимов.
В январе 1855 года в войну на стороне союзников вступила и Сардиния. В Западном Крыму были сосредоточены сухопутные корпуса Турции и Сардинии – около 45 тысяч человек.
Повторим, что положение России усугублялось из-за недоброжелательного поведения Австрии и Пруссии. Невозможно было высвободить развернутые на западной границе войска и перебросить в Крым, а сил русской армии Меншикова, что стояла возле Севастополя, явно недоставало для противодействия союзникам…
Севастополь тем не менее союзникам взять не удалось, и только в конце августа 1855 года, когда был захвачен Малахов курган, русские войска оставили город.
Спору нет…
Военные действия в Крыму тяжело протекали для нашей армии. Соотношение сил на протяжении всей кампании было не в нашу пользу.
Но никакой катастрофы не происходило. Сражение примерно шло на равных.
349 дней обороны Севастополя обошлись нам в 128 тысяч человек. Союзники потеряли 70 тысяч человек, не считая больных – смертность у союзников была намного выше, чем в русской армии.
Получается, что боевые потери были сравнимыми, а общие – примерно равными.
Взятие Севастополя было крупным успехом союзников, но катастрофой для России не стало.
Россия готова была продолжать войну. Интересно отметить тут, что одновременно с потерей Севастополя генералом Н.Н. Муравьевым была взята турецкая крепость Карс, в стратегическом отношении имевшая гораздо более важное значение, чем Севастополь.
Таковы были основные события этой войны.
Повторим, что еще никогда России не приходилось воевать против коалиции могущественнейших стран того времени – Франции и Англии, прикрываясь одновременно от возможного удара со стороны Пруссии и Австрии.
И каковы же были успехи союзников? После годовой осады ценою многотысячных потерь взяли Севастополь, который им пришлось потом обменивать на Карс?
Очевидно, что успех союзников в Севастополе (если его и можно назвать успехом) весьма скромен и временен. Его обусловливало только удаление Крыма от Центральной России. Такое положение могло существовать некоторое время, но как только Россия подтянула бы туда армейские базы, союзникам неизбежно пришлось бы покинуть российские территории.
Но в этом и заключается принципиальное отличие крымской кампании от других войн… Союзники вели эту кампанию не столько для захвата русских территорий, не столько для разгрома ее армии, что было им не по силам, а в чисто пропагандистских целях, чтобы показать самим себе, что, объединившись, можно противостоять Российской империи.
Поэтому и выбирались не центральные направления, по которым в случае настоящей войны следовало бы наносить удары, а самые удаленные окраины (Петропавловск-на-Камчатке, Крым, Соловки), куда России перебросить свои силы было непросто и где можно было некоторое время изображать видимость победы.
И в этой пропагандистской войне Россия действительно потерпела серьезнейшее поражение.
В самом деле, почему так остро и болезненно была воспринята в России временная потеря Севастополя? Вообще-то России доводилось, еще на памяти живущих в 1854 году, терять и Смоленск, и Москву, а эти потери были пострашнее…
Да, Крымская война обнажила многочисленные слабые места в военном устройстве и особенно в вооружении армии и флота. Но так было всегда в любую войну и в любой стране.
Да, были неудачи. Но ведь были и Синопское сражение, и поражение турок в Закавказье, и Петропавловская оборона, и Карс…
Ну а главное – впервые Россия сражалась против объединившейся с Турцией Западной Европы, и сражалась на равных…
Уже одно это должно было служить доказательством мощи Российской империи, уже одно это способно было внушить любому россиянину гордость за свою страну.
События 1853–1854 годов следовало бы называть победой России, но – увы! – победу эту с самого начала было решено представить поражением.
Разумеется, одни только западные пропагандисты никогда не сумели бы добиться столь ошеломительного эффекта, если бы им не пришли на помощь русские рабовладельцы-космополиты.
Они не могли помочь союзникам выиграть войну у России, но они делали все, чтобы представить эту войну позорным поражением нашей страны!
Сколько соловьев крепостничества заливались трелями: дескать, поместное дворянство, несмотря на свой космополитизм, является верной и единственной опорой государству и престолу?
Николай I всегда различал фальшь в этих гимнах рабовладению, но все же такой подлости и такого предательства, какое проявилось во время крымской кампании, он от дворянства не ожидал…
Когда русские солдаты и матросы творили чудеса героизма, обороняя Севастополь[192], когда лучшие русские люди – назовем здесь инженера П.П. Мельникова, который, как мы рассказывали, в спешном порядке военного времени развернул изыскательские работы по постройке новой железной дороги Москва – Харьков – Феодосия с веткой на Севастополь и линиями на Донбасс и Ростов-на-Дону, пронивелировав 4000 километров трассы, – отдавали все свои силы и способности, чтобы выстоять в войне против всей Европы и Турции в придачу, «передовая» дворянская общественность ликовала по поводу неудач русской армии.
«Российская империя – это колосс на глиняных ногах!» – задыхаясь от радости, возопили тогда в лондонских и парижских кафе «передовые» русские рабовладельцы.
И наверное, это и было самым страшным для императора Николая I…
Но и это предательство дворян-крепостников не поколебало его решимости победить в этой войне.
У Николая I и мысли не возникало о прекращении ее.
Он прекрасно понимал, что хотя Россия и несла более тяжелые, чем союзники, потери, но время работало на нее и, преодолевая бюрократизм, России все-таки легче было нарастить преимущество, нежели Англии и Франции! И тут он, в этом нет никаких сомнений, был совершенно прав. Так бы и случилось, если бы император Николай I остался жив.
Его надо было убить, пока столь удачно выигрываемая в кофейнях война не стала для союзников подлинной катастрофой.
8
Первые симптомы болезни проявились 4 февраля 1855 года. Резко повысилась температура, появились насморк и кашель.
Надо сказать, что Николай I был физически очень крепким человек, привыкшим вести солдатский образ жизни. Он регулярно вставал на заре и проводил за работой восемнадцать часов в сутки. Болеть он не умел. Поэтому 9 февраля, решив, что он уже вполне отлежался, Николай отправился на смотр маршевых батальонов. На двадцатитрехградусном морозе поехал в Манеж в открытых санях.
– Ваше Величество! – сказал ему лейб-медик Ф.Я. Карель. – В вашей армии нет ни одного врача, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком Вы находитесь, и при морозе двадцать три градуса!
Николай I, однако, не придал его словам значения и на следующий день повторил поездку.
Вечером 10 февраля появилась резкая слабость, лихорадка и озноб. Император слег. Появилась раздражительность…
«Эти признаки, – пишет в своей книге “Читая смерти письмена” доктор медицинских наук Юрий Молев, – указывают еще на один характерный симптом вирусного респираторного заболевания – общую интоксикацию».
Утром 12 февраля, узнав о ничтожном проступке коменданта Инженерного училища генерала А.И. Фельдмана, Николай встал с постели и лично отправился расследовать инцидент. По возвращении в Зимний дворец больного императора поджидало известие о неудаче проведенной 5 февраля 1855 года рекогносцировки под Евпаторией…
Ночью Николая I мучила бессонница…
Лейб-медики М. Мандт и Ф. Карель продолжали лечить государя от простуды. Как записано в камер-фурьерском журнале, состояние императора к 16 февраля стабилизировалось и не внушало опасений, но 17 февраля наступило ухудшение.
В соответствии с записями в камер-фурьерском журнале ночью 18 февраля царь исповедался и причастился. По его желанию вся императорская семья собралась у его постели. Николай благословил детей и внуков, говорил отдельно с каждым из них. Страдания государя усиливались, но сознание оставалось ясным.
– Мне хотелось… оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое, – сказал он, прощаясь с сыном. – Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас…
К утру наступил паралич легких, дыхание становилось все более стесненным и хриплым.
– Долго ли еще продлится эта отвратительная музыка? – спросил Мандта император.
В десять часов утра Николай утратил сознание.
Незадолго перед кончиной к нему вернулась речь.
– Держи все-все! – тихо сказал умирающий император сыну Александру.
Это были его последние слова… Так умер император Николай I.
Умер на солдатском тюфяке, брошенном на железную кровать, прикрывшись старым военным плащом, который заменял ему халат.
«Император лежал поперек комнаты на простой железной кровати, – свидетельствует фрейлина А.Ф. Тютчева, которая побывала в покоях императора сразу после его кончины. – Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Казалось, смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного двора. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой…»
«Прошу всех, кого мог умышленно огорчить, меня простить, – написал Николай в своем завещании. – Я был человеком со всеми слабостями, коим люди подвержены, старался исправиться в том, что за собой худого знал… прошу искренне меня простить… Прошу всех меня любивших молиться об успокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с твердой надеждой на его благость и придаваясь с покорностью его воле. Аминь!»
Николай I умер, как и положено православному человеку, простив своих врагов, испросив прощения у своих подданных, умер, исполнив последний долг христианина – исповедовавшись и приобщившись Святых Тайн.
Зато реакция на смерть государя, проявленная его окружением, была совсем не православной…
Злоба к мертвецу переполняла тогда многих царедворцев…
«Утром, когда Николай еще лежал в своем кабинете, я пошел взглянуть на него. Страшилище всех европейских народов покоилось на ложе своем, прикрытое одеялом и старым военным плащом, вместо халата долго служившим хозяину. Над кроватью висел портрет рано умершей дочери Александры Николаевны, которую усопший очень любил, облаченной в гусарский мундир. Николай даже женскую прелесть без мундира не воспринимал.
В глубине кабинета стоял стол, заваленный бумагами, рапортами, схемами. В углу стояло несколько карабинов, которыми в свободное время тешился император. На столах, этажерках, консолях стояли статуэтки из папье-маше, изображающие солдат разных полков, на стенах висели рисунки мундиров, введенных царем в армию. У кровати сидел ген. Сухозанет и вытирал платком свои сухие глаза. Заявил мне, что дни и часы неотступно находится у тела императора без еды и воды, хотя при жизни и не любил покойного.
На суровом лице усопшего выступили желтые, синие, фиолетовые пятна.
Читать бесплатно другие книги:
