Куклы на чердаке Дубчак Анна
— Страхилица… Это под Шуменом, в восьмидесяти километрах от Варны…
— Но мы справлялись в российском консульстве в Варне — виза вашей дочери, Натальи Константиновны Вьюгиной давно уже просрочена, и она не имеет права там находиться… Однако, и из страны она тоже как будто бы не выезжала… И, тем не менее, она в России… в Москве…
— Как? Наташа здесь? — Воскликнула Елена и стала оглядываться по сторонам, словно дочь могла находиться где-то совсем близко, в соседней комнате.
— Лена, успокойся, прошу тебя… — сухо одернул жену Константин. — Пожалуйста, говорите яснее… Разве вы не видите, как взволнованная моя жена? Честно говоря, мы потеряли свою дочь… Поругались с ней еще два года тому назад, когда находились в Болгарии в Варне, и она ушла от нас… Обиделась… Она у нас девочка гордая… Мы ищем ее уже два года. Вот недавно снова ездили в Варну, добрались до Шумена, потому что один человек за деньги вычислил место, где бы она могла находиться… Моя жена уже сказала, это село называется Страхилица, это недалеко от Шумена… Так получилось, что Наташе удалось купить там дом…
— Вы видели ее? — грубовато перебил Серов.
— В том-то и дело, что нет…
— Тогда вам надо проехать с нами…
— Куда? Зачем?
— Кажется, нашлась ваша дочь… правда, паспорта мы не обнаружили, но читательский билет на имя Натальи Вьюгиной был найден в кармане куртки потерпевшей… Возможно, конечно, это чудовищное совпадение… Скажите, какого цвета были волосы у вашей дочери?
— Трудно сказать… — несвоим голосом, чувствуя что-то страшное, произнесла Елена. — Когда мы видели ее в последний раз, два года тому назад, у нее и волос-то не было… Она выглядела ужасно… Виной всему ее нервное состояние… Понимаете, ей много пришлось пережить… Костя, куда мы едем?
Константин как-то странно посмотрел на жену.
— Что с ней? — спросил он следователя.
— Тело девушки нашли несколько дней тому назад, в подвале жилого дома неподалеку от Савеловского вокзала… — следователь оказался жестоким.
Вьюгин едва успел подхватить обмякшую, бесчувственную жену — Лена упала в обморок…
Из дверей здания морга вышла рыдающая женщина, ее вел под руку высокий худой старик. Вьюгин, увидев эту сцену, представил себе самое худшее — труп дочери на холодном цинковом столе… Он помог выйти из машины находящейся в странном, сомнамбулическом состоянии Лене, подвел ее к двери, из которой только что вышла скорбная пара, и со словами «Господи, помоги», вошел в морг… Но потом, вдохнув трупного запаха в коридоре, передумал и вернул бесчувственную жену в машину: «Побудь пока здесь, вдруг это не она…»
То, что он увидел, было чудовищным, страшным… Да, это была девушка, возможно, одного возраста с Наташей, но это была, с огромному его облегчению, не Наташа. Тело пролежало довольно долго в подвале дома, а потому следы разложения исказили, обезобразили его. Следователь сказал, что девушку зарезали приблизительно полтора месяца тому назад, еще в августе.
— Хорошо, что Лена не увидела этого… — повторял после того, как они со следователем уже вышли из морга. — Хорошо, что оставили ее в машине… Знаете ведь, как бывает — иногда видишь то, что ожидаешь или боишься увидеть… Вот и Лена — могла бы вместо этой девушки увидеть Наташу… Да у нее бы сердце разорвалось… Господи, господи…
Вьюгин принялся мелко и быстро креститься…
Он видел, как озадачен следователь тем, что обнаруженный в подвале дома труп девушки не имеет ничего общего с семьей Вьюгиных.
— Значит, это другая Наталья Вьюгина, — сказал едва ли не извиняющимся тоном Константин. — Это не наша дочь… И я ужасно рад… Да это и не могла быть она хотя бы потому, что, когда убивали эту несчастную девушку, наша Наташа была, говорю же, в Страхилице… Мы разговаривали с соседями… Она несколько дней всего, как уехала в Германию…
— В Германию?
— Позвольте, но как же она могла отправиться в Германию, если у нее просрочена болгарская виза?
— Не знаю… Я ничего не знаю кроме главного — там, на столе лежит не наша дочь…
И Вьюгин разрыдался…
Они вернулись домой, Елена, немного успокоившись, напилась таблеток и прилегла.
— Костя, посиди со мной, — попросила она. — Вот знаю, что это не она, да и ты все видел, но почему же так сердце болит?
— Да потому, что это вполне могла быть и наша дочь… Что за лягушка-путешественница? И куда ее вечно несет? Что дала ей свобода? Она чуть не лишилась жизни… Не знаю… Другая девчонка на ее месте бы одумалась, засела бы за учебники, взялась за ум, начала новую жизнь… А наша — променяла своих родителей, московскую квартиру и перспективу на какую-то там болгарскую деревню…
Когда в дверь снова позвонили, вздрогнули оба.
— Думаю, что на этот раз соседка пришла за солью или спичками, честное слово… — произнес с чувством Вьюгин. — Во всяком случае, не прокуратура… А это уже хорошо. Не может же в один вечер быть два визита товарищей в погонах?
— Да это, наверное, Анна Петровна… Она хотела у меня денег занять… Пойди, Костя, открой… У меня что-то сил нет…
Вьюгин бодрым шагом дошел до двери, а когда заглянул в глазок, то отшатнулся. Нет, это были не Серов и Минкин. Это были другие люди, но с точно такими же каменными лицами.
— Кто там? — Спросил упавшим голосом Вьюгин.
— Из прокуратуры, — за толстым стеклом появилась расплывчатая ксива.
Константин открыл.
— Константин Вьюгин? — Спросил человек с прозрачными, какими-то неживыми глазами.
— Да, это я.
— Ваша дочь дома?
— Нет…
— Может, позволите пройти? Вы же понимаете, что мы пришли к вам так поздно не для того, чтобы пожелать вам спокойной ночи…
Вьюгин хотел крикнуть: «Оставьте нас в покое!!! Кто позволил вам так разговаривать со мной?!» Но вместо этого пригласил незваных гостей в кухню. Ему хотелось, конечно, чтобы Лена ничего не слышала и не знала, чтобы она вообще спала, но она появилась в гостиной как раз в тот момент, когда двое мужчин уселись за столом — совсем, как еще недавно Серов и Минкин.
— Костя, кто эти люди? Когда нас оставят в покое? — Лицо ее мгновенно стало белым.
— Мы пришли поговорить с вами о вашей дочери — Наталье Вьюгиной.
— Которой: мертвой или живой?
Мужчины переглянулись.
— Какие странные шутки у вас… Ответьте на такой вопрос: у вас есть дочь по имени Наталья Вьюгина?
— Да, конечно, есть.
— Она замужем?
— Нет… А что?
— Вы что же это, не знаете, замужем ваша дочь или нет? — говорил один мужчина, тот, что повыше ростом, с серым лицом. Второй, как Санчо Панса, маленький, смотрел на старшего преданными глазами и молчал.
— Костя… Мы должны рассказать им… В этом нет ничего дурного… Да, наша дочь была замужем, но крайне неудачно… Но в консульстве нам сказали, что этот брак считается все же неофициальным, не смотря на то, что была свадьба…
— А по нашим сведениям свадьбы-то как раз и не было, а вот брак — самый что ни на есть официальный…
— Послушайте… Это уже слишком… Несколько часов тому назад у нас уже были ваши коллеги из прокуратуры — Серов и Минкин. Так вот, они приехали, чтобы сказать нам, что нашли труп нашей дочери… Нас даже отвезли на опознание, и выяснилось, что, к счастью, погибшая не приходится нам дочерью… Не успели мы придти в себя после такого потрясения, как заявляетесь вы и сообщаете нам, что наша дочь, оказывается, была официально замужем, и…
— … и что ваш зять — мертв… — развел руками старший. — А потому нам хотелось бы выяснить, где же все-таки находится ваша дочь…
26
Мюнхен, октябрь 2008 г.
Я поднялась в свою комнату и принялась собирать вещи. Понятно же было, что все выяснено, и что теперь меня уже в этом доме ничего не держит. Когда постучали в дверь, я даже не отреагировала. Знала, что это Соня, больше некому.
— Наташа!
Я повернулась. Так и есть.
— Ты собираешься… Но почему? Я же так старалась… В пять часов должен приехать Эрвин со своим знакомым… У них документ, который позволит тебе спокойно пожить здесь, в Германии… Ты прости меня, что я вела себя, как самая настоящая идиотка… Но мне действительно надо было найти какой-то способ, чтобы оставить тебя здесь сначала на время, а потом уже, когда мы подружимся — навсегда…
— Навсегда? Но зачем я тебе?
— Понимаешь, ты — оттуда… Из России… Ты — своя. Все те, кто живут здесь — сделаны из другого теста. Мы бы нашли с тобой общий язык… Я бы помогла тебе с учебой, с работой… Ты бы начала новую жизнь. Согласись, это все же лучше, чем доить коз в Страхилице…
— Может, все и получилось бы, если бы не твои дурацкие розыгрыши, страшилки… А потом еще и труп садовника…
— Я не знаю, как убедить тебя в том, что я его не убивала, что он сам напился и перепутал двери… Ну, подумай сама, зачем мне было замораживать человека? Какой в этом смысл?
— В твоих поступках уже давно нет никакого смысла… Думаю, поэтому-то твой муж, Эрвин, и сбежал от тебя…
— Ты хочешь причинить мне боль?
— Нет, просто я хочу, чтобы ты поняла — я тебе ничем не обязана… И те деньги, что ты выслала мне, я сполна отработала… Думаю, что это ты теперь должна мне деньги за то, что я помогла тебе с этим садовником… Ты думала, что таким образом привязала меня к себе, но ты просчиталась — теперь мне хочется как можно скорее покинуть этот дом…
— Не спеши! Получи хотя бы документ, позволяющий тебе остаться здесь, в Мюнхене… Мало ли что может случиться… Да, я случайно втянула тебя в дело с Уве, но и ты пойми меня: мне не хотелось сложностей с полицией… начнут копать… — Она замотала головой, как человек, случайно проговорившийся. — … в смысле, начнут расследовать… Понимаешь, у меня с ним была связь… Так все глупо вышло… Думаю, что и Роза знала об этом. Ну не может человек, живущий в этом же доме, ничего не замечать… Да подожди ты собираться!
Она подошла ко мне и мягко так взяла за руки, усадила на стул.
— Послушай меня… Я богата… Подумай хорошенько, подожди отказываться… Я понимаю, ты познакомилась с мужчиной, вероятно, он тебе понравился и кажется тебе более надежным вариантом, чем я… Но что ты о нем знаешь? Вероятно, он тоже пообещал тебе кое-что, раз ты так решительно настроена… А вдруг он как раз из службы миграции? Ты не подумала об этом? А может, ему просто надо продвинуться по службе, а тут такое чрезвычайное происшествие — в добропорядочной Германии нелегально поселилась русская бомжиха из Болгарии…
— Но я не бомжиха! — Возмутилась я. — У меня там есть свой дом…
— Об этом знаем только ты, да я. Что касается людей, занимающихся миграционными проблемами, то ты для них — персона нон грата. Сначала ты связалась с преступными элементами, попросту говоря, с цыганами, возможно, участвовала вместе со своим женихом в их криминальном бизнесе, связанном с продажей людей на органы… Потом, как ты говоришь, твоего жениха убили… Согласись, что просто так людей не убивают. Значит, было за что… Ты извини, что я разговариваю с тобой так прямо и кажусь жестокой, но я стараюсь увидеть твою ситуацию глазами сотрудников миграционной полиции… Потом ты сбегаешь от родителей, и это как раз в такой момент, когда тебе надо было бы просто ухватиться за эту возможность и вернуться домой, в благословенную Москву… Нет, ты сбегаешь, покупаешь себе домишко в микроскопической болгарской деревне… Почему? — спросят тебя. Что ты там забыла? Подумаешь, папа твой упрекал бы тебя за растраченные деньги… Ерунда какая-то! Это все — несерьезно! Когда-нибудь эти упреки все равно закончились бы, и ваши отношения приобрели бы более близкий, родственный характер. Ведь ты их дочь, и они любят тебя… Пойдем в кухню, я приготовлю кофе… Не могу так долго без кофе…
Я слушала ее, понимала, что какой-то процент правды в том, что она говорит, есть, особенно в той части, где она упоминала миграционную полицию. Но чтобы Герман представлял собой эти самую миграционную полицию — это было слишком. Все объяснялось просто — ей не хотелось, чтобы у меня, помимо нее, появился покровитель. Тем более, мужчина, да еще и немец. Это она не знала еще, что он адвокат…
Понимая, что очень скоро мы с Соней расстанемся и, испытывая к ней чувство, похожее больше на жалость, я согласилась составить ей компанию и выпить кофе. В сущности, и говорить-то с ней было уже бесполезно — я приняла решение довериться Герману.
— Знаешь, Наташа, а ведь ты — верх легкомыслия. Сначала вот Тони, потом — бегство от родителей, и вот теперь ты тут, у меня… Тебе не страшно вот так… порхать с места на место?
— Страшно, но тебя это уже не касается. Ты заманила меня сюда неизвестно, для чего, а теперь еще и издеваешься?
— Тебе с молоком или черный?
— Да какая разница? — Мне на самом деле было все равно, какой кофе пить.
— Может, я тебя и заманила, но ты-то приехала… На что ты надеялась?
Я сделала несколько глотков кофе.
— Честно? — Я вдруг решилась сказать всю правду. — Подумала, что может, есть на свете человек, который поможет мне начать новую жизнь… В знак благодарности за то, что я, рискуя, без документов, пересекла столько границ… Ведь ты же понимала, что только человек, находящийся в отчаянном положении, способен на такой шаг…
Меня вдруг потянуло в сон, и чувство это было таким сладким, блаженным, что я, забыв обо всем на свете, крепко уснула…
Очнулась я от незнакомого мужского голоса. Открыла глаза, и поняла, что я лежу в гостиной на диване, и кто-то заботливой рукой укрыл меня пледом. За столом сидел худой высокий господин средних лет в сером костюме и голубой рубашке с синим галстуком. Лицо его было бесстрастно, как у человека, которого оторвали от важных дел и пригласили, за деньги, неизвестно зачем, в этот дом. Он терпел это свое положение, как мне стало потом ясно, исключительно из профессионального интереса. Мне назвали его имя, но я его не запомнила. Вскоре появился и другой мужчина, помоложе, в джинсах и свитере.
— Это мой муж, Эрвин, — представила мне его Соня. Она за то время, что я спала, преобразилась. На ней был безукоризненный темный костюм, белая блузка с кружевами. — Как я тебе и обещала, Наташа, мы с Эрвином сделаем все возможное, чтобы решить проблему с твоим пребыванием в Германии. — Вот этот господин привез документы, которые тебе следует подписать… Он будет зачитывать тебе его на немецком, а Эрвин, на правах профессионального переводчика (к счастью, у него есть право оказывать подобные услуги), переведет тебе его…
— Что за документ-то? — Я потерла лоб.
— Мы обязуемся положить на твой счет в банке две тысячи евро, и ты получишь документ, разрешающий тебе оставаться в Мюнхене целый год. Думаю, что за это время мы подыщем тебе работу и, если ты только пожелаешь, квартиру, после чего фирма, которая возьмет тебя на работу, заключит с тобой контракт, и, таким образом, у тебя будет уже рабочая виза…
Господин из миграционной службы открыл черную кожаную папку и скучным монотонным тоном принялся зачитывать текст. Время от времени он делал паузу, во время которой Эрвин, муж Сони, на довольно-таки сносном русском переводил мне какие-то хитроумные фразы, связанные с моим пребыванием в городе Мюнхене. Слушая его, я вдруг поняла, что совершенно ничего не теряю, соглашаясь в очередной раз принять от этой семьи волшебные евро. Я даже мысленно была согласна с тем, что время от времени будут навещать полоумную Соню, пить с ней чай… Что же будет со мной потом — время покажет…
Я откровенно зевала, слушая господина из миграционной службы, не понимая, как могло вот так сложно составлять простые, по сути, документы…
Когда же он закончил читать, он улыбнулся, показывая тонкие длинные белые зубы, и показал мне место, где я должна расписаться.
— Я распишусь завтра, — сказала я, чтобы немного позлить Соню. — Не думаю, что жизнь моя каким-то образом изменится в худшую сторону, если я позволю себе не торопиться и хорошенько обдумать ситуацию… А вдруг мне захочется вернуться домой, в Страхилицу? Знаете, какие у меня там козы? А Тайсон? У меня замечательная собака…
При упоминании о Тайсоне, мне на самом деле стало необычайно тоскливо. И так захотелось увидеть его мордаху, похлопать его по загривку, посмотреть в его умные, преданные глаза…
Соня смотрела на меня широко раскрытыми глазами и была похожа на рыбу, которую выбросили на берег… Ей словно не хватало воздуха. Она действительно не могла понять, как это я могу вот так по-свински отнестись к тому, что люди решают за меня мои же проблемы, а я еще и капризничаю…
На самом деле я просто хотела посоветоваться с Германом.
— Наташа… ты, наверное, шутишь… — наконец, произнесла моя благодетельница, явно склонная к истерике. — Мы к тебе… со всей душой… Ты что, действительно намерена вернуться в Болгарию?
— Думаю, что нет… Но мне хотелось бы знать, какую работу мне здесь могут предложить… Дело в том, что я не собираюсь быть ни официанткой, ни уборщицей…
Я говорила дежурные вещи, понимая, однако, что начинаю не на шутку раздражать Соню. Мужчины, которых она как бы наняла исключительно для того, чтобы помочь ей оставить меня при себе, причем, легально, смотрели на меня с нескрываемым удивлением. Особенно тот, второй, которому хорошо, видать, заплатили за ту бумагу, что он подготовил специально для меня…
— Соня, ты можешь отпустить всех этих мужчин по домам, работу они свою выполнили, теперь, как я понимаю, дело за мной… А я откладываю подписание этого сложного для моего восприятия документа на завтра. Это мое право, не так ли? Если же ты сейчас будешь на меня давить, я подумаю, что и в дальнейшем, даже при условии, что я соглашусь жить с тобой в качестве компаньонки, ты будешь оказывать на меня давление, лишая меня право выбора и относительной свободы… Хотя, почему относительной? Просто свободы.
Соня шарахнулась от меня, словно одним своим присутствием она могла лишить меня это самой свободы, как бы освобождая вокруг меня пространство…
— Да, ты, конечно, права… Тебе надо подумать… Хотя я, честно говоря, не понимаю, о чем тут думать, когда жизнь предлагает тебе такой шанс… разве ты не для этого приехала сюда?
Я не знала, как объяснить ей, как признаться в том, что я не верила ей и не понимала по-прежнему, для чего я ей… И что она подразумевает под словом одиночество? Какое одиночество может быть у молодой и симпатичной женщины, живущей в столь красивом и дорогом доме, да еще к тому же и богатой? Ей совершенно ничего не стоит нанять себе в прислуги кого угодно — даже молодого парня, который будет развлекать ее с утра до ночи… Но почему я? Ее объяснения по поводу того, что она могла бы почувствовать себя здоровой и счастливой на фоне моей, ущербной жизни не казались мне убедительными…
Соня сказала что-то на немецком мужчинам, и они, ответив ей, удалились. Конечно, она пошла их проводить — Розы-то не было. А я, подхватив папку с документами, бросилась в свою комнату. Прав был Герман, мне не следовало возвращаться в этот дом, тем более за вещами… Вещи — одно название…
Запершись в своей комнате, я достала из папки документ, предложенный мне Соней, сунула под майку, и принялась быстро собирать сумку. Потом позвонила Герману.
— Ты где? Прошло так много времени… Я уже два часа дожидаюсь тебя возле ваших ворот… Нет-нет, меня не видно я спрятался между деревьями…
— Они предлагают подписать мне один документ..
— Ничего не подписывай… И никому не давай паспорта… Ни в коем случае… Не знаю, что в голове у этой своей Софи, но все, что она делает — подозрительно… Так… Стой… К воротам движется полицейская машина… Эти двое, которые вышли из дома, уже успели уехать… Наташа, думаю, что уже поздно… Слышишь? Они сигналят… Я вижу, как из дома вышла женщина…
— Соня… — похолодев, сказала я. — Может, мне спрятаться?
— Нет, ты ничего уже не успеешь… И твоя попытка сбежать может лишь навредить тебе… Оставайся на месте, а вот я попробую договориться с инспектором… Я знаком с ним… Постараюсь войти вместе с ними и, если потребуется, предложу свои услуги переводчика…
— Так ты что, думаешь, что пришли по мою душу?
Я все еще никак не могла взять в толк, чем я, ничем не примечательная девушка Наташа Вьюгина, могла заинтересовать столько людей… Даже полицию!
— Ничего не бойся… Я постараюсь тебе помочь…
Он отключил телефон, и я почувствовала, что осталась совершенно одна. В сущности, в последние годы это было моим нормальным состоянием. Одна, везде и всегда одна… Но в Страхилице это было все-таки не так страшно. Здесь же, когда Соня сделала все, чтобы втянуть меня в историю со смертью садовника, мне стало по-настоящему страшно.
Внизу послышался какой-то шум, голоса… Я посчитала, что мне не стоит и дальше скрываться от полиции. Под майкой у меня был документ, который я могла подписать в любую минуту, и тогда положение мое в этой стране автоматически легализировалось.
Я спустилась, и первым человеком, которого увидела, был Герман. Он стоял поодаль от двух полицейских и человека в кремовом плаще «а ля Коломбо». Понятное дело, они говорили по-немецки, причем, обращались к бледной, как бумага, Соне. Герман услышал мои шаги, повернулся и успел мне ободряюще подмигнуть. Я кивнула ему головой. Подумалось почему-то: как полезно иногда заказывать в ресторане капусту… Если бы не это, я не познакомилась бы с Германом…
После того, как Герман произнес несколько фраз обо мне (прозвучало мои имя и слово, похожее на «русс»), человек в плаще, вероятно, инспектор, взглянул на меня с любопытством.
— Инспектор Крулль, спрашивает у Софи, когда она в последний раз видела своего садовника Уве Шолля, — перевел Герман.
— И что она отвечает? — Я вся напряглась.
И тут я поймала взгляд Сони. Она словно умоляла меня молчать. Хотя можно было и не умолять…
— Она говорит, что видела его последний раз несколько дней тому назад в домике для садовника — он спал мертвецким сном… Ты можешь это подтвердить?
— Могу. Он пил, Соня сказала мне, что ужасно сожалеет, что приняла его на работу… Что он не выполняет свои обязанности, и что создается такое впечатление, будто бы он нашел просто теплое место с ночлегом и бесплатной кормежкой… — я подошла к ответу творчески.
Потом инспектор говорил довольно долго, отчего лицо Сони менялось… Когда он закончил говорить, она смотрела на меня уже с выражением смертельного ужаса на лице.
— Что случилось, Герман? Что он такого ей сказал? — Мы с Германом стояли чуть поодаль от Сони, и я очень надеялась, что все то, что он переводит мне, до Сони все-таки не долетает.
— Он сказал, что у него имеются сведения, полученные от непосредственного свидетеля, который утверждает, что садовник замерз в морозильной камере… И что узнала она об этом от тебя, Наташа… — приглушенным голосом переводил Герман.
Я почувствовала, что краснею. Конечно, речь шла о Розе, и именно она была тем свидетелем, о котором шла речь, больше некому. Значит, она прямиком отсюда отправилась в полицию… Что ж, она, вероятно, правильно поступила, обезопасив себя… К чему ей все эти садовники, трупы и куклы на чердаке, если она может спокойно уволиться и забыть об этом кошмаре? У нее-то все документы в порядке, не то, что у некоторых… Вот только я оказалась плохим психологом, раз не просчитала этот ее поступок. Я рассказала ей о замерзшем садовнике исключительно для того, чтобы она испугалась и ушла из этого дома, чтобы не подвергала себя дальнейшему риску. Ушла и все. Без последствий. Я и предположить не могла, что в ней проснется гражданская совесть, и она отправится в полицию — закладывать Соню (а может, и меня?). Вот и делай после этого людям добро…
Неожиданно Соня направилась ко мне. Выражение ее лица свидетельствовало о сильнейшем волнении. Она шла мне навстречу так, как если бы вокруг нас не было ни единой души, только она и я. Приблизившись ко мне, она произнесла с чувством, так, словно от этих ее слов зависела вся моя дальнейшая судьба:
— Еще не поздно подписать те документы, которые находятся у тебя… — Она не сводила с меня немигающих глаз. — Ты поняла меня? Они расспрашивают меня об Уве, но я не знаю, где он… И о той информации, что касается его исчезновения, мне тоже ничего неизвестно.
Она предупреждала меня:
— подпиши все документы, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения;
— молчи об Уве, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения;
— не будь дурой, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения.
Я поняла все то, о чем она хотела меня предупредить, но и доставать из-под майки пачку документов и начать подписывать прямо на глазах у присутствующих казалось мне также нелепым… Ведь, если эти документы действительно могут помочь мне упрочить свое положение в этой стране, то какая разница, когда я их подпишу — сейчас или, скажем, через полчаса, когда полицейские удалятся… Другое дело, что они могут потребовать посмотреть мои документы…
Комиссар окликнул ее, она резко повернулась и вернулась на прежнее место, продолжить отвечать на его многочисленные вопросы.
Ситуация была идиотской. Я еще подумала тогда, что, если бы не было вообще этого Уве, этого садовника, то и полицейского бы тоже не было. Не стала бы Роза рассказывать в полиции о макете и проявлениях безумства своей хозяйки. А что, все крутится как раз вокруг этого Уве, этого пьяницы, которого мы благополучно, как мне кажется, похоронили на дне котлована…
Я посмотрела на Германа. Он, в свою очередь, не сводил своего озабоченного взгляда с Сони. Он-то, в отличие от меня, понимал, о чем идет речь…
Склонившись ко мне, но по-прежнему продолжая следить за Соней, он спросил меня вполголоса:
— Она говорит, что ты — ее близкая подруга, проживаешь в Болгарии… Она говорит о тебе очень хорошо… как ни странно…
— А они не спрашивают у нее, есть ли у меня виз…
— Тс… — Оборвал он меня, сверкнув глазами. — Думаю, что сейчас этот вопрос интересует их меньше всего. Ваша служанка, Роза, считает, что Софи убила садовника… Это серьезно… Они говорят о том, что скоро приедут эксперты, чтобы осмотреть дом, осмотреть морозильную камеру… Наташа, приготовься, сейчас вопросы станут задавать тебе…
На мой допрос ушло совсем немного времени. Герман переводил вопросы, я отвечала, и он переводил мои ответы уставшему и засыпающему на ходу комиссару Круллю.
— Давно ли вы гостите у фрау Бехер?
— Видели ли вы в доме садовника по имени Уве?
— Знаете ли, в каких отношениях фрау Бехер была с господином Уве Шоллем?
— Видели ли вы, кто и когда передавал семена цветов господину Уве Шоллю?
Понятное дело, что я ничего не знала, не видела, разве что какого-то парня в синем комбинезоне и с бутылкой виски в руке… Я чувствовала на себе благодарный взгляд Сони. И в который уже раз мне казалось, что все то, что со мной сейчас происходит — нереальность… И я не понимаю, как так могло случиться, что я во второй раз в своей жизни так по-крупному влипаю в криминальную историю?
Еще мне казалось, что Соня бросает на меня какие-то странные взгляды… То ли жалости, то ли сожаления… Но то, что голова ее по каким-то причинам дала сбой, чувствовалось во всем… Ну не было логики в ее поведении, не было и все тут!
Как ни странно, но комиссар и полицейские, дождавшись экспертов, уехали. Предполагалось, что они еще вернутся…
После того, как Соня, проводив их, вернулась в дом, она набросилась на Германа, стала на немецком бросать ему в лицо что-то явно нелицеприятное…
— Соня, ты почему кричишь на моего гостя?
— Просто объясняю ему, что это мой дом, и что ему здесь делать нечего… И что ты, Наташа, не из тех девушек, которыми можно попользоваться и выбросить…
— Ты что, с ума сошла?
— Я должна с тобой поговорить, и этот тип мне мешает… У нас с тобой проблемы, Наташа, и я не желаю, чтобы какой-то там проходимец вмешивался в наши дела… Я должна срочно, слышишь, срочно с тобой поговорить…
— Я уйду только тогда, когда Наташа сама это мне скажет… — сказал невозмутимый Герман. — И, пожалуйста, не вмешивайте ее в свою историю с исчезновением садовника… Вы же прекрасно знаете, какое у нее положение… И это просто удивительно, что комиссар не заинтересовался ее документами… Вероятно, его больше всего занимала ваша личность, фрау Бехер.
— Я прошу вас удалиться, — сузив глаза, произнесла Соня, и я вдруг поняла, что наши отношения вступают в новую фазу. Что она теперь, когда у меня совершенно неожиданно появился защитник в лице Германа, перестала видеть во мне жертву. Того человека, на жизненном фоне которого она чувствовала себя комфортнее и увереннее… Наоборот, это она на моем фоне превращалась в убогое, безумное существо…
— Соня, прошу тебя, не надо так… Герман, конечно же, уйдет… но чуть позже… А ты успокойся, возьми себя в руки… Я понимаю, ты не хочешь оставаться одна… Вот и постарайся вести себя так, чтобы я сама захотела остаться жить в твоем доме… Не пугай меня…
— Хорошо, я пойду… Фрау Бехер сильно взволнована… А ты, Наташа, проводи меня, пожалуйста до ворот… Заодно прогуляемся немного, подышим свежим воздухом…
Соня смотрела нам вслед. Я спиной чувствовала этот тяжелый, опасный взгляд…
Мы вышли из дома.
— А теперь слушай меня внимательно… Сейчас мы доходим до моей машины, ты усаживаешься в нее, и мы уезжаем… надеюсь, паспорт при тебе?
— Да…
— Давай сюда… Еще есть какие-нибудь документы?
— Да… Вот, кстати, почитай… Соня привела сегодня человека из миграционной полиции…
Он взял, не глядя, мои документы, спрятал в карман.
— Так будет надежнее…
— А как же Соня?
— Ты не заметила, что комиссар не спросил у нее документов, как и у тебя?
— Да… Ну и что? Это же отлично!
— Может, оно и так. Да только так мог поступить человек, который знает ее в лицо… — У Германа был вид человека, мучительно вспоминающего что-то важное, но упрямо ускользающее.
— Ну и что? Она же живет здесь…
— У нее фамилия Бехер?
— Ну да…
— Понимаешь, Наташа, что-то здесь не так… Но вот что именно, я пока не знаю… В поступках этой женщины я не улавливаю логики, но и безумной я ее назвать почему-то не могу… У нее что-то на уме… И дело не в садовнике…
— А в ком же?
— В тебе.
Мы уже стояли у ворот, когда услышали визг тормозов — это рядом с нами притормозила машина, за рулем которой сидела Соня.
— Прошу тебя… не уезжай… Умоляю тебя… — Соня выбежала из машины и бросилась ко мне.
Я ровным счетом ничего не понимала. И тут она заговорила!
— Прошу тебя… останься, я тебе все объясню… Это я, я, понимаешь, познакомила тебя с Тони! Я! Потому что я — твоя родная сестра, понимаешь? Сестра, о которой наш отец никогда не заботился… Ты — его любимая дочь… Неужели тебе не пришло это в голову? Мы с Тони действовали заодно… Я наняла его, чтобы ты влипла в дерьмо по самые уши… Это я вызвала тебя в Болгарию… Я — причина всех твоих несчастий… Отец нас с мамой бросил, когда я была еще совсем маленькой… Мама давно умерла, я воспитывалась в детском доме… Вот такая вот мелодрама. Но потом, когда я поняла, что ты не при чем… Словом, я решила искупить свою вину… Прости меня, если сможешь…
— А Тони? Он что, жив? — У меня глаза на лоб полезли от услышанного.
— Да… Я сказала ему, чтобы он дал тебе денег, чтобы не пропала… Я уже понимала, что ты не вернешься в Москву… У тебя — характер… Я следила за тобой… Эрвин, мой муж, помогал мне… Прошу тебя, скажи своему другу, чтобы он оставил нас, я должна многое тебе рассказать…
Услышав о том, что мой Тони жив, я захотела услышать и узнать все. И Герман не должен был присутствовать при этом…
— Я остаюсь, — сказала я, разглядывая Соню, как если бы это был сам Тони. — Герман, я позвоню…
— Наташа! — Герман даже схватил меня за руку. Но я вырвала ее, подошла к Соне близко-близко и посмотрела ей в глаза.
— Я остаюсь, — сказала я более твердо, не глядя на Германа, но обращаясь, конечно же, к нему. — Пойдем, Соня…
27
Мюнхен, октябрь 2008 г.
Я тихонько поскуливала на диване в гостиной, а Соня все рассказывала и рассказывала о том, как она познакомилась с Тони, как наняла его специально для того, чтобы он влюбил меня в себя… Слушать все это было настолько больно, что я ощутила даже физическую боль — у меня заболела голова, а потом заныло и все тело…
— Все. Хватит. Я больше не могу… Что было, то было… Ты, говоришь, специально пригласила меня для того, чтобы попросить у меня прощения? Чтобы покаяться? Так вот. Я тебя не прощу. Никогда. И знаешь, почему? Да потому что я любила Тони, а ты убила мою любовь, понимаешь? И это значит, что любви вовсе и нет… Мои родители тоже, вот, думали, что любят меня, а когда я попала в историю, не смогли сдержаться от упреков и вместо того, чтобы воспринимать меня, как жертву, выставили жертвой себя… Тони, получается, тоже никогда не любил меня, а лишь разыгрывал передо мной влюбленного парня, причем, за деньги… И опустил меня на самое дно, чуть не погубил меня, не уничтожил — и тоже за деньги… И ты, получается, моя сестра… Тоже никогда не любила меня. Больше того, ты ненавидела меня за то, что я вообще есть, и что наш отец любит меня, а тебя… А тебя он просто забыл. Вот и получается, что меня любил только один человек… Очень любил, а я никогда не обращала на него внимания… Некрасивый полноватый мальчик с восторженным взглядом, и очень нежный… Вот, если бы я осталась с ним, поверила в него и постаралась взглянуть на него не просто, как на скучного «ботаника», а как на мужчину, то была бы сейчас счастлива… А ведь он был симпатичный…
Соня с опухшим от слез лицом сидела передо мной и икала. Думаю, что и слова-то у нее иссякли. Все, что хотела, она мне рассказала.
— А зачем садовника убила? — Вдруг вспомнила я пьяницу Уве.
— Он сам замерз… — произнесла, не разжимая челюстей, Соня, как если бы это не Уве, а она сама замерзла в морозильной камере. — У меня от нервов рот не разжимается…
— Знаешь, а ведь я не хочу тебя видеть… Никогда. И решения своего я не изменю.
— Да я так и думала… — вздохнула с нервным всхлипом Соня. — Так мне и надо… Но я виновата перед тобой, и позволь мне перед тем, как мы расстанемся, все же помочь тебе… Подпиши эти несчастные документы, оставь мне… Я дам тебе денег, помогу подыскать квартиру, помогу с работой… А с этим Германом не советую тебе общаться… не надо, чтобы ты виделась с человеком, который о тебе так много знает… Поверь мне, ваше общение ни к чему хорошему не приведет…
— А это уже не твое дело…
Я с трудом поднялась с дивана. Сказать, что я чувствовала внутри себя опустошение — это не сказать ничего. Мне казалось, что я легла на диван молоденькой девушкой, а поднялась старой больной старухой…
— Так ты подпишешь документы? Ну нельзя, чтобы тебя арестовали из-за такой глупости… Мы с Эрвином так старались…
— А я ведь думала, что ты с приветом… — призналась я, понимая, что и в этом признании уже нет никакого смысла.
Соня протянула мне коричневый конверт.
— Вот, возьми… Это деньги. На первое время. А завтра, если ты все же найдешь в себе силы побыть еще немного в моем обществе, мы пойдем в банк, где ты откроешь свой счет, и я лично переведу тебе туда пятьдесят тысяч евро. Может быть, после этого ты простишь меня… Не отказывайся…
Я с трудом дошла до двери, и меня стошнило горечью… Я чувствовала, как здоровье медленно покидает меня… Смерть ТОни — это одно чувство. А предательство его — другое. Я физически не могла его перенести.
— Послушай… Мне надо срочно позвонить… Это очень важно… мне кажется, что у меня что-то со здоровьем… Ты не могла бы мне дать телефон и оставить одну? Я позвоню родителям… — призналась я, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. — Чтобы в случае, если со мной что случится, они знали, где меня искать…
— Тебе, что, так плохо? Может, вызвать врача?
— Говорю же, мне надо позвонить…
Читать бесплатно другие книги:
