Где ночуют боги Иванов Дмитрий

Деды с бородами все до одного посмотрели на Антона. Предприимчивый офицер полиции жестом пригласил Антона к несуществующей трибуне и сказал:

– Вы им хоть объясните, ну! Пусть расходятся по-хорошему!

Антон посмотрел на жилистых дедов, на их длинные седые бороды и синие суровые глаза. Надо было что-то говорить. Но опытный Антон знал: лучше ничего не говорить, если толком не знаешь, с кем говоришь. И Антон сказал:

– Прошу прощения. Секунду. Отвечу на эсэмэс.

Антон достал айфон и молниеносно погуглил: «Некрасовцы».

В следующую секунду Антон пробежал глазами страшные, как ему показалось, строки:

«Некрасовцы, некрасовские казаки – потомки донских казаков, после подавления Булавинского восстания ушли с Дона. Названы в честь предводителя, Игната Некрасова. Соблюдали свод законов – 170 «заветов Игната», записанных в «Игнатову книгу». Заветы отличались большой строгостью: «за измену – смерть», «за богохульство – смерть», «за брак с иноверцами – смерть», «за убийство члена общины – закопать виновного в землю», «за измену мужу – виновницу в куль да в воду».

Ознакомившись с данными, Антон подумал:

«Да ладно?!»

Стали понятны Антону, кроме этого, еще две вещи: что говорить собравшимся, что они похожи на «Зи-Зи-Топ», не стоит. И что, вообще-то, «Гугла» мало, надо бы потратить минимум лет пять-десять на изучение исторических и лет пятнадцать-двадцать на изучение богословских аспектов движения некрасовцев. Но столько времени у Антона не было. Он панически быстро прочитал еще один абзац, который никак ему не помог:

«У некрасовцев есаулом избирали после 30 лет, полковником или походным атаманом – после 40, атамана избирали после Красной горки…»

Антон поднял глаза на некрасовцев и сказал единственно верные в этой ситуации слова. Точнее, одно слово:

– Слушаю.

В следующую секунду деды с бородами плотно обступили Антона. И все ему рассказали. Оказалось, некрасовцы живут тут, в Имеретинской бухте, давно, с начала двадцатого века. Они пережили малярию, царскую власть, советскую власть и прочие беды, потому что крепко держались за свои устои. Они жили тесно, общиной, занимались рыбалкой и держали огороды. Летом продавали огурцы и зелень. У них были хорошие, вкусные огурцы, потому что некрасовцы не бухали и не смотрели телевизор, как остальное население РФ, а работали и молились. Эти два занятия составляли их жизнь. У простой жизни были простые плоды – огурцы. Помимо всего прочего, некрасовцы отличались патологической честностью. Если урожай был хорошим, они понижали цены. Если человек платил за один килограмм, они всегда отдавали ему один килограмм сто грамм. Они отрицали обман при торговле и вообще обман одного человека другим, отвергая, таким образом, самую суть современного общества.

Узнав все это, Антон вторично подумал:

«Да ладно?! – И еще подумал, что они даже круче, чем «Зи-Зи-Топ». – Я бы так, наверное, не смог. – Тут Антону захотелось добавить какую-то мысль в свое оправдание, и он подумал: – Ну им проще все-таки. Они казаки, а я нет. Они общиной живут, а я нет. Я живу один. С тойтерьером».

У некрасовцев было кладбище, староверское, недалеко от моря. Старое кладбище оказалось на месте нового спортивного объекта, и власти приняли решение кладбище снести. Некрасовцы тоже приняли решение: «Не бывать этому». Возник конфликт интересов.

Офицер полиции на ухо прошептал Антону, наклонившись к нему:

– У меня ОМОН тут в квартале. Ждем пока. А чего ждем? Приказ из Краснодара: действовать цивилизованно. А как? У них в пакетах бутылки! Коктейль Молотова. Говорят, бульдозеры наши сожгут и сами сожгутся. Они могут. Скажите им, пусть не жгутся. Пусть расходятся. Цивилизованно.

Антон кивнул, но пока ничего некрасовцам не стал говорить. Он слушал. Он умел слушать.

Деды повели Антона к староверскому кладбищу. Ничего монументального Антон не обнаружил: только деревянные кресты, побелевшие от морской соленой влаги. Кладбище появилось, когда первые поселенцы-некрасовцы почти поголовно погибли от малярии. Бухта тогда была не курортом, а худшим местом на земле: сплошные малярийные болота. Но казаки-староверы упрямо выкорчевывали лес и осушали болота. Антону стало страшно даже представить, как это – выкорчевывать лес и осушать болота.

«Я бы погиб на второй день, – честно подумал Антон. – Или в первый. Так даже лучше. Лучше в первый, чтобы ничего не выкорчевывать».

Потом Антон смотрел на могилы староверов и думал:

«Холмики. Вот все, что остается. И не холмики даже, а еле заметные горбики. А ведь каждый горбик – это был человек. Чего-то хотел, о чем-то мечтал. Да… Эти дедки… Зачем им все это? Зачем они держатся за эти горбики? Мир поменялся. Люди давно не живут на одном месте, как раньше, веками. Люди передвигаются быстро. Все меняется быстро. Зачем цепляться за корни? Предки? Ты знаешь их имена в лучшем случае, но никогда не поймешь, каково им было выкорчевывать лес, осушать болота. Трудно им было, а может, наоборот – легко? Иначе как бы они это делали? Нет, современному человеку корни только мешают свободно передвигаться по миру. Корни путаются под ногами, за все задевают, цепляются… Не иметь корней проще… Быстрее. А куда мы спешим? Непонятно…»

Так подумал Антон. В это время самый старый и самый бородатый дед сказал Антону, указав на могилы:

– Они лежат тут сто лет. Ты хочешь из-за двух недель потревожить тех, кто лежит тут сто лет? Ты не боишься?

Антон посмотрел в глаза деда. Ему стало не по себе. Нет, он не боялся. Он знал, что в квартале ОМОН. Конечно, бородачи могли легко задушить Антона своими сильными руками, и, может, даже быстрее, чем ОМОН проедет квартал. Но, в конце концов, казаки вряд ли начнут душить концептолога, потому что убийство живой твари – это грех, а они люди верующие, а он, Антон Рампо, – живая тварь. Последнее определение Антону не очень нравилось, зато гарантировало жизнь. Нет, Антон не боялся. Но ему стало не по себе. Креативному человеку бывает не по себе, когда он чувствует, что у него нет совести, и это окружающим заметно. Антон вдруг подумал, что, вообще-то, право быть горбиками – это все, что у них есть, у мертвецов, осушивших болота, и это нехорошо – отнимать у человека последнее. Тем более у мертвого человека. Это нечестно, ведь мертвецы ничего не могут сделать в ответ, потому что только в кино мертвецы встают из могил и пугают блондинок, а в жизни они так не могут. Они просто лежат и никому не делают ничего плохого.

Синие глаза и бороды со всех сторон окружали Антона. Они ждали, что он скажет им. И Антон принял еще одно верное решение. Он сказал:

– Друзья мои, я только вчера приехал. Я пока ничего не понимаю. Но я постараюсь. В этом во всем разобраться.

Воцарилась тишина. Деды смотрели на Антона несколько секунд. Антону показалось, что он увидел, как свет в их синих глазах погас. Ничего не сказав, некрасовцы медленно, с достоинством пошли прочь от кладбища.

Но перед тем как разойтись по домам, они сделали еще кое-что. Самый старый некрасовец сделал это первым. Из старенького целлофанового пакета он достал бутылку и, коротко размахнувшись, швырнул ее в кучу камней, безобразных, вываленных кое-как у дороги – их свалили здесь накануне строители-двоечники, обозначив тем самым начало пиршества спорта. Бутылка разбилась, и белый камень вспыхнул желтым огнем. Остальные, по примеру своего вожака, достали бутылки и покидали их в камни. Гора камней загорелась. Было страшно. Никаких сомнений быть не могло. Они бы сожгли себя, эти синеглазые бородатые люди, чтобы не дать в обиду еле заметные горбики. Так думал Антон. Он смотрел зачарованно на горящие камни и не мог ни пошевелиться, ни вымолвить слова. Душа его замерла. Такое чувство, вероятно, испытывал человек в древности, когда наблюдал затмение солнца и считал этот миг не счастливой возможностью наблюдать феномен, а гневом богов.

Зажигательная смесь догорела, и остались почерневшие камни. Они стали еще безобразней, чем были, а некрасовцы разошлись по домам. Калитки за ними закрылись, бородатые люди вернулись к своим огурцам и иконам, а Антон стоял еще пять минут и смотрел на горбики староверского кладбища.

Потом к нему подошел офицер полиции и сказал с большим уважением:

– Сразу видно – Москва! Быстро вы с ними. Цивилизованно! Подвезти вас могу, куда надо, с мигалкой, у меня машина тут рядом, в тенечке.

Антон отказался и пошел дальше один.

Он шел по трассе долго. Светило солнце. Стало жарко. Антон быстро устал, оглянулся и поднял руку. По прибрежной трассе по направлению к Антону приближалось такси. Антон сел в него, но уехал недалеко. Потому что прямо посередине дороги, преградив дорогу такси, быстрым шагом шел сутулый человек, швыряя себе за спину обрывки бумаги. Листочки разлетались по ветру, а один даже угодил на лобовое стекло такси, из-за чего водитель вынужден был остановиться. Таксист сердито вышел из машины, а вслед за ним – Антон. Таксист, бодрый армянин лет шестидесяти, быстро нагнал сутулого человека. Антон тоже подошел и стал смотреть, что будет. Оказалось, что сутулый в очках – у него, кроме сутулости, были еще старомодные очки с толстыми стеклами – был архитектором. Более того, всего полчаса назад он был не простым, а главным архитектором Олимпиады, а теперь стал простым архитектором, и даже менее того – просто сутулым человеком в очках. Своего высокого поста он лишился за резкие высказывания, которые охотно повторил таксисту, а заодно и Антону, не подозревая, что перед ним глава креативного штаба. Архитектору было поручено разработать проект ледового дворца спорта в Имеретинской бухте. Титанический масштаб задачи сразу вдохновил зодчего. Он долго изучал шедевры Античности и Средневековья, вдохновлялся мостами, колоннами, портиками и прочими доказательствами того, что раньше умели строить. Древние, как известно, имели привычку создавать шедевры без помощи строительной техники, с появлением коей шедевры возводить перестали. Сутулый хотел, чтобы зимний дворец остался потомкам как доказательство того, что, даже имея строительную технику, можно строить на века. Он разработал проект зимнего дворца, который мог простоять триста, пятьсот, а при правильной эксплуатации даже тысячу лет. Проект этот бывший архитектор уже успел выбросить, но листок застрял в колючих ветках ближайшей акации. С трудом, встав на цыпочки и сильно исколов себе руки, бывший главный снял свой проект с дерева и показал Антону и таксисту. Дворец спорта, который мог простоять тысячу лет, был, как сказал автор, навеян идеями Микеланджело, и за дворец этот, по его же словам, ему перед Микеланджело не стыдно.

Антон посмотрел и признал:

– Красиво. Да.

Таксист тоже посмотрел и сказал:

– Бомба.

Утром этого дня состоялся архитектурный совет Олимпиады. На совете сутулый узнал, что его шедевр не только не прошел тендер – он не был к нему даже допущен. Но его возмутило не это и даже не то, что в тендере победил самый уродливый и дорогой проект, – опытный зодчий знал, что самые уродливые идеи побеждают, так уж устроен тендер, ведь это способ отсечь лучшее и остановиться на худшем. Портить прекрасное и создавать безобразное, в конце концов, в природе человека. Возмутило сутулого и не то, что изготовленный им вручную макет, имевший больше тысячи мелких деталей, в ходе тендера где-то потерялся, а точнее, его выбросили. Больше всего сутулого подкосил тот факт, где именно собирались построить зимний дворец спорта. Он продемонстрировал даже эскиз победившего в тендере дворца-уродца Антону Рампо и таксисту.

Антон уже видел эскиз дворца-уродца в штабе. Гигантская бетонная лепешка должна была вместить много десятков тысяч человек и разместиться в низине Имеретинской бухты, вблизи от берега моря. Лепешка имела чудовищные размеры и своим видом напоминала марсианский корабль из «Войны миров» Герберта Уэллса. Сутулый подсчитал ее вес, получилась леденящая мозг цифра: миллионы тонн бетона.

– Вы можете себе это представить? – спросил сутулый Антона.

Антон отказался представить бетон в миллионах тонн, это было даже хуже, чем пытаться представить бесконечность Вселенной. Но сутулый настаивал. Он стал тут же, на середине дороги, убеждать Антона, по-прежнему не зная, с кем говорит, что так строить нельзя, потому что низина Имеретинской бухты потому и называется низиной, что она находится ниже уровня моря и, следовательно, она регулярно и сильно затапливается последние пару миллионов лет. Почему-то сутулый предпочитал только миллионные величины. Он кричал Антону и таксисту, что нельзя, нельзя строить «Лужники» на болоте, нельзя класть миллионы тонн бетона там, где миллионы лет было мокро. Несчастный, как выяснилось, говорил об этом и авторам лепешки из «Войны миров» на архитектурном совете, но авторы дворца-пришельца только усмехнулись, а один из них важно возразил ему:

– Петербург вот построили на болотах, и ничего. Стоит до сих пор!

Архитектор пытался возразить, что Питер, вопервых, выстроен итальянцами и не похож на коровье говно, а вовторых, его строили под надзором Петра и не очень-то воровали, поскольку царь рубил ворам головы топором лично, а кто сейчас будет рубить головы ворам лично? Но за эти слова его уволили.

Сутулый не был душевнобольным. Он понимал, еще когда создавал свой шедевр на бумаге, что детищу этому никогда не родиться на свет: ни в мраморе, ни даже в бетоне. Его творение навсегда останется только в его воображении и радовать потомков не будет. Он понимал и то, что вместо шедевра построят что-то уродливое, таковы современные люди. Но сутулый считал, что, имея такой вес в миллионах тонн, гигантская коровья лепешка в низине не устоит, подземные воды и штормы размоют фундамент, и в какой-то момент миллионы тонн бетона упадут на головы людям. Сутулый хотел спасти не свое детище – он хотел спасти людей от смерти под руинами дворца-уродца.

Антон был удивлен. Второй раз за это утро он не понимал, зачем люди, с которыми он сталкивается, делают то, что они делают. И он сказал:

– Ну они же там, в штабе Олимпиады, понимают, наверное? Ну, что нельзя «Лужники» на болоте и так далее. Они же там не идиоты.

Архитектор печально взглянул на Антона и махнул на него рукой. Антон уже было обиделся и уже готов был сказать, что не надо на него так махать рукой, потому что он не комар, а глава креативного штаба и если перестать на него махать рукой в таком оскорбительном ключе, он даже попробует что-то сделать, попытается убедить совет еще раз выслушать сутулого, дать ему второй шанс и так далее… Но в это время таксист вдруг сказал бывшему главному, мягко взяв его за локоть:

– Уважаемый, ну что ты пристал к человеку? – Таксист указал на Антона. – Человек отдыхать к нам приехал, наверное. Хочет кайфоваь, пить-кушать, а ты ему: «миллионы тонн», «миллионы лет»! Ты мне лучше скажи, ты сколько за работу берешь? Моей жены племянник хочет гостиницу сделать: четыре этажа, столовая, чтобы люди могли кушать спокойно. Его телефон могу тебе дать, позвони ему, только не начинай на умняках про Микеланджело. Он на границе с Абхазией работает, на таможне, его Акоп зовут, меня тоже Акоп. Скажешь ему – Акоп, мне телефон дал Акоп, он тебя привезет к себе, все покажет: где строить, что строить, договоритесь, в обиде не будешь. Пиши телефон.

Но сутулый архитектор записывать не стал. Он только дружески похлопал таксиста по плечу. Потом вдруг взял и бросил оставшиеся у него листки в поток теплого ветра. И они улетели, его идеи и мечты, которые никогда и нигде не воплотятся. Сделав так, архитектор махнул рукой, жестом довольно обобщающим, на этот раз не на Антона, не на таксиста, а скорей на всю зону олимпийского строительства, а возможно, и шире – на всю зону современного мира. И ушел в сторону моря.

Антон и таксист постояли еще немного. Они видели, как сутулый маленький человек дошел до берега, сел там на землю и стал кидать в воду камешки.

– Ну, нормальный человек, а? – спросил таксист Антона. – Я ему работу предлагаю. Четыре этажа бы построил, с балконами, деньги бы получил… Моей жены племянник никогда работягу не обидит, тем более такого вообще. Микеланджело! Ну что человеку надо, а?

Огорченный таксист направился к машине. Антон поплелся вслед за ним. Ему вдруг стало стыдно за то, что он сказал сутулому, что они там, в штабе Олимпиады, не идиоты. Это было неправдой – на самом деле Антон так не думал. Антон Рампо всегда считал большинство людей идиотами. И он вдруг со всей отчетливостью понял, что именно поэтому сутулый и махнул на него рукой. Люди чувствуют, когда их обманывают.

Потом Антон задумался: почему вокруг одни идиоты? Было понятно, что всем этим строительством зимнего дворца и всей Олимпиады, и вообще строительством всего, занимаются двоечники. То есть идиоты. Люди, которые в школе прогуливали все уроки, кроме физкультуры. Хотя в футболе тоже нужна голова, так, во всяком случае, говорят футболисты. Но почему так получается? Антон хорошо помнил, что, когда он учился в школе, в ходу были ручки, на которых было написано: «Учись на отлично!», и это работало. Наивные дети старались делать то, к чему их призывали на ручках, потому что считалось: у отличников в жизни хорошие шансы. Если бы такие ручки делали сейчас, на них бы следовало писать: «Учись на отлично! И не плачь потом, идиот!» Потому что решительно всем в стране: разведкой природных ресурсов и спортом, балетом и космосом – теперь управляют они – двоечники. А что делают отличники? Они работают на двоечников, они их спичрайтеры. Но как двоечники это делают? Как они получают доступ ко всем этим серьезным устройствам: к балету, к стране, к ядерной кнопке? Ведь в школе им не доверяли даже мел – знали, украдет, сволочь, украдет и продаст своим же учителям втридорога. А теперь им доверяют строить мосты и тоннели. Но почему? Кто писал это «Учись на отлично!» на ручках? Автора нужно призвать к ответу за подлый обман. А попробуй найди его. Он ведь автографа не оставлял – давал детям подлые советы анонимно. А что делать тем, кто поверил? Как им теперь жить? Как им теперь объяснить, почему у руля идиоты? Потом Антон подумал, что, вообще-то, он и сам как-то приспособился. Конечно, Антон не мог о себе сказать, что он рулит, потому что рулит он только собственным «Пежо» – всеми остальными вещами рулят другие: агентством «PRoпаганда» – Миша Минке, Россией – Путин, ну и так далее. Но он, Антон Рампо, помимо «Пежо», правит еще одной вещью – своей личной свободой. Он сам решает, что ему делать. Да, вообще-то, Миша Минке решает, каким проектом ему заниматься, а каким нет. Но Антон не раб – он всегда может отказаться, он же и делал это уже несколько раз… ну, один как минимум. Это было, когда в агентство Миши Минке обратилась группа защитников природы. Они хотели заказать ролик про спасение снежных барсов, которых, оказывается, на земле осталось очень мало. Денег на ролик у заказчиков было тоже очень мало, и это понятно: откуда у защитников природы деньги? Барсы им не платят, у них нет денег, есть только красивая шкура и стремительно сокращающаяся численность.

– А почему, собственно, – возмутился тогда Антон, – почему они так поздно хватились, эти защитники, когда барсов осталось так мало? Что они до этого делали? И вообще, как это проверить, что барсов мало? Живут эти крайне скрытные кошки на Памире, на Тибете, на крыше мира то есть. А кто может подняться на крышу мира, чтобы проверить? Никто. Может, барсов много, как тараканов? А я должен за копейки работать? Нет бюджета на спасение – нет и спасения. Нет денег – нет барсов. Так и скажи этим защитникам.

Миша Минке тогда с грустью покачал своей стильной лысой головой. Он и сам не хотел браться за малобюджетный заказ, но у него тогда была подружка – дочка банкира, она погибала от скуки и периодически увлекалась спасением то китов, то слонов, то вот барсов. Ладно, подружка в постели уговорила Мишу подписаться на этот заказ, но почему он, Антон, должен за копейки трудиться из-за телки, которую он даже не трахает? Конечно, так прямо Антон не сказал этого Мише. Но тот и сам это понял и слил защитников барсов, а подружку пересадил на новое хобби: дайвинг с акулами.

Пока Антон вспоминал проявления своей твердой воли, таксист обратился к нему:

– Как думаешь? Когда Олимпиада будет, нужны будут им аттракционы?

– Ну, смотря какие аттракционы, – рассеянно ответил Антон.

Тогда таксист вдруг взял и откинул вниз потрепанные солнцезащитные козырьки своей «Волги»: один и второй. С обратной стороны они были плотно обклеены фотографиями. На всех снимках был молодой красивый армянин с черными аккуратными усиками. Он делал на кольцах и брусьях всякие сложные гимнастические элементы и при этом улыбался. Антон не понял ничего, а таксист сказал:

– Не узнаешь? Это я. Сорок лет назад. А как будто вчера. Вот так, сынок, летит время.

Потом таксист показал на фотографию, на которой он висел на кольцах с расставленными в стороны мускулистыми руками. И сказал с гордостью:

– Крест Азаряна! Тут в Сочи я первый сделал. До меня никто не делал. Я на Азаряна похож был. Так говорили. У него усы, и у меня усы. Но усы что? Усы еще не все. Азарян – великий человек, а я простой. Но крест его тут, у нас, я первый сделал. Ты еще не думаешь, что ты в жизни сделал, ты еще молодой, а я уже думаю. Я когда про свою жизнь думаю, сижу у себя на балконе, у меня балкон большой, сижу и думаю: что я в своей жизни сделал? Крест Азаряна сделал! Я сижу на балконе, и я горжусь. Слушай, ты вообще знаешь, что такое крест Азаряна?

Антон виновато улыбнулся. Он не знал. Таксист посмотрел на Антона как на несчастного человека:

– Ты вообще знаешь, кто такой Альберт Азарян? Это самый великий спортсмен всех времен, чтоб ты знал. Ты знаешь, как он первый раз сделал свой крест? До него его делали, да. Но он первый сделал крест с поворотом – никто до него так не делал, никто даже не думал, что так можно. Один раз команда от СССР поехала на чемпионат мира. А там никто не хотел, чтоб золото опять увезли эти русские. Никто тогда не говорил, как сейчас: армяне, грузины, азербайджанцы – все были русские, потому что СССР был. Всем русским судьи оценки резали. Азарян перед выступлением подошел к тренеру, говорит:

– Тренер! Это что такое, почему оценки у наших плохие?

Тренер говорит:

– Абик, они крест быстро делают, а надо держать элемент три секунды.

Азарян сказал:

– Тренер! Я понял!

Выходит Азарян. Судьи – четыре человека: два стоят спереди, два сзади. Азарян делает крест. Улыбается. Он всегда улыбался, когда элемент делал. Зачем, знаешь? Чтобы у людей, когда на него смотрят, хорошее настроение было, чтобы люди радость получили, а иначе зачем элементы делать вообще? Сейчас посмотри по телевизору – сейчас гимнасты с таким лицом элементы делают, как будто у них родной брат умер от язвы желудка. Альберт Азарян улыбался всегда. Держит крест и улыбается. Спрашивает первого судью, который спереди: «Ну что? Хватит держать?» Тот говорит «да» и смеется – не ожидал. Азарян спрашивает второго судью: «Хватит держать?» Тот тоже говорит «да» – а что он еще мог сказать? Азарян все это время крест держит. Потом решил, на всякий случай, спросить тех двоих судей, которые сзади. Повернулся на кольцах, спросил: «Уважаемые, я извиняюсь, хватит держать элемент, или как понять?» Судьи сказали «да» и растерялись вообще сильно. Сначала Азаряну золото хотели не дать и вообще его дисквалифицировать – во время упражнения нельзя разговаривать ни с кем: ни с женой, ни с детьми, ни с судьями – никто так раньше не делал. А потом публика – тридцать тысяч человек – встала и сказала судьям: кого дисквалифицировать? Азаряна? За что? Человек новый элемент сделал! Судьи против публики пойти побоялись: тридцать тысяч человек – не шутка, если бить начнут, отбиться – не вариант. Азаряну дали золото, и назвали новый элемент «крест Азаряна». Вот так.

– Получается, он случайно сделал новый элемент? – Антону понравилась эта мысль.

– Случайно? – Таксист рассмеялся. – Чтоб так случайно сделать, знаешь что надо, сынок? Надо так работать, чтобы Бог на тебя посмотрел и сказал: «Слушай, отдохни немножко, так же нельзя!» Да… Как ты живешь, если даже не знаешь, кто такой Альберт Азарян?..

У границы обширного пустыря таксист остановил «Волгу» и сказал:

– Мне шестьдесят восемь лет, но бицепсы и трицепсы такие имею – у тебя таких нет. На кольцах ничего не покажу. На брусьях мой аттракцион тебе покажу. Выходи!

Водитель вышел из машины, Антон с удивлением последовал за ним. Таксист обошел «Волгу» и достал из багажника небольшие самодельные брусья. Только теперь Антон заметил, что на багажнике «Волги» есть специальные силовые крепления. Таксист ловко закрепил брусья в креплениях при помощи болтов, потом, весело подмигнув Антону, вернулся в кабину, достал еще одно приспособление, скобу из-под переднего сиденья и сказал Антону:

– Из противоугонки племянник мой, сварщик, сделал, если тебе надо что-то сварить, скажи, все сварит, что хочешь.

Скобу таксист установил на руль, предварительно вывернув его.

Затем достал еще одно, третье и последнее приспособление, которое на первый взгляд было похоже на утюг. Таксист подтвердил догадку Антона:

– Утюг жены. Она ругалась, но я ей новый купил, этот все равно вонял.

Утюг таксист закрепил на педали. Антон с возрастающим удивлением наблюдал за его манипуляциями. Мужчина снял пиджак и аккуратно повесил его на плечики на заднем сиденье. Потом снял рубашку, оставшись в нательной белой майке, включил музыку в салоне, опустил полностью окно на передней двери и показал Антону свой аттракцион.

«Волга» ездила по пустырю без водителя по кругу, заданному поворотом руля. Сам водитель стоял в стойке на руках на прикрученных к багажнику брусьях. Постояв на руках, перешел в уголок – опустился и вытянул перед собой ноги, потом опять поднялся на руки и широко, в шпагат, раздвинул ноги, затем сделал стойку на одной руке и из этого положения радостно сообщил Антону:

– Мой аттракцион! Я один делаю! Больше никто! Как думаешь, на Олимпиаде если так сделаю, людям понравится?

– Думаю, да! – искренне ответил Антон таксисту, улыбаясь. – Мне нравится!

Машина ездила по кругу под армянскую музыку, о которой трудно сказать, грустная она или веселая, а таксист делал элементы, выкрикивал для Антона их названия и улыбался, как Альберт Азарян. Антон Рампо смотрел, как ездит по кругу без водителя «Волга», и думал. О том, что названия элементов и имени таксиста он не запомнит и очень скоро забудет и его лицо, но этот миг своей смешной жизни он запомнит обязательно. Навсегда.

С таксистом-гимнастом Антон простился у здания штаба. Эдо уже ждал там Антона на сверкающей «девятке» со спойлером. Правая рука Антона, Игорь Иванович Беленький, сообщил шефу его расписание на день. Оно было плотным. Первым делом Антону предстояло посещение образцовой средней школы, куда на днях собирались привезти комиссию МОКа, а еще Путина и Медведева лично. Школа располагалась на высоком холме, к его вершине вела дорога, по виду недавно отремонтированная. При подъезде к школе, однако, «девятка» Эдо два раза натыкалась на бугры, едва преодолимые для легковой машины.

– Лежачие полицейские? – засмеялся Антон. – Почему такие большие?

– Лежачие пидарасы! – ответил Эдо. – Как еще таких людей назвать, кто дорогу эту сделал, скажи? Они не думают, что я говорить Путину и Медведеву буду, когда их повезу? Извините, Дмитрий Анатольевич, тут немножко не доделали дорогу, пидарасы, извините еще раз, Владимир Владимирович, и тут не доделали. Стыдно перед людьми кому будет? Мне. Им не стыдно, а мне – стыдно!

Эдо был уверен, что именно он на «девятке» повезет Путина и Медведева к школе, когда наступит этот торжественный час.

Образцовая школа в целом Антону понравилась. В школе был сделан ремонт. Здание Антону показывала директриса школы, грустная, какими всегда бывают люди, всю жизнь посвятившие чему-то прекрасному. Антон, как учил его Эдо, старался держаться как местный и про ремонт сказал:

– Бомба.

Директриса благодарно улыбнулась. Озеленение прилегающей территории и обилие символов российской государственности в праздничном убранстве школы были оценены Антоном также высоко, а вот при осмотре основной начинки школы – детей – возникли некоторые проблемы. Когда директриса показала Рампо учеников самого лучшего в школе класса, шестого «А», Антон удивился. В этом классе мальчики были с усами. Антон шепотом спросил Эдо, который сопровождал Антона:

– Почему у мальчиков в шестом классе усы как у Ницше?

– Как у кого? – уточнил Эдо.

– Как у Максима Горького, – кинул другую культурную ссылку Антон и, поняв, что она также не сработала, решил использовать недавно обретенные знания: – Как у Альберта Азаряна.

Эдо посмотрел на Антона с уважением – было видно, что в эту секунду Антон вырос в его глазах. На вопрос про усы Эдо ответил:

– Молодые. Пускай кайфуют.

Затем Антон посмотрел на девочек из шестого «А» и совсем растерялся. У всех девочек была грудь, и у некоторых шестиклассниц – больше, чем у бывшей жены Антона, дизайнера Лены. Такое количество вторичных половых признаков в шестом «А» Антона ошеломило. Заметив это, Эдо сказал Антону тихо на ухо:

– Кавказ, братуха. У нас все раньше: и фрукты, и все остальное.

Антон с пониманием кивнул. Потом, поразмыслив, глава креативного штаба дал распоряжение директору школы: чтобы не пугать Путина и Медведева вторичными половыми признаками учеников шестого «А», показывать высоким гостям пятый класс, который директриса тоже хвалила. Но после беглого осмотра учеников этого класса Антон и там обнаружил внушительные результаты работы гормонов. Тогда стали смотреть более ранние классы, пока Антон не нашел и не утвердил для показа высоким гостям детей, похожих на детей. Мальчиков совсем без усов удалось обнаружить в четвертом классе, а девочек совсем без груди – в третьем. Правда, директриса сказала, что мальчики из четвертого «Г», которых Антон утвердил, плохо учатся, грубят и могут сказать высоким гостям что-нибудь плохое. Антон дал тогда указание мальчикам из четвертого «Г» молчать при виде Путина и еще убрать из нагрудных карманов рубашек пачки сигарет «Ереван». Один мальчик из четвертого «Г» сказал Антону:

– Вопрос имею. Путин – борец?

– С чем? – осторожно уточнил Антон.

– Путин – дзюдоист? – уточнил мальчик.

– Да, – согласился Антон. – Точно! Конечно.

– Я тоже борец, – сказал мальчик. – Я тоже президентом буду. Армении.

Пацан засмеялся, а несколько мальчишек из четвертого «Г» тут же бросились на него и стали с ним бороться – они тоже хотели быть президентами Армении. Директриса кое-как при помощи угроз поединок за кресло президента Армении прекратила. На этом краткий визит Антона в образцовую школу был закончен.

Оставалось еще второе дело, которое должен был разрулить в этот день глава креативного штаба. Беда не приходит одна – вместе с Олимпиадой в Сочи пришла социальная реклама. Антону были представлены наработки в этой области, которые уже успели создать его подчиненные. Плакаты «Мы живем в Сочи!» Антон понял не сразу. На них были изображены молодые красивые люди, блондины – шведы, скорей всего. С гордыми, слегка надменными взглядами. Антону показалось даже, что во взорах «сочинцев», в монументальности ракурсов заметно влияние Лени Рифеншталь. Антон выразил сомнение, примут ли местные настолько арийский дух социальной рекламы. Сомнение высказал и Эдо. Посмотрев на плакаты, он прямо спросил:

– Кто эти викинги, я их маму желал?

Действительно, было непонятно. Было тревожно, что шведы теперь живут в Сочи и победы Петра прошли даром. Эдо предупредил: появление в городе подобных плакатов может спровоцировать слухи, что армян будут массово то ли выселять из Сочи в 24 часа, то ли мелировать в такие же сжатые сроки. Но правая рука Антона, Игорь Беленький, сказал, что эскизы социальной рекламы уже видел Козак и они ему понравились. Антон вспомнил грустные глаза Козака и не стал спорить. В конце концов, к Рифеншталь он всегда хорошо относился.

Затем Антона, как главу креативного штаба, подключили к решению «больного вопроса», как сказал Игорь Беленький. Больной вопрос оказался земельным. Как только стало известно, что в Сочи будет Олимпиада, цены на землю стали расти так быстро, что рост их не с чем было сравнить. Только с падением цен на квартиры в Припяти разве что. В районе Красной поляны, куда раньше ходили только коровы и туристы с гитарами, сотка земли стала стоить дороже, чем на Рублевке, дороже, чем на Манхэттене. И скоро армяне, имевшие в собственности хоть какой-то поросший бурьяном клок земли, стали читать не «Из рук в руки», а «Forbes». Местные решили, что они богаты, как шейхи. Эдо рассказал Антону историю. У Эдо есть брат. У брата было два земельных участка. На одном он решил построить дом. В качестве застройщика позвал соседа, тоже армянина, и сказал ему: «Построй мне дом, заплачу тебе, не обижу». Застройщик поверил заказчику. И вскоре на участке вырос дом, хороший, с балконом. Заказчик, то есть брат Эдо, работой остался доволен. Наступил час расплаты с соседом-застройщиком. Пробил этот час как раз за пару дней до того, как было объявлено: в Сочи будет пиршество спорта. Именно в эти дни случился у заказчика, брата Эдо, финансовый напряг, поучительную предысторию которого Эдо хотел рассказать, но Антон попросил ее опустить. В общем, денег немного не хватало, чтобы рассчитаться с соседом. Тогда брат Эдо сказал ему:

– Слушай, денег не хватает, чтоб рассчитаться, ну бывает, что.

– Бывает, – нехотя согласился застройщик.

– Мой брат! На выбор тебе предлагаю! – сказал тогда брат Эдо соседу. – Чтобы с тобой рассчитаться, могу тебе или бензопилу дать, «Дружба», хорошая пила, двадцать лет ей, но пилит как новая и еще будет двадцать лет пилить, спасибо мне скажешь, если такую пилу будешь иметь. Или у меня участок земли есть, десять соток, мне он все равно не нужен, я туда вообще не езжу – далеко. Хочешь, могу тебе его отдать, мне зачем два участка?

Застройщик подумал и сказал:

– Я беру «Дружбу». Пила – это пила. Пилой можно двадцать лет пилить. А с этим участком что я буду делать?

Вот так он решил. Решил вроде бы правильно. А через два дня одна сотка земли в том самом месте, где находился участок брата Эдо, в самом сердце Красной поляны, стала стоить 250 000 долларов США. Эдо специально два раза повторил, как будто написал прописью в бухгалтерской документации, чтобы лишить Антона всякой возможности думать, что это оговорка: двести пятьдесят тысяч долларов СэШэА. За сотку гребаной глины – почвы в Сочи в основном глинистые. Таким образом, 10 соток, которые не взял сосед у брата Эдо, стали стоить 2,5 миллиона долларов, что, несомненно, больше, чем стоимость бензопилы «Дружба» модели 20-летней давности. Антон подумал, что москвич на месте армянина-застройщика, который мог стать миллионером, а стал владельцем бензопилы, конечно, попал бы в психушку после этого. И точно порвал бы со злости руками цепь «Дружбы», равно как порвал бы и саму дружбу с соседом. Но армяне – не москвичи. У армян, живущих в этих местах, крепкая психика. Человек, выбравший пилу, не порвал ни ту, ни другую дружбу. Он выпил с братом Эдо чачи и сказал:

– Я бы с этими двумя миллионами долларов что делал бы, а? Боялся бы, что украдут, спать бы не мог, инфаркт получил бы и умер. А так остался живой и с бензопилой. Слава богу!

Такой оптимизм Антону понравился. Он подумал, что создать положительный образ в среде оптимистов будет нетрудно. А значит, недорого. А значит, денег придется потратить не много из миллиона, который лежал на его карточке. От этой мысли на душе Антона стало спокойно, как спокойно бывает на душе человека, у которого есть миллион, а значит, есть будущее, скорей всего, светлое.

Земельная проблема, в решении которой требовалось участие Антона, заключалась в том, что уже на следующий день после того, как Путин всех победил, в Сочи появились они. Так сказал Игорь Беленький.

Антон улыбнулся и спросил:

– Кто они? Китайцы?

Антон так подумал, потому что китайцы всегда первыми появляются там, где скоро будет что-то грандиозное, чтобы узнать, нужны ли участникам грандиозного кеды, и никогда не ошибаются. Не ошибутся они и в этот раз: конечно, кеды будут нужны участникам оргии спорта. Но оказалось, что «они» – не китайцы. Выяснилось, что давно, задолго до того, как в Сочи решили провести оргию спорта, некие люди тайно скупили за цену бензопилы «Дружба» очень много земли, и не просто земли, а очень хорошей земли, удобно расположенной относительно плана олимпийской застройки. Потом эти некие люди не просто появились, а принялись вызывающе ходить по купленной ими земле и прикидывать, сколько всяких полезных вещей можно на ней сделать: мегамоллов, паркингов, да мало ли чего еще. Вот тут-то и возникла проблема. Потому что тут же возникли другие «они» – журналисты. Они тайно, из кустов, стали фотографировать собственников, гуляющих по своим участкам, и публиковать в СМИ заметки с ядовитыми комментариями. В духе того, что, мол, все мы помним взволнованное лицо Путина в тот драматичный момент, когда решался вопрос, где же будет Олимпиада: в великолепном своей неподготовленностью к таким мероприятиям Сочи или в унылом своей готовностью к ним Зальцбурге? Выходит, что Путин до последнего момента, как и положено настоящему победителю, не знал, что победит, поэтому он волновался. Откуда же тогда знали это, что Путин победит, они, собственники хорошей земли? И кто они такие? И не стоит ли за всем этим что-то такое, что нехорошо скрывать от простых россиян, вечно не знающих про что-то такое, что от них скрывают, от своего же народа, многострадального, сволочи, и все в таком духе. Вот такая проблема. Игорь Беленький, обрисовав ситуацию, спросил шефа:

– Что делать, Антон Ильич? А?

Антону все это очень не понравилось. Он подумал, что это может создать негативный образ Олимпиады, что, в свою очередь, может сильно ударить по карману Антона, потому что выстраивать позитивный образ там, где уже выстроен негативный, – это двойные расходы: сначала надо снести негатив, а потом возводить позитив. Антон подумал немного и сказал:

– Пускай собственники земли, ну, пускай смотрят в бинокли.

Лицо Игоря Беленького дрогнуло и застыло, как предсмертная маска. Антону пришлось спасать его, то есть раскрыть свою мысль. Собственники хорошей земли могут пока, чтобы не нагнетать панику, издалека смотреть на свои участки в бинокли и вынашивать планы, что им построить: мегамоллы или не мегамоллы. Журналистам зато нечего будет снимать из кустов. Ну человек с биноклем смотрит куда-то, и что? Если он не с Кораном в руке, не с автоматом или гранатой – это ничего не стоит: это не сенсация и даже не информационный повод. Любой человек имеет право смотреть в бинокль, куда хочет. Ну и так далее.

Игорь Беленький был потрясен. Он сказал, что для него каждый день рядом с Антоном – это как пять лет учебы в Краснодарском институте менеджмента. Антон сказал, что польщен.

Решив больной земельный вопрос, Антон встретился с аналитиками. Вообще-то концептолог Антон Рампо никогда не любил аналитиков. Ему всегда казался неслучайным корень этого слова. Он полагал, что первые аналитики появились на Земле одновременно с первыми идиотами – давно, очень давно. Аналитики будут всегда, пока есть идиоты – те, кто, попав в трудную ситуацию, сидит в ней и ждет аналитика. Так считал Антон. Аналитики прибыли в Сочи для проведения мозгового штурма на тему: «Что делать с победой Путина, где и как проводить шабаш спорта?» Возглавлял отряд штурмовиков Эрнст Рём московских аналитиков, Марат Бельман. Правда, внешне Бельман не был похож на Рёма, у него не было бычьей шеи, шрама через пол-лица и коричневой рубашки. Вместо этого у Марата Бельмана были очки в дизайнерской оправе, сережка в ухе и белая футболка с портретом Стива Джобса и надписью: «I believe in Steve». Но Антон Рампо все равно считал Бельмана похожим на Рёма на том простом основании, что аналитик Бельман тоже был геем. Все-таки человеку никуда не деться от корня слова, которым его называют, полагал Антон.

Марат Бельман был хорошо знаком Антону Рампо. Иногда Бельмана привлекал к работе глава «PRoпаганды» Миша Минке. Бельман при встрече всегда тепло приветствовал Антона. У него была привычка здороваться за руку и долго удерживать руку собеседника в своей. Антону эта привычка не нравилась, потому что рука у Бельмана была мягкая и потная. Всякий раз, приходя в «PRoпаганду», Бельман устремлялся к Антону Рампо и хватал его за руку. Приятель Антона, худой и отважный Валек Матвеев, однажды даже пошутил, что Бельману просто нравится Рампо как мужчина и он хочет стать подружкой Антона, а может, и наоборот, сделать подружкой Антона. Антон за это обозвал Валька гопником и наркоманом.

Вот и в этот раз Бельман тепло поздоровался с Антоном и долго удерживал его ладонь в своей, потной и мягкой, как живот свиноматки. Затем Бельман поделился с Антоном своими первыми выводами: 1. Олимпиада зимняя, а погода летняя. Что-то в этом есть, но что, пока непонятно. 2. Зимние виды спорта местные воспринимают пока настороженно. Бобслей в армянской среде придется пиарить. Фристайл тоже. А это расходы. И 3. По состоянию на день проведения аналитической выборки, в целом курорт к притоку людей готов. Но каких людей? Русских – да. Что там готовить: винище, баранина, кетчуп, салфетки, море (оно же WC). Что еще надо, чтобы люди с рейса Анадырь – Сочи с сугробами на головах могли отдохнуть как люди. Они заслужили – год был непростым. А вот иностранцы, комиссии МОК. Что с ними делать? Сочи не Москва. Улицы узкие. Уютно, конечно, но «Майбах» нигде не поставишь. В общем, с иностранцами будет проблема.

Наблюдавший беседу Антона Рампо с Маратом Бельманом владелец гостиницы «Бомба», Эдо, позволил себе уточнение:

– У сувлачной «У Артурчика» можно поставить, Артурчик бетона не пожалел, стоянка – бомба, три «КамАЗа» влезают. Но сами смотрите, у нас тут движения такие – «Майбах», отвечаю, угонят. Абхазы исполнят, ну или наши – среди наших тоже есть дерзкие. Нет, «У Артурчика» лучше не ставьте, если наши исполнят, вернуть помогу хотя бы борсетку, если в машине была. Деньги, что были в борсетке, заранее говорю, не вернут по-любому, но хотя бы права вернут. Порешать смогу через авторитетов – брат мужа сестры моей с авторитетами близкий, с Мерабом Сухумским вообще на вась-вась, все вопросы от Джубги до Гагры решает без кипиша. А если абхазы исполнят, они же индейцы, вообще не подчиняются никому, кроме зова природы, – не смогу порешать даже с борсеткой, и Мераб Сухумский не сможет, скажет: «По жизни внимательным надо быть, жизнь – это джунгли, будешь слушать, как птички поют, – все! Смотришь, тебя уже или ебут, или хавают».

Марат Бельман и Стив Джобс на его майке вместе внимательно посмотрели на Эдо, и Марат спросил Антона:

– Кто это?

– Мой водитель, – сказал Антон, и тут же подумал, что это может обидеть Эдо, и добавил: – Телохранитель. – И еще добавил: – Помощник.

Эдо посмотрел на Антона тепло. Серия быстрых повышений по службе ему явно понравилась. Бельман, напротив, посмотрел на Антона удивленно и сказал:

– Я понял. Ну так что будем делать, Антош? Чтобы засунуть внутрь Сочи все, что теперь в нем должно поместиться, надо как-то разжать это все, сделать пошире, побольше: дороги, парковки, реки, долины, вершины, снега. И, что хуже всего, мозги местной администрации…

Антону очень не нравилось, когда его называли Антошей. Бельман это знал и всегда специально называл его Антошей. Антон пожал плечами и сказал:

– Ну, я буду создавать положительный образ. А что делать тебе, Маратик, я даже не знаю. – Бельману тоже очень не нравилось, когда его называли Маратик, поэтому Антон всегда именно так его и называл. – Ты же аналитик. Вот и проанализируй, где тут поставить Олимпиаду и «Майбах».

На этом первая встреча обожавших друг друга коллег завершилась.

Далее Антон Рампо принял посильное участие в решении и других наболевших проблем. Как рассказал Антону Эдо, пробки в Сочи стали даже хуже, чем в Москве, так что у местных водителей появились новые привычки. Во-первых, нарды. Сочинские автомобилисты и раньше играли в нарды, но в паузах между поездками. Теперь стали играть на ходу, если эти поползновения со скоростью червя можно считать ходом. Во-вторых, водители-армяне стали брать с собой в поездку сыновей, чтобы не удивляться тому, как они быстро растут, и чтобы во время поездок по городу передать сыновьям знания жизни. И втретьих, водители стали возить с собой пустые бутылки из-под йогуртов.

– Зачем? – спросил Антон.

Эдо пояснил зачем, несколько смутившись. В пробке у человека, выпившего жидкость, и не обязательно йогурт, может возникнуть желание, удовлетворить которое в пробке непросто. Но можно, если есть бутылка из-под йогурта.

– А почему именно из-под йогурта? – с глупым лицом спросил Антон.

Эдо окончательно смутился и сказал:

– Такие вопросы задаешь, даже неудобно.

Таким образом, производители бутылок для йогуртов, того, вероятно, не зная, точно попали в формат. Страшно и думать, что они могли рассчитывать на это заранее. Так подумал Антон и решил, что, несомненно, столкнулся с маркетинговым феноменом.

Феномены в Сочи были на каждом шагу. Например, на совершенно новых дорогах постоянно обновлялось покрытие. Можно было приписать желание обновлять новое неистовому перфекционизму строителей. Но, глядя на их лица, Антону было очень трудно приписать им что-то неистовое, а тем более имеющее отношение к перфекционизму. Тогда Антон предположил, что, вероятно, этот сизифов труд хорошо окупается. Но, с другой стороны, разве Сизифу платили?

Кроме того, дороги постоянно менялись, и никто не мог объяснить, для чего. Менялась ширина и длина, полосность и направление движения. Менялись и дорожные знаки… Прежние при этом не снимали, а закрывали куском черной клеенки. Если ветер срывал или прошедшая мимо корова съедала клеенку, соседние знаки иногда призывали к вещам несовместимым: немедленно остановиться и при этом удерживать скорость 90 км в час. От этого у водителей стало появляться тревожное чувство, что они заснули за рулем и все это сон. Водители стали останавливаться то там, то сям, чтобы выспаться во избежание аварийных ситуаций. Понятное дело, что такая ситуация – множество водителей, впавших в оцепенение посредине дороги, как куры при виде гриля, – сама по себе была аварийной. Со временем перестали понимать, как и куда ехать, даже гаишники. Антон Рампо во время поездки с Эдо лично наблюдал такую сцену. Их машину остановил гаишник, и между ним и Эдо произошел такой разговор:

– Вы куда едете, а? Вы что, не знаете, что здесь нельзя ехать? – спросил гаишник.

– Уважаемый, утром же еще было можно?!

– Было можно?

– Отвечаю, я проехал!

– А сейчас?

– Я не знаю. Сам скажи, что думаешь.

– Я растерян вообще.

– Тяжело тебе, братик.

– А кому щас легко. Слушай, если узнаешь, как ехать можно, как нельзя, по-братски маякни мне, чтоб я не стоял тут с палкой, как памятник дирижеру.

– Проблем нет, сделаю. Кричи телефон.

После этого гаишник продиктовал Эдо свой номер и заодно переписал себе номер Эдо с надписи «Продаю» с заднего стекла машины на случай, если ын гаишника, когда на следующей неделе вернется из армии, захочет купить «девятку». Потому что когда человек приходит из армии, ему надо помогать сделать первые шаги по этой жизни. Ведь если люди не будут друг другу помогать делать первые шаги, очень легко оступиться – много есть скользких дорог, и много таких примеров видели они оба: и Эдо, и гаишник, и оба они такой судьбы сыну гаишника не хотели бы. Вот такой разговор был у Эдо с гаишником. Антон, слушая их диалог, подумал, что особые отношения, простые и теплые, воцаряются в мире людей, когда приходит беда. Например, Олимпиада. Потом Антону в голову пришла мысль, что, получается, он должен создать положительный образ беды. Этот вывод удивил и огорчил Антона, потому что положительный образ беды явно требовал больших затрат, и возможно, даже затрат из его неприкосновенного личного бонуса. Антон решил, что думать так не надо, и перестал. Прекратив думать о плохом, он сразу понял, как можно создать положительный образ, например, дорожных пробок. Мир движется сейчас очень быстро. Люди на ходу не успевают толком ничего. А пробки – это шанс остановиться, подумать о жизни, о своем месте в ней. В сущности, стоять в пробке – это как смотреть на цветение сакуры, если настроиться правильно. Приходит понимание скоротечности жизни.

Когда Антон высказал эту мысль Эдо, тот сказал, усмехнувшись:

– Понимание скоротечности жизни, братуха, у нас тут у всех с семи лет, у многих даже раньше, и что?

Антон не стал втягивать Эдо в философский диспут. Самого же Антона его подчиненные в это время втянули в очередную проблему. В город должны были приезжать высокие гости: Путин и другие серьезные люди. Запретить им приезжать в Сочи не было никакой возможности. Свободный проезд без пробок для высоких гостей был обеспечен – дороги просто перекрывали, тем самым давая остальным людям возможность подумать о скоротечности жизни. Но что могли увидеть высокие гости, проезжая свободно? Они могли увидеть самое страшное – жизнь. Аналитики во главе с Бельманом сомневались, что Путину и его иностранным друзьям все это понравится. Конечно, многое можно списать на местный колорит, привычку армян сушить ковры на балконах, привычку коров выходить на правительственную трассу. Колорит, мсье. Это колорит, не смотрите туда. И все же было понятно, что лучше мсье не видеть все это.

Еще до приезда Антона местные жители получили инструкции. Например, привести крыши домов к единой цветовой гамме. Армяне – древний народ строителей. Они любят и умеют строить. Но вот с цветовым решением крыш есть проблемы. Ведь каждый строитель хочет как-то превзойти соседа. Превзойти по этажности можно, но есть свой предел: небоскреб не поставишь – горы, большой наклон участка: если упадет, и хурму поломает, и подавит кур во дворе мегабилдинга. Превзойти по дерзости архитектурной мысли можно попробовать, но готика у армян не в ходу. Дома они строят, чтобы летом держать отдыхающих, а отдыхающим жить в готике страшно. Остаются фасады и крыши. Они в Сочи самых разных цветов: синие, желтые, ярко-зеленые. Иные цвета и Ван Гог бы не знал как назвать. Соответственно, первая инструкция строго требовала весь этот армянский импрессионизм срочно превратить в средиземноморский стиль: белые домики, красные крыши. С белыми домиками было понятно, проблему быстро решал алебастр. А вот как быть с крышами? Армяне сначала присели в раздумьях: жить без крыш не хотелось, и выбросить жалко красивую ярко-желтую крышу. Поехали дружно за краской. Был момент, когда красная краска в Сочи покупалась с такой скоростью, как будто терракотовая армия династии Цинь решила срочно покраситься перед новым походом. Вопрос был решен. Правда, некоторые жители прогадали с водостойкостью краски, и после частых в Сочи дождей крыши снова пытались стать синими, желтыми и ярко-зелеными. Но эта проблема решалась матом и повторной покраской.

Вторая инструкция касалась ковров. Чистюлям армянам запретили сушить ковры на балконах. Поначалу, конечно, те приуныли. Жить среди влажных ковров кто захочет? Но тот, кто силен духом – а армяне духом сильны, – может какое-то время походить по сырому ковру, не размякнув.

Третья инструкция касалась коров. Скотина поняла всю важность момента не сразу. Но ей объяснили про пиршество спорта и про неизбежный убой в случае нарушения инструкций. Временно не выходить на федеральную трассу во время проезда Путина и не класть ароматные лепешки на пути и без того грустного президента жвачные согласились. Но оставалось еще много других вещей: курятников и коровников, лачуг и сараев, домов и домишек, людей и людишек, которых высоким гостям не хотелось показывать. Аналитики поначалу предложили решить проблему за счет скорости. Можно везти Путина и его друзей очень быстро. Тогда и курятники, и индюшатники, и разноцветные, как рыбы Красного моря, крыши армянских домов – все бы это сливалось в один ровный фон, приятный для глаз, грустных глаз Путина. Но первые же расчеты показали, что кортежам высоких гостей придется ехать слишком быстро, как бобслеистам, а это, увы, невозможно. Страдающие перфекционизмом строители все время чинили дороги. Была еще идея не переделывать все, ведь это трудно и долго, а просто снести – это быстро и весело. Снести все, что находится слева и справа от трассы. Но решение было проблемным. Во-первых, чтобы снести все дома, нужно было куда-то деть их обитателей. Предполагалось, и не без оснований, что люди, потерявшие кров, не захотят жить как ветер, свободно и вольно, ведь они армяне, а не цыгане, да и цыганам нужны кибитки, гитары, театр «Ромэн», что уж говорить об армянах, домовитых и довольно оседлых. Во-вторых, если снести все, высокие гости увидят необитаемую сушу, им это может показаться тревожным: как правило, необитаемые на планете места просто непригодны для жизни, пустыня Намиб, например. А проводить пиршество спорта в пустыне Намиб – это как-то рискованно. Значит, нужно построить на месте снесенных жилищ что-то другое, чтобы было понятно, что места обитаемы. Но что? Элитные поселки, конечно. Но они потому так и называются, что живет в них элита, построить-то можно, но где быстро взять столько элиты? Правая рука Антона, идиот Игорь Беленький, например, предлагал заселить поселки актерами, которые будут изображать элиту. Но было понятно, что актеров нужно много, а одного взгляда на русское кино достаточно, чтобы понять: актеров в стране не хватает, Безруков с Хабенским населить собой кучу поселков не смогут, да и примелькаются быстро, если будут появляться то там, то сям, слева и справа от трассы.

Выслушав все это, Антон подумал: «Гоголь – гений. Что тут добавишь. Творения гения живут вечно, как мамонтенок Дима в вечной мерзлоте, если его не трогать и не отправлять в мировой тур по музеям, конечно. Герои «Ревизора» проблемные объекты в городе просто окружали забором, чтобы проблему просто не было видно. Это чисто русский креатив. Он всегда работает. Построить забор проще, чем сносить все это: дома, курятники, коровники и… Как называются строения для коз? Козятники?» Глава креативного штаба Антон Рампо немедленно озвучил идею своим подчиненным: «Друзья мои! Не надо пытаться создать приятное впечатление от города Сочи при ближайшем его рассмотрении. Надо заблокировать само ближайшее рассмотрение. Забор! Нам нужен высокий забор» – так сказал глава креативного штаба.

Восторг подчиненных был полным. Игорь Иванович Беленький сказал, мигая глазами, как самолет огнями на посадке:

– Антон Ильич. Мы бы без вас – никогда!

С этим трудно было поспорить. Так, благодаря Антону Рампо, в Сочи появился забор. Высокий и длинный, как Китайская стена, желтый, как она же. Даже при не очень быстром проезде забор гарантировал для глаз Путина и его высоких гостей не пеструю ленту армянского быта, а сплошную желтую реку перемен. Армяне продолжили жить за забором, потому что за забором тоже жить можно. Вот так.

К трем часам пополудни Антон изнывал от жары. В Сочи нет весны как таковой. После дождливой, сырой, депрессивной зимы сразу начинается лето, влажное, знойное. Жара в Сочи была не такой, как в Москве. В Москве она пыльная, сухая, воняет асфальтом, горячим, или пахнет приятно: асфальтом мокрым, когда по утрам его поливают из пузатых машин. Этот запах Антону нравился с детства – так пахли улицы, когда он шел в школу утром, и скоро были каникулы, и вся жизнь была впереди. В Сочи жара была душной, мокрой, липкой, нестерпимой, как пожизненный срок в камбоджийской тюрьме. Пот тек рекой по лицу, спине, ногам и рукам. В офисе креативного штаба Антон попробовал вытирать пот салфетками, которые в огромном количестве обнаружил в переговорной. На салфетках имелась тщеславная надпись: «Креативный штаб». Антон нашел даже такое решение дизайна салфеток одиозным, но стильным. Он взял две толстые пачки салфеток, закрылся в туалете, снял рубашку и оказал себе помощь. Вытер подробно себя всего: лицо, шею, затылок, подмышки, грудь, живот, даже попробовал вытереть спину, извиваясь как ящерица. На время Антон стал сухим и на время перестал казаться себе американским «марином» в Ханое. Но когда Антон вышел из туалета, Игорь Иванович Беленький спросил вдруг испуганно:

– Антон Ильич! Что у вас случилось с лицом?!

И тут же попытался руками что-то исправить в лице Антона, на что глава креативного штаба ответил протестом. Потом Антон сам ощупал руками свое лицо, а затем осмотрел его в зеркале. Все лицо было в мелких комочках, фрагментах размякших от пота салфеток. Комочки облепляли все части тела Антона: шею, руки, живот. Пришлось снова идти в туалет и там опять извиваться, удаляя комочки. В конце концов Антон очистился, но на лице у него остался рисунок, похожий на воинственную татуировку юноши-бушмена, – это перешла на лицо Антона надпись «Креативный штаб». Глава штаба был маркирован названием организации, которую возглавлял. Что было патриотично по-своему, но унизительно. Беленький виновато кричал Антону через дверь туалета, что забыл предупредить его заранее: если салфеткой вытереть что-нибудь мокрое, краска переходит на этот предмет. Беленький просто не думал, что Антон Ильич будет вытирать салфеткой лицо, но это не страшно, краску снять можно, снимается она либо со временем – выгорает на солнце, либо можно потереть хорошенько жесткой щеточкой с мылом. Рампо сначала наотрез отказался подвергать свое лицо выгоранию на солнце, и уж тем более он никогда в жизни не тер лицо жесткой щеткой с мылом, как спину коня. Но Игорь Беленький сообщил через дверь туалета, что через полчаса надо ехать на пресс-конференцию, принять участие в которой Антон Ильич должен как глава креативного штаба. И Антону пришлось тереть лицо щеткой. В ходе этой болезненной и кропотливой работы он проклял всех: создателей салфеток и краски для надписи на них, создателей креативного штаба Олимпиады, и уже собрался даже проклясть Мишу Минке, за то, что тот его во все это безумство втянул. Но потом вспомнил, нет, не про Путина – про личный бонус и остров. Эта мысль как-то сразу утешила. Антон подумал, что если бы ему две недели назад, к примеру, предложили потереть лицо щеточкой с мылом за миллион долларов, он бы, вероятней всего, согласился. «Так что нечего роптать на судьбу», – подумал Антон и продолжил стирать слово «штаб» со лба. Когда надпись с лица главы креативного штаба исчезла, лицо стало красным, и Антон даже подумал, что с таким горящим лицом давать интервью нехорошо, люди могут подумать, что говорящему стыдно за все, что он говорит, или что он все врет. С другой стороны, давать интервью со штемпелем «Креативный штаб» на лице тоже было бы глупо. Антон намазал лицо кремом для проблемной кожи, который был предоставлен личной секретаршей Антона, кожа которой была и правда проблемной, как и вся ее внешность. Лицо гореть перестало, а красноту удалось скрыть пудрой, напудрила Антона вторая его секретарша, страшная, как память о Хиросиме. Когда секретарша его гримировала, Антон закрыл глаза, чтобы не видеть ее лицо так близко.

А еще через полчаса Антон Рампо уже стоял, окруженный толпой журналистов. Пресс-конференция проходила в центре живописного скверика, утопающего в цветах и сотрудниках охраны Козака – правая рука Путина прибыл на место, как всегда, первым. Скверик назывался гордо парком Бестужева в честь декабриста Александра Бестужева-Марлинского, погибшего, вернее, пропавшего без вести во время высадки десанта царских войск на мыс Адлер. В центре скверика имелась табличка с коротким рассказом о геройской пропаже декабриста без вести на этом месте 7 июня 1837 года. Журналисты сразу же с жадностью накинулись первым делом, конечно, на Козака. Один из репортеров – в очках, с длинными волосами и умным лицом – явно был либералом. Правую руку Путина либеральный сорняк спросил:

– Вы можете сказать народу правду: сколько это стоит?

Козак посмотрел на журналиста и усмехнулся – он явно не понял, на каком основании этот жалкий комок органики говорит от имени народа – и спокойно изрек:

– Что именно?

– Что? Как что? – взвился сорняк. – Ваша с Путиным грандиозная афера. Ваша так называемая Олимпиада!

Козак посмотрел на интеллигента как будто с очень большой высоты, как орел смотрит с высоты своего полета на мышь-полевку. И ответил все так же спокойно:

– Она не «ваша». Она наша общая. Олимпиада – наша общая победа.

– Так все-таки, сколько? Сколько стоит эта победа? – все еще пытался унизить Козака сорняк демократии, не понимая, что унижает себя.

Козак выдержал паузу и заговорил, обращаясь к камере телеоператора – журналист для него не существовал. Козак говорил с людьми, со страной, говорил как дома, за чашкой горячего чая с лимоном, тепло и доверительно:

– Дорогие россияне. Олимпиада – большой праздник. Это как свадьба – не каждый день бывает. И если гостей уже позвали, не ставить же на стол консервы, правда? Мы же не хотим ударить в грязь лицом?

На этом месте Козак сделал паузу, чтобы люди, к которым он сейчас обращался, могли ответить твердо:

– Нет, не хотим.

Как бы получив ответ, Козак продолжил:

– Ну тогда что же делать? Надо потратить некую сумму. Да, немалую, но ведь и дело большое! Надо поднапрячься.

– А может, люди не хотят напрягаться ради танцев на льду? – спросил журналист, все еще говоривший от имени народа, о котором знал явно меньше, чем Козак.

Козак же, повернувшись к камере, с улыбкой усталого хирурга сказал:

– Мы справимся. Да, будет трудно. Зато будет что вспомнить.

Журналист попытался последний раз атаковать представителя президента уже без всякой надежды, как комар – крокодила:

– А почему вы эту некую сумму три раза увеличивали уже? Вы что, считать не умеете? А строить вы умеете так же плохо, как считать? А может, посчитали все правильно в первый раз, а потом деньги куда-то делись? А?

– Что значит «делись». Куда «делись», – спросил Козак с невопросительной интонацией.

Антон помнил эту невопросительную интонацию. От нее становилось не по себе и хотелось стать потерявшимся ребенком, которого не могут наказать строго, а наоборот, отводят домой и даже хвалят родителей, за то что ребенок такой маленький, а уже помнит свой адрес.

Примерно эти же чувства испытал и либеральный сорняк. Он как-то сразу обмяк, правдолюбивый пыл из него вышел, как газы. Он еще пытался что-то мямлить, но все было кончено. Козак поставил точку:

– Ну что. Спасибо, что подняли этот вопрос. По каждому такому случаю мы будем разбираться. Кто попробует сунуть руку в карман государства – останется без руки. Кто сунет нос, – тут Козак впервые посмотрел на журналиста, – останется без носа соответственно.

Затем сорняк снова перестал существовать для Козака, таким образом, журналист просуществовал для Козака, как нейтрино, очень недолго. В заключение, снова обращаясь к россиянам, которых он знал и любил, Козак сказал:

– Дорогие мои. Не возмущаться, а гордиться надо, что страна столько тратит на праздник спорта. Спасибо.