Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат Хевролина Виктория

Глава 4

В Азиатском департаменте Министерства иностранных дел

После возвращения из Китая Игнатьев получил отпуск, который использовал для устройства личных дел и отдыха. Весну и часть лета 1861 г. он провел в тверских имениях отца, занимаясь размежеванием земель и составлением уставных грамот. Он объезжал деревни отца, леса и другие угодья, намечая раздел земли с крестьянами.

Согласно манифесту Александра II от 19 февраля 1861 г., крестьяне, освобожденные от крепостной зависимости, получали от помещиков усадьбы и полевые наделы за выкуп. Условия землеотвода фиксировались в уставных грамотах. В принципе к реформе Игнатьев относился положительно, но полагал, что следует с крестьянами размежеваться таким образом, чтобы оставить во владении отца наиболее «удобные» земли. Однако он встретил сопротивление крестьян. Как писал он отцу в апреле 1861 г., «крестьяне совершенно забыли оказанные им прежде милости и сбиваются совсем с толку соседями, указывая управляющему и даже мне на пример Глебова, который уже два года отпустил всех крестьян на оброк и все работы производит наймами, нанимая своих же крестьян себе в убыток»[172]. На передачу им неудобных угодий крестьяне не соглашались. Игнатьев также затруднялся относительно судьбы дворовых, которые не имели земли, не получили ее и не хотели уходить из усадеб. Многие дворовые мужики работали в Твери, но семьи с собой не брали.

Так и не решив крестьянских дел, Игнатьев уехал за границу. Работу по составлению уставных грамот он продолжил весной 1862 г. Серьезные разногласия с крестьянами вызвал вопрос о разделе леса. Игнатьев хотел сохранить право помещика на сруб всего леса, запретив рубить его крестьянам. Он опасался, что леса в последнем случае будут быстро вырублены. Однако крестьяне настаивали на своем. Пришлось составлять новые уставные грамоты с предоставлением крестьянам части леса. На этих условиях в апреле 1862 г. Игнатьев утвердил уставные грамоты в шести из десяти деревень. Остальные четыре грамоты были утверждены позднее.

Поездка Игнатьева за границу весной и летом 1861 г. была связана с его предстоящим новым назначением. Он побывал в Гамбурге, Париже и Вене. В Париже он встретился со своим старым знакомым по Китаю бароном Гро, который принял его, как родного. В Лондоне лорд Элджин дал премьер-министру Пальмерстону тоже очень благоприятную характеристику российскому дипломату. В Вене Игнатьев задержался. 8 июня 1861 г. он писал отцу: «Пребывание мое здесь было не бесполезно ни для меня, ни для будущего моего поприща и хода дел, потому что я довольно близко ознакомился с венгерскими и славянскими делами и вообще с положением Австрии. Балабин[173] и все посольство были со мною очень любезны и предупредительны»[174]. Из этих слов ясно, что Игнатьев уже до отъезда знал о своем будущем назначении директором Азиатского департамента МИД.

В апреле 1861 г. в связи с репрессиями против студенческих демонстраций подал в отставку либеральный министр народного просвещения Евграф Петрович Ковалевский. Это повлекло за собой решение его брата Егора Петровича также уйти в отставку с поста директора Азиатского департамента. Горчаков прочил на эту должность Игнатьева, молодого перспективного дипломата, уже хорошо ознакомившегося с положением дел на Востоке. А пока что решено было дать ему небольшое, но важное дипломатическое поручение – отправиться в Константинополь с официальным визитом для поздравления от имени Александра II султана Абдул-Азиса в связи с восшествием его на престол. Поездка преследовала также цель ознакомиться с положением Османской империи как объекта, связанного с будущей деятельностью Игнатьева.

Игнатьеву было предписано оставаться в Вене до получения нового указания. Пребывание в главных европейских столицах дало возможность молодому дипломату познакомиться с общественной жизнью Европы, о которой в последние годы, находясь в Средней Азии и Китае, он не имел достаточной информации. Игнатьева неприятно поразило развитие революционного движения в европейских странах, сочувствие Европы волнениям в Польше и крестьянским выступлениям в России в связи с реформой. Он даже преувеличивал влияние этих процессов на общественно-политическое настроение, заявляя, что «Европа теперь в таком положении, что не правительства, не политика управляют народами, а одни деньги и тайные общества, удивительно развившиеся в последнее время. В их руках все – и журналы, и общественное мнение, и сила, и власть. Общества эти подкопались под все здание общественного благоустройства и ждут только, по-видимому, вспышки, чтобы дружно начать дело разрушения»[175].

3 июня 1861 г. Горчаков отправил Игнатьеву в Вену предписание ехать в Константинополь с письмом Александра II. Министр писал: «Уверьте султана в личных лучших чувствах императора и желании его видеть согласие между двумя державами. Надеюсь, что вы в лучшем свете представите нашу политику»[176].

После Крымской войны Россия была заинтересована в установлении дружественных отношений с Турцией. Внешнеполитическая доктрина «Слабая Турция – самый удобный сосед», принятая еще в 1802 г., не отвечала современным реалиям. Она приводила к усилению позиций в Османской империи западных держав, в особенности Англии, Франции и Австрии, в руках которых мог оказаться контроль над проливами. Поэтому Россия стремилась к восстановлению своего влияния в Османской империи и особенно в ее балканских провинциях. Осторожная поддержка национально-освободительного движения христиан, с одной стороны, должна была усилить авторитет России среди христианских подданных султана, с другой – заставить Турцию считаться с Петербургом, несмотря на недавнее военное поражение. Российская дипломатия старалась уверить турок в неизменных дружеских чувствах и одновременно указывала на экспансионистские цели западных держав. Султан же боялся и европейских агрессивных замыслов, и России и стремился лавировать между ними, извлекая для себя пользу из их противоречий.

Официальный визит Игнатьева к султану являлся первым после войны актом подобного характера и свидетельствовал о намерениях Петербурга придерживаться дружественных отношений с Турцией. Абдул-Азис был польщен тем, что представителем императора явился дипломат, так успешно проявивший себя на Дальнем Востоке. Как писал Игнатьев родителям 18 (30) июля 1861 г. из Константинополя, султан принял его на другой же день после приезда и был доволен как письмом царя, так и приветственной речью Игнатьева. «Мне говорили потом, что султан доволен, что прислали такого знаменитого», – добавлял Игнатьев[177]. В честь посланца великий везирь (премьер-министр) Али-паша дал парадный обед, а Игнатьев был награжден турецким орденом Меджидие 1-й степени.

Поездку в Константинополь Игнатьев использовал и для ознакомления с положением Османской империи, и для установления связей с работавшими там российскими дипломатами, политическими и общественными деятелями. Из Вены он отправился в Турцию водным путем по Дунаю и Черному морю. Это дало ему возможность посетить Белград, Будапешт, Земун, Видин и ряд дунайских городов, где находились российские консулы – А. Г. Влангали, М. А. Байков и другие. Они ознакомили Игнатьева с положением дел в Сербии, Венгрии, Болгарии, в славянских землях Австрии.

В Константинополе Игнатьев встречался с некоторыми турецкими министрами, а также с константинопольским патриархом, с которым, по-видимому, обсуждал греко-болгарский церковный вопрос и проблемы его урегулирования[178]. Игнатьев имел также ряд бесед с российским посланником А. Б. Лобановым-Ростовским.

Вернувшись в Петербург, Игнатьев привез Александру II ответное письмо Абдул-Азиса, где содержался положительный отзыв о посланце царя. Первое дипломатическое поручение в Турции прошло успешно. В конце августа 1861 г. Игнатьев был назначен директором Азиатского департамента МИД.

Азиатский департамент был важной структурной частью министерства. Созданный в 1819 г., он ведал всеми политическими делами, касающимися Востока (Османской империи, стран Центральной Азии и Дальнего Востока), – сношениями с государствами Востока, с российскими дипломатическими представителями в этих государствах, вопросами, связанными с находящимися там российскими подданными, а также подданными стран Востока в России. После Крымской войны роль Азиатского департамента усилилась, так как геополитические интересы страны расширились, в ее внешней политике все большее значение приобретали балканское, среднеазиатское и дальневосточное направления. В начале 60-х гг. в департаменте числилось 66 чиновников, в том числе директор, вице-директор, три начальника отделений, шесть столоначальников, делопроизводители, драгоманы и переводчики. Деятельность Азиатского департамента имела комплексный характер, объединяя в себе вопросы политические, консульские, административные, правовые, кадровые.

С приходом в министерство А. М. Горчакова к работе были привлечены новые люди, зарекомендовавшие себя как активные проводники нового внешнеполитического курса. К их числу относился Егор Петрович Ковалевский (1811–1868 гг.), один из талантливых людей своего времени, разносторонне образованный человек. Он окончил филологический факультет Харьковского университета по отделению нравственно-политических наук, но затем несколько лет проработал в горном ведомстве на приисках Алтая и Урала. В 30–50-х гг. Ковалевский побывал в ряде стран с дипломатическими поручениями, а в октябре 1856 г. был назначен директором Азиатского департамента МИД. Его назначение было одним из удачных шагов Горчакова. Деятельность департамента сразу оживилась.

Ковалевский выступал за проведение политики национальных интересов, за ее активизацию, особенно на Ближнем Востоке и Балканах. Ему принадлежит несомненная заслуга в том, что в трудные времена, когда престиж России на Балканах был подорван, он сумел в значительной степени его восстановить. Связанный со славянофилами, Ковалевский верил в историческую миссию России – освобождение балканских славян. Он много сделал для оказания им помощи и ориентировал российских представителей на Балканах на усиление защиты интересов христиан. Ковалевский считал, что задачи балканской политики России могут быть успешно выполнены на путях союза с Францией, и в этом плане поддерживал курс Горчакова. При нем существенно усилились русско-балканские связи, расширилась консульская сеть на Балканах, он добился увеличения казенных мест в учебных заведениях России для славянской молодежи. Ковалевский был одним из инициаторов создания Московского славянского благотворительного комитета (1858 г.), оказывавшего материальную и иную помощь балканским славянам.

Не менее активно действовал Ковалевский в области среднеазиатской и дальневосточной политики. Под его руководством был выработан текст Айгуньского договора с Китаем. Он значительно способствовал продвижению России в Среднюю Азию, много сделал для организации экспедиций Н. В. Ханыкова, Н. П. Игнатьева и Ч. Ч. Валиханова. Известный ученый и публицист М. И. Венюков писал о Ковалевском: «Лучшего направителя азиатской политики России, как Егор Ковалевский, не было во все время существования Министерства иностранных дел»[179].

Ковалевский не был чужд либерально-демократических взглядов, поддерживал тесные связи с известными писателями И. С. Тургеневым, Л. Н. Толстым, Н. А. Некрасовым, был связан дружескими узами с некоторыми петрашевцами. Известный литератор и цензор А. В. Никитенко в своем дневнике отметил, что на вечерах у Ковалевского можно было встретить «самое пестрое общество от Н. Г. Чернышевского до министра иностранных дел А. М. Горчакова»[180]. Бывал там и П. Л. Лавров, впоследствии идеолог революционного народничества.

В возглавляемый им департамент Ковалевский привнес порядки, существенно отличавшиеся от прежних бюрократических установлений. Как вспоминает его племянник П. М. Ковалевский, славяне, персы, туркмены, греки, таджики, знавшие до сих пор только спину департаментского швейцара, смело шли в кабинет директора, вместо того чтобы дожидаться его на морозе или при дожде, пока он покажется у подъезда и примет у них прошение[181]. Это вызывало раздражение Горчакова, как и некоторые другие шаги Ковалевского. В частности, последний посылал в извлечениях или целиком на прочтение царю донесения консулов на Балканах, рисующие тяжелое положение балканских христиан. Горчаков считал, что это портит настроение императору, и советовал Ковалевскому внушить консулам, чтобы они не рассматривали ситуацию в балканских землях сквозь темные очки. Ковалевский не согласился. В августе 1861 г. он ушел из МИД и назначен был членом Сената. В МИД Ковалевский оставался членом совета министерства.

Игнатьев во многом продолжал политику Ковалевского. Хотя он не имел большого опыта дипломатической работы, но был энергичен и инициативен. Строго говоря, он мало подходил к должности чиновника аппарата министерства, ибо не любил бюрократическую канцелярскую работу. При своем назначении он заявил императору и Горчакову, что не хотел бы долго оставаться при канцелярских занятиях[182]. Тем не менее назначение на столь высокую должность в системе российской бюрократии ему льстило.

В беседе с Александром II Игнатьев изложил свое видение задач внешней политики России на балканском, среднеазиатском и дальневосточном направлениях. Несмотря на свое глубокое уважение к Е. П. Ковалевскому, он указал на ряд существенных, на его взгляд, недочетов в работе Азиатского департамента. Так, по мнению Игнатьева, следовало усилить внимание к славянским землям на Балканах, где пока «наш голос не слышен, и влияние ничтожно»[183]. Особую важность он придавал необходимости урегулирования спора между Константинопольской патриархией и болгарской церковью; последняя боролась за свою независимость от патриархии, раскол же православной церкви в Османской империи подрывал там позиции России. Игнатьев считал, что опора на православие не должна быть единственным фактором российской политики на Востоке. Он полагал, что «лучше борьбу перенести на почву гражданскую – народности и языка». Это означало ставку на поддержку национально-освободительного движения христианских народов Балкан.

Второй не менее важной задачей Игнатьев считал усиление позиций России в Турции, где, по его мнению, российское влияние было незначительным. Между тем улучшение российско-турецких отношений позволило бы ослабить экспансию европейских держав в Турции и облегчить положение ее христианских подданных.

В отношении стран Центральной Азии главную задачу Игнатьев видел в вытеснении из Персии и Афганистана влияния Англии. Он сожалел, что МИД обращает мало внимания на закрепление успехов, достигнутых в Средней Азии, благодаря, в частности, экспедициям 1858 г., и полагал, что «надо действовать систематически и в единстве с пограничными властями»[184]. Безусловно, Игнатьев хотел донести до Александра II мысль о необходимости наступления в Средней Азии, на котором настаивали местные генерал-губернаторы, но говорил об этом не впрямую, а намеком.

Относительно Дальнего Востока Игнатьев считал первостепенной задачей его освоение и усиление там дипломатического и военного присутствия России. Он подчеркивал значение новых портов в Приморье и указывал на разведывательную деятельность англичан в Китае.

В заключение Игнатьев испросил разрешения обращаться лично к царю, «чтобы голос мой в вопросах, мне близко знакомых, мог бы быть слышен».

В беседе с Горчаковым Игнатьев, помимо вышесказанного, коснулся и других проблем. Он просил информировать его о содержании европейской политики России, ибо от этого во многом зависело решение вопросов политики восточной: «Нужно, чтобы наша западная и восточная политика согласовывались между собой и, применяясь к обстоятельствам, шли неуклонно к одной и той же заранее определенной и известной цели». К сожалению, это справедливое пожелание оказалось трудновыполнимым. Азиатский департамент во время директорства Игнатьева и позднее нередко выступал, в том числе и под влиянием военных властей, за применение силовых методов в восточной политике, что подчас осложняло отношения России с европейскими странами. В конце XIX в. известный знаток международного права и истории внешней политики России Ф. Ф. Мартенс констатировал, что Азиатский департамент вел воинственную политику. Между тем проведение на Западе миролюбивой, а на Востоке воинственной политики, указывал Мартене, нарушало цельность внешнеполитических акций России[185].

В разговоре с Горчаковым Игнатьев уделил много внимания политике России на Балканах и русско-австрийским отношениям. Пребывание в Вене не прошло для него напрасно. Он указал на тяжелое положение славянских народов Австрии, угнетаемых не только австрийскими, но венгерскими и польскими властями. В наиболее тяжелом положении, по мнению Игнатьева, находились русины в Галиции. Их судьба совершенно не трогала лидеров чешского движения – Ф. Палацкого, Ф. Ригера и других, которые прежде всего заботились об интересах своих народов, забывая об общих проблемах славянства. «Вообще между народами славянского племени, – говорил Игнатьев, – нет согласия, это и мешает всякому развитию»[186]. Русины и поляки, сербы и хорваты соперничают между собой. Существенным разделительным фактором является религия. Игнатьев считал, что надо с особой осторожностью подходить к вопросу о религии. Он отметил, что послание московских славянофилов А. С. Хомякова и И. С. Аксакова «К сербам» (1860 г.), объявлявшее православие единственной истинной верой и призывавшее всех славян объединиться на его основе, произвело самое неблагоприятное впечатление на славян-католиков. Игнатьев заявил Горчакову: «Нам надо отстранить вопрос о различии вероисповеданий и упираться на единство национальностей». Таким образом, по мнению Игнатьева, в основу российской политики на Балканах должен был быть положен национальный фактор. Это была принципиально новая постановка вопроса, отличавшаяся от принятого ранее принципа опоры на православие как главного связующего звена славянства и России. Религиозный момент должен был, по мнению Игнатьева, отойти на второй план.

В беседе с Горчаковым Игнатьев затронул и более частные вопросы, например, о необходимости укрепить русское влияние в Дунайских княжествах. Таким образом, новый директор Азиатского департамента изложил свою программу действий, она была одобрена как императором, так и министром.

Первоначально между Горчаковым и Игнатьевым установились хорошие отношения. Игнатьев принял активное участие в готовившейся реформе МИД. Так, по его совету Горчаков в 1862 г. добился освобождения вверенного ему ведомства от цензуры политических статей. Он предложил сосредоточить всю цензуру в МВД. «Мы теперь решительно не можем сладить с прессой и слухами, следовательно, нести ответственность», – писал Игнатьев родителям[187]. Горчаков и Игнатьев всегда вместе читали константинопольскую почту. Однако Игнатьев был молод, самоуверен и по ряду вопросов имел свою позицию, отличную от мнения министра. Последний же не любил самостоятельных чиновников в своем ведомстве.

Как писал Игнатьев впоследствии в своих воспоминаниях, в период работы в департаменте он составил себе отчетливое представление о политике России на южном направлении и ее задачах. Первой из них являлась отмена нейтрализации Черного моря, возвращение Южной Бессарабии, Измаила и устья Дуная, прекращение «коллективной опеки» Турции. Игнатьев при этом не рассчитывал на «европейский концерт», как Горчаков, а считал необходимым прежде всего создать флот на Черном море и заключить непосредственное соглашение с Турцией. «Я глубоко не доверял Европе и европейским конференциям, – писал он, – сознавая, что в Восточном вопросе все державы более или менее враждебны и что на этой почве всего легче составляются против нас коалиции»[188].

Вторая задача заключалась в контроле над проливами, чего можно было добиться либо мирным путем – соглашением с Турцией, либо – при противоборстве Европы – силой. При этом опять же в согласии с Турцией создавались на Балканах национальные автономии, на которые Россия могла опираться, строя свои отношения с Портой.

Третья задача – объединение славянских народов в форме оборонительного союза с целью достижения преобладающего влияния России на Балканах и содействия ей в ее борьбе с основным соперником – Австрией. Игнатьев подчеркивал, что только для достижения этой цели Россия «может приносить в их пользу жертвы и заботиться об их освобождении и усилении. Жертвовать же исключительно русскими интересами, принимая средства за цель, то есть имея в виду лишь освобождение славян, предоставляя им затем служить враждебной нам политике и удовлетворяясь собственным гуманитарным успехом – безрассудно и предосудительно»[189].

Далее Игнатьев писал, что именно в отношении Австрии у него были разногласия с Горчаковым, его советником А. Г. Жомини и некоторыми другими дипломатами, которые считали, что Вена должна иметь влияние на судьбы славян и что ее политика также способствует их освобождению. «Историческая миссия России, – продолжал Игнатьев, – собирать и сохранять для себя славян, не уступая добровольно никому пяди славянской земли… В видах ограждения будущности России я считал необходимым, чтобы славянское знамя было исключительно принадлежностью царя русского и чтобы отнюдь не допускать усиления влияния никакой другой державы, в особенности же Австро-Венгрии, на Балканском полуострове»[190].

Этими задачами Игнатьев руководствовался в своей деятельности сначала в Азиатском департаменте, а потом на посту российского представителя в Константинополе. Но он не до конца учитывал сопротивление европейских держав, которые противодействовали усилению России на Востоке, и не представлял себе отчетливо, работая в департаменте, сложные противоречия внутри славянского мира на Балканах. И уж, конечно, он имел не очень отчетливое представление об экономической и финансовой слабости России, которая в первую очередь должна была решать внутренние задачи. Программа Игнатьева была мечтой, питавшейся надеждой на восстановление великодержавия России, мечтой, которая с течением времени в каких-то конкретных моментах сбылась, но в основном осталась нереализованной.

Из писем к родителям видно, что Игнатьев не был удовлетворен своей работой в Азиатском департаменте. Сразу же на него обрушился ворох проблем, больших и малых. Если в вопросах среднеазиатской и дальневосточной политики Игнатьев разбирался неплохо, то балканские дела были для него еще неясны.

На Балканах Россия проводила дифференцированную политику. Полунезависимые государства (Дунайские княжества, Сербия, Черногория) получали дипломатическую и финансовую помощь с целью укрепления их национальной государственности. Провинции Османской империи – Болгария, Босния и Герцеговина, Македония и др. – нуждались в содействии реализации реформ, обещанных в 1856 г. султанским указом (хатт-и хумаюном), провозгласившим равноправие всех подданных империи. Реформы не выполнялись, а национальный, экономический и религиозный гнет усиливался. Постоянно вспыхивали восстания то в одной, то в другой провинции.

По поручению Горчакова российские консулы в 1858 и 1860 гг. собирали сведения о положении христианского населения провинций. Но выявленные факты ужасающих репрессий и бесчинств со стороны османских властей и мусульманских феодалов не убедили Европу вступиться за несчастных христиан. В этих условиях Россия, желавшая действовать только в рамках «европейского концерта», ограничивалась оказанием благотворительной помощи, удерживанием населения от безуспешных попыток протеста и увещеванием Порты. В отчете МИД за 1861 г. указывалось, что в Болгарии, Македонии, Румелии население вооружается и готовится восстать. МИД постоянно предписывал консулам отклонять славян от преждевременных попыток восстания, которые привели бы только к бесполезному кровопролитию[191]. Когда в 1862 г. разразилось восстание в Герцеговине, Россия предприняла серьезные усилия, чтобы убедить черногорского князя Николая не вмешиваться. Игнатьев, будучи горячим сторонником славянского освобождения, соглашался с этим скрепя сердце.

Много хлопот доставлял Игнатьеву молодой и горячий сербский князь Михаил Обренович, стремящийся возглавить борьбу славян против османов. Постоянно приходилось удерживать его от несвоевременных выступлений. В начале 60-х гг. усилилось брожение в Болгарии. Осенью 1861 г. там был создан вооруженный отряд Г. Раковского. Последний начал переговоры с сербами и греками об общем выступлении на Балканах. «Консулы употребляют все усилия к сдерживанию», – говорилось в отчете МИД за 1862 г.[192]

Правитель Молдовы и Валахии князь А. Куза доставлял неприятности иного рода. Он провел секуляризацию земель, принадлежащих монастырям Константинопольской патриархии. МИД России настаивал на сохранении прав монастырей, поскольку православная церковь была опорой России в Османской империи, но безуспешно.

Поскольку Горчаков был занят в основном европейскими проблемами, балканские вопросы решались медленно, а российские дипломаты в Константинополе во главе с А. Б. Лобановым-Ростовским предпочитали не принимать самостоятельных решений, а ждать приказов сверху. Россия теряла контроль за ходом важнейших процессов, не имела влияния и в греко-болгарском церковном споре, ослабила позиции в Дунайских княжествах. Это очень беспокоило Игнатьева, считавшего, что руководство МИД уделяет недостаточное внимание Балканам. Его энергия не имела выхода, инициативы глушились Горчаковым, предпочитавшим осторожность, наблюдение, постепенность. 1 апреля 1862 г. Игнатьев писал родителям: «Вы сами предвидите, что будут случаи, при которых я не могу оставаться в Азиатском департаменте… Если не употребят меня в администрации в отдаленном крае, на что, мне кажется, я всего более пригоден, то придется просто состоять в свите или в отставку выйти… Я недолго выдержу в Азиатском департаменте. Нести ответственность нравственную за ошибки Лобанова и легкомысленную опрометчивость МИД я не намерен, если не будет возможности придать более энергии и достоинства»[193]. Дело дошло до объяснения с Горчаковым. «Он признал, как и я, необходимость еще повременить и сохранить взаимную независимость», – писал Игнатьев родителям в следующем письме[194].

Чтобы усилить влияние России на славян, Игнатьев активно действовал в области благотворительности. Закупалось продовольствие, в частности, хлеб для Черногории, предоставлялись пособия церквам и школам, отдельным церковным и политическим деятелям, в церкви и школы высылались богослужебные и учебные книги, облачения, церковная утварь и др. Было увеличено количество мест для славянской молодежи, обучавшейся в России на казенный счет. Поддержание православия приобретало тем большее значение, что в христианских провинциях Османской империи активизировалась католическая, а затем и протестантская пропаганда.

В отчете Азиатского департамента за 1862 г. указывались, в частности, такие затраченные казной суммы, как свыше 2 тыс. руб. на обучение славян в России, 1 тыс. руб. для православного духовенства в Далмации, 300 руб. на воспитание трех болгарок в Киевском институте благородных девиц и др., всего 10,6 тыс. руб.[195] В 1864 г. было выделено 15 тыс. руб. на устройство школ и поддержание православных церквей в славянских провинциях[196]. Однако выделяемые казной суммы были не так уж велики. Гораздо большие средства посылались Московским славянским благотворительным комитетом.

Много сил и энергии отдал Игнатьев организации переселения славян в Россию. Он полагал, что оно будет выгодно как славянам, спасающимся от гнета и репрессий, так и России, заселяющей пустующие на юге земли. В связи с выселением из России после Крымской войны крымских татар и кавказских черкесов в турецкие владения, в Крыму и на Кавказе оказалось много пустующей земли. Кавказский наместник А. И. Барятинский проявил заинтересованность проектом Игнатьева о переселении в Россию некоторого количества черногорцев и предложил поселить их в Нагорной Абхазии, Цебельде и Сванетии, где черногорцы могли бы также нести обязанности военной охраны. Желавших переселиться в Россию из Добруджи казаков-некрасовцев, сторонников атамана Некрасы, уехавшего на Дунай еще в XVIII в., предлагалось поселить на Кубани.

В ноябре 1861 г. Игнатьев подал Александру II доклад о поселении черногорцев на Кавказе. В своей резолюции царь отметил: «Дело так важно, что необходимо его обсудить: прежде чем приступать, составить комитет – Горчаков, Игнатьев, военный министр, министр государственных имуществ, министр финансов, и представить заключение комитета на мое утверждение»[197].

29 ноября 1861 г. собрался комитет в составе Горчакова, Игнатьева, военного министра Д. А. Милютина, министра финансов А. М. Княжевича, министра государственных имуществ А. А. Зеленого. Рассматривали просьбы о переселении в Россию 100 семейств черногорцев, свыше 2500 семейств болгар из Адрианопольского и Видинского пашалыков, 1000 семейств греков, 1000 семейств словенцев, а также жителей из Боснии и Герцеговины. Кроме того, на очереди было переселение русских, украинских и молдавских семейств из Южной Бессарабии, отошедшей по Парижскому договору 1856 г. к Молдове, и некрасовцев.

В принципе Россия нуждалась в новом притоке сил, но это требовало больших финансовых затрат (около 2,2 млн руб.). Кроме того, было высказано опасение, что переселение такого большого количества славян ослабит славянский элемент на Балканах, в чем Россия не была заинтересована. Горячо ратовавший за переселение славян в Россию Игнатьев считал, что их не так много, чтобы ослабить славянские земли. Отказ же в переселении желающим мог отвратить славян от России. Поселенцы, отмечал Игнатьев, возродят свободные земли, они «отличаются повиновением законам, самою чистою нравственностью, неподражаемым трудолюбием и несомненною преданностью к России»[198]. Кроме того, многие имеют скот и деньги, что позволит уменьшить финансирование переселения.

Комитет в принципе согласился на переселение 5,5 тыс. семейств из Турции при условии, если Министерство финансов отпустит на это 2 млн руб. В случае отказа решили переселить только тех, которые уже получили разрешение[199]. Однако Министерство финансов смогло выделить всего лишь 1,4 млн руб. В 1862 г. в Россию переселились только 1 тыс. болгарских семейств, некрасовцы и жители Южной Бессарабии. 30 декабря 1863 г. МИД направил циркуляр консулам в Турции с предписанием объяснить желающим переселиться, что в Новороссийском крае земли неорошаемые, а вода только колодезная[200].

Несмотря на то что Игнатьеву не удалось осуществить полностью свой грандиозный план переселения, он гордился тем, что с выездом в Россию некрасовцев на Балканах был уничтожен очаг враждебности, ибо некрасовские казаки в русско-турецких войнах XVIII – начала XIX в. всегда сражались на стороне турок.

К началу 60-х гг. относится знакомство Игнатьева со славянофилами. По всей вероятности, этому способствовал Е. П. Ковалевский, сам тесно связанный со славянофильскими деятелями. Благотворительная деятельность славянофилов осуществлялась в основном через консульства, поэтому их контакты с Азиатским департаментом были неизбежны. В Петербурге Игнатьев сблизился с известным славянофилом и дипломатом А. Ф. Гильфердингом, бывшим в 1856–1858 гг. российским консулом в Сараеве. Игнатьев встречался и состоял в переписке с председателем Московского славянского комитета И. С. Аксаковым. В аксаковской газете «День» он с целью информирования общественности о положении в славянских землях регулярно с конца 1861 г. помещал сообщения Азиатского департамента. Первоначально Главное управление цензуры требовало публикации в «Дне» статей «неполитического» содержания. Но Игнатьев, резонно возражая, что все новости с Балкан могут иметь только политический характер, вскоре добился разрешения Александра II на публикацию в «Дне» «политических сообщений»[201]. Во всеподданнейшей записке императору он указывал, что о положении в христианских провинциях Османской империи общество узнает главным образом из французских и немецких газет, не всегда объективно освещающих события. «День» же является наиболее подходящей газетой, где можно помещать правдивые сообщения неофициального характера, что «будет полезно и русской общественности, и славянам за границей»[202]. 30 ноября 1861 г. Игнатьев писал Аксакову: «С особенным удовольствием уведомляя вас, милостивый государь, о сей монаршей воле, считаю долгом присовокупить, что Азиатский департамент вполне предоставляет усмотрению вашему придавать сообщениям, которые вам будут доставлять, ту форму и вид, которые вы найдете наиболее соответствующими цели и направлению вашего издания»[203]. В дальнейшем Аксаков не раз обращался к Игнатьеву с просьбой о публикации в «Дне» не пропущенных цензурой статей, о направлении ему иностранных газет без сделанных цензурой вырезок и др. Дружеские отношения с Аксаковым Игнатьев сохранил до самой смерти публициста в 1886 г. Он воспринял от него и ряд славянофильских идей, в том числе и идею Земского собора как представительного совещательного органа. Игнатьев разделял такие идеи славянофилов, как избранность славянских народов, освобождение и объединение которых вокруг России является ее исторической миссией. Это предопределило его особое отношение к славянам и наложило отпечаток на его дипломатическую и общественную деятельность.

В целом публикация статей и корреспонденций, основанных на консульских донесениях, в «Дне» положила начало систематическому ознакомлению российской общественности с положением славянских земель, способствовала усилению движения сочувствия и помощи славянам в России, популяризации деятелей национально-освободительного движения славян. В архиве Игнатьева сохранилось любопытное письмо к нему представительницы аристократического бомонда, известной славянофилки графини А. Д. Блудовой с просьбой похлопотать о предоставлении российского подданства и устроить на работу Г. Раковского, болгарского революционера[204]. Вряд ли Игнатьев мог выполнить эту просьбу, но этот факт говорит о том, что в самых высших кругах были лица, активно содействующие деятелям славянского освобождения.

Не меньшее внимание, чем Балканам, Игнатьев уделял среднеазиатским делам. Он стремился реализовать выдвинутый им еще в 1859 г. план дальнейшего наступления в Средней Азии. Это было необходимо, по его мнению, для сдерживания английской экспансии в Азии. Условием реализации своей программы Игнатьев считал укрепление добрососедских отношений с Персией и стабилизацию положения в Средней Азии, раздираемой междоусобными войнами. При назначении в 1863 г. Н. К. Гирса посланником в Тегеран Игнатьев рекомендовал ему чаще посещать шаха, не вмешиваться во внутренние дела и интриги, приглашать персидских сановников на обеды и вечера в российскую миссию, теснее сближаться с влиятельными личностями и, что самое любопытное, не заниматься претензиями российских подданных к персидским властям и торговцам, дабы избежать ненужных скандалов[205]. Такая политика давала свои плоды. Гирс был тепло встречен в Тегеране, он добился соединения российской и персидской телеграфных линий, убедил шаха в пользе транзитных товаров из Персии через Кавказ (вместо Турции) и во многом способствовал усилению русского влияния в Персии.

План Игнатьева по активизации среднеазиатской политики России не поддерживался Горчаковым, опасавшимся осложнений с Англией. Однако Игнатьев нашел сторонников в Военном министерстве. Как вспоминал военный министр Д. А. Милютин, с назначением нового директора Азиатского департамента Военное министерство получило в его лице союзника. Игнатьев, по словам Милютина, – «человек молодой, честолюбивый, предприимчивый, знакомый с Азией и приобретший уже известность удачными своими миссиями в Хиву и Китай. Как офицер Генерального штаба, он был со мной в самых лучших отношениях, почти товарищеских, хотя и был гораздо моложе меня. Благодаря этим личным отношениям мы входили в частные между собой отношения по азиатским делам и общими силами успокаивали пугливого канцлера»[206].

Первоначально планы Игнатьева не предусматривали похода в Индию. Эта идея возникла в ходе польского восстания, когда Англия, Франция и Австрия весной и летом 1863 г. предъявили России требование восстановить в Польше конституцию 1815 г. и созвать европейскую конференцию для решения польского вопроса. Запахло войной. Общественное мнение России в своем большинстве выступало за отпор требованиям Европы. В военной среде вновь стала популярной идея похода в Индию с целью угрожать Англии. Некоторые генералы подали в Военное министерство записки с планами такого похода. Среди них был генерал С. А. Хрулев, который еще в 1856 г. подавал подобную записку. Теперь он предлагал осуществить не захват Индии, а освобождение ее от английского владычества и создание на месте колонии нескольких независимых государств. Расчет строился на том, что вступление русских войск на территорию Индии вызовет народное восстание, и англичане будут изгнаны. Путь в Индию намечался с двух сторон – через Хиву и через Китайский Туркестан. Состав русского экспедиционного корпуса Хрулев устанавливал в 35 тыс. чел., а на всю кампанию отводил 3,5 месяца[207].

Кроме записки Хрулева, был представлен еще ряд подобных проектов, с которыми Д. А. Милютин ознакомил Игнатьева. Все они содержали описание маршрутов, состав войск и др. и в качестве союзников указывали на Персию и Афганистан. Главные пункты отправления войск – восточное побережье Каспия и Западный Туркестан. Цель – не завоевание Индии, а отвлечение английских войск от европейской войны и склонение Лондона к уступкам в польском вопросе.

Рассматривая эти проекты, Игнатьев указывал на непродуманность проблемы военных средств. С целями похода он был согласен. В специальной записке «О проекте экспедиции в Индию генерал-лейтенанта Хрулева» Игнатьев доказывал, что такой поход требует длительной подготовки (возможно, года), создания крепкого тыла в Средней Азии, значительно большего контингента войск. Он считал, что экспедицию надо разделить на два года, в первый год – укрепиться в Восточном Туркестане, занять Хиву и Коканд и построить укрепления на Каспии. Во второй год – направить войска в Индию тремя потоками: из Западной Сибири в Восточный Туркестан, из Оренбурга на Коканд и из Персии на Герат[208]. Свой план Игнатьев обсуждал с Милютиным, который 19 июня 1863 г. направил Игнатьеву письмо, где полагал, что «на первый раз нам принесет пользу даже не самый поход в Индию, а только слух, приготовления и угрозы. Все это ничего не стоит, а, быть может, заставит англичан призадуматься». Если же это не поможет, то «можно и в самом деле пугнуть англичан в Азии»[209]. Милютин сообщал, что говорил об этом с Горчаковым, но, не встретив сочувствия, просил Игнатьева еще раз попробовать «возобновить речь, на которую вице-канцлер не обратил в первый раз достаточного внимания».

В ответном письме Милютину от 22 июня 1863 г. Игнатьев, радуясь такому союзнику, соглашался, что англичанам надо продемонстрировать силу и выйти из того оборонительного состояния, в котором находилась Россия: «Если бы они были убеждены, что мы сами перейдем в наступление и доберемся рано или поздно до Индии, то ценили бы дружбу с нами»[210]. Игнатьев считал необходимым помимо сухопутного похода организовать крейсерство в Тихом океане (силами Тихоокеанской эскадры), парализовать таким образом английскую торговлю и перехватить суда с чаем, золотом, опиумом и другими товарами, приносящими английским торговцам огромные барыши, Балтийский же флот спрятать в Кронштадте.

5 июля 1863 г. Игнатьев подал записку Горчакову, где мотивировал необходимость наступательной политики в отношении Англии и нанесения урона ее торговле и промышленности путем крейсерства в Тихом океане. Он писал: «Чтобы быть с Англиею в мире и заставить ее уважать голос России и избегать с нами разрыва, необходимо вывести английских государственных людей из их приятного заблуждения насчет безопасности индийских владений, невозможности России прибегнуть к наступательным действиям против Англии, недостатка в нас предприимчивости и достаточной для нас доступности путей через Среднюю Азию»[211]. Для этого надо предпринять серьезную демонстрацию с привлечением Персии, Афганистана, мусульманского населения Индии и «всех воинственных племен». Союз с Персией надо обеспечить передачей ей Герата, гарантией целостности ее территории и предотвращением вторжения в нее туркменских племен, а также выдачей денежного пособия и оплатой половинного содержания войск. Через Персию следует провести войска с Кавказа, остальные должны двинуться из Оренбурга и Западной Сибири.

Естественно, такой грандиозный план требовал длительной подготовки и немалых средств, которыми Россия не располагала. Он был также чреват войной с Англией и, может быть, с новой европейской коалицией, России мог быть нанесен удар в Европе. Особенно жаждал войны император французов Наполеон III, стремившийся приобрести Рейнские провинции. Однако сама Англия отнюдь не рвалась начать войну. Возможно, под влиянием слухов об индийском походе английский посол в Петербурге лорд Нэпир намекнул Горчакову об этом. Поэтому вице-канцлер решительно отклонил как европейские ноты по польскому вопросу, так и все планы о походе в Индию, справедливо сочтя их ненужной авантюрой. МИД считал, что войны с Англией следует всячески избегать.

Под давлением военных кругов и в особенности оренбургского и западносибирского генерал-губернаторов, требовавших активных действий в Средней Азии, правительство решило упрочить российскую границу и с этой целью соединить Сырдарьинскую и Западносибирскую укрепленные линии. Этот план, исполнение которого было отложено на 1864 г., Игнатьев горячо одобрял. А пока что Россия распространяла свое влияние мирным путем, принимая в свое подданство мирные кочевые племена в Казахстане и Киргизии[212].

Наступление в Средней Азии развернулось с лета 1864 г. В это время Игнатьев был назначен посланником в Константинополь. Удаление его из центрального аппарата МИД было не только его желанием, но и желанием Горчакова, которого пугали активность и инициативы директора Азиатского департамента, считавшего, что министр мало вникает в среднеазиатские дела и не заботится о российских интересах в этом регионе. Н. С. Киняпина полагает, что позиция Горчакова была продиктована здравым смыслом[213]. Не отрицая этого, укажем и на чрезмерную осторожность министра. Ход дальнейших событий показал, что, несмотря на продвижение России в Средней Азии вплоть до середины 80-х гг., Англия так и не отважилась на военный конфликт.

Особое внимание Игнатьев уделял русско-китайским отношениям. Он хорошо знал обстановку в Китае и представлял сложность задач русской политики на Дальнем Востоке, главным он считал реализацию статей Айгуньского, Тяньцзиньского и Пекинского договоров. Сразу же после своего назначения в МИД Игнатьев написал письмо князю Гуну, где заверял о готовности содействовать укреплению дружбы между Россией и Китаем[214]. Задачей политики России в Китае было урегулирование трех сложных вопросов: разграничение, расширение торговли, отношение к восстанию тайпинов.

Разграничение в Приморье было успешно окончено в конце 1861 г. Сложнее дело обстояло на границе с Западным Китаем. Здесь граница должна была быть установлена по линии китайских караулов, но они не везде существовали, а в неразграниченных местах кочевали казахи, не имевшие никакого подданства (в частности, в районе оз. Зайсан). Западносибирский генерал-губернатор А. О. Дюгамель требовал включить земли у Зайсана в состав России. На заседании Особого комитета в январе 1862 г. было решено следовать плану Дюгамеля и попытаться склонить кочевников принять российское подданство[215]. В Азиатском департаменте была разработана инструкция по разграничению, рекомендовавшая провести его по рекам Нарыну и Бухтарме до впадения последней в Иртыш. Если же китайцы будут претендовать на богатое рыбой оз. Зайсан, то следовало считать его в общем владении с правом русского рыболовства и судоходства. При несогласии китайцев инструкция рекомендовала прервать переговоры: «Для нас будет гораздо выгоднее оставить теперь некоторые вопросы нерешенными, нежели, решив их неблагоприятным для нас образом, связать тем себя на будущее время»[216]. Китайские комиссары, прибыв на переговоры в Чугучак, не согласились с русскими предложениями, и переговоры были прерваны. Игнатьев давал главе российской миссии в Пекине Л. Ф. Баллюзеку тот же совет, который получил в свое время от Е. П. Ковалевского: «В сношениях с китайцами настойчивость и выжидательность составляют главное ручательство в успехе»[217]. Окончательно русско-китайская граница в Западном Китае установлена была только в 1881 г. Петербургским договором.

В развитии русско-китайской торговли тоже были свои сложности, которые Игнатьеву пришлось улаживать. Он был недоволен некоторыми решениями Баллюзека, ограничивавшими права русских купцов (введение пошлин на русские товары, перевозимые сухим путем). Игнатьев считал, что если морская торговля может быть обложена пошлинами, то к сухопутной эту меру применять нельзя. Он возражал также против требования китайцев точно определить пути русской караванной торговли. В апреле 1862 г. по поручению Игнатьева Баллюзек разработал правила торговли, согласно которым в Монголии она велась беспошлинно, а в порте Тяньцзинь с русских товаров взималась более низкая пошлина в сравнении с европейскими товарами[218]. В ноябре 1861 г. были открыты российские консульства в Тяньцзине и Урге, затем фактория в Кашгаре, учрежден консульский пункт в Ханькоу.

Добился Игнатьев и укрепления состава духовной миссии в Пекине. По его настоянию Горчаков 21 октября 1861 г. написал обер-прокурору Синода о необходимости подчинения миссии наблюдению российского посланника. Состав миссии был ограничен за счет приезжих из России, на миссионерские и священнические должности рекомендовалось привлекать православных китайцев. Горчаков считал, что это «будет служить лучшему сближению миссионеров с местным населением»[219]. Во главе миссии Горчаков просил поставить епископа, который имел право рукоположения в священники (ранее главой миссии был архимандрит, такого права не имевший). Члены миссии, по мнению Горчакова, должны были хорошо знать китайский и монгольский языки и надзирать за обучением детей в училище при миссии. Горчаков также указывал на необходимость усиления контактов миссионеров с местным населением и рекомендовал их бессрочное пребывание в Китае по примеру католических миссионеров.

Учреждение дипломатической миссии и консульств, расширение торговли, активизация деятельности духовной миссии – все это способствовало улучшению российско-китайских отношений. Оставался лишь один сложный вопрос – судьба маньчжурской династии. Ее падение в результате возможной победы тайпинов представляло угрозу русским интересам в Китае. Позиция России в случае победы восстания и возведения новой династии обсуждалась на заседаниях Особых комитетов под председательством Александра II 29 июня 1861 г. и великого князя Константина Николаевича 3 марта 1862 г. Хотя Петербургу и невыгодно было падение Цинов, но участники совещаний признали, что помощи маньчжурам Россия оказать не в состоянии. Вмешательство ее в конфликт на стороне маньчжурской династии вызвало бы противодействие Европы и занятие части Китая англо-французами. Было решено в случае воцарения новой династии и признания ею русско-китайских договоров установить с ней официальные отношения. Если же в результате победы тайпинов последует распад Китая, содействовать созданию независимых Монголии и Маньчжурии и усилить там русское влияние[220]. Как известно, восстание было подавлено, маньчжурская династия осталась на престоле, и интересы России были обеспечены существующими договорами.

В сферу деятельности Азиатского департамента входила также и Япония. Хотя с ней в 50-х гг. были заключены торговые договоры, но торговля была незначительна и не составляла предмет особого внимания МИД. Гораздо важнее был вопрос о границах. В связи с западноевропейской и американской экспансией в северной части Тихого океана для России приобретали особое значение Сахалин и Курилы.

Создание Тихоокеанской эскадры требовало наличия незамерзающих баз на путях выхода в океан. Еще в марте 1861 г. русский корвет «Посадник» прибыл на один из японских островов Цусима. Его командир добился от местных властей согласия на устройство военно-морской станции для русского флота. Но когда началось строительство, последовал протест английского консула. Корвет было решено отозвать, поручив окончательное улаживание вопроса Игнатьеву. 2 декабря 1861 г. он просил Баллюзека пояснить английскому посланнику в Китае Брюсу, что стоянка корвета «Посадник» на о. Цусима была обусловлена частной сделкой и что правительство России не имеет к этому никакого отношения[221]. В действительности попытка создания базы была предпринята с ведома Александра II. Ответственность свалили на командира эскадры И. Ф. Лихачева, который был смещен со своего поста.

Игнатьев также участвовал в обсуждении другого спорного вопроса русско-японских отношений – разграничения о. Сахалин. Экономическое и стратегическое значение острова для России увеличилось с приобретением Уссурийского края. Согласно договорам, заключенным с Японией в 50-х годах, остров находился в совместном владении. Японцы неоднократно предлагали разделить его по 50-й параллели, то есть пополам. Петербург не соглашался. 23 декабря 1861 гг. Особый комитет решил предложить японцам южнокурильский остров Уруп в обмен на передачу Сахалина России либо разделить остров по 48-й или 49-й параллели, причем в этом случае к России отходили земли с богатыми каменноугольными копями[222]. Решение вопроса было отложено до визита в Петербург японского посольства, ожидаемого летом 1862 г.

Однако вопрос о Сахалине не был решен и летом. Только в 1875 г. в Петербурге был подписан договор, по которому Россия уступала японцам острова Курильского архипелага взамен признания своих прав на весь Сахалин.

Таким образом, в Азиатском департаменте Игнатьев выполнял огромный объем работы. Он часто жаловался в письмах к родителям на загруженность делами и разногласия с Горчаковым. Ему приходилось готовить много различных проектов инструкций, депеш, протоколов, вести журналы заседаний Особых комитетов и заниматься другой «бумажной» работой. Он жаждал самостоятельности. Горчаков же ценил его знания и энергию, но опасался инициатив Игнатьева, которые шли вразрез с осторожной политикой вице-канцлера (в 1862 г. Горчаков получил этот чин). Прохладные отношения Горчакова и Игнатьева выразились также и в том, что за три года работы в департаменте последний удостоился только одной очередной награды (орден Св. Анны 1-й степени), Ковалевский же получал ордена ежегодно. Игнатьев считал, что после успехов его в Бухаре и Китае он достоин лучшей участи. Осенью 1863 г. он представил Милютину план создания Степного округа, который включал бы Оренбургский край и недавно присоединенную к России Заоренбургскую степь. Александр II и Милютин сочувственно отнеслись к этому проекту. Предполагалось назначить генерал-губернатором Игнатьева. Но эти планы были сорваны Горчаковым, который не хотел отпускать Игнатьева из внешнеполитического ведомства.

Тем временем в жизни Игнатьева произошли важные события. Весной 1862 г. он познакомился с семейством Голицыных. По всей вероятности, это произошло при содействии товарища министра иностранных дел Ивана Матвеевича Толстого, сестра которого Анна Матвеевна, в замужестве княгиня Голицына, уже полтора года вдовевшая, имела красавицу дочь. Екатерине Леонидовне Голицыной было 20 лет, она считалась одной из самых блистательных красавиц своего времени. Вот как описывает ее правнук – английский историк Майкл Игнатьев: «Черноволосая, с высоким открытым лбом, большими карими глазами и очаровательной слегка вздернутой верхней губкой»[223]. Княжна Голицына приходилась правнучкой М. И. Кутузову, дочь которого Прасковья вышла замуж за графа М. Толстого.

Игнатьев сразу влюбился, но, так как красавица не выказывала к нему явного расположения и всегда была окружена толпой кавалеров, он не решался сделать предложение. Наконец, его частые посещения дома Голицыных стали заметны в обществе, и он должен был принять какое-то решение. В письме к родителям от 10 марта 1862 г. он рассказывает о своем разговоре с Анной Матвеевной, у которой он решился выяснить отношение к нему княжны. Ее мать считала молодого генерала хорошей партией для своей дочери. Он был из состоятельного семейства, принадлежал к кругу высшей петербургской бюрократии, сделал блестящую карьеру. Она просила Игнатьева продолжать бывать у них в доме, чтобы княжна могла ближе познакомиться с ним. Игнатьев так описывал свою избранницу: «Характера твердого, решительного, умна, не легкомысленна и серьезна, тактична и мне нравится»[224]. В другом письме родителям он говорил: «Богомольна, жива, весела, умна… проста в обращении и в образе жизни, обаятельна, подвижна и добра»[225]. Однако он не решался еще сделать предложение, опасаясь, что этого брака желает главным образом мать, чтобы надежно пристроить дочь. Он сомневался в чувствах самой княжны. Но медлить было нельзя, искателей руки княжны было достаточно. Наконец, в середине апреля 1862 г. Игнатьев просил руки Екатерины Леонидовны и получил согласие. Свадьбу было решено сыграть за границей – в Баден-Бадене или Висбадене, любимых курортах российских аристократов. Горчаков был очень недоволен предстоящим отъездом Игнатьева и требовал, чтобы свадьба состоялась в Петербурге, ибо надо было готовиться к приезду в августе японского посольства. Игнатьев с трудом отпросился у него на три недели. После свадьбы в июне месяце и кратковременного отдыха молодые вернулись в Петербург[226].

Екатерина Леонидовна получила богатое приданое: имения в Могилевской губернии в 30 тыс. десятин и дом в Москве. В имениях насчитывалось свыше 3,6 тыс. крестьянских душ. Однако, как писал Игнатьев родителям, толку от этих имений было мало, так как они были расстроены и требовали больших денежных вложений[227].

Через год у молодой четы родился сын, названный в честь деда Павлом. А еще через год Игнатьев с семьей отбыл в Константинополь, куда он был назначен посланником. Новое назначение его было подписано 15 июля 1864 г.

Глава 5

Российская дипломатия на Балканах в первые годы после Крымской войны

В середине XIX в. огромное значение в истории Европы и Азии приобрел Восточный вопрос, через призму которого проявились все аспекты противоречий между ведущими державами Европы и Азии. По большому счету он отражал соперничество между европейской и азиатской цивилизациями. Составными частями Восточного вопроса являлись проблема Черноморских проливов и освобождение христианских народов, входящих в состав Османской империи. Именно эти проблемы в первую очередь интересовали Россию, для которой ее географическое расширение и закрепление на морях еще с XVII в. было закономерным условием ее выживания. Поэтому балканское направление на протяжении XIX в. занимало одно из главных мест в системе внешней политики России. Балканы являлись важным в геополитическом отношении регионом. Здесь скрещивались стратегические интересы ведущих европейских держав – Англии, Австрии, России. Важнейшей геополитической задачей России являлось установление благоприятного для нее режима Черноморских проливов, что имело огромное значение для экономики страны, ее внешнеполитических и стратегических интересов. Русско-турецкие войны второй половины XVIII – начала XIX в. позволили России укрепить свое присутствие на Балканах и развивать его дальше при опоре на покровительствуемые ею автономии – Сербию и Дунайские княжества. При этом в задачи России не входило территориальное расширение на Балканах. Важным было освоение присоединенных в конце XVIII – начале XIX в. южных причерноморских территорий, которые заселялись и приобретали все большую роль в развитии товарного зерноводства.

Продвижение России в южном направлении в XVIII – начале XIX в. особенно беспокоило Англию, господствовавшую в Средиземном море. Задачей ее геостратегии являлось установление своей монополии в проливах и предотвращение российского проникновения на Балканы. На южном и юго-западном направлении – на Балканах и Кавказе – Россия встретилась также с сильным сопротивлением Турции. Это было объективной геополитической реальностью, ибо идеи исторического реванша в Турции, потерявшей в конце XVIII – начале XIX в. значительные территории в Причерноморье, Закавказье и на Балканах, стали постоянным объектом османского политического мышления.

Таким образом, к середине XIX в. сложился неофициальный союз Запада во главе с Англией и Османской империи, целью которого было сдерживание России на юге и юго-западе Европы. Геополитическая расстановка сил была не в пользу России. Однако прошлые военные победы в русско-турецких войнах, уверенность по крайней мере в дружественном нейтралитете Пруссии и Австрии и целый ряд других факторов толкнули самонадеянного Николая I на конфликт с Турцией.

Обеспокоенные ростом влияния России, Англия и Франция, заключив между собой союз, объявили ей войну с целью подрыва ее позиций на Балканах и в Европе в целом. Парижский договор 1856 г. навязал Петербургу тяжелые условия мира. От России были отторгнуты три южных уезда Бессарабии, вследствие чего она потеряла выход к Дунаю, судоходство по которому попало под контроль Австрии. Россия лишилась единоличного права покровительства Сербии, Дунайским княжествам и христианам османских балканских провинций. Эти права были заменены коллективной гарантией шести держав – участниц Парижского конгресса. Кроме того, Англия, Франция и Австрия подписали акт о гарантии неприкосновенности Турции, что ставило преграду национально-освободительной борьбе балканских народов. России Парижским договором было запрещено иметь военный флот и укрепления на Черном море, а Турция в случае войны с ее участием могла пропускать туда военные корабли. Русское черноморское побережье оказалось беззащитным. Многие торговые города и порты на Черном море, через которые шел хлебный вывоз в Европу, могли подвергнуться нападению вражеского флота, а плодородные земли побережья, где усиленными темпами развивалось товарное земледелие, – захвату и опустошению. Таким образом, в результате Крымской войны Россия потерпела крупное геостратегическое поражение, потеряв многие завоевания предшествующего времени.

Целая система обязательств, принятая Россией, Турцией и державами, получившая название «крымской системы», преследовала цель сдерживания России и применения к ней различных санкций. Державы стремились подорвать роль России в Европе и на Балканах и не допускать ее серьезного влияния в европейских делах.

«Крымская система» максимально отвечала интересам Лондона. Главный выигрыш получила Англия – политическое и экономическое преобладание в Османской империи. Однако преобладающее влияние на Балканах, к чему стремилась Англия, можно было получить лишь при условии поддержки освободительных стремлений балканских народов. Англия же поддерживала целостность Оттоманской империи и негативно относилась к национально-освободительным движениям балканских христиан. Позднее английский министр по делам колоний Р. Солсбери заявлял, что курс Лондона на поддержку Порты оказался глупостью. Министр был прав. Сохранение Оттоманской империи мыслилось Европой на пути ее реформирования, модернизации и европеизации. Однако против выступили мусульманское население и духовенство, предпочитавшие жить по Корану. Христианское же население в значительной степени с помощью России смогло воспользоваться теми фрагментами реформ, которые удалось реализовать. «Крымская система» сменила «венскую систему» международных отношений, созданную решениями Венского конгресса 1815 г.

Основой «венской системы» был Священный союз, обеспечивавший равновесие сил и стабилизацию в Европе. Главную роль в нем играла Россия. Во имя этой цели Александр I, а затем Николай I пренебрегали даже национальными интересами страны, отказываясь от приобретений на Балканах после двух успешных войн (разгром Наполеона и Османской империи в 1829 г.). Во многом благодаря этому, несмотря на противоречия между державами, почти 40 лет удавалось удерживать равновесие и сохранять мир в Европе с помощью системы сдержек и противовесов.

Назначенный в 1856 г. министром иностранных дел князь А. М. Горчаков сформировался как дипломат именно в годы «венской системы», что отразилось на его внешнеполитической программе. Программа Горчакова в области внешней политики после войны была изложена в его циркуляре от 21 августа 1856 г.[228] Этот многоплановый документ объявлял основной задачей России проведение внутренних преобразований как главного содержания ее национальных интересов, а во внешней политике – мир, отказ от принципов Священного союза и вмешательства в дела других государств. Следует, однако, указать, что Россия не отказалась от принципов легитимизма и консерватизма, как это принято считать в литературе. Легитимизм поддерживался в итальянском, датском и даже Восточном вопросе. Так же, как и ранее, во внешней политике присутствовало отрицательное отношение к европейским революциям и территориальным изменениям, «достигнутым революционным путем». В первую очередь имелись в виду итальянские, польские и балканские дела. Таким образом, несмотря на объявленные Горчаковым кардинально новые идейные основы российской внешней политики, в ней сохранились существенные элементы принципов прошлого.

Важной геополитической задачей России после войны являлось восстановление и укрепление своих позиций на Балканах при сохранении хороших отношений с Турцией. Это было сложным делом, поскольку с середины XIX в. на Балканах усилились, с одной стороны, национально-освободительное движение подвластных туркам народов, с другой – экспансия европейских держав, в особенности Австрии, ведущих политическое, экономическое и идеологическое наступление в этом регионе. России приходилось строить свою политику с учетом всех этих факторов при условии, что военное решение надолго исключалось из арсенала российских внешнеполитических средств.

Внутриполитическая и экономическая ситуация в стране после крымского поражения обусловила необходимость осторожного подхода к решению международных и внешнеполитических проблем: для успеха реформ России нужен был длительный мир.

Восстановление утраченных позиций в Европе и, в частности, на Балканах предполагало в первую очередь использование мирных, дипломатических средств. Первейшей задачей новый министр иностранных дел А. М. Горчаков считал отмену унизительных для России решений Парижского конгресса, что явилось бы важным шагом в деле подтверждения статуса великой державы. Даже имея флот и укрепления на Черном море, Россия целиком зависела от Турции – хозяйки Черноморских проливов. Изменение их режима в интересах России, контроль над проливами были не менее злободневной задачей внешней политики России. Горчаков рассчитывал реализовать поставленные им цели с помощью принципа «европейского равновесия» и баланса интересов. Именно на них должно было базироваться «европейское согласие». Балканская политика России в послевоенный период вплоть до середины 70-х гг. свидетельствует о попытках министра добиться осуществления намеченных задач с помощью «европейского концерта».

Но «крымская система» была продуктом новой эпохи – капиталистической. Национально-освободительные и объединительные движения с уходом Священного союза получили новый импульс для дальнейшего развития. Судьбу Европы определяли державы-хищники – Англия, Франция, Пруссия, расширявшие свои территории в Европе и на других континентах как военным путем, так и экономической экспансией, создававшие зависимые от себя государства. Объединительные и национально-освободительные движения в ряде стран не подавлялись, как во времена Священного союза, а использовались Лондоном и Парижем, а позднее Берлином в своих целях. «Европейский концерт» перестал быть основой, главным инструментом европейской политики. С устранением главенствующего положения и стабилизирующей роли России, которую она играла в предшествующий период, обострение противоречий между державами усилилось, началась эпоха войн и территориальных изменений.

Центром противоречий в «крымской системе» явились борьба за гегемонию в Европе и Восточный вопрос. Одновременно изменялась и идеология европейской международной политики.

Характерным для «крымской системы» стал двойной стандарт, ранее выраженный гораздо слабее. Так, выдвинутый Наполеоном III в своих интересах принцип национального самоопределения народов широко применялся им в итальянском и польском вопросах, поскольку это было выгодно Франции, но отрицался, когда дело шло о балканских народах. Восточный вопрос использовался для обвинения России в агрессивных стремлениях. Россия, бывшая ранее оплотом «венской системы», теперь рассматривалась как угроза спокойствию Европы.

Идеологический фактор вообще начал играть в политике большую роль. Коалиция Англии, Франции и Австрии, стремившаяся к отстранению России от всех европейских дел, использовала и внутриполитический аспект. Культивировалось русофобство в общественном мнении и парламентских структурах, в прессе. Англия всячески поощряла деятельность русской революционной эмиграции, направленную на компрометацию и разрушение политико-государственного строя России, Франция вела такую же деятельность с помощью поощрения и поддержки польской эмиграции, а Австрия – венгерского элемента.

Нельзя сказать, что Горчаков не видел изменившегося положения в Европе после Крымской войны. В отчете МИД за 1859 г. он писал: «В Европе исчезли принципы солидарности, кабинеты изолированы, Франция превращается в милитаризированную державу, она нанесла моральный удар соглашениям 1815 г. поощрением прав народов и принципа национальностей… В Европе родилась новая политическая доктрина – экспансия, что выражается в намерении Франции переместиться с границ Альп на границы Рейна. Эту доктрину разделяют революционные силы Венгрии, славянских земель Австрии, германских княжеств – Шлезвига и Гольштейна – Дании, турецких христиан, Польши, Ирландии»[229]. К этим силам Горчаков причислял и сторонников объединения Германии. Тем не менее министр базировал свою европейскую программу на принципах равновесия и баланса сил, как в старые времена Священного союза, об исчезновении которого Горчаков вспоминал с горечью. Ему трудно было приспосабливаться к новым реалиям. Но старые принципы было весьма сложно реализовать в условиях «крымской системы», когда равновесие постоянно нарушалось. Державы сходились только в одном – когда они объединялись против России (например, в Восточном вопросе). Однако Горчаков постоянно искал пути к равновесию, делая ставку то на одного, то на другого возможного союзника. Понимая необходимость выхода из международной изоляции, Россия пошла на сближение с Францией, даже осознав несостоятельность обещаний Наполеона III ревизовать в ее пользу статьи Парижского трактата. Сам Горчаков отлично понимал, что договор может быть расторгнут только удачной войной, как он писал царю. Забегая вперед, скажем, что так и произошло, только война была франко-прусской. России неимоверно повезло, ибо никакими дипломатическими усилиями она бы не добилась отмены нейтрализации Черного моря.

С самого начала Россия пошла на сближение с Парижем при условии, чтобы последний «оставил опасный для нас путь потрясения Европы принципом национальностей», – указывал Горчаков в докладе Александру II[230]. Министр в первую очередь имел в виду объединительное движение в Италии и польский сепаратизм, поддерживаемые Францией, но он с опасением относился и к национально-освободительному движению балканских христиан. Позиция Горчакова в Восточном вопросе была двойственной. Он в принципе выступал за создание национальных автономий на месте христианских провинций Османской империи. В начале 1855 г. на Венской конференции, созванной для выработки предварительных условий мира, русские представители сделали попытку обсудить разработанный ими (членом делегации К. М. Базили под руководством А. М. Горчакова) «Проект предложений относительно прав христиан и их церкви». Проект исходил из идеи национальной автономии христианских провинций и предусматривал создание органов национального самоуправления на основе христианской общины, которая бы осуществляла административную и судебную власть, распределяла финансы и налоги, занималась организацией церковного и школьного дела. В дальнейшем намечался постепенный переход к автономии по типу Сербии или Дунайских княжеств[231].

Однако представители европейских держав не допустили обсуждения этого проекта на конференции. По их настоянию был представлен турецкий проект реформ в провинциях, предварительно одобренный английским, французским и австрийским послами при Порте. Этот проект был обнародован за неделю до открытия Парижского конгресса – 18 февраля 1856 г. – в форме султанского указа – хатт-и хумаюна. Хатт внешне выглядел довольно прогрессивным документом: он декларировал равенство всех подданных Османской империи перед законом, провозглашал защиту жизни, имущества и чести граждан, свободу вероисповедания, допуск к государственным должностям всех граждан, к обучению их в военных школах, исполнение всеми воинской повинности, обещал урегулировать систему распределения и взимания налогов. Христианским общинам гарантировалось право на строительство церквей, создание больниц и школ. Последняя гарантия была включена в текст указа по требованию российских делегатов, которые таким образом хотели ограничить общую направленность хатта, преследующего цель сохранения османского господства на Балканах и ассимиляцию христиан, подавление их национальных и культурных особенностей и «слияние» всех народов империи в однородную массу, живущую по законам Корана. Турки стремились реализовать доктрину «османизации».

Хатт-и хумаюн был утвержден статьей 9 Парижского мирного договора 18 марта 1856 г., которая, кроме того, гласила, что европейские державы не имеют права вмешиваться в отношения султана и его подданных, и гарантировала целостность Османской империи. Эта статья была направлена на подрыв позиций России на Балканах, лишая ее преимущественного права покровительства и защиты православных христиан. Теперь за Россией, как и за другими державами – гарантами Парижского договора – осталось только право контроля за реализацией хатта. Это давало теоретическую возможность реально бороться за улучшение прав христиан – как политических, так и экономических.

Поэтому первоначально российские дипломаты считали, что хатт имеет положительное значение для христиан, поскольку не верили, что такой важный документ может быть составлен с пропагандистскими целями. 26 апреля 1856 г. директор Азиатского департамента МИД Е. П. Ковалевский писал Горчакову о том, что принятие хатта является успехом России, и предлагал для сбора информации о реализации этого указа увеличить состав российских дипломатических представителей на Балканах[232]. В инструкции МИД посланнику в Константинополе А. П. Бутеневу от 14 июля 1856 г. говорилось, что хатт содержит гарантии соблюдения прав человека и будет служить основой «наших действий в защиту христиан»[233]. Однако в инструкции также выражались опасения в том, что хатт может быть и не реализован Портой, «толерантность и равенство останутся иллюзиями», и подчеркивалась особая ответственность российских представителей, которые должны спокойно и твердо добиваться исполнения провозглашенных хаттом реформ в интересах христиан.

Горчаков, на наш взгляд, никогда не питал особых иллюзий в отношении хатта, хотя гласно заявлял о его большом значении. Он прекрасно понимал, что выполнение хатта приведет к созданию национальных автономий и развалу Турции. В отчете МИД за 1857 г. он писал: российские консульства убедились в том, что Россия заботится «не о целости и сохранении Турецкой империи, как это было прежде, но о правах и соблюдении религии единоверного нам населения Турции»[234]. Министр рассматривал хатт как рычаг давления на Порту и не более того, в то время как Европа питала надежды на то, что провозглашенные хаттом реформы объединят разнородное население Османской империи, модернизируют и укрепят ее, спася от развала.

6 октября 1856 г. Горчаков в докладе Александру II предложил незамедлительно учредить российские консульства в Болгарии, Боснии, Герцеговине и Албании с целью контроля за реализацией хатта. Министр подчеркивал, что создание консульств требуется в связи с тем, что хатт нигде не выполняется, православное население «доведено до высшего раздражения». В то же время католики и протестанты находят защиту в консульствах европейских стран, повсеместно учрежденных в крупных административных и торговых центрах. В особенности необходимо создание консульств, считал Горчаков, там, «где еще не видели русского консульского флага»[235].

Помимо контроля за реализацией хатта консулам вменялось в обязанность сообщать в центр все сведения о политических настроениях населения, протестных движениях и, если возможно, улаживать конфликты христиан с властями. Россия опасалась широкого развития повстанческого движения (а христианские провинции, в особенности Босния и Герцеговина, отчасти Болгария, не раз становились ареной народных выступлений против действий османских властей и фанатизма мусульманского населения). Христиане обращались за помощью не только к России, но и к Австрии, непосредственно граничащей с османскими провинциями. Петербург боялся усиления австрийской политической и церковной экспансии. Католицизм усиливался, ибо османские власти не желали ссориться с католической церковью и преследовали главным образом православное население. Каждое мало-мальски серьезное протестное движение христиан могло вызвать вмешательство, с одной стороны, Австрии, с другой – Сербии и Черногории, а это уже грозило общебалканским конфликтом и возможным участием в нем России, чего больше всего опасался Горчаков.

По Кючук-Кайнарджийскому миру 1774 г. Россия получила право учреждать консульства и вице-консульства там, где «назначить за благо рассудит», но до Крымской войны этим правом почти не пользовалась. В 40-х гг. в Болгарии было только два консульства – в Варне и Адрианополе, в других христианских провинциях не было совсем российских представительств. В конце 50-х начале 70-х гг. были учреждены консульства в Видине (1856 г.), Сараеве (1856 г.), Мостаре (1858 г.), Битоли (1860 г.), Тырнове (1862 г.), Рущуке (1867 г.), Софии (1871 г.), вице-консульства в Варне (1856 г.), Филиппополе (1860 г.), а также в Призрене, Янине, Шкодре (Албания). Делами христиан занималось также консульство в Салониках, а генеральное консульство в Дубровнике, хотя и располагалось оно на австрийской территории, но в основном было связано с Черногорией и Герцеговиной. Большая часть консульств была открыта по просьбам населения (Видин, София и др.).

О необходимости расширения консульской сети ходатайствовала и дипломатическая миссия в Константинополе, хотя Горчаков и замечал, что МИД не может пойти на большие расходы. При создании консульств принимались в расчет следующие факторы: значение города как административного и культурного центра; наличие в нем консульств других европейских держав; обострение в округе греко-болгарской церковной борьбы; наличие значительного протестного движения населения. Как правило, консульства создавались в центрах санджаков, где находились губернатор (паша) и церковный владыка (архиерей или митрополит).

Направляемые на Балканы и в Персию консулы должны были быть русскими и православными, иметь высшее образование, окончить отделения восточных языков университетов, а затем пройти курс обучения в Учебном отделении восточных языков при Азиатском департаменте МИД. Затем они проходили годичную практику в константинопольской миссии (с 1867 г. – посольства).

После этого они должны были еще несколько лет работать секретарями и драгоманами (переводчиками) консульств, а потом уже получали патент на должность консула. Назначение также подтверждалось специальным указом султана или персидского шаха.

По консульскому уставу консулы не могли принимать участия ни в каких торговых делах и не имели права приобретать недвижимость за границей, пока служат, в том числе на имя жены и детей[236].

Хорошая образовательная подготовка (некоторые консулы имели магистерскую и кандидатскую степени) обусловила незаурядный состав консульств на Балканах: консулы обладали прекрасными знаниями в области истории региона, юрисдикции и т. п., разбирались в непростой политической и экономической ситуации, самостоятельно принимали нужные решения. В МИД и миссию они направляли аналитические отчеты. Проработавший в консульствах на Балканах почти десять лет известный писатель и философ К. Н. Леонтьев отмечал, что, в отличие от консулов западных держав, русские консулы были слабо знакомы с судебной практикой Востока, «но зато ни англичане, ни французы, ни австрийцы не могут сравниться с русскими чиновниками в серьезных вопросах высшей политики»[237]. О многочисленных и сложных обязанностях консулов Леонтьев писал: «Консул на Востоке (консул всякой державы, а не только русской) в одно и то же время дипломат и нотариус, революционер и консерватор, смотря по нужде, по эпохе, по интересам своей державы, по местности». Нужно было «считать хотя бы и не очень большие казенные деньги, судить, управлять, бороться с иностранцами, остерегаться всех и всего и при этом быть все-таки смелым и твердым, подданных судить и сноситься с Портой, с представителями западных держав, иногда защищать их с энергией, но и самих этих подданных, не всегда честных и покойных людей, держать в руках»[238].

Деятельность консулов на Востоке, в отличие от консулов в Европе и Америке, имела политический характер, а не только заботу об интересах российской торговли и мореплавания. Обязанности консулов определялись инструкциями МИД и миссии (посольства). Уже в первых инструкциях Горчаков указывал на главные задачи российской политики: традиционная поддержка православной церкви и христианского населения, установление добрососедских отношений с Турцией, создание благоприятных условий для развития цивилизации и торговли, соблюдение паритета с другими державами в Восточном вопросе, борьба с предубеждением Европы, приписывающей России захватнические планы. Горчаков подчеркивал, что главное внимание посланника и консулов должно быть обращено на контроль за проведением в жизнь положений хатта 1856 г. и обеспечение прав христиан, провозглашенное этим указом. Министр предполагал, что Порта будет уклоняться от выполнения своих обещаний, но российские дипломаты должны добиваться их реализации не с помощью ссор и конфликтов, а путем дружелюбных убеждений, усиления связей с турецкими властями, вызывать их доверие, но проявлять при этом твердость и бескомпромиссность. Он рекомендовал осуществлять давление на Порту с помощью консулов других держав.

Первые же донесения консулов (а они, как правило, составлялись в двух экземплярах и направлялись одновременно в МИД и в миссию) раскрыли ужасающее положение православного населения. Во всех христианских провинциях (Болгария, Македония, Босния, Герцеговина и др.) консулы отмечали, что хатт 1856 г. существует только на бумаге и все обещанные им христианам права не выполняются. Христиане по-прежнему страдали от произвола и беззакония османских властей и бесчинств мусульманского населения. Они не имели права работать в государственных учреждениях, полиции, их судили по законам шариата, а в мусульманских судах свидетельства христиан не принимались в расчет. Законные жалобы христиан игнорировались судами. В городах и селах свирепствовала мусульманская полиция, аресты христиан без всяких оснований, пытки и казни были повсеместным явлением.

Не спасала и христианская церковь – христианские владыки (епископы, митрополиты) назначались Константинопольской патриархией в основном из греков. Они вели богослужение на непонятном населению греческом языке и больше заботились не о защите и благополучии своей паствы, но о собственном кармане. Бесконечные поборы взимались с населения, особенно во время частых объездов епископами своих епархий. Греческое духовенство поддерживало действия османских властей и вообще являло разительный контраст с католическим духовенством, отстаивавшим перед турецкими властями права славян-католиков. Это привело к усилению униатского движения. Православные предпочитали переменить религию, чтобы избежать беззаконий и экономического принуждения. Российские консулы предпринимали громадные усилия, чтобы противостоять униатской и католической пропаганде, и иногда действовали не без успеха. Но больше всего жизнь православного населения осложняло экономическое положение. Христиане были лишены права иметь собственную землю и арендовали ее у помещиков-мусульман. Последние чуть ли не ежегодно повышали арендную плату, а вскоре ликвидировали наследственную аренду, и арендатор-крестьянин в любой момент мог быть лишен своего участка, землю которого он облагораживал много лет.

Тяжким бременем на крестьян ложились налоги, которые взимались буквально за все: со всего урожая вносилась десятина, налоги платились за недвижимость, за наем дома, за скот, за пастбища для скота, за выделку вина, за котел для изготовления ракии, за желуди для свиней, за клеймение товаров и др. Кроме того, существовал военный налог (войнина) с христиан мужского пола, так как они не служили в армии. Официально он взимался с мужчин начиная с 10-летнего возраста, в некоторых же местах его незаконно брали даже с младенцев[239]. Откупная система при взимании десятины значительно увеличивала общую сумму налогов.

Подобная практика разоряла крестьян. Российские консулы не раз указывали властям на возможность передачи крестьянам в собственность или аренду множества пустующих земель, но Порта не желала расширения земельной собственности христиан.

Экономическое угнетение, политическое бесправие и произвол властей, злодеяния мусульманского населения являлись причиной частых восстаний в христианских провинциях.

Хотя Горчаков довольно быстро пришел к выводу о том, что реализация хатта 1856 г. невозможна, ибо объявленные в нем реформы противоречат духу исламизма и встречают непреодолимое сопротивление местных властей и мусульманского населения, он все же попытался использовать «европейский концерт» для давления на Порту. Взрыва на Балканах он опасался больше всего. С другой стороны, консулам было предписано призывать христиан к терпению. Миссия и консульства были засыпаны жалобами населения. Многие посылали прошения прямо в Петербург, Вену и другие европейские столицы. Так, в январе и феврале 1860 г. Александру II были направлены через российского консула в Белграде М. Р. Милошевича отчаянные письма беженцев из Болгарии, Боснии и Старой Сербии с описаниями турецких злоупотреблений и репрессий. Забеспокоилась и российская общественность. Даже журнал «Современник» писал, что «Болгария, Босния и Герцеговина – вечная сцена безнаказанной резни, отчаянных и напрасных восстаний» и что провинции находятся на пороге взрыва[240].

Все это побудило Горчакова предпринять какие-то меры. 23 апреля 1860 г. он направил циркуляр российским послам в Париже, Вене, Лондоне и Берлине, где указывал, что благодаря «преступной терпимости Порты» зло достигло крайнего предела и может произойти всеобщий взрыв. Министр считал, что Европа должна быть заинтересована в спокойствии на Балканах, и предлагал от имени пяти держав принять декларацию о немедленном изменении положения в провинциях и послать на места комиссию для расследования совместно с консулами фактов злоупотреблений, дав гарантии населению в реализации реформ[241]. Горчаков хотел убедить европейские кабинеты принять его предложения как единственный шанс умиротворения Балкан. Однако Лондон сообщал, что сент-джеймский кабинет не располагает достаточной информацией о положении на Балканах, а Наполеон III увязывал решение балканского вопроса с признанием Россией объединения Италии, на что Петербург пока не решался.

Попытка Горчакова созвать конференцию держав по поводу реформ в христианских провинциях Османской империи также провалилась. Предварительное ознакомление с проектами реформ показало, что только российский проект предусматривал серьезные шаги, направленные на исполнение хатта. Англия и Франция представили свои проекты реформ, которые сохраняли существующее положение и преследовали цель упрочить позиции Европы в Османской империи. Обе державы настаивали на признании прав на иностранную частную собственность и проявляли интерес к турецким природным ресурсам[242]. Их проекты сохраняли целостность Турции и объявляли контроль за деятельностью Порты с целью обеспечения гарантии выплаты ею займов. Упоминалось и об ассимиляции христиан. С такой позицией Россия была не согласна. Результатом явилось массовое переселенческое движение болгар в Россию, Сербию, а жителей Боснии и Герцеговины – в Черногорию и Австрию. Но это движение вскоре было ограничено, так как требовало больших средств, в особенности от России. В то же время усилилось протестное движение христиан и на Балканах. В Балканских горах появились четы – болгарские партизанские отряды, которые, правда, вскоре были разгромлены турками.

Через посредство некоторых консулов МИД России заявил болгарам, что Россия не в состоянии оказать им помощь и будет отстаивать их интересы только легальными политическими средствами, что возымело свое действие. В начале 1860-х гг. наступило некоторое успокоение. Именно в этот период российским посланником в Константинополь был назначен Н. П. Игнатьев, которому предстояло продолжить борьбу российской дипломатии за реформы в интересах балканских христиан.

Глава 6

Страницы: «« « 12345 » »»