Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат Хевролина Виктория

Глава 7

Н. П. Игнатьев и проблемы православной церкви в Османской империи

Одним из сложнейших вопросов, который приходилось решать Игнатьеву в Константинополе, был греко-болгарский церковный вопрос. Суть его заключалась в том, что болгарская национальная церковь, входившая в состав Константинопольской греческой патриархии, стремилась отделиться от нее и стать автокефальной, как это сделали ранее сербская, румынская и элладская церкви. Движение за независимость болгарской церкви началось в болгарских землях в 20–30-е гг. XIX в. в период национального возрождения. Болгарское население выступало против огромных поборов, практикуемых греческой патриархией и ее епископами на местах, требовало назначения митрополитов и епископов из болгар (подавляющее их большинство было греками, не знавшими даже болгарского языка), ведения богослужения на болгарском языке, сохранения традиций, которые греки епископы старались искоренить, уничтожая древние болгарские рукописи, книги, изображения святых.

Церковное движение имело ярко выраженную политическую окраску. Борьба за независимость церкви по сути была борьбой за национальное выживание. Болгарский народ не признавался османскими властями самостоятельной национальностью, а создание отдельной церкви явилось бы таким признанием и шагом к получению определенных политических прав. Кроме того, движение было направлено против денационализации болгарского населения, активно проводившейся церковниками-греками в областях со смешанным болгаро-греческим населением – Македонии и Фракии. Позиция греческого церковного руководства основывалась на великогреческой идее (мегали идеа) о включении всех земель к югу от Балкан в состав Великой Греции. В этих областях церковь запрещала даже обучение на славянском языке. Болгары не желали быть ни греческими, ни османскими подданными.

В своих обращениях к России болгарское население просило о поддержке в решении церковного вопроса, и российская дипломатическая миссия в Константинополе занималась этой проблемой. Позиция России в греко-болгарском церковном вопросе достаточно хорошо изучена, в основном болгарскими историками. Занимались ею и отечественные исследователи[326]. Специальные работы посвящены роли Игнатьева в решении церковного спора[327]. Капитальная работа болгарского патриарха Кирила «Граф Игнатиев и българският църковен въпрос», первый том которой издан в Софии в 1958 г. (второй том не издан), помимо исследования включает публикацию множества документов, из которых 50 принадлежат Игнатьеву: это его донесения в российский МИД с января 1865 г. по январь 1873 г. Публикуются документы, исходящие также от болгарских и греческих владык и от турецких властей. Монография болгарской исследовательницы З. Марковой хронологически продолжает тему, но деятельность Игнатьева в ней специально не изучается. Много внимания уделяет международному аспекту проблемы, раскрывая позицию европейских держав в церковном споре, советский историк К. С. Лилуашвили, в его монографии также отражена деятельность Игнатьева. Однако все указанные работы, говоря об Игнатьеве, освещают его позицию вне его общих взглядов на национально-освободительную борьбу балканских народов и ограничиваются только периодом его пребывания в Константинополе, в то время как Игнатьев занимался церковной проблемой, работая еще в Азиатском департаменте.

Движение за самостоятельность болгарской церкви значительно усилилось после Крымской войны. Поражение России ослабило надежды болгар на ее помощь, население массами начало переходить в унию под влиянием французской и австрийской католической пропаганды. Это встревожило Россию, которая опасалась, что ее опора на Балканах – православная церковь – потеряет свое влияние. Консулам дано было распоряжение препятствовать переходу болгар в унию и обещать поддержку в церковной борьбе. Еще в 1856 г. Азиатский департамент в депеше посланнику в Константинополе А. П. Бутеневу указывал, что богослужение в болгарских церквах должно происходить на болгарском языке, а епископы – избираться из болгар, и предписывал убедить в этом константинопольского патриарха[328]. Небезынтересно письмо МИД митрополиту московскому и коломенскому Филарету (Дроздову) от 25 января 1861 г., где говорится о позиции Александра II в церковном вопросе: государь, опасаясь перехода болгар в унию, предпочитает «самостоятельную православную церковь болгарскую переходу болгар во власть Рима» и считает, что Русская православная церковь должна побудить патриарха уступить желаниям болгар признать болгарскую церковь «самостоятельным членом православной семьи»[329]. Однако Константинопольская патриархия выступала против отделения болгарской церкви. Она могла потерять многочисленную паству и огромные доходы, получаемые в болгарских пашалыках. Патриархия опасалась также, что предоставление самостоятельности болгарской церкви повлечет за собой аналогичное требование населения Боснии и Герцеговины.

Еще в начале своего директорства в Азиатском департаменте Игнатьев составил обширную записку по церковному вопросу (1861 г.), где указывал на просчеты российской политики. Он считал, что Россия упустила момент, когда можно было выступить посредником в греко-болгарской церковной борьбе и урегулировать ситуацию. Теперь же и в болгарской, и в греческой общинах в Константинополе первую роль играли радикальные элементы, позиции которых примирить было невозможно. К тому же в дело вмешалась Порта, «под рукой поддерживающая распрю». Игнатьев указывал, что обострение церковной борьбы, распространение унии, вмешательство Порты грозили России самыми неприятными последствиями. Принять чью-то одну сторону Россия не могла: православная церковь, возглавляемая греческой Константинопольской патриархией, являлась опорой русской политики в Османской империи, и ее разделение ослабило бы позиции Петербурга. С другой стороны, болгарский народ, деятельно помогавший русской армии во время Крымской войны, заслуживал поддержки в своих требованиях.

Игнатьев предлагал свою программу решения церковного спора. Он считал, что вопрос должен быть решен каноническим путем, то есть с согласия патриарха и с оставлением болгарской церкви в рамках Константинопольской патриархии. Однако болгарская церковь должна получить определенные права:

1. Создание болгарских епархий на территориях с болгарским населением и смешанных епархий там, где кроме болгар жили другие национальности.

2. Избрание в болгарских епархиях болгарских епископов и епархиальных советов при них (с участием светских лиц) для определения церковных сборов, утверждения епископа и др.

3. Выбор епископа и совета в смешанных епархиях зависит от того, какая национальность численно преобладает в епархии.

4. Богослужение в смешанных епархиях производится на языке преобладающей национальности, в болгарских – на славянском.

5. Патриарх имеет двух наместников, один из которых должен быть славянином.

6. Синод патриархии делится на два отдела, один из которых состоит из славянских владык и руководит славянскими епархиями. Так же должен быть разделен Народный смешанный совет при Вселенском престоле[330].

Понимая, что отношения между греческой и болгарской сторонами уже обострились до такой степени, что примирение вряд ли возможно, Игнатьев советовал начать пропаганду своей программы в провинциях, то есть непосредственно в Болгарии, Румелии, Македонии, где «сельское население еще сохраняет уважение к России», и поручить российским консулам внушать духовным и светским лицам преимущества этого плана. Он надеялся, что влияние провинций подействует на «константинопольских коноводов». Со своей стороны, российская миссия должна была воздействовать на патриарха. Урегулирование церковного вопроса с помощью России, указывал Игнатьев, усилит позиции последней на Балканах и заставит Порту прекратить против нее недружелюбные действия (покровительство польской эмиграции, черкесам и др.). С другой стороны, улучшение положения болгар остановит воинственные замыслы сербского и черногорского правителей, намечающих восстания на Балканах.

Однако состояние российской миссии в Константинополе в начале 60-х гг. не давало никаких надежд на то, что план Игнатьева мог быть реализован. Прибыв в турецкую столицу в августе 1864 г., Игнатьев нашел положение еще более тяжелым. Лично Игнатьев сочувствовал болгарам, но он вынужден был проводить политику компромисса, сочетавшую уступки болгарам с сохранением церковного православного единства. Таково было мнение Святейшего синода и многих церковных деятелей России. Авторитетный церковный деятель митрополит Филарет (Дроздов) писал и.о. обер-прокурора Синода С. Н. Урусову о необходимости сберечь церковное единство греков и болгар, так как в единстве они сильнее перед лицом османских властей[331].

Игнатьев по приезде начал переговоры с патриархом Софронием, верхушками болгарской и греческой общин и великим везирем Али-пашой и предложил компромиссное решение в духе своей программы. Как писал в своем исследовании патриарх Кирил, новый посланник произвел большое впечатление на болгар: «Любезен, хитер, ловок, остроумен, тверд и упорен»[332]. Умеренное крыло болгарской общины склонялось к принятию его плана, удалось об этом договориться и с умеренными греками. В апреле 1865 г. состоялась первая беседа с Али-пашой, который категорически заявил, что Порта против раздела соперничающих церквей и епархий на болгарские и смешанные[333]. Порта выступала против посреднических действий Игнатьева, убеждая и греков и болгар в том, что его проект не послужит им на пользу. Против компромиссного проекта Игнатьева были также радикальные элементы болгарской и греческой общин. Так, лидер болгарских радикалов, представитель Филиппополя в Болгарском совете при Порте С. Чомаков постоянно срывал посреднические усилия посланника. Игнатьев сообщал в МИД, что Чомаков выступает против всяких уступок, жертвуя подлинными интересами болгарского народа, и уверяет, что справедливого решения можно ждать только от Порты. Игнатьев просил российского вице-консула в Филиппополе Н. Герова убедить местных болгар отозвать Чомакова из столицы и заменить его кем-нибудь другим[334]. Но авторитет Чомакова был очень высок, и Геров отказался это сделать.

Чомаков в церковном споре видел лишь его политическую сторону и своей целью ставил не церковное примирение, а болгарское национальное освобождение, первым шагом к которому он считал создание самостоятельной церкви. Игнатьев же видел в позиции Чомакова лишь проявление максимализма и честолюбия. «Он предан туркам и эксплуатирует общественное мнение ввиду своих личных выгод и для удержания своего влияния», – считал посланник[335]. Геров не был согласен с мнением Игнатьева и расценивал Чомакова как истинного патриота, защищавшего не личные, а народные интересы. В отношении Чомакова Игнатьев, конечно, был пристрастен. Болгарский лидер прежде всего пекся об интересах болгарского народа, Игнатьев же – об интересах России, стремившейся сохранить единство православной церкви на Востоке, а поэтому вынужденной искать компромиссные решения.

Игнатьев приложил немало усилий, чтобы повысить свой авторитет в глазах болгар. Он добился от Порты возвращения из ссылки двух болгарских епископов, что увеличило его популярность среди умеренных болгарских кругов. Однако в греческой среде посланник не очень преуспел. Ему удавалось склонить патриарха на некоторые уступки болгарам, но эти усилия блокировались радикальными греческими элементами. Положение осложнялось также и тем, что секуляризация монастырских имений Константинопольской патриархии в Румынии, а вслед за тем проведенная в 1865 г. финансовая реформа существенно ослабили экономическое состояние православной церкви в Османской империи, поставив ее в совершенную зависимость от Порты.

Рассчитывая на уступки патриарха в церковном конфликте, Александр II послал ему драгоценную панагию, а российский Синод принял сторону патриарха в вопросе о секуляризации монастырских имений в Румынии[336].

Несмотря на все, Игнатьев надеялся на достижение компромисса. Его донесения в МИД были оптимистическими. Болгарам он также внушал надежду на примирение. Посланник рассчитывал на помощь российского Синода, но тот предпочел устраниться, заявив, что греко-болгарский церковный вопрос является внутренним делом константинопольской церкви, а потому Синод не считает себя вправе вмешиваться[337]. Действительную позицию Синода выразил митрополит Филарет, который писал, что «греки отвергают начало национальности, но в самом деле действуют для сохранения господства своей национальности и не вспоминают, что Дух Святый признал начало национальностей, когда ниспослал церкви дар языков, чтобы каждая национальность на своем языке имела учителей веры и богослужения». Филарет считал, что болгары должны иметь болгарских священников, богослужение и школы на своем языке, а болгарские архиереи присутствовать в Синоде при патриархе[338]. В то же время он был против давления на патриарший Синод и полагал, что дело можно решить только взаимными соглашениями и уступками.

Итак, сознавая правоту болгар, российский Синод тем не менее не хотел ссориться с Константинопольской патриархией и желал сохранить единство православия на Востоке.

В течение 1864–1868 гг. при патриархе, а затем при Порте были созданы согласительные комиссии, которые подготовили ряд проектов решения церковного спора. Российский посланник принимал горячее участие в этом процессе, контактируя с обеими сторонами. Донесения его в МИД раскрывают суть предлагаемых решений и причины их отклонений то болгарами, то греками. Болгары требовали увеличения числа болгарских епархий, смещения в них греческих епископов, участия болгарских владык в избрании патриарха и пр. Предлагаемые греками уступки их не устраивали. Болгарские представители заявляли, что греки хотят подчинить болгарскую народность греческому влиянию[339].

В декабре 1866 г. Игнатьеву удалось добиться смещения несговорчивого патриарха Софрония. Не без участия посланника был избран новый патриарх Григорий. В донесении Игнатьева в МИД от 6 (18) декабря 1866 г. дается объективная характеристика Софронию, который, по словам посланника, честно старался примирить враждующие стороны и пытался следовать советам российской миссии, но по слабохарактерности «бессилен был сделать то добро, которое от него требуют»[340]. Григорий же устраивал Игнатьева тем, что был не в ладах с Портой и греческими банкирами, задававшими тон в Константинопольской патриархии.

Новый патриарх заявил Игнатьеву, что будет поддерживать принцип неделения православной церкви. Однако посланник хотел, чтобы патриархия имела вселенский характер, а не защищала интересы только греков. Еще в сентябре 1866 г. он представил Горчакову проект создания единого патриаршего Синода из представителей всех православных церквей, включая и болгарскую. Но российский Синод отверг эту идею, не желая вмешиваться в церковную распрю. Тогда посланник предложил некоторые меры, которые могли бы возвысить положение патриарха, сделать его независимым от Порты и от греческих интриг. Игнатьев прилагал неимоверные усилия, чтобы склонить патриарха на уступки болгарам. В январе 1867 г. он представил в МИД свой новый проект, стержнем которого было создание особого Болгарского экзархата (округа) с центром в Тырново. Экзархат должен был охватывать земли, населенные не только болгарами, но и смешанным населением. Выбранный болгарскими владыками экзарх утверждался патриархом, при экзархе учреждался болгарский Синод[341]. После долгих уговоров патриарх Григорий согласился на этот проект, однако ограничил границы экзархата только 12-ю епархиями в Северной Болгарии (Тырновский пашалык). Предложение Игнатьева включить в экзархат Филиппопольскую епархию Григорий отверг. В Южной Болгарии находились богатые приморские города с греческим торговым населением – Варна, Месемврия, Созополь, Кюстенджи и другие, которые приносили патриархии значительные доходы. Проект Игнатьева не понравился и Порте, которая видела в создании экзархата признание болгар самостоятельной национальностью. Игнатьев писал в своем донесении в МИД: «Порта страшится имени Болгарии. Она не хотела бы давать политических границ этой провинции. Турецкие министры боятся, чтобы вопрос церковно-административный не послужил орудием к образованию политического общества, с которым ей впоследствии пришлось иметь бы дело»[342]. Порта готовилась провести реформы, главной идеей которых являлось бы объединение всех национальностей империи (доктрина османизма) и ограничение самоуправления этнорелигиозных общин. В первую очередь эти реформы были направлены против христианского населения Болгарии. Создание Болгарского экзархата противоречило идее реформ. С другой стороны, усиление национально-освободительного движения в Болгарии в 1866–1868 гг., опасность присоединения болгар к силам Балканского союза (Греция, Сербия, Черногория, Румыния) заставляли турок в какой-то мере считаться с болгарскими требованиями.

Критское восстание, начавшееся в 1866 г., и его поддержка Грецией поставили в 1868 г. Грецию и Турцию на грань войны. Позиция Порты в греко-болгарском споре начала принимать ярко выраженный антигреческий характер. Это обстоятельство использовал Игнатьев, который в своих беседах с Али-пашой беспрестанно пугал великого везиря возможностью восстания в Болгарии в случае отказа Порты учесть требования болгар в церковном вопросе. Надо отметить, что позиция Игнатьева также изменилась в сторону большей поддержки болгарских условий. Он теперь делал акцент не столько на защите единства православной церкви на Востоке, сколько на необходимости создания самостоятельной болгарской церкви, но при условии верховенства Константинопольской патриархии. Об этом свидетельствовал и его проект создания Болгарского экзархата. Определенную роль сыграло здесь усиление неприязни Греции к России, которая, по мнению Афин, не оказала достаточной поддержки Критскому восстанию.

Таким образом, и сложившаяся ситуация, и настояния Игнатьева заставили Порту принять-таки идею создания экзархата. Главная трудность состояла теперь в определении границ экзархата. Болгарская сторона требовала, как уже указывалось, включения в экзархат не только чисто болгарских, но и смешанных епархий. Под давлением Игнатьева патриарх Григорий мало-помалу шел на уступки, соглашался включить в экзархат отдельные округа смешанных епархий, однако крупные города оставлял в своем подчинении, что не устраивало болгар. Не дожидаясь конца согласительного процесса, который вел Игнатьев, болгарские радикалы обратились непосредственно к Порте, предварительно продемонстрировав свою лояльность ей подачей адреса в поддержку действий Турции на Крите. Христианские балканские народы были на стороне критян и осуждали действия Порты, жестоко подавлявшей восстание. Большинство болгарского населения также не разделяло позиции радикалов, действующих по принципу «цель оправдывает средства». Как писал Игнатьеву Геров, адрес Чомакова не был одобрен в Филиппополе, «все осуждают константинопольских представителей» и сочувствуют повстанцам[343].

По настоянию Игнатьева 30 марта 1868 г. Порта объявила о своем согласии на создание Болгарского экзархата. Однако при этом сохранялась духовная власть патриархии над болгарской церковью, а пребывание болгарского экзарха и Синода определялось в Константинополе. Патриарх отверг это решение, заявив, что светская власть не может вмешиваться в церковные дела. Не очень устраивало оно и Игнатьева, считавшего, что параллельное существование двух церквей в одном городе и в провинциях обострит их соперничество[344]. Но умеренные болгарские круги были довольны. Геров писал Игнатьеву, что болгарское население видит в решении Порты признак ее расположения к болгарскому народу. В ответ посол четко указал вице-консулу на истинные причины решения Порты: оно состоялось благодаря беспрестанным настояниям российского посольства, опасениям Порты, что при непосредственных греко-болгарских переговорах вопрос может решиться без ее участия, наконец, боязни восстания в Болгарии. «Нет сомнения, – писал Игнатьев, – что лучшим способом решения вопроса было бы искреннее примирение греков и болгар. К несчастью, несмотря на содействие миссии, оно не состоялось из-за нежелания обеих сторон сделать взаимные уступки»[345]. Игнатьев предсказывал, что дело кончится отделением болгар от константинопольской церкви. Время показало его правоту. Но пока что он направлял все свои усилия на мирное решение спора.

Видя безуспешность попыток компромисса и решимость болгар настоять на своих требованиях, патриарх решил созвать православный собор (собрание глав православных церквей). В декабре 1868 г. Игнатьев предложил Горчакову выяснить отношение к этому российского Синода. Оно было негативным. Синод не считал греко-болгарский спор вопросом вселенского характера. Свой «вклад» в конфликт попыталась внести и Сербия. Поскольку в смешанных епархиях проживало и сербское население, Белград поддержал патриарха, обещал ему денежное пособие и просил назначить сербских владык в Скопскую и Орхидскую епархии. Игнатьеву пришлось объясняться с сербским премьер-министром Й. Ристичем и убеждать его повременить со своими планами до решения церковного спора. После долгих бесед Ристич согласился.

Несмотря на то что Игнатьев столько времени уделял греко-болгарскому спору, обе стороны упрекали его в том, что он недостаточно им помогает. Патриарх Григорий писал в Святейший синод, что Игнатьев держит сторону болгар, последние же полагали, что он действует в их пользу нерешительно. Так, известный болгарский публицист, проживавший в Одессе, Н. Х. Палаузов направил даже письмо Александру II в Ливадию с критикой действий посла, но царь поддержал Игнатьева, заявив, что обе стороны должны уступить и прийти к компромиссу[346].

Тем временем Порта созвала новую комиссию для определения границ Болгарского экзархата, в работе которой Игнатьев принимал неофициальное участие. Проект комиссии включал в состав экзархата ряд смешанных епархий. Отказ греков принять этот проект положил конец терпению Игнатьева. Он посоветовал болгарам добиться специального указа султана (фермана), который бы утвердил этот проект, и вести дальнейшие переговоры на его основе.

Хотя в принципе Игнатьев был против вмешательства светской власти в церковные дела, но в данном случае счел это необходимым. Во-первых, ферман узаконивал создание Болгарского экзархата и самоуправления на довольно большой территории, населенной болгарами. Во-вторых, с изданием фермана прекращалось дальнейшее вмешательство Порты, которое ослабляло патриархию и усиливало церковную вражду. В-третьих, ставился предел развитию католической и униатской пропаганды. В-четвертых, Игнатьев считал, что ферман будет приемлем и для патриарха.

Ферман был издан 28 февраля 1870 г. Согласно ему создавались Болгарский экзархат и Синод. В экзархат входило 30 болгарских епархий. В остальных 15 смешанных епархиях (11 в Болгарии и по 2 во Фракии и Македонии) предполагалось проведение плебесцита: при согласии ²/₃ жителей они могли присоединиться к экзархату. Игнатьев ликовал. В донесении в МИД от 3 (15) марта 1870 г. он оценивал издание фермана как плод пятилетних усилий посольства и своих лично по преодолению противодействия патриархии, Порты, иностранных послов, выступавших против создания нового славянского центра в Османской империи. «Создана новая национальность, лишенная до этого всех гражданских и политических прав», – писал он[347]. В письме к родителям от 10 марта 1870 г. Игнатьев сообщал: «Наконец-то мне удалось довести это трудное и необходимое для нас дело до конца. Установлена славянская иерархия, дан родному народу центр, в котором болгары и их древняя столица Тырново после многих веков…[348] Не мог я уйти из Константинополя, не решив этого вопроса. Патриарх посердится, и помирятся, а жизнь народная пойдет вперед, и ее теперь уже не остановят ни турки, ни католики, ни протестанты, унии теперь я не боюсь»[349].

Работавший тогда в российском посольстве В. А. Теплов свидетельствовал, что Игнатьев был убежден в огромной пользе фермана: «В нашем посольстве радовались, что турецкое правительство озаботилось прекращением раздора авторитетом светской власти, приняв на себя все бремя неблагодарного труда и избавив нас от нареканий и усиления подозрительности западных держав, неминуемых в том случае, если бы такое решение состоялось нашими стараниями»[350]. Но российские дипломаты не смотрели на ферман как на окончательное решение вопроса. Вмешательство Порты могло подорвать влияние России, поэтому считали важным, чтобы создание Болгарского экзархата было утверждено Константинопольской патриархией.

Радикальные болгары полагали ферман недостаточным, но население провинций было довольно. Известный болгарский писатель и общественный деятель Л. Каравелов указывал, что сделан первый шаг к освобождению Болгарии. В Болгарии праздновали и служили молебны. В России также с удовлетворением встретили восстановление самостоятельности болгарской церкви. В Греции же, наоборот, позиция России и действия Игнатьева подверглись ожесточенной критике. В греческих газетах появились злобные выпады против болгар и славян в целом.

Болгары высоко оценивали деятельность Игнатьева. Болгарская газета «Македония» писала: «Русская дипломатия в Константинополе превзошла саму себя ловкостью и политическим искусством… Мы признаемся чистосердечно, что немало удивлялись гениальному и вполне оригинальному такту, с которым генерал Игнатьев управлял кораблем своей политики в минуты грозной бури»[351].

Но борьба не кончилась. Предстояли еще длительные переговоры об урегулировании отношений между экзархатом и патриархией. Игнатьев полагал, что положение болгарской церкви не будет укреплено, если она не примирится с патриархией. Однако его действия в этом направлении не имели успеха ни у греков, ни у болгар.

Патриарх Григорий решил прибегнуть к крайнему средству – созвать собор, о чем он уже давно говорил. Были разосланы приглашения на собор, в том числе и Святейшему синоду, который вновь отказался в нем участвовать под предлогом того, что «вопрос греко-болгарский не касается основания нашей святой веры и не угрожает опасностью ни одному из ее догматов: болгары и не помышляют о какой-либо перемене в вере и ее истинах». Синод ссылался на то, что когда принимали решение о самостоятельности русской или элладской церкви, в этом не видели разрушения церковных канонов[352]. Вместе со Святейшим синодом отказались участвовать в соборе сербский и румынский церковные руководители. Хотя отказ Синода означал фактическую поддержку болгарской церкви, Игнатьев был огорчен. Признавая огромную роль фермана для болгарского освобождения, посол тем не менее полагал, что нельзя портить отношения с патриархией, которая к тому же, отвергнув ферман, проявила свою самостоятельность и независимость от Порты. Игнатьев был убежден, что решение церковного вопроса светской властью не является каноническим, и все еще добивался церковного компромисса. Посол просил товарища министра иностранных дел В. И. Вестмана добиться смягчения позиции Синода, который мог бы хотя бы направить наблюдателей на собор, но Синод вновь ответил отказом[353]. Подобная позиция Синода сковывала инициативы и действия русской дипломатии, боровшейся за признание Константинопольской патриархией болгарской церкви.

В конце мая 1871 г. по настоянию Игнатьева был смещен и патриарх Григорий. В надежде на то что новый патриарх будет сговорчивее, российское посольство рекомендовало на этот пост престарелого Антима VI, который неплохо относился ранее к болгарским владыкам. Новый патриарх соглашался включить в состав экзархата 12 епархий в Румелии, Фракии и Македонии, но не желал передавать города Филиппополь, Варну, Охрид и Битоли. Болгарские же радикалы требовали включения в экзархат ³/₄ территории Фракии и Македонии, что вместе с болгарскими землями составляло 35 епархий. Их задачей было расширение территории будущей самостоятельной Болгарии. Чтобы усилить раздоры, турки специально подстрекали Чомакова и его соратников требовать дальнейших уступок от патриархии. Настояния радикалов вызвали протест Греции, считавшей их требования чрезмерными. В Константинополе начались манифестации греческого населения столицы против болгарских требований. 15 тыс. греков подписались под прошением к патриарху объявить болгарской церкви схизму (отлучение). Это еще больше раззадоривало болгар.

Донесения Игнатьева в МИД констатировали, что осенью 1871 г. переговоры приняли неблагоприятный характер. Даже умеренные болгары настаивали на включении в экзархат чуть ли не всей Македонии, что вызывало раздражение неболгарского населения на местах. Этим пользовались греческие агенты, проводившие антиболгарскую агитацию[354]. В конце концов радикальные болгарские круги решили прекратить переговоры и просили Порту реализовать ферман в одностороннем порядке, патриарха же решили спровоцировать. 6 января 1872 г. в Константинополе в болгарской церкви Св. Стефана тремя болгарскими владыками без разрешения патриарха была проведена рождественская служба. Патриарх тут же низложил и выслал владык, а болгарский Синод разогнал.

Отношение Игнатьева к этой акции выражено в его письме к Н. Герову от 18 января 1872 г. Осуждая рождественское богослужение, посол просил Герова «открыть глаза болгарскому народу и осудить зачинщиков, прервавших переговоры и спровоцировавших конфликт». Он считал, что радикалы руководствуются личными побуждениями, желанием получить власть и подстрекательством католиков – французов и поляков. Игнатьев призывал не доверять Порте, которая втайне раздувает распрю. Болгарская церковь, продолжал он, должна получить каноническое основание, «без которого она не будет пользоваться ни уважением, ни доверием народа»[355]. Однако Геров не был согласен с Игнатьевым. В ответном письме он говорил, что население Филиппополя настроено против греков и никакие увещевания на него не подействуют[356].

Посольство разослало подобные письма и к другим консулам, но результат был тот же. Игнатьев пытался действовать через российского посланника в Афинах П. А. Сабурова, надеясь, что греческое правительство склонит к согласию Константинопольскую патриархию. Посол стремился внушить Афинам, что раскол только ослабит влияние греков в смешанных епархиях и что надо консолидироваться с болгарами. Но Афины все более ориентировались на Запад и не вняли советам Игнатьева[357]. Таким образом, примиренческие усилия Игнатьева наталкивались на сопротивление как болгар, так и греков. Масла в огонь подливали европейские послы, в особенности австрийский посол Э. Лудольф, поддерживавший болгарских радикалов.

К тому времени был избран болгарский экзарх Антим. Это была кандидатура Игнатьева, который надеялся, что экзарха можно будет склонить к согласию. Но против Игнатьева уже были задействованы мощные силы. В борьбу вступил сам канцлер Австро-Венгрии Д. Андраши. Переписка Андраши с Лудольфом свидетельствует о том, что австрийским консулам в Болгарии была дана инструкция поддерживать болгарские требования, выступать за создание экзархата в возможно более широких границах, настаивать на пребывании экзарха в Константинополе. Андраши и Лудольф считали, что с созданием независимой болгарской церкви русское влияние в Болгарии кончится[358]. Представляет интерес письмо Андраши к Лудольфу от 14 марта 1872 г., где канцлер характеризует действия Игнатьева как ошибочные. Покровитель болгарского национально-освободительного движения, как Андраши называет российского посла, слишком взволнован, чтобы быть хозяином положения. Выступая за примирение с греками, он теряет болгар, в особенности если найдется держава, готовая оказать им моральную помощь (то есть Австро-Венгрия). Расчет Игнатьева на популярность России в Болгарии, продолжал Андраши, неверен, ибо раньше русское влияние опиралось на патриархию, теперь же ситуация изменилась[359]. Австро-Венгрия рассчитывала занять место России в Болгарии и усилить там католическую пропаганду. Однако Андраши не учитывал того, что влияние России зависело не только от церковного вопроса.

По сути дела, в своей борьбе за примирение церквей Игнатьев уже потерял всех своих союзников. Умеренные болгары и греки были на стороне радикальных кругов, Святейший синод встал на позицию невмешательства.

С выбором болгарского экзарха для Игнатьева стало главной целью добиться его признания патриархом. По совету посла Антим три раза направлял патриарху письма с просьбой его принять и всякий раз получал отказ. Тогда экзарх самовольно освободил от наказания болгарских владык, служивших рождественскую службу и низложенных патриархом, а 11 мая 1872 г. провозгласил независимость болгарской церкви от Константинопольской патриархии. Через два дня он был объявлен патриархом низвергнутым. Патриарх решил окончательно объявить схизму болгарской церкви, для чего созвать православный собор.

Игнатьев прилагал все силы против объявления схизмы. Российские консулы в Иерусалиме, Бейруте, Александрии уговаривали восточных патриархов проявить благоразумие. Посол обратился к известным русским церковным деятелям с просьбой воздействовать на константинопольского патриарха. Греческая королева Ольга Константиновна через своего духовника протоиерея Базарова пыталась повлиять на некоторых греческих владык. 4 июля 1872 г. Игнатьев писал Горчакову, что греко-болгарский вопрос для России стал вопросом политического значения, поэтому Петербург не может быть нейтральным (упрек в адрес Синода). Посол указывал, что хотя он и не одобряет антиканонических раскольнических действий болгарского духовенства, но не может согласиться с тем, чтобы 6 млн болгар были отлучены от православной церкви[360]. Глубоко религиозный человек, Игнатьев воспринимал схизму как величайшую трагедию духовного плана. Как политик он понимал, что раскол православной церкви в Османской империи ослабит позиции России. Но как поборник национально-освободительного движения болгар он видел в создании болгарской самостоятельной церкви определенный шаг к достижению освобождения Болгарии.

Усилия Игнатьева, направленные против объявления схизмы, были напрасны. Хотя ряд восточных патриархов обещали голосовать на соборе против схизмы, на деле на это решился только один иерусалимский патриарх Кирилл. 29 августа 1872 г. в Константинополе собрался собор, а 16 сентября он объявил схизму болгарской церкви. Это был удар для Игнатьева. Большую роль в принятии решения о схизме сыграли афинские владыки. В письме к Сабурову от 20 сентября 1872 г. Игнатьев излил свое негодование против действий элладского Синода. «Цель, которую преследуют греки в настоящее время схизмой и которая состоит в спасении эллинизма и преграде славянскому прогрессу, – писал Игнатьев, – далека от реализации. И другие национальные тенденции греков, и великая идея так же безоружны против декларации собора, категорически осудившего принцип национальности… Мы в этом новом положении можем предоставить греков их участи и больше не компрометировать себя безосновательно в отношениях с Турцией на Востоке, защищая интересы единоверных эллинов. Было бы полезно заявить это королевским грекам в связи с их поведением в болгарском вопросе и особенно ввиду решения эллинского Синода»[361].

Иерусалимский патриарх Кирилл II за отказ подписать решение о схизме был низложен собственным Синодом, выступившим в поддержку Вселенского престола, а его имущество конфисковано. Зато российским правительством Кирилл был награжден орденом и пожизненной пенсией в 10 тыс. руб. в год. Он уехал в Константинополь, где и жил безбедно до самой смерти. В свою очередь, в отношении Константинопольской патриархии последовали санкции в России: имения ее монастырей в Бессарабии были секвестрированы. В Сирии русские консулы усилили помощь арабским владыкам, которые выступили против голосовавшего за схизму антиохийского патриарха и объявили его позицию личным мнением. Началась цепная реакция действий и противодействий. В ответ на бессарабский секвестр и поддержку арабских владык греческие монахи Пантелеймоновского монастыря на Афоне обвинили русских монахов этого же монастыря в панславизме и отказались признать избрание игуменом русского монаха Макария (Сушкина). Игнатьеву стоило много сил уладить этот конфликт и добиться утверждения Макария Константинопольской патриархией, в церковной юрисдикции которой находился Афон.

Таким образом, Игнатьеву, несмотря на неимоверные усилия, не удалось предотвратить схизму болгарской церкви. Он мог утешаться только сочувствием некоторых церковных деятелей и протестом славянских автокефальных церквей. Теперь его главной задачей стало снятие схизмы. Путь к этому он видел в изменении позиции Порты. Враждебно настроенный к России великий везирь Мидхад-паша использовал схизму для раздувания греко-болгарских противоречий. Он благосклонно отнесся к требованию константинопольского патриарха передать в ведение патриархии все болгарские церкви и монастыри или посадить греческих владык в болгарские епархии. Болгары поняли, что ферман не дает им твердых гарантий решения вопроса.

Игнатьев использовал все свои связи в Порте, чтобы заменить Мидхада новым великим везирем Мехмед Рушди-пашой, придерживавшимся более нейтральной позиции. В результате домогательства патриарха были отвергнуты, а болгарскую церковь перестали именовать схизматической[362]. Сыграло роль и усиление освободительного движения в Болгарии, в частности, подготовка восстания В. Левским. Игнатьев постоянно внушал Порте, что схизма толкает болгар на путь революционного движения. Он уговаривал прорусски настроенного министра иностранных дел Рашид-пашу не соглашаться на назначение греческих епископов в болгарские епархии и на другие требования патриархии. Он также склонял болгарского экзарха отказаться от претензий на Охрид, Скопье и Битоли, одним словом, возобновил примирительный процесс. В 1873 г. посол добился новой смены константинопольского патриарха, которым стал Иоаким, давший принципиальное согласие на восстановление мира в православной церкви.

Под давлением Игнатьева активизировался и российский МИД. В мае 1873 г. МИД обратился к обер-прокурору Синода с просьбой обосновать признание решения о схизме неканоническим. Было решено предложить болгарам начать вновь переговоры с патриархом[363]. Тогда же российским консулам была разослана записка МИД «Греко-болгарский церковный вопрос и его решение», в которой излагалась история церковной распри, сущность идеи филэтизма[364], признанной собором ересью, и утверждалось, что соборное решение о схизме незаконно, а болгар нельзя считать раскольниками. Перед консулами была поставлена задача примирения греков и болгар, «наших братьев по вере»[365].

Чтобы примирить константинопольского патриарха и болгарского экзарха, в российском посольстве на новый 1874 г. была организована встреча владык, а Игнатьев и весь состав посольства присутствовали на праздничной службе в патриаршей церкви. Это произвело сильное впечатление на константинопольских греков. Игнатьеву удалось также изолировать патриарха и экзарха от влияния крайних радикалов. Так, по его совету Порта назначила Чомакова турецким консулом в Керчь, а потом в Милан, удалив его из столицы. Сблизила болгар и греков борьба против унии, получившей распространение в Македонии и Фракии. Игнатьев убедил французского посла, сторонника унии, не вмешиваться в церковные дела, а Порта по его настоянию нанесла удар по униатам[366]. Все это облегчало переговорный процесс, и стороны мало-помалу двигались к примирению. В начале 1876 г. был выработан новый проект состава Болгарского экзархата (со столицей в Тырнове), но начавшийся восточный кризис прекратил переговоры. После Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. было создано Болгарское княжество, и вопрос о самостоятельности болгарской церкви потерял свою остроту. Схизма с нее была снята только в 1945 г. при активном содействии Патриарха всея Руси Алексия I.

В греко-болгарском церковном споре Игнатьев скорее был на стороне болгар, чем греков. Он до конца боролся за признание самостоятельности болгарской церкви Константинопольской патриархией, что сохранило бы, по его убеждению, влияние России на Востоке. Это была позиция государственного российского политика, стремившегося совместить национальные интересы болгарского народа и национально-государственные интересы России, что не удалось. Действия радикальных элементов – болгар и греков, политика Порты, проводимая по принципу «разделяй и властвуй», вмешательство европейских правительств (в лице их послов), стремившихся к ослаблению влияния России на Балканах и в Турции, – все способствовало неуспеху миссии Игнатьева. Стоило ему только приблизиться к цели, как его усилия разбивались о несогласие какой-либо из сторон. Порой он впадал в отчаяние. В одном из писем к родителям Игнатьев писал: «Неблагоприятный исход греко-болгарского вопроса наводит на меня тоску и отвращение к людям. Положение русского представителя, принужденного постоянно разводить масло в воде и ограждать православную церковь от недостойных держав и от невежественных, но разъяренных личностей, играющих самыми щекотливыми церковным и народным вопросами, как дети в бирюльки, самое тягостное… Ни днем ни ночью покоя нет, и все воду толчешь. Путного ничего не выходит, и толку не добьешься»[367].

Тем не менее нельзя отрицать, что именно действия Игнатьева в значительной степени содействовали созданию самостоятельной болгарской церкви. В целом борьба за национальную церковь знаменовала развитие национального самосознания, способствовала консолидации болгарской нации и приближала таким образом следующий этап освободительного движения – борьбу за политическое освобождение.

Греко-болгарский церковный вопрос не исчерпывал действий российского посольства в церковных делах. Русская православная церковь имела значительное имущество в Палестине. Туда отправлялись из России массы паломников, там строились русские православные храмы, больницы, приюты для паломников, школы. В 60–80-х гг. XIX в. хозяйственный аспект деятельности Русской православной церкви за рубежом находился в ведении МИД, при котором существовала межведомственная Палестинская комиссия.

Политика России в Святой земле носила гуманный характер и руководствовалась в основном соображениями престижа и задачами укрепления православной церкви и усиления ее влияния. Петербург должен был действовать осторожно, чтобы не осложнять отношения с другими христианскими державами и с местными османскими властями, а также с восточными патриархами. Чтобы держать ситуацию под контролем, Игнатьев добился в 1865 г. назначения на пост начальника Русской духовной миссии в Иерусалиме настоятеля посольской церкви в Константинополе архимандрита Антонина (Капустина), которому он доверял. Посол был также в хороших отношениях и с консулом в Иерусалиме А. Н. Карцовым (потом он рекомендовал его на пост генерального консула в Белграде).

Современные исследователи Русской Палестины чрезвычайно высоко оценивают деятельность архимандрита Антонина, с 1860 г. работавшего в Константинополе, что являлось для него отличной дипломатической школой. Несмотря на то что он всего год работал при Игнатьеве, оба они находились затем много лет в дружеских отношениях и переписке. Став руководителем Русской духовной миссии в Иерусалиме, Антонин употребил все силы для утверждения русского влияния в Святой земле. «Создание Русской Палестины – целой инфраструктуры храмов, монастырей, паломнических приютов и земельных участков, связанных преданием с важнейшими новозаветными и ветхозаветными событиями, стало главным подвигом жизни Антонина»[368].

Игнатьев, будучи членом созданной в 1864 г. при Азиатском департаменте МИД Палестинской комиссии, оказывал Антонину большую помощь в деле создания Русской Палестины, в особенности в скупке земельных участков и финансировании арабских школ Антиохийского патриархата. Последнее имело большое значение в борьбе с Константинопольской патриархией, выступавшей против предоставления самостоятельности болгарской церкви.

С целью укрепить положение Русской духовной миссии Антонин начал приобретать в Палестине участки земли на благотворительные средства. Поскольку османское законодательство запрещало покупку земель иностранцам, участки покупались на подставных лиц – османских подданных, как правило, служивших в миссии. Затем они передавались «в счет долга» Антонину. Так, например, в 1868 г. был куплен участок в окрестностях Хеврона со знаменитым Мамврийским дубом (по преданию «дуб Авраама»). На купленной земле миссия хотела построить приют для паломников. Ферман Порты на строительство приюта был получен Игнатьевым с большим трудом только в 1870 г. Но так как Антонин продолжал покупать соседние участки, Порта приостановила строительство приюта. К 1908 г. земли вокруг дуба, принадлежавшие миссии, составили свыше 70,3 кв. км. На них были разбиты сады и виноградники и возведен храм во имя Святой Троицы[369]. Ферман на его освящение был получен летом 1914 г., но освящен храм был лишь в 1925 г.

Святейший синод по каким-то соображениям возражал против покупки земли Антонином и даже требовал отчуждения купленных участков. Против этого выступил МИД, считая, что вопрос о приобретении земли имеет политическое значение. 12 апреля 1872 г. Игнатьев предписал консулу в Иерусалиме В. Ф. Кожевникову ни в коем случае не отчуждать купленные земли[370]. Несмотря на запрет Синода, земли продолжали покупаться. В 1883 г. иерусалимский консул В. А. Максимов докладывал послу в Константинополе А. И. Нелидову о том, что купленные Антонином участки расположены рядом с землями, принадлежащими католической и протестантской церквам. На них возведены монастыри (в Горнем и на Елеонской горе), храмы, приюты, дома для монахинь, школа для девочек. «Приобретения эти послужат русскому здесь делу по отношению к усилению нашего нравственного и образовательного влияния»[371]. Некоторые земли Русской духовной миссии и по сие время принадлежат Русской православной церкви, обязанной этим архимандриту Антонину и неизменно поддерживавшему его Игнатьеву.

Ввиду того что христианские святыни являлись объектом поклонения представителей разных конфессий, неоднократно происходили конфликты, которые посольству и консулам приходилось улаживать. Так, в мае 1865 г. монахи-францисканцы предъявили свои права на «Пещеру Богородицы» близ Вифлеема, которая находилась в совместном владении католиков, патриаршей и армянской церквей.

Францисканцы возвели вокруг пещеры стену и навесили железную дверь. Разразился скандал. Игнатьев добился у Али-паши приказа сломать стену и дверь и допустить православных поклоняться святыне[372]. «Пещера Богородицы» вообще являлась предметом ряда споров, поскольку католики и православные не могли договориться о совместном ею пользовании. В 1873 г. уже греки разорили католическую часть пещеры, при этом произошла драка и были раненые. Игнатьеву пришлось добиваться от Порты посылки на место комиссаров для расследования дела. В депеше Кожевникову от 19 апреля 1873 г. посол предписывал консулу содействовать комиссарам Порты: «Действуйте осторожно и благоразумно, не утрачивая приобретенного нами положения во всех вопросах, касающихся Святых мест, стараясь направить все выгодным для нас образом, открыто не обвиняя перед иноверцами православных греков»[373]. Эти факты говорят о том, что авторитет российского посольства в Святых землях был достаточно велик и многие дела решались Игнатьевым, использовавшим свои связи в Порте, в интересах православия.

Посольство также много внимания уделяло ремонту купола храма Гроба Господня в Иерусалиме, который Россия осуществляла совместно с Францией. По совету Игнатьева для производства работ был приглашен русский архитектор М. И. Эппингер. Работы длились два года и были закончены в 1866 г. Россия оплатила половину затраченных сумм (свыше 537 тыс. руб.), а Эппингер по возвращении в Петербург получил пожизненную пенсию в 2 тыс. руб. в год[374].

К числу крупных церковных споров, которые приходилось улаживать посольству и лично Игнатьеву, относится дело об афонском монастыре Св. Пантелеймона (о чем уже вкратце говорилось). Среди 20 главных афонских монастырей русские монахи жили только в нем, он принадлежал им с 1169 г. Но к середине XIX в. половина монахов монастыря являлись греками. Монастырь выделялся среди других своим богатством. Посетивший его в 1864 г. М. А. Хитрово в письме к Игнатьеву описывал красивые и богатые строения монастыря, его ухоженные имения, составлявшие резкий контраст с бедными турецкими селами. В монастыре Св. Пантелеймона жило 400 монахов. Основным источником средств являлась благотворительная помощь из России[375]. Чтобы повысить благосостояние монастыря, Игнатьев добился пожалования ему имения в Юго-Западном крае России. Он считал, что на Афоне необходимо укрепить славянский элемент: из 20 монастырей 16 были греческими[376]. Целый год провел в Пантелеймоновском монастыре российский консул К. Н. Леонтьев, написавший в 1872 г. «Записку об Афонской горе и об отношениях ее к России»[377]. Леонтьев отметил значение монастыря не только в церковном отношении, он расценивал его как опору православной политики России на Востоке. Консул считал необходимым усиление русского влияния на Афоне, привлечение большого числа паломников из России. Этот процесс уже шел. Афон медленно, но «русеет», отмечал Леонтьев, и именно русские представляют там «чрезвычайную силу нравственного влияния». Отношение Леонтьева к Афону было связано с его идеей «очищения» православия и духовного возрождения России. Прагматик Игнатьев рассматривал Афон с других позиций – укрепления влияния России. Поэтому, когда в 1872 г. в монастыре возник конфликт, Игнатьев поддержал избрание русского игумена и способствовал подавлению греческой оппозиции. В следующем году был нанесен удар по сторонникам Константинопольской патриархии в афонском греческом монастыре Св. Павла. Игумен его был обвинен в присвоении в пользу патриарха и свою доходов монастыря, получаемых от бессарабских имений. По просьбе Игнатьева, как уже указывалось, они были секвестрированы, управление имениями передано бессарабскому областному правлению. Позже был избран новый игумен, а секвестр снят[378]. Таким образом, угроза секвестра монастырских имений была мощным рычагом в руках Петербурга в деле влияния на афонские монастыри.

Игнатьеву принадлежала идея основания монастыря в Абхазии. 24 апреля 1875 г. он писал родителям о том, что ему удалось получить у кавказского наместника разрешение устроить скит или монастырь на Черноморском побережье иноками обители Св. Пантелеймона на Афоне. Целью нового монастыря, названного Новоафонским, являлось распространение православия на территории, заселенной абхазами и новыми русскими переселенцами. Посол также добился позволения на сбор в России пожертвований для восстановления древнего монастыря Св. Николая Чудотворца в Мирах Ликийских. Он хотел устроить там также русское подворье[379]. Отметим роль Игнатьева в приобретении для России древнего списка Библии, так называемого Синайского кодекса, датированного IV в. н. э. Этот список был обнаружен в Синайском православном монастыре св. Екатерины еще в 40-х гг. XIX в. Немецкий ученый К. Тишендорф, открывший список и готовивший его издание, добился у монахов согласия подарить его Александру II (монастырь находился под покровительством России, а сам Тишендорф поехал туда с научными целями по поручению российского правительства). Помимо церковно-дипломатической поддержки, которая оказывалась монастырю со стороны России, было решено предоставить монахам также и денежную компенсацию. Это дело было поручено Игнатьеву, который вел переговоры с монахами при посредстве архимандрита Антонина. В конечном счете Синайский монастырь получил 7 тыс. руб. на нужды своей библиотеки, и еще 2 тыс. было пожертвовано по настоянию Антонина греческому монастырю на горе Фавор в Палестине. Монахи также получили орденские награды[380]. Официальный акт подношения списка царю был подписан 18 ноября 1869 г., и Синайский кодекс был помещен в Императорскую публичную библиотеку в Петербурге. До 1933 г. он хранился в России, а затем был продан в Англию за 100 тыс. ф. ст. и сейчас находится в библиотеке Британского музея.

Глава 8

Н. П. Игнатьев и национально-освободительная борьба на Балканах во второй половине 60-х гг. XIX в.

После Крымской войны новый министр иностранных дел России А. М. Горчаков провозгласил осторожный курс внешней политики, направленный на обеспечение мирных условий для решения внутренних проблем. Он выдвинул принцип «европейского равновесия», баланса интересов, урегулирования внешнеполитических проблем с помощью «европейского концерта», то есть согласия держав. Ориентация министра на «европейский концерт» подвергалась, иногда и справедливо, жестокой критике со стороны консервативных группировок России, требующих самостоятельной и активной политики. Объявив об отказе России от принципов Священного союза, Горчаков, как уже говорилось, тем не менее сохранил некоторые консервативные начала во внешней политике, заключавшиеся в непринятии территориальных изменений, совершенных «революционным путем». К таким путям он относил не только революционно-демократические, но и национальные революции. В записке от 23 декабря 1867 г. (4 января 1868 г.), подытожившей 11 лет его деятельности на посту министра иностранных дел, Горчаков указывал на одну из целей российской дипломатии: «Приложить все усилия к тому, чтобы в это время в Европе не имели места территориальные изменения, изменения равновесия сил или влияния, которые нанесли бы большой ущерб нашим интересам или нашему политическому положению»[381].

Принцип «европейского равновесия» Горчаков распространял и на Ближний Восток. Он признавал, что Балканы – зона непосредственных и жизненных интересов России и что для реализации там своих задач российская политика должна использовать исторические традиции и национальные симпатии балканских народов. Равновесие в этом регионе означало для Горчакова исключение военных конфликтов, которые могли бы втянуть Россию в войну. Положение России здесь изменилось, ее старались вытеснить с Балкан европейские державы, и единственной ее опорой там оставались православные христиане. Горчаков поэтому считал, что необходима осторожная поддержка освободительного движения балканских народов. Предложенная им тактика заключалась в моральной поддержке христиан, предотвращении отдельных восстаний, призыву к объединению сил, в стремлении убедить христиан, что «благодаря естественному ходу вещей постепенное ослабление ислама приведет в конечном счете к главенству христианских народов»[382].

Однако в России были сторонники более активной политики на Балканах, составляющие так называемую «народную партию». Они призывали к военной помощи христианам и не отрицали возможности участия России в военном конфликте. К этой «партии» принадлежали главным образом некоторые генералы, имевшие влияние в военном ведомстве, ряд консервативных деятелей, славянофилы и даже отдельные представители императорской фамилии. Поэтому политика России на Балканах носила двойственный характер. Заявляя о содействии мирному урегулированию конфликтов между османскими властями и христианами, Петербург в то же время негласным образом оказывал военную помощь балканским государствам.

Посылая Игнатьева в Константинополь, Горчаков рассчитывал, что тот будет придерживаться осторожного курса и действовать в рамках «европейского концерта». На прощание министр сказал посланнику: «Самое назначение ваше будет символом доброжелательства России и желания следовать консервативной, а не революционной политике на Востоке»[383]. Однако ожидания его не совсем оправдались. И дело было не только в том, что под влиянием славянофилов Игнатьев стал ярым сторонником славянского освобождения, что он видел путь к восстановлению могущества России в союзе со славянством, что объединение славян вокруг России он считал ее исторической миссией. Игнатьев не верил в «европейский концерт». Сталкиваясь близко с представителями европейских держав в турецкой столице, он зачастую даже в мелких вопросах встречал их противодействие. В «Записках» 1874 г. он писал: «Всякий раз, как нам приходилось отстаивать правое дело, если только в нем были прямо или косвенно замешаны интересы России на Востоке, мы всегда оставались одинокими перед лицом сплотившейся против нас Европы»[384]. Если удавалось достичь согласия с некоторыми послами, то другие выступали против. Все руководствовались своими интересами, которые редко совпадали. В славянском вопросе все державы – гаранты Парижского мира выступали против России, опасаясь ее усиления на Балканах, так как все они имели там собственные интересы.

Особенно наглядно это выявилось в критском вопросе. Восстание греческого населения о. Крит, начавшееся в августе 1866 г., но зревшее уже давно, было вызвано ростом налогов, административным и судебным произволом османских властей, религиозным гнетом. Восставшие выдвинули требование присоединения острова к Греции. Крит был объектом серьезного внимания Франции, учитывавшей его стратегическое положение, экономические возможности и политическое значение. Поэтому французы сначала поощряли восставших. Усилия российской дипломатии были направлены на сдерживание восстания и оказание коллективного давления на Порту, с тем чтобы она провела там реформы в интересах христиан.

Игнатьев полагал, что «освобождение критян являлось ближайшей целью, к которой нам следовало настойчиво стремиться, так как наше влияние на Востоке всецело зависело от наших успехов»[385]. Из Петербурга предписывали ему совместно с французским послом Л. Мустье и английским послом Г. Бульвером выступить против посылки Портой на Крит войск. Однако такой шаг был не в интересах Франции, опасавшейся, что инициатива Петербурга послужит усилению влияния России. Дело осложнялось тем, что греческий король Георг собирался жениться на русской великой княжне Ольге Константиновне, поэтому турки и европейские дипломаты считали Россию заинтересованной стороной. Демарш не состоялся.

По инициативе Игнатьева Крит тайно посетил консул в Янине А. С. Ионин, который, изучив обстановку, пришел к выводу, что восставшие могут продержаться только до весны 1867 г. и что восстание должно быть подкреплено выступлениями других балканских народов. На поддержку Европы Ионин не надеялся[386]. Игнатьев тоже не верил в то, что европейские державы будут поддерживать критян. Особенно возмущала его двуличная позиция Франции. Выдвинув «принцип национальности», то есть создание независимых национальных государств, в итальянском и польском вопросах, Франция отказывала в этом угнетенным народам Османской империи. Мустье прямо заявил Игнатьеву, что «принцип национальности» должен применяться избирательно и не все народы имеют право на независимость. Роль в истории, однородность, сила, единство – эти факторы отсутствуют у турецких христиан. Иное дело, считал Мустье, – Египет, военная монархия, смело идущая по пути прогресса, привлекающая капиталы и знания Запада. Игнатьев прекрасно понимал, что интересы Франции в Египте (где уже началось строительство Суэцкого канала) лежат в основе этого «двойного стандарта».

На Крите было создано повстанческое временное правительство, объявившее о присоединении острова к Греции. Тогда турки блокировали Крит с моря и отправили туда войска. Греция обратилась к державам с просьбой помочь Криту. На это отреагировала только Россия. Предложение России к европейским державам побудить Порту принять требования критян было отклонено.

Игнатьев, следуя полученным из Петербурга инструкциям, через российского консула на Крите Г. И. Дендрино пытался способствовать прекращению повстанческой борьбы и одновременно призывал Порту к умеренности и уступкам. Он предложил послать на остров международную комиссию для расследования причин восстания и выяснения возможности умиротворения Крита. В своих записках Игнатьев отмечал, что Порта неофициально дала понять о своем согласии на отправку комиссии[387]. Но против комиссии возражали европейские державы.

Героическая неравная борьба критян и жестокие репрессии турок на острове вызвали широкое движение сочувствия повстанцам в Европе и России. Из-за блокады острова население стало голодать. В частном письме к директору Азиатского департамента П. Н. Стремоухову от 8 (20) ноября 1866 г. Игнатьев высказывал свои чувства: «Женщины, дети, уж не говоря о сражающихся инсургентах, с голоду мрут, как мухи… Страшно подумать о несчастных жертвах несвоевременной вспышки! Сообщите, что находите возможным сделать для критян и их семейств? На месте Бутакова я давно зашел бы в какой-либо порт о. Крит под предлогом бурной погоды, потери якоря, заливки воды и т. п. и вывез бы на ближайший остров семейства… Дать же инструкцию посланнику в этом смысле невозможно. Сердце разрывается у меня. Французы хуже варваров, а англичане в прихвостни попали». Далее Игнатьев писал, что, если бы у него были бы значительные суммы, он бы «поднял всю Албанию (мусульманскую) и выручил бедных критян»[388]. С этим письмом был ознакомлен Александр II, который распорядился выделить из казны 50 тыс. руб. для закупки хлеба и послать пароходы с хлебом из Одессы на Крит[389]. Кроме того, в России была открыта подписка в пользу критян. В декабре 1866 г. командир русского корабля И. И. Бутаков сначала по распоряжению Игнатьева, а потом с санкции Петербурга начал вывозить с Крита в Грецию мирное население. Всего русскими судами было вывезено с острова 24 тыс. чел.[390]

Восстание на Крите вызвало волнения греческого населения в других провинциях Османской империи – Эпире и Фессалии. Консулы в Янине и Салониках Ионин и Лаговский сообщали, что в этих провинциях, а также в Албании действуют этеристы (сторонники присоединения провинций к Греции), под влиянием их агитации начались локальные восстания. Ионин писал Игнатьеву о том, что этеристы пытаются связаться с сербами для согласования планов совместного выступления против турок[391]. Еще ранее, в августе 1866 г., Ионин представил Игнатьеву обширную записку о возможном объединении сил Греции и Сербии для борьбы с Турцией и об их надеждах на помощь России. Консул весьма оптимистически прогнозировал развитие событий, предполагая присоединение к Греции и Сербии также и Черногории и рассчитывая на участие албанцев. По его мнению, западная часть Балкан была готова восстать и выставить 150-тысячную армию. Европейские события (австро-прусская война), считал Ионин, отвлекли внимание Европы от Балкан, и Россия должна воспользоваться сложившейся ситуацией в своих интересах. «Следует спешить в разрешении Восточного вопроса, пока христиане не усомнились в нашем могуществе», – писал он[392]. Направляя записку Ионина в МИД, Игнатьев заметил, что не разделяет некоторых ее положений, в частности, преувеличения сил христиан, а предложенный в ней план действий не соответствовал, по его мнению, силам и средствам балканских народов. В МИД к записке Ионина также отнеслись критически, считая, что готовность христиан восстать слишком преувеличена, на албанцев рассчитывать нельзя, а Европа будет противодействовать. Стремоухов полагал, что успех восстания в принципе возможен только при усиленной подготовке, а начать его можно лишь тогда, когда «мы сами будем готовы и будем иметь опору в союзах в Европе». Сейчас же оно несвоевременно и может кончиться войной со всей Европой[393].

Таким образом, Ионин и Игнатьев получили предупреждение о нежелательности содействия усилиям «горячих голов». Впрочем, Игнатьев был осторожнее Ионина. Он также полагал, что надо провести серьезную подготовку, прежде чем начать восстание, и решить вопрос об объединении сил балканских государств, причем договариваться с их правительствами, а не рассчитывать на действия тайных эмиссаров. В связи с запиской Ионина МИД попросил Игнатьева высказать свое мнение о положении на Балканах и о программе действий России.

В Петербурге были обеспокоены ситуацией на Балканах. В сентябре 1866 г. Сербия и Черногория заключили договор о подготовке выступления против Порты. Об этом же Сербия вела переговоры с Грецией. Из Белграда и Бухареста, а также от консулов из Болгарии поступали донесения о формировании в Сербии и Румынии болгарских партизанских отрядов, собирающихся перейти в Болгарию и начать там военные действия весной 1867 г. Волновались Албания, Фессалия и Эпир. Отношение в Петербурге к этому было двойственным. С одной стороны, настроениям балканских народов сочувствовали, с другой – опасались, что в случае их победы и распада Османской империи все выгоды извлекут для себя европейские державы. В самом правительстве не было единства. Как писал Игнатьев родителям, «Горчаков ссорится из-за Восточного вопроса с Милютиным и Краббе», а Жомини сообщает, что «я будто бы скоро буду призван совершить поворот на “народную политику”»[394]. Таким образом, военный и морской министры были сторонниками активизации действий России на Балканах. Об этом свидетельствует также письмо Милютина Игнатьеву, написанное немного позднее – 19 июля 1867 г., где говорилось: «Расстояние и время не могут отменить давнишних наших отношений. Вы не ошиблись, сказав, что хотя между нами и не велось постоянной переписки, однако же нас, видимо, сближает одинаковость взглядов, желаний и чувств по многим важным современным вопросам, а особенно по вопросу Восточному»[395]. Однако Милютин предупреждал Игнатьева, что рассчитывать на поддержку из Петербурга послу не следует: в споре министров победила осторожная позиция Горчакова.

Результатом просьбы МИД явилось несколько записок Игнатьева. Одна из них – от 27 декабря 1866 г. (8 января 1867 г.), была направлена Горчакову и содержала развернутый план действий России на Балканах. Говоря о приближении кризиса, могущего вылиться в стихийное восстание населения, Игнатьев предлагал, воздерживаясь от активного (то есть военного) вмешательства, регулировать и направлять его. Так как центром движения, по его мнению, являлась Сербия, то на нее должно быть обращено основное внимание, Сербии следует оказать помощь материальными и военными ресурсами (создание складов оружия в азовских и черноморских портах; обучение сербских и греческих офицеров в русской армии; подготовка диверсий против турок со стороны Персии и враждебных действий армян и курдов; подготовка агитаторов для работы среди балканского населения; наконец, привлечение албанцев на сторону славян и греков).

Рассмотрев эти предложения, Александр II нашел их малопрактичными и нереальными в настоящее время, что было совершенно справедливо[396].

Далее Игнатьев высказывал предположение, что в результате победы славян (в чем он не сомневался) будет аннулирован Парижский трактат, для России открыт выход в Средиземное море, а на развалинах Османской империи образуются дружественные России национальные государства, устроенные по российскому образцу. Они могут создать Восточную конфедерацию в составе славянских государств, Румынии, Греции и Албании (Александр II пометил на полях: «Это то, чего я бы желал»), Константинополь же станет вольным городом со смешанным или русским гарнизоном. Крепость конфедерации будет обеспечена общими политическими и экономическими интересами ее членов, а правителем будет монарх из великих князей императорской фамилии.

В случае вмешательства Европы и посылки ею флота в проливы надо было, по мнению Игнатьева, сосредоточить 120-тысячный корпус и угрожать Австрии в Галиции и на Нижнем Дунае, а в Босфор направить пароходы российских торговых обществ. Спокойствие же со стороны Кавказа может быть обеспечено 60-тысячной армией, готовой проникнуть внутрь Турции[397].

План Игнатьева, составленный под влиянием славянофильских идей о славянской или Балканской федерации, учитывал также прославянские настроения в обществе: в 1867 г. в Москве состоялся Славянский съезд, была организована Славянская этнографическая выставка, вызвавшие большой энтузиазм в публике. Однако план был абсолютно нереален, так как основывался на преувеличении сил славян и России и недооценке сил Турции и поддерживающей ее Европы. Вряд ли Горчаков принял его всерьез. На наш взгляд, эту записку Игнатьева можно объяснить отчаянным желанием побудить правительство хотя бы к каким-то более или менее активным действиям, рисуя радужные перспективы для России в случае распада Османской империи. Горчаков и царь понимали, что попытка реализации этого проекта могла втянуть Россию в европейскую войну. Возможно, с этого времени за Игнатьевым утвердилась репутация человека, призывающего к войне, хотя это было не совсем так. Игнатьев понимал, что в настоящее время Россия не может воевать, но в случае общего выступления балканских народов она может поддержать их, демонстрируя на границах свою мощь, если они будут действовать успешно.

Другая записка Игнатьева от 10 января 1867 г., адресованная Стремоухову, отличалась большей трезвостью. Она отражала итоги размышлений автора о ситуации на Балканах[398]. Игнатьев отмечал, что в глазах Европы Турция уже утратила характер «завоевательной силы», поскольку провозгласила программу реформ с целью объединения и равноправия подвластных ей народов. Поэтому не стоит питать надежд на помощь Европы в деле защиты интересов христиан. В основу своей политики на Балканах Россия должна поставить принцип национальной независимости народов: «Вопросы национальности играют ныне и на Востоке слишком значительную роль, чтобы мы могли оставаться им чуждыми». Игнатьев приводил в пример греко-болгарскую церковную борьбу, истинной целью которой были не столько верность православию, сколько национальные стремления обеих сторон. Болгары, подчеркивал он, были готовы принять унию, чтобы «под сенью Запада оградить свою народность от завоеваний эллинизма». По Игнатьеву, единственным реальным путем к освобождению славянских народов являлось объединение их сил. Как и Ионин, он рассчитывал на поддержку албанцев, ненавидящих турок. Восстание в Северной Албании облегчило бы действия Сербии и обеспечило бы ее тыл, тогда в борьбу могли вступить Черногория и Босния с Герцеговиной. Участие болгар Игнатьев считал несомненным, указывая, что уже формируются партизанские отряды. Что касается Греции, то под влиянием Запада ее участие в общей борьбе проблематично. Опираться на этеристов Игнатьев считал рискованным.

Характерно, что в этой записке Игнатьев подвергал сомнению возможность создания Болгарского независимого государства. Он полагал, что болгары к этому еще не готовы. Кажется, что такое мнение сложилось у него под влиянием перипетий греко-болгарской церковной борьбы и неприятия им взглядов болгарских радикалов. Игнатьев так и пишет в записке: стремление к независимости выражают «молодые» болгары, воспринявшие эту идею «от наших увлекающихся литературных деятелей» (это был прямой намек на тургеневский роман «Накануне». На деле Тургенев создал образ Инсарова под влиянием борьбы против османского ига в Болгарии). Игнатьев считал, что «молодые» болгары в настоящее время ориентируются на Запад и поэтому являются опорой турецкого владычества на Балканах. Мнение это, пристрастное и необъективное, было впоследствии изменено. Но, составляя свою записку в самый разгар греко-болгарской церковной распри, Игнатьев выразил таким образом свою обиду на константинопольских болгарских радикалов. Он полагал, что только болгарские отряды в горах могут выступить против турок. Главной же активной антиосманской силой, по его мнению, были сербы. Итак, мнение Игнатьева зачастую складывалось под влиянием каких-то кратковременных факторов и его собственных эмоций.

В записке Игнатьев затронул вопрос о возможности сближения сербов и болгар в борьбе за общие интересы и считал, что Россия должна этому всячески способствовать. Отдавать болгар Западу было нельзя.

В заключение излагалась программа преобразований на Балканах в случае успеха восстания: расширение границ Сербии и Греции за счет примыкающих к ним христианских провинций, создание независимого Албанского княжества. Таким образом, программа предусматривала только преобразования в западной части Балкан и была значительно скромнее того грандиозного плана (программы-максимум), который был представлен в предыдущей записке. Возможно, что Игнатьев, зная позицию Горчакова, стремился избежать крайностей. В записке нет советов поддержать действия балканских народов против Турции со стороны России. Но, как показывают другие источники, Игнатьев считал эту помощь необходимой. Оставаясь нейтральной, полагал он, Россия потеряет свои позиции на Балканах. Письма к родителям свидетельствуют об истинных настроениях посланника, порой близких к отчаянию. 9 октября 1866 г. он писал: «Я удерживаю греков и сербов, рискуя потерять свою популярность и весь вес, который я еще могу иметь в их глазах. На мне будет лежать страшная ответственность перед потомством за наше бездействие, за то, что Восточный вопрос разрешится у нас под носом вопреки нам и, следовательно, несообразно с нашими видами. Из Петербурга твердят, что для нас гибельно всякое замешательство, даже нас не касающееся. Веры нет в свое отечество»[399]. Те же настроения слышатся и в письме от 18 октября, где Игнатьев полагает, что вследствие восстания на Балканах Парижский трактат будет уничтожен, «а мне объясняют, что денег нет, что надо делать сокращения по министерству, сидеть смирно, пока Франция прикажет, то есть снова приготовиться. Губят совершенно значение России на Востоке, и мне приходится быть ответственным перед потомством за наше будущее здесь унижение. Горько!»[400] Игнатьев даже выражал желание покинуть свой пост, ибо невозможность что-либо предпринять в поддержку антиосманского выступления его угнетала. Он не исключал возможности обратиться к общественному мнению России. 29 ноября 1866 г. он писал родителям: «С фактом, что русскому посланнику при надлежащих средствах можно поднять и направить Восточный вопрос, я желал бы ознакомить дельных русских людей, чтобы в “народной политике” быть поддержанным общественным мнением»[401].

Получив записки Игнатьева, Горчаков поручил посланнику разработать программу реформ в христианских провинциях. Министр полагал, что задача российской дипломатии, не столько критиковать, сколько изложить свои взгляды на судьбы христиан под владычеством Порты. 16 марта 1867 г. Игнатьев пишет родителям: «Сверх критского вопроса я занимаюсь теперь по поручению МИД соображением реформ, которые надлежит потребовать от Турции в пользу христиан. Дело трудное и щекотливое»[402].

Однако Игнатьев со всей своей энергией отдался этому делу. С самых первых дней своего пребывания в Константинополе Игнатьев начал серьезно интересоваться положением крестьян – православных – в Османской империи. В особенности его внимание привлекала налоговая система, изменение которой он считал наиболее важной задачей. В его бумагах сохранился текст хатта 1856 г. с замечаниями посланника и перечень вопросов, которые он собирался обсудить с министрами Порты. По его просьбе в миссии для него был подготовлен список налогов и справка о взимании десятины, которая свидетельствовала об убыточности откупной системы как для крестьян, так и для казны ввиду сговора и корыстолюбия откупщиков. Право сбора десятины продавалось казной откупщикам очень дешево, последние взимали ее с крестьян с многократным превышением и, как правило, до созревания урожая.

Налоговая система была запутанна. Сами турецкие чиновники не всегда могли отличить один налог от другого и объяснить, в каком размере и с чего он взимается. В различных областях один и тот же налог назывался по-разному. Кое-где взимались налоги, которые казной были давно отменены. Чиновники, не всегда аккуратно получая жалованье, возмещали недостаток средств за счет незаконного сбора налогов и путем взяток, наживая за два-три года работы огромные состояния.

Экономическое обнищание населения зиждилось на его полном бесправии, безграмотности и отсутствии контроля со стороны верховной власти за действиями местной администрации. Игнатьев отмечал: «Если бы в Турции было бы больше порядка судебного и менее правительственного грабительства, то некоторые народности ее, как, например, болгарская, давно бы примирились с ее владычеством». Однако тут же он замечал: «Балканских славян побуждает стремиться к независимости главным образом их невыносимое материальное положение»[403].

В особенности ухудшила положение христиан так называемая вилайетская реформа (1865–1867 гг.), задачей которой было предотвращение распада Османской империи. Образцом для турок являлась административная система Франции. Реформа создавала вертикаль власти, усиливала централизацию государственного управления, подчиняла деятельность христианских общин строгому контролю местной администрации. Национальные области с созданием вилайетов были разобщены между собой, что затрудняло национальную и политическую консолидацию христианских народов.

Против реформы последовали массовые протесты христиан. 18 ноября 1866 г. Игнатьев запросил консулов об отношении населения к реформе и предложил представить свои соображения по поводу проводимых преобразований.

Реакция консулов была единодушно отрицательной. Наиболее подробно проанализировал суть новой реформы К. Н. Леонтьев.

В обширной записке от 28 марта 1867 г., направленной в посольство, К. Н. Леонтьев, в то время консул в Тульче, характеризовал вилайетский устав как «одно из ухищренных произведений цивилизованного деспотизма, в котором под внешне прогрессивным видом ловко скрываются средства предать население в руки администрации»[404]. Представители христиан (куда турки включили православных, католиков, униатов, евреев, греков, болгар, армян и других) и мусульман теперь в равном количестве присутствовали в местных административных и судебных органах, в то время как православные представляли основную часть податного населения. Изменен был и порядок выборов советов и судов, раньше избиравшихся старейшинами, а теперь назначавшихся администрацией. Вкупе все эти обстоятельства вновь создали на Балканах сложную ситуацию, очень обеспокоившую Петербург.

Консулы представляли в посольство свои критические замечания и проекты преобразования в провинциях, основанные на хорошем знании местной жизни. Так, Е. Р. Щулепников из Сараева предлагал предоставить крестьянам частную собственность на землю. Арендуя землю у помещиков-мусульман, они не только выплачивали большой оброк (до ¹/₃ урожая), но и могли потерять хозяйство, так как помещик в любое время мог отнять землю у арендатора. В то же время, указывал консул, в Боснии и Герцеговине было много пустующей земли, принадлежавшей султану. Щулепников требовал полного равноправия христиан и мусульман в делах управления, полиции, участия христиан в отправлении воинской повинности и др.[405]

Проект К. Н. Леонтьева, одобренный православными старшинами Тульчи, рекомендовал изменения в административно-правовой области, предлагая производить выборы в советы на основе пропорциональной системы, удалять духовных мусульманских судей из судов, предоставить христианам право занимать высшие административные должности, а главное – создать христианскую (или смешанную) национальную гвардию.

Рущукский консул В. Ф. Кожевников предлагал введение национальной автономии и равное право христиан участвовать в управлении наряду с мусульманами. Он также считал целесообразным иметь отдельное христианское войско. В его проекте содержались требования об участии христиан в определении размера налогов, о свободе торговли, создании торговых обществ и частных банков[406]. Н. Геров требовал разделения гражданских и духовных судов. Консул в Битоли Н. Ф. Якубовский сообщал Игнатьеву о надеждах населения Македонии: «Мысль, что только автономия, предложенная Россией, может улучшить невыносимое их положение, все более и более в них развивается и укрепляется»[407]. Некоторые консульские проекты были составлены при участии христианского населения. Все эти проекты учитывались Игнатьевым и Горчаковым при выработке реформ в христианских османских провинциях. Составление консулами проектов преобразований с участием населения способствовало росту национального сознания христиан и активизации протестного движения.

В целом из консульских донесений можно было сделать вывод о том, что вилайетская реформа ухудшила положение христиан. Благодаря сложной системе выборов в местные административные органы христиане, составлявшие большинство населения, были представлены малым числом членов в советах. Согласно имущественному цензу туда попадали в основном богатеи-чорбаджии. «Учреждение вилайетов оказалось неэффективным», – констатировал Кожевников. Злоупотребления даже увеличились. Для идеи восстания была подготовлена хорошая почва.

Обострение положения на Балканах, а также грозные тучи надвигавшейся Франко-прусской войны побудили Францию к сближению с Россией. В январе 1867 г. Франция предложила России за поддержку ее интересов в Европе совместные действия в Турции по проведению реформ в защиту христиан. Игнатьев считал это маневром, сделанным с целью отвлечения внимания от критской проблемы. Действительно, ставя вопрос о реформах во всех провинциях, Франция, по сути дела, отодвигала критские дела на второй план. Более того, условием переговоров о реформах Париж выдвинул сохранение целостности Османской империи. Франция, которую поддержали другие европейские страны, предлагала проведение реформ в целях укрепления Турции.

Подход к реформам у России и Франции был различен в принципе. В основе проекта реформ, составленного Л. Мустье, ставшего к тому времени французским министром иностранных дел, лежала идея укрепления власти Порты с помощью «османизации» всей империи. Реформы, по Мустье, должны были обеспечить «слияние» мусульманских и христианских подданных. Порта проводила эту политику с начала 60-х гг. Донесения консулов Игнатьеву говорили о таких фактах, как закрытие болгарских училищ и обучение болгарских детей в турецких школах, ограничение самоуправления христианских общин, турецкий язык получал в христианских провинциях исключительный статус государственного языка. Идеологи доктрины «османизации» стремились таким образом укрепить Османскую империю и господствующее положение турецкой нации.

21 марта и 11 апреля 1867 г. Игнатьев направил Горчакову обширные записки с анализом плана реформ Мустье, где показывал его тождественность программе «османизации», основанной на националистических идеях «Молодой Турции» и «новых османов»[408].

Мысль о «слиянии» христианского и мусульманского населения посол[409] называл химерой, не учитывавшей реального положения вещей. Проект Мустье, указывал Игнатьев, отвергал национальную автономию христианских провинций, только предполагая участие христиан в административных и судебных органах, что было провозглашено еще хатт-и хумаюном 1856 г., но не реализовано. Предложенные Мустье реформы высших органов власти в империи являлись калькой с французской системы. В предполагаемом Государственном совете и Верховном суде было предусмотрено незначительное количество христиан. Процент их в местных советах и судах совершенно не соответствовал количеству христианского населения. Вряд ли было возможно, считал Игнатьев, формирование христианских военных соединений под началом мусульманских офицеров. Зато французские интересы в проекте заняли большое место. В нем говорилось о гарантиях сохранения иностранной собственности на заводы, железные дороги, банки, земельные владения и др. Не секрет, что большая часть этой собственности принадлежала французам.

Проектировалась и реорганизация морской службы с участием французских и английских офицеров.