Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат Хевролина Виктория

Глава 11

Последние 30 лет

Последние 30 лет жизни Н. П. Игнатьева прошли вне дипломатии. Горчаков постарался устранить его с дипломатической арены. Всеобщее возмущение в России в связи с Берлинским трактатом, в значительной степени лишившим страну итогов победы, вылилось в резкую критику внешней политики России и ее руководителей. Александр II и Горчаков, стремясь отвести от себя обвинения, сделали Игнатьева «козлом отпущения». Ему ставили в вину то, что он якобы превысил свои полномочия, заключая Сан-Стефанский договор. Власти замолчали тот факт, что текст договора был ими самими утвержден. Так или иначе, но Игнатьев был скомпрометирован. В удрученном состоянии провел он зиму 1878/79 гг. в Ницце, поправляясь от болезни. И без того тяжелое настроение усугубила смерть в 1879 г. горячо любимого отца. Незадолго до смерти – в декабре 1877 г. – П. Н. Игнатьеву был пожалован графский титул, который распространялся на его потомков по мужской линии. Так что своим графством Игнатьев был обязан отцу, а не собственным заслугам.

Игнатьев рассчитывал, что его дипломатическая карьера будет продолжена. Он предполагал вернуться в Константинополь, но его место уже было занято А. И. Нелидовым. Ходили слухи о его вероятном назначении послом в Рим. Однако под нажимом Лондона и Вены Итальянское королевство отвело его кандидатуру.

По приезде в Россию Игнатьев поселился в Круподерницах. Летом 1879 г. он был вызван в Петербург. Игнатьев надеялся, что его пошлют с каким-нибудь чрезвычайным поручением в Болгарию или Черногорию, но ему предписали ехать в Нижний Новгород в качестве временного генерал-губернатора на период работы Нижегородской ярмарки. «Царь рассчитывал на мою энергию ввиду ожидаемых беспорядков», – писал Игнатьев в своих воспоминаниях[573]. Он вынужден был согласиться, хотя это назначение его и не обрадовало.

Руководить ярмаркой было довольно хлопотно. На Нижегородскую ярмарку, самую большую в России, собиралось ежегодно до 300 тыс. чел. из различных губерний.

Хотя ярмарка продолжалась только в летние месяцы, забот у Игнатьева было много. Прежде всего он занялся благоустройством территории ярмарки, приказав снести старые грязные лавки и на их месте построить павильоны из стали и стекла на манер павильонов Парижской выставки. Регулярно чистились территория и обводный канал. Приняты были строгие противопожарные меры. Но главным явилось налаживание полицейско-охранной службы. Игнатьев повел борьбу с такими явлениями, как драки, мошенничество, грабежи, что вызвало одобрение купцов.

Большую роль играли дневные объезды им ярмарки, беседы с купцами и рабочими о значении принимаемых им мер. Игнатьев ограничил произвол ярмарочной администрации, повел борьбу со злоупотреблениями полиции и этим заслужил расположение как купцов, так и населения города[574]. Он был избран почетным гражданином Нижнего Новгорода. В одной из гимназий была учреждена стипендия его имени.

Ярмарка летом 1879 г. прошла успешно. Зиму Игнатьев провел в Одессе, а следующим летом был вновь в Нижнем Новгороде. Как человек широких взглядов, он не ограничивался только делаи ярмарки. Он выдвинул проект улучшения водного пути по Оке и Волге, предлагая укрепить берега и построить порт, куда бы доставлялись товары для ярмарки, занимался благоустройством города.

Пребывание в Нижнем Новгороде способствовало установлению контактов Игнатьева с общественными кругами и знакомству с проблемами российской глубинки. 12 лет проведя в Константинополе, а до этого в верхних эшелонах власти, он слабо представлял себе положение на местах в России и общественную жизнь. В Нижнем Новгороде он познакомился с широкими кругами местной интеллигенции, земскими деятелями, представителями торгового сословия. Привлекая их к делам ярмарки, Игнатьев оценил возможности общества в деле улучшения положения в стране, что и постарался впоследствии использовать.

Утверждая, что русский народ привержен царю и самодержавию, Игнатьев со всей силой своего темперамента обрушивался на бюрократизм администрации. По примеру славянофилов он считал бюрократию источником всех бед государства. Самоуправству губернской администрации он противопоставлял тружеников земств и городского самоуправления, хотя и отмечал в их среде ряд недостатков. Он призывал шире привлекать земских деятелей к делу народного образования и решению насущных вопросов местной жизни.

После успешного проведения ярмарки Игнатьеву предложили должность казанского генерал-губернатора, но он отказался.

Пребывание в Нижнем Новгороде дало Игнатьеву возможность познакомиться с внутренним положением губернии. Как энергичный и любознательный человек, он интересовался экономическими проблемами края, состоянием земского самоуправления, народного образования. Вернувшись в Петербург, он подал в Министерство внутренних дел несколько записок с предложениями по улучшению постановки этих отраслей. Министр народного просвещения Д. А. Толстой был недоволен советами Игнатьева и обвинил его в либерализме. Но министр внутренних дел М. Т. Лорис-Меликов, заигрывавший с либералами, заинтересовался записками Игнатьева и предложил ему должности министра путей сообщения, а потом министра народного просвещения. В значительной степени это было сделано под давлением наследника великого князя Александра Александровича, который благоволил к Игнатьеву. Однако последний отказался от обеих должностей, сознавая свою некомпетентность в этих областях деятельности.

После прихода к власти Александр III назначил его по рекомендации обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева министром государственных имуществ (в марте 1881 г.), а затем – министром внутренних дел (в мае). Ни к первой, ни ко второй должности Игнатьев не был подготовлен. Но он согласился, понимая, что отказ будет означать конец его государственной карьеры. Кроме того, после нескольких лет унижений появилась возможность проявить себя на новом поприще и заставить замолчать своих недоброжелателей.

На посту министра государственных имуществ Игнатьев пробыл всего полтора месяца. Своей задачей он считал улучшение природоохранного дела, развитие коннозаводства, охрану казенных земель. Выбор этих направлений деятельности был правилен и получил одобрение императора, который вскоре решил использовать энергию Игнатьева на новом, более важном для страны поприще.

Игнатьев стал министром внутренних дел в тяжелое для страны время. Революционный террор, конституционное движение, рабочие забастовки и крестьянские волнения потрясали Россию. Правящие круги были в растерянности. Необходимо было установить какое-то согласие в обществе.

Программная записка Игнатьева, поданная царю, предусматривала достижение сотрудничества народа и власти в деле установления порядка и искоренения «крамолы». Славянофильская идея о единении царя и народа захватила Игнатьева. Он верил в то, что народ «не заражен» либеральными идеями и предан самодержавию.

В основу своей деятельности на посту министра внутренних дел Игнатьев ставил три задачи – борьбу с революционным движением, облегчение положения крестьян, борьбу с бюрократизмом и казнокрадством.

Хотя задача облегчения положения крестьян стояла в программе Игнатьева на втором месте, он придавал ей едва ли не первостепенное значение. Бедственное положение крестьянства, задавленного налогами, выкупными платежами, нерешенность земельного вопроса усиливали протестные настроения в крестьянстве. Уход крестьян в города пополнял рабочую массу, беспощадно эксплуатируемую заводовладельцами. Игнатьев понимал, что продолжение такого положения рано или поздно приведет к взрыву народного гнева, который пока проявлялся в отдельных выступлениях. Политика Игнатьева в крестьянском вопросе преследовала цель улучшения экономического положения крестьян и его успокоения. Ряд циркуляров МВД губернаторам, изданных в мае – июне 1881 г., требовал от них принятия мер к прекращению крестьянских волнений, причем не карательными действиями, а внимательным разбором споров вплоть до личного общения. Одновременно были понижены (на 9 млн руб.) выкупные платежи и снижены недоимки (на 14 млн руб.). С целью поддержки крестьян ограничена продажа скота за долги, приняты меры к пресечению обезземеливания крестьянства. В мае 1881 г. последовал циркуляр МВД об обязательном переходе на выкуп временнообязанных крестьян. Была начата подготовка к организации Крестьянского банка, кредитующего покупку земли крестьянами. Это позволило снять напряжение в деревне и ослабить крестьянские волнения[575].

Все эти меры вызвали недовольство помещиков и администрации, обвинявших Игнатьева в либерализме. Особенно негодовал обер-прокурор Синода всесильный К. П. Победоносцев, а также министр финансов М. Н. Островский, которые возражали против привлечения земств к проведению крестьянских реформ и полагали, что все расчеты должны делать высшие инстанции.

Игнатьев предпринимал меры и по улучшению положения рабочих, ибо рабочее движение усиливалось вследствие безудержной эксплуатации рабочих со стороны заводовладельцев. По инициативе Игнатьева было ограничено время детского труда. Министр потребовал улучшить условия труда и быта рабочих, осуществлять своевременную выплату заработной платы, учредить фабричную инспекцию для надзора за соблюдением рабочего законодательства. Все это вызвало шквал протестов заводовладельцев. Игнатьев был обвинен в либерализме.

До сих пор в исторической литературе считают, что министр лавировал между консерватизмом и либерализмом. Между тем никто ясно не сказал, являлись ли либеральные меры Игнатьева следствием его либерализма или они диктовались иными соображениями. На наш взгляд, Игнатьев никогда не был либералом, но ему не чужды были гуманные поступки и идеи. Вспомним, что 12 лет он в Константинополе защищал бедствующее славянское население Балкан от произвола феодалов-землевладельцев и османских властей. Изучая деятельность Игнатьева на посту министра внутренних дел, историки не задумываются о том, каковы были задачи его дипломатической миссии. А ведь некоторые меры, предлагаемые им для улучшения положения народных масс в России, вытекали именно из его предшествующего жизненного опыта. И на Балканах остро стоял земельный вопрос, к тому же там, в отличие от русских крестьян, владеющих хотя бы небольшими земельными наделами, славянское крестьянство далеко не везде имело право на земельную собственность.

Облегчение положения крестьян и рабочих в России и другие подобные меры Игнатьева были продиктованы отнюдь не либерализмом (он всегда оставался консерватором), а стремлением стабилизировать обстановку, предотвратить социальный взрыв, повысить крайне низкий имидж России в глазах Европы и в итоге способствовать укреплению самодержавия.

Идея о привлечении общества на сторону власти лежала в основе проектируемой Игнатьевым реформы местного самоуправления. Для разработки реформы была создана специальная комиссия под председательством члена Государственного совета М. С. Каханова. Предполагалось усилить роль земства в управленческих, экономических и образовательных процессах. Как вспоминал Игнатьев, его знакомство с земскими деятелями в бытность в Нижнем Новгороде, их деловитость и знания убедили его в необходимости привлечения земств к делу. Он предлагал «передать выбранным мною земским людям, известным своею деятельностью и образованием, вопросы о сбавке выкупных платежей, питейную реформу, переселенческий вопрос и даже податной»[576]. Из земских деятелей, по мысли Игнатьева, должны были на местах избираться комитеты для решения этих задач. Повышалась роль земских собраний. Как считают некоторые исследователи, реформа местного самоуправления, задуманная Игнатьевым, могла бы серьезно изменить облик российской провинции и, возможно, препятствовать сползанию империи на путь революционного разрешения противоречий[577]. Однако с уходом Игнатьева с поста министра внутренних дел в мае 1882 г. деятельность кахановской комиссии вылилась в бесполезные словопрения, а в 1886 г. комиссия была закрыта.

Другая задача – борьба с революционерами – активно осуществлялась Игнатьевым. Первым делом он реорганизовал и усилил охранные отделения, а также систему осведомителей. В августе 1881 г. было издано «Положение о мерах по сохранению государственного порядка и общественного спокойствия», согласно которому в той или иной местности мог быть введен чрезвычайный режим. Губернаторы получили право снимать с должности чиновников, закрывать собрания и органы печати, арестовывать и высылать без суда и следствия подозрительных лиц. Таким образом ограничивалась судебная гласность, губернаторы стали игнорировать нормы гражданского судопроизводства, дела подследственных в упрощенном порядке передавались в военные трибуналы. Усилились аресты и обыски. Были арестованы все главные деятели «Народной воли», и в 1883 г. эта организация прекратила свое существование. Были предприняты также репрессивные меры против печати. Страна сползала к реакции.

Национальная политика Игнатьева имела целенаправленный характер. В западных губерниях он проводил мероприятия по обрусению края, сокращению польского и немецкого землевладения, сдерживанию влияния польского дворянства и католичества. Министр прекрасно знал о намерении Германии завладеть Прибалтикой и русской Польшей. И хотя германский канцлер Бисмарк не хотел войны с Россией, в германском военном штабе подобные планы уже разрабатывались. Поэтому наряду с ограничением привилегий немецкого и польского дворянства в Западном крае и Прибалтике принимались меры в поддержку коренного и русского населения. В западные губернии были назначены русские губернаторы, русский язык введен в делопроизводство административных учреждений.

Игнатьевым была предпринята попытка решения еврейского вопроса. Еврейские погромы весной 1881 г. на юго-западе России заставили его вплотную заняться этой проблемой. При МВД был создан Центральный комитет для рассмотрения еврейского вопроса, на местах – губернские еврейские комитеты. Были приняты меры по ограничению прав евреев.

Большой резонанс в обществе вызвали временные правила против евреев (май 1882 г.), согласно которым им запрещалось селиться, иметь недвижимое имущество вне городов и местечек, а также торговать в воскресные дни и христианские праздники. В ответ на просьбу делегации еврейской общественности отменить ограничения Игнатьев заявил, что евреи должны заняться общественно-полезным трудом и бросить виноторговлю и ростовщичество[578]. Националистические и шовинистические нотки вообще присутствовали в натуре Игнатьева, негативно относившегося не только к евреям, но и к полякам. Однако если раньше это проявлялось на бытовом уровне, то теперь – на уровне государственной политики. Одной из причин служило то, что евреев и поляков было много в рядах революционеров, с которыми Игнатьев боролся еще в бытность его в Константинополе, а теперь в России.

Временные правила ударили в основном по еврейской бедноте, не занимавшейся ни виноторговлей, ни ростовщичеством. Часть еврейского населения стала пополнять ряды революционеров и эмигрантов. В то же время правила вкупе с другими репрессивными актами подорвали репутацию Игнатьева в обществе. Крайних консерваторов, таких как К. П. Победоносцев, М. Н. Катков и других он, наоборот, оттолкнул своими либеральными проектами. Политика Игнатьева была, таким образом, двойственной. Он стремился предотвратить революционизацию общества как либеральными мерами, так и усилением репрессий.

Положение Игнатьева не было прочным. Как писал он, его представления в Государственный совет и другие правительственные учреждения всегда встречались с недоверием. «Я был слишком чужд бюрократического мира и разделял со всеми чисто русскими людьми предубеждения к плодотворности чисто канцелярской, чиновничьей работы»[579]. Вокруг него создалась атмосфера недоброжелательства. Лишь славянофилы оставались его верными союзниками.

Весной 1882 г. Игнатьев выдвинул проект созыва Земского собора. Собственно говоря, эта идея разделялась им и раньше. Почерпнута она была у славянофилов, а также частично являлась плодом убеждения и самого Игнатьева о непригодности для России парламентаризма по типу европейских стран. Мнение «земли», народа Игнатьев считал серьезной антиреволюционной силой. В идее Земского собора он видел воплощение соединения монарха и народа. Не раз он высказывал это Александру II и Лорис-Меликову. Став министром, он решил реализовать свой проект.

Толчком к этому послужило письмо И. С. Аксакова Игнатьеву от 10 января 1882 г. В нем маститый славянофил противопоставлял либералам и конституционалистам созыв «Земщины» – выборного от всех сословий Земского собора, на который царь может опереться в своей политике[580]. Как и Аксаков, Игнатьев не видел глубинных причин революционного и конституционного движения в России. Оно, по его мнению, являлось плодом усилий польских, германских и еврейских либералов и радикалов[581]. Слово русского народа, казалось ему, даст отпор всем чужеземным заимствованиям. Выиграла бы Россия и во внешнеполитическом плане, приобретя «новый блеск и новую силу в глазах своих единоверцев и славян, и сразу отбросила бы плачевные результаты Берлинского договора, внушив почтение и боязнь Европе при виде воскресшей нравственной и несокрушимой силы славянской державы»[582]. Это было глубоким заблуждением, следствием многолетней оторванности Игнатьева от российских реалий и слепой верой в преданность народа самодержавию, в отличие от «образованного общества».

Игнатьев предполагал созвать собор в дни коронации Александра III, которая намечалась на май 1882 г. По его мысли, собор должен был выяснить настроение народа, обсудить реформу местного самоуправления и ряд других вопросов. Он не предназначался для серьезной законодательной работы, а должен был демонстрировать единение власти и народа, утвердив таким образом крепость самодержавия. Предварительно царь выразил сочувствие этой идее. Однако коронация была отложена на год, а записка Игнатьева о соборе Александру III тщательно изучена министрами, Победоносцевым и Катковым, хотя Игнатьев просил царя пока ее никому не показывать. Почти все они выступили против созыва собора, найдя эту идею несвоевременной и вредной, а Катков даже революционной. На совещании у императора 27 мая 1882 г. проект был признан опасным, и хотя Игнатьев уже не настаивал на нем, он был вынужден подать в отставку. Александр III, отвергавший в принципе выборное представительное начало, счел, что Игнатьев зашел слишком далеко, и предал своего министра, отрекшись от первоначального согласия с его проектом. На этом закончилась государственная карьера Игнатьева. В 50 лет он оказался вычеркнут из государственной жизни, еще полный сил и энергии. Правда, он оставался членом Государственного совета, куда был назначен еще в декабре 1877 г., но это была скорее почетная, чем деятельная должность. В «утешение» его наградили в 1883 г. орденом Св. Владимира 1-й степени.

Сам Игнатьев глубоко переживал отставку. В воспоминаниях о своей деятельности в МВД он писал, что увольнение от должности министра было для него благодеянием, но ему было очень больно, что его тяжелый труд в течение года, его начинания и планы были прерваны, и все оставлено «на произвол лиц, не сочувствовавших моим мыслям»[583].

Игнатьев не мог сидеть без дела. Он активно занялся общественной деятельностью. В 1882 г. он становится председателем Общества содействия русской промышленности и торговли, почетным членом Русского географического общества, в 1888 г. – председателем Петербургского славянского благотворительного общества, в 1897 г. – почетным членом Николаевской академии Генерального штаба, в 1899 г. – почетным членом Вольного экономического общества.

Правда, общественная деятельность не занимала много времени. Игнатьев продолжал интересоваться внешнеполитическими делами. Он оставался видным членом российского политического истеблишмента и сохранил обширные связи в дипломатических кругах. Его часто посещали разные дипломаты и послы европейских держав. Иногда он приглашался в МИД для консультаций. Так, новый министр иностранных дел Н. К. Гирс советовался с ним относительно кандидатур для включения в правительство Болгарии. В мае 1884 г. Игнатьев участвовал в работе Особого совещания, обсуждавшего вопрос об Амударьинском отделе[584]. Консультировал он МИД и по кульджинскому вопросу, составив специальную записку по этому поводу. Игнатьев не возражал против возврата Китаю Илийского края, занятого временно в 1871 г. русскими войсками по просьбе Пекина, но настаивал на сохранении торговых льгот для русских купцов в Западном Китае[585]. Игнатьев живо интересовался дальневосточной политикой России, которая, как известно, с середины 80-х гг. активизировалась. Экспансионистские планы западных держав и США на Дальнем Востоке беспокоили Петербург. В регионе появился новый потенциальный противник – Япония. В 1885 г. в связи с 25-летием Пекинского договора Игнатьев выступил в заседании Петербургского общества содействия русскому торговому пароходству, где подверг резкой критике правительство за отсутствие конструктивных мер по освоению Дальневосточного края. Он указал на опасность, грозившую краю со стороны Японии, на захлестнувшую Дальний Восток китайскую и корейскую эмиграцию, в то время как русские переселенцы, не получая помощи, были обречены на вымирание. Морские богатства на Дальнем Востоке, говорил Игнатьев, эксплуатировались американцами, а Амурское пароходство влачило жалкое существование. Он сетовал на отсутствие оборонительных сооружений, путей сообщения и указывал на необходимость строительства железной дороги к Владивостоку[586].

В 1900 г. Игнатьев подал записку в правительство с анализом действий России на Дальнем Востоке. Он выступил против участия России в военных действиях по подавлению боксерского восстания в Китае и настаивал на сохранении с ним дружественных отношений, на ограждении Китая от вмешательства в его внутренние дела Европы и США. Хорошие отношения с Китаем, подчеркивал Игнатьев, являются лучшей гарантией охраны нашей сухопутной границы и экономического развития Дальневосточного края. Политику министра иностранных дел Н. Н. Муравьева на Дальнем Востоке Игнатьев считал легкомысленной и авантюристской и полагал, что совместные действия России с европейскими странами в Китае приведут к серьезным внешнеполитическим осложнениям[587]. Игнатьев опасался, что, подчинив себе Китай, европейцы превратят его в плацдарм для нападения на беззащитные русские владения на Дальнем Востоке. Участие же России в захватах в Китае превратит его из мирного соседа в опасного врага. В то же время он считал необходимым установить российское влияние в пограничных с Россией китайских провинциях – Маньчжурии, Монголии, Джунгарии. Таким образом, выступая против военных авантюр в Китае, Игнатьев оставался, как и раньше, приверженцем мирного проникновения в Китай и ограничения в нем западного присутствия.

События в Европе интересовали Игнатьева даже больше, чем в Китае. Будучи всегда противником Австро-Венгрии и Германии, он не одобрял прогерманского курса Н. К. Гирса и возобновления Союза трех императоров. Пользуясь данным ему Александром III при отставке разрешением подавать царю записки, Игнатьев дважды писал ему о внешнеполитических делах. После свидания трех императоров в Скерневицах (1884 г.), где их союз был продлен еще на три года, Игнатьев направил царю обширную записку. Он оценивал этот союз как гибельный для России и убеждал сблизиться с Францией. Россия и Франция, полагал Игнатьев, имеют общего врага – Германию, сближение с Францией упрочит положение России в Европе и в мире. Он напоминал о предательской роли Бисмарка в 1878 г. В своем убеждении Игнатьев был не одинок. Значительная часть консервативных кругов России держалась тех же воззрений. Знаменательно, что спустя некоторое время записку Игнатьева Александр III передал на прочтение Каткову. Тот пришел от нее в восторг и явился к Николаю Павловичу с извинениями по поводу своего поведения в 1882 г., способствующего отставке последнего с поста министра внутренних дел. Катков, как сообщает Игнатьев в своих воспоминаниях, с этого времени решительно изменил свою внешнеполитическую позицию и стал выступать против союза с Германией, а Игнатьева рекламировал как самую подходящую кандидатуру на пост министра иностранных дел. «Вам рано на покой, – говорил он генералу, – Россия нуждается в вас в качестве министра иностранных дел. Гирс не годится, он слабохарактерный, тщеславный и клеврет Бисмарка»[588].

Конечно, Катков изменил свои взгляды не только под влиянием записки Игнатьева. Она в концентрированной форме лишь выразила то, над чем публицист задумывался. Главную роль здесь сыграла политика Германии, направленная на вытеснение России из Болгарии. С легкой руки Каткова Игнатьев стал приобретать в консервативных кругах, настроенных антигермански, роль выразителя патриотических настроений и возможного кандидата в руководители российской внешней политики. Особенно поддерживали эту мысль славянофилы – И. С. Аксаков, А. А. Киреев и другие. Однако Александр III не желал видеть Игнатьева вновь на министерском посту. Хотя он во многом и был согласен с его воззрениями, но опасался чрезмерной активности и увлечений бывшего дипломата. Гирс был осторожен, надежен и полностью управляем.

В марте 1887 г. после событий «военной тревоги», когда с помощью России был предотвращен франко-германский военный конфликт, Игнатьев подал новую записку царю. Там была, по сути дела, представлена внешнеполитическая программа национально-ориентированных консервативных сил России. Ее характеризовали требования учета национальных интересов страны во внешней политике, свободы и самостоятельности действий без «оглядки» на Европу, разрыва невыгодного для России союза трех монархов. Главной задачей было названо решение Восточного вопроса, в том числе установление российского преобладания на Балканах и в проливах. Игнатьев опять повторял мысль о сближении с Францией. Он характеризовал ее как ближайшего союзника России в предстоящей борьбе с Германией. Другим союзником Игнатьев считал балканские народы. Что касается Турции, то теперь Игнатьев видел в ней только враждебную России державу, это исключало, по его мнению, мирное разрешение проблемы проливов.

В заключение высказывался ряд конкретных предложений о политике России в отношении европейских и балканских государств, причем обращалось внимание на спорные вопросы между последними (например, македонский). Коснулся Игнатьев и внутриполитической борьбы в Болгарии и Сербии. По его мнению, возможность парализовать усилия Англии и Австро-Венгрии на Балканах, направленные против России, оставалась, и на это должны были быть обращены действия МИД.

Множество помет Александра III на полях этого документа свидетельствовало о согласии царя с большинством идей и предложений Игнатьева. Однако некоторые из них царь иногда неправомерно квалифицировал как фантастические (например, мысль о зависимости внешней политики России от европейских держав, о враждебности ей Тройственного союза, о двурушнической позиции Бисмарка, об отсутствии в политике российского МИД учета русских национальных интересов). Эти замечания свидетельствуют о том, что царь еще оставался в плену надежд на действенность союза трех монархов. Игнатьев же был более близок к истине. Не мог Александр III смириться с подчиненной ролью России в союзе, поэтому не хотел признавать этого. К критике действий МИД император отнесся также неодобрительно. Ведь он фактически руководил внешней политикой. Что касается Гирса, то в своих замечаниях на записку он практически не согласился ни с одним ее пунктом, а некоторые замечания назвал глупостью и инсинуациями[589]. Резкие высказывания Гирса, во многом несправедливые, объяснялись не только принципиальным несогласием министра с программой Игнатьева, но и личной обидой. Гирс знал, что многие политические и общественные деятели, недовольные его прогерманским курсом и обвинявшие его в пассивности, нерешительности, нежелании отстаивать национальные интересы России, видели в Игнатьеве более приемлемого руководителя внешней политики страны. Что касается Игнатьева, то ряд его предложений и критических замечаний в адрес МИД был, на наш взгляд, вполне справедлив. Однако, призывая к активным международным действиям, Игнатьев опять-таки слабо учитывал экономические факторы, заставлявшие МИД проводить осторожную внешнюю политику. Таким образом, конфликт Игнатьева с МИД нашел продолжение через 10 лет после его ухода с дипломатической службы.

Критика политики Гирса не прошла Игнатьеву даром. Через год весной 1888 г. отмечалось 10-летие Сан-Стефанского договора. К этому времени отношения России с освобожденной ею Болгарией были уже прерваны. Русская пресса публиковала статьи о том, что и русско-турецкая война, и Сан-Стефанский договор ничего не принесли России, кроме людских и финансовых затрат. Имя Игнатьева связывалось напрямую с этими неудачами. Особенно возмутила генерала статья В. П. Мещерского в «Гражданине», которая, как Игнатьев знал, предварительно рассматривалась в Азиатском департаменте МИД. В статье утверждалось, что Игнатьев, обладая широкими полномочиями, заключил Сан-Стефанский договор, самовольно расширив пределы Болгарии, и тем самым подал повод к его пересмотру на Берлинском конгрессе. Поскольку Игнатьев как член Государственного совета не мог опровергнуть эту клевету в печати, он направил Гирсу письмо, где напомнил министру, что текст проекта договора был обсужден на совещании у императора в присутствии самого Гирса и что Игнатьев самовольно практически ничего в нем не изменил. Игнатьев назвал обвинения в свой адрес лживыми и клеветническими и выразил возмущение тем, что МИД санкционировал помещение статьи в печати[590]. Сухой ответ Гирса гласил, что МИД не имеет к статье Мещерского никакого отношения.

Чтобы показать свою истинную роль во внешней политике России, Игнатьев занялся написанием воспоминаний. Он всегда бережно хранил документы, относящиеся к его жизни и деятельности. Многие служебные документы сохранились в его архиве в черновиках и копиях. В своих воспоминаниях об экспедиции в Хиву и Бухару, написанных в форме отчета, а также о пребывании в Китае он даже использовал письма к отцу, что значительно оживляло его мемуары. Однако при жизни дипломата большинство им написанного не увидело света (кроме описания поездок в Бухару и Китай, которые были изданы соответственно в 1895 и 1897 гг.). Что касается воспоминаний о годах восточного кризиса 70-х гг. и заключении Сан-Стефанского договора, то они были опубликованы после его смерти в 1914–1916 гг., когда в начале Первой мировой войны снова возник интерес к личности Игнатьева. Для публикации этих воспоминаний потребовалось разрешение Николая II. Обратившись к нему с этой просьбой, Е. Л. Игнатьева писала: «Желая оставить детям своим и внукам цельные печатанные воспоминания о том, как отец и дед их трудился на пользу и славу нашего дорогого отечества… молю Бога, чтобы пример деда послужил назиданием потомству его и внушил всем последующим поколениям нашей семьи ту нелицеприятную преданность своему царю, ту глубокую, чуткую любовь к Родине и готовность служить ей всеми силами ума своего, которыми полна была душа покойного до последних дней его жизненного пути»[591].

Однако инициатива издания воспоминаний, несомненно, принадлежала тем дипломатам, которые были последователями идей Игнатьева и рассчитывали на более широкую читательскую аудиторию, чем Е. Л. Игнатьева (правда, небольшие тиражи изданий давно сделали их библиографической редкостью). Они видели в Игнатьеве представителя национальной школы русской дипломатии, патриота и борца за национальные интересы страны и призывали вспомнить его заветы. Комментаторы мемуаров, опубликованных в «Историческом вестнике», «Известиях Министерства иностранных дел», а также отдельными изданиями, К. А. Губастов и А. А. Башмаков противопоставляли Игнатьева министру иностранных дел А. П. Извольскому, уступившему в 1908 г. Австро-Венгрии Боснию и Герцеговину. Задаваясь вопросом, в чем была причина устранения Игнатьева с дипломатической арены, они отвечали в духе времени – в «немецком засилье в русской государственной жизни»[592]. Игнатьев стал на какое-то время флагом русского патриотизма, неустрашимым борцом за национальные интересы России. В какой-то мере он действительно таким и был. Но, к сожалению, до признания своих заслуг генерал не дожил.

Помимо написания мемуаров Игнатьев вел обширную переписку с дипломатами, политическими и общественными деятелями. Он был тесно связан с болгарской эмиграцией в России, противниками режима диктатора С. Стамболова. Все, кто имел хоть какое-то отношение к Балканам, считали своим долгом побывать у него.

Избрание Игнатьева в 1888 г. председателем Петербургского славянского благотворительного общества (а кандидатуру его выдвинули 45 членов общества, в том числе П. Васильчиков, И. Глазунов, В. Аристов, А. Киреев, В. Комаров, И. Корнилов, О. Миллер, В. Саблер и другие известные деятели) было с энтузиазмом встречено не только общественностью России, но и на Балканах. Болгарские эмигранты в Одессе прислали ему поздравительный адрес. Лидер сербских радикалов Н. Пашич писал Игнатьеву: «Славянство переживает грустные времена. Ваше появление, несмотря на незначительный круг действия, возродило наши надежды на недалекую развязку славянской путаницы. Дай Бог, чтобы это был первый шаг к посту, позволяющему вам всесторонне действовать по славянским делам»[593].

Конечно, славянский комитет в конце 80–90-х гг., после того как ему было запрещено заниматься политической деятельностью, значительно сузил круг своих задач. Но при Игнатьеве расширилась его благотворительная и издательская деятельность. В этом плане следует опровергнуть утверждение подготовителей документального сборника «Авантюры русского царизма в Болгарии», изданного в 1935 г. в Москве, обвиняющих Игнатьева в организации в конце 80-х гг. терактов и формировании вооруженных отрядов в Болгарии[594]. Сказав об этом, составители не опубликовали ни одного документа в пользу своего заявления, голословно говоря, что Петербург осуществлял подрывные действия против Софии через Петербургский славянский комитет, являвшийся придатком российского МИД[595]. Уже по тому одному, что председателем комитета был Игнатьев, комитет никак не мог являться придатком МИД. Единственное письмо Петербургского славянского комитета – от 29 марта 1895 г., опубликованное в сборнике, касается отказа болгарским эмигрантам в увеличении пособия, так как в связи с амнистией они могли вернуться на родину[596].

Восстановление в 1896 г. российско-болгарских отношений[597] оживило деятельность Комитета по увековечению памяти русских солдат, павших в боях за освобождение Болгарии. Еще в 1883 г. было получено разрешение султана Абдул-Гамида на строительство православного храма у подножия Балкан близ дер. Шипка. Петербургским славянским комитетом было собрано в России около 400 тыс. руб. на покупку земельного участка и постройку храма. Но начатое строительство прекратилось в 1888 г. С возобновлением дипломатических отношений с Болгарией строительство храма решили продолжать. В декабре 1897 г. Игнатьев был избран председателем комитета по сооружению храма. Он развил энергичную деятельность, добившись постройки не только храма, но семинарии при нем и Шипкинского музея. Он также приложил немало усилий, чтобы отклонить требование болгарского духовенства о передаче храма ему. После долгих споров храм и принадлежавшие ему учреждения, а также памятники на Шипке решено было сделать экстерриториальными.

Строительство храма было закончено к осени 1902 г., к 25-летию сражения на Шипке. По этому случаю в Болгарии состоялись большие празднества, в которых приняла участие делегация из России. В ее составе были великий князь Николай Николаевич (младший), военный министр А. Н. Куропаткин, участники войны генералы М. И. Драгомиров, Н. Г. Столетов, а также и Игнатьев. Кроме того, прибыли депутации от полков (офицеры и солдаты) и хор певчих Преображенского полка. Султан был недоволен размахом празднеств. Опасаясь взрыва националистических настроений в Болгарии, он просил Петербург отложить освящение храма до более удобного времени, но Николай II наложил на донесении об этом резолюцию: «Никакого внимания на эти заявления не следует обращать»[598].

В Болгарию Игнатьев приехал с Екатериной Леонидовной. 15 сентября 1902 г. состоялись освящение Шипкинского храма и показательные маневры болгарской армии, имитировавшие оборону Шипки и бой при Шипке-Шейново. После маневров состоялся торжественный парад. Затем Игнатьевы поехали в Софию. Царь решил подстраховаться и не разрешил великому князю Николаю Николаевичу посетить Софию под предлогом недостатка времени. Письмо российского представителя в Болгарии Ю. П. Бахметева от 26 сентября 1902 г.[599] описывает триумфальную встречу Игнатьева в Софии. Мы приводим отрывок из этого письма, чтобы показать отношение к Игнатьеву болгарского населения и ту атмосферу, которая царила в Болгарии в дни празднования 25-летия Шипкинского сражения.

«Граф Игнатьев выехал сегодня после 4-х дневного пребывания в Софии. Прием, оказанный ему по пути от Шипки досюда, был более чем блестящ. Болгары захотели доказать ему, что они не забыли его великих заслуг в деле подготовления к их освобождению, и, кроме того, обе столицы – Пловдив и София, лишенные счастья принять нашего великого князя, сочли долгом выказать свои чувства преданности государю императору и России через посредство маститого сановника, имя которого неразлучно с Сан-Стефанским договором.

Здесь все улицы и дома были украшены русскими и болгарскими флагами. От вокзала до здания вверенного мне дипломатического агентства, где граф и графиня Игнатьевы остановились, народ стоял шпалерами, ученики и ученицы с флагами и цветами, триумфальные арки, вечером иллюминация и факельное шествие, одним словом, полное торжество, и десятки и десятки депутаций от разных городов, цехов, общин с поздравлениями и подношениями целый день являлись к моему гостю.

В честь графа и графини Игнатьевых были даны парадные обеды у меня в присутствии князя[600], во дворце, у министра-председателя и в “Славянской беседе”, где софийцы, поднесшие графу диплом на почетное гражданство, его чествовали.

Речи, конечно, следовали одна за другой без конца, и сотни людей, принадлежащих ко всем политическим партиям, пребывали у Николая Павловича. Все, что он услышал, было так разнообразно и нередко наивно нелепо, что ни он мне, ни я вашему сиятельству не можем передать ничего положительно стоящего внимания, но в общем сильно чувствовалась живая нота благодарности и любви к России и новых надежд на нее, на вторую помощь в македонском деле. И граф Игнатьев с обычным своим красноречием отвечал им всем в разных словах, но в одном и том же тоне, а именно, что Россия всегда будет поддерживать Болгарию, пока она разумно и сильно будет идти по пути мирного внутреннего развития, но что те, которые хотят поднять несвоевременные вопросы, только портят дело и действуют непатриотически и неблагодарно против самой Болгарии, приютившей столько македонцев. Следует ждать терпеливо и не шуметь, ибо из-за одного шума дела уже пошли хуже, а из-за македонцев, которым окончательно пропасть не дадут, не следует рисковать будущностью самой свободной Болгарии»[601].

Итак, творец Сан-Стефанской Болгарии признал несвоевременность решения македонского вопроса в пользу болгар. По сути дела, Игнатьев озвучивал позицию российского МИД, опасавшегося нового взрыва борьбы на Балканах и борьбы не только против Турции, но и претендующих на Македонию стран – Греции и Сербии. Кто знает, искренними ли были слова Игнатьева или в глубине души он оставался верным своим прежним убеждениям? Представляется, что он не кривил душой, ибо и Болгария была не та, которую он стремился построить, и ситуация на Балканах также много сложнее, чем раньше. Освободившиеся страны стали соперничать друг с другом. Во всяком случае, позиция Игнатьева была реалистической. Характерно, что болгарские авторы по-иному передают смысл речей Игнатьева. Так, в своей статье, посвященной пребыванию Игнатьева в Софии, Г. И. Капчев сообщал, что граф публично заявил, что пока он будет жив, то будет трудиться над осуществлением своего идеала – Сан-Стефанской Болгарии[602]. Представляется, что свидетельство Ю. П. Бахметева более достоверно, тем более что оно отнюдь не было предназначено для печати.

Об Игнатьеве вообще ходило много выдумок и недостоверных слухов. Иногда он и сам давал для этого пищу. Распространено было мнение, в особенности после его отставки, что он склонен к интригам, неправдив и т. п. Подобные утверждения можно найти в воспоминаниях Е. М. Феоктистова, Б. Н. Чичерина, В. П. Мещерского и других лиц, недолюбливавших Игнатьева или являвшихся его политическими врагами. Допускаем, что по свойственной некоторым дипломатам привычке он в разговорах со своими собеседниками мог о чем-то умалчивать или, наоборот, что-то преувеличивать. Он нередко увлекался и фантазировал, веря в осуществление своих мечтаний, но обвинения в склонности к патологической лжи следует решительно отвергнуть. Все документальные источники – донесения, письма, мемуары Игнатьева содержат достоверную информацию или по крайней мере такую, какую он получал от своего источника. Биографы Игнатьева также отрицают утверждения мемуаристов[603]. А уж что касается прессы, особенно западной, то она всегда ставила целью дискредитировать российского представителя и была слишком тенденциозна в своих оценках. Несомненно, однако, что Игнатьев, как человек тщеславный и честолюбивый, иногда преувеличивал свою роль в тех или иных событиях, но это не было свойством его натуры, а реакцией на недоброжелательство МИД, не ценившего его усилий, или на невостребованность после отставки, это был способ самоутверждения. Поэтому поездка в Болгарию и триумфальный прием, устроенный там Игнатьеву, были для него огромной моральной поддержкой.

Игнатьева приглашали на празднества и в Черногорию, но он послал вместо себя своего сына Леонида. Российским представителем в Цетинье был К. М. Аргиропуло, работавший секретарем в константинопольском посольстве при Игнатьеве. Он, а также живший в это время в Черногории известный общественный деятель, историк и публицист П. А. Ровинский писали Игнатьеву о глубоком уважении к нему черногорского народа, «начиная от княжеского двора и кончая простым черногорцем, помнящим ту славную эпоху, в которой вы были главным деятелем»[604].

Итак, славяне не забывали Игнатьева. Иное дело было в России. Правящие круги, руководство МИД, по сути дела, игнорировали Игнатьева. О его заслугах умалчивали. Кроме этого, его одолевали и семейные заботы. Дети росли. На их воспитание и на жизнь в Петербурге требовались большие средства. Годовое жалованье Игнатьева как члена Государственного совета составляло 12 тыс. руб. Этого явно не хватало. Он решил пополнить свой бюджет, занявшись предпринимательской деятельностью. Еще будучи послом в Константинополе, он удачно приобрел несколько имений в Киевской губернии, которые были отданы в аренду. Выйдя в отставку, Игнатьев стал скупать разорившиеся имения в других губерниях с той же целью. Но ожидаемых доходов не было: заброшенные имения требовали больших средств для приведения их в порядок, управляющие, которых нанимал Игнатьев, воровали по-крупному, ибо генерал из Петербурга не мог уследить за всем, да и в сельском хозяйстве смыслил мало. Не принесли прибылей и пароходы, ходившие по Волге, которые Игнатьев приобрел, и торговля каспийской черной икрой. Управляющий, которому были доверены эти операции, сбежал с крупной суммой денег[605]. Излишняя доверчивость Игнатьева, его уверенность в том, что он преуспеет в ранее незнакомой ему предпринимательской сфере, сыграли с ним злую шутку. Екатерина Леонидовна пробовала протестовать против этих финансовых авантюр, но Игнатьев не терпел вмешательства в свои дела. Кончилось тем, что он влез в большие долги. Его племянник генерал А. А. Игнатьев писал в своих воспоминаниях: «Когда-то Николай Павлович был гордостью семьи, а закончил он жизнь полунищим, разорившись на своих фантастических финансовых авантюрах. Владея сорока имениями, разбросанными по всему миру земли русской, заложенными и перезаложенными, он в то же время, как рассказывал мне отец, был единственным членом Государственного совета, на жалованье которого наложили арест»[606].

Сыновья Игнатьева сделали неплохую военную карьеру, за исключением Павла, который рано вышел в отставку и преуспел на гражданской службе. В 1904 г. он был избран председателем Киевской земской губернской управы, в 1905 г. назначен киевским гражданским губернатором. Впоследствии он занимал пост директора Департамента земледелия, а в 1915–1916 гг. являлся министром народного просвещения. Павел Николаевич придерживался либеральных взглядов и за краткий период своего министерства много сделал для развития народных школ. Пожалуй, ему одному из всех детей Н. П. Игнатьева передались энергия и настойчивость отца.

Младший сын Игнатьева Владимир (род. в 1879 г.) стал моряком. Любимец отца и матери, он быстро продвигался по службе и в 1905 г. уже был старшим офицером эскадренного миноносца «Александр III». 14 мая 1905 г. русская эскадра вошла в Цусимский пролив. В Цусимском сражении миноносец был обстрелян японцами и затонул. Владимир погиб, когда ему было всего 26 лет. Это был удар, от которого Игнатьев уже не мог оправиться.

У дочерей Екатерины и Марии (обе были красавицами) личная жизнь не сложилась, и это очень угнетало Игнатьева. Екатерина была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Ее красота привлекла внимание великого князя Михаила Михайловича (сына брата Александра II великого князя Михаила Николаевича), человека в достаточной степени увлекающегося и легкомысленного. Завязался бурный роман. Михаил Михайлович сделал предложение Екатерине, но его родители и особенно Александр III категорически выступили против этого мезальянса. Михаила отослали за границу, где он быстро забыл свою возлюбленную и вскоре заключил уже без позволения родителей опять-таки неравный брак – женился на внучке А. С. Пушкина С. Н. Меренберг. Возмущенный император запретил Михаилу Михайловичу возвращаться в Россию, и он прожил жизнь в Англии. В личном фонде Игнатьева хранится черновик его письма Михаилу Михайловичу от 20 ноября 1889 г., в котором генерал объясняет свой отказ посетить великого князя, вероятно, хотевшего возобновить разговор о своих отношениях к Екатерине Николаевне и разъяснить ситуацию: «Появление мое у вас, – писал Игнатьев, – могло бы возбудить сплетни в обидном для семьи моей смысле. После всего происшедшего и высочайшего повеления, сообщенного нам для зависящего исполнения, не представляется ни возможности, ни пользы возвращаться к прошлому. Наша беседа не может повести ни к чему иному, как к горьким воспоминаниям, сердечным излияниям и бесплодным сетованиям, и потому я не считаю себя вправе вызывать своим приходом к вам подобные объяснения»[607].

Жизнь Екатерины Николаевны была сломлена. В свете ее обвиняли в том, что она завлекала великого князя. Родители отправили ее в кругосветное путешествие. Затем она окончила курсы сестер милосердия и работала в госпиталях в «горячих точках»: в Маньчжурии во время боксерского восстания и русско-японской войны, в Болгарии во время Балканских войн, во время Первой мировой войны она также была медсестрой на фронте и в конце 1914 г. умерла от заражения крови.

Другая дочь Игнатьева, Мария, жила с родителями. По сведениям М. Игнатьева, последние годы она жила в Киеве, где и умерла в 1953 г. Сыновья Павел, Леонид, Алексей и Николай после Октябрьской революции эмигрировали из России.

Однако этого всего Игнатьеву не суждено было узнать. После гибели Владимира здоровье его, уже сильно подорванное, резко ухудшилось. Большую часть времени генерал проводил в Круподерницах, где и умер 20 июня 1908 г. Похоронили его в склепе построенной им в имении церкви. На надгробной плите высечена надпись: «Генерал-адъютант Николай Павлович Игнатьев», и после дат жизни еще два слова – «Пекин и Сан-Стефано». Справа и слева от могилы Игнатьева покоятся его жена Екатерина Леонидовна и дочь Екатерина.

Послесловие

В 1996 г. в русском переводе была издана книга английского историка М. Игнатьева «Русский альбом. Семейная хроника». Основываясь на воспоминаниях своего деда – Павла Николаевича Игнатьева, автор рассказал об истории семьи Игнатьевых. Основное внимание в книге было уделено, конечно, Павлу Николаевичу (младшему), но приводились и интересные сведения о нашем герое – Николае Павловиче Игнатьеве, отце Павла Николаевича. Комментатор книги А. Вознесенский в связи с этим заметил: «Намного труднее сказать что-либо определенное о самой личности Николая Павловича, о его убеждениях и характере»[608]. Мы надеемся, что теперь этот пробел восполнен.

Говоря о дипломатической деятельности Игнатьева, мы старались в том числе показать влияние на нее убеждений и личных качеств этого неординарного человека. Игнатьев был прежде всего творческой личностью, что отличало его от многих других дипломатов, в особенности выходцев из «нессельродовской школы». Он умел находить самостоятельные и оригинальные решения и не терялся в сложных обстоятельствах. Особенно это проявлялось тогда, когда он не был скован инструкциями МИД, регламентирующими каждый его шаг – в Средней Азии, Китае, где он и достиг блестящих результатов.

Такие личные качества Игнатьева, как необычайная энергия, настойчивость, откровенность, обаяние, умение быстро сходиться с людьми, располагать их к себе, подчинять их своему влиянию, также играли немаловажную роль в арсенале его дипломатических приемов. Вспомним, как поддался его убеждениям лорд Солсбери на Константинопольской конференции 1876 г., какое место Игнатьев завоевал среди турецкой правящей элиты и дипломатического корпуса в турецкой столице.

Н. П. Игнатьев обладал личной храбростью и стойкостью, в особенности проявившимися во время его поездок в Хиву, Бухару и Пекин, где он не раз оказывался на волосок от гибели. Он являлся прекрасным организатором и сумел на должном уровне провести тяжелую экспедицию в Среднюю Азию и направить работу посольства в Константинополе. О том, что он – прирожденный дипломат, говорили многие. Впервые это заметил министр иностранных дел Франции А. Валевский, познакомившийся с Игнатьевым на Парижской конференции 1856 г. по разграничению территории России и Южной Бессарабии. Убежденный доводами Игнатьева в целесообразности выгодной для России границы, Валевский сказал ему: «Оставьте военный мундир, вы созданы для дипломатии»[609]. Неоднократно это утверждал и Горчаков.

Игнатьев принадлежал к числу дипломатов – патриотов, горячо любящих Россию и болеющих за ее судьбу, за ее интересы. Этим он отличался от многих, ценивших в дипломатической карьере только заметное положение в обществе, чины и ордена. Не последнюю роль сыграло и военное воспитание Игнатьева. В военных учебных заведениях, которые он окончил (Пажеский корпус, Николаевская военная академия), воспитанию патриотических чувств придавалось большое значение. Огромное влияние в этом плане оказывала на Игнатьева семья, главным образом отец, видевший основную цель жизни в служении России и государю.

Не следует забывать о том, что Игнатьев вступил на дипломатическое поприще, когда Россия, потерпевшая поражение в Крымской войне, была раздавлена и унижена. Стремление восстановить ее международный престиж владело умами значительной части русских людей. Игнатьев видел задачу своей дипломатической деятельности в восстановлении и усилении могущества России и ее роли в Европе. Решение Восточного вопроса, имеющее принципиальное значение для внешней политики России, казалось ему главным звеном, за которое можно было вытащить всю цепь, урегулировать все остальные проблемы. Славянские народы он считал основными союзниками России, полагая, что интересы славян и России совпадают, и в силу этого являлся горячим сторонником их освобождения. Особенно много сил посвятил он освобождению Болгарии от османского ига.

Игнатьев выступал за проведение активной балканской политики России. Но он не был «ястребом», призывающим к войне, как это пытались изобразить многие современники, а затем историки. Он понимал гибельность войны для России и считал, что война может быть начата только в определенных условиях при благоприятной ситуации в Европе. Его призывы к активной политике на Балканах преследовали главным образом задачу активизации помощи балканским народам (вооружением, укреплением боеспособности армии и др.) и содействия их объединению. Он утверждал, что и Россия должна готовиться к войне в финансовом, экономическом и военном отношении, ибо непредсказуемая ситуация на Балканах в любой момент могла потребовать применения силы, как, впрочем, и получилось. Игнорирование предложений Игнатьева со стороны правительства и МИД в определенной степени, как нам кажется, привело к тому, что войны избежать не удалось и Россия оказалась к ней совершенно неподготовленной. В итоге результаты войны в значительной степени были сведены на нет.

Слабой стороной позиции Игнатьева являлось неадекватное представление о силах России и европейских государств. Военные возможности страны оказались гораздо слабее, чем он рассчитывал, а сопротивление европейских стран восстановлению и усилению роли России на Балканах – гораздо сильнее. Последнее обусловило также и тот факт, что попытки Игнатьева решить балканские проблемы в интересах христиан с помощью прямых договоренностей с Портой оказались неуспешными. Это можно было сделать в частностях, но не в коренных вопросах.

При всем этом Игнатьев не был «твердолобым» дипломатом. Он оказался достаточно гибким и отступал от своих решений, применяясь к обстоятельствам. Это в особенности проявилось в его переговорах с турецким министром иностранных дел Фуад-пашой в 1867 г., когда посол отказался от требования принципа национальной автономии, понимая бесперспективность его реализации, и предложил проведение частичных реформ в христианских провинциях. Изменил Игнатьев также свою позицию и в отношении принципа невмешательства, провозглашенного Горчаковым в 1867 г.

Однако он предвидел, что этот принцип, выполняя тактическую задачу – предотвращение вмешательства Австро-Венгрии в балканские дела, в итоге приведет к подъему освободительного движения балканских народов, вызванного все усиливавшимся экономическим, политическим и религиозным гнетом османских властей и мусульманских феодалов.

Осторожная политика Горчакова и его ставка на «европейский концерт», против чего так выступал Игнатьев, давала результаты только в условиях более или менее относительного спокойствия на Балканах. Специфика региона требовала от русской политики новых решений в кризисных ситуациях. Как уже говорилось, запоздалое объявление войны, обнаружившаяся в ее ходе военная слабость России сыграли значительную роль в пересмотре Сан-Стефанского договора.

Натура Игнатьева была порой противоречива. Он был бесстрашным и в то же время осторожным человеком, романтиком-мечтателем и реалистом-прагматиком. Многие современники считали его авантюристом. В принципе он не был таковым, хотя некоторые его проекты не были лишены некоторого налета авантюризма. Следует учесть, что то, что нам представляется сейчас бессмысленным, в эпоху Игнатьева выглядело совсем иначе. Пресловутая идея похода к Индии, разделяемая и другими военными деятелями, не была столь нелепа, как кажется сейчас. Да, она не могла быть реализована в 50–60-е гг. XIX в., но в середине 80-х гг. русские войска достигли границ Афганистана. В то же время только слух об этой идее заставил Англию прекратить угрозы в адрес России в связи с польским восстанием 1863 г. Мечты Игнатьева о славянской конфедерации (и многие тогда верили в это) также не могли быть осуществлены в его время, но они не были беспочвенны. Основываясь на идее совместного объединения против общего врага, они в другое время и в другой форме частично были претворены в жизнь. Собственно, мысль об объединении славян с целью борьбы за свое освобождение от османского ига и против угрожающей им германизации и послужила основой панславизма Игнатьева, в котором его обвиняли. Однако этот панславизм отнюдь не преследовал задачи наступления славянского мира на Европу, он носил оборонительный характер. Квалификация Игнатьева как панслависта – проповедника славянской экспансии – не что иное, как клевета его политических противников в Европе и России.

Игнатьев был мыслящим и деятельным дипломатом, в то время как многие другие являлись только посредниками между правительствами своей страны и страны пребывания. Конечно, такой посол, как Игнатьев, был неудобен для Горчакова, он доставлял слишком много хлопот и беспокойства. Но ведь он работал на таком посту, который требовал постоянного внимания и решения сложнейших проблем. Положение Игнатьева в этом плане было несравнимо с положением многих российских послов в европейских странах. Канцлер любил тихих, безынициативных и управляемых сотрудников, не высказывавших никаких идей.

Активность Игнатьева раздражала и Европу. Его боялись, тем более что он выражал настроения части правящих и общественных кругов России. Борец за национальные интересы России не мог устраивать европейских лидеров, стремившихся вытеснить ее с Балкан во имя торжества там своих собственных интересов. В конечном счете именно Европа добилась преждевременного завершения дипломатической карьеры Игнатьева.

Представляется, что в наше время, когда продолжают оставаться злободневными проблемы консолидации славянского мира, когда Балканы опять стали ареной противоборства славян и мусульман, а Запад вновь стремится свести роль России на Балканах к минимуму, история жизни и деятельности талантливого и яркого российского дипломата, отстаивавшего там интересы России, звучит очень современно. Она показывает пример беззаветного служения Родине и веры в великое будущее нашей страны.

Список названий использованных фондов Архива внешней политики Российской империи

1. Ф. 133 – Канцелярия

2. Ф. 137 – Отчеты МИД

3. Ф. 138 – Секретный архив министра

4. Ф. 146 – Славянский стол

5. Ф. 149 – Турецкий стол

6. Ф. 151 – Политархив

7. Ф. 154 – Азиатский департамент

8. Ф. 159 – Департамент личного состава и хозяйственных дел

9. Ф. 161 – Санкт-Петербургский Главный архив

10. Ф. 180 – Посольство в Константинополе

11. Ф. 340 – Коллекция документальных материалов из личных архивов чиновников МИД

Иллюстрации

Николай Павлович Игнатьев.

Император Александр II.

Здание Пажеского корпуса в Петербурге.

Канцлер А. М. Горчаков.

Военный министр Д. А. Милютин.

Предводитель казахского отряда Исет Кутебаров, обеспечивавший проход российской миссии в Хиву.

Участники российской миссии в Хиву и Бухару во время привала.

Группа хивинцев.

Иркутский генерал-губернатор Н. Н. Муравьев-Амурский.

Н. П. Игнатьев во время миссии в Пекине.

Хозяйка российского посольства в Константинополе Е. Л. Игнатьева (урожд. княжна Голицына). 1870-е гг.

Вид Константинополя. 1870-е гг.

Российский посол в Константинополе Н. П. Игнатьев и два его противника:

Д. Андраши, министр иностранных дел Австро-Венгрии;

Б. Дизраэли, премьер-министр Великобритании.

Генерал М. Г. Черняев.

Группа русских добровольцев в Сербии. Второй справа сидит В. А. Гиляровский.

Великий князь Николай Николаевич Старший, главнокомандующий Дунайской армией.

Переправа русских войск через Дунай у Зимницы.

Генерал М. И. Драгомиров.

Генерал М. Д. Скобелев.

Подписание Сан-Стефанского мирного договора (1878). Второй справа – Н. П. Игнатьев.

Франц-Иосиф I, император Австро-Венгрии.

О. Бисмарк, канцлер объединенной Германии.

Берлинский конгресс (1878).

Император Александр III.

Убийство императора Александра II 1 марта 1881 г.

Церковь Рождества Богородицы в имении Н. П. Игнатьева.

Л. Н. Игнатьев, Е. Л. Игнатьева, Н. П. Игнатьев во время поездки в Болгарию. 1902 г.

Николай Павлович Игнатьев в последние годы жизни.